История Полтавы

Вопрос о малороссийской литературе

• 

Подробности

Просмотров: 724

Милюков Александр Петрович. Вопрос о малороссийской литературе.

Подається за виданням: Милюков А. Вопрос о малороссийской литературе. — в кн.: Милюков А. Отголоски на литературные и общественные явления. СПб., 1875, с. 126-163. Первая публикация: «Эпоха», 1864, № 4, с. 75-102.

Джерело: Internet Archive

Переведення в html-формат: Борис Тристанов.

Милюков А. Вопрос о малороссийской литературе — 126

ВОПРОС О МАЛОРОССИЙСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ.

Известно, что в том крае, который называется обыкновенно Малороссией и населен большей частью южнорусским племенем, до настоящего столетия не было почти никакой письменной литературы на местном наречии. Не смотря на значительные отличия этого наречия от общерусского языка, на долгую историческую жизнь страны, ознаменованную многими самобытными явлениями, не смотря на даровитость племени, из которого в продолжение столетий вышло много людей талантливых в разных сферах деятельности, — умственная жизнь страны выразилась на местном наречии только в одних устных памятниках народной поэзии. На этом наречии хранились в народной памяти только исторические и бытовые песни, сказки и легенды, пословицы и поговорки. Но в продолжение исторической жизни этого края, все что только выходило из уровня безразличной народной массы, все что проникалось сколько-нибудь образованием, — выделялось

Милюков А. Вопрос о малороссийской литературе — 127

обыкновенно из племенного круга и отрывалось от племенного наречия, обращаясь по силе исторического тяготения в разные эпохи к языкам самостоятельным — церковнославянскому, польскому, русскому. До конца прошлого века никому в Малороссии не приходило в голову, что местное наречие может сделаться когда-нибудь языком литературным или ученым. Как скоро кто-нибудь из образованных людей принимался за перо для выражения мыслей, сколько-нибудь выходящих из круга обыденной жизни, он обращался к одному из готовых уже литературных языков, и если вносил в свою речь простонародные местные слова или обороты, то не с намерением способствовать обработке местного говора, а только от недостаточного знакомства с тем языком, к которому принужден был обратиться в своем сочинении. Если бы все южнорусские писатели были на столько знакомы с польским, русским или церковнославянским языком, чтобы писать на них правильно и чисто, то им и на мысль не пришло бы вносить умышленно в свою письменную речь какое-нибудь слово или оборот из своего местного наречия. Самые характерные и наиболее народные писатели и мыслители из малороссиян, восхищаясь народными песнями кобзарей на местном наречии, сами на нем не писали, потому что считали его провинциальным говором, а не литературным языком.

Но в начале нынешнего столетия это положение в Малороссии начинает изменяться. В то время, как словесная литература, выражавшаяся до тех пор в народных песнях и сказках, остановилась в своем развитии, некоторые образованные малороссы принялись собирать эти сказки, песни и думы, записывать их со слов простолюдинов, — и сборники этой народной поэзии начали

Милюков А. Вопрос о малороссийской литературе — 128

пополняться с каждым годом. Эти труды украинских собирателей показали, что на южном русском наречии существует масса поэтических памятников, которая не уступает нашей северной народной поэзии на чистом русском языке. Как народные песни и баллады на шотландском и уэльском наречии, собранные в конце прошлого века, обратили на себя внимание Англии, так и издание этих народных памятников малороссийской поэзии вызвало искреннюю симпатию в русском обществе. Но малороссы на этом не остановились. В Англии шотландские песни послужили только источником вдохновения для Бернсов и Вальтер-Скоттов, но не оторвали их от общей английской литературы и выработанного веками языка; у нас же в Малороссии нашлись люди, которые, обращаясь к живому источнику племенной народной поэзии, начали вместе с тем мечтать о литературной самобытности своего наречия. Не довольствуясь возможностью внести новую струю народной поэзии в общую сокровищницу русской литературы, чем впрочем ограничились даровитейшие из них, многие крайние патриоты стали мечтать о самостоятельной южнорусской литературе. В альманахах и сборниках, вместе со вновь отысканными народными песнями и статьями на русском языке по вопросам южного края, начали появляться лирические стихотворения и прозаические рассказы на малороссийском наречии. Мало-помалу число писателей в разных родах на этом местном говоре стало увеличиваться — явились драматические сочинения Котляревского, повести и рассказы Основьяненко, с заметными признаками дарований. Наконец в недавнее время появился поэт, который при знании русского языка остался верен своему наречию и писал на нем с таким успехом, что мно-

Милюков А. Вопрос о малороссийской литературе — 129

гие земляки увидели в нем первоклассного гения. Тут заговорили уже, что малороссы не племя, а особый народ, говор их не наречие русского языка, а самостоятельный язык, с полной историей в прошлом и задатками литературного развития в будущем, и что в Малороссии должна быть своя особая умственная жизнь. Начали толковать о составлении малороссийских грамматик и словарей, об издании на местном наречии учебников и ученых сочинений, принялись составлять для него особое правописание, с намерением как можно больше удалить его от общерусского языка. Наконец самые крайние украинофилы затеяли местный перевод Евангелия и начали издание литературного журнала, в половину на русском, в половину на малороссийском наречии, который должен был положить «основу» той мысли, что малороссийский народ имеет свой особый язык и самостоятельную литературу.

Спрашивается: что значит это литературное движение в одной из наших коренных областей? Неужели среди русского народа есть действительно какой-то особый народ, с своим языком и литературой, которых мы не знали в продолжение целых веков? Что за смысл в этом движении и каких следует ожидать от него результатов? Новая ли это сила, заявляющая свою самостоятельность, или только увлечение ложного патриотизма? Неужели у нас должно возникнуть явление беспримерное в истории? В то время, как во всей Европе, при соединении племен в нацию, провинциальные наречия сливались в один народный язык, в один общий орган ученой и литературной деятельности, неужели в одной России могут, при государственном единстве, существовать два отдельные языка и две особые литературы? Возможна

Милюков А. Вопрос о малороссийской литературе — 130

ли самобытная малороссийская литература в то время, когда оба племени связаны уже историческим ходом событий в одну неразрывную нацию? Вот мысли, которые не могли не обратить внимание всякого, кто следил у нас за умственным движением последних лет. Постараемся определить это.

Вопрос о том, есть ли действительно на свете малороссийский язык и малороссийская литература, давно уже затрагивался многими писателями, как великорусскими, так и самими малороссами. Еще в 1841 году Белинский, говоря о былом значении южнорусского наречия, спрашивал: должны ли наши литераторы из малороссиян писать по-малороссийски? Признавая существование южнорусского языка в памятниках народной поэзии, он в то же время заметил, что при всем их богатстве не следует, чтобы у малороссиян и теперь могла быть литература. «Малороссия, писал он, начала выходить из своего непосредственного состояния вместе с Великороссией со времен Петра Великого. До тех пор язык был общий, потому что идеи последнего казака были в уровень с идеями пышного гетмана. Но с Петра началось разделение сословий. Дворянство, по ходу исторической необходимости, приняло русский язык и русско-европейские обычаи в образе жизни. Язык самого народа начал портиться, и теперь малороссийский язык находится преимущественно в одних книгах. Следовательно, мы имеем полное право сказать, что теперь уже нет малороссийского языка, а есть областное малороссийское наречие, как есть белорусское, сибирское и другие, подобные им областные наречия». Так же отрицательно относился Белинский и к малороссийской литературе. «Поэзия, продолжает он, есть идеализирование действительной жизни:

Милюков А. Вопрос о малороссийской литературе — 131

чью же жизнь будут идеализировать наши малороссийские поэты? Высшего общества Малороссии? Но жизнь этого общества переросла малороссийский язык, оставшийся в устах одного простого народа, и это общество выражает свои чувства и понятия не на малороссийском, а на русском и даже французском языках. И какая разница в этом случае между малороссийским наречием и русским языком! Русский романист может вывести в своем романе людей всех сословий и каждого заставит говорить своим языком: образованного человека языком образованных людей, купца по-купечески, солдата по-солдатски, мужика по-мужицки. А малороссийское наречие одно для всех сословий — крестьянское. Поэтому наши малороссийские литераторы и поэты пишут повести всегда из простого быта». Подобные мнения можно встретить и у писателей малороссийских. Закревский, издатель «Старосветского Бандуриста», говорит также против самостоятельности малороссийского языка. «Приличнее и правильнее — пишет он, было бы назвать малороссийский язык наречием русским, так как оба языка суть ветви одного великого славяно-русского племени, связанного священными узами, а именно одинаковостью религии и языка, в котором вследствие политических обстоятельств явились с течением времени иные обороты и даже чуждые выражения для языка русского. Несмотря однако на это различие, язык обеих отраслей остался в сущности одинаковым, потому что как великоросс, так и украинец без труда друг друга понимают». Но эти мнения не нравятся проповедникам украинской самобытности.

Местные патриоты уверяют, что малороссийский язык есть такой же отдельный, самостоятельный славянский язык, как болгарский, чешский, польский — и следовательно на-

Милюков А. Вопрос о малороссийской литературе — 132

зывать его наречием русского языка несправедливо. Отвергая мнение Белинского, они опираются на авторитет Миклошича, который в своем Vergleichende Grammatik der Slawischen Sprachen ставит малороссийский язык не в категорию провинциальных наречий, а на ряду с самостоятельными языками славянских народов. Одни из украинских патриотов, признавая, что южнорусский язык не отличался значительно от северно-русского до той эпохи, когда восточная Россия порабощена была моголами, а западная подчинилась Литве и Польше, в то же время утверждают, что с XV века оба наречия, вследствие различия исторических судеб, сложились в отдельные, самостоятельные языки, с своей особой организацией. Другие, более рьяные украинофилы идут дальше: они не только не допускают возможности принять малороссийский народный говор за наречие русского языка, не только не признают единства их в XIII столетии, но уверяют, что между ними была коренная разница не при Владимире, не при основании даже русского государства, а еще в ту эпоху, когда совершилось распадение общеславянского языка на отдельные народные языки. Последователи этих мнений, приводя в подкрепление свое разные положения и догадки, прямо уже называют украинцев особым народом, наречие свое самостоятельным языком, собрание изданных в последнее полстолетие на этом наречии сочинений самобытной малороссийской литературой и предсказывают ей великую будущность. Но так ли это?

Историю малороссийского наречия проследить не трудно, потому что все сколько-нибудь серьезные исследования показывают, что оно сложилось на исторической памяти.

Мы не будем разбирать предположения о самостоятельном образовании малороссийского наречия до основания

Милюков А. Вопрос о малороссийской литературе — 133

русского государства: эти бредни, вызванные увлечением узкого патриотизма, напомнили самим малороссам басню об услужливом медведе Крылова. Они построены на доказательствах в роде того, что в некоторых народных песнях на малороссийском наречии, как например в Трайзилле, сохранились следы мифологической древности, да у Нестора, при описании введения христианства, в обращении киевлян к опрокинутому в Днепр идолу, встречается будто бы малороссийская фраза: «выдыбай, наш боже!». Натягивая мысль на дыбу подобных доводов, можно будет доказать самобытность не только малороссийского или белорусского языка, а пожалуй костромского или пошехонского! Обратимся к тому, что действительно может иметь вид какого-нибудь вероятия. Церковно-славянский язык, сделавшись со времени введения христианства письменным словом во всех концах русской земли, долго оставался у нас языком литературным, и хотя с течением времени он изменялся от влияния живой речи; но это изменение было не так значительно, чтобы по памятникам церковно-славянский письменности можно было определить теперь, в какой степени в первые века нашей литературы южное наречие отличалось от северного. Несмотря на то, и здесь многое говорит против возможности допустить в то время различие малорусского наречия от общего русского языка. Нестор жил и писал свою летопись в Киеве, средоточии всего края нашего южнорусского племени. Известно, что его сказания писаны не на том чистом церковно-славянском языке, который мы находим в Остромировом Евангелии, но в речи его встречается не мало выражений народных; — и все эти выражения, все эти его невольные русизмы — в характере чисто-русского языка, а не нынешнего малорос-

Милюков А. Вопрос о малороссийской литературе — 134

сийского наречия. Если бы в то время в южной России был не только самостоятельный язык, но даже заметно отделявшееся наречие, то возможно ли, чтобы во всей летописи, при неполном знакомстве Нестора с языком церковно-славянским, в сочинение его не вошло никаких местных слов и оборотов, кроме одной, да и то сомнительной, фразы — «выдыбай, боже!» Простой здравый смысл показывает, что малороссийское наречие должно было бы отразиться в Нестеровой летописи, если бы оно только в то время существовало. А между тем мы не находим у него ни малейшей разницы с северными памятниками литературы того времени, например с Русской Правдой, и только с XV века в языке летописей киевской и волынской начинает обнаруживаться различие от языка летописей псковской и новгородской. Еще более ясным доказательством служит Слово о Полку Игореве. Написанное в конце XII века на русском народном языке с незначительной примесью церковно-славянского, да и то может быть подбавленной позднейшими переписчиками, оно принадлежит тому краю, где должно было господствовать малороссийское наречие; а между тем в этом сочинении мы не находим элементов особого южного языка, за исключением немногих отдельных слов. И эти незначительные особенности не только не дают права думать, что язык этого памятника отличен от русского, как например язык Краледворской Рукописи, но даже не позволяют подозревать в нем и особого наречия. Это с ничтожными уклонениями тот же язык, какой мы видим и в Русской Правде: в настоящее время он гораздо доступнее русскому, чем малороссу. Разве так должен был бы отразиться в этом чистонародном и патриотическом произведении особый язык,

Милюков А. Вопрос о малороссийской литературе — 135

если бы он действительно был в южной России не только до начала государства, но даже в первые века нашей истории?

Наконец против украинофилов говорит и наш древний народный эпос. Весь южнорусский цикл эпических былин, в которых воспевается князь Владимир-Красное-Солнышко и его богатыри, перешел к нам почти целиком на общерусском языке, за исключением немногих чисто-малороссийских дум, — и все это по языку нисколько не отличается от северного цикла песен про Василия Буслаевича или Садко Богатого. Правда, язык чисто-новгородских памятников составляет у нас как бы переходное наречие от великорусского к малороссийскому, подобно тому как в Германии наречие тюрингенское было чем-то средним между верхне-немецким и нижне-немецким; но это значение новгородской речи определилось гораздо позднее, при отклонении южно-русского говора от северного в татарско-польский период разделения России. Как же можно допустить, чтоб героические сказания о Владимире, в которых, вместе с выходцем из восточной Руси Ильей Муромцем, мы находим и киевлянина Добрыню Никитича, и уроженца дальнего юга Дуная Ивановича, выразились на наречии отдаленного края, а не на том языке, который был в самом месте событий, если бы этот язык существовал тогда в виде особого, резкоотличного наречия? Таким образом не мелочное корнесловие, не педантические натяжки, а положительные факты показывают, что до татарского периода во всей России был один русский язык, с такими незначительными оттенками на юге и севере, какие и теперь встречаются в разных местностях русской земли, например в Пскове или Смоленске. До того времени ни имя Мало-

Милюков А. Вопрос о малороссийской литературе — 136

россии, ни ее нынешний говор не были совсем известны — была одна русская земля, один русский язык, одни и те же песни и сказки.

Но с конца XIV века, по различию исторических судеб, народный говор северной и южной России начал мало-помалу разделяться. Новгородская область меньше всего пострадала от иноплеменного порабощения, а потому и язык ее меньше изменился, и теперь народная речь этой местности ближе всего подходит в тому общему языку, которым говорили во всей России до конца XIV столетия. Почти свободный от татарского гнета, Новгород не видал в своих пределах этих поработителей, которые больше двух веков тяготили над остальной Русью, а по отдаленности своей и независимости в церковном управлении все более ослаблял свои связи с южной областью. Поэтому то и в письменном, и в народном языке своих песен он удержал тот строй, каким отличался в древности язык всего русского народа, и оттого даже теперь он составляет некоторым образом средний элемент между великорусским и малороссийским наречием. Между тем внутренняя и восточная Россия были надолго покорены татарами, а южная и западная подчинились Литве и Польше. Эти события очевидно не могли пройти бесследно ни для восточной, ни для южной Руси. Где же, спрашивается, должно было чужое влияние более отразиться на языке? Внутренняя и восточная Россия долго была в зависимости от моголов, но эта зависимость ограничивалась, как известно, тем только, что татары обложили Россию данью, требовали покорности и подарков от князей, утверждали их на престолах и опустошали их уделы набегами и вторжениями, при неплатеже ордынского выхода, несогласиях и интригах са-

Милюков А. Вопрос о малороссийской литературе — 137

мих князей. Частью по привычке к кочевой жизни в азиатских степях, а может быть и из опасения вызвать более отчаянный отпор, они почти не покушались водвориться внутри русской земли, кроме попытки в Твери; а потому зависимость России, при грубости и необразованности поработителей и поселении их на дальней окраине, была можно сказать только внешняя — и русский язык не мог значительно измениться от влияния языка татарского. Конечно, принимая в продолжение двух с половиной веков кое-какие элементы могольской речи, он не мог сохранить первобытной чистоты, как в Новгороде, но и не должен был в такой степени отклониться от нее, чтобы сделаться особым наречием, а тем менее особым языком, отличным от новгородского. Не такова была судьба русского языка на юге. Находясь с одной стороны в постоянных сношениях по делам церкви с Грецией через Болгарию, а с другой стороны в близком соседстве с могущественной в то время Польшей, южная Россия подверглась гораздо большему влиянию посторонней силы. Ей грозило не столько порабощение материальное, сколько нравственное. Не прошло ста лет после татарского погрома, как Галиция отошла к Польше, Киев с Волынью, а потом и Чернигов с Северским княжеством к Литве, а в конце XIV века все эти обширные земли вошли в состав Польского королевства. И поляки действовали в порабощенной стране иначе, чем моголы. Образованная и католическая Польша не могла смотреть на присоединенный край с азиатским равнодушием; южные русские земли начали наводняться рьяными проповедниками папизма, выходцы принялись захватывать земли, строить костелы, распространять пропаганду, и часть русского народа подчинилась этому влиянию,

Милюков А. Вопрос о малороссийской литературе — 138

которое и с возвращением Малороссии в состав общего отечества не переставало действовать, заменив только орудие насилия более тонкими средствами обольщения. Хотя народная масса, за исключением окатоличенного дворянства, устояла от этого пятивекового гнета и сохранила свою веру и национальность, но не могла же эта долгая зависимость от просвещенной нации, зараженной духом прозелитизма, не оставить глубоких следов на языке южного края. И действительно, в то время, когда письменность разделилась в Малороссии между языками церковно-славянским и латинским, народный русский язык в этой стране начал изменяться, под влиянием с одной стороны польского, а с другой болгарского, к которому народ тяготел, отстаивая свою веру; и таким образом, принимая из них слова и обороты, южнорусская речь все более и более отклонялась от своего первообраза, языка новгородского, и становилась особым наречием, которое теперь разнится от общерусского языка и во флексиях, и в синтаксическом строе, и в произношении. Все это совершилось на исторической памяти, было естественным последствием событий — и все показывает, что малороссийский говор не составлял особого языка до эпохи татарского нашествия и теперь не что иное, как провинциальное наречие, сложившееся в одной части русской земли, как уэльское наречие в Англии или пьемонтское в Италии. Вот почему Белинский прав, говоря, что в настоящее время малороссийского языка нет, а есть только провинциальное южнорусское наречие.

До настоящего столетия никто в Малороссии и не пытался создать из провинциального наречия особый язык для литературы и науки. Было время, и очень продолжительное, когда Киев стоял в главе русского образова-

Милюков А. Вопрос о малороссийской литературе — 139

ния, давал направление всей умственной и литературной жизни в нашем отечестве. С присоединением к образованной Польше, в юго-западном крае явились учебные заведения, в то время когда в великой России не было вовсе училищ, и потому в деле просвещения он значительно опередил Московию. В XVI столетии, когда в Москве только что затрагивали вопрос о необходимости училищ для духовенства, в среде которого было не мало людей безграмотных, в южном крае не только были народные школы, но открылось даже и высшее учебное заведение, киевская Могилянская Коллегия, устроенная по образцу европейских академий. Там преподавали уже арифметику, риторику, философию, богословие, языки славянский, латинский и греческий, изучали Аристотеля, Цицерона, Фому Аквитанского. И на каком же языке выражалась вся эта учебная и ученая деятельность? Науки, согласно схоластическому устройству заведения, преподавались, как и по всей почти Европе, на языке латинском; духовные слова, поучения и поздравительные речи писались по церковно-славянски, а стихи польско-силлабического размера составлялись на особом книжном языке, из смеси церковно-славянского с чисто-русским наречием и отчасти с малороссийским. В Могилянской Академии сосредоточилась вся умственная жизнь русской земли. И что же сделал Киев в продолжение своего полуторавекового нравственного преобладания в отношении к обработке народного южнорусского наречия, которое тогда отличалось от общерусского языка? Внес ли он в это наречие хоть какие-нибудь начала, способные образовать из него самостоятельный язык литературный и ученый? Передал ли он с другой стороны какие-нибудь стихии этого южнорусского наречия в общий русский

Милюков А. Вопрос о малороссийской литературе — 140

язык, в то время, когда киевское образование начало разливаться на всю Россию, когда толпа южнорусских ученых, вызванных Ртищевым, основала в московском Андроньевом монастыре что-то в роде Академии наук. Думал ли он сколько-нибудь о научном и литературном значении своего народного наречия в то время, когда с основанием Славяно-греко-латинской Академии в Москве южная Россия выслала целую фалангу даровитых людей, имевших огромное влияние на ход образования в России? Нисколько! Все эти малороссийские ученые: Епифаний Славинецкий, Симеон Полоцкий, Иоанникий Голятовский, Антоний Радивиловский, Лазарь Баранович, Дмитрий Ростовский, Феофан Прокопович — никогда не думали и не делали ни малейшей попытки придать малороссийскому наречию значение учено-литературного языка, а все писали частью по-латыни и по-польски, а больше на особом книжном языке, в который, при огромной массе великорусских элементов, слова и обороты малороссийские входили не с преднамеренной целью, а только вследствие не совершенно полного знания московского наречия. Отчего же это? Конечно, частью оттого, что в то время на Украине, как и в других местах, не сознавали важности живого наречия, которым говорил народ, но еще более потому, что сами ученые должны были чувствовать, что малороссийский говор есть только местное наречие, неспособное по ходу исторических обстоятельств сделаться языком литературным. И вот полтора века преобладания Киева в умственной и литературной деятельности ровно ни в чему не послужило для малороссийского наречия, а напротив доказало наглядно его местное провинциальное значение. И едва только первые начала образования утвердились в Москве и Славяно-греко-латинская

Милюков А. Вопрос о малороссийской литературе — 141

Академия выпустила первых воспитанников, как Тредьяковский, Кантемир, Ломоносов, воспитанные в том же схоластическом направлении, как и киевские ученые, бросили церковно-славянскую речь и занялись обработкой господствующего наречия, сближая его с языком общенародным. Это зависело не от одного государственного преобладания Москвы, но вместе и оттого, что великорусская речь была не провинциальным наречием, как малорусская, а языком великой страны, вступившей в новый период умственной жизни. И вот со всех концов русской земли, из Малороссии и Белоруссии, все истинно талантливое обращается к возникающей русской литературе и выражается на общем русском языке. Очевидно, что если малороссийское наречие не выработалось в особый литературный язык во время умственного преобладания края над остальной Россией, то в будущем это сделалось совершенно немыслимым.

Украинцы, говоря о возможности развития своего наречия, спрашивают: неужели одному русскому языку принадлежит у нас монополия быть проводником образованности и органом науки? Да, без сомнения теперь общерусскому языку принадлежит эта монополия во всей русской земле. Эту монополию дал ему не кружок патриотов, а ход самой истории, как английскому языку перед шотландским, как итальянско-флорентийскому пред пьемонтским и неаполитанским. Этим малороссы не могут оскорбляться. В истории мы не находим малороссийского народа и малороссийского языка, точно также, как не находим белорусского или сибирского народа, а знаем один только русский народ с племенными наречиями белорусским и малороссийским. На этих провинциальных наречиях есть народные песни и сказки,

Милюков А. Вопрос о малороссийской литературе — 142

есть несколько поэтических сочинений, написанных в последнее время, но нет литературы. И что такое теперь малороссийский литературный язык, на котором в нынешнем столетии появились сочинения в Украине? В настоящем малороссийском наречии сами украинцы находят столько ветвей и подразделений, что чуть не в каждой губернии представляется теперь особый говор. Что же это, скажите, за язык, в котором вы сами путаетесь до такой степени, что постороннему человеку трудно решить, кого признать компетентным в деле? Мы помним, например, как один из сотрудников «Основы» плакался на то, что каждый из украинских литературных деятелей знает только одно или два наречия, а не весь малороссийский язык в полном его объеме. Вероятно, многие не забыли, что Кулиш обвинял Гоголя в незнании Малороссии и в неточном употреблении ее народного языка. В то же время Шейковский, издатель южнорусского словаря, доказывал, что сам Кулиш не понимает настоящего народного малороссийского языка и пишет на нем как Тредьяковский, а Гатцук обвинял в незнании этого же языка Шейковского. Подобные мнения высказывались и против Квитки, их не избег наконец и сам Шевченко. Что же это за недоступный язык и может ли он быть в настоящее время органом литературы и европейской науки? Мы бы попросили украинских патриотов попробовать перевести на этот литературный язык, не говорим уже каких-нибудь европейских писателей, но хоть например более капитальные сочинения Гоголя или исторические этюды Костомарова. Нужно много ученой и литературной обработки, чтобы на малороссийское наречие можно было передать многие сочинения самих же малороссов. Теперь посмотрим,

Милюков А. Вопрос о малороссийской литературе — 143

что такое эта прославляемая украинцами малороссийская литература.

Народная малороссийская поэзия на местном наречии начинается с развитием на Украине казачества, то есть не ранее XVI столетия. При эстетических достоинствах, обилии прекрасных картин южнорусской природы и художественном воспроизведении сторон жизни, эта поэзия обнимает и историческую судьбу, и бытовой характер страны, в борьбе с политическими врагами и притеснителями ее веры и народности. Кроме лирики, в украинской поэзии есть и свой эпос, порожденный эпохой казачества. В древнейших малороссийских думах воспеваются подвиги украинских казаков в походах на Турцию, многочисленные битвы на Дунае и Черном море, удалые подвиги Свирговского, Вишневецкого и других предводителей. Затем начинается другой цикл народных дум, в котором отразилась кровавая борьба казаков с Польшей за народность и веру, где выдвигаются личности Наливайко, Повтора-Кожуха и Хмельницкого. Наконец последние позднейшие песни выражают эпоху упадка и перерождения казачества, с присоединением Малороссии к общему отечеству. Кто сколько-нибудь знаком с этой поэзией, тот не станет отрицать ее достоинств, но в то же время согласится, что это поэзия исключительно казацкая, которая возникла с казачеством и вместе с ним умерла. Это был степной цветок вольной Украины, который неизбежно должен был завянуть, как скоро край вошел в иные условия политической и общественной жизни, когда кончились запорожские наезды на Турцию и борьба с Польшей. Эта казацкая поэзия точно также относится в русской литературе, как народные песни на неустановившихся гер-

Милюков А. Вопрос о малороссийской литературе — 144

манских наречиях или бретонские баллады в Уэльсе относились к литературам английской и немецкой. Везде, с успехами образования и сплочением племен, такие песни превращались и уступали место настоящей литературе. То же явление было и в северной России. Стало быть народные украинские песни по своему содержанию, как выражение минувшей исторической эпохи, вовсе не могут быть источником какой-то новой, самобытной малороссийской литературы, не в состоянии дать ей ни содержания, ни форм.

Кроме этой народной поэзии, которая жила только казачеством и его воспоминаниями, в Малороссии, как мы видели уже, не было никакой другой литературы. Книжный язык, как в отдаленной древности, так и после разделения Руси на великую и малую, был в том и другом краю одинаковый, т. е. представлял смесь языка церковно-славянского с общерусским. Почти все южнорусские сочинения в XVI и XVII столетиях писаны тем же самым языком, как писали в то время в Москве. В комедиях Симеона Полоцкого о «Новуходоносоре» и «Блудном Сыне» силлабические вирши сложены на языке полуславянском, полумосковском. Пьесы Дмитрия Ростовского «Воскресение Христово», «Грешник Кающийся» писаны были в Малороссии, и между тем они еще более, чем у Полоцкого, отличаются великорусским элементом, народными словами чисто-московского наречия. Если же в письменных сочинениях малороссийских писателей, до начала нынешнего столетия, изредка и попадаются слова из местного южного наречия, то это зависело единственно от неуменья найти слова чистославянские или русские, а вовсе не от намерения образовать самобытную литературу на провинциальном языке. Таким образом

Милюков А. Вопрос о малороссийской литературе — 145

до настоящего столетия в Украине, кроме народных песен и дум, не было на малороссийском наречии почти никакой литературы, и представители южнорусского племени постоянно примыкали к общенародной жизни и к ее умственному движению. Самые популярные и талантливые люди из малороссов не думали причислять себя в какому-то особому народу и мечтать о какой-то особой литературе: известный украинский философ Григорий Сковорода в своих сочинениях говорит постоянно о «русском человеке», о «русском народе». Словом., до настоящого века от самих малороссов никто не слыхал о народе или языке малороссийском.

Но когда Котляревский, с свойственным малорусскому племени юмором, переделал ради шутки Энеиду в комическую поэму и начал писать оперетки, вполовину на русском, вполовину на местном провинциальном наречии — эти опыты сильно подействовали на украинцев. Между тем содержание и склад сочинений Котляревского вовсе не обнаруживали претензий на литературный сепаратизм: обращаясь в элементу народному, они не менее того примыкали и в элементу общерусскому, сколько принадлежали Малороссии, столько же относились и к русской литературе. Экземпляры хохлацкой Энеиды не только распространились на юге, но проникли во внутреннюю Россию и часто встречались в семействах чисто русских. «Наталка Полтавка» и особенно «Москаль Чаривник» сделались достоянием русской сцены и пользовались на ней едва ли не большим успехом, чем в самой Малороссии. Последний водевиль и теперь держится на репертуаре петербургского театра. Успех этих милых, игривых шуток вызвал попытки писать на малороссийском наречии и в других родах. Явились повести

Милюков А. Вопрос о малороссийской литературе — 146

Основьяненко «Маруся», «Салдацький патрет» и также нашли читателей не в одной Малороссии: это были легкие очерки местного быта, характеристические черты провинциальных нравов, грациозные особенности племенных малорусских обычаев, живые и поэтические картины южнорусской природы. И успех их был вполне заслуженный. Но не смотря на эти опыты, в то же время люди с более обширным дарованием, смотревшие шире на жизнь и литературу, чувствовали, что местное наречие способно на одни легкие вещи, но никогда не может сделаться языком литературным. Иначе и не могло быть, вследствие исторических судеб края, одностороннего значения его народной поэзии и провинциального характера местного наречия.

Племенная жизнь отдельной провинции нигде не создавала самобытной литературы; не могла создать ее и настоящая жизнь Малороссии, в которой с перерождением казачества не осталось самобытных элементов, вне общих начал русской жизни, кроме одних местных преданий, провинциальных обычаев и воспоминаний о давно отжившей старине. Вот почему обширному литературному дарованию в Малороссии становилось душно в тесном кругу провинциального воззрения. Все истинно талантливое неизбежно тяготело к общей русской жизни, к русскому литературному языку и к общей нашей литературе. Целая толпа даровитых представителей новой русской литературы вышла из Украины, и все эти писатели или с первого шага обращались к русскому языку, как Гнедич и Нарежный, или после нескольких опытов на местном наречии неизбежно примыкали в общей литературе, как Основьяненко, Гребенка и наконец Гоголь. Это обращение лучших талантов Украины к общерусской ли-

Милюков А. Вопрос о малороссийской литературе — 147

тературной деятельности было понятно и естественно: оно происходило не от недостатка сочувствия их к местному элементу, не от равнодушия или пренебрежения к родной стране, не от чуждого искусственного воспитания или от желания иметь больший круг читателей; но от недостатка литературных элементов в бытовой жизни племени, от тесноты мелкой провинциальной среды, от сознания возможности одного только литературного языка, от убеждения наконец в том, что читающая публика есть общая публика русская. При всей любви к Малороссии, при сочувствии к ее поэтическим преданиям, в ее прекрасной поэзии старины, истинно талантливые украинские писатели понимали, что примыкая неразрывно к общему русскому отечеству, от которого их родина оторвана была в печальный период истории, она в будущем не может жить отдельной, самостоятельной жизнью, и отныне умственная деятельность Украины должна также сливаться с общерусской деятельностью, как слились обе страны в отношении политическом. Все здраво понимающие дело видели, что малороссийские писатели, обращаясь в общерусскому языку, вносят новые элементы в нашу литературу и сами с другой стороны почерпают в ней живительные силы, каких никогда не в состоянии дать узкая среда провинциального быта. Эти люди поняли, что малороссийская народная поэзия точно также относится к русской литературе, как и русская народная поэзия песен, сказок и былин, что они могут вносить народные элементы в общую литературу, одухотворять ее живым элементом народного миросозерцания, но в то же время должны слиться в общем источнике русской мысли и литературы, и при таком только единстве можно ждать от нее высокого развития. Это выразилось в важнейшем

Милюков А. Вопрос о малороссийской литературе — 148

представителе нашей новейшей литературы, Гоголе: взгляни он на ее значение с племенной точки зрения, и круг его творчества неизбежно сузился бы, лучшие повести его погибли бы в мелкой среде провинциального воззрения. Не обратись он в общерусскому миросозерцанию, к общему русскому языку, и ограничься своим провинциальным наречием, он не только не создал бы таких народно-художественных произведений, как «Ревизор» и «Мертвые Души», и не написал бы лучшего нашего исторического романа «Тараса Бульбу», но самые его чисто-малороссийские повести, как например "Вій" или "Ночь на Рождество Христово", едва ли могли бы сложиться в том виде и с той полнотой мысли и выражения, как они написаны по-русски. И это не оттого, чтобы малороссийское наречие не могло передать в той же красоте их сказочного содержания, но потому, что как всякий провинциализм, оно не в состоянии дать произведению того общего колорита, каким отличаются от простонародных рассказов создания художественно-литературные. Доказательством того, что провинциальная среда и местное наречие не в состоянии дать широкого взгляда, а напротив сдавливают и задушают всякое дарование, служат прославленные «Оповиданя» Марка Вовчка. Не смотря на дарование писательницы, известной под этим именем, на ее искренность в рассказе и даже некоторую художественность в компоновке характеров и положений, — какая у нее бедность в содержании, отсутствие жизненного миросозерцания, однообразие в основной идее, монотонность в изложении и наконец какая во всем провинциальная мелкость и сентиментальность! Прочтя один или два рассказа ее про какую-нибудь малороссийскую «Бедную Лизу» или хохлацкого селадона, вы

Милюков А. Вопрос о малороссийской литературе — 149

уже вполне знаете все мотивы остальных ее повестей. Всякий новый рассказ ее только пересказ прежнего; это не новая картина, но тот же самый эскиз с другой и притом очень близкой точки зрения. И все это вращается в одном узком кругу, в объеме одного только вопроса, в добавок теперь исчерпанного и отжившего. Читать новые рассказы этой писательницы также утомительно, как слушать двадцать раз к ряду, с ничтожными вариантами, одну и ту же сказку, пересказываемую в одном тоне и тем же складом.

Но защитники самобытной украинской литературы спросят нас: почему мы забываем Шевченко? Мы его не забыли, но оставили нарочно под конец, как самое убедительное доказательство, что новая украинская литература невозможна. Шевченко без всякого сомнения один из значительных поэтических талантов, какие только произвела Малороссия. Это поэт с обширным дарованием, возникший из среды чисто-народной жизни и отразивший в себе все возможные ее элементы. Но посмотрим, велик ли объем содержания его поэзии и в чем состоит его поэтическое миросозерцание? С полным уважением к дарованию важнейшего представителя Украины, мы скажем откровенно свое мнение.

Партия новейших украйнофилов, в понятном удивлении к таланту своего земляка, увлеклась до того, что ставит Шевченко на ряду с Пушкиным, Гоголем и даже с величайшими гениями общеевропейскими, чуть не с Шекспиром. Не говоря уже о нелепости последнего сравнения, мы находим чрезвычайно безрассудным сближать Шевченко с Пушкиным. Может ли это придти в голову человеку, не ослепленному мелкими претензиями провинциального патриотизма? Можно ли, рассуждая спо-

Милюков А. Вопрос о малороссийской литературе — 150

койно, не видеть огромной разницы между содержанием Пушкина и Шевченко? Пушкин, кроме самой разнообразной лирики, является нам и драматургом в «Борисе Годунове» и «Каменном Госте», и живописцем всех слоев современной жизни в Онегине, и великим романистом в «Капитанской Дочке»; в его поэзии нашлись отзывы Данту и античному миру Греции, восточной поэзии и испанской жизни, русской народности и байроновскому скептицизму, — и во всем этом отразилась великая самобытная личность, в которой сосредоточилась живая действительность, во всю глубину исторической и во всю ширину современной жизни. Каково же содержание поэзии Шевченко? Что касается до его драматических опытов, в роде «Назара Стодоли», то по собственному отзыву самих украинцев, они не заслуживают внимания и даже не имеют местного значения в самой Малороссии. Все остальные сочинения Шевченко состоят из лирических песен, как его Кобзарь, или из поэм и повестей, каковы «Гайдамаки» и «Наймичка». Какие же в них выразились мотивы и какое поэтическое миросозерцание? Перечитывая песни Кобзаря, вы ясно видите, что это ничто иное, как поэзия воспоминания, последние отголоски старой жизни в народной украинской поэзии: это те же жалобы наболевшего сердца, тоскливые мечты и воспоминания о былой жизни. Тут не сказалось ровно ничего нового, ничего такого, что давно не высказалось бы у старых кобзарей. При большей силе поэтического таланта, при большей глубине и теплоте чувства, вы находите здесь то же ограниченное мировоззрение, как и в народных украинских песнях. И это, повторяем, не от ограниченности таланта, а только от положительной невозможности найти новые мотивы, не выходя из узкой колеи провинциального

Милюков А. Вопрос о малороссийской литературе — 151

быта в широкое русло общенародного воззрения. Эпические сочинения Шевченко подтверждают это еще лучше и яснее. Что такое «Гайдамаки»? Это поэтическое воспоминание о былой эпохе казачества, произведение бесспорно высоко-талантливое; но в нем не отозвалось никаких новых мотивов после тех, в которых это казачество выразилось в своих старых украинских думах: это как будто одна из тех же дум, вновь отысканная в памяти народа и только пропетая с большей художественностью. И как скоро Шевченко перешел от былых воспоминаний казачества к современной украинской жизни, он не мог найти для своей поэзии никаких сюжетов, кроме судьбы Наймички, основанной на мотиве, почти не имеющем практического смысла в действительности, да и на том отпечатался еще какой-то искусственно сентиментальный характер, придающий рассказу значение крайне-исключительное. Таким образом вся поэзия Шевченко — или думы о былом и невозвратно отжившем казачестве, или такие явления современности, которые составляют исключения из общего хода русской жизни. При всей значительности таланта, содержание этой поэзии бедно и односторонне, и сравнивать Шевченко с Пушкиным так же странно, как ставить например «Москаля-Чаривника» на ряду с «Ревизором» Гоголя или оперой Глинки.

Известно, что Шевченко пробовал писать и на русском языке, но его «Тризна» не произвела никакого впечатления и не может иметь ни малейшего значения в нашей литературе. Крайние украинофилы говорят, будто это обстоятельство доказывает, что русский язык пришелся не по натуре Шевченко и только в одном родном языке малороссийском была жизненная сила для такого истинно-народного поэта. На самом деле мы ви-

Милюков А. Вопрос о малороссийской литературе — 152

дим тут другие причины. Что мог сказать Шевченко при своем исключительно племенном миросозерцании, после разнообразной поэзии Пушкина, после глубоко-действительных и широких по идее произведений Гоголя? Неудача его в русской литературе, кроме исключительного и страстного влечения к чисто-малороссийской среде, объясняется самым родом его дарований.

Мы говорили уже, что Гоголь, по свойству своего широкого таланта и глубине общерусского воззрения, после первых опытов на малороссийском наречии, почувствовал тесноту провинциальной среды, узкие формы местного наречия и невольно перешел к русской литературе, где с первого шага стал на ту высоту, с которой легко и свободно было развернуться его разностороннему дарованию в народной сказке, и в историческом романе, и в современной драме. Напротив Шевченко, обращаясь к русскому языку, неизбежно оторвался от исключительно-местной почвы, где только мог созреть и вырасти прелестный цветок его народной, чисто провинциальной поэзии, и он в среде русской литературы не нашел того воздуха, который один мог дать жизнь этому чисто-местному растению. Понятно, что он по необходимости должен был обратиться туда, где ему легко и свободно было дышать. Подобный пример мы видели раньше и в нашей литературе, в лице Кольцова, которого по нашему мнению скорее, чем кого-нибудь другого, можно поставить на ряду с Шевченко, если только нужны подобные сопоставления. Кольцов также вышел из среды народа и притом почти в той же полосе России, так же был питомцем наших южных степей, и подобно Шевченко, выразил бытовую жизнь великорусского племени в народно-художественной песне. Но едва только обратился он к

Милюков А. Вопрос о малороссийской литературе — 153

общелитературным мотивам, едва оторвался от своей народной среды и своего чисто-народного языка, как все обаятельное значение его поэзии потерялось, и он исчез бы в толпе дюжинных стихотворцев, если бы не возвратился к своей народной песне. Поэтому-то и Шевченко не мог выйти из своей народно-племенной сферы.

Если у нас чисто-народные мотивы Кольцова нашли глубокое сочувствие, то понятно, что еще более и сильнее должны были отозваться песни Шевченко в душе его украинских земляков. Как старая сказка няни, они многое говорили сердцу; но как простой отголосок угасшего казачества, песни его не могли открыть какого-нибудь нового мировоззрения. Он увеличил число хороших книг на малороссийском наречии, но не создал никакой новой малороссийской литературы. Поэтому прав и Белинский, который говорил, что не знает такой литературы, прав и Аксаков, когда заметил, что отдельная малороссийская литература «полезна только для домашнего обихода».

Обращаясь к истории европейских литератур, мы везде найдем доказательства против возможности особой литературы в какой-нибудь провинции. У редкой из нынешних европейских наций, в каком-нибудь периоде их жизни, не было отдельных наречий и на них народных песен и сказок, а иногда даже и письменных сочинений.

Известно, что во Франции, в первую пору национального развития, образовались два значительно-отличные наречия — собственно французское на севере и провансальское на юге. На том и другом возникла народная поэзия. С первого взгляда казалось бы, что поэзия южных трубадуров имеет более данных к преобладающему

Милюков А. Вопрос о малороссийской литературе — 154

влиянию на будущую французскую литературу, что провансальский d'oil должен больше участвовать в образовании французского языка, чем северный d'oc. Южная часть Франции, где совершалась религиозная борьба христианского рыцарства с мавританскими проповедниками Корана, где Карлы Мартелы отстаивали веру и народность страны против Абдеррахманов, где отличался подвигами сам Карл Великий, должна будет поглотить умственную жизнь севера или по крайней мере не дать ему поглотить своей более и ранее развитой жизни. В поэзии трубадуров было несравненно больше чувства и энергии, их серены и новеллы отличались большей грацией и задушевностью. Между тем, когда по силе исторического хода событий различные области Франции начали сливаться в одно целое и разные племена стали слагаться мало-помалу в один могучий народ, под преобладающим влиянием северного края, — тогда оба наречия срослись в один общий французский язык, и южная поэзия с своим лирическим характером уступила влиянию более суровой, но и более широкой эпической литературе севера. Впоследствии южная Франция произвела много даровитых писателей, но ее местная литература замерла в провинциальных песнях, а прежний местный язык сохранил только неважные провинциализмы в бывшем Провансе, да в Гаскони. Между тем литература Корнелей, Расинов, Мольеров сделалась общей литературой для всей Франции.

Подобное явление мы находим и в Германии. Из целого ряда различных языков германского племени в средние века выделились особенно два наречия, верхне-немецкое или hochdeutsch и нижне-немецкое или plattdeutsch. В то время, когда письменная литература этой эпохи вы-

Милюков А. Вопрос о малороссийской литературе — 155

ражалась в Германии большей частью на языке латинском, который был книжным языком всей страны, как у нас церковно-славянский, на обоих немецких наречиях явились народные песни и возник народный эпос. Оба эти наречия с разными своими подразделениями отличались одно от другого нисколько не меньше, чем наши южнорусское и северно-русское наречия. При частых колебаниях государственной жизни, феодальном раздроблении страны и страшном разъединении племенных и династических интересов, германские племена и наречия все больше разобщались, а литературные произведения на этих местных патуа все значительнее отличались по своему выражению. Казалось, как Германия политически раздробилась на множество самостоятельных владений, так должно будет образоваться в ней и несколько самостоятельных литератур; но общий национальный дух вышел победоносно из этого хаоса. Явился лютеров перевод библии, в который преимущественно вошли элементы северного наречия, и этот новый язык сделался общим литературным языком для всей немецкой нации. Откуда ни являлись потом немецкие писатели — они все обращались от своих провинциальных наречий к этому литературному языку. Несмотря на то, что народные песни и древняя поэзия на hochdeutsch и plattdeutsch отличаются больше, чем великорусская и малороссийская народная поэзия — ни швабу, ни прусаку, ни саксонцу не приходит теперь в голову оскорбляться господством одного литературного языка, обращаться к своему провинциальному говору и мечтать о своей отдельной литературе. Гете, Лессинг, Шиллер, Гейне — писатели одинаково дорогие для образованного населения всей Германии. И вот почему немецкая литература, сосредоточивая все духовные силы народа в одном об-

Милюков А. Вопрос о малороссийской литературе — 156

щем стремлении, достигла в короткое время высокого развития.

То же самое мы видим и в Англии. Когда остатки кельтских племен вытеснены были саксами и норманнами из южной части острова в Шотландию и Уэльс, там образовались особые языки, на них начали слагаться народные песни, и раньше других частей Великобритании явилась на севере и западе богатая лироэпическая поэзия бардов, которой отголоски сохранились в народной памяти до позднейшего времени. Но когда история решила, что политическое преобладание должно остаться за Англией, язык ее сделался единственным литературным языком для всей нации, и даровитейшие люди, выходившее из Уэльса, Шотландии и даже Ирландии — Свифт, Бернс, Мур, Вальтер-Скотт — не думали нисколько о литературном возрождении своих местных наречий, а приносили все силы своего дарования на общую литературную деятельность Англии.

Наконец такое же историческое явление повторилось и в Италии. Едва ли есть страна, где по ходу исторических обстоятельств сложилось бы столько отдельных, резко отличных одно от другого наречий. До сих пор в северной и южной Италии язык до того отличен, что пьемонтец с трудом понимает неаполитанца, а калабриец слышит совсем другую речь в говоре венецианца. И между тем, только что настала в Италии пора литературного развития, как флорентинское volgare illustre сделалось общим литературным языком для всей Италии. Дант, Петрарка, Ариост — одинаково национальные поэты для всех итальянцев от Альпийских гор до южной оконечности Сицилии. Случалось, народ в каком-нибудь углу Италии перелагал знаменитых поэтов на свое наречие,

Милюков А. Вопрос о малороссийской литературе — 157

как сделали венецианские гондольеры с песнями «Освобожденного Иерусалима», но это никого не заставляло думать о какой-нибудь литературе на местном наречии, не смотря на то, что даровитейшие представители итальянской поэзии вышли из разных провинций. Тасс был родом из Соренто, Арюст из Реджио, а между тем они писали на литературном языке, который резко отличался от простонародного наречия их родины. Один из проповедников самобытной украинской литературы, говоря о народной поэзии как источнике литературы письменной, ссылался на Боккаччио, который будто бы большую часть рассказов своего Декамерона собрал «з народных уст», почему они и послужили неистощимым источником романов, драм и комедий, разлетавшихся по всей Европе. Но именно Боккаччио служит доказательством, что предания, хранящиеся на народных наречиях, могут быть только материалом для общей литературы, а не основой отдельных письменных литератур на каком-нибудь провинциальном патуа. Боккаччио родился в Париже, провел значительную часть жизни в Неаполе — и везде собирал народные рассказы, но он передавал их не на провинциальном наречии, с которого подслушивал, а на общем литературном итальянском языке, обработанном флорентийцем Дантом.

В одном только месте мы видим, как два близкие наречия одного и того же языка разложились на два языка самостоятельные и произвели две отдельные литературы. Это было на Пиринейском полуострове. Там коренной романцо раздробился на два главные наречия, северное или кастильское и юго-западное, и несмотря на близкое родство, они не слились при успехах образования, но мало помалу португальское наречие выработалось в особый язык

Милюков А. Вопрос о малороссийской литературе — 158

с самобытной литературой. И это случилось только вследствие политического отделения Португалии в самостоятельное государство. Если бы португальцы вошли с испанцами в состав одного политического целого, то конечно романцо остался бы только провинциальным наречием, в роде например лимозинского, и вся местная литература его ограничилась бы одними народными песнями Cancioneiros, представляющими, как и наши казацкие думы, борьбу христианского населения с напором завоевательного магометанизма. Мы могли бы еще указать на литературу голландскую, шведскую и датскую, в доказательство того, что племенные наречия организуются в самостоятельные языки и порождают самобытные литературы только в таком случае, когда самые племена слагаются по ходу исторических обстоятельств в отдельные государства.

Но может быть здесь нам укажут на то явление, которое совершается теперь в славянских землях, где чуть не каждое племя стремится поднять свое наречие на степень литературного языка. Мы с своей стороны в этом явлении находим новое подкрепление высказанной нами мысли. С одной стороны это покушение на образование литературных форм в разных славянских наречиях вытекает из стремления этих племен к политической независимости, к освобождению от долгого порабощения. С другой стороны это крайнее дробление родственных языков на мелкие диалекты и нежелание слиться с другими родственными и более развитыми наречиями служит печальной причиной того обстоятельства, что до сих пор эти племена, несмотря на все усилия, не могут организоваться в плотную и сильную массу. Эти претензии каждого мелкого племени на литературную самобытность своего наречия, частью вследствие духа сла-

Милюков А. Вопрос о малороссийской литературе — 159

вянской разрозненности, а еще более от внушений врагов славянского единства, дошли до того, что даже галицийские русины, у которых во все время деятельности Львовской академии был один с нами письменный язык, стараются теперь оторваться от малороссийского элемента и образовать свой особый язык, с своим особым правописанием. Таким образом все исторические факты доказывают, что при настоящем положений Малороссии в ней не может быть никакой самобытной литературы, и все усилия партии создать ее должны остаться совершенно напрасными.

Откуда же могла явиться такая бесплодная мысль, чем она поддерживалась и что ожидает ее в будущем?

Кто-то соболезнуя о том, что малороссийские писатели держатся разных украинских наречий, высказал мысль, будто разрозненность эта зависит от слабости инстинкта народной централизации в южнорусском племени. Мысль эта, по нашему мнению, довольно справедлива и объясняет одну из причин самого появления украинофильской школы. Этот именно слабый инстинкт народного единства выразился бессознательно в одном слое украинского населения на образовании мнимо-народной партии. Как и у славян австрийских и турецких, в этом проявляется очевидное стремление к обособлению в языке и литературе. У нас сравнивали украиноманов с славянофилами. Это неверно: если тут и есть какое-нибудь сходство во внешних приемах, то в самом направлении между ними нет ничего общего. У славянофилов в основе учения лежат идеи, которые ведут в слиянию народных сил, к сознанию самобытных источников русского духа и сплочению всех элементов нашей общерусской жизни. Напротив, школа украинофилов, обращаясь

Милюков А. Вопрос о малороссийской литературе — 160

к своей старине и преданиям, проповедует об отделении провинциального говора от общего языка, о возрождении племенной литературы и следовательно о разъединении русских сил. Современная европейская мысль о правах национальностей выродилась здесь в односторонний провинциализм, который перетолковал великую идею в смысле узкого племенного возрождения. Без сомнения в этом увлечении участвовала и любовь к народу; но вместо того, чтобы понять необходимость общего дружного действия со всей массой русского народа, на пути улучшений и прогресса, дух односторонней партии потребовал обособления в языке и литературе. Наконец в образовании украинофильской школы была еще причина: это мелкое самолюбие посредственности, которая, не находя сил проявить себя чем-нибудь в богатой уже среде русской литературы, обильной разнородными талантами, искала возможности выдвинуться как-нибудь из неизвестности и нашла эту возможность в малороссийской племенной литературе, где до нынешнего века не было почти письменности, а поэтому на безлюдье и Фома мог сделаться дворянином. Тут для посредственности открывалось чистое поле, широкое как украинская степь: пиши романы, повести, комедии, составляй словари, грамматики, счетницы, коверкай правописание — везде будешь первый и найдешь каких-нибудь читателей и почитателей. Нет сомнения, что в числе писателей на малороссийском наречии многие обратились к нему только по этому побуждению.

Мы говорим конечно об одной партии, и наши слова не относятся ко всем представителям южнорусской деятельности. Известно, что люди с истинным талантом не примыкали к этому кружку и не разделяли его увлечений, а входила в него посредственность, оскорбленное

Милюков А. Вопрос о малороссийской литературе — 161

самолюбие или наконец, желание быть во чтобы не стало популярным, при невозможности проявить себя в широком кругу общерусской жизни. Нарежные, Гоголи, Глинки чувствовали тесноту провинциальной колеи и выходили из нее с запасом свежих сил на широкую дорогу русской деятельности; а люди бездарные оставались верными своим племенным воззрениям, и благодаря новости и некоторой заманчивости своих стремлений, возбуждали иногда шум в своем муравейнике. Один Шевченко в этом отношении составляет исключение, как последний истинно-народный украинский кобзарь и певец былой жизни старого казачества; но он писал не по принципу литературного сепаратизма, а потому что был истинным певцом той стороны народной жизни, которая могла найти отголосок только на одном местном наречии. Подобное явление может повториться и в будущем: на малороссийском наречии может быть явятся и другие поэты, но не иначе как в лирическом роде, под напевы старых кобзарей. Вне этой среды все истинно-даровитое, по неизбежному ходу истории, не перестанет тяготеть к общерусской жизни и литературе, и разве только самолюбивая посредственность да узкий патриотизм увлекутся ложно-народным стремлением, пока не замрут под равнодушным безучастием масс, не поддающихся на голос бесплодных мечтаний.

Выскажем в заключение прямо нашу мысль. Исторически опыт веков и здравый смысл показывают, что нигде провинциальное племя не имело и не может иметь особой литературы. Противное мы находим только в Австрии, сплоченной из народностей совершенно чуждых, которые никогда не сойдутся в общих интересах и не сольются в одно органическое целое. Но зато мы знаем,

Милюков А. Вопрос о малороссийской литературе — 162

чего можно ожидать от этой страны? Там действительно есть несколько литератур, кроме немецкой: там и отдельная литература чешская, и особая литература венгерская — и никто конечно не назовет их литературами провинциальными и не скажет, что чех Гавличек или мадьяр Верошмарты составляют что-нибудь общее с Гейне, Гервегом и Фрейлихратом. Если бы Малороссия была в отношении к России в таком же положении, как Богемия или Венгрия к Австрии, тогда мы согласились бы с редакцией львовской «Меты» и готовы были бы допустить возможность и процветание самобытной малороссийской литературы. Но к счастью этого нет: Южнорусский край, и по своему географическому положению, и по историческим судьбам, и по настоящему тяготению, и по всей массе народных инстинктов, составляет неразрывную часть общерусской земли, а поэтому в нем, связанном с нами в одно целое, не может быть и самостоятельной литературы. Можно пожалуй допустить там первоначальное обучение на местном наречии, но простой здравый смысл показывает, что в нем не может быть ни высшего образования на этом местном патуа, ни ученых изданий, ни своих местных журналов. Если наша литература не сильно противодействовала подобным затеям, то это оттого, что и самые народные массы в Малороссии не заявляли к ним сочувствия. Но при всем том жаль, что силы, хотя и не обширные, однако все же способные приносить пользу в общей деятельности и ускорять обобщение русской науки и литературы, тратятся на дело совершенно бесплодное по своим конечным результатам.

Если бы историческая необходимость, вместо великорусского племени, поставила во главе народной жизни племя

Милюков А. Вопрос о малороссийской литературе — 163

малороссийское и в нем сложилось бы здание государственного единства и силы, а язык его сделался языком науки и литературы — и после этого сплочения народа, где-нибудь на севере, в Москве или Новгороде, по уцелевшим историческим и бытовым песням и сказкам какие-нибудь провинциальные патриоты начали бы толковать об отдельной самостоятельности своего северно-русского языка и закладывать «основу» какой-то своей самобытной и независимой литературы — не имел ли бы тогда права русский народ назвать эти провинциальные великорусские претензии ненужными и бесплодными? Россия одна — и в ней может быть только один литературный язык, одна русская наука и одна русская литература. Отрицать это может только самолюбивая бездарность или узкий провинциальный патриотизм.