История Полтавы

Письма из Полтавы (1900-1921 г.г.)

• 

Подробности

Просмотров: 15787

В. Г. Короленко. Письма из Полтавы (1900-1921 г.г.)

Публикуются по изданию: Короленко В.Г. Собрание сочинений в десяти томах. Том десятый. Письма 1879-1921. Подготовка текста и примечания С.В. Короленко. М., ГИХЛ, 1956.

Источник: "Проект "Собрание классики" Библиотеки Мошкова"

От издательства

Избранные письма В. Г. Короленко, публикуемые в настоящем томе Собрания сочинений, охватывают период с 1879 по 1921 год [я публикую только письма Полтавского периода жизни В.Г. Короленко 1900-1921 г.г. - Т.Б.].

...

Публикация писем Короленко имеет свою историю. Десятки писем были опубликованы при жизни писателя в периодической печати — главным образом в "Русских ведомостях", в газетах Поволжья и Украины. Эти письма носили характер общественных выступлений и являлись по существу своеобразной формой публицистики Короленко. Письма иного характера, адресованные уже частным лицам, а не редакциям газет и журналов, при жизни писателя, за редким исключением, не публиковались. Из прижизненных публикаций следует указать на письма В. Г. Короленко к В. А. Гольцеву в сборнике "Памяти В. А. Гольцева", М. 1910, и в книге "Архив В. А. Гольцева", т. I, 1914.

После смерти Короленко публикация его писем приобрела широкий характер. Письма Короленко к отдельным лицам печатались в 20—30-х годах в газетах и журналах, в том числе в периферийной печати и в специальных сборниках, посвященных памяти писателя (сборники: "В. Г. Короленко. Жизнь и творчество", 1922; "Нижегородский сборник памяти В. Г. Короленко", 1923).

В 1922 году издательство "Время" выпустило под редакцией Б. Л. Модзалевского "Письма" В. Г. Короленко 1888—1921 годов (письма к Н. К. Михайловскому, А. Ф. Кони, Ф. Д. Батюшкову и др.). В следующем году украинский Госиздат, издал два тома писем Короленко 70—80-х годов (Посмертное собрание сочинений, тт. 50, 51). Этим было положено начало научной публикации эпистолярного наследства В. Г. Короленко. Представляют безусловный интерес и последующие публикации писем Короленко.

При подготовке настоящего тома Собрания сочинений были учтены все предшествующие издания и публикации писем. В. Г. Короленко в периодической печати, а также вновь обследованы рукописные фонды. В значительной мере использованы копировальные книги В. Г. Короленко, сохранившие оттиски его писем за несколько десятилетий. Свыше ста писем В. Г. Короленко в настоящем томе публикуются впервые, среди них письма к Г. И. Успенскому, Н. К. Михайловскому, Н. Ф. Анненскому, Ф. И. Шаляпину, С. А. Толстой, С. П. Подъячеву, А. М. Горькому.

Письма печатаются по сохранившимся автографам, копиям с автографов, копировальным книгам писателя, черновикам писем и печатным источникам. Публикация писем по автографам не оговаривается, указывается лишь публикация по другим источникам.

В письмах, не датированных Короленко, даты даются в квадратных скобках, а в примечаниях указываются основания датировки. В квадратных скобках дается также место написания письма, если оно не указано самим Короленко.

Библиографическая справка в первый раз печатается полностью, в дальнейшем в нижеследующем сокращении:

1. Владимир Короленко. Письма. 1879—1887, т. 1. Госиздат Украины, 1923 — "Письма", кн. 1.

2. Владимир Короленко. Письма 1888—1889, кн. 2. Госиздат Украины, 1923 — "Письма", кн. 2.

3. В. Г. Короленко. Письма 1888—1921, под редакцией Б. Л. Модзалевского. Труды Пушкинского дома. "Время", П. 1922— "Письма" под ред. Модзалевского.

4. В. Г. Короленко. Избранные письма, тт. 1 и 2, изд. "Мир", М. 1932 — "Избранные письма", "Мир", тт. 1 и 2.

5. А. П. Чехов и В. Г. Короленко. Переписка. Изд. Чеховского музея в Москве, под редакцией Н. К. Пиксанова. М. 1923 — "Чехов и Короленко. Переписка".

6. В. Г. Короленко. Избранные письма, т. 3, Гослитиздат, 1936 — "Избранные письма", т. 3, Гослитиздат.

7. В. Г. Короленко. Письма к П. С. Ивановской. Изд. Политкаторжан. М. 1930 — "В. Г. Короленко. Письма к П. С. Ивановской".

Справки о лицах, имена которых упоминаются в письмах, даются только один раз — в первом случае, когда имя данного лица встречается, и в дальнейшем не повторяются. Справка об адресате — также один раз: в примечании к первому из писем, ему адресованных. Если справка об адресате была в примечаниях к тексту более раннего письма, то дается лишь ссылка на это письмо.

Слова, написанные в письмах сокращенно, воспроизводятся полностью. Слова, подчеркнутые в письмах, печатаются курсивом.

Автографы писем Короленко к Л. Н. Толстому хранятся в Отделе рукописей Государственного музея Л. Н. Толстого, к А. М. Горькому — в архиве А. М. Горького, к С. П. Подъячеву — в архиве Института мировой литературы им. А. М. Горького, к С. Д. Протопопову — в Центральном Государственном архиве литературы и искусства СССР. Автографы всех остальных писем Короленко, публикуемых в данном томе (за небольшим исключением), и копировальные книги писателя хранятся в Отделе рукописей Государственной библиотеки СССР имени В. И. Ленина в Москве.

                                                  

ХРОНОЛОГИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ ПИСЕМ

137. Г. Т. Хохлову 3 октября 1900 г.

138. Н. Ф. Анненскому 26 октября 1900 г.

139. Л. Л. Толстому 18 декабря 1900 г.

140. Ф. Д. Батюшкову 6 января 1901 г.

141. Д. Я. Айзману 15 марта 1901 г.

142. В Полтавскую городскую управу октябрь—ноябрь 1901 г.

143. С. П. Подъячеву 14 января 1902 г.

144. Ф. Д. Батюшкову 28 января 1902 г.

145. Ф. Д. Батюшкову 4 марта 1902 г.

146. Е. В. Миквиц 4 марта 1902 г.

147. Ф. Д. Батюшкову 13 марта 1902 г.

148. А. П. Чехову 14 марта 1902 г.

149. А. М. Пешкову (М. Горькому) 14 марта 1902 г.

150. А. Н. Веселовскому 6 апреля 1902 г.

151. А. П. Чехову 10 апреля 1902 г.

152. Ф. Д. Батюшкову 15 апреля 1902 г.

153. А. П. Чехову 29 апреля 1902 г.

154. А. П. Чехову 4 августа 1902 г.

155. И. М. Хоткевичу (Гнат Галайда) 26 сентября 1902 г.

156. А. С. Короленко 8 октября 1902 г.

157. Н. К. Михайловскому 24 октября 1902 г.

158. Н. А. Крашенинникову 29 ноября 1902 г.

159. И. Ф. Волошенко 4 января 1903 г.

160. В. И. Девяткову 12 января 1903 г.

161. П. С. Ивановской 5 февраля 1903 г.

162. Н. Е. Парамонову 21 апреля 1903 г.

163. С. Д. Протопопову 27 апреля 1903 г.

164. С. П. Подъячеву 28 апреля 1903 г.

165. В. Н. Григорьеву 30 апреля 1903 г.

166. Ф. Д. Батюшкову 20 мая 1903 г.

167. В. С. Ивановскому, А. С. Короленко и дочерям 15 июня 1903 г.

168. С. Н. Рабиновичу (Шолом-Алейхему) 17 июня 1903 г.

169. С. А. Малышеву 24 июня 1903 г.

170. А. С. Короленко и дочерям 3 июля 1903 г.

171. А. С. Короленко 15 июля 1903 г.

172. Н. Ф. Анненскому 29 июля 1903 г.

173. А. П. Чехову 29 июля 1903 г.

174. Житомирскому городскому голове конец июля 1903 г.

175. В. Н. Григорьеву 15 сентября 1903 г.

176. М. М. Коцюбинскому 5 октября 1903 г.

177. Л. Н. Толстому 4 января 1904 г.

178. Ф. Д. Батюшкову 8 января 1904 г.

179. Ф. И. Шаляпину 11 января 1904 г.

180. А. С. Короленко 6 февраля 1904 г.

181. А. С. Короленко 10 февраля 1904 г.

182. Н. В. и С. В. Короленко 6 марта 1904 г.

183. В. М. Сухотиной 14 апреля 1904 г.

184. С. В. Короленко 11 мая 1904 г.

185. В "Биржевые ведомости" 8 июля 1904 г.

186. С. Д. Протопопову 5 октября 1904 г.

187. С. В. Короленко 19 октября 1904 г.

188. А. С. Короленко 30 октября 1904 г.

189. А. С. Короленко 15 января 1905 г.

190. С. В. Короленко 16 января 1905 г.

191. А. С. Короленко 22 января 1905 г.

192. А. С. Короленко 26 января 1905 г.

193. А. С., С. В. и Н. В. Короленко 11 апреля 1905 г.

194. И. С. Журавскому 5 мая 1905 г.

195. А. С. и С. В. Короленко 23 сентября 1905 г.

196. Ф. Д. Батюшкову 28 октября 1905 г.

197. Н. Ф. Анненскому 29 октября 1905 г.

198. Н. Ф. Анненскому 4 ноября 1905 г.

199. Н. Ф. Анненскому 19 января 1906 г.

200. В редакцию газеты "Русские ведомости" 18 марта 1906 г.

201. Н. И. Лазареву 7 апреля 1906 г.

202. Ф. Д. Батюшкову 30 июня 1906 г.

203. Ф. Д. Батюшкову 24 октября 1906 г.

204. А. Г. Горнфельду 21 декабря 1906 г.

205. Н. А. Крашенинникову 2 марта 1907 г.

206. И. Г. Короленко 17/30 августа 1907 г.

207. Г. А. Лопатину 19 октября 1907 г.

208. Г. Сенкевичу 25 февраля 1908 г.

209. Л. Н. Толстому 2 апреля 1908 г.

210. X. Д. Алчевской 20 мая 1908 г.

211. С. А. Толстой 28 августа 1908 г.

212. П. Нарбекову 29 сентября 1908 г.

213. С. С. Кондурушкину 4 января 1909 г.

214. О. В. Аптекману 22 апреля 1909 г.

215. С. Н. Дурылину 10 января 1910 г.

216. А. В. Каменскому 16 января 1910 г.

217. Л. Я. Круковской 29 января 1910 г.

218. В. К. Прокопьеву 12 февраля 1910 г.

219. М. М. Ковалевскому 22 февраля 1910 г.

220. Л. Н. Толстому 7 апреля 1910 г.

221. С. А. Жебуневу 25 апреля 1910 г.

222. Л. Н. Толстому 9 мая 1910 г.

223. А. С. Короленко 3 августа 1910 г.

224. А. С. Короленко 5 августа 1910 г.

225. Т. А. Богданович 6 августа 1910 г.

226. А. М. Пешкову (М. Горькому) 19 августа 1910 г.

227. Д. А. Абельдяеву 30 октября 1910 г.

228. А. С. Короленко 9 ноября 1910 г.

229. И. В. Голанту 15 ноября 1910 г.

230. С. В. и Н. В. Короленко февраль 1911 г.

231. Политическим ссыльным Туруханского края 25 марта 1911 г.

232. С. Трашенкову, С. Еткаренкову и С. Коноплянкину 17 июля 1911 г.

233. С. Д. Протопопову 17 июля 1911 г.

234. С. Д. Протопопову 9 августа 1911 г.

235. А. С. Малышевой 15 августа 1911 г.

236. А. С. Короленко 18 ноября 1911 г.

237. Н. В. Короленко 24 декабря 1911 г.

238. Н. В. Короленко 13 января 1912 г.

239. А. Курепину 20 апреля 1912 г.

240. В. Н. Григорьеву 24 апреля 1912 г.

241. И. С. Шмелеву 19 июня 1912 г.

242. Е. А. Чернушкиной 9 августа 1912 г.

243. А. С. Короленко 3 декабря 1912 г.

244. А. С. Короленко 4 декабря 1912 г.

245. О. О. Грузенбергу 6 февраля 1913 г.

246. А. Г. Горнфельду 16 марта 1913 г.

247. Н. П. Карабчевскому 19 мая 1913 г.

248. Ф. Д. Батюшкову 21 июня 1913 г.

249. К. А. Тимирязеву 25 июля 1913 г.

250. М. Г. Лошкаревой 31 октября 1913 г.

251. П. С. Романову 19 декабря 1913 г.

252. Н. В. Короленко 30 декабря 1913 г.

253. В. Н. Григорьеву 18 января 1914 г.

254. В. Н. Григорьеву 10/23 июня 1914 г.

255. А. Е. Розинеру 8/21 ноября 1914 г.

256. С. В. Короленко 26 декабря 1914 г. / 8 января 1915 г.

257. С. В. Короленко 18 февраля / 3 марта 1915 г.

258. Я. К. Имшенецкому 4/17 марта 1915 г.

259. М. П. Сажину 18/31 мая 1915 г.

260. К. И. и Н. В. Ляхович 23 мая / 5 июня 1915 г.

261. Н. В. Ляхович 31 мая/13 июня 1915 г.

262. С. В. Короленко 5/18 июня 1915 г.

263. Т. А. Богданович 22 июня 1915 г.

264. С. Д. Протопопову 9 сентября 1915 г.

265. С. П. Подъячеву 27 сентябри 1915 г.

266. А. Ф. Кони 8 октября 1915 г.

267. В. Н. Григорьеву 3 декабря 1915 г.

268. С. А. Жебуневу 4 февраля 1916 г.

269. А. Г. Горнфельду 9 февраля 1916 г.

270. В. Н. Григорьеву 16 февраля 1916 г.

271. А. Г. Горнфельду 19 февраля 1916 г.

272. Б. Д. Гохбауму и Заку 16 апреля 1916 г.

273. А. Ф. Москаленко 26 апреля 1916 г.

274. С. Я. Елпатьевскому 12 мая 1916 г.

275. Н. В. Смирновой 7 июля 1916 г.

276. В редакцию газеты "День" 1 августа 1916 г.

277. А. Б. Дерману 13 октября 1916 г.

278. И. Г. Горячеву 18 октября 1916 г.

279. Алеманову 27 ноября 1916 г.

280. Т. Н. Галапуре 2 декабря 1916 г.

281. А. М. Пешкову (М. Горькому) 9 февраля 1917 г.

282. Н. В. Смирновой 2 марта 1917 г.

283. Г. И. Петровскому 28 марта 1917 г.

284. Журину март 1917 г.

285. С. Д. Протопопову 1/14 апреля 1917 г.

286. М. А. Кудельской 15/28 апреля 1917 г.

287. Председателю Ровенского городского исполнительного комитета 17/30 мая 1917 г.

288. Т. Н. Галапуре 3/16 декабря 1917 г.

289. Н. В. Ляхович 21 марта/3 апреля 1918 г.

290. С. А. Богданович 14/27 мая 1918 г.

291. В редакцию газеты "Наша жизнь" 6/19 июля 1918 г.

292. С. В. Короленко 18/31 июля 1918 г.

293. А. С. Короленко 2/15 января 1919 г.

294. А. С. Короленко 26 февраля / 11 марта 1919 г.

295. В. Ю. Короленко 12/25 июля 1919 г.

296. Н. В. Ляхович 4/17 октября 1919 г.

297. И. Жуку и А. Жаку 16/29 апреля 1920 г.

298. С. Д. Протопопову 16/29 июля 1920 г.

299. С. Д. Протопопову 25 августа 1920 г.

300. М. П. Сажину 4/17 ноября 1920 г.

301. А. Е. Кауфману 18 ноября/1 декабря 1920 г.

302. И. П. Белоконскому 4 января 1921 г.

303. Фабзавкому 2-й госмельницы 4 января 1921 г.

304. В. Н. Золотницкому 15 января 1921 г.

305. А. Е. Кауфману 7 февраля 1921 г.

306. В. В. Туцевичу 6 сентября 1921 г.

 

                                            

УКАЗАТЕЛЬ ПИСЕМ ПО АДРЕСАТАМ

137

Г. Т. ХОХЛОВУ

3 октября 1900 г. [Полтава].

Многоуважаемый
Григорий Терентьевич.

Простите, что несколько замедлил с ответом: дела задержали меня в Уральске дольше, чем я предполагал. Теперь я уже дома и Вашу рукопись прочитал¹.

В ней придется сделать некоторые сокращения и сильно исправить слог или, вернее, — некоторые неправильные выражения. Я думаю сделать из нее довольно значительные выдержки в своей статье, с указанием, что это писано казаком таким-то. За все эти выдержки, сколько их будет напечатано, Вы получите плату по расчету страниц. Кроме того, не пожелаете ли Вы издать все Ваше путешествие отдельной брошюрой², уже без пропусков. Тогда в ноябре, когда я буду в Петербурге, я бы постарался устроить Вам это дело. Думаю, что для многих Ваше путешествие представится интересным, а после того, как об этом будет сказано в журнале, издатель найдется, вероятно, без труда. С своей стороны я позабочусь, чтобы вознаграждение за Ваш труд было подходящее.

Теперь, значит, дело стоит за концом. Будьте добры, пришлите его мне по возможности в скором времени, по следующему адресу:

Полтава
Александровская ул., д. Старицкого
Владимиру Галактионовичу Короленку.

Затем желаю Вам всего хорошего и прошу передать мой поклон Александру Осиповичу Токареву³ и его семейству.

Влад. Короленко.

Впервые опубликовано в книге "Избранные письма", т. 3, Гослитиздат. Печатается по оттиску в копировальной книге.

Григорий Терентьевич Хохлов — уральский казак-старообрядец.

¹ Рукопись, в которой Хохлов описывал путешествие вместе с двумя другими казаками в страну "Беловодию". Легенда о существовании такой страны, где сохранилась "правая вера", была широко распространена в раскольничьем мире.

² В 1903 году Русское географическое общество напечатало эту рукопись под заглавием "Г. Т. Хохлов. Путешествие уральских казаков в "Беловодское царство" с предисловием В. Г. Короленко.

³ Учитель в Кирсановской станице, в доме которого Короленко познакомился с Хохловым.

138

Н. Ф. АННЕНСКОМУ

[26 октября 1900 г., Полтава.]

Дорогой мой Николай Федорович.

Очень грустно мне было читать Ваше письмо (за которое, все-таки, большое спасибо). Знаю, что причин для такого настроения много, но — так как Вы искони отличались не только твердостию, а и веселием в бедствиях, то надеюсь, что теперь опять пришли в свое нормальное состояние. Обо всем, что Вы писали, поговорим при свидании, которое...

Я еще сам в точности не знаю, когда оно может произойти. Мои дела в следующем положении. Лето я провел, как уже писал, хорошо и очень производительно: много себе выяснил и собрал любопытные материалы для предположенной своей работы. Кроме того, видел любопытные места и сделал в записных книжечках немало набросков в пути. Вы знаете мои планы и мечты относительно Полтавы: полная свобода в образе жизни и в работе. Мне хотелось прежде всего разобраться в своих "началах" и "продолжениях", потом подготовить "Павловские очерки" и третью книжку¹, чтобы таким образом войти в прежнюю свою атмосферу и затем продолжать как хочу и что хочу. Часть этой программы, касающаяся Полтавы, выполнена. Время — мое, первый натиск местного общества, с разными запросами на мою личность и с приглашением читать "в виде исключения" в пользу разных полезных начинаний — отражен с беспримерным мужеством, и неприятель отступил. Теперь местное "общество" выражает неудовольствие: приехал, сидит в норе, читать не хочет. А я рад. Постепенно начну заводить связи и знакомства, оставаясь хозяином положения. До сих пор круг моих знакомых очень ограничен: председатель уездной управы — полтавский Савельев², в доме которого мы живем. Человек хороший. Затем доктор Будаговский³, тоже прекрасный человек. Михаил Иванович Сосновский и два-три статистика. Было у меня еще два-три человека, которым отдал или еще отдаю "визиты" — вот и все. Были попытки вытянуть меня для декорации на "торжества" разных открытий, — но я наотрез отказался.

Итак с этой стороны благополучно. Далее: петербургский мой друг Н. Ф.⁴ (или, вернее, П. Ф.⁵) еще летом писал мне, что нужно, необходимо и т. д. нечто для журнала. Приехав в Полтаву и устроившись (Вы представите себе, что это было не так легко), — я отложил со вздохом свои первоначальные планы — разложиться на досуге с беллетристическим багажом и приняться за издание. Вместо этого — принялся за то, что было под рукой, то есть за впечатление летней поездки. Это хоть не совсем беллетристика, но может быть любопытным. Принялся я горячо, и в настоящее время у меня написано уже более двух листов⁶. Правду сказать, я надеялся кончить к 23-му вчерне для одной книжки и до 10 ноября закончить и все. Должно было выйти листа четыре, но эта надежда не оправдалась. Вмешалась некоторая история отчасти романического свойства. Тетя, приехав сюда раньше нас, — наняла кухарку. У кухарки муж — "личный гражданин", сторож при церкви, молодой, красивый и изрядный негодяй. Сначала шло ничего, но затем оказалось, что он страшно ее колотит. Сначала это он производил у себя, потом стал бить и у нас. Я потребовал, чтобы он перестал ходить, он потребовал, чтобы мы ее удалили. Разумеется, было бы прямою жестокостью выгнать женщину на прямое увечье (она вдобавок беременна). Поэтому Авдотья Семеновна, которая была не особенно довольна этой кухаркой, — решила ее оставить, пока она не выхлопочет отдельный паспорт. Я ей написал прошение, а он стал нас держать в прямой осаде. Недели две у нас двери стояли на запоре и днем и ночью, и прислуга боялась выходить (даже горничная). Наконец, все это завершилось изрядным происшествием. Пьяный "личный гражданин" ворвался в квартиру и погнался в комнаты за женой. К счастию, я был дома, страдая легким нездоровьем. Перед этим я рубил дрова, и у меня сделался легкий "пострел". Услышав крики, я выскочил в коридор — как раз вовремя, чтобы схватить и остановить буяна. В течение трех-четырех минут я держал его в коридоре, пока кухарка успела выбежать на улицу, а со двора ко мне подоспели сикурсы как раз вовремя, так как он очень силен и уже почти высвободился. Вы легко представите при этом испуг моей престарелой матери, нежной супруги, чувствительной тетки и одного из невинных младенцев (а именно Наташи, — Соня была в гимназии). К счастию, помощь подоспела вовремя, и буяна вытащили на двор, а впоследствии и в часть, причем он оказал мужественное сопротивление четырем городовым, едва с ним справившимся. Последствием этой истории было то, что кухарке обещали в самом скором времени выдать отдельный вид (от губернатора) — и она уехала. С этих пор у нас тишина и спокойствие, осада кончилась, а "личный гражданин" написал "вседобрейшему семейству" извинительное письмо, над которым мы хохотали до слез. Но вследствие моих героических усилий при удержании буяна — пострел обострился, и несколько дней я мог только лежать или ходить, — ни стоять у конторки, ни сидеть за столом не мог. Да и вообще в периоде осады моя работа была прервана.

Теперь дело стоит так. Я оправился и принимаюсь вновь. Вчерне половина (кажется, меньшая) работы сделана. На другую нужно месяц. Очевидно, на ноябрь — декабрь уже нельзя, тем более, что я твердо решил — не сдавать начала, пока хоть вчерне не будет конца или я не буду совсем к нему близок. План моей работы такой: первые впечатления, путь от Саратова степью и курьезная застава (рыбо-пошлинная) под Уральском (это есть уже начисто). Потом Уральск и вокзал: два городка — один бытовой центр казачества, с его старинным укладом, другой — первая брешь в этом строе. Железнодорожная полоса — первая земельная собственность в области. Около вокзала растет промышленный городок. Затем — Учуг, единственное учреждение в своем роде, перегораживающий в реке ход рыбе — и всякому судоходству, оплот казачьей самобытности (эти главы тоже почти уже начисто). Затем — посещение двух полуразвалин в старом городе: бывший дворец Пугачева и дом его "царицы" Устиньи Петровны. По этому поводу — глава о "пугачевской легенде на Урале"⁷. Она у меня тоже написана и, по моему мнению, составляет лучшую и самую интересную главу из написанного до сих пор. Материалом для нее послужили отчасти печатные работы казака Железнова⁸, отчасти же собранные мною от старых казаков предания и частию — войсковой архив. Интересно то, что в то время, как "печатный" исторический Пугачев до сих пор остается человеком "без лица" — Пугачев легенды лицо живое, с чертами необыкновенно яркими и прямо-таки реальными, образ цельный, наделенный и недостатками человека и полумифическим величем "царя". Меня самого поразило, это, когда я собрал воедино все эти рассказы. Нечего и говорить, что до сих пор его считают настоящим царем. Между прочим, я был у правнука Устиньи Петровны и описываю также это немного курьезное посещение. Эта глава вчерне тоже готова. Затем есть материал довольно любопытный о религиозном брожении на Урале (в том числе рукопись казака, путешествовавшего в фантастическую "Беловодию" в поисках истинной церкви. Был, между прочим, в Индии и Китае!) и наконец — описание поездки моей по казачьим станицам до Илека — и обратный путь киргизскою степью. Это опять две большие главы, еще не написанные.

Теперь Вы видите, в каком положении мои дела. Работаю, но чтобы дать скоро — есть одно средство: отбросив остальное, сейчас же сесть и отделать главу о "Пугачевской легенде", которая может быть выделена в цельный очерк. Это бы, пожалуй, можно сделать к декабрю. Но тогда цельность до сих пор написанного сильно нарушится. В противном...⁹

Публикуется впервые. Датируется на основании отметки в записной книжке об отсылке письма.

¹ Очерков и рассказов.

² П. П. Старицкий, напоминавший Короленко председателя Нижегородской земской управы А. А. Савельева.

³ Александр Викентьевич Будаговский, в доме которого семья Короленко жила с 1903 года.

⁴ Анненский.

⁵ Якубович (Мельшин).

⁶ Речь идет о работе над очерками "У казаков".

⁷ См. 8 том наст. собр. соч.

⁸ И. И. Железное (1824—1863) — уральский казак, писатель, автор очерков о быте уральских казаков в первой половине XIX века.

⁹ Конец автографа утерян.

139

Л. Л. ТОЛСТОMУ

18 декабря 1900 г. [Полтава].

Многоуважаемый Лев Львович.

Прочтение Вашего романа ("Начало жизни") заняло несколько больше времени, чем я предполагал сначала, что, впрочем, понятно при размерах около 40 печатных листов. Читал я его с тем большим вниманием, что сначала мне казалось совершенно возможным его появление в "Русском богатстве". К сожалению, дальнейшее привело меня к противоположному заключению, с чем, я думаю, Вы согласитесь, приняв во внимание нашу точку зрения.

Ваш роман имеет характер ярко дидактический и отчасти полемический. Вы не просто изображаете своего Колю, но на протяжении всего романа делаете его как бы мерилом одних теорий и проповедником других. Это, разумеется, прием совершенно законный, но он выдвигает на передний план вопрос о согласии или несогласии с той проповедью, для которой нам пришлось бы отдать 40 печатных листов журнала. Вот тут-то и выходит затруднение. Мы, как Вам известно, не "толстовцы", но, во-первых, не можем все-таки не признать, что у этого учения есть последователи более искренние, честные и умные, чем выведенные Вами "темные". Во-вторых, — и это-то собственно решает дело, — мы преклоняемся перед тем настроением, которым проникнуты все призывы Льва Николаевича, перед этой постоянной чуткостью совести, обличающей страшные неправды всех сторон жизни, грехи не только отдельных человеческих душ, но и всего человеческого строя. Пусть при этом Лев Николаевич порой посягает не только на дела рук человеческих, но и на самые законы природы. С этим, конечно, можно спорить. Но Ваш герой, как бы из реакции против учения о "безбрачии" и протестующем "неделании", — впадает в худшую, по моему искреннему убеждению, крайность — полного примирения и даже безразличия ко всему, что выходит за пределы семьи и отношений к ближайшим соседям. По моему мнению, Ваш Коля изображен психологически верно, но вся дидактическая часть романа, прибавленная к этому изображению, играет такую большую роль и занимает в нем такое большое место, что игнорировать ее мы не можем. Не можем также и согласиться с нею.

Роман я послал уже вчера почтой (ценная посылка в Тулу, на Ваше имя, как вы и говорили). Прошу поверить, что, если нам еще придется встретиться на литературном пути, — я был бы этому очень рад.

Желаю всего хорошего.

Вл. Короленко.

P. S. Так как мне приходится писать в Ясную Поляну, где, быть может, в настоящее время находится и Лев Николаевич, то пользуюсь случаем, чтобы попросить Вас передать ему чувства искреннего и глубокого моего уважения к нему.

Впервые опубликовано в книге "Избранные письма", т. 3, Гослитиздат.

Лев Львович Толстой (1869—1945) — сын Л. Н. Толстого. Был в резкой оппозиции к Л. Н. Толстому. Печатался под псевдонимами Л. Львов, Яша Полянов и под своим именем.

140

Ф. Д. БАТЮШКОВУ

6 января 1901 г. [Полтава].

Дорогой
Федор Дмитриевич.

Поздравлять Вас с Новым годом не приходится, так как мы его встретили вместе у нас и на речке Ворскле, о чем у нас осталось прекрасное воспоминание. Девочки во всех своих письмах неизменно сообщают о том, что "к нам приезжал Ф. Дм. и что мы его провожали ночью на вокзал".

Письмо Ваше с дороги мы получили — спасибо. Совет Ваш исполню, когда придется издавать очерк¹ (с другими). Теперь уже поздно. После Вашего отъезда я несколько опять впал в бессонницу, на которую так рассердился, что, встав среди ночи, затопил в гостиной камин, поставил у камина стол и принялся кончать известный Вам "Мороз"². Вы были правы: конец занял гораздо больше, чем я предполагал, точнее — пришлось написать несколько больше, чем уже было написано, и я поставил точку уже в середине дня. Утром, еще в сумерки, знакомая Вам горничная Дуняша вошла в гостиную убирать и смертельно испугалась, неожиданно наткнувшись на зрелище: огонь в камине, свечи и кто-то сидит. Она чуть не закричала, к счастию, я вовремя повернулся к ней... Конец очерка уже отослан. Значит, на январь все, и я от этого срока отбился... Во дворе у нас почти готов каток. Мы втроем — Наташа, Соня и я — занялись этим так усердно, что замутили всю воду в колодце, таская ее ведрами. Этим, главным образом, занимались Софья и Наталья, а так как веревка обледенела и скользила в руках, то одна стояла у самого блока, а другая брала конец веревки на плечо и отправлялась с ним чуть не в конец двора. Таким образом ведро наконец подымалось, но одной из девиц приходилось проходить каждый раз в горизонтальном направлении столько же, сколько ведро путешествовало из глубокого колодца в вертикальном. Как бы то ни было, скоро будем кататься.

Ну, как видите, у нас с Вашего отъезда новостей мало. Сейчас пришел знакомый студент и принес новость, которую Авдотья Семеновна слышала и вчера, на одном вечере: будто бы Л. Б. Яворская...³ выслана из Петербурга. Наверное чушь.

До свидания или, вернее, до письма. У Вас новостей, наверное, куча, и в этом отношении мои надежды почиют на Вас. Ник. Фед. разразился на один раз большим письмом и теперь, наверное, считает себя свободным от эпистолярного дела до будущего нового года.

Мой привет холостой квартире и ее обитателям.

Ваш Вл. Короленко.

Все наши очень кланяются.

Впервые опубликовано в книге "Письма" под редакцией Модзалевского, 1922.

¹ Речь идет об очерке "Государевы ямщики". Батюшков советовал Короленко этим очерком начать печатание ряда сибирских рассказов.

² См. 1 том наст. собр. соч.

³ Известная артистка (по мужу кн. Барятинская).

141

Д. Я. АЙЗMAHУ

15 марта 1901 г. [Полтава].

Милостивый государь.

"Алтын"¹ — по крайней мере в этом виде — не пойдет. Замысел хороший, в истории художника есть черты интересные, но исполнение "оставляет желать очень многого". Прежде всего нельзя изображать Пташникова таким чурбаном — иначе он не сумеет так тонко раскрыть свой душевный процесс. А затем — тон рассказа какой-то ужасный. "Носом кишки повылазют", "живу курку зубами скубти", "Важное цобе", "громоотводно раскапустисто". "Ерцем-перцем"... Дама, которая "ездит в Ригу", да еще в клозете!.. Очень может быть, что в каком-нибудь одесском кружке когда-нибудь были в ходу такие словечки и обороты, но на обыкновенного читателя это должно произвести странное впечатление. И дело не в одних отдельных выражениях. Нужно рассказать все это проще, именно без этих "вывертов" (выражение, кажется, Вашего Пташникова), проще, сжатее, короче, я сказал бы задушевнее. "Сыпь" тоже, думаю, дело случайное и лишнее... Одним словом, по моему мнению, над рассказом нужно поработать. Я отчеркнул кое-где, остальное должно Вам подсказать чувство меры и некоторый вкус. Но поработать надо внимательно. Теперь тон какой-то режущий ухо, скребущий и неприятный. Может быть, Вам удастся все это сгладить. В замысле, а кое-где и в исполнении Вы все-таки значительно подвинулись против первых рассказов, но — простоты, простоты побольше и — вкуса.

Желаю всего хорошего

Вл. Короленко.

P. S. Заглавие я бы тоже изменил².

Впервые опубликовано в книге "Избранные письма", т. 3, Гослитиздат. Печатается по оттиску в копировальной книге.

Давид Яковлевич Айзман (1869—1922) — беллетрист. Первым произведением Айзмана, напечатанным в "Русском богатстве", был рассказ "Немножечко в сторону".

¹ Рукопись рассказа "Алтын" записана в редакторской книге Короленко с отметкой: "Недурно задумано. Шарлатан художник. Ужасно безвкусно написано. Возврат, автору для переделки". Позднее к этой записи сделана приписка: "Впоследствии напечатана, сильно переделанная автором ("Приятели")".

² Рассказ под заголовком "Приятели" напечатан в "Русском богатстве", 1902, кн. 7.

142

В ПОЛТАВСКУЮ ГОРОДСКУЮ УПРАВУ
От Комитета Городской общественной библиотеки.

[Октябрь — ноябрь 1901 г., Полтава].

Обращаясь к Городскому общественному самоуправлению с настоящим ходатайством, Комитет Полтавской городской общественной библиотеки¹ руководствуется следующими соображениями.

Известно, что, параллельно с деятельностью художников слова, разъясняя и дополняя ее, идет деятельность литературной критики. Без этого литература не может считаться органически цельной и полной. Образы даже крупнейших художников общественное сознание воспринимает ярче, полнее и глубже после критического исследования и освещения. "Художник, — писал один из классиков новейшей русской литературы, И. А. Гончаров, — часто и сам увидит смысл и значение своих образов лишь при помощи тонкого критического истолкователя, какими, например, были Белинский и Добролюбов" {Соч. И. А. Гончарова "Лучше поздно, чем никогда".}.

Едва ли нужно распространяться более для доказательства тесной органической связи между художественной и критической литературными областями. И вот почему совершенно так же, как в области художественной над уровнем мелких, подлежащих забвению литературных явлений, — выделяются крупнейшие имена и творения, переживающие свое время, — так же и в области аналитической мысли и критики возносятся над современностью лучшие, наиболее проникновенные и глубокие критики. Таковы несомненно два писателя, имена которых И. А. Гончаров связывает непосредственной преемственностию в приведенной выше цитате и утрату которых отмечает с глубокою скорбию.

К сожалению, над сочинениями обоих этих критиков в большей или меньшей степени тяготели разного рода частичные изъятия. И если относительно Белинского предубеждение в настоящее время уже рассеялось (его сочинения введены уже в состав фундаментельных библиотек средних учебных заведений), — то над собранием сочинений Добролюбова все еще сохраняет силу изъятие из общественных библиотек и читален, и таким образом огромный контингент русских читающих людей лишен возможности ознакомиться с лучшими критическими толкованиями лучших произведений целого литературного периода.

В свое время и Белинского считали только разрушителем. Но кто же теперь поставит в вину резкие статьи против давно забытого Кукольника — критику, угадавшему великое значение и давшему лучшую оценку таких титанов родной литературы, как Пушкин, Лермонтов, Гоголь? Такое же значение имеет отрицательная критика Добролюбова. Со дня его смерти скоро истекает сорок лет, и время в большинстве случаев доказало справедливость отрицательных его отзывов о многих современных ему явлениях. А наряду с этим до сих пор сохранили полную жизненность и силу статьи Добролюбова о Гончарове, Островском, Гоголе, Белинском, Достоевском, Полонском, Тургеневе, Писемском и др. Углубленное понимание смысла и значения образов, данных этими крупными мастерами художественного русского слова, —.........² и навсегда связано с проникновенным анализом Добролюбова.

Ввиду всего изложенного, а также принимая во внимание истекающее сорокалетие со дня смерти Н. А. Добролюбова, — комитет Полтавской городской общественной библиотеки имеет честь просить Городскую думу возбудить в установленном порядке ходатайство об отмене изъятия, тяготеющего над полным собранием сочинений Добролюбова, и о разрешении выдавать их подписчикам общественной библиотеки.

Публикуется впервые. Печатается по оттиску в копировальной книге. Датируется предположительно, по содержанию.

¹ Короленко был председателем Комитета.

² Одно слово в копировальной книге не разобрано.

143

С. П. ПОДЪЯЧЕВУ

14 января 1902 г., Полтава.

Многоуважаемый Семен Павлович.

Ваши очерки я уже пересмотрел и подготовил к печати, хотя все еще не могу сказать, когда именно они появятся¹. Несколько затруднил меня в конце эпизод с сумасшедшим. Вначале он у Вас выставлен совсем помешанным, а затем свою биографию рассказывает с такими подробностями и стилистическими украшениями, что это совсем не вяжется с первоначальным образом. Я даже подумывал всю эту биографию исключить, но потом оставил вторую половину (эпизод с сынишкой). Если не ошибаюсь, в этой биографии вымысла больше, чем в остальном Вашем рассказе?

Желаю всего хорошего

Вл. Короленко.

Впервые опубликовано в книге "Избранные письма", т. 3, Гослитиздат. Печатается по оттиску в копировальной книге.

Семен Павлович Подъячев (1866—1934) — писатель-крестьянин. Переписка Подъячева с Короленко, начавшаяся в 1901 году, длилась до 1917 года. В архиве Короленко сохранилось около девяноста писем к нему Подъячева. Короленко не только редактировал рукописи Подъячева, но проявлял и живое участие ко всем сторонам его жизни и заботился об издании его произведений.

¹ "Мытарства. Очерки московского работного дома" записаны в редакторской книге Короленко в апреле 1901 года с пометкой: "Не всегда грамотно, но интересно. Кажется, есть дарование. Исправлено и послано в редакцию 31/VII— 1901 (посылкой)". "Мытарства" были напечатаны в "Русском богатстве" за 1902 г. NoNo 8—9.

144

Ф. Д. БАТЮШКОВУ

28 января 1902 г. [Сумы].

Дорогой
Федор Дмитриевич.

Пишу Вам это письмо из города Сумы. Сижу в грязноватой гостинице ("Тихий уголок"), на грязной кушетке, а за окном начинается слякоть и тоже грязное утро... Попал я сюда третьего дня, и, так как вы читаете газеты, то догадаетесь, что приехал я на разбирательство дела "павловцев"¹. Приехал еще третьего дня вечером, и уже вчера выяснилось, что в суд попасть решительно нельзя. Говорят даже о каком-то высочайшем повелении, коим снабжен будто бы председатель, — не допускать никого — ни родственников, ни знакомых, ни судебного персонала. По-настоящему, мне сегодня надо бы уехать, и поэтому-то я и встал еще до свету. Но потом раздумал. Председательствует Чернявский², мой знакомый (немного) по мултанскому делу, и я хочу повидать его и узнать из первого источника, действительно ли так уж строго. Положим, есть еще средство — взять на себя защиту, что мне и предлагают молодые присяжные поверенные (здесь Маклаков, Муравьев³ и еще третий, фамилию которого сейчас забыл). Но я решительно отказался: дела не знаю, сидеть в качестве столба в таком деле — мучительно, взявши на себя хотя бы и формальную только ответственность... да и вообще — причин много. Вдобавок, кроме упомянутых, — я видел вчера целую армию защитников (еще из Харькова), и все это на пять подсудимых (остальные от защиты отказались). Можно сказать, и без меня слишком много защитников.

Дело, между тем, в высшей степени интересное, и в центре стоит фигура (Тодозиенко или Федосиенко) — не то сумасшедший, не то провокатор, — совершенно загипнотизировавший эту толпу. Они шли разбивать церковь, как на праздник. Женщины поднимали на руках детей, мальчики и девочки хлопали в ладоши и кричали: "Правда идет, правда идет!" Очевидцы рассказывают изумительные вещи: переломанными руками они все еще трясли решетку и бегали на сломанных ногах, пока не происходило полное смещение костей. Очевидно, боли не чувствовали. Загадочным представляется то, что этому Тодозиенку начальство позволило фанатизировать павловцев, собирать собрания, ходить по селу толпой и т. д., в то время как до тех пор им запрещали собираться в одной избе даже по четыре человека — сейчас составлялся протокол, и земский начальник штрафовал на 50 рублей. Таким образом их фанатизировали с двух сторон. Сначала — страшными стеснениями, потом внезапной и совершенно необъяснимой свободой проповеди Тодозиенка... Темнота тоже изумительная: он уверил их, что к ним скоро придет сам царь, с которым Тодозиенко беседовал запросто, и т. д. Вообще — фантасмагория полная. Почва для всяких толков самая благодарная. А тут — закрытые двери... Разумеется, воображение разыгрывается еще больше. Очень может быть, что поблажки этому Тодозиенку простая случайность, российская непоследовательность и халатность. Но это мог бы выяснить только гласный суд. Теперь укрепляется убеждение в провокации. Тодозиенко одни называют сознательным, другие бессознательным ее орудием.

Ну, вот, — я и сижу по этому случаю в гостинице "Тихий уголок" и свободное время заполняю этим письмом к Вам.

Через час пойду к председателю, выясню вопрос окончательно, потом постараюсь хоть повидать подсудимых, когда их повезут в суд, а завтра — домой. Пока — до свидания. Всего хорошего.

Ваш Вл. Короленко.

Впервые опубликовано в книге "Письма" под редакцией Модзалевского.

¹ Дело сектантов, названное так по имени слободы Павловки, Сумского уезда, Харьковской губернии.

² А. А. Чернявский во время мултанского процесса был прокурором Казанской судебной палаты (см. статью "О суде, о защите и о печати", в 9 томе наст. собр. соч.).

³ В. А. Маклаков, Н. К. Муравьев — московские адвокаты.

145

Ф. Д. БАТЮШКОВУ

4 марта 1902 г., Полтава.

Дорогой
Федор Дмитриевич.

Не удивляйтесь, получив от меня внезапно (посылкой) рукопись. Это приведенная в порядок и переписанная рукопись казака Хохлова¹. Вы тогда (в мое пребывание в Петербурге) высказали мнение, что можно бы издать от Географического общества и что тогда обойдется без цензуры. Мне кажется, и так цензуре почти не на что посягать, и можно бы издать без предварительной цензуры (кажется, листов десять наберется). Во всяком случае, может быть, и Вам и Петру Петровичу ² будет любопытно посмотреть это путешествие в полном виде. Поэтому я и посылаю рукопись на Ваше имя. Если Петру Петровичу действительно это интересно, то пусть посмотрит, а я пока снесусь в общих чертах с Фальборком³, чтобы иметь в виду оба способа издания. Не знаю, что скажет Петр Петрович и найдет ли нужным и удобным издавать это путешествие. Сам автор не прочь издать этим способом, чтобы избежать купюров. Но конечно, как человек практический, он не прочь извлечь и возможную от издания выгоду.

Смерть Александры Аркадьевны⁴ поразила нас ужасно. И главное это опять была неожиданность. В последних письмах мы получали известия сравнительно успокоительные. И вдруг — телеграмма Богдановича... А милый был человек и женщина — во всяком движении и побуждении. Так и стоит ее улыбка и ласкающий взгляд — в памяти. Что-то теперь в "Мире божием"? Что гласит завещание (то, о чем Вы писали?)

У нас все были лихие болести. У Сони после кори — лихорадка. Меня инфлуэнция держала дольше, чем я предполагал, хотя теперь уже перешел на положение здорового. Приписываю интенсивность ее двум причинам: первое, что уже больной пошел неодетый рубить дрова, а второе — стал уже с головной болью читать Шенрока⁵ (письма Гоголя). Заинтересовался кое-какими перспективами и окунулся в эту страшную душевную муть. Никогда, кажется, в жизни не испытывал такой головной боли, как после этого чтения во время инфлуэнции. В качестве противоядия стал читать первую часть "Мертвых душ", "Ссору" и другие рассказы того же Гоголя. А все-таки одолел все четыре тома переписки. Кажется мне, что я все это понял, то есть вижу некоторую связь и цельность душевного процесса⁶.

У нас все теперь тихо⁷. Без всякого сомнения все эти события и должны были еще улечься; это судорожные вспышки, глухие раскаты более важных событий в будущем. К сожалению, едва ли у нас способны понимать предостережения. Эти вспышки поймут, как настоящую революцию, подавленную энергией и усиленной охраной. Отсюда вывод — нужна еще большая прижимка, то есть как раз то, что будет усиливать энергию будущих вспышек. А симптомы уже и теперь серьезные. — Наши все кланяются Вам очень. Я шлю привет Вам, Як. Ник.⁸ и всем добрым знакомым.

Ваш Вл. Короленко.

Впервые опубликовано в книге "Письма" под редакцией Модзалевского.

¹ См. прим. к письму 137.

² Петр Петрович Семенов-Тяньшаньский (1827—1914) — выдающийся русский географ и путешественник, вице-председатель Русского географического общества.

³ Г. А. Фальборк (род. в 1864 г.) — литератор, деятель по народному образованию.

⁴ А. А. Давыдова (1849—1902) — издательница журнала "Мир божий".

⁵ В. И. Шенрок, редактор "Писем Н. В. Гоголя" в 4-х томах, изд. А. Ф. Маркса.

⁶ См. статью "Трагедия великого юмориста" в 8 томе наст. собр. соч.

⁷ В предыдущем письме Короленко писал Батюшкову о демонстрации и арестах в Полтаве.

⁸ Яков Николаевич Колубовский (род. в 1863 г.) — писатель, философ, сосед Батюшкова по квартире.

146

Е. В. МИКВИЦ

[4 марта 1902 г.], Полтава, Александровская ул.,
д. Старицкого.

Милостивая государыня
Елизавета Владимировна.

Переводы моих рассказов "Ночью" и "Огоньки" на немецкий язык, Вами посланные, я получил. Очень благодарен. Я, к сожалению, не знаток немецкого языка. Читаю, но о тонкостях языка мне судить трудно. Мне показался перевод хорошим. Вообще при переводах простонародных говоров я держусь правила, что их не следует переводить простонародными же другого языка. Это, по-моему мнению, еще более удаляет от оригинала. Поэтому я думаю, что такие места лучше передаются по возможности простодушными, но не простонародными оборотами речи. Это единственное замечание, которое мне пришло в голову в конце перевода "Ночью". Но повторяю — мне судить трудно, а мое впечатление в пользу перевода. Желаю Вам всякого успеха.

Уважающий

Вл. Короленко.

Впервые опубликовано в книге: "Избранные письма", т. 3, Гослитиздат. Печатается по оттиску в копировальной книге. Датируется на основании отметки в записной книжке.

Елизавета Владимировна Миквиц перевела ряд рассказов Короленко, а также первую часть "Истории моего современника" на немецкий язык. Переводы помещала под псевдонимом Heinrich Harff. Переводы этих рассказов были напечатаны — "Ночью" в газете Frankfurter Zeitung, 1901, "Огоньки" в приложении к газете Berliner Tageblatt, 1901. Рассказы Короленко в ее переводе вышли отдельным изданием в Германии в 1904 году.

147

Ф. Д. БАТЮШКОВУ

13 марта 1902 г. [Полтава].

Дорогой
Федор Дмитриевич.

Получил вчера Вашу телеграмму, а вечером и письмо. Из телеграммы вижу, что Вы меня не совсем поняли. Прочитав краткое известие о кассации выборов¹, я думал, что будет заседание специально по этому поводу. Меня очень озадачило слово "дознание", которое ведь не есть "следствие" и — выборных прав не лишает...

Что касается другого пункта (уже из письма Вашего), то, конечно, фактически эти слухи совершенно неверны. Меня "не тревожили", хотя об этом почему-то носятся слухи, и, одновременно с Вашим письмом, я получил известие, что и в Харькове прошел слух среди студентов. Откуда сие, — совсем не знаю, думаю, что просто в воздухе носятся "репрессии". Да, пожалуй, может слухи идут и из "влиятельных сфер". Ведь стоит кому-нибудь из этих сфер сказать с гримасой: "Короленко... гм, гм... Знаем мы кое-что о Короленке", чтобы это уже пошло гулять. Ну, а обо мне многие говорят с гримасой. Вот к Вам наведываются обо мне какие-то загадочные незнакомцы (помните барыню из Новой деревни?²). Теперь узнаю, что моя переписка пользуется усиленным вниманием, и то и дело оказывается, что мне писали письма, которых я не получал. Таким образом пропало два письма, которые мне были посланы из Сум, по поводу дела павловцев. Я сначала подумал, что это, так сказать, специальная забота о павловском деле. На днях, однако, приехала знакомая из Харькова, которая спрашивает, получил ли я такое письмо, — а я его не получал. Подозреваю пропажу и своих собственных писем. Одним словом, чувствую, что вокруг меня носятся какие-то глубокомысленные соображения "государственного порядка", что какие-то Шпекины³ заняты моей перепиской, и все это завершилось на днях уже совсем простодушным образом: у меня знакомые бывают по субботам вечером (чтобы устранить постоянную, так сказать, толчею, — мы отвели один вечер в неделю, когда "бываем дома"). И вот, когда стали выходить, оказалось, что на крыльце некий городовой стоит на ступеньках крыльца, заглядывает в лица и записывает в книжечку. Когда мне сказали, я вышел и спросил номер. Тогда городовой через четверть часа (я вышел прогуляться) подошел ко мне и стал божиться, что он не записывал, а только смотрел свою инструкцию. Конечно, врет. Я собирался по этому поводу поговорить с кем-нибудь из "властей", чтобы они свой "тайный надзор" производили потоньше. Когда-то, по поводу таких же историй в Нижнем, я говорил с директором департамента полиции (тогда был Дурново), и это устранили. Теперь история начинается снова, и так будет, вероятно, до конца моих дней.

У нас все здоровы, кроме матушки моей, которая немного простудилась, но и у нее сегодня температура нормальная.

Все очень кланяемся. До свидания.

Ваш Вл. Короленко.

Впервые опубликовано в книге "Письма" под редакцией Модзалевского.

¹ Кассация выборов Максима Горького в почетные академики.

² Однажды к Батюшкову явилась неизвестная барышня, расспрашивавшая о Короленко. Адрес, который она оставила, так же как и ее имя оказались вымышленными. Короленко подозревал, что она была подослана жандармским управлением.

³ Шпекин — почтмейстер в "Ревизоре" Гоголя.

148

А. П. ЧЕХОВУ

14 марта 1902 г., Полтава.

Дорогой Антон Павлович.

Давно уже мы с Вами и не виделись, и не писали друг другу. Теперь хочу Вам написать сразу по двум поводам, — один, так сказать, чужой, другой — свой собственный. Начну, по-христиански, с чужого.

Здесь, в Полтаве, "на родине Гоголя" возникла мысль о сборнике, посвященном его памяти и имеющем предметом — Малороссию¹. Должна войти сюда беллетристика, стихотворения, публицистика, этнография и т. д. Теперь Вы понимаете, куда клонит дело. Меня просили обратиться к Вам и к М. Горькому с просьбой дать что-нибудь небольшое для этого сборника и, во всяком случае, ответить, можно ли рассчитывать на какую-нибудь вещицу из знакомой Вам жизни юга (в "Степи", например, у Вас есть много черточек малорусских). Срок — до первого ноября. Итак?..

Теперь другое и труднейшее. Мои товарищи по журналу очень огорчены тем, что у нас никогда нет ни строчки Вашей и — винят в этом меня. Не знаю, правы ли они, то есть являюсь ли я в какой-нибудь мере прямой или косвенной причиной этого обстоятельства, но, во-первых, и меня оно очень огорчает, а, во-вторых, — вспоминаю, что Вы когда-то даже обещали мне прислать рассказ. Итак, если у Вас нет никаких специфических причин не появляться в "Русском богатстве", то всем нам вообще, а мне в особенности, было бы очень приятно видеть Вас у себя. Мне это было бы приятно вдвойне — не только как издателю (что есть совершенная фикция), но и как В. Г. Короленку. Итак, жду, во-первых, ответа, а во-вторых?..

Вы помните, вероятно, что я был болен. Нервное расстройство и бессонница в Петербурге меня не оставляли. Теперь я переехал в Полтаву и здесь почти все уже прошло. Как теперь Ваше здоровье?

Ну, затем крепко жму Вашу руку и желаю Вам всего хорошего.

Ваш Вл. Короленко.

P. S. Что за чушь вышла с "кассацией" выборов Горького? Какой смысл кассировать выборы, все значение которых только в факте почетного избрания? А ведь факта этого уничтожить нельзя. Вообще — гадость.

Печатается по тексту сборника "Чехов и Короленко. Переписка".

А. П. Чехов (1860—1904) — см. статью "Антон Павлович Чехов" в 8 томе наст. собр. соч.

¹ Издание сборника было задумано в связи с пятидесятилетием со дня смерти Гоголя, осуществлено не было.

149

A. M. ПЕШКОВУ (М. ГОРЬКОМУ)

14 марта 1902 г. [Полтава].

Многоуважаемый
Алексей Максимович.

Пишу Вам по двум поводам. Первый состоит в том, что в Полтаве задумали издать сборник в память Гоголя на русском и малорусском языках. Меня просили обратиться к Чехову и к Вам с просьбой — прислать что-нибудь небольшое, касающееся хорошо знакомого Вам юга (малороссы особенно вспоминают "Ярмарку в Голтве" и питают надежду, что Вам нетрудно будет найти что-нибудь прямо подходящее к предмету сборника: предмет этот — жизнь Малороссии во всех ее проявлениях). Срок присылки статей — до 1 ноября. Очень просят ответить несколькими словами (на мое имя) — можно ли рассчитывать на небольшую вещицу от Вас.

Теперь другое дело, с коим обращаюсь к Вам уже в качестве "издателя журнала "Русское богатство". Вы, вероятно, знаете, что издательство это для меня чистая фикция, приносящая мне, однако, тысячи разнородных терзаний. В числе последних есть и такое: мои товарищи по журналу, огорченные тем, что у нас не появляетесь ни Вы, ни Чехов — винят в этом меня. Не знаю, правы ли они и в какой мере. Знаю только, что самого меня это очень огорчает (уже не только в качестве "издателя", но и как Короленка), и я очень желал бы видеть в "Русском богатстве" Ваше имя. Я слышал, что прежде у Вас было какое-то обязательство относительно "Жизни"¹. Теперь оно уже не существует. Хочется думать, что никаких специфических причин не появляться в "Русском богатстве" у Вас нет.

Как Вы себя чувствуете в Крыму? Я наконец в Полтаве избавился от своих бессонниц, и вообще здесь — ничего. Зимы, правда, скверные, лета — жаркие до духоты. Но очень хороши весны и очень недурны осени.

Прочел в телеграммах о "кассации" выборов. Ничего пока не понимаю и тотчас написал в Петербург, прося разъяснения. Во всяком случае — ясно одно: сущность почетного выбора — в самом выборе. Ни чинов, ни жалованья, ни обязательств он за собой не влечет, а факта избрания ничем уничтожить нельзя. Удивительная "кассация"!

Жму Вашу руку и желаю всего хорошего. Передайте мой поклон Вашей жене².

Ваш Вл. Короленко.

Адрес мой: Полтава, Александровская ул., д. Старицкого.

P. S. Чтобы покончить с вопросом (о сотрудничестве), прибавлю, что относительно гонорара Вы сообщите сами, сколько Вам платят другие журналы. Рукопись, конечно, буде надумаете, — следует посылать в редакцию, но ответьте, пожалуйста, возможно скорее по приложенному выше адресу — мне.

P. P. S. Еще одна просьба: сообщите мне, пожалуйста, что это за дознание, под коим Вы состоите, когда оно началось, когда и в какой форме Вам об этом объявлено, предъявлялись ли какие-нибудь обвинения?³ Простите этот — тоже своего рода допрос, но с моей стороны это не праздное любопытство. Если не трудно, — письмо пошлите заказным.

Впервые опубликовано в журнале "Летопись революции", 1922, No 1.

¹ "Жизнь" — литературно-политический журнал. С 1898 года фактическим редактором был В. А. Поссе, при котором "Жизнь" стала органом русских марксистов. В июне 1901 года "Жизнь" была закрыта по постановлению четырех министров. Несколько номеров "Жизни" вышло за границей.

² Екатерина Павловна Пешкова, урожденная Волжина.

³ М. Горький привлекался к дознанию в апреле 1901 года. Ему было предъявлено обвинение "в сочинении, печатании и распространении воззваний, имевших целью возбудить среди рабочих в апреле и мае текущего года противоправительственные волнения".

150

A. Н. ВЕСЕЛОВСКОМУ

6 апреля 1902 г. [Петербург].

Глубокоуважаемый
Александр Николаевич.

В конце прошлого года я получил приглашение участвовать в выборах по Отделению русского языка и словесности и Разряду изящной словесности и, следуя этому приглашению, подал свой голос, между другими, и за А. М. Пешкова (Горького), который был избран и, как мне известно, получил обычное в таких случаях извещение о выборе.

Затем в "Правительственном вестнике" и всех русских газетах напечатано объявление "от Академии наук", в котором сообщалось, что, выбирая А. М. Пешкова-Горького, мы не знали о факте его привлечения к дознанию по 1035 статье и, узнав об этом, как бы признаем (сами) выборы недействительными.

Мне кажется, что, участвуя в выборах, я имел право быть приглашенным также к обсуждению вопроса об их отмене, если эта отмена должна быть произведена от имени Академии. Тогда я имел бы возможность осуществить свое неотъемлемое право на заявление особого по этому предмету мнения, так как, подавая голос свой, знал о привлечении А. М. Пешкова к дознанию по политическому делу (это известно очень широко) и не считал это препятствием для его выбора. Мое мнение может быть ошибочно, но и до сих пор оно состоит в том, что Академия должна сообразовываться лишь с литературной деятельностью избираемого, не справляясь с негласным производством постороннего ведомства. Иначе самый характер академических выборов существенно искажается и теряет всякое значение.

Выборы почетных академиков по существу своему представляют гласное выражение мнения Академии о выдающихся явлениях родной литературы. Всякое мнение по своей природе имеет цену лишь тогда, когда оно независимо и свободно. Отмене или ограничению могут подлежать лишь формы его обнаружения и его последствия, но не самое мнение, которое по природе своей чуждо всякому внешнему воздействию. Только я сам могу правильно изложить мотивы моего мнения и изменить его, а тем более объявить об этом изменении. Всякая человеческая власть кончается у порога, человеческой совести и личного убеждения. Даже существующие у нас законы о печати признают это непререкаемое начало. Цензуре предоставлено право остановить оглашение того или другого взгляда, но закон воспрещает цензору всякие посторонние вставки и заявления от имени автора. Мне горько думать, что объявлению, сделанному от имени Академии, суждено, впервые кажется, ввести прецедент другого рода, перед сущностью которого совершенно бледнеет самый вопрос о присутствии того или другого лица в составе почетных академиков. Если бы этот обычай установился, то мы рискуем, что нам могут быть диктуемы те или другие обязательные взгляды и что о перемене наших взглядов на те или другие вопросы (жизни и литературы) может быть объявляемо от нашего имени, совершенно независимо от наших действительных убеждений. А это — величайшая опасность в глазах всякого, кто дорожит независимостью (и значит) искренностью и достоинством своего убеждения. Смею думать, что это — величайшая опасность также для русской науки, литературы и искусства.

Ввиду изложенных, по моему мнению, в высшей степени важных, принципиальных соображений, я считал необходимым обратиться к Вам с просьбой известить меня о времени заседания Отдела и Разряда по этому поводу. К сожалению, моя просьба запоздала, и уже тогда, к крайнему моему прискорбию, я предвидел, что мне останется только сложить с себя звание почетного академика, так как по совести я не могу разделить ответственности за содержание сделанного от имени Академии объявления. Но я считаю своей нравственной обязанностью перед уважаемым учреждением прежде изложить свои соображения в собрании Отдела и Разряда, которое, быть может, указало бы мне другой выход, согласный с моей совестью и достойный высшего в нашем отечестве научного учреждения. Оставаясь при этом мнении, я прошу Вас, глубокоуважаемый Александр Николаевич, сообщить мне, находите ли Вы возможным созвать в ближайшем времени собрание Отдела русского языка и Разряда изящной словесности для выслушания моего заявления, которое я в таком случае буду иметь честь представить.

Примите и пр.

Вл. Короленко.

Впервые опубликовано в газете "Искра" 1 июня 1902 года. Публикации письма предпосланы были следующие слова: "Академия наук и М. Горький. Нам прислан следующий интересный документ". Заканчивалась публикация вопросом редакции "Искры": "Как же думает поступить Академия наук?"

Печатается по авторской копии, хранящейся в архиве Короленко.

Александр Николаевич Веселовский (1838—1906) — академик, историк литературы, председатель Разряда изящной словесности Академии наук.

151

А. П. ЧЕХОВУ.

10 апреля 1902 г., Петербург.

Дорогой Антон Павлович.

Из копии моего письма к А. Н. Веселовскому (нашему председателю) Вы увидите сущность академического инцидента, как я его понимаю. Фактические дополнения состоят в следующем: после выборов три раза были созваны заседания Академии. В первом объявлено, что государь чрезвычайно огорчен выбором Пешкова. Во втором, что выборы отменяются, в третьем, — предписано пересмотреть и изменить устав, дабы впредь такие случаи были невозможны. Все это было Академией выслушано, а затем, придя со второго заседания, академики прочитали уже в газетах известное объявление. Это сделано было тоже по высочайшему повелению. В первой редакции (в "Правительственном вестнике") не было заголовка "от Академии наук", и, говорят, государь лично приказал исправить эту "ошибку". Вышло таким образом, что высочайшее повеление объявлено от нашего имени, как принадлежащее нам (то есть Академии), между тем как Академия не могла даже обсуждать его содержание! Не имея возможности попасть ни на одно из этих трех заседаний (они следовали быстро друг за другом), я приехал сюда и 6 апреля подал Веселовскому свое письмо, которое он передал президенту. Веселовский лично хотел назначить заседание в начале мая (не позже 15-го), но он еще не знает, что скажет князь¹ (который, сказать кстати, 6 апреля, уже по прочтении моего письма, не позволил академику Маркову² коснуться в общем собрании этого вопроса).

Кажется, — в кратких чертах — я изложил всю сущность инцидента. Поклонитесь Горькому, покажите это письмо и передайте один экземпляр моего заявления. Возникали разные планы "улажения" конфликта. Один — устранить 1035 статью и произвести новые выборы, но, по зрелом размышлении, я вижу, что план этот невозможен в полном виде, а в "неполном" неудовлетворителен... Состоял он в том, чтобы сначала устранить действие 1035 статьи, то есть хлопотать об окончании дела, а потом назначить опять выборы и выбрать вторично. В конечном пункте, — то есть достижении, несмотря на все, той же цели, — план казался заманчив, но осуществление вызывает много возражений.

Я был бы очень Вам признателен за несколько слов по существу об этом деле. Думаю, ничего неудобного нет и в прямой переписке, так как дело это "публичное". Я лично свою линию уже определил письмом к Веселовскому: если будет назначено собрание — я в нем приведу те же соображения, подкрепив их указанием на характер самой 1035 статьи и надзора. Не будет собрания — я ухожу. По-видимому, некоторые академики желали бы найти выход, разрешающий и принципиальный вопрос. Но удастся ли это?

Я очень тороплюсь (сегодня уезжаю в Полтаву) и поэтому пишу Вам одному, а уже Вы при свидании передайте, пожалуйста, мой привет Горькому и экземпляр моего заявления. Третий экземпляр посылаю на случай: не решаюсь послать прямо Льву Николаевичу, так как ему, конечно, не до того³. Но если бы ему стало лучше и, по Вашим соображениям, он проявил бы интерес к этому вопросу, то передайте ему один экземпляр и вместе мой душевный поклон и пожелание скорого и полного выздоровления.

Крепко жму Вашу руку и желаю всего хорошего.

Ваш Вл. Короленко.

Напоминаю полтавский свой адрес: Полтава, Александровская ул., д. Старицкого. Можно и кратко: Полтава.

Печатается по тексту сборника "Чехов и Короленко. Переписка".

¹ Вел. кн. Константин Константинович Романов — президент Академии наук.

² Андрей Андреевич Марков (1856—1922) — известный математик.

³ Л. Н. Толстой в то время находился в Крыму, в Гаспре, и был сильно болен.

152

Ф. Д. БАТЮШКОВУ

15 апреля 1902 г. [Полтава].

Дорогой
Федор Дмитриевич.

Пишу на второй день пасхи. У нас все спокойно, только по улицам ходят патрули из солдат, да, говорят, выписана сотня казаков. Разумеется, все слухи, как и можно было ожидать, оказались пустяками: никто на Полтаву не идет. Движение в уездах оказалось довольно широким, построенным на фантазиях, составляющих обычную подпочву крестьянского миросозерцания, но еще более — на голоде¹. Меры Сипягина ² относительно "народного продовольствия" достигли цели: никто и не знал, что подкрадывается голод, господа земские начальники считали все благополучным, а мужикам нечего было ни есть, ни сеять. И как всегда, — жестокость усмирения во много раз превзошла жестокость бунта. Крестьяне (и то только "говорят") в одном месте ранили управляющего или приказчика. А крестьян нескольких убили, нескольких привезли израненных в больницу и пороли, пороли... Оболенский³ в своей укротительской ревности вторгся в пределы чужой губернии и порол полтавцев. О "нашем" Бельгарде⁴ говорят, что он действовал "умеренно", и все-таки все передают, что он запорол на смерть старосту, который сказал, что его сечь нельзя (у него были медали и кресты, и он думал серьезно, что закон что-нибудь значит). Передают, что он не явился на зов губернатора. Ему сначала дали 80 ударов, потом еще 40. Так действовали "умеренные и благоразумные" люди. Да, мне все вспоминается на первый взгляд парадоксальное мнение мое, — что "водворители порядка" всегда почти по сумме жестокостей превосходят "бунтовщиков". И били-то по усмирении, то есть без надобности, отплачивая за свой испуг. Страх — ужасно подлое чувство, рождающее жестокость.

Сейчас получил Ваши два письма. Спасибо большое. Мнение Таганцева⁵ значит много в вопросе юридическом, но... в данном случае все-таки идет речь о том, что я знал и я не считал препятствием, а значит, никто за меня не мог и объявлять о моем незнании. Притом — я полагаю все-таки, что "дознание" не следствие, и для Академии не обязательно.

Пока крепко Вас обнимаю и пересылаю привет от всех наших и от Анненских.

Ваш Вл. Короленко.

Привет также Як. Николаевичу⁶ и Вас. Дмитриевичу⁷. Пишу на клочке — почтовая бумага вышла, а купить в праздник негде.

Пожалуйста, когда А. Н. Веселовский вернет "путешествие"⁸, задержите его пока у себя.

Печатается по тексту сборника "Письма" под редакцией Модзалевского.

¹ Речь идет об аграрных волнениях в Полтавской и Харьковской губерниях весной 1902 года.

² Д. С. Сипягин (1853—1902) — министр внутренних дел с 1899 года.

³ Кн. И. М. Оболенский — харьковский губернатор.

⁴ А. К. Бельгард — полтавский губернатор.

⁵ Н. С. Таганцев (1843—1923) — известный криминалист, почетный академик.

⁶ Я. Н. Колубовский.

⁷ Брат Ф. Д. Батюшкова.

⁸ Рукопись Г. Т. Хохлова о путешествии в "Беловодское царство".

153

А. П. ЧЕХОВУ

29 апреля 1902 г., Полтава.

Дорогой Антон Павлович.

Мне было очень грустно узнать, что Ольга Арнольдовна¹ (кажется я не перевираю имя-отчество Вашей жены) — заболела в дороге. В Петербурге я видел ее слабой, но не больной. В Москве мне показалось, что она мелькнула мимо меня, но когда я пошел искать ее в публике, то не нашел. Передайте ей мой поклон и пожелание здоровья. Она напрасно огорчается, что забыла мои слова, — в них не было ничего существенного: все нужное написано.

Опасаюсь, что мне нельзя будет приехать в Ялту. К тому же — Веселовский что-то ни словечка не пишет о назначении нашего собрания. Он обещал мне созвать отделение не позже 16 мая, а теперь я получил только извещение о "торжественном собрании" в память Жуковского (вероятно, уже получили и Вы). Я ему пишу и прошу ответить определенно о дне предполагаемого заседания. На "измор" я не согласен. Возможно, что никакого заседания он не созовет, тогда придется, по-моему, просто послать отказ — и делу конец. Если же, наоборот, заседание будет назначено в первой половине мая, то Вы, конечно, тоже получите извещение. Если можно будет мне заехать до Петербурга, — заеду, но вернее, что нельзя ². Тогда напишите, что Вы думаете. Я, правду сказать, исхода не вижу. С нами поступили, как с нашалившими мальчишками. Назад этой своей глупости наверное не возьмут. Значит — или примириться, или уходить. Я ни в коем случае не примирюсь и, значит, уйду. Если Веселовский хочет назначить наше заседание после 12-го (то есть после торжественного заседания), то, очевидно, это будет своего рода покрытие известным лоском всего инцидента. Академия приступит "к обычному порядку дня". Поэтому-то мне и хочется получить ответ до этого заседания. Кажется мне, дорогой Антон Павлович, что мы с Вами будем только вдвоем. Но — ведь это все равно по существу дела. Если заседание все-таки состоится и Вы захотите передать мне Ваше мнение, то напишите в общих чертах, что сочтете нужным, и пришлите мне. Я, по обстоятельствам, тогда и передам Ваше заявление вместе со своим³.

Крепко жму Вашу руку. Еще раз — привет Вашей жене. Надеюсь, ей теперь лучше?

Ваш Вл. Короленко.

Печатается по тексту сборника "Чехов и Короленко. Переписка".

¹ Ольга Леонардовна Книппер-Чехова (род. в 1870 г.) — артистка Московского Художественного театра, народная артистка СССР.

² Короленко приехал в Ялту для свидания с Чеховым 24 мая.

³ Заседание не состоялось. Свои заявления о выходе из Академии Короленко и Чехов послали в разное время.

154

А. П. ЧЕХОВУ

4 августа 1902 г. [Джанхот].

Дорогой Антон Павлович.

Пишу это письмо по московскому адресу, хотя теперь Вы уже наверное в другом месте. 17 июня я Вам телеграфировал, что заявления своего в Академию еще послать не мог. Написал я его еще в Полтаве, но показалось оно мне слишком сердито, и я отложил. Потом мы переехали сюда, в Джанхот, и в первые дни я впал в совершенную прострацию от жары, а затем как-то занялся работой — и таким образом пропустил тот срок, когда Вы были в Москве. Теперь мой выход — уже совершившийся факт¹. Вот копия с моего письма.

"В Отделение русского языка и словесности и Разряд изящной словесности Императорской Академии наук.

6 апреля текущего года я имел честь обратиться к председателю II Отделения с нижеследующим письмом".

Следует полная копия известного уже Вам письма моего к А. Н. Веселовскому, и затем:

"К сожалению, официальное заседание, о котором я просил и которое могло бы прийти к какому-нибудь определенному решению, состояться не могло, и вопрос отложен на более или менее неопределенное время.

Ввиду этого к первоначальному моему заявлению мне придется прибавить немного. Вопрос, затронутый "объявлением", не может считаться безразличным. Статья 1035 есть лишь слабо видоизмененная форма административно-полицейского воздействия, игравшего большую роль в истории нашей литературы. В собрании, считающем в своем составе немало лучших историков литературы, я не стану перечислять всех относящихся сюда фактов. Укажу только на А. И. Новикова², Грибоедова, Пушкина, Лермонтова, Тургенева, Аксаковых. Все они, в свое время, подвергались административному воздействию разных видов, а надзор над А. С. Пушкиным, мировой славой русской литературы, как это видно из последних биографических изысканий, — не только проводил его в могилу, но длился еще тридцать лет после смерти поэта {Уже в 70-х годах истекшего века генерал Мезенцев потребовал, по вступлении своем в должность шефа жандармов, списки поднадзорных и вычеркнул из них имя титулярного советника А. С. Пушкина.}. Таким образом начало, провозглашенное в объявлении от имени Академии, проведенное последовательно, должно было бы закрыть доступ в Академию первому поэту России. Это в прошлом. В настоящем же прямым его следствием является то, что звание почетного академика может быть также и отнимаемо внесудебным порядком, по простому подозрению административного учреждения, постановляющего свои решения без всяких гарантий для заподозренного, без права защиты и апелляции, часто даже без всяких объяснений.

Таково принципиальное значение начала, провозглашенного от имени Академии. Я не считаю уместным касаться здесь общего и юридического значения статьи 1035 и тех, лежащих за пределами литературы соображений, которыми вызвано на этот раз ее применение. Во всяком случае, однако, представляется далеко не безразличным — вводится ли то или другое начало категорическим распоряжением власти, или же оно возлагается на инициативу и нравственную ответственность учено-просветительного учреждения, призванного руководиться лишь высшими интересами литературы и мысли.

Ввиду всего изложенного, — то есть:

что сделанным от имени Академии объявлением затронут вопрос, очень существенный для русской литературы и жизни,

что ему придан вид коллективного акта,

что моя совесть, как писателя, не может примириться с молчаливым признанием принадлежности мне взгляда, противоположного моему действительному убеждению,

что, наконец, я не нахожу выхода из этого положения в пределах деятельности Академии, —

я вижу себя вынужденным сложить с себя нравственную ответственность за "объявление", оглашенное от имени Академии, в единственной доступной мне форме, то есть вместе с званием Почетного Академика.

Поэтому, принося искреннюю признательность уважаемому учреждению, почтившему меня своим выбором, я прошу вместе с тем исключить меня из списков и более Почетным Академиком не числить.

Вл. Короленко".

Недавно у меня был Ф. Д. Батюшков (которого Вы тоже знаете). Он указал мне неправильность в форме этого письма: нужно было направить его не во II отделение, а к президенту. Это совершенно верно, и объясняется полным моим невежеством в области "форм сношений". Ну, да это, конечно, простительно, и II отделение, разумеется, должно уже само направить к президенту. Федор Дмитриевич осуждает также и мое прибавление к первому письму³, то есть то, что я пустился в рассуждения о внесудебном воздействии и его значении в литературе, не ограничившись первоначальным мотивом, то есть бесцеремонным обращением с нашим мнением и нашими именами. Это объясняется уже моими личными чувствами в отношении "административного порядка". К тому же — дело ясное, о чем тут идет речь, и я не вижу, почему бы мне и не сказать этого. Во всяком случае — факт совершился, и я теперь уже "бывший".

Очень жалею, что вы не исполнили своего (правда, проблематического) предположения и не завернули к нам, в Джанхот. Теперь здесь очень хорошо и, главное, — тихо. Кричат только сверчки и цикады (и то совсем не так разнузданно, как в Крыму), да шумят деревья. Людей в нашей щели почти нет. Уезжаем мы отсюда (с сожалением) 17 августа.

Ольге Леонардовне мой поклон. Жму руку. Всего хорошего.

Ваш. Вл. Короленко.

Печатается по тексту сборника "Чехов и Короленко. Переписка".

¹ Заявление в Академию с отказом от звания почетного академика Короленко отправил 25 июля.

² Описка Короленко — Н. И. Новикова. Николай Иванович Новиков (1744—1818) — выдающийся публицист XVIII века, издатель сатирических журналов. В 1792 году был арестован и заключен в Шлиссельбургскую крепость, где пробыл до смерти Екатерины II.

³ Первым письмом Короленко называет заявление, поданное А. Н. Веселовскому 6 апреля (см. письмо 150).

155

И. М. ХОТКЕВИЧУ (ГHAT ГАЛАЙДА)

[26 сентября 1902 г., Полтава.]

Милостивый государь.

Мне кажется, Вы не совсем правы. За агрессивные взгляды и приемы русской цензуры по отношению к малорусскому языку передовая русская журналистика ни мало не ответственна, и для ее "логики" — обязательны только ее же посылки. Факт состоит в том, что малорусский язык не есть только особый говор (как вологодское или ярославское наречие), а самостоятельная ветвь старого славянского ствола. Поэтому-то русскому трудно все-таки понимать малорусскую книгу. Трудно это и рецензенту, а судить о произведении, не вполне понимая оттенки языка, — было бы недобросовестно. Вот почему в библиографических отделах журналов очень редки отзывы о малорусских новых изданиях. Гораздо удобнее знакомить с движением литературы и с новыми явлениями в ней посредством обзоров, — статей, сразу рассматривающих широкую область литературы в разных ее проявлениях, а не по отдельным вновь выходящим изданиям. Но это уже была бы обязанность не русских рецензентов, мало знакомых с малорусским языком, а малорусских писателей, знающих оба языка. Так поступают, например, провансальцы во Франции. Для этого, конечно, нужны выдающиеся произведения и любящая даровитая критика, которая знает, хочет и умеет пропагандировать свое, родное. А вы, господа малорусские писатели, только обвиняете писателей русских, что они не делают того, что собственно составляет вашу обязанность.

В Вашем письме и в надписи [на книге] Вы затрагиваете один личный вопрос, который затрагивают многие: почему я не пишу по-малорусски. Вот почему. Первая причина та, что я не знаю малорусского языка настолько, чтобы свободно передавать на нем свои мысли и чувства. А ломать себя и коверкать язык не желаю. Во-вторых, я не считаю, что национальность есть долг. Это только факт. Я родился от матери польки, отец мой (в третьем поколении) был русский чиновник. Первый язык, на котором я говорил, был польский, первые впечатления детства — восстание поляков и споры отца с матерью по этому поводу. Поляки несомненно боролись за свою свободу и национальную независимость, русские отстаивали свое право завоевания, малороссы мужики живьем закапывали в землю взятых в плен "панов", жертвовавших жизнию за свое отечество. Я и теперь не могу сказать, на чью сторону я "должен" был стать в этом споре и какая национальность — отца, матери или предков отца являлась для меня обязательной. Полагаю, что всего правильнее то, что вышло: разные национальные начала нейтрализовались во мне, и, после разнообразных романтических увлечений, — я увлекся глубоко человеческими мотивами русской литературы, той именно, которая оставила в стороне национальные споры и примирила их в общем лозунге: свобода. Свобода от национальных утеснений, свобода от "панов", как бы они не назывались: Вишневецкие, Меньшиковы или Кочубеи, свобода от всего, что вяжет и народы, и личности. Полагаю, что я прав. Национальность — не цепи. Наша родина там, где сформировалась наша душа, выросло сознание. Никто не назовет Парнелля¹ изменником, хотя он — англичанин по происхождению — боролся и погиб за свободу ирландцев, а Кошута² только очень узкие фанатики могут называть изменником славянам, подавлявшим вместе с австрийцами и Николаем³ конституционные стремления мадьяр. Никто также не вправе упрекать нашу общую знакомую, С. Ф. Руссову (урожденную Линдорфс)⁴ за измену шведским симпатиям, когда ее симпатии малорусские составляют основной факт ее жизни. Наконец, третья причина, почему я не пишу по-малорусски: по моему мнению, малорусская литература может только пострадать от писателей, прикидывающихся "щирыми" малороссами, но только коверкающими и язык и мотивы малорусской поэзии и литературы. Правду сказать, и без меня их не мало.

Впервые опубликовано в книге "Избранные письма", т. 3, Гослитиздат. Печатается по черновику. Дата определяется по отметке в записной книжке.

Игнатий Мартынович Хоткевич (род. в 1877 г.) — украинский писатель-модернист, псевдоним Гнат Галайда.

¹ Чарльз Парнелль (1846—1891) — ирландский политический деятель, один из лидеров борьбы за автономию Ирландии.

² Людовик Кошут (1802—1894) — один из вождей революции 1848 года в Венгрии.

³ Император Николай I послал армию в помощь австрийцам для подавления венгерской революции.

⁴ Софья Федоровна Руссова, украинская общественная деятельница.

156

А. С. КОРОЛЕНКО

8 октября [1902 г., Полтава].

Дорогая моя, милая моя Дунюшка.

Из твоего письма от 28 сентября (из Красноярска) я заключаю, что ошибся на целый день в своем путевом расчислении. Я думал, что ты будешь в Иркутске в воскресение, и в этот день дал телеграмму Станиславу¹. Значит, он выезжал напрасно. Теперь жду твоего письма из Иркутска.

Наталья здорова, может быть завтра уже пустим ее в гимназию, тем более, что погода у нас стоит хорошая. Пыли нет, но довольно тепло и дожди редки. Сегодня рано утром уехал Илларион, приезжавший на полторы сутки. Третьего дня приехал, сегодня в шесть часов уехал. Он здоров. Очень целует тебя, Сашу и Пашу. В остальном тоже все благополучно.

Третьего дня ко мне зашли адвокаты, возвращавшиеся из Константинограда, с защиты крестьян². Там повторилось то же, что и в Валках. То есть некоторые из адвокатов отказались от защиты, мотивировав отказ запрещением председателя касаться вопроса о способах усмирения или, вернее, — о понесенном уже подсудимыми наказании. Ввиду этого защитники подали в суд следующее заявление (в особое присутствие Харьковской судебной палаты).

"Защита убедилась, что подсудимые, прежде чем были преданы суду по обвинению в предписываемых им деяниях, потерпели за них следующие наказания:

1) Были подвергнуты тяжкому телесному наказанию розгами.

2) В местах жительства подсудимых был назначен постой войск, причем мужчины подвергались со стороны солдат и казаков побоям, а женщины — изнасилованию.

3) На счет подсудимых содержались расквартированные по селам и деревням войска.

Защита находит, что по основному положению уголовного права никто не может быть дважды наказан за одно и то же, между тем подсудимые за деяния, составляющие предмет настоящего дела, подверглись карам, которые несравненно превышают кары, налагаемые за те же деяния по уголовным законам.

Защита полагает, что выяснение тех наказаний, которым уже подверглись подсудимые, должно было бы повлечь за собою освобождение их, в случае признания виновными, от нового вторичного наказания за одно и то же деяние. Значение наказаний, понесенных подсудимыми по распоряжению административной власти, отчасти разъяснено и указано Правительствующим сенатом в решении по делу Алимова 1873 г., No 32.

Защите воспрещено г. председателем касаться обстоятельств, клонящихся к выяснению понесенных подсудимыми наказаний. Таким образом, из рассмотрения Особого присутствия палаты устранены доводы и соображения, которые должны были бы иметь решающее влияние на приговор. Это равносильно лишению возможности защищать подсудимых, а потому мы, нижеподписавшиеся, заявляем об отказе от дальнейшего нашего участия в деле в качестве защитников и настоящее заявление просим приобщить к делу. — Присяжный поверенный Н. Тесленко. — Присяжный поверенный Ник. Конст. Муравьев. — Кандидат прав Самуил Еремеевич Кальманович. — Присяжный поверенный Ник. Морев. — Присяжный поверенный Е. Рапп. — Присяжный поверенный Алексей Федор. Стааль. — Помощник присяжного поверенного Федор Волькенштейн. — Помощник присяжного поверенного А. Белорусов".

Говорят, заявление произвело сильное впечатление на суде. Это было в Валках. В Константинограде подобное же (в иных выражениях) подали Гонтарев и Куликов³ (харьковские). Другие все-таки защищали. Вечером у меня были представители и того, и другого мнения, причем произошел горячий спор. Одна сторона доказывала — и не без основания, что все-таки нельзя оставлять подсудимых без поддержки и защиты до конца. В конце концов — так оно и вышло: одни отказались, другие защищали и защищают.

Эти дела — главная наша новость, заполняющая все разговоры. 14 и 29 будет сессия в самой Полтаве, разумеется, при закрытых дверях.

Ну, а затем — крепко обнимаю тебя (очень крепко!), моя милая Дунюшка. Жду теперь твоего письма из Иркутска, — еще когда-то придет из Горячинска с изложением твоих намерений.

Твой Вл. Короленко.

Полностью публикуется впервые.

Письмо было послано А. С. Короленко в Забайкалье, куда она уехала для свидания с сестрой, П. С. Ивановской. Год и место написания письма определяются по его содержанию.

¹ Станислав Рыхлинский (см. в 5 томе наст. собр. соч., гл. XII, и прим. к стр. 110).

² Участников аграрных волнений 1902 года.

³ Григорий Григорьевич Гонтарев, Борис Павлович Куликов — харьковские адвокаты.

157

Н. К. МИХАЙЛОВСКОМУ

24 октября 1902 г. [Полтава].

Дорогой
Николай Константинович.

Я не совсем согласен с Вами относительно заводских очерков Измайлова¹. Нам то и дело присылают очерки из фабрично-заводской жизни, остающейся как-то вне литературного внимания. К сожалению, все это малограмотно и очень плохо. Пишут сами рабочие и еще мрачнее, чем Измайлов. Я выбрал эти миниатюры именно потому, что они касаются живой темы и написаны сравнительно недурно (может быть, я ошибаюсь, поддавшись относительному суждению, после чтения других рукописей, но во мне они оставили впечатление полной литературности). Что касается их мрачности, то, во-первых, что же делать, а во-вторых, мы можем сгладить это впечатление. Мне принес свою рукопись Влад. Беренштам². Это — записки рабочего адвоката, которые он вел изо дня в день, по свежим впечатлениям, живя на Шлиссельбургском тракту. В художественном отношении это, конечно, неважно, да автор на это и не претендует. Но тут есть много интересного, и записки вносят как раз некоторую струю — борьбы за право и за свое человеческое достоинство. Он очень просит только — напечатать еще в зимнем сезоне и не изменять сколько-нибудь значительно. Я пересмотрел. Конечно, это материал сырой, но, по-моему, очень живой и интересный. Рукопись я завтра посылаю в редакцию вместе с другими, а через несколько дней будет в Петербурге и сам Беренштам. Можно будет пустить эти очерки, а за ними (с промежутком или без оного) — Измайлова. Тогда перспектива в журнале будет соблюдена.

Как Вам показались рецензии Столпнера?³ Он просит не ограничивать присылку одной философией в тесном смысле слова.

Как Ваше здоровье? Крепко жму руку.

Вл. Короленко.

Впервые опубликовано в книге "Письма" под редакцией Модзалевского.

¹ В. Измайлов, "Заводские очерки". Напечатаны в "Русском богатстве", 1903, кн. 4.

² Владимир Вильямович Беренштам (род. в 1870 г.) — адвокат и писатель, автор книги "В. Г. Короленко как общественный деятель к в домашнем кругу" (1922). Очерки Беренштама, о которых пишет Короленко, были напечатаны в "Русском богатстве" за 1902 г. No 11 под названием "За право (Из наблюдений адвоката)".

³ Борис Григорьевич Столпнер — автор статей по философии, переводчик, в то время отбывал ссылку в Полтаве. Его рецензия "Генри Джордж, запутавшийся философ" была напечатана в "Русском богатстве", 1902, No 8.

158

Н. A. КРАШЕНИННИКОВУ

29 ноября 1902 г. [Полтава].

Многоуважаемый
Николай Александрович.

По моему мнению, "Катька" — рассказ довольно слабый. Параллель между рекой и матерью — натянута и искусственна. Это можно, пожалуй, употребить как метафору, но развивать в параллели, как Вы это делаете (когда Ваша Катя во время купания чувствует материнское одобрение или неодобрение реки сообразно ее поведению) — не следует. Описание мастерской — довольно шаблонно.

Второй рассказ ("Впервые") по литературности не уступает "Рабе". Вообще, насколько я теперь могу припомнить, из всего, что Вы мне присылали, — эти два рассказа выделяются очень резко. В них настроение передается правильно и цельно, без фальшивых нот, присущих другим Вашим рассказам, вообще — в теме, затронутой этими очерками, Вы как будто более всего являетесь хозяином: отдельные эпизоды располагаются естественно вокруг центрального, основного мотива. Но и о рассказе "Впервые" мне приходится сказать то же, что о "Рабе". Это тема не наша. Хорошо это или неправильно, — но так уже сложилось, что мы мало интересуемся разработкой так называемого адюльтера, изолированного от других сторон жизни.

Как бы то ни было, — повторяю, в обоих рассказах есть ноты, взятые верно и выдержанные правильно. И если Вам удастся расширить темы, оставаясь верным правде, — то... я должен буду признать, что несколько спешно высказал категорические советы бросить литературу.

Желаю успеха.

Вл. Короленко.

Публикуется впервые. Печатается по копии.

Николай Александрович Крашенинников (1878—1941) — беллетрист.

159

И. Ф. ВОЛОШЕНКО

4 января 1903 г., Полтава.

Дорогой Иннокентий Федорович.

Спасибо за письма (получили через Сашу и Сергея¹, — и в свою очередь пересылаем и им).

С новым годом! Правда, когда Вы получите это письмо, он уже несколько пообносится, да, правду сказать, — и родился он тоже старичком: все идет по-старому, хотя издали может казаться, как будто что-то и меняется. Да оно, конечно, и меняется, только не там, где кажется. Вы уже прочли речь министра Плеве. Каково: даже "перемены в порядке управления". Все это, — как говорил покойный Успенский, — одна пустая словесность. Дело, вероятно, идет о перестановке каких-нибудь столов в канцеляриях, в существе же думают, по-видимому, совсем не о том, что принято подразумевать под этими словами. Недавно, например, произошла характерная история в области прессы. Как вам известно, 3 января предполагалось праздновать юбилей периодической печати². Так как, в сущности, праздновать пока еще нечего, то либеральная печать устранилась от участия в сем ликовании, не смешиваясь с ликующими Комаровыми³ и Пастуховыми⁴ {Между прочим, и я был выбран с другими в общий комитет, но отказался.}. Но потом,правда, уже довольно-таки поздно, — решили не устраняться, а устроить сепаратно "банкет", на котором и высказать свой взгляд и свои пожелания. Форма окончательно еще избрана не была, но был оглашен в газетах состав комитета, человек около сорока (я, Горький и Вересаев⁵ — попали в комитет из жителей провинции). Оказалось, однако, что "начальство" нашло такое сепаратное чествование угрожающим чему-то. Были призваны Н. К. Михайловский и П. И. Вейнберг⁶ к министру (Плеве), и тот "в очень деликатных выражениях" дал понять, что никаких облегчений печати ждать нельзя, а на всякую попытку демонстрации со стороны печати правительство ответит репрессиями. Еще несколько человек (Фальборк⁷, Чарнолусский ⁸, Рубакин⁹ и др.) были вызваны в департамент полиции, и там Лопухин¹⁰ уже просто пригрозил "не высылками, как до сих пор, а прямо ссылками". Не довольствуясь всем этим, — перед новым годом были приняты уже прямо полицейские меры, чтобы "сборище" опасных литераторов состояться не могло. На этом обрывается то, что я знаю сам. Таким образом, если и можно ждать "изменения в порядке управления", то, очевидно, такого, при котором за всякие (невинные в сущности) "пожелания" будут следовать "не высылки, а ссылки". А ведь это — история старая.

В своем последнем письме Вы пишете, что нашли квартиру и устроились. Даже описываете самую квартиру, — что, конечно, очень хорошо. Но нехорошо, что адреса все-таки не приложили.

Недавно я послал "Без языка". Вышел уже и третий том "Очерков и рассказов", но я еще сам его не получил и потому пошлю по получении.

Жму Вашу руку. Крепко обнимаю Пашу. Привет всем добрым знакомым.

Вл. Короленко.

Впервые опубликовано в книге "Письма к П. С. Ивановской".

И. Ф. Волошенко (1849—1909) — муж П. С. Ивановской. Судился в Киеве по процессу Валериана Осинского в 1879 году, был присужден к десяти годам каторги. За два побега срок наказания был удлинен.

¹ Малышевых.

² По поводу двухсотлетия существования периодической печати в России.

³ В. В. Комаров (1838—1907) — редактор черносотенной газеты "Свет".

⁴ Н. И. Пастухов (ум. в 1911 г.) — редактор-издатель бульварной газеты "Московский листок".

⁵ Викентий Викентьевич Вересаев (1867—1945) — писатель.

⁶ Петр Исаевич Вейнберг (1830—1908) поэт, переводчик, в течение ряда лет был председателем Литературного фонда.

⁷ Генрих Адольфович Фальборк — см. прим. к письму 145.

⁸ Владимир Иванович Чарнолусский (1865—1934) — деятель по народному образованию.

⁹ Николай Александрович Рубакин (1862—1946) — библиограф, писатель по педагогическим вопросам, издатель книг для народа и самообразования.

¹⁰ А. А. Лопухин (1864—1927) — в то время директор департамента полиции.

160

В. И. ДЕВЯТКОВУ

12 января 1903 г., Полтава.

Милостивый государь
Василий Иванович.

Очерк Ваш "Рассказ бывшего рабочего" не будет напечатан в "Русском богатстве". Это еще ничего не предрешает относительно будущего. Может быть, в дальнейшем у Вас что-нибудь и выйдет. Нужно только стараться писать проще, яснее, без ненужных мудреных слов и разных кудреватостей в слоге. Нужно, чтобы каждая фраза выражала мысль или образ и притом, по возможности, точно и полно. Таких фраз, как: "пляшущая оргийная сутолока начинает меня злить, раздражая в душе своим нахальством того Цербера, который прикован, как у врат ада, к чувствам моего человеческого достоинства крепкими цепями нервов, присущих каждой человеческой шкуре" и т. д. — следует решительно избегать, потому что тут нет ни мысли, ни картины, а только набор высокопарных фраз. Следует тоже избегать постоянных повторений, как, например, на страницах 4 и 5 ("пасть гиганта") и на страницах 6—7 ("бешеный танец"). Затем нужно вообще писать спокойнее и проще. Читая ваше описание завода, получаешь впечатление какого-то горячешного метания. Все как будто носятся в "бешеном танце", "по орбитам зала" (выражение неправильное: орбита — путь кругообразно движущегося тела, зал неподвижен, поэтому и "орбиты зала" не бывает), то и дело раскаленными щипцами выхватывают куски мяса и кидают их в печи. Все это не дает ясного представления о том, что Вы хотите описать, а на странице 14 я совсем не понял, что тут произошло и кого и почему унесли в больницу. Люди у Вас тоже все на одно лицо ("двуногие тени" и кончено), мать все только улыбается... Одним словом — рассказ слаб, и писать так не следует. Если хотите пробовать дальше, — постарайтесь писать как можно проще, без вычурностей. Заводская жизнь может дать темы для интересных рассказов, но нужно описывать так, чтобы люди были людьми (Иваны, Петры, старики, молодые, грустные, веселые и т. д.), а явления вставали бы перед глазами ясно. Кроме того, язык у Вас еще не выработан и не всегда правилен. Литературная работа дело серьезное и трудное. Если захотите попробовать еще — пришлите¹. Гонорар платится за первые (напечатанные) рассказы, как и за дальнейшие, но я советую Вам не строить еще никаких планов на литературном заработке.

Желаю всего хорошего

Вл. Короленко.

P. S. Рукопись будет ждать Вашего распоряжения в редакции.

Впервые опубликовано в книге А. Б. Дермана "Писатели из народа и В. Г. Короленко", Харьков, 1924. Печатается по оттиску в копировальной книге.

В. И. Девятков — бывший рабочий, позднее сельский учитель. В редакторской книге в январе 1903 года записано: "...есть какое-то настроение, но бывший рабочий стремится наворотить как можно больше мудреных слов. Совет описать попроще что-нибудь из заводской жизни и не очень рассчитывать на удачу".

¹ Вторая рукопись Девяткова записана в редакторской книге в карте того же года также с отрицательным отзывом.

161

П. С. ИВАНОВСКОЙ

5 февраля 1903 г., Полтава.

Дорогая моя Паша.

Спасибо, голубушка, за телеграмму. Хотя она содержала только три слова и притом таких, которые напомнили мне мою вину, но мне так приятна была на ней самая подпись "Паша" и то, что она шла непосредственно от тебя.

Эти дни я сильно занят. Вот уже недели три все "кончаю" один рассказ, который, вероятно, появится в феврале и марте¹. Начал я его еще в прошлом году (при Саше²), но затем это течение мысли перебилось, и я опять взялся за него только теперь. Рассказ странный, не в обычном моем роде, но захватил меня сильно, и работаю я над ним долго, потому что не хочется вставлять ни одной строчки "от себя". Ведется он (наполовину) от лица некоторого чудака, который меня интересует не меньше, чем то, о чем он рассказывает. Тема — бессмысленная сутолока жизни и предчувствие или ощущение, что смысл есть, огромный, общий смысл всей жизни, во всей ее совокупности, и его надо искать. Не знаю, что из этого у меня вышло, знаю только, что это, быть может, самое задушевное, что я писал до сих пор. Ощущение это, по моему мнению, разлито теперь в воздухе. Недавние марксисты кидаются к идеализму, Туган-Барановский³ (правда, вскоре после смерти первой жены и еще до знакомства со второй) при мне развивал философию Зосимы (из братьев Карамазовых) и оправдывал вечную казнь за преступления сей краткой жизни. То же самое — Булгаков⁴, недавний ярый "материалист". Мережковский⁵ основал журнал⁶, где (после недавнего преклонения перед Венерой и язычеством) воскуряет ладан и толкует об ересях, за которые громит Толстого... Все это — часто очень нехорошо, потому что люди обращают свои поиски назад и хотят выкинуть за борт то, что человечество уже узнало и никогда не забудет. Но самое чувство, побуждающее искать широких мировых формул, — я считаю нормальным, неистребимым и подлежащим бесконечной эволюции. Все это, однако, между прочим, и в рассказе Вы этих рассуждений не найдете. Это только — его психологическая подкладка. Я думаю, что лучше ясно поставить вопрос, чем давать туманные и неясные решения... Теперь рассказ подъезжает к концу и завтра отсылаю первую половину. А затем дня через три-четыре еду в Петербург, где пробуду недели три-четыре. Ранее еще заеду в Чернигов⁷, чтобы собрать кое-какие черты к биографии Гл. Ив. Успенского (он учился в черниговской гимназии).

Пока до свидания, голубушка Паша. Крепко обнимаю тебя. Передай мой привет всем знакомым. Иннокентия Федоровича обнимаю.

Вл. Короленко.

Впервые опубликовано в книге "Письма к П. С. Ивановской".

¹ Рассказ "Не страшное" начат был Короленко еще в 1901 году, закончен в феврале 1903 года и тогда же напечатан в "Русском богатстве" (см. 3 том наст. собр. соч.).

² А. С. Малышева.

³ Михаил Иванович Туган-Барановский (1865—1919) — экономист, легальный марксист.

⁴ Сергей Николаевич Булгаков (род. в 1871 г.) — вначале экономист марксистского направления, в 900-х годах — идеалист и мистик, с 1918 года — священник, эмигрант.

⁵ Дмитрий Сергеевич Мережковский (1865—1941) — реакционный писатель, представитель русского символизма, мистицизма и богоискательства начала 900-х годов).

⁶ "Новый путь" — ежемесячный журнал, издававшийся в Петербурге с 1903 года.

⁷ Поездка Короленко в Чернигов не состоялась.

162

Н. E. ПАРАМОНОВУ

21 апреля 1903 г. [Полтава].

Многоуважаемый
Николай Елпидифорович.

Что касается вопросов издательской, так сказать, техники, цены брошюры и т. п. — то это я предоставляю на усмотрение издательства. Поступайте, как найдете лучшим. Но не скрою, что присланные Вами иллюстрации доставили мне истинное огорчение. Присутствие картинок в народных изданиях я считаю существенным. Во-первых, этого требует покупатель из народа, а во-вторых, — сносная иллюстрация много прибавляет к рассказу. Наконец, — одна из задач интеллигентного издательства — наряду с улучшенным текстом вводить в народ и улучшенный рисунок вместо лубочной мазни. Орехову я поставил условием — во втором издании устранить безобразные иллюстрации к "Лес шумит", а теперь в совершенно новом издании пришлось бы выпускать нечто еще худшее. Мне очень жаль, что Вы не показали мне предварительно иллюстрации к "Приемышу"¹. Я посоветовал бы Вам тогда попросить позволения у Елизаветы Меркурьевны Бем² и у Переплетчикова ³ [использовать] их иллюстрации к первому изданию (посмотрите в этом издании лицо девочки). А уж о "Черкесе"⁴ не может быть и речи. Даже и я, автор, не сразу догадался, что это фигура, похожая на бабу с челкой, должна изображать "Черкеса". На облучке скачущей тройки вместо ямщика в дохе сидит комический карлик в каком-то легком и довольно фантастическом одеянии. Вообще — о помещении этих иллюстраций не может быть и речи.

Я высказывал Вам свои опасения, — что едва ли это раздробление издательства народных книг полезно. Всякое дело прежде всего должно быть сделано хорошо. Я понимаю, что в Ростове-на-Дону трудно найти иллюстратора. Тогда не надо издавать в Ростове-на-Дону, а лучше издавать в другом месте. Ничтожные крохи, которые можно получить от издания для доброго дела, — не могут оправдать понижения уровня изданий. Простите мне эти замечания, но это потому, что меня действительно огорчили Ваши иллюстрации. Как с этим быть — подумайте, но так выпускать "Черкеса", и другие рассказы нельзя⁵.

Публикуется впервые. Печатается по оттиску в копировальной книге.

Николай Елпидифорович Парамонов — руководитель издательства "Донская речь" в Ростове-на-Дону. Организованное в 1903 году издательство выпускало социально-политическую и художественную литературу. В 1907 году, по постановлению правительства, было закрыто.

¹ См. 3 том наст. собр. соч., стр. 143—152.

² Е. М. Бем (1843—1914) — художница, известная своими рисунками детей.

³ В. В. Переплетчиков (1863—1918) — художник-пейзажист.

⁴ "Черкес", см. 1 том наст. собр. соч.

⁵ Иллюстрации к "Черкесу", о которых писал Короленко, в печати не появились.

163

С. Д. ПРОТОПОПОВУ

27 апреля 1903 г., Полтава.

Дорогой Сергей Дмитриевич.

Повинную голову меч не сечет. Моя голова очень повинна перед Вами и другими нижегородскими моими друзьями. Как это вышло? — Да как часто у нас выходит: все собирался ответить. Был в Петербурге и все кипел в разных делах и делишках, торопясь покончить, чтобы скорее ехать в Полтаву: здесь у нас плохо. Мамаша очень больна. Трудно произносится это слово, но, кажется, — безнадежно. Доктора говорят, что у нее горловая чахотка. Я долго думал, что они ошибаются (это уже бывало), но во всяком случае, — чахотка ли, маразм ли — все плохо, и улучшения не видно: слабнет с каждой неделей, силы падают. Мы надеялись на весну и на воздух, но теперь у нас весна давно, погода прекрасная, вывозим ее ежедневно в сад, — но есть вещи, которых не остановишь...

Ну, будет об этом... Спасибо Вам за Ваше письмо. Неужели только присылка книг убедила Вас, что я Вас помню и люблю. Дело, Сергей Дмитриевич, идет к старости (пожалуй, и пришло уже), новые дружеские связи заводятся все труднее, зато все крепче старые. Если бы когда-нибудь Вы заглянули в Полтаву, — то убедились бы, что у Вас тут есть старые друзья, которые и не переставали Вас помнить. Не загляните ли, в самом деле? До июня мы во всяком случае все еще будем здесь. Потом хочу Авдотью Семеновну с детьми отправить в Тульчу. Сам останусь с мамашей (вероятно, подъедут еще кто-нибудь из наших). Если бы собрались — напишите.

Есть у Вас в Нижнем некоторый чудак Михаил Аркадьевич Сопоцко, который прислал мне нижегородский крестовый календарь. По-видимому, это какой-то маниак. Он уже лет 8—10 заботится о моем спасении, присылая свои брошюры, а иные и посвящая мне. Теперь прислал календарь — с условием переплести оный — и прислать автору свои сочинения. Ввиду этого — хочу ему вернуть его календарь обратно. По-видимому, — маниак довольно зловредный и исступленный. Если кто-нибудь из Вас видел этого субъекта, то опишите мне его. Меня эти господа интересуют.

По поводу "дворянства". Собственно я себя скорее причисляю к разночинцам: дед и отец чиновники, прадед какой-то казачий писарь. Крепостных у нас никогда не было, земельных владений тоже. Что касается до "неумения устраивать свои дела", — то это, может быть, правда, хотя тоже с ограничениями. Я никогда не был особенно "в моде" и никогда по возможности не допускал в свою душу мыслей о соперничестве в популярности. Мне хотелось и хочется сказать кое-что, что было бы моим собственным и что я считаю нужным. Есть еще много из этого не выполненного, и передо мной еще вереница планов. Вопросы денежные для меня всегда стояли на втором и даже на третьем плане. Впрочем, — книги мои идут не хуже, чем в первые годы, — и это, конечно, мне приятно. Что касается журнала, то в нем я — заурядный пайщик, то есть один из совладельцев проблематических доходов в более или менее отдаленном будущем. Теперь журнал идет хорошо, мы начинаем уплачивать старые долги, а затем, в нынешнем году, вырабатываем окончательно паевую конституцию в среде ближайших сотрудников, которая снимет если не всю, то значительную долю материальной ответственности в случае краха с меня и Николая Константиновича¹. А там — каждый следующий год будет уменьшать и остающуюся долю. Значит, и с этой стороны все более или менее благополучно, и я рад, что, по существу, я не был и не буду журнальным предпринимателем.

Не так давно я прочитал в "Нижегородском листке", что Соед. клуб² собирается отметить день моего рождения, и притом почему-то 15 июня. Хотя 50-я годовщина совсем не такое событие, которое приятно праздновать и отмечать особенным образом, но, если уж это неизбежно и кто-нибудь из моих бывших сочленов по клубу захотел бы меня поздравить с этим мало замечательным происшествием, — то я должен сказать, что родился я не в июне, а именно 15 июля, на св. Владимира, когда в Нижнем подымаются ярмочные флаги. В нашей семье был обычай — не обижать святых и давать имена по святцам: какой святой приходился в день рождения, — того и приглашали в покровители. Таким образом отец мой получил имя Галактиона, его брат попал на созвучного святого и всю жизнь щеголял редким именем Никтополион. Мои братья получили Юлиана и Иллариона, и, родись я в день святого Псоя, — то быть бы мне Псоем Короленко. К счастью, я родился на Владимира, одного из благозвучных и приятных святых, и таким образом избег остальных.

Как видите, — расписался сразу так сильно, что до известной степени искупил долгое молчание. Не мстите и пишите тоже. Передайте мой привет всем добрым знакомым и — кроме того, извинение мое Владимиру Адриановичу и Марье Павловне³. Впрочем, я им пишу несколько слов особо.

Крепко обнимаю Вас.

Вл. Короленко.

От всех наших привет.

Полностью публикуется впервые.

¹ Михайловский.

² Не Соединенный, а Всесословный клуб, членом которого был Короленко. Короленко принимал близкое участие в организации библиотеки клуба, которой позднее было присвоено имя Короленко. Адрес, поднесенный клубом В. Г. Короленко к его пятидесятилетию, висит в библиотеке.

³ В. А. и М. П. Гориновы — см. прим. к письму 167.

164

С. П. ПОДЪЯЧЕВУ

28 апреля 1903 г., Полтава.

Многоуважаемый Семен Павлович.

Очерки Ваши "По этапу"¹ я уже проредактировал и отправил в редакцию. Если опять не встретятся цензурные препятствия, то они появятся, пожалуй, в скором времени. Вижу, что я был к ним несправедлив. Правда, в первой части действительно много повторений, иной раз даже уже слишком напоминающих "Мытарства", но теперь, после некоторого промежутка, это не так бьет в глаза, и, кроме того, я эти повторения по возможности искоренил. Зато вторая часть гораздо сильнее, а старик очень хорош. Итак — постараемся провести и вернее всего — пройдет. Если нужен будет некоторый аванс — напишите.

Всего хорошего.

Вл. Короленко.

P. S. Сейчас принесли Вашу новую рукопись² и письмо. Тем лучше, — все-таки сначала пустим "По этапу". Вторую эти дни еще читать не стану, — потерпите: у меня и дела теперь, и забот по горло³.

А торфа жду⁴. Это должно у Вас выйти хорошо. Избегайте повторений: в "По этапу" у Вас то и дело встречаются эпитеты: "люди странного и страшного вида", а также после каждого описания: "У меня на душе стало гадко, тоскливо и грустно. Хотелось плакать. Было жаль себя и их" и т. д.

Впервые опубликовано в книге "Избранные письма", т. 3, Гослитиздат. Печатается по оттиску в копировальной книге.

¹ Рукопись "По этапу" записана в редакторской книге Короленко в мае 1902 года со следующими замечаниями: "...годилась бы при переделке только 1/3 часть: этап пешком. Возвр.". Здесь же приписано позднее: "Неверное впечатление: я написал автору, чтобы прислал опять, устранив повторения. Пойдет 1903". Очерки "По этапу" были напечатаны в пятой книге "Русского богатства" за 1903 год.

² Рассказ "Раздор".

³ В это время умирала мать Короленко.

⁴ Подъячев намеревался отправиться на торфяные болота, чтобы описать жизнь рабочих на этих промыслах. Замысел осуществлен не был.

165

В. Н. ГРИГОРЬЕВУ

30 апреля 1903 г. [Полтава].

Дорогой мой Вася.

В шесть с половиной часов сегодня умерла мамаша. Последние дни ей было очень тяжело, но умерла тихо, точно заснула.

Нет, брат, нашей общей мамаши. Маня¹ здесь. Застала ее часа еще на три.

Крепко тебя обнимаю и всех твоих.

Твой брат

Вл. Короленко.

Публикуется впервые.

¹ М. Г. Лошкарева.

166

Ф. Д. БАТЮШКОВУ

20 мая 1903 г., Полтава.

Дорогой
Федор Дмитриевич.

Все мы не знаем просто, как благодарить Вас и потому... остаемся вовсе неблагодарными. Но, поверьте, это только одна видимость. Не хочется даже и повторять, сколько места Вы занимаете в семье Короленков.

Все, связанное со смертью мамаши, теперь уже как бы ликвидировано, но только — осталась, и думаю на всю жизнь с одинаковой свежестью, болящая пустота. Конечно, мы были подготовлены, и горечь этого сознания, распределенная на продолжительное время, — притуплялась. Но только когда все это кончилось, я почувствовал, сколько горя в этом, ставшем совершенно неизбежным, конце. Я удивлялся, как могла она дорожить этой мучительной жизнию, но теперь часто, глядя на ее кресло, которое и теперь стоит в ее комнате, я чувствую острое сожаление, что не могу опять поднять ее исстрадавшееся, измученное тело, посадить в кресло и везти в сад. Прося Вас купить это кресло, я, правду сказать, думал, что едва ли придется употреблять его: меня просто пугала эта процедура. Но потом я привык и брать ее, и усаживать, и возить. И теперь, кажется, готов бы вернуть хоть эту степень жизни, хоть на несколько месяцев, чтобы еще договорить с ней многое, что осталось недосказанным. Теперь — приходится только заканчивать похороны, то есть ставить решетки, памятники и т. д.

Вчера получил длинное письмо от Николая Федоровича, которого я считал давно переехавшим в Куоккалу. Письмо длинное и обстоятельное, значит — надолго. Надеюсь, Вы не оставите меня известиями.

Соня кончает экзамены второго июня. Четвертого или пятого они хотели бы уехать¹. Я, кажется, провожать их не буду, но еще окончательно своих планов не определил...

Кстати — жду корректуры Казацкой беловодии², — и не могу дождаться. Отчего это? Неужели (теперь приходит мне в голову) — раньше от меня ждут предисловия. А я как раз хотел сделать некоторые ссылки при вторичном чтении уже выправленных раз гранок. Писал Сергею Федоровичу³, но ничего не получаю.

Крепко жму руку.

Ваш Вл. Короленко.

P. S. Разумеется, Ваши новые "мнительности" столь же мало основательны, как и старые. Но с "Марусей"⁴ действительно мне тоже не везет. Я сел за нее с карандашом, но вижу, что мне очень трудно идти по намеченной дороге. Как зацепишь карандашом, так он и полезет в сторону. Сначала все разговорный язык кромсал, а теперь уже начинает залезать и в сценарий. А на это сейчас ни времени, ни настроения. Простите, дорогой Федор Дмитриевич, но пока действительно лучше оставим. Может быть, потом, на досуге для обоих, вернемся к этому предмету. Я дошел теперь до Абрашки — и остановился: не могу примириться с тем, что его бьют и что он является комическим персонажем. В доказательство своих добрых намерений — шлю Вам (бандеролью) первые сцены. Простите — бесцеремонное кромсание.

Забыл прибавить о посылке через Ганейзера⁵: почти все дубликаты — нарочно для Варвары Петровны⁶ и Елизаветы Меркурьевны⁷. При выборе мы с девочками не гнались за изяществом, а только за характерностью (например, свистульки в виде дам, с юбками в виде горшечной поливы!⁸).

Впервые опубликовано в книге "Письма" под редакцией Модзалевского.

¹ Жена и дочери Короленко уезжали в Румынию, Короленко уехал туда позднее.

² "Путешествие уральских казаков в Беловодское царство" Хохлова. См. письмо Хохлову от 3 октября 1900 года.

³ Академик С. Ф. Ольденбург.

⁴ Драматическая переделка Батюшковым рассказа "Марусина заимка" (см. 1 том наст. собр. соч.).

⁵ Е. А. Ганейзер (1861—1938) — беллетрист и публицист. В 1904 году был членом редакции газеты "Сын отечества".

⁶ В. П. Шнейдер — художница.

⁷ Е. М. Бем — см. прим. к письму 162.

⁸ Посылались глиняные игрушки, изделия полтавских кустарей.

167

В. С. ИВАНОВСКОМУ, А. С. КОРОЛЕНКО и ДОЧЕРЯМ

15 июня 1903 г., Одесса.

Дорогие мои.

Пишу вам на этот раз из Одессы. Вчера выехал из Кишинева¹. На Раздельной встретил Иллариона и не устоял от соблазна завернуть в Одессу, чего делать не намеревался вовсе. До трех с половиной часов ночи пропутались на вокзале в Раздельной, часа два поспали в вагоне и здесь немножко доспали. Сейчас едем повидаться с Гориновыми и Анной Ивановной², а вечером еду, наконец, в Полтаву.

Пребывание в Кишиневе произвело на меня впечатление очень тяжелое: антисемитизм загадил всю жизнь. Есть небольшой контингент людей порядочных и незараженных этой гадостию, но остальное почти сплошь. Достаточно сказать, что на улице меня встретил бывший мой товарищ по Петровской академии, очень мне обрадовался, зашел ко мне и приехал провожать на вокзал и даже нарочно проводил две станции. Хранит, как какую-то святыню, карточки (мою, Григорьева и Вернера) из эпохи нашей "истории"...³ И дорогой отводит меня на площадку вагона и передает привет мне от — "нашей редакции", то есть от "Бессарабца", газеты Крушевана⁴! Это что-то вроде измаильской⁵ встречи! Правда, — далеко не все таковы были встречи в Кишиневе (между прочим, увез я с собой первый адрес по случаю своего пятидесятилетия, который привезли мне перед моим отъездом. — Не думал, что это будет именно в Кишиневе). Народ есть хороший, но основной тон жизни ужасен.

Завтра (16-го) в 12 часов ночи буду в Полтаве.

Пока обнимаю вас всех.

Вл. Короленко.

Илларион тоже целует.

Получила ли ты, Дуня, мое письмо из Кишинева, адресованное уже в Тульчу? Это письмо No 2 (ставь и ты номера на своих).

Впервые опубликовано в книге "Избранные письма", т. 2, "Мир".

Василий Семенович Ивановский (1845—1911) — брат жены Короленко, врач, политический эмигрант (см. о нем статью Короленко "Памяти замечательного русского человека" в 8 томе наст. собр. соч.). А. С., С. В. и Н. В. Короленко летом 1903 года находились в Румынии у В. С. Ивановского.

¹ Короленко ездил в Кишинев в связи с имевшим там место еврейским погромом (см. в 9 томе наст. собр. соч. очерк "Дом No 13").

² Владимир Адрианович и Мария Павловна Гориновы и Анна Ивановна Цомакион — знакомые семьи Короленко по Н.-Новгороду.

³ См. в 6 томе наст. собр. соч. "Волнения в Петровской академии".

⁴ Паволакий Крушеван — погромщик, организатор черной сотни.

⁵ В августе 1897 года на обратном пути из Румынии в Россию Короленко в Измаиле встретился с товарищем по Ровенской гимназии, оказавшимся полицейским приставом.

168

С. Н. РАБИНОВИЧУ (ШОЛОМ-АЛЕЙХЕМУ)

17 июня 1903 г. [Полтава].

Милостивый государь Соломон Наумович.

Пока приходится ограничиться разрешением напечатать главы из "Слепого музыканта" в Вашем переводе. Ваше приглашение застает меня в такую минуту, когда я решительно не могу обещать что-нибудь новое, — едва могу справиться с тем, что предстоит сделать в ближайшее время.

Что сказать о кишиневском погроме? Казалось бы, тут не может быть двух мнений: все должны бы слиться в одном чувстве. Это какое-то стихийное пробуждение диких переживаний, прорывающее, как вулканическое извержение, тонкую кору нашей культуры. Давно уже я не испытывал таких тяжелых минут, как в несколько дней, проведенных в Кишиневе.

Желаю успеха Вашему сборнику¹.

Вл. Короленко.

Впервые опубликовано в книге "Избранные письма", т. 2, "Мир". Печатается по черновику, написанному на обороте письма Шолом-Алейхема. Настоящее письмо является ответом Короленко на просьбу еврейского издательства "Тушия" принять участие в сборнике в пользу пострадавших от кишиневского погрома евреев и высказаться по поводу этого погрома.

Соломон Наумович Рабинович (1859—1916) — известный еврейский писатель (псевдоним Шолом-Алейхем).

¹ Сборник, о котором идет речь в письме, в печати не появился.

169

С. А. МАЛЫШЕВУ

24 июня 1903 г. [Полтава].

Дорогой Сергей.

Саша говорила мне как-то, что ты не прочь был бы пройтись со мною куда-нибудь летним делом. Я теперь именно предпринимаю одну из своих экскурсий. Как тебе известно, предстоит "открытие мощей" Серафима Саровского¹ (с 15—19 июля). Я у этого старичка уже когда-то бывал, но теперь, пожалуй, любопытно побывать опять. С этой целью приеду к вам числа около пятого, отдохну один день и потом тронемся. Сначала в Пензу, потом наметим сообща пункт, с которого пойдем пешком. Для этого нужно следующее:

1. Строжайший секрет. Ты никому не должен говорить, что я приеду и куда мы отправимся. А то я теперь нахожусь в деликатном положении: по случаю моего (увы! пятидесятилетнего) юбилея каждый мой шаг попадает в газеты и, кроме того, все покушаются "чествовать". Недавно собирался съездить в Чернигов по делу. И вот в "Русских ведомостях" уже появилась корреспонденция, что в Чернигове "ждут писателя Короленко" и местная интеллигенция собирается чествовать оного. Поэтому я в Чернигов не поехал. Итак — нишкни.

2. Нужно для дороги: а) по котомке. Котомку нужно сделать из толстой парусины и клеенки (последняя, конечно, сверху). Закрываться должна клапаном. В том месте, где пришиваются ремни, нужно подложить изнутри еще парусину втрое или вчетверо, чтобы от тяжести не вырвало то место, где будет пришито. Швы нужно сделать толстыми нитками, чтобы держали хорошо.

Моя котомка, уже испытанная, имеет десять вершков длины, семь вершков ширины и два и три четверти вершка глубины.

б) По виксатиновому плащу, — непременно, потому что ночевать, вероятно, придется все время на открытом воздухе.

в) Длинные сапоги и по паре каких-нибудь туфель, на случай хорошей погоды и жары, когда в сапогах тяжело.

Это главное. Остальное пустяки.

Если захочет пойти Вася², то я, конечно, ничего против этого иметь не буду.

Вот пока все. Главное — пожалуйста, никому не говори. Если это попадет в саратовские газеты, то будешь во мне иметь врага на всю жизнь.

Дуня с детьми уже в Тульче, а может быть, и в Сланике. Я получил от них одно только письмо из Тульчи, в котором она пишет, что, вероятно, скоро уедут в Сланик. После этого — ни слова не было. Вероятно, — переехали.

Мы переехали на другую квартиру: Мало-Садовая, дом Будаговского.

Ну, до свидания. Что есть интересного, расскажу при свидании. Шашеньку³ крепко целую. Васю и Рюшу4 тоже.

Твой Вл. Короленко.

Смотри, — не говори никому.

Хорошо еще иметь шведскую куртку.

Впервые опубликовано в книге "Избранные письма", т. 1, "Мир", 1932.

¹ Серафим Саровский (1759—1833) — монах Саровского монастыря в Тамбовской губернии, прослывший святым. "Открытию" его мощей царское правительство старалось придать характер всенародного торжества. "Мне захотелось тряхнуть стариной, — писал Короленко 12 июля 1903 года П. С. Ивановской, — и опять смешаться, как бывало прежде, с этим людским потоком и присмотреться к этому движению народной веры. Меня это интересовало всегда, а в последние годы в народном настроении являются некоторые новые черты... и я надеюсь увидеть много любопытного".

² В. Д. Чесноков, племянник Малышевых.

³ А. С. Малышева

⁴ Андрей, сын Малышевых.

170

А. С. КОРОЛЕНКО И ДОЧЕРЯМ

3 июля 1903 г. [Полтава].

Дорогая моя Дунюшка и девочки.

Сегодня пришла ваша карточка (Сони и Наташи) — из Синаи тете¹. Как видите, я ее еще успел прочитать здесь и очень рад за вас. Гуляйте и будьте здоровы.

У нас тихо. Только мой затяжной юбилей все продолжается, близясь к своему кризису, 15 июля. С величайшим удовольствием думаю о том, что в этот день буду слушать шум берез на какой-нибудь большой дороге...

Вот какую телеграмму прислала мне газета "Волынь": "Приветствуя с пятидесятым днем рождения и двадцатипятилетним юбилеем литературной деятельности, редакция "Волыни" чтит Вас, как отзывчивого ко всему доброму писателя идеалиста, честного общественного деятеля, политически твердого, определенного человека. От души желаем дожить до необходимого и столь желанного обновления русской жизни, до того счастливого момента, когда для людей без языка станут доступны глубокая мысль, изящная поэзия и тихая грусть ваших произведений. "Волынь" счастлива, что она исполняет свою просветительную миссию на месте Вашей родины".

Не знаю, была ли эта телеграмма напечатана в самой "Волыни" или в другой газете, но она обратила внимание более других и на нее ссылаются в письмах ко мне. Прилагаю в вырезке мой ответ, который я послал в виде "письма в редакцию", а они зачем-то напечатали в виде передовицы.

Ваш Вл. Короленко.

P. S. Вчера отослал в "Русские ведомости" статью, носящую несколько странное заглавие: "Из переписки с В. С. Соловьевым". Несмотря на то, что дело идет о переписке с умершим уже человеком, — содержание в сущности самое современное. Это моя попытка уплатить дань еврейскому вопросу хоть в этой форме. Надеюсь, что "Русские ведомости" напечатают, хотя, конечно, "надежда иногда обманчива бывает"². Если нет, — попробую провести в "Русском богатстве", но только через месяц, а то теперь у нас опять "летний цензор", который черкает без всякого смысла.

Н-ну, еще раз обнимаю мою Дунюшку кррепко.

Публикуется впервые.

¹ Е. О. Скуревич.

² Статья "Из переписки с В. С. Соловьевым" в 1903 году напечатана не была. В 1909 году в "Русских ведомостях" No 5 была напечатана статья "Декларация В. С. Соловьева" (см. письма 59 и 60).

171

А. С. КОРОЛЕНКО

15 июля 1903 г. В Понетаевском монастыре.

Дорогая моя Дунюшка.

Вчера бросил тебе письмецо в почтовый ящик на Лукояновском вокзале. Не знаю, где придется сдать это письмо, но во всяком случае мне захотелось начать им день 15 июля.

Вчера мы¹ прошли восемнадцать верст со станции Шатки, на Хирино, Корино (иначе называемое Вонячкой) и Понетаевку. С нами, за нами, перед нами — тянулись массы народа. Между прочим — много лукояновских мужиков. На наши вопросы они объяснили, что они охрана, идут к Сарову держать пикеты и кордоны. По всей линии около Лукоянова и Арзамаса стояли такие же пикетчики, а также солдаты и полиция. У всех мостков — эти наряды особенно усилены. По дороге всюду говорят, что Саров оцеплен кругом и что теперь уже никого туда не допускают, то есть в самый монастырь. Богомольцы расположились на несколько верст в окружности. Прежде селились в бараках, которые будто бы приготовлены были на двести тысяч человек, но их давно не хватило. Живут под открытым небом, в лесах. Считают, что собралось до полумиллиона!.. Я с некоторым страхом думаю о том, что будет, когда после 20—21-го вся эта масса, накоплявшаяся в течение месяца, сразу двинется обратно. Не хватит никаких поездов (и теперь хватает с трудом), да, пожалуй, может не хватить и провизии. А между тем это так и будет. Все ждут конца торжеств, и обратных путников почти совсем не видно. Поезда из Арзамаса на Тимирязево идут огромные, но пустые: вагоны нужны только в одну сторону.

Вчера часть пути мы сделали с нагнавшей нас "охраной". Охрана эта состояла из лукояновских мужиков и частию мордвы, и я очутился в атмосфере 91 года²: разговоры о знакомых земских начальниках: Пушкин (старик теперь уже умер), Ахматов, Горсткин и т. д., знакомые деревни, где у меня были столовые... Сначала нас сильно жарило солнце, потом мы едва успели спастись от дождя в попутной деревнюшке, но затем ливень застал нас все-таки перед Понетаевкой. Мы с Сергеем отчасти спаслись под плащами, богомольцы прятались по оврагам, над обрывами. В Понетаевку мы пришли усталые и порядочно измокшие. Предстояло или поселиться в "черной", переполненной совершенно, или искать чего-нибудь получше. Мы зашли сначала в "купеческую", но тут оказалось тоже полно. Наконец, благодаря моей "бывалости" я нашел помещение, о каком мы и не мечтали. Монахини, оказывается, отвели целый корпус со своими кельями для публики почище. Сначала меня, пыльного, грязного и мокрого, — мать Феофания, заведующая этим корпусом, сомневалась причислить к чистой публике. Затем согласилась пустить в большой общий номер, без кроватей. Потом нерешительно сказала, что есть номерок с тремя кроватями, но она держит его про запас:

— Может, кто-нибудь приедет ночью с поезда.

— Может быть, вы, матушка, согласитесь признать и нас за кого-нибудь, приехавшего с поезда, — сказал я.

Она покраснела и ответила очень любезно:

— Я вас считаю не за кого-нибудь, а за дорогих гостей нашей обители... Пожалуйте, милости просим.

Я пошел на купеческую, где в столовой ожидали Сергей и случайно приставший к нам спутник, — мелкий торговец из Аткарска, и мы внедрились в чистенький, светлый номер, келейку какой-нибудь "сестрицы". Мать Феофания, очень красивая монахиня лет тридцати, с тонкими аристократическим чертами, то и дело наведывается к нам, — не нужно ли чего. А вчера угостила монастырским ужином: тюря из квасу, с огурцами и сныткой (трава, которою питался Серафим), щи, конечно постные, и отличная пшенная каша. Все это нам подавала молоденькая послушница, замечательно красивая в своей белой монашеской накидке, — ученица живописных мастерских. Лицо тоже тонкое, интеллигентное, как и у Феофании. Я остался бы в убеждении, что обе они — какие-нибудь аристократки, ушедшие от мира в такую обитель, если бы в первом разговоре, поправляя свой словесный промах "о ком-нибудь", она не сказала, что иной раз приезжают барыни "великатные", которым нельзя в общей, а юная художница на мой вопрос, — много ли им хлопот, — сказала: — Теперь такая время подошла, — раньше двух часов не ложимся.

Как бы то ни было, обе очень красивы, изящны, милы и предупредительны. Сейчас около семи часов, слышен звон колокола и мать Феофания в приоткрытую дверь сообщает нам, что "заблаговестили к обедне". Наш спутник уже ушел, Сергей поднялся позже всех и находится в затруднении: "уборная" одна и теперь переполнена женщинами в черных и иных одеяниях. Я избег этого неудобства тем, что встал гораздо раньше, чтобы написать это письмо, и воспользовался уборной (с общим умывальником), когда движение в "номерах" еще не началось. — Сейчас идем к обедне, осмотрим иконописные мастерские и, часов в одиннадцать, двинемся далее — к Дивееву. День пасмурный, не жаркий, с задумчиво нависшими тучами, как будто еще не решившими окончательно, — как им поступить с нами. Во всяком случае, — ночи прохладные.

Итак — все благополучно. Я очень доволен экскурсией, на дороге успел еще пересмотреть (в вагоне) статью³, которую отослал в "Русское богатство" из Рузаевки. Теперь никаких забот у меня пока нет, дневника не веду (только самый краткий) и только вам пишу подробнее⁴. Много и очень интересного останется просто в памяти. Теперь меня интересует тот момент, когда мы, вместе с другими богомольцами, подойдем к Сарову...

Ну, дорогая моя Дунюшка, до свидания. Крепко обнимаю тебя, моя голубушка, девочек, Петро. Сергей тоже шлет поцелуй вам всем.

Твой Владимир.

12 часов дня.

Идем дорогой. Понетаевка скрылась из виду. Впереди за холмом церковь села Успенского, как ближайший путеводительный маяк среди полей и холмов.

3 часа дня.

Отдыхаем в тени, у дороги. Провожу этот день, как и предполагал. В Полтаву теперь приходят юбилейные телеграммы. Кажется, затевалось какое-то чтение, Михаил Иванович⁵ готовил мою биографию и реферат, и все это мне пришлось бы воспринимать⁶. А теперь над головой у меня шелестят деревья, над дорогой шевелится овес. Чудесно. По дорожке прямо на нас валит толпа мужиков, целый отряд. Оказывается, опять "охрана" из-под Починков. Гонят их за село Глухово (на тракту из Арзамаса в Саров). Недавно мы встретили странника, который шел из Глухова. — "На тракту не дают остановки. Хотел переобуться, — гонят. Ступай подальше, переобувайся. Пастуха со скотом не пропускают..." А я было думал в этом Глухове, если там есть почтовая станция, бросить это письмо.

16 июля.

Вчера ночевали в деревне Зерновке, в крестьянской избе, вповалку с мужицкой "охраной". Наслушались всяких легенд и разговоров самого удивительного свойства, в том числе о "студентах". То, что по этому предмету толкуют наши хохлы, — еще истинная премудрость в сравнении с толками этих мужиков. Они поднялись еще до свету, а мы вышли в 5 часов. Теперь сидим в избе, в селе Глухове, на большом тракту из Арзамаса в Саров. Уже издали мы увидели пикеты, шалаши, караульных. В селе масса полиции, казаки, всякое начальство. Белого хлеба мы едва достали, — пришлось нашему спутнику выхватывать чуть не из печки. Народ дожидается, как у жел.-дорожных касс. Воды в колодцах не хватает: одних лошадей приходится поить около 400. "У хлебников силы-те не хватает", — говорят местные жители. Во всяком случае интересно. Что только будет, когда вся эта масса двинется сразу назад!

12 часов. Отдыхаем в ложочке, в тени кустов. Трава, кусты, овражек и синее небо с белыми облаками — вот теперь весь мой кругозор. А невдалеке пролегает дорога, по которой, согнувшись под котомками, валит богомолец. Сейчас шли версты две с харьковскими хохлами: старик, весь обросший, как вий. У него две котомки, палка с копьем на конце и на палке плетеная корзина с сухарями. Был в Иерусалиме. Хочет еще дойти до царя: "Буду прохать (просить), щоб вин унистожив базари у воскресение". Такие среди хохлов редки. Начетчик, только особого рода. Великороссы приводят все святых отцов, а этот ссылается на притчи и апокрифы. Все зло от того, что народ работает в воскресение. Вот за одно воскресение — кузька; за другое — жучок. — "Так нiчого й нема". Сын тоже отцовского типа — строгий, худощавый и фанатичный.

Идем теперь по дороге с телефоном, провели тоже для царя. Версты обозначены, и мы наблюдаем время (13? минут идем версту). У мостков на припеке сидят бедняги солдаты: "как бы кто не спортил моста". Между Глуховом (где пили чай) и Пузой мы шли с двумя солдатами, которые обходят овраг патрулем. Один, очень разговорчивый, жаловался на службу.

— Эх, землячок, вот я двадцать два года ходил по земле. Пришел на службу: не умеешь, говорят, ходить. Не так, говорят, ноги ставишь... Да меня ходить-то еще мать научила. Ничего, ходил. А тут — не умеешь...

Через некоторое время мы расстались. Они пошли осматривать, чтобы не было злоумышления в деревенском овраге, а мы выбрались на возвышение и пошли по жаре и солнцепеку. Между прочим, они говорят, будто перед проездом царя "на 4 часа запрут все деревенские дома и чтоб никто не смел выходить". Наверное чепуха: мужиков гонят на охрану и мужиков же запрут в избах. Во всяком случае толков все это вызывает массу... По дороге, среди богомольческого люда, то и дело попадаются официальные лица. Едут, а иногда и шагают урядники, скачут земские начальники, сегодня проехал жандармский полковник, искоса поглядев на нас, троих странников, в городском костюме и не ломающих перед ним шапки. Но толки о строгостях по тракту оказались пока преувеличенными: в Глухове у нас не опросили паспортов и урядник любезно оказал нам содействие (советом) при разыскании помещения, где бы напиться чаю.

Теперь Сергей и третий наш товарищ спят в тени, а я, вместо обычного дневника, пишу тебе это письмо. Я решил не вести подробного дневника, так как пошел просто для отдыха и для случайных впечатлений. Это решение и сказывается тем, что я пишу тебе это бесконечное письмо, которое сдам неизвестно где и когда (в Глухове почты не оказалось).

Идем пока благополучно, только я набил на левой ноге мозоль. Вчера она мне докучала сильно. Сегодня хозяйка в Глухове, славная, очень моложавая старуха, сказала мне: "Я бы тея, странничек, полецила, да ты цай не послухашь". Я послухал; она принесла лагун с дегтем и мазилку и вымазала мне дегтем всю "лапосню", то есть подошву. Представь, — стало много легче. Теперь в четырех верстах над жнивьем виднеется с нашей дороги церковь села Елизарьева, где мы собираемся пить чай, и я опять себе смажу "лапосню". — "Пойдешь назад, зайди, скажи спасибо", — говорила мне баба. Если пойдем на Глухово, — то непременно зайду. Но, кажется, на Глухово мы не пойдем. И теперь уже мужики жалуются, что "все колодцы высушили". Из Сарова шел человек, говорит: "чистая гибель". Потерял жену, искал три дня, нашел, и айда назад. Бог с ним, с Серафимом.

— Заварил батюшка Серафим кашу, — говорила та же хозяйка. — Не знаем мы, чего и будет.

— Если Серафим заварил, — пошутил я, — так должна быть вкусна.

— То-то, вот, не знам мы, — с сомнением закончила она.

И действительно, каша может выйти бедовая. Так как нашим маленьким караваном распоряжаюсь я, то я и решил: завтра идем из Дивеева в Саров с крестным ходом, посмотрим, что там делается, может быть переночуем, а на другой день, не дожидаясь ни царского приезда, ни других торжеств, — по добру, по здорову обратно на Арзамас, или на Ардатов, Досчатое и по Оке — в Растяпино. В Нижнем теперь Анна Николаевна⁷. И хочется, и нужно повидать ее... Товарищи проснулись. Надеваем сбрую и в путь. По тракту опять звенит колокольчик. Наверное скачет еще какое-нибудь начальство, только ни нам оно, ни мы ему не видны...

Прошли Елизарово, где пили чай в чайном обществе трезвости. Когда мы кончили, к маленькой чайной привалила целая толпа. Между прочим, — священник из Саратова с двумя иконами и с ним масса народа. Заняли чайную и все пространство кругом. Мы рады были, что убрались вовремя. Пришли в Дивеево еще рано. В монастырских гостиницах все занято. "Негде яблоку упасть", — говорила мне какая-то счастливица, устроившаяся ранее. Я надеялся разыскать мать Дорофею, свою знакомую по первому посещению Дивеева, но "она стала уже слабенькая" и живет в монастыре на покое. Устроились мы, поэтому, в селе, в тесной каморке сапожника. Кроме нас здесь остановились хоругвеносцы. Это — особое общество, состоящее преимущественно из купцов. Они платят взносы, шьют себе кафтаны с позументами и, в случае каких-нибудь духовных торжеств, являются и носят хоругви. Народ дюжий и довольно порой курьезный. Форма их только кафтаны. Идут без шапок, поэтому головных уборов их форма не предвидит. Мы имели случай видеть вчера дюжего молодца купчину, торжественно шествовавшего через площадь в боярском кафтане, из-под которого топырилось тоже боярское брюхо. А на голове у него была шелковая шапочка велосипедиста.

Здесь есть почтовое отделение. Кончаю и посылаю тебе это длинное послание. Пожалуй, это будет первое с сотворения мира письмо из Дивеева — в Сланик. Крепко обнимаю всех вас.

Твой Владимир Короленко.

Впервые опубликовано в книге "Избранные письма", т. 1, "Мир".

¹ Короленко с С. А. Малышевым.

² Описка Короленко: он работал на голоде в Лукояновском уезде в 1892 году.

³ Очерк "Дом No 13".

⁴ Записи, относящиеся к экскурсии 1903 года, с заголовком "Дивеево, Саров, Понетаевка. О царе. Мужицкие желания и т. д." перенесены в тетрадь с надписью на обложке: "Книга с выписками из старых записных книжек и из разных сочинений, нужных для статей".

⁵ Михаил Иванович Сосновский (1863—1925) — бывший политический ссыльный; по возвращении из Сибири поселился в Полтаве.

⁶ Пятидесятилетний юбилей Короленко в Полтаве был торжественно отпразднован в городском театре.

⁷ А. Н. Фейт — старинная знакомая семьи Короленко по Н.-Новгороду.

172

Н. Ф. АННЕНСКОМУ

29 июля 1903 г., Полтава.

Дорогой Николай Федорович.

Спасибо вам всем, моим друзьям, за привет в столь горестную минуту, как день исполнившегося пятидесятилетия. День этот я провел на дороге из Понетаевского монастыря в Дивеево. В первый раз "по возобновлении" (от своих бессонниц) совершил я опять эту экскурсию и очень доволен. Во-первых, убедился, что опять "могу": физическая усталость уже нимало не отражалась на сне. А, во-вторых, видел и слышал много любопытного — три дня шел пешком, то с богомольцами, то с охраной, ночевал с мужиками в избах и на сушилах, сутки провел в толпе, в Саровском лесу, где и ночевал под сосной, причем заснул на земле так крепко, что проснулся с насморком. Попытался из Дивеева послать заметку в "Русские ведомости", но мне теперь явно не везет: или конфисковала почта, или редакция побоялась печатать несколько умеренных, трезвых слов среди кликушеских воплей остальной прессы.

Огорчила меня судьба "Дома No 13"¹. А тут еще я забыл попросить, чтобы мне прислали хоть корректурные оттиски (и Вы тоже не догадались!). Как бы и вовсе не погибла рукопись. Пожалуйста, похлопочите, чтобы оставили два-три оттиска, а один пусть пошлют с надписью "корректура" мне в Плоешти. Кстати, адрес: D—lui Соstica Dobrogeanu Plojestl Romania Pentru W. Korolenko.

Ваши предположения относительно "кутузки", как видите, не сбылись: нигде у меня даже не спросили паспорта. Очевидно, — обладаю наружностию, внушающей доверие. Как всегда, я пошел в обыкновенном своем костюме, нимало не переряживаясь, за исключением, конечно, длинных сапогов. В Сарове, расположившись под сосной, — писал и пытался рисовать. Вообще — держал себя, как дома. Говорят, были случаи арестов "подозрительных лиц", но прибавляют, будто это были "шпионы". Бог его знает, правда ли, но слышал от многих.

Напишите, когда именно Вы предполагаете выехать. Авдотья Семеновна с детьми вернутся к первому сентября. Значит, и я с ними, а там — могу немедленно ехать Вам на смену. Рад бы застать Вас хоть дня на три.

Ну, еще до свидания. Пишите, пожалуйста. Всех обнимаю, начиная с теточки и кончая младшей из закадык².

Ваш Вл. Короленко.

P. S. Насилу разобрался с юбилейной литературой. Вчера здешние знакомые произвели подсчет: 310 телеграмм, не считая писем и "адресов". Признаться, я не ждал такого потока. Некоторые приветствия меня очень трогают: видно, что действительно в людях шевелилось что-то. Николай Константинович³ из Костромы прислал пожелание: прожить еще столько и еще полстолька. Из этого вижу, что он, должно быть, в хорошем настроении. Я ему написал, но без точного адреса: наугад в Кострому. Чехов, кроме подписи на телеграмме "Русской мысли", прислал отдельно: "Дорогой любимый товарищ, превосходный человек. Сегодня с особенным чувством вспоминаю вас. Я обязан вам многим. Большое спасибо. Чехов". Это одна из особенно приятных для меня телеграмм, потому что я его давно люблю (кстати: читали ли вы его "Дуэль"? Я как-то прежде пропустил. Если не читали, — прочтите. Не пожалеете). А человек он правдивый. Что он разумеет под словами "многим обязан" — положительно не знаю.

Ну, окончательно до свидания,

Вл. Короленко.

Уезжаю завтра, в шесть часов утра, на Одессу.

Публикуется впервые.

¹ Очерк не был разрешен к печати цензурой.

² Закадыками (закадычными друзьями) Короленко называл трех дочерей Т. А. Богданович.

³ Н. К. Михайловский.

173

А. П. ЧЕХОВУ

29 июля 1903 г., Полтава.

Дорогой Антон Павлович.

Вернувшись в Полтаву, я нашел среди других две телеграммы с Вашим именем. Одну — вместе с редакцией "Русской мысли", другую — просто от Чехова. Эта вторая мне особенно дорога, потому что я отношу ее не к пятидесятилетию и не к юбиляру, а просто к Короленку, который Чехова любит давно (с Садовой-Кудрино!)¹ и искренно. Крепко Вас обнимаю. Вы тоже, пожалуйста, примите это не как "ответ на приветствие". Мы как-то мало встречаемся, но мне не раз хотелось сказать Вам то, что говорю теперь. Всего Вам хорошего.

Вл. Короленко.

Передайте мой привет Вашей жене и сестре². — Я только что вернулся от Серафима Саровского. Провонял, бедняга, как Зосима у Достоевского³, а старик был хороший. Ехал я в поездах, битком набитых богомольцами, потом три дня шел пешком и наконец ночевал в Саровском лесу, в толпе (где нажил изрядный насморк). Много есть умилительного в этом потоке темной веры, и, несомненно, было немало "исцелений". Но меня все время не оставляла мысль о том, что наука не только умнее, но и много добрее: требует меньше, дает больше. В Рузаевке одно из первых моих впечатлений было: отец, истомленный и исстрадавшийся, несет на руках довольно большую девочку в поезд. Это они ехали за исцелением. Последнее мое впечатление была такая же группа в Арзамасе: муж, среднего возраста, выносил с поезда на руках больную жену. Это они возвращались, после страшных трудов и усилий, — без всякого результата. Я никогда не забуду их лиц. Сколько таких страданий и отчаяний приходится на несколько "распубликованных" исцелений... А сколько ухудшений болезни от усталости и лишений, наконец, сколько прямо преждевременных смертей...

Ну, еще обнимаю.

В. К.

Впервые опубликовано в книге "Чехов и Короленко. Переписка".

¹ С 1886 по 1890 год Чехов жил в Москве на Садово-Кудринской улице, 6. Здесь в 1887 году с ним познакомился Короленко.

² Мария Павловна Чехова (род. 1863 г.).

³ В романе "Братья Карамазовы".

174

ЖИТОМИРСКОМУ ГОРОДСКОМУ ГОЛОВЕ

[Конец июля 1903 г., Полтава]

Милостивый государь.

Вернувшись в Полтаву, я застал здесь любезное сообщение Ваше о том внимании, которым городскому самоуправлению родного мне Житомира угодно было почтить мою скромную литературную деятельность. Много причин соединилось вместе, чтобы сделать мне это приветствие особенно дорогим и приятным. Жизнь кидала меня далеко от места рождения, но память о родных местах сохранилась во мне живо и ярко. Затем — я глубоко чту идею, лежащую в основе местного самоуправления, и меня приятно волнует мысль, что представители этой идеи в родном городе пожелали выразить сочувствие скромному литературному работнику, а значит и строю мыслей, которые он по мере сил старался провести в жизнь. Наконец я глубоко тронут тем, что думе угодно было связать мое имя с делом просвещения в родном городе¹. Прошу Вас передать Житомирской думе это выражение искренних чувств, вызванных ее приветом. В ответ на добрые пожелания позволю себе, в свою очередь, пожелать родному городу дальнейшего процветания и развития, тесно связанных с развитием и расширением деятельности органов его самоуправления.

Позвольте прибавить к этому выражение искреннего уважения к Вам как представителю города.

Житомирский уроженец,

писатель Владимир Короленко.

Впервые опубликовано в "Киевской газете", 1903, No 181.

Печатается с авторской копии. Дата устанавливается предположительно.

¹ В Житомире в ознаменование пятидесятилетия Короленко в четырех народных училищах были учреждены стипендии имени Короленко.

175

В. Н. ГРИГОРЬЕВУ

15 сентября 1903 г., Полтава.

Дорогой мой Вася.

Думал было, что скоро увидимся, так как предполагал, что в сентябре придется ехать на смену Анненскому. Теперь получил отсрочку до конца октября. Значит отсрочивается и наше свидание.

Спасибо тебе за твой привет и твое пожелание особенно. Знаю, брат, хорошо, что надо бы быть не совсем таким, как был "до сих пор". Но... теперь уже вижу, что надо идти до конца, стараясь сделать, что можно, досказать, что хочется, не борясь уже с самим собою. Было время, когда я вступал в эту борьбу, было время, когда многое в себе и переделал. И в этом из всех людей ты мне всех больше помог в критическое и решительное время. Не знаю, — был ли бы я тем, что я есть и теперь, — если бы когда-то, в хороший весенний день судьба не свела меня на дворе и в аллеях Петровской академии с молодым офицериком. Наверное нет. И много раз я примерял свои поступки и даже настроение и мысли с тем, — что ты сказал бы и как отнесся бы к тому или другому. И часто это представление, одно представление о тебе — освещало мне выбор и дорогу, а твоя дружба подымала меня в собственных глазах и придавала решимость и силу. Ну, да это все ты знаешь. Теперь пора внутренней ломки и выработки не только "взглядов", но и самого себя — назади. Новые взгляды, конечно, еще приходят и будут приходить, но нового себя уже не сделаешь. Я уже махнул рукой и чувствую, что все буду до конца метаться в разные стороны, перебегать с одной тропинки на другую, вместо того, чтобы окончательно сосредоточиться на "художественной" работе. И спасибо тебе, мой дорогой старый друг и брат, что ты понял и это. Так я понимаю твое пожелание.

Читал ли ты заметку в "Русской мысли" обо мне? Она одна пытается сказать не одни лестные вещи, но и отрицательные. По-моему — правда — в самой этой попытке и в "количественной" оценке. На звание очень крупного художника я никогда не претендовал, и указание на многие недочеты в этой области находит отклик в моем внутреннем чувстве. Но "качественно", мне кажется, он не прав: никогда я не ставил "границ", и мое мировоззрение далеко не так узко. Не прав и в том, что я "не вижу" своих лиц, но это второстепенное. Главное в том, по-моему, что за ближайшим достижимым для меня не стена, а бесконечность, и поэтому Альд¹ совсем не упоминает о "Тенях", "Ночью", "С двух сторон", "На Волге", которые бы нарушили целость его схемы, и очень односторонне упоминает о "Стукальщике"², "Марусе"³ и последних сибирских рассказах. В "Морозе", например, нравственная оценка факта совсем не в достижении определенного результата и не в жалости. А если бы мой Микеша⁴ даже достиг цели своих стремлений (в тюрьму!), то ведь за этим опять целая бесконечность стремлений. Также и за теми горами, которые теперь загораживают нашу дорогу, — есть и тюрьмы, и опять горы, и вообще — трудный, бесконечный путь. Я только верю, что впереди будет все светлее, что стремиться и достигать стоит, что, кроме нашего маленького смысла, есть еще бесконечно большой смысл, который, однако, преломляется в наших капельках смысла и в наших стремлениях. И я думаю, что эта вера нисколько не глупее и не ниже пессимизма. Но, кроме этого, я еще убежден, что тот же великий смысл и стремление к бесконечному отражаются также и в наших попытках ставить и решать все новые конечные задачи — правды человеческих отношений. А автор, по-видимому, намекает, что мои "Огоньки" — конституция, а затем — я удовлетворен, и искать мне больше нечего. Мне кажется, — что это тоже своего рода схема и автор обрезал у меня многое, что под нее не подходило.

Крепко обнимаю тебя, дорогой мой Вася, а также и всех твоих. Всего тебе хорошего. Будь здоров.

Дуня и дети тоже целуют.

Твой Вл. Короленко.

Полностью публикуется впервые.

¹ Ю. Альд (Юлий Исаевич Айхенвальд) (1872—1928) — литературный критик — импрессионист, автор трехтомного сочинения "Силуэты русских писателей". В данном случае имеется в виду его статья о В. Г. Короленко, напечатанная в 8 книге "Русской мысли" за 1903 год.

² "Временные обитатели подследственного отделения", позднее — "Яшка" (см. I том наст. собр. соч.).

³ "Марусина заимка" (см. 1 том наст. собр. соч.).

⁴ Из рассказа "Государевы ямщики" (см. 1 том наст. собр. соч.).

176

М. М. КОЦЮБИНСКОМУ

5 октября 1903 г., Полтава.

Многоуважаемый
Михаил Михайлович!

Очень Вам признателен за письмо и за сообщенные в нем сведения. Я очень рад, что, значит, в Чернигове те биографические данные, какие только можно добыть относительно Глеба Ивановича, — теперь не будут лежать под спудом и увидят свет. Жаль, конечно, что ждать еще долго, но что же делать. Меня это интересует, во-первых, как искреннего почитателя и друга покойного Глеба Ивановича, а, во-вторых, еще и потому, что душеприказчики Павленкова обратились ко мне с просьбой написать биографию Успенского для их биографической библиотеки. Разумеется, приступать к этой работе без всяких почти данных — очень трудно. Хотелось бы думать, что имеешь в руках хотя бы все, что можно иметь в данное время. Для этого я и предпринял поиски в Чернигове и других местах и, конечно, могу только радоваться, что встретился на этом пути с архивной комиссией. Разумеется, придется подождать, пока материалы эти появятся.

Желаю Вам всего хорошего. Вместе с этим шлю Вам на добрую память три свои книжки.

Вл. Короленко.

P. S. Если доведется быть в Полтаве, — "не мынайте нaшоi хаты" (кажется, так?). Я очень жалел, что не повидался с Вами вторично. Прилагаю письмо моей жены с некоторой просьбой к Вам.¹

Впервые опубликовано в журнале "Печать и революция", 1927 г. No 5. Печатается по копии с автографа присланной музеем M M. Коцюбинского в Чернигове.

Михаил Михайлович Коцюбинский (1864—1913) — выдающийся украинский писатель-демократ и реалист. Знакомство Короленко с Коцюбинским состоялось в Полтаве во время открытия памятника Котляревскому осенью 1903 года. Письмо это является ответом на сообщение Коцюбинского, что материалы для биографии Г. И. Успенского, собранные Черниговской архивной комиссией, предполагается опубликовать в одном из ближайших выпусков "Трудов" комиссии.

¹ А. С. Короленко просила Коцюбинского прислать его сочинения для библиотеки-читальни им. Гоголя в Полтаве.

177

Л. Н. ТОЛСТОМУ

4 января 1904 г., Полтава.

Глубокоуважаемый Лев Николаевич.

На днях я прочитал в газетах, что у Вас были уральские казаки, с которыми Вы вели беседу о "Беловодии". Быть может, Вам будет интересно прочитать путешествие в эту сказочную страну, изложенное одним из казаков, совершивших это путешествие¹. Если я правильно угадываю инициал Вашего посетителя, то это должен быть Логашкин; некоторые сведения о нем Вы найдете на стр. 14—15 книги ("Путешествие уральских казаков в Беловодское царство"), которую я посылаю одновременно с этим письмом. В главе IX (стр. 78 и др.) есть эпизод, показывающий, какое глубокое значение для этих темных, правда, людей имеет данный вопрос. Краткую его историю я изложил в предисловии. Их поездка к Вам есть как бы продолжение того же путешествия в Беловодию с целью разобраться и найти истину по вопросу, имеющему для них и отвлеченное, и самое насущное значение².

Искренно уважающий

Вл. Короленко.

Впервые опубликовано в книге "Избранные письма", т. 3, Гослитиздат. Печатается по оттиску в копировальной книге.

¹ См. письмо 137.

² Л. Н. Толстой ответил Короленко письмом от 20 января 1904 года, в котором выражает благодарность за присланную ему книгу.

178

Ф. Д. БАТЮШКОВУ

8 января 1904 г., Полтава.

Дорогой
Федор Дмитриевич.

В свою очередь Ваше письмо меня тоже очень обрадовало. Из Петербурга Вы один мне пишете о тамошних "замечательных происшествиях", а происшествие с кишиневскими мерзавцами поистине замечательное и для меня очень радостное¹. Пусть знают подлецы, как на них смотрит интеллигентная Россия. Чудесно!

Не огорчайтесь очень выпадом Энгельгардта². Во-первых, гром не из тучи. Во-вторых, — я, правда, думаю, что полемика с нововременцами на их жаргоне вещь неблагодарная. Во-первых, — в ругательствах они несомненно сильнее, а во-вторых, этим их и не проймешь. Но в данном случае по существу — Миклашевский не совсем неправ. "Неделя" еще при старике Гайдебурове потеряла облик порядочного органа. На совести "старика" был уже Дедлов³, который писал в той же "Неделе" всякие мерзости, на его же совести было теоретическое, якобы "народническое" юдофобство, он же во благовремении писал (или печатал) статьи против "господско-правового порядка", угождая, на якобы народнической подкладке, порядку полицейскому. Вообще — серьезно можно бы поговорить и о прежней "Неделе", хотя, конечно, с точки зрения тактической, в данное время этого делать не следовало, потому что все-таки для "теперешних" Меньшиковых⁴ и Энгельгардтов и отожествление с прежней "Неделей" — много чести.

Не очень также огорчайтесь нападками этих рыцарей лично на Вас. Это тот же прием, какой употребил Буренин по поводу В. Г. Подарского, нападая на В. Г. Короленко⁵. Как видите, В. Г. Короленко от этой канонады нимало не ущербился, да и вообще — лучше встречать свое имя в "Новом времени" в сопровождении ругательств, чем — сохрани бог — похвалы. В первом случае обругиваемый оказывается в компании довольно блестящей. Ну, а во втором... Одним словом — не дай бог.

Теперь о нас. Все здоровы. Девочки начали уже ходить в гимназию. Они все порывались дать Вам телеграмму: "приезжайте на елку", но оставили это предприятие ввиду безнадежности и обещания Вашего приехать на масленицу. Я тоже здоров, принялся довольно плотно за работу. Пишу новый рассказ⁶, который меня очень интересует и идет хорошо. Кроме того, в виде отдыха, написал две-три рецензии, которые появятся, вероятно, в январской книжке. Вообще — чувствую себя хорошо.

Николай Федорович — ни строчки не написал после моего отъезда из Петербурга. Хотел через Вас передать ему несколько теплых слов, но ввиду всем известной Вашей деликатности, — боюсь, что Вы передадите не совсем точно.

Привет от всех нас.

Вл. Короленко.

P. S. Простите, что пишу на клочках. Добился до того, что нет ни одного цельного листка!

Ахшарумова зовут Дмитрий Дмитриевич⁷. Письмо передам. Вчера его видел. Он очень просит оттисков не меньше 25-ти. Имя отчество вписал и в письме, и на конверте.

Впервые опубликовано в книге "Письма" под редакцией Модзалевского.

¹ В письме от 4 января Батюшков сообщил Короленко об изгнании двух подстрекателей кишиневского погрома со съезда деятелей по техническому образованию.

² Н. А. Энгельгардт — сотрудник "Недели" и "Нового времени". Речь идет о нападках Энгельгардта на Батюшкова за помещенную в журнале "Мир божий" статью Неведомского (Михаила Петровича Миклашевского) — критика марксистского направления. В этой статье были допущены резкие выражения по адресу П. А. Гайдебурова (1841—1893), редактора "Недели" с 1876 года.

³ В. Л. Дедлов (Кигн) (1856—1908) — журналист, беллетрист, сотрудник "Недели".

⁴ М. О. Меньшиков (1859—1919) — публицист, сотрудник сперва "Недели", а затем "Нового времени".

⁵ В. П. Буренин — критик и журналист, сотрудник "Нового времени". В No 9030 "Нового времени" за 1901 год была напечатана пародия Буренина на рассказ Короленко "Мороз", в которой заключались выпады Буренина против критика В. Г. Подарского (псевдоним Русанова-Кудрина), а попутно против Короленко. 28 апреля 1901 года Короленко писал жене: "Подарский разнес в мартовской книжке Суворина, его юбилей и "Новое время". А так как Подарский подписывается В. Г., то Буренин вообразил, что это непременно я... Между прочим, удивляется, какие это (разумей глупые) критики хвалили "Слепого музыканта". Если бы стоило, я мог бы указать, что этот глупый критик был сам Буренин. Но, разумеется, я отвечать не буду" (см. в 8 томе наст. собр. соч. рецензию "В. П. Буренин. Театр").

⁶ Вероятно, рассказ "Феодалы".

⁷ Д. Д. Ахшарумов (1828—1910) — петрашевец, автор воспоминаний, частично напечатанных в "Мире божьем" (1904, книги 1, 2, 3). В это время жил в Полтаве.

179

Ф. И. ШАЛЯПИНУ

11 января 1904 г., Полтава.

Милостивый государь
Федор Иванович.

По поручению моих земляков, украинцев, позволяю себе обратиться к Вам с нижеследующей просьбой. В половине февраля, приблизительно около 17-го, в Петербурге предполагается концерт, посвященный известному композитору Лысенку¹ и составленный из его произведений. Устроители считали бы большим залогом успеха этого вечера (во всех отношениях), если бы могли заручиться Вашим согласием — исполнить в предполагаемом концерте несколько номеров из лысенковских композиций. Своим согласием Вы заслужили бы признательность многочисленных почитателей Николая Виталиевича и помогли бы им усилить значение предполагаемого чествования этого заслуженного работника на родственной и Вам ниве. Лично я буду очень признателен за возможно скорый ответ по следующему адресу: Полтава, Мало-Садовая, дом Будаговского, Владимиру Галактионовичу Короленко.

Примите уверение в искреннем уважении

Вл. Короленко.

Публикуется впервые. Печатается по оттиску в копировальной книге. На полях оттиска отметка Короленко: "Послано заказным. Ответа не удостоили!"

Федор Иванович Шаляпин (1873—1938) — известный артист.

¹ Николай Витальевич Лысенко (1842—1912) — крупнейший украинский композитор, автор опер "Наталка Полтавка" и "Тарас Бульба", собиратель украинской народной песни.

180

А. С. КОРОЛЕНКО

6 февраля 1904 г., Петербург.

Дорогая моя Дунюшка.

На этот раз имею сообщить не совсем обычные и довольно неприятные новости. Вчера, в семь часов утра, явились к Анненскому с обыском. Мы все еще или спали, или были в постелях. Ко мне в комнату вошла Александра Никитишна¹ и сообщила о приходе этих гостей. Ко мне они не являлись довольно долго. Я успел одеться, посидел у себя, потом вышел в комнату Николая Федоровича, где старик пристав, двое околодочных и еще какой-то штатский господин шарили в бумагах. Продолжалась эта история до двенадцати и трех четвертей. Обыск происходил от охраны, причем Николаю Федоровичу сразу было предъявлено распоряжение "о задержании его при охранном отделении". После Николая Федоровича обыскали комнату Ал. Никитишны, а затем и мою. У Николая Федоровича нашли пятнадцать номеров "Освобождения"², писанное произведение Л. Толстого "Царю и его помощникам", первый номер журнала "Жизнь", заграничного издания³, и еще два-три таких же пустяка. В середине обыска приехал еще один полицейский и, отозвав пристава в сторонку, пошептал что-то, и затем они предъявили мне требование — явиться в охранное отделение в три часа дня. В двенадцать часов Николая Федоровича от нас увели...

Ты легко поймешь, какое впечатление все это произвело на нас... В два часа была панихида по Николае Константиновиче⁴, народу было далеко не так много, как раньше, но все-таки порядочно, и публика была под впечатлением уже двух потерь...

В три часа я отправился в охранное отделение (Мойка, 12). Помещается оно в том самом доме, где умер Пушкин!.. Поднявшись по грязной лестнице, в коридоре я увидел, как мне показалось, шубу и шапку Николая Федоровича на вешалке. Затем, посидев в приемной, был вызван в отдельную комнату, где молодой, очень приличный и вежливый жандармский ротмистр произвел мне допрос не то в качестве свидетеля, не то, отчасти, обвиняемого...

Оказалось следующее, довольно-таки удивительное дело: Николай Федорович обвиняется в произнесении речи зажигательного характера на могиле Николая Константиновича! А удивительно это потому, что в действительности ни я, ни он не говорили ни одного слова. Ты знаешь, как часто говорит он при разных случаях. А тут, как раз, не говорил. Он был сильно утомлен, нервен, наконец — просто Николай Константинович нам был слишком дорог, и оба мы боялись, что разнервничаемся. Поэтому мы стояли даже не у могилы. Николай Федорович раз попытался было проникнуть в толпу, но ему сделалось дурно, и мы его увели. И вот, — единственный раз, когда Николай Федорович не произнес ни слова в таком случае, когда все ожидали его речи, — его арестуют именно за речь!.. Когда, очень удивленный этим обвинением, я написал свой ответ, офицер прочитал, замялся и сказал: "Вам, извините, нужно еще ответить на вопрос: какую речь Вы произнесли сами? У нас есть донесение и об Вас". Я, конечно, ответил и о себе. Офицер объяснил мне это "недоразумение" тем, что в толпе во время речей называли наши имена: — Кто это говорит? — Анненский. — А это кто? — Короленко. — А затем чье-то восклицание, может быть, просто из толпы о "политической свободе" — и приписали ему, а быть может, дескать, не он, — так евоный друг. Недоразумение тем более возможное, что даже в некоторых газетах приводили наши имена: "говорили Вейнберг⁵, Короленко, Анненский". Между тем и Вейнберг тоже не говорил ни слова.

Итак — пустое недоразумение, — и человека без церемонии схватили... Офицер обнадежил, что, как только выяснится дело, — его отпустят. Вчера вызвали еще Вейнберга, который дал подробные показания о речах, которые слышал, и потом подтвердил все, что говорил и я. Да, разумеется, и выяснить все это не трудно: дело было днем и публично!

Теперь ждем, — что будет дальше, и при каждом звонке оба с теточкой ⁶ обращаем взоры к дверям, в надежде увидеть в них освобожденного узника.

Вот какие дела. Это, разумеется, окутало мое личное положение еще большим туманом, так как теперь уже фактически вся редакционная ответственность лежит на мне. Впрочем, надеюсь завтра сообщить тебе о возвращении Николая Федоровича.

Твоих писем получил три. Одно — с некоторым запозданием, потому что писано на редакцию и попало в два дня праздников. Другое и третье своевременно, но... в них очень мало о ваших полтавских делах. Мне все интересно.

Подписка идет отлично, и с внешней стороны все благополучно. Я здоров. Сначала нервничал, просыпался часа в четыре-пять, а иногда и не мог после этого заснуть. Теперь опять укрепился. Пиши, Дунюшка, твое письмо, слова (даже, между нами, — твои ошибочки) — мне теперь особенно нужны, милы, дороги. Время, Дунюшка, трудноватое.

Обнимаю тебя крепко. Девочкам за письма, хоть и коротенькие, спасибо. Тете мой поцелуй.

Еще и еще крепко обнимаю.

Твой Вл. Короленко.

P. S. В департаменте полиции не знали об аресте Анненского. Это самостоятельное распоряжение охраны.

Публикуется впервые.

¹ А. Н. Анненская.

² "Освобождение" — зарубежный журнал, издававшийся в Штутгарте П. Б. Струве.

³ После закрытия журнала русских марксистов "Жизнь" в 1901 году несколько номеров его вышло за границей.

⁴ Н. К. Михайловский скончался 27 января 1904 г.

⁵ П. И. Вейнберг.

⁶ Теточкой в семье Анненских и Короленко называли А. Н. Анненскую.

181

А. С. КОРОЛЕНКО

10 февраля 1904 г., Петербург.

Дорогая моя Дунюшка.

Дела плохи: Николая Федоровича не отпустили и, по всему видно, — не хотят отпустить, придравшись к случаю и сводя еще какие-то счеты. И случилось это как раз в такое время, когда Николай Федорович собирался сам избавиться от всяких посторонних дел и заняться исключительно редакцией "Русского богатства". Он мне это сказал положительно, да иначе было и невозможно. Теперь как раз его взяли и, кажется, не оставят в Петербурге.

Ты, конечно, понимаешь, как все это меня волнует, тем более что неизвестно ничего относительно дальнейших намерений начальства. Да если даже вышлют и недалеко, — все равно в редакции он не будет, и здесь лишь я да Александр Иванович¹. Хочу собрать товарищей и потолковать серьезно о положении журнала. Но пока — Дунюшка, ты мне очень, очень нужна. К счастию, все это стряслось в такое время, когда моя болезнь в значительной степени (если не совсем) миновала. Но все же я чувствую, что нервы начинают разыгрываться. Я придумал: завести правильный режим, выйти из пребывания "на бойком месте" и поселиться самостоятельно. Если тебе можно, — приезжай (только, ради бога, побереги здоровье). Поселимся в гостинице, и я примусь настоящим образом за журнальную работу, а ты, Дунюшка, и поможешь мне (в корректурах и т. п.), и поддержишь. Минута жизни теперь — трудная, и я жду мою Дунюшку. Вместе — как-нибудь одолеем все это. Я даже до твоего приезда не строю никаких планов. Девочки, думаю, поймут, почему я отнимаю у них еще и тебя, а я мечтаю о том, как мы с тобой встретимся, все обдумаем и будем вместе работать. Эта мысль меня успокаивает и придает бодрости. Соберись недели на три, в Москве остановись на день и телеграфируй о дне выезда и приезда.

А пока — до свидания. Целую всех.

Твой Владимир.

Публикуется впервые.

¹ А. И. Иванчин-Писарев.

182

Н. В. и С. В. КОРОЛЕНКО

6 марта 1904 г. [Петербург].

Дорогие мои девочки.

Мама вчера, наконец, побывала у доктора. Нужно побывать еще раз, а затем — она помышляет и об отъезде. Я выеду только 23-го, так как у меня 22-го собрание пайщиков "Русского богатства". Оба мы — здоровы.

Я очень жалел, что вы не ездили с нами в Ревель¹. Город очень интересный, с очень сильным историческим колоритом. На горе, охваченной когда-то кругом валами или защищенной отвесными скалами, — до сих пор сохранились старые башни, части валов, церкви того времени (и даже дома) — когда здесь жили рыцари. Любопытно, что эта история как-то, не прерываясь, дошла до нашего времени, и многие нынешние бароны живут в тех же домах, где лет 300—400 назад жили их предки, носившие латы и плащи с крестами. Улицы узенькие, кривые, перепутанные, по бокам то и дело тянутся каменные стены, ворота низенькие, с окованными воротинами, в стенах еще сохранились толстые кольца: это когда-то улицы по заходе солнца запирались цепями... Так и кажется, что вот-вот из какого-нибудь старого двора выедет отряд латников. В одной церкви (когда-то католической, потом перешедшей, после реформации, к лютеранам) есть ниша, в рост человека. Там за железной решеткой помещались еретики. Нишу открывали во время богослужения, и набожные молящиеся католики могли видеть мелькающую из-за решетки фигуру и бледное лицо отступника. Под этим кремлем, внизу был расположен другой город — мещанский и купеческий. Такой же старинный, с такими же улицами и тоже обнесенный стенами. От внешних врагов оба города защищались сообща и, кроме того, постоянно воевали друг с другом. Рыцари ездили в купеческий город не иначе, как со свитой. В полугоре, господствуя над нижним городом, стоит башня, которая называется Kick in die K?ck. Это значит — "смотри в кухни". Говорят, из этой башни хищные кнехты наблюдали за городом, расстилающимся внизу. Если у богатого горожанина была свадьба, пир, жарили, например, быка, — то ворота башни внезапно отворялись, толпа кнехтов, а может, и бедных рыцарей кидалась вниз, хватали, что было можно и опять скрывались в "вышгороде"... В нижнем городе есть клуб черноголовых — это старинное купеческое братство, основанное в Риге и в Ревеле святым Маврикием (этот святой был негр) для защиты мирных торговцев. Теперь это просто — коммерческий клуб, заседающий в том же доме и в той же зале, где когда-то купцы собирались и обсуждали планы защиты от хищников рыцарей... Когда-нибудь непременно съездим с вами туда, особенно если Николай Федорович будет там жить долго.

Ну, до свидания, милые мои девочки. Будьте здоровы. Спасибо тете за ее письма. А вы, мошенницы, что-то не очень пишете.

До свидания. Всем знакомым привет.

Ваш Вл. Короленко.

Мама еще спит, а я хочу отправить письмо, чтобы пошло сегодня.

Публикуется впервые.

Софья Владимировна Короленко (род. в 1886 г.) — литературовед, редактор сочинений Короленко, директор музея Короленко в Полтаве. Наталья Владимировна Короленко-Ляхович (1888—1950) — литературовед, редактор сочинений Короленко.

¹ Короленко с женой приехали в Ревель 29 февраля 1904 г. для свидания с высланным туда из Петербурга Н. Ф. Анненским.

183

В. М. СУХОТИНОЙ

[14 апреля 1904 г., Полтава.]

Милостивая государыня.

В свою очередь готов согласиться с Вами относительно некоторых из Ваших замечаний общего характера. Мне трудно, разумеется, пускаться в подробности относительно того, насколько эти замечания подходят или не подходят к данному, частному случаю, вернее — насколько данное произведение соответствует выработанной Вами общей формуле. Да это и не нужно. Я признал и ранее, что в Вашей работе есть очень заметные элементы художественного дарования. А все его недостатки, кажется мне, истекают из основного мотива, который Вы сами выразили в письме: "если бы я страдала честолюбием, стремилась к этой, как бишь ее, — гласности, то, вероятно, я стала бы писать иначе, стала бы применяться ко "вкусам публики" и отложила бы в сторону самоудовлетворение". Между честолюбием и "гласностью", между работой для публики и применением к ее дурным вкусам — нет решительно ничего общего. Когда-то английское психологическое общество спросило лучших артистов, что они испытывают, играя на сцене, — полное ли забвение всего окружающего или сознание своего положения. Огромное большинство действительно лучших артистов ответили, что в самые сильные моменты подъема — они особенно ясно ощущают свою связь с человеческой массой, с зрителями, подымают эту массу и сами получают от нее своего рода подымающие импульсы. То же и оратор, и музыкант, и писатель. И это потому, что слово дано человеку не для самоудовлетворения, а для воплощения и передачи той мысли, того чувства, той доли истины или вдохновения, которым он обладает, — другим людям. И это до такой степени органически связано с самой сущностью слова, что замкнутое, непереданное, неразделенное, — оно глохнет и умаляется. В Ваших словах мне чувствуется некоторый умственный аристократизм, который прежде всего вреден для Вашей же работы. Слово — это не игрушечный шар, летящий по ветру. Это орудие работы: он должен подымать за собой известную тяжесть. И только по тому, сколько он захватывает и подымает за собой чужого настроения, — мы оцениваем его значение и силу. Поэтому автор должен постоянно чувствовать других и оглядываться (не в самую минуту творчества) на то, — может ли его мысль, чувство, образ — встать перед читателем и сделаться его мыслию, его образом и его чувством. И вырабатывать свое слово так, чтобы оно могло делать эту работу (немедленно или впоследствии — это вопрос другой). Тогда художественные способности растут, оживляются, крепнут. Замкнутые в изолированном самоудовлетворении, они все утончаются, теряют силу и жизненность, хиреют или обращаются на односторонние, исключительные настроения, чисто экзотического характера. Угождение вкусам толпы — это значит стремление взять у толпы ее вкусы и усилить их своей передачей. Это, конечно, низость. Но она не имеет ничего общего с процессом обратным: стремлением воплотить и передать массе то задушевное, что свободно и искренно выросло в собственной душе, независимо от того, принадлежит ли оно исключительно Вам или есть также и у других в той или другой мере... В Вашей работе, наряду с несомненными, по моему мнению, признаками дарования, есть и эта ослабляющая экзотичность. И это, думаю, потому, что, по тем или другим причинам, Вы относитесь так презрительно к "этой, — как бишь ее, — гласности".

Я Вас совсем не знаю и, конечно, при этих условиях советовать что-нибудь неуместно. Но я могу пожелать Вам — начать работать именно для гласности, для печати, что-нибудь хоть не особенно тонкое, но непременно такое, что может быть сразу понято и воспринято. Впоследствии, испробовав всю здоровую сторону такой работы и такой связи с живым делом, можно, все не теряя этой связи, утончать эту работу все более и более, не рискуя остаться в пустом пространстве.

Впервые опубликовано в книге "Избранные письма", т. 3, Гослитиздат. Печатается по черновику письма. Датируется на основании отметки в записной книжке об отсылке письма. В редакторских книгах Короленко записаны в 1903 году четыре рукописи В. М. Сухотиной. Излагая кратко их содержание, Короленко отметил: "Подробности очень ярко порой остаются в памяти, но целое спутано". Произведения Сухотиной в "Русском богатстве" напечатаны не были.

184

С. В. КОРОЛЕНКО

11 мая 1904 г. [Петербург].

Дорогая моя Сонюшка.

То, о чем ты пишешь, — очень серьезно, и об этом придется много переговорить. В общем — я за тебя: конечно, хорошо в промежутке посмотреть жизнь и попробовать свои силы. Тут дело только в том, что деревня для учительницы не то, что для других. Это — страшный, утомительный труд при очень тяжелых условиях. Во всяком случае — переговорим об этом подробно, и я первый очень порадуюсь, если это можно будет устроить. Ах, Софьюшка, — здоровья, здоровья! С ним человек и сильнее, и свободнее.

Ну, до свидания! Спасибо и Наташеньке за недавнее письмо. Поцелуйте тетю.

Ваш В. Короленко.

Публикуется впервые. Настоящее письмо является ответом на письмо старшей дочери Короленко — Софьи Владимировны, в котором она писала о своем намерении сразу после окончания гимназии поехать в деревню учительницей.

185

В "БИРЖЕВЫЕ ВЕДОМОСТИ"

[5 июля 1904 г., Джанхот.]

М. Г.

Вы желаете знать, какое впечатление производит на меня настоящая война. Вопрос имеет огромное значение, и я не вижу причины для уклонения от ответа, тем более, что впечатление мое, как, думаю, и многих еще русских людей, разных профессий и положений, совершенно определенное: настоящая война есть огромное несчастие и огромная ошибка. Приобретение Порт-Артура и Манчжурии я считаю ненужным и тягостным для нашего отечества. Таким образом даже прямой успех в этой войне лишь закрепит за нами то, что нам не нужно, что только усилит и без того вредную экстенсивность наших государственных отправлений и повлечет новое напряжение и без того истощенных средств страны на долгое, на неопределенное время. Итак — страшная, кровопролитная и разорительная борьба из-за нестоящей цели... Историческая ошибка, уже поглотившая и продолжающая поглощать тысячи человеческих жизней, — вот что такое настоящая война на мой взгляд. А так как для меня истинный престиж, то есть достоинство народа, не исчерпывается победами на поле сражений, но включает в себя просвещенность, разумность, справедливость, осмотрительность и заботу об общем благе, — то я, не пытаясь даже гадать об исходе, желаю прекращения этой ненужной войны и скорого мира для внутреннего сосредоточения на том, что составляет истинное достоинство великого народа.

Вопрос о том, отвлекает или не отвлекает война наших писателей от ранее намеченных работ, — считаю, ввиду огромного и мрачного значения войны для настоящего и будущего нашего отечества, — столь маловажным, что, простите, распространяться о нем не стану.

Прошу принять уверение в совершенном уважении

Вл. Короленко.

Впервые опубликовано в книге "Избранные письма", т. 2, "Мир". Печатается по черновику письма. Дата определяется на основании авторской даты в сопроводительном письме к редактору "Биржевых ведомостей". Настоящее письмо является ответом на обращение редакции газеты к Короленко от 14 июня. Письмо Короленко в газете опубликовано не было.

186

С. Д. ПРОТОПОПОВУ

5 октября 1904 г., Полтава.

Дорогой Сергей Дмитриевич.

Спасибо за письмо и за письма. И меня, и Авдотью Семеновну интересуют маленькие нижегородские события, и мы всякий раз прочитываем письмо вместе.

У нас тоже маленькое семейное событие: Соня, как Вы знаете, кончила в этом году гимназию и захотела год провести за работой учительницы. Я ничего против этого не имел, Авдотья Семеновна тоже (хотя и скрепя сердце). И вот четыре дня назад наша Соня поехала уже в Пирятинский уезд, в глухое село. Ей 17 лет, и это первая самостоятельная поездка в ее жизни. Мы получили от нее письмецо еще с дороги, с железнодорожной станции Яготин, где ей пришлось нанять лошадей и ехать еще 20 верст... А затем — незнакомые люди, незнакомое место и новое дело. Маленький жизненный подвиг (в ее условиях — конечно), и я думаю, что он будет ей полезен. По слабости родительской мы ее уговаривали взять место поближе к Полтаве, в селе, где есть знакомые, хорошие люди. Но она не согласилась ни на какие смягчения и не позволила матери проводить ее до места. А между тем даже билет в кассе железной дороги брала себе первый раз в жизни!.. Впрочем, поехала весело и с интересом. Теперь получили одно письмецо с дороги и ждем другого, — уже с места...

О газетных проектах я уже знаю и еду с тем большим интересом в Петербург, хотя... Бог знает еще, что из этого всего выйдет. Скабичевский — старая развалина (между нами сказать), Южаков¹ стоит между лагерем "Русского богатства" и правым крылом туманного народничества. Воронцов² — самый центр последнего. Если так, — меня в "Сыне отечества"³ не будет, но я думаю, что Вы ошибаетесь. Мне о газете этой писал Пешехонов⁴, человек другого склада, и я думаю, что линия заканчивается Южаковым и не идет далее в неопределенное пространство. Все это я пишу только Вам. Не хочется, чтобы прежде времени шли толки, может быть, и не имеющие оснований. Приеду в Петербург (вероятно, еще в октябре) и тогда разберусь во всем этом. Будет, впрочем, очень глупо, если и газеты начнут спорить об "идеализме" вместо того, чтобы бороться с реальным произволом. Дело это, во всяком случае, не газетное.

Крепко жму Вашу руку, Авдотья Семеновна тоже.

Ваш Вл. Короленко.

Полностью публикуется впервые.

¹ Сергей Николаевич Южаков (1849—1910) — народник, публицист, член редакции "Русского богатства", в котором вел иностранное обозрение.

² Василий Павлович Воронцов (1847—1918) — экономист, публицист-народник.

³ Ежедневная газета, выходила в Петербурге с 1862 года.

⁴ Алексей Васильевич Пешехонов (1867—1934) — статистик, публицист, член редакции "Русского богатства".

187

С. В. КОРОЛЕНКО

19 октября 1904 г., Полтава

Дорогая моя Сонюшка.

Прочел я здесь твое письмо к маме и Наташе, где ты пишешь о "трудности учения"¹. Я много думал об этом. Все теперь, что до тебя относится, так сильно занимает мои мысли, как мои собственные дела и дальше больше. Отсюда — мои советы, которые, может быть, тебе и надоедают. Ну, что ж, — что не идет к делу, брось. А может, что и пригодится.

Теперь меня занимают две вещи. Я здесь говорил с докторами. Говорят, что эта боль губ² может означать и сифилис. А это опасно. Вы, как учительницы, обязаны заботиться не только о себе, но и о детях. Поэтому необходимо послать деда с запиской к фельдшеру и попросить его написать, что это и не опасно ли для детей. Ведь пьют все из одной кадки и одним ковшом.

Второе — о дисциплине. Ее ввести необходимо. Разумеется, это не легко, но и не так уж трудно, нужно захотеть и проводить настойчиво, хоть и мягко. Не было ли бы полезно произвести рассадку: отсадить второгодников отдельно. Значит, у тебя отделится группа, которая уже должна понимать, как сидеть в классе. Затем — всем объявить, что теперь уже ты требуешь тишины, что пора уже понять, где они, и следить за теми, кто кричит больше других. Вообще, деточка, обдумай, какую реформу произвести, и начни ее проводить. Если ты скажешь себе, что это нужно и возможно, то уже половина сделана. Необходима обдуманность и спокойствие. Чтобы справиться с толпой, нужно так приглядеться к ней, чтобы для тебя это уже была не толпа. "Раздели и повелевай". Отдели второгодников, если нужно — отдели девочек; если еще нужно — отсади шалунов. Не будет ли полезно завести, например, перекличку. На это время они должны сидеть тихо, отзываться по одному, объяснять толково и опять без шума, кого нет и почему. В это время ты и можешь приучать их к порядку. Попробуй вызывать некоторых к доске, и пусть тебе пишут или складывают буквы. Остальные должны следить молча, отвечать только на вопросы. Вообще — необходимо придумывать и изобретать способы — непременно приучить их к порядку и из толпы зверьков делать сознательную толпу, следящую за учением и добивающуюся сообща результатов. Тогда и тебе, и им станет легче. Запускать этот беспорядок опасно, — после будет труднее. Ведь сидели же они тихо, когда думали, что я — инспектор³. Нужно ввести это в привычку. И притом, не надеясь только на ход вещей, а и сознательно, усилиями самой учительницы. Только и за собой следи, чтобы при этом не раздражаться. И людьми, и лошадьми нужно управлять, владея прежде всего собой. Хотя пишет человек, которого лошади били, но... все-таки это верно.

Ну, будет. От Верочки⁴ пришло письмо; тоскует в Одессе. Да оно и понятно: квартиру надо менять, и она ждет, пока Перец это сделает. Целые дни одна и без дела...

Завтра или послезавтра я уезжаю в Петербург. По приезде от тебя застал здесь письмо: зовут не менее, чем на месяц. Там теперь интересно, и я, конечно, сообщу тебе тамошние новости. А ты, деточка, тоже пиши, а то и я затоскую в Питере, как Верочка в Одессе. — Поклон Марье Васильевне⁵ и — прощальный поцелуй тебе.

Твой

Вл. Короленко.

Публикуется впервые.

¹ С. В. Короленко в это время работала в качестве помощницы сельской учительницы в деревне Демки, Пирятинского уезда, Полтавской губернии.

² У школьного сторожа.

³ Короленко навестил свою дочь в деревне и присутствовал на ее уроках.

⁴ В. Н. Лошкарева, старшая дочь М. Г. Лошкаревой.

⁵ Учительница в Демках.

188

А. С. КОРОЛЕНКО

30 октября [1904 г., Петербург].

Дорогая моя Дунюшка.

Вчера получил твое письмо из Полтавы. Я считаю, что все идет изрядно. Конечно, всего того, о чем мечтала Соня, идя в учительницы, она в этот год не получит. Но если она приобретет опыт, овладеет работой и выйдет из нее с уверенностью в себе, — то это будет так много, что больше нельзя и желать. Остальное придет потом. Конечно, здоровье сохранить очень важно, но я надеюсь, что она о себе будет заботиться, — она дала слово, и я ей еще об этом напомню.

Я здесь, — скажу тебе откровенно, — в эти несколько дней сильно устал. О бессоннице нет и речи, но все же чувствую себя так, как будто меня посадили внутрь огромного волчка и пустили кружиться. Несколько дней я именно кружусь. Правда, есть тут и много интересного. Теперь в Петербурге только и речи, что о "земском съезде"¹. Состоится он или не состоится. Я видел третьего дня утром Крэна ². Ему Святополк-Мирский³ сказал лично, что съезд отложен, а вчера в "Руси"⁴ слухи о том, будто съезд отсрочен, — опровергались из "самых компетентных источников"... Это — игра довольно неосновательная, указывающая на колебания и нерешительность там, где нужна огромная твердость, чтобы все прошло по возможности спокойно... Толки, предположения, планы... одним словом, Петербург похож на муравейник, в который ткнули палкой.

Просьба наша о бесцензурности еще не подана. — Зверев⁵ приедет только первого числа, а пока на его месте старая премудрая крыса — Адикаевский⁶. Человек умный, но служака старого закала, тяготеющий к привычным приемам. В общем — нас жмут не меньше, чем прежде, так как цензура не решается ни запрещать бесцензурные издания, ни отпустить вожжи над подцензурными... У нас пропали две статьи целиком: Южакова ("Не пора ли перестать?") и Пешехонова — тоже о войне...

Признаюсь, я мечтал было о том, что ко мне приедет сюда супруга моя Евдокия и что мы поживем вместе в меблированных комнатах, где на свободе, вдвоем, и поработали бы и отдыхали бы от сутолоки. Но, конечно, это не необходимость, а своего рода мечтательная прихоть, и я не стану оспаривать тебя у Сони. Только... когда же это у нас в Полтаве установится санный путь?

Поищи, пожалуйста, в одной из папок заметку мою о Герцле⁷ (на отдельных листках, но, кажется, сшито) и пришли ее сюда. А также пришли желтую книжечку о мултанском деле (в шкапу с моими сочинениями).

А затем крепко-кррепко обнимаю тебя и Наталку, которой спасибо за письмецо (от Сони). Поцелуй — тете. Знакомым привет.

Твой Вл. Короленко.

Полностью публикуется впервые. Год определяется содержанием письма.

¹ Первый съезд земских деятелей состоялся в Петербурге 6 ноября 1904 года.

² Крэн — американец, путешественник и писатель, издававший книги о России. Короленко познакомился с ним в 1893 году во время своего пребывания в Америке.

³ П. Д. Святополк-Мирский (1857—1914) — князь. После убийства Плеве был назначен министром внутренних дел. За временем его управления утвердилось ироническое название "весны и эпохи доверия".

⁴ Газета, издававшаяся в Петербурге А. А. Сувориным.

⁵ Н. А. Зверев (1850—1917) — начальник Главного управления по делам печати.

⁶ В. С. Адикаевский — правитель дел Главного управления по делам печати.

⁷ Теодор Герцль (1860—1904) — писатель, основоположник сионизма.

189

А. С. КОРОЛЕНКО

15 января [1905 г.], Петербург.

Дорогая моя Дунюшка.

Пишу на следующий день по приезде. Итак, — Николай Федорович опять взят, а также Пешехонов, Мякотин¹ и Александр Иванович (!). О причинах можно лишь догадываться. Факт состоит в том, что писатели, еще накануне (так как всем было отлично известно о готовящейся петиции рабочих) ездили к Святополк-Мирскому и Витте² с намерением убедить правительство не прибегать к кровопролитию. Святополк-Мирский не принял, Витте принял и говорил по телефону с Святополк-Мирским, но тот ответил, что все распоряжения на следующий день уже сделаны и больше говорить не о чем. На следующий день большая группа интеллигенции, находившейся в страшном возбуждении (так как они опасались кровопролития и видели, что все их попытки предупредить столкновение ни к чему не привели), — собралась в публичной библиотеке. Здесь, между прочим, Николай Федорович убеждал и убедил публику не выходить на улицу и не присоединяться к чисто рабочему движению, которое и сами рабочие желали совершенно локализировать, отстранняя всякое участие студентов. "Политические требования" рабочих сводились, конечно, на "участие выборных". Это требование понятно всем. Искусственно было пристегнуто, по-видимому Гапоном³, отделение церкви от государства. Рабочие шли без оружия, в полной уверенности, что депутатов от них примут и выслушают...

Итак — кажется все-таки главное обвинение против Николая Федоровича и других, — что они "руководители". Это опять явная нелепость, и надо думать, что это рассеется. Но пока — все в тумане. Конечно, как всегда, было немало нелепостей и отдельных истерических воплей. Каким-то умным головам показалось даже, что это полная революция и что необходимо "временное правительство". Эти явные нелепости выкрикивались там и сям, и авторы их даже не взяты. А зато — на "посредников" свалено все, и, по старому русскому обычаю, "депутация" захвачена вся (кроме перечисленных — еще И. Гессен⁴). В Риге был арестован Горький, но, говорят, уже будто бы выпущен (тоже был в депутации)...

Вот опять краткие и бессистемные сведения. Тороплюсь очень. Типографии уже приступили к работе, и приходится гнать книжку, бегать в цензуру, устроить получение с почты денег для журнала. И пр. и пр.

Поэтому — обнимаю и спешу. Это второе письмо из Петербурга. Буду ставить номера. И ты делай тоже.

Твой Вл. Короленко.

Публикуется впервые.

¹ Венедикт Александрович Мякотин (род. в 1867 г.) — историк, член редакции "Русского богатства".

² Сергей Юльевич Витте (1849—1915) — в то время председатель Совета министров.

³ Священник Георгий Гапон (1870—1906) — агент царской охранки, провокатор, организатор шествия рабочих к Зимнему дворцу 9 января.

⁴ Иосиф Владимирович Гессен (род. в 1866 г.) — юрист, один из лидеров кадетской партии.

190

С. В. КОРОЛЕНКО

16 января 1905 г., Петербург.

Дорогая моя Сонюшка.

Третьего дня я благополучно приехал в Петербург, хотя по дороге говорили, будто уже кое-где прервано железнодорожное сообщение. — О здешних событиях ты уже знаешь из газет¹, но, разумеется, размеры их в официальных сообщениях значительно уменьшены: упорные слухи единодушно называют цифру убитых до тысячи человек. Это было невиданное еще в России столкновение и общество страшно взволновано. О рабочих и говорить нечего.

Теперь о печальных последствиях собственно для нашей среды. Так как весь Петербург знал уже накануне о готовящейся петиции рабочих, то накануне же группа писателей избрала из своей среды депутацию, чтобы убедить правительство не проливать крови. Это легко можно было сделать: остановить толпу, предоставить ей выбрать из своей среды представителей, и уже эту немногочисленную группу, хотя бы и под соответствующей охраной, представить царю или хоть министрам. С этим поехали к Святополк-Мирскому, который депутацию не принял, и к Витте, который принял и пытался говорить с Мирским по телефону. Но тот ответил, что это все уже кончено, меры на завтра приняты и ничего изменить нельзя. В депутации были: Н. Ф. Анненский, Мякотин, Пешехонов, Гессен, Арсеньев, Горький... Когда на следующий день разыгралась бойня, — то еще через день — "миротворцев" всех арестовали, и теперь наш Николай Федорович — в крепости. Зачем-то еще арестовали у нас и Александра Ивановича, что нас ввергло в большое удивление, а вчера взяли также и Мельшина². Произвели обыски и аресты в "Наших днях"³ и "Нашей жизни"⁴ и бедняга Ганейзер⁵ теперь тоже в клетке. Горького арестовали в Риге⁶, куда он уехал, но, говорят, уже выпустили. Надо думать, что и остальных скоро начнут выпускать, так как аресты совершенно нелепы. В Петербурге сравнительно спокойно, газеты начали выходить вчера. В нашей типографии тоже работают, и мы, оставшиеся от разгрома, теперь усиленно подготовляем январскую книгу журнала. Третьего дня мы еще вели редакционные совещания с Мельшиным, а вчера пришла его жена с известием, что наш редакционный кружок и еще уменьшился. К нам являются то и дело разные лица из литературных кругов с предложением услуг на время нашего малолюдства, но пока мы справляемся еще и книжка подвигается, так что даже и не очень запоздаем против обычного.

Вот, моя дорогая Сонюшка, та атмосфера, в которой приходится жить теперь. В обществе особенного "уныния" не заметно. Петербургская дума ассигновала 20 тысяч на помощь пострадавшим рабочим.

Будь здорова, моя девочка, и работай. Обо мне не думай и не беспокойся. Я здоров, нервы совершенно крепки, чувствую прилив сил и бодрости. Анненскому тоже не бесполезно отдохнуть от волнений "на спокое". Беспокоимся о Мякотине: у него грудь пошаливает.

Маму пока не выписываю. Пиши, Сонюшка, хоть понемногу. Среди усиленной работы это для меня будет большой поддержкой.

Твой Вл. Короленко.

Впервые опубликовано в книге "Избранные письма", т. 2, "Мир".

¹ О событиях 9 января 1905 года.

² Мельшин — псевдоним П. Ф. Якубовича (см. прим. к письму 112).

³ "Наши дни" — ежедневная газета. Первый номер вышел 18 декабря 1904 года, последний — 5 февраля 1905 года.

⁴ "Наша жизнь" — ежедневная газета, основанная в Петербурге проф. Л. Б. Ходским в ноябре 1904 года.

⁵ Е. А. Ганейзер— см. прим. к письму 166.

⁶ Горький был арестован после 9 января, причем его обвиняли в призыве к вооруженному восстанию. Весть об его аресте произвела огромное впечатление в Европе, где распространился слух, будто Горькому угрожает смертная казнь. По всей Европе собирались митинги протеста, организовывались комитеты защиты Горького; в адрес царя и министров шли телеграммы с просьбами об освобождении знаменитого писателя. После нескольких недель заключения Горький был освобожден.

191

А. С. КОРОЛЕНКО

22 января 1905 г., Петербург.

Дорогая моя Дунюшка.

Вот сколько времени терпел и не звал тебя сюда, хотя... чувствую, что терпение истощается и — решил наконец вызвать супругу Евдокеюшку на подмогу. И сразу же почувствовал, что буду опять считать дни... Однако ты не торопись, справь все дела, столкуйся с плотником и тогда выезжай, предварительно давши телеграмму. Не сегодня, так завтра, надеюсь, придет от тебя ответ на мой запрос: как бы ты предпочитала устроиться: у Александры Никитишны¹ или — в нашем прежнем гнездышке? Как напишешь, — так и сделаю...

Третьего дня вернулся Александр Иванович. Брали его... в качестве свидетеля, спросили пустяки, вернули все бумаги и извинились за беспокойство... А Николая Федоровича и Пешехонова держат... Работы много, и я решил, что работа у нас вдвоем пойдет лучше, и даже, может быть, я напишу наконец и одну из своих статей. Но для этого нужно почувствовать себя оседлым и — ну, и иметь тебя здесь... Совесть меня не мучит, потому что знаю — и на тебя Петербург действует хорошо...

Звонок. Пришла сестра Мякотина с хорошей вестью: брата отпустили домой. Теперь есть уже большая надежда и на выход Николая Федоровича. Это очень хорошо, но — ты все-таки приезжай. Бог еще знает, действительно ли отпустят (время бестолковое), а если отпустят, то не будет ли грозить высылка и затем — не придется ли мне еще остаться зараз на собрание пайщиков, чтобы уже не ездить в марте. Итак — жду свою жену Евдокею (и притом жду с нетерпением). Собирайся.

Перед отъездом, если успеешь и не очень трудно, то сделай вот что: убери в ящики все конверты с газетными вырезками, приблизительно по содержанию². Например, в один ящик: полиция, земские начальники, администрация. В другой: духовенство, сектанты, веротерпимость. В третий: пресса, цензура и разные фигуры (Грингмут³, Мещерский⁴ и т. д.). Затем земство, думы и т. д. И пусть тебе помогает Наташа на тот случай, если вдруг понадобится, так чтоб и она могла найти тот или другой конверт. В каждом ящике тоже, конечно, класть нужно в порядке, по предметам и ящики надписать. Но это я так, на всякий случай. Если долго, — не надо.

Горький сидит еще, тоже и Семевский⁵, но надо думать тоже скоро отпустят.

Ну, крепко обнимаю и несу письмо.

До свидания! Крепко обнимаю Наталку. Пиши, Наташка. Поцелуй тетю.

В. Короленко.

Публикуется впервые.

¹ А. Н. Анненская.

² В архиве Короленко сохранилось огромное количество газетных вырезок, собранное им почти за сорок лет.

³ В. А. Грингмут (1851—1907) — реакционный журналист, редактор "Московских ведомостей". Один из организаторов черной сотни.

⁴ Кн. В. П. Мещерский (1839—1914) — издатель реакционной газеты "Гражданин".

⁵ В. И. Семевский (1848—1916) — историк.

192

А. С. КОРОЛЕНКО

26 января 1905 г. [Петербург].

Дорогая моя Дунюшка.

Даю тебе сегодня телеграмму, чтобы ты перед выездом меня известила. По-видимому, теперь уже несомненно Николая Федоровича скоро освободят. Как только он будет дома, — сейчас же и выяснится — останусь я или нет. Если будет решено через неделю-две сделать собрание¹, и будет готов отчет, то, конечно, я предпочту остаться. Если это нельзя, то уеду лучше домой, так как тут будет кому работать, а я сделаю больше в Полтаве. Об этом и извещу тебя. Вот почему просил тебя ждать моей телеграммы.

У нас тут "все спокойно", вроде того, как "на Шипке". Все как-то сдержанно. Прием депутации рабочих был обставлен такими условиями, что это все произвело действие совершенно обратное тому, какого ожидали². Говорят, будто рабочие не берут денег, отпущенных государем... Вверху растерянность и отсутствие какого бы то ни было единства. Сегодня появились размышления комитета министров о печати. Нечто изумительное по убогости и, главное, полному незнакомству с делом. В пункте третьем, например, рекомендуется дозволить редакциям приостановленных изданий удовлетворять подписчиков другими изданиями. Но это и никогда не воспрещалось и всегда делалось... Очевидно, от комитета министров ждать нечего.

Посланные тобою два пакета я получил, но это не все. И о русском собрании, и о славянском обществе, и о военных должны быть еще пакеты. Посмотри в столах (особенно в левом столике), потом у себя, потом в папках над кроватью, в большом шкафу с ящиками и в маленьком шкапике и, если найдешь, — захвати с собой. Сюда уже по почте не посылай, чтобы мне с ними не разминуться.

Деньги тебе (150 рублей) посланы сегодня.

Сегодня же решится участь моей статьи о "9 января в Петербурге". Если пойдет в цензурный комитет, то он, вероятно, отошлет к Трепову³. Тогда делаем аншлаг о "независящих обстоятельствах" и выходим без хроники. А будет жаль, кажется, вышло недурно, хотя и без резких мест...

Итак, дорогая моя Дунюшка — пока все еще до свидания в неопределенном будущем. Надеюсь, так или иначе, — скоро, и, может быть, это письмо еще не успеет дойти, как я уже пошлю тебе или вызов сюда, или известие о своем выезде.

Крепко тебя обнимаю вместе с Наталкой. Совсем ли поправилась тетя, и выходит ли?

Твой Вл. Короленко.

Наталочка — пиши. От Сонички получил две открытки. О Шарапове⁴ есть материалы и в отдельных конвертах и вместе с другими. (Грингмут, Мещерский, Шарапов и другие.)

Целую еще и еще.

Писала ли Марья Александровна⁵. Пришли мне ее адрес (ее открытки лежат среди других писем, над столом налево).

Сейчас принесли твою открытку (седьмую) от 23 января. Адрес Афанасия:

Ст. Гремячее (Орловской губернии) деревня Пасеркова (Волковской волости).

Афанасию Сергеевичу Жарикову⁶.

Сейчас заходил в типографию. Статья моя пошла в комитет, и судьба ее решится сегодня. Вероятно — погибнет⁷.

Публикуется впервые.

¹ Собрание пайщиков "Русского богатства".

² Речь идет об организованной полицией депутации рабочих к царю 19 января.

³ Д. Ф. Трепов (1855—1906) — петербургский генерал-губернатор, облеченный в то время широчайшими полномочиями.

⁴ С. Ф. Шарапов (1855—1911) — реакционный публицист, "неославянофил".

⁵ М. А. Коломенкина — близкая знакомая семьи Короленко, издательница дешевых книг для народа.

⁶ Плотник, строивший дачу Короленко в Хатках.

⁷ Статья Короленко "9 января в Петербурге" была напечатана в январской книжке "Русского богатства" за 1905 год.

193

А. С., С. В. и Н. В. КОРОЛЕНКО

11 апреля 1905 г., Петербург.

Дорогие мои.

Я все еще не кончил свои дела. Вчера получил от Сонюшки телеграмму из Кононовки. Спасибо, моя девочка, что вспомнила. Вчера же пришло и твое, Дунюшка, письмецо. Итак, вы уже все в сборе и ругаете престарелого мужа и родителя. Не ругайте, а лучше посочувствуйте его злополучиям. Четыре дня тянулся съезд писателей. Один день заседание длилось восемь часов подряд. Приехав сюда, я неожиданно узнал, что мне "предоставлено" сказать некое вступительное слово. Пришлось написать (оно вчера появилось в "Праве"¹ и, вероятно, будет перепечатано в газетах). За четыре дня заседания я устал очень, и не потому, чтобы принимал особенно деятельное участие (наоборот, я больше слушал, иной раз с любопытством), а потому, что... чувствую, все это не по мне. Мало еще связано с настоящей жизнью, забегает далеко вперед и начинает вращаться в безвоздушном пространстве. Конечно, много было любопытного и нужного: без этой практики взаимных столкновений и уступок (на это мы очень туги) — невозможно общественное движение вперед, — но для этого всего нужен особый темперамент, и я еще более укрепился в стремлении к перу. Перо теперь орудие очень нужное... Когда я начал писать свою речь, построенную на сравнении двух эпох, — то должен был после написания очищать ее от "беллетристического" элемента, и совесть говорила мне, что это бы должно быть уже сказано и именно в беллетристической форме и уже сидело бы теперь готовое в десятках тысяч умов...

Теперь мне предстоит: закончить собрание по "Русскому богатству"², потом устроить пожертвование рабочих³, потом окрестить Богдановичевского ангеленка⁴, и — выеду 14-го!! Повторяю: не ругайте, я и сам себя ругаю, хотя и не за то, что в данном случае запаздываю. Это — неизбежно.

Глядя по сторонам, вижу, что съезд дал все-таки кое-что любопытное и нужное. Особенно интересны были представители окраин, а из них — кавказцы. Между прочим, все единогласно заявляют, что об "отделении от России" — нигде нет и речи и не может быть, но значительная автономия провозглашена уже фактически кавказским наместником, созывающим "выборных". Итак — областной сейм уже явился ранее центрального!..

Ну, скоро увидимся. Всех, всех крепко обнимаю.

Ваш Вл. Короленко.

Впервые опубликовано в книге "Избранные письма", т. 2, "Мир".

¹ "Современное положение и печать. Речь, произнесенная на съезде журналистов в Петербурге 5 апреля 1905 г." ("Право", No 14 от 10 апреля 1905 года). В собрании сочинений изд. А. Ф. Маркса военная цензура этой речи не пропустила.

² Собрание пайщиков.

³ Деньги, поступившие в редакцию "Русского богатства" для семей рабочих, убитых и раненых 9 января.

⁴ Сына писателя Ангела Ивановича Богдановича.

194

И. С. ЖУРАВСКОМУ

5 мая 1905 г., Полтава.

Многоуважаемый
Исай Савельевич.

Не знаю, право, что посоветовать Вам относительно рукописи. По-моему, лучше всего пока отложить и вернуться к ней со временем. Под узостью кругозора я разумел вот что. Вы пишете в письме: "явления жизни рисуются человеку в такой перспективе, какими он смотрит глазами: либералу, например, они рисуются так, консерватору — иначе". Это относится не к явлениям жизни, а лишь к одной их части, к той категории, которая охватывает часть общественных отношений. Для художника есть еще целая огромная область, лежащая вне этих взглядов или, вернее, — охватывающая и поглощающая их, как одну из своих частностей. Валериан Кравчинский¹, впоследствии убивший Мезенцева, во время студенчества был благонамереннейший человек и противник радикализма. Лев Тихомиров², теперь ханжествующий в "Московских ведомостях", — был прежде террористом. Вот и охватите их психологическую, так оказать, основу такими категориями, как радикализм или консерватизм. Может быть, я и ошибаюсь, но, по моему впечатлению, весь Ваш рассказ (даже повесть) рассматривает явление жизни в узеньком луче "работы" комитета. Все то, что из ее пределов выходит, — неясно и сбивчиво. Такая определяющая человека вещь, как отношение к любви и женщине, — у Вас трактована, как мелочь между делом, и поэтому невозможно разглядеть, что это у Каманина такое: дряблость и безволие (связь одновременно с двумя хорошими девушками), негодяйство или "убеждение", что раздача листков дает право обманывать девиц и срывать цветы удовольствия. Не надо, конечно, морализирования и приговоров, но нужно, чтобы изображаемое было понятно и видно. Я не имею возможности подробно мотивировать сказанное и вынужден ограничиться просто изложением своего впечатления, которое, конечно, может быть и ошибочно. Согласно этому впечатлению в настоящем виде повесть печатать и нельзя (по цензурным условиям) и не стоит по неясности, сбивчивости и непродуманности основного содержания.

С совершенным уважением

Вл. Короленко.

Впервые опубликовано в книге "Избранные письма", т. 3, Гослитиздат. В редакторской книге Короленко записано: "В тисках" И. С. Журавского. Повесть недурно написанная, но очень зеленая по содержанию. Некоторые фигуры (рабочий Волк) обнаруживают дарование. Возвр.".

¹ Описка в имени: Сергей Михайлович Кравчинскпй, псевдоним Степняк (1851—1895) — см. 6 том наст. собр. соч., прим. к стр. 216.

² Лев Александрович Тихомиров (1850—1923) — см. 7 том наст. собр. соч., прим. к стр. 246.

195

А. С. и С. В. КОРОЛЕНКО

23 сентября 1905 г. [Полтава].

Строго держась правила, — пишу вам, мои дорогие, через день, хотя бы и ничего достопримечательного не произошло. Впрочем, — вчера отчасти произошло и достопримечательное: в моей квартире около двух часов дня вручена Головне¹ одна тысяча рублей, как аванс в уплату за газету. Два дня уже ходит в редакцию Д. О. Ярошевич² и Констанция Константиновна³, а с первого октября — газета уже официально перейдет к новому издателю Смагину⁴... Не обойдется без шероховатостей на первое время, но — авось, установится, и в Полтаве будет порядочная газетка. А ведь это — один отвоеванный пост. Не сердись, Дунюшка, и не сомневайся: моя работа двигается, несмотря на все. А ты, Софьюшка, заступись за престарелого родителя. Знаю, что в этом у нас разногласия не будет.

В своей работе сегодня заканчиваю седьмую главу⁵, в которой идет речь об освобождении крестьян. Ввел я сюда отрывок "Щось буде", когда-то напечатанный в "Киевской старине", но там было много "чистой беллетристики", от которой в своих воспоминаниях воздерживаюсь. Правда, — выходит все-таки беллетристика, но строго на почве того, что я сам чувствовал и видел. Много пришлось поэтому выкинуть, но еще больше прибавить. Теперь этот отрывок уже введен, и я иду дальше. За этой главой пойдет "Пансион", "Польское восстание", "Гимназия", "Детская любовь", "Деревня" и затем — конец первого периода. А там — студенчество и новая полоса жизни, о которой думаю просто с жадностию. — Как бы то ни было, — жду мою супругу Евдокею с чистою совестью хоть... завтра!

Наталка, по обыкновению, в гимназии. Пропускает очень мало (кажется, только раз). По вечерам мы с ней гуляем по темным улицам, беседуем, вообще живем дружно.

Ну, обнимаю вас обеих. Всем добрым знакомым привет. Федору Дмитриевичу посылаю "Дом No 13", вышедший на днях в издании Раппа. Вам не посылаю: скоро будете здесь. (Дальше всего через девять дней? Так?)

Ваш Вл. Короленко.

Публикуется впервые.

¹ Василий Яковлевич Головня — издатель газеты "Полтавщина", которую он основал в 1904 году.

² Дмитрий Осипович Ярошевич (1873—1918) — редактор газеты "Полтавщина" с 1905 года, близкий знакомый Короленко.

³ К. К. Лисовская (1860—1920) — полтавская общественная деятельница, секретарь газеты "Полтавщина".

⁴ Александр Иванович Смагин (1860—1929) — земский и общественный деятель, близкий знакомый Короленко.

⁵ "Истории моего современника".

196

Ф. Д. БАТЮШКОВУ

28 октября 1905 г. [Полтава].

Дорогой
Федор Дмитриевич.

Откликнетесь, как здоровье и не испытали ли каких приключений? У нас тут погром висел, да отчасти еще висит над головами. Несколько дней было очень напряженных, так как, кроме прочего, у нас еще "еврейский вопрос". Пока — удается избегнуть столкновений и огромного несчастия¹. Несколько сел и уездных городов разгромлены. В Полтаве очень беспокойно, но погрома нет, и напряжение слабеет. Я выбился из колеи. Приходилось говорить перед многотысячной толпой. Хожу с кучкой гласных и хороших людей из общества по базарам, говорим, успокаиваем. Губернатор² держится хорошо и старается устранять поводы для столкновений. Туча разряжается, но еще не ушла. Огромную услугу оказали железнодорожные рабочие, действовавшие разумно, гуманно и сдержанно. Еще несколько дней, и все успокоится, если не выйдет неожиданности.

Обнимаю Вас. Наши тоже все шлют привет. Напишите.

Ваш Вл. Короленко.

Впервые опубликовано в книге "Письма" под редакцией Модзалевского.

¹ Короленко вел борьбу с погромными настроениями устно и в печати. Он обратился к населению с тремя воззваниями: "Призыв", "Новый неверный слух" и "Христианам и евреям г. Полтавы", получившими широкое распространение. В записной книжке Короленко имеется запись: "Началась общая забастовка. Газета не выходила, но наборщики согласились печатать мои обращения к населению с опровержением лживых слухов и погромных призывов".

² Кн. Николай Петрович Урусов (см. статью Короленко "Г. г. полтавские губернаторы", "Русские ведомости", 1913, No 56).

197

Н. Ф. АННЕНСКОМУ

29 октября [1905 г., Полтава].

Дорогой Николай Федорович.

Очень жду от Вас письма. Мне важно, как думают товарищи о современном положении. Я здесь пережил очень бурную полосу и, — так уж мне это на роду написано, — стоял среди разных элементов, заботясь о предотвращении погрома. Приходилось говорить на базаре, среди очень враждебно настроенных хулиганов и черной сотни, потом с театрального балкона перед той же толпой базарной публики в несколько тысяч, и я понял настроение обеих сторон (между прочим, в двух шагах от меня уже принимались бить беднягу Аронского¹, приняв его за еврея). Конституционная монархия стала фактом, и это надо теперь проводить в сознание огромной массы народа, развертывая формулу в деталях. Работа трудная², но необходимая, требующая напряжения всех сил.

У нас спокойнее, но еще напряжение не миновало, и товарищи поймут, почему я ничего не мог дать для первой бесцензурной книжки³. Пишите, жду.

Ваш Вл. Короленко.

Впервые опубликовано в книге "Избранные письма", т. 2, "Мир".

¹ Николай Викторович Аронский (1860—1929) — полтавский, ранее нижегородский статистик, бывший политический ссыльный.

² Этой задаче были посвящены статьи Короленко "Письма к жителю городской окраины" ("Полтавщина" NoNo 272, 276, 280, 289, 290). Вышли отдельным изданием "Русского богатства" в 1906 году и в том же году в Саратове.

³ Одиннадцатая книжка "Русского богатства" за 1905 год впервые вышла без предварительной цензуры.

198

Н. Ф. АННЕНСКОМУ

4 ноября 1905 г., Полтава.

Дорогой Николай Федорович.

Вчера получил Вашу телеграмму, сегодня — телеграмму Ашешова ¹. Признаюсь, мне было очень трудно настроиться на ответ. Я теперь так же чуток к вопросам высшей политики и ее разветвлений, как может быть чуток к отголоскам симфоний человек, стоящий среди грохочущего по мостовой обоза. С самого "манифеста" мне приходится здесь заниматься азбукой, состоящей из нескольких букв. "Не надо погрома, убийств, грабежей". "Свобода дело необходимое и полезное". Вот что мне приходится долбить и долбить на собраниях и печатно. В первый же день после манифеста кучка молодежи ворвалась в открытые уже (для выпуска политических) ворота тюрьмы. Произошло побоище, начинался погром. Я потребовал у губернатора, чтобы меня впустили в тюрьму, где, как говорили, много, убитых и раненых. Меня впустили, я обошел всюду, раненого нашел только одного и, выйдя, ходил по площади и рассказывал, что видел. На площади избито и ранено несколько десятков... Затем начались митинги около театра (по несколько тысяч). Так как главный контингент слушателей были отлично, хотя и наскоро сорганизованные социал-демократами железнодорожные рабочие, — то все ораторы чувствовали себя в своей тарелке. Тут были и крики "долой царя", и "царская псарня", и предложение многотысячной толпе разграбить оружейные магазины, и т. д., и т. д. ... Все это слушали и горожане, — и темная масса приходила в бешенство. Выступили на сцену хулиганы. Сорганизована "манифестация", и к концу дня, в сумерках, почти на моих глазах, кинулись "бить жидов"... Город спасен железнодорожной рабочей охраной, которая вела себя замечательно. На другой день с утра я и несколько гласных провели несколько часов на базаре. Одно время (часа два) я был почти один, если не считать несколько малоизвестных людей: гласные ушли на экстренное заседание, рабочие на свое собрание с приезжими делегатами. Этих двух-трех часов я никогда не забуду. Вначале мне, с одним еще гласным, удалось прекратить попытку избить юношу еврея, — под конец я чувствовал, что скоро изобьют меня. Вечером многотысячная толпа опять собралась у театра, причем на балконе, откуда недавно говорилось о республике, теперь рядом со мной и двумя товарищами стояли черносотенцы, а снизу по нашему адресу несся рев и возражения. К счастию (на этот раз), один из черносотенных ораторов диким возгласом вызвал панику, началась давка, крики... Мне и товарищам удалось это успокоить, и наше влияние возросло. Но главный мотив успокоения было заявление, что манифест не отменяет монархию, а только на место монархии чиновничьей вводит монархию народоправную. Кончилось благополучно. Между хулиганством и темной массой образовалась трещина, которую мы теперь стараемся всячески углубить и расширить. Несколько дней я и кружок деятельных людей из гласных и частных лиц метались между базарами и губернатором (последний, после некоторого инстинктивного сопротивления, — пошел все-таки навстречу нашим требованиям). Теперь город успокаивается. Мы собираем частные собрания, организуем союзы (все это трудно и медленно), а во вторник я еду в село...² И, конечно, в этом селе на большом мужицком собрании мне придется говорить не о республике, а о началах конституционного режима. Мы теперь стремимся здесь внедрить в умы понимание начал, провозглашенных манифестом, и доказать их необходимость. А уже затем — придется разбираться в недостатках.

Теперь я не только знаю, но и вижу, слышу, осязаю, что такое эта неразвитость и темнота народа. Какая тут к чорту республика! Вырабатывать в народе привычки элементарной гражданственности и самоуправления — огромная работа и надолго. Образовать в этой стихии очаги разумных стремлений, союзы для отстаивания своих прав и интересов, приобщать ее к практике гражданской деятельности и борьбы на новой почве, — это теперь задача и ближайшего и еще довольно отдаленного будущего... До свидания. Зовут... Телеграмму посылаю.

Ваш Вл. Короленко.

Публикуется впервые.

¹ Николай Петрович Ашешов (1866—1923) — публицист и литературный критик. В 1894--1895 годах редактировал "Самарскую газету", в 1896--1897 годах был редактором "Нижегородского листка".

² Село Васильевка, Васильевской волости. Как это видно из отметки в записной книжке, Короленко был там 8 ноября и выступал на большом крестьянском сходе.

199

Н. Ф. АННЕНСКОМУ

19 января 1906 г., Полтава.

Дорогой Николай Федорович.

Вчера я послал в редакцию, во-первых, случайную заметку "Новый гулльский иницидент"¹, а во-вторых, рукопись "Истории моего современника" на февраль, а может быть, часть и на март. Очень прошу, чтобы меня известили о получении — это во-первых, а во-вторых, прислали корректурные оттиски (в двух экземплярах). Сегодня, вероятно, пошлю еще материал на март.

Ну, на этом кончаю с делами, да, признаться, мне и не до них. Вы, вероятно, знаете уже из газет, что вчера в одиннадцать часов дня, на людной улице убит наповал статский советник Филонов, которому я адресовал "открытое письмо"². Я этого опасался, это носилось в воздухе. Я надеялся только, что после моего письма партия оставит его в покое. Я поставил это дело гласно и широко, я хотел сделать этот случай предметом большой тяжбы между гласностию и беззаконием, и, — могу сказать, — по первым шагам мне это удавалось. В нашем крае письмо производило огромное впечатление: чиновничество всполошилось, как муравейник, общество (за исключением правового порядка³) и крестьянство ободрялось. "Полтавщина" выпустила на второй день новое издание в увеличенном размере; перепечатали две киевские газеты, одна уездная ("Зеньковец"), наверное откликнулись бы столичные. От "Донской речи" я получил по телеграфу просьбу разрешить отдельное издание. Я собирался написать об этом за границу, — одним словом, я взял этот случай, как типичный, и намеревался всенародно или добиваться правосудия, или освещения нашего бесправия перед всеми. И отделаться от меня им было нелегко... Теперь господа террористы⁴ им в этом помогли... Я старался, чтобы мой план стал широко известен, и не думаю, чтобы об нем не знали... И однако — наплевали на все, считая, очевидно, что палить и палить, не разбирая даже обстоятельств, — единственная панацея.

Вы поймете и мое настроение, и мое положение: выходит, что из моей статьи господа террористы сделали только свой обвинительный акт. Теперь я должен был приняться за других Филоновых, подражателей его примеру. Конечно, — я этого уже не сделаю, потому что не хочу делаться прокурором для смертных приговоров... Одним словом, я, как писатель, совершенно парализован.

Это показывает мне еще раз и с особенной ясностью, как необходимо мне, в качестве писателя, — отгородиться ясной и определенной чертой от партии с подобной тактикой. И я это так или иначе непременно сделаю. Я хочу быть самим собой, и теперь буду очень дорожить устранением всяких двусмысленностей и недоразумений в этом отношении. У них своя линия, чужих приемов борьбы они признать не хотят, — ну, а я считаю, что могу кое-что сделать своими приемами, и не хочу, чтобы кто-нибудь их смешивал с "тактикой партии". Это для меня теперь вопрос важный и существенный, и я хочу, чтобы мои товарищи знали это мое очень устойчивое настроение. Недавно Венедикт Александрович⁵ и Алексей Васильевич⁶ испытали неудобство таких недоразумений на себе. Теперь я очень сильно чувствую неудобство совпадения моей писательской линии с чужой тактической... Вдобавок — и органически мне это чуждо.

Ну, пока до свидания. Еще придется поговорить об этом, и, может быть, из этого вытекает для меня лично многое. Крепко обнимаю.

Ваш Вл. Короленко.

Мое личное положение теперь тоже очень неприятное: Филонов еще не похоронен, а уже местный черносотенный орган "Полтавский вестник" мечет на меня громы и молнии⁷.

Впервые опубликовано в книге "Избранные письма", т. 2, "Мир".

¹ Статья называлась "Наши "государственные люди" и новый гулльский инцидент", "Современные записки", 1906, No 1.

² См. "Сорочинская трагедия", 9 том наст. собр. соч.

³ Черносотенная организация "Партия правового порядка".

⁴ Убийцей Филонова был Д. Л. Кириллов, член боевой организации партии эсеров.

⁵ В. А. Мякотин.

⁶ А. В. Пешехонов.

⁷ "Полтавский вестник" открыл против Короленко ожесточенную кампанию, обвиняя его в подстрекательстве к убийству Филонова.

200

ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ ГАЗЕТЫ "РУССКИЕ ВЕДОМОСТИ"

18 марта 1906 г., Петербург.

Милостивый государь господин редактор.

В газетах появились известия о том, что партия конституционалистов-демократов в Полтаве выставляет меня кандидатом в выборщики. Для избежания недоразумений и в ответ на обращенные ко мне запросы считаю нужным сделать следующие разъяснения:

1) К партии к.-д. я не принадлежу, как не принадлежу и ни к какой из действующих ныне политических партий. По многим причинам я уже ранее решил не выставлять своей кандидатуры в нынешней избирательной кампании, оставаясь внепартийным писателем того направления, которому служу уже много лет.

2) Понимая и ценя побуждения, которыми руководились члены полтавской группы партии народной свободы, внесшие мое внепартийное имя в свой избирательный список по городу Полтаве, я, однако, по многим причинам, должен остаться при прежнем решении, навстречу которому идут, вдобавок, и чисто внешние препятствия: как известно, по законам, определяющим "свободу выборов", лица, состоящие под следствием, не могут участвовать в выборах¹. По законам же, определяющим "свободу печати", я состою под судом по литературному делу, в качестве редактора журнала "Русское богатство"². Судебное разбирательство назначено на 24 апреля, и, значит, решение состоится лишь за три дня до открытия Государственной думы. Таким образом, уже по совокупности обеих "свобод", я, вместе со многими (и даже очень многими!) из моих собратьев, лишен возможности осуществлять свое выборное право.

Примите и проч.

Вл. Короленко.

Впервые опубликовано в газете "Русские ведомости" No 79 от 22 марта 1906 года. Печатается по тексту газеты "Русские ведомости".

¹ Короленко состоял под следствием по делу о напечатании "Открытого письма статскому советнику Филонову" (см. "Сорочинская трагедия", 9 том наст. собр. соч.).

² Имеется в виду дело о перепечатке в декабрьской книжке "Русского богатства" за 1905 год "Манифеста Совета рабочих депутатов". Судебное разбирательство по этому делу состоялось 15 мая 1906 года.

201

Н. И. ЛАЗАРЕВУ

7 апреля 1906 г. [Петербург].

Милостивый государь
Николай Иванович.

Если бы я прочел Ваше письмо ранее рукописей, то последних читать бы не стал, и просто вернул бы их Вам нечитанными и без всякого отзыва. Вы поступили нехорошо и не подумали, во что обратится журнал, если редакция будет печатать статьи не по их литературному достоинству и содержанию, а под давлением угроз со стороны авторов, что они лишат себя жизни в случае неудачи.

Но так как я уже прочел "Кошмар", то и решаюсь ответить. Очерк написан недурно и, полагаю, может найти место в каком-нибудь журнале. Но у нас уже был помещен рассказ, близкий по содержанию и даже с тем же заглавием ("Кошмар" Муйжеля, "Современные записки"), и потому Ваш "Кошмар" нам не подходит. Что касается очерков "Три года в монастыре", то они не подходят по содержанию. В них есть наблюдательность, но все-таки Вам не удалось сделать из отдельной киновии художественно-типичного явления. Кроме того, — очерки растянуты, и теперь едва ли удалось бы остановить внимание читателя, ошеломляемого рядом бурных событий, — на буднях заброшенного в ущельях монастырька. Кроме того, очерки не отделаны. Полагаю (судя по некоторым страницам этих очерков и по "Кошмару"), что писать Вы можете. "Кошмар" попробуйте пристроить в какой-нибудь журнал, — думаю, что надежда есть. Помните только, что рукопись должна говорить сама за себя, так как ни один журнал не вправе да и не в состоянии считаться ни с чем другим. Литературная работа — серьезный труд. Одна удача или неудача еще ничего не решают; нужно напряжение воли, усилия, наблюдения жизни и упорная работа. По двум опытам делать вполне определенное заключение трудно, но некоторые данные у Вас есть.

С совершенным уважением

Вл. Короленко.

Публикуется впервые. Печатается с черновика, написанного на обороте письма Лазарева с пометкой Короленко: "Автор грозит застрелиться, если не будет напечатано".

202

Ф. Д. БАТЮШКОВУ

30 июня 1906 г., Полтава.

Дорогой
Федор Дмитриевич.

Мне захотелось получить от Вас известие: как Вы поживаете и где Вы поживаете? Я проживаю в Хатках, но вчера приехал в Полтаву по особому случаю: 29, 30 и 1-го (июля) в Полтаве происходят торжества с иконами. По этому поводу, разумеется, тревога: где ходят христианские иконы, там "добрые чувства" возбуждаются до такой степени, что все ждут погрома. Много толков, дума приглашает гласных быть в толпе, обращается к благомыслящим людям и т. д. Рабочие заявили, что они организуют "мирную оборону", хулиганы несомненно готовятся произвести нечто, и весь вопрос, — найдется ли их достаточно, и как отнесется полиция и войско. Губернатор — новый, Князев¹, ручается за порядок и не прибегает даже к совещаниям с представителями общества. Он здесь лишь несколько дней, и это с его стороны, пожалуй, отчасти самонадеянно. Казаки, разумеется, только и ждут случая пограбить, да и казаки у нас — команда дикая: кроме донцов, еще осетины, терцы — в старых азямах, с дрянным оружием, но с дикими бегающими глазами, жадно выглядывающими добычу. Вчера один акт этой трилогии прошел благополучно: перенесли местную икону снизу в собор. Сегодня она пойдет навстречу своей белее знаменитой тезке, которую встретит у кладбища на окраине города. Тут две иконы прикладывают друг к другу: они как бы целуются, и затем торжественно идут в монастырь, через весь город. Тут-то момент наиболее удобный для провокаторов. История эта будет сегодня, днем, часа в четыре до шести. Когда Вы получите это письмо, то по газетным телеграфным известиям или по их отсутствию будете знать, прошло ли у нас все благополучно, или нет. Общее мнение, — что все пройдет благополучно; так как губернатор несомненно не желает погрома и выразил это весьма недвусмысленно. Кроме того, настроение ельцев (Елецкого полка), по-видимому, не только антипогромное, но и оппозиционное, и от значительных групп солдат печатались в этом смысле письма в "Полтавщине". Газета разоблачила, кроме того, двусмысленные донесения и проделки полицейских, как бы вперед объяснявших будущий погром. Лица, упомянутые в этом "секретном" донесении, как источники полицейских сведений, ответили, что они ничего подобного не говорили полицейскому, который, наоборот, сам приглашал их бить евреев. Полицмейстер (Иванов — погромщик из Кременчуга) — сконфужен. Вчера распространились слухи, будто в одной еврейской квартире найдена бомба. Слухи идут от полиции (полицмейстер говорил это "по секрету" городскому голове и члену управы и "по секрету же" это напечатано в "Полтавском вестнике"). "Полтавщина" получила от полиции же сведения, что бомб при обыске не найдено. Разумеется, одинаково возможно и то, и другое, — так как евреи, конечно, вооружаются для самозащиты... Одним словом — настроение напряженное, масса евреев выехала из города, улицы вчера были пусты, сегодня — тем более... Я все-таки почти уверен, что погрома не будет, и завтра утром уеду обратно к себе: завтра уже остается самый неэффектный акт трилогии, в котором участвует лишь небольшое количество городской публики. Сегодня валит деревня. Но деревня, по-моему, больше гадает о "Думе", чем о погромах евреев. Весь вопрос в провокации, а на резкую провокацию, пожалуй, не решатся. Говорят, помощник полицмейстера человек "порядочный" и уже арестовал несколько мелких агитаторов.

Ну, вот, я Вам написал целую корреспонденцию. Напишите о себе, да, пожалуй, и о Питере вообще. От Николая Федоровича имел письмецо из Бад Наугейма. Там же и мой брат². Лечатся и чувствуют себя изрядно. Наши в Хатках тоже живут по-летнему. Немного прихварывает, по обыкновению, Авдотья Семеновна и, по обыкновению, ничего не предпринимает. С нами там же и Прасковья Семеновна³. Я немного принялся за работу, но все-таки и жара, и поводы вроде настоящего — несколько и даже сильно разбивают настроение.

Обнимаю Вас. Привет Вашим.

Вл. Короленко.

Адрес: Мест. Сорочинцы (Полтавской губ.), откуда в Малый Перевоз.

Печатается по тексту книги "Письма", под редакцией Модзалевского.

¹ В. В. Князев, бывший екатеринославский вице-губернатор (см. статью Короленко "Г.г. полтавские губернаторы" в газете "Русские ведомости", 1913, No 56).

² И. Г. Короленко.

³ П. С. Ивановская.

203

Ф. Д. БАТЮШКОВУ

24 октября 1906 г., Полтава.

Дорогой
Федор Дмитриевич.

Писал я Вам 29 сентября по делу (отчасти), теперь пишу "без дела". Как поживаете и как подвигается Ваше "дело"?¹ Года два-три назад, — что бы это было за событие, — закрытие журнала и привлечение (по 129). А теперь как будто и ничего: все под этим ходим. А все-таки, — напишите, пожалуйста. Нас это интересует, да отчасти и беспокоит. И Вы человек непривычный, и Ваши наверное очень огорчаются. Особенно, вероятно, Дмитрий Николаевич².

Мое "дело" здешнее³, по-видимому, решительно направляют к прекращению. Сегодня мне уже объявили об окончании следствия. Я потребовал, чтобы был допрошен местный цензор Ахшарумов по вопросу о подлинности "Открытого письма Филонова Короленку". Теперь уже все здесь знают, что письмо это — подлог, приноровленный вдобавок ко дню похорон. Препроводительное письмо в редакцию при подложной рукописи писано именно этим Ахшарумовым. Теперь, после приобщения к делу рукописи и после допроса вдовы Филонова и Ахшарумова, — в подлоге не остается ни малейших сомнений. Тот же Ахшарумов должен был признать, что в Кривой Руде Филонов действовал так, как было описано в газете. И они тянули дело семь месяцев, делая вид, что меня привлекают... И это называется правосудие! — Более всего меня в этом деле возмущает именно холопская готовность судебных властей приходить на помощь администрации такими якобы судебными передержками. Между прочим: у прокурора окружного суда, а также у прокурора судебной палаты есть донесения товарища прокурора, совершенно подтверждающие мое письмо. Товарищ прокурора, присутствовавший при первом моем допросе, признал в разговоре, что такое донесение есть, но — это, дескать, секрет. На мое требование — приобщить это донесение к делу — он шесть месяцев молчал, а теперь на мои настойчивые повторения, — ответил, что такой переписки нет. Это заведомая официальная ложь. Тут уж им, конечно, не до суда, на котором я гласно могу все это вывести. Они и торопятся как-нибудь это ликвидировать...

Газету у нас закрыли. На днях, вероятно, появится по этому поводу моя статья: "Слова министра — дела губернаторов"⁴. В журнале она бы, конечно, потерялась, и потому я ее отослал в газету. Здесь она доставит мало удовольствия чиновничьим сферам.

У нас тут сыро, туманно и тихо. Реакция в настроении несомненная. Чиновники подняли головы и обнаглели необыкновенно. В этом — трагедия самодержавия: когда водворяется относительное спокойствие, — они сейчас же за старое. Если прочтете мою статью, — увидите, до чего дошел у нас произвол: газеты закрывают простыми словесными распоряжениями. Губернатор весь во власти кружка чиновников губернского правления и двух полицмейстеров: бывшего и настоящего. Урусова⁵ тоже хвалить было не за что, но тот, по крайней мере, был хоть что-нибудь. А этот — простая пешка.

Илларион теперь в Меране. Жене его лучше, но все-таки хворает. Софья⁶ пишет, что много занимается и не скучает. Боюсь, чтобы не пересолила и не заработалась.

Напишите. Крепко жму Вашу руку и шлю общий наш привет.

Вл. Короленко.

Публикуется по тексту книги "Письма" под редакцией Модзалевского.

¹ О закрытии редактировавшегося Батюшковым журнала "Мир божий".

² Отец Ф. Д. Батюшкова.

³ По поводу "Открытого письма ст. сов. Филонову".

⁴ Статья напечатана в No 265 "Русских ведомостей" за 1906 год.

⁵ Кн. Н. П. Урусов, бывший полтавский губернатор.

⁶ С. В. Короленко.

204

А. Г. ГОРНФЕЛЬДУ

21 декабря 1906 г., Полтава.

Дорогой Аркадий Георгиевич.

Я оставил в редакции перевод рассказа Коцюбинского "Он идет" (вернее: оставил у Николая Федоровича для доставления в редакцию). По-моему, можно бы принять¹. Речь идет о погроме, но тут больше психологии, даже, можно сказать, одна психология, без распоротых животов и тому подобного. Есть известная художественная мера и такт. Вот разве речь еврейки к Христу... Думаю, что ничего "антицензурного" и она не заключает.

Читаю я теперь Теккерея², в довольно плохом переводе, но дело не в этом. У него есть ряд литературных портретов: Свифт, Драйден, Конгрев, Фильдинг, Смоллет и т. д. Между прочим, мне и пришло в голову: кажется, из Фильдинга³ русская публика знает только "Тома Джонса". Между тем у него есть еще "Джозеф Эндрью" и "Капитан Бут", которых Теккерей ставит значительно выше. Из Смоллета ⁴, кажется, у нас не переведено ничего, между тем Теккерей считает его величайшим английским романистом ("Родерик Рандом", "Перегрин Пикль", "Приключения атома" и в особенности "Гемфри Клинкер"), Когда-то Лесевич⁵ предложил нам перевод из Дефо ⁶ ("Молль Флендерс") и написал статью, в которой вспомнил афоризм Тэна⁷: "Печатается много новых книг, недурно бы вспомнить иные старые". В этом случае выбор был крайне неудачен, но афоризм все-таки верен. Мне приходит в голову, — не дать ли что-нибудь из этих английских классиков, почему-то совершенно неизвестных русской публике (если не в журнале, то в виде отдельного издания). "Том Джонс", которому у нас посчастливилось, кажется, еще недавно вышел новым изданием. Помыслите о сем и выпишите Фильдинга и Смоллета для ближайшего ознакомления.

Крепко жму руку. Всего хорошего.

Ваш Вл. Короленко.

Впервые опубликовано в книге "Письма В. Г. Короленко к А. Г. Горнфельду", "Сеятель", Л. 1924. Публикуется по копии с автографа.

Аркадий Георгиевич Горнфельд (1867—1941) — литературовед и литературный критик, член редакции журнала "Русское богатство".

¹ Рассказ в переводе Л. Ш. напечатан в "Русском богатстве", 1907, кн. 1.

² Уильям-Мэйкпис Теккерей (1811—1863) — знаменитый английский писатель, сатирик.

³ Герберт Фильдинг (1707—1754) — основоположник английского реалистического романа.

⁴ Тобиас Смоллет (1721—1771) — писатель реалист.

⁵ В. В. Лесевич (1837—1906) — см. 6 том наст. собр. соч., прим. к стр. 242.

⁶ Даниель Дефо (1660—1731) — знаменитый английский романист, автор "Робинзона Крузо" и других романов.

⁷ Ипполит Тэн (см. прим. к письму 38).

205

Н. А. КРАШЕНИННИКОВУ

2 марта 1907 г., Полтава.

Многоуважаемый
Николай Александрович.

Роман Ваш "Дети" я прочел. Впечатление — совершенно отрицательное. Прочел я только три четверти сплошь, остальное только пересмотрел, но в том, что прочел, — не нашел ни одной художественно-правдивой странички, не исключая и того, что приложено в гранках "Русских ведомостей". Все искусственно, надумано, нигде не чувствуется, чтобы автор видел в воображении то, что описывает, нигде нет органической цельности, внутренней связи и внутреннего развития. Начиная с первой сцены — шаблон: добродетельный студент, чудесные девицы и чуть не рыкающий злодей, конечно, в полицейском мундире, и, конечно, влюбленный в героиню и ревнующий. Разговоры — удивительно шаблонны и книжны, описания длинны и нехарактерны, а между тем разные детали и сторонние мелочи — занимают большую половину романа. Прием у губернатора, например, занимает очень много места и кончается сообщением, что "дело производством прекращено". Где? Очень часто бывает, что суд прекращает, а тут еще жандармы, полиция, охрана... У Вас же как сказали: "прекращено", так Алексей уже и дома. Самое характерное исчезло, а канцелярия и чиновники описаны с ненужной подробностью. На первой странице второй части говорится, что "Владимир оказался замешанным в студенческом движении". Это заставляет брата с женой мчаться из-за границы, а — Владимир оказывается даже не арестованным. Что же значит фраза "оказался замешанным"? Да какой же студент в 900-х годах не был "замешан". Просмотрите еще раз первую главу второй части. Тут ужасно все спутано. Во-первых, выходит, что студенческое движение тогда только "вспыхнуло" (уже после крестьянских волнений и грабежей?). Между тем, уже с 90-х годов студенческое движение не затихало.

Затем описывается бойня в Петербурге на улицах с утра 8 января. Ведь этого не было. Все описания толпы, массы у Вас постоянно сопровождаются такими фразами: "толпа вдруг вскрикнула", вдруг "все вскрикнули как один человек" и т. д. Это с толпой бывает только в театрах под капельмейстерскую палочку, или в строю солдат. На странице третьей и следующих в печатном оттиске — нечто непонятное и совершенно мелодраматическое. Влюбленность Ленева в Тасю так скоро после его свадьбы с Зиной тоже мало или совсем не мотивирована: на прогулке она готова свалиться в пропасть, и он, конечно, спасает ее, — это считалось необходимым в повестях тридцатых — сороковых годов. И т. д. и т. д. Одним словом — мое впечатление таково, что весь роман совершенно неудачен и сразу взят в тоне искусственном и неверном.

Я сделал кое-где на полях отметки карандашом. Их легко стереть.

Желаю всего хорошего.

Вл. Короленко.

Публикуется впервые. Печатается по копии с автографа.

206

И. Г. КОРОЛЕНКО

17/30 августа [1907 г.], Lipik¹.

Дорогой Илларион.

Твои наставления прочел, — не скажу, чтобы с удовольствием. Что нужно сосредоточиться для серьезной работы, — это верно и давно пора. Но что при сем надлежит и вообще отказаться от участия в той борьбе нового и старого, которая теперь происходит, — с этим не согласен. Для меня это уже вторая натура, и когда серьезно войду в работу, то именно тогда больше времени будет идти и на публицистические экскурсии. Долго ли мне прослужит воображение для художественной работы, — не знаю, но мечтаю о том, что до конца жизни буду воевать пером. А пятка — чорт с нею. Дело не в пятке. Полтаву со временем, может быть, и брошу, но этой осенью в выборах участвовать буду. Знакомые пишут, между прочим, — что там даже среди октябристов — недовольство и многие готовы вотировать за меня. Я, положим, свою кандидатуру не поставлю², но симптом, — если наблюдение верно, — довольно интересный. Сельское духовенство тоже обнаруживает оппозиционный дух. На недавний епархиальный съезд по Полтавской губернии не выбрали ни одного благочинного, ни одного протоиерея... Мне кажется, что третья дума не будет сильно левой, но оппозиция в ней будет в количестве значительном. И если это случится, если некоторые признаки не обманывают, то это будет оппозиция довольно неожиданная, со стороны даже "благонамеренных" слоев населения... А впрочем, — поживем, увидим. А увидеть во всяком случае интересно.

Насчет Полтавы, Перчина, не беспокойся. Никто там меня убивать не будет. Фарс с "охраной" у моего дома устроен полицией с явно шпионскими целями. Правда, и теперь обо мне все справляются, но я-то хорошо знаю, что никаких поводов для каких-нибудь серьезных шагов со стороны начальства не подавал и не подам. Я дорожу своей писательской работой и не хочу усложнять ее никакими сторонними моментами. Воюю только пером, открыто и прямо. За кулисами ничего у меня нет: все наружу.

Скоро возвращаемся. Пятка все еще немного побаливает, но не так, чтобы это действовало на нервы, как прежде.

Общий наш привет Нине Григорьевне³. Осенью в Москве надеюсь познакомиться. Обнимаю.

Твой Вл. Короленко.

Впервые опубликовано в книге "Избранные письма", т. 2, "Мир".

¹ Курорт в Славонии.

² На выборах в III Государственную думу. В письме от 7/20 августа к Д. О. Ярошевичу Короленко писал: "Не прельщает меня даже благосклонность гг. "октябристов", которых не умею отличить от черной сотни".

³ Жена И. Г. Короленко.

207

Г. А. ЛОПАТИНУ

19 октября 1907 г., Полтава.

Дорогой Герман Александрович.

Вернувшись из деревни, где прожил 3 недели, застал здесь Вашу открыточку. Очень обидно, что письмо Ваше от 5 июня, очевидно, пропало. Дело в том, что 6 июня я выехал за границу, оставив на почте адрес poste rest. Очевидно, при пересылке письмо затерялось, хотя некоторые письма пересылались аккуратно.

Есть у меня теперь к Вам просьба: мне поручили составить биографию Ип. Ник. Мышкина¹ для 11-го сборника шлиссельбуржцев. Статьи и воспоминания о Мышкине есть, но биографических данных очень мало, если не считать книжки Каллаша², в которой биография составлена на основании статьи Е. К. Брешковской³. А эта статья в свою очередь — сколько-нибудь точных данных не содержит. Ввиду этого я обращаюсь к людям, знавшим Мышкина, с просьбой сообщить, кто что знает. Между прочим, мне указывают особенно на Вас, как на человека близкого с Мышкиным и хорошо его знавшего. Итак, будьте добры ответить по возможности на следующие вопросы:

1. Где именно родился Мышкин?

2. Кто был его отец (солдат — из кантонистов? Русский? Из крестьян? И т. д.)

3. Его мать?

4. В какой именно школе кантонистов учился И. Н. Мышкин? Жил ли безвыходно в этой школе или бывал и у родителей? Не вспоминал ли о школе? Как? С удовольствием или враждой?

5. Не вспоминал ли об отдельных учителях или надзирателях? И в какой форме проникало туда "влияние 60-х годов"?

6. Когда окончил?

7. Куда затем поступил. Кажется, в межевое училище, — какое именно? Когда кончил?

8. У какого генерала, занимавшегося стенографией, был ординарцем (Каллаш, Брешковская).

9. Не говорил ли об аудиенции с этим генералом у Александра II по вопросам стенографии.

10. Сколько времени был правит, стенографистом и где именно?

11. Какое влияние оказал на него нечаевский процесс. Между прочим, он стенографировал для "Московских ведомостей". Был ли в это время человеком известного "направления" или еще нет?

12. С архангельским кружком встречался ли уже сложившимся в радикальном смысле или был "распропагандирован"?

13. Что Вам известно об эпизоде с освобождением Чернышевского (кажется, это Вы знаете лучше всех. Нет ли неточностей в печатных изданиях об этом?).

14. Не замечали ли в нем признаков неуравновешенности, легкой возбудимости, может быть — галлюцинаций.

15. Как относился к религиозным вопросам? Был ли атеистом и материалистом? Может быть, даже страстным? Или, наоборот, в душе, в виде психологического резерва, так сказать, — оставалось религиозное настроение?

Очень буду признателен за сообщение ответов по возможности скоро. В начале ноября я буду в Питере, где должен быть не позже десятого. Адрес мой здесь: Полтава, М. Садовая, дом Будаговского (значит тот же). А в Петербурге, вероятно, остановлюсь у Анненского Ник. Фед. (Широкая, 16). Постоянный адрес для писем также — "Русское богатство".

Крепко жму Вашу руку. Не увидимся ли в Питере?

Ваш Вл. Короленко.

Жена тоже очень кланяется. Передайте привет и брату⁴.

Впервые опубликовано в журн. "Огонек" No 2 за 1956 г. Печатается по копии с автографа.

Герман Александрович Лопатин (1845—1918) — один из виднейших народников (см. 6 том наст. собр. соч., прим. к стр. 215).

¹ Ипполит Никитич Мышкин (1848—1885) — см. в 6 томе наст. собр. соч., прим. к стр. 196, и в 7 томе главу "Ипполит Никитич Мышкин" (стр. 250—259).

² Владимир Владимирович Каллаш (1866—1919) — историк литературы и педагог

³ Екатерина Константиновна Брешко-Брешковская (1844— 1934) — см. 7 том наст. собр. соч., прим. к стр. 329.

⁴ Всеволод Александрович Лопатин — см. 6 том наст. собр. соч., прим. к стр. 215.

208

Г. СЕНКЕВИЧУ

25 февраля 1908 г. [Полтава].

Monsieur!

Вы желаете знать мое мнение о прусской политике относительно прусских поляков. Охотно отвечаю на Ваш вопрос.

Я не принадлежу к числу тех, кто считает институт земельной собственности абсолютно неприкосновенным. Все в мире меняется, исчезает, заменяется новыми более совершенными формами. Необходимо только, чтобы принцип каждой перемены был высшим, чем тот, который отменяется. Стоит приложить этот критерий к насильственной политике торжествующего прусского большинства, чтобы ответ стал ясен, как дважды два. Пруссаки лишают поляков родной земли только затем, чтобы взять ее себе. Здесь нет даже иллюзии высшего права. Здесь открыто выступает примитивное насилие большинства, говорящего по-немецки, над меньшинством, которое желает говорить и молиться так, как в течение веков говорили и молились сотни поколений, обливавших эту землю своим потом и часто — своею кровью. Если бы можно было любому пруссаку, голосовавшему за предложение канцлера Бюлова, внушить хоть на мгновение идею, что речь идет об экспроприации немецкого меньшинства (например, в Остзейском крае) — иноплеменным большинством, то без сомнения краска негодования залила бы его лицо, и он тотчас же нашел бы те самые аргументы, которыми осуждается теперь поведение пруссаков...

Голое насилие, к сожалению, выступает слишком непринужденно и не в одной Пруссии. Но с еще большей ясностию в наше время выступает вопрос: является ли такое насилие признаком настоящей человеческой и общественной силы.

Привет немцам, которые имеют мужество поднять голос против ослепленного низменными страстями большинства своей страны.

Владимир Короленко.

Милостивый государь.

По случайным причинам этот ответ посылаю довольно поздно, быть может слишком поздно для того, чтобы он мог появиться в печати¹. Во всяком случае отдаю его в Ваше распоряжение и прошу принять уверение в уважении к Вам лично и сочувствии к Вашему делу.

Вл. Короленко.

В русской печати публикуется впервые. На черновике пометка Короленко: "Послано 25.11.08". Сенкевич обратился с письмом к ряду видных общественных деятелей с просьбой высказать свое мнение по поводу законопроекта канцлера Бюлова об отчуждении польских земель в пользу немцев.

Генрих Сенкевич (1846—1916) — известный польский писатель, автор романов "Камо грядеши", "Семья Поланецких", "Крестоносцы", "Огнем и мечом" и др.

¹ Ответ Короленко появился в заграничной печати в марте 1908 года. В письме к жене от 23 марта 1908 года Короленко писал: "В "Биржевых ведомостях" появилась телеграмма, передающая его [ответа Короленко] содержание в очень оглупленном виде (очевидно, оно уже появилось за границей)".

209

Л. Н. ТОЛСТОМУ

2 апреля 1908 г., Петербург.

Глубокоуважаемый Лев Николаевич.

Приехав в марте в Петербург, я застал в редакции "Русского богатства" статью М. П. Новикова¹ ("Старая вера"), а также письмо г. Гусева², в котором он просит ответ адресовать Вам. Это я и исполняю, ознакомившись с содержанием рукописи и ознакомив с ним товарищей по редакции.

К сожалению, встречаются значительные препятствия, мешающие появлению рукописи М. П. Новикова в "Русском богатстве", а также (опасаюсь) и в других журналах. Одно из них — цензура или, вернее, — определенные статьи закона, ограждающие господствующую церковь от такой критики. Но это не одно и даже не главное. Можно бы уладиться также и с довольно существенными разногласиями (вроде приравнения школ, больниц и библиотек к убийствам и грабежам). Важнее то, что по основному своему содержанию статья совершенно для журнала не подходит. Автор с чрезвычайными подробностями, часто с излишнею растянутостью и повторениями, изображает процесс мысли, направившейся на отрицание обрядностей и суеверий "старой", то есть церковной веры. Если бы эта статья в каком-нибудь виде попала в среду читателей, еще всецело находящихся во власти этих суеверий, то, конечно, могла бы, несмотря на недостатки изложения, вызвать некоторое движение мысли. Но журналы распространяются в среде читателей, которым выводы автора давно известны, а доводы его стучатся в давно открытую дверь. Здесь статья не только не вызовет никакого движения мысли, но просто останется неразрезанной и представит в журнале мертвый балласт. Те, кому она будет доступна на страницах журнала, — ею не заинтересуются, а те, кому она могла бы сказать нечто новое, — в журнале ее не найдут. А вместе с тем она потребовала бы у журнала около 6 печатных листов.

Мне хочется думать, что вы, глубокоуважаемый Лев Николаевич, признаете основательность этих резонов, мешающих нам, несмотря на все желание, — напечатать статью, в которой вы приняли участие³.

Искренно и глубоко вас уважающий

Вл. Короленко.

P. S. Рукопись вскоре высылается.

Впервые опубликовано в книге "Избранные письма", т. 3, Гослитиздат.

¹ Михаил Петрович Новиков (род. в 1871 г.), крестьянин деревни Боровково, Тульской губернии. Познакомился с Толстым в 1896 году и с тех пор находился в близких отношениях с ним. Автор ряда рассказов из крестьянской жизни и статей полупублицистического характера, появившихся в печати в Англии, в издании "Свободного слова".

² Николай Николаевич Гусев (род. в 1882 г.) — секретарь Л. Н. Толстого в 1907—1909 годах.

³ Очерк М. П. Новикова "Старая вера" был позже напечатан в "Материалах к изучению русского сектантства и старообрядчества" под редакцией В. Бонч-Бруевича (вып. 3, СПБ. 1910).

210

X. Д. АЛЧЕВСКОЙ

[21 мая 1908 г., Полтава.]

Многоуважаемая
Христина Даниловна.

Из "Русского богатства" мне переслали Ваше письмо и книгу "Терновий вiнок"¹. Согласно Вашему желанию, спешу сообщить о получении книги, с которой, впрочем, еще не успел ознакомиться. Очень Вам благодарен за внимание и в свою очередь посылаю свою последнюю книжечку "Отошедшие"².

Известным сторонам украинского движения я искренно сочувствую и, конечно, далек от того, чтобы всю современную украинскую литературу обвинять в ненавистническом национализме или приписывать ей огулом исторический романтизм. Мне только кажутся странными постоянные жалобы на русскую литературу, которая "мало сочувствует"... Такие вещи, как широкое сочувствие, не требуются, а берутся, и не жалобами и нытьем, а яркой и сильной работой в своем направлении. Смешны также притязания на личность и душу "российских письменныкiв", фамилии которых кончаются на енко. Это — нечто вроде того, что было с приволжскими татарами: числишься по спискам православным — молись нашему богу, называешься емком — давай сюда душу! Недавно в "Раде" была статья³, вызванная моей "Историей современника". Написано совершенно литературно, без вылазок известного тона, — но все же автор говорит о каком-то "отречении от национальности" и притом еще "в сторону наименьшего сопротивления". Это значит, что автор читал "Историю" и не захотел увидеть главного: три племенных чувства парализовали друг друга и в конце концов не было ни одного. Потом пришла русская литература и взяла растущую душу себе. Чем? Великороссиянством? Какие пустяки! Нет, — именно тем, что влекло в 70-х годах юные кадры и кавказской и украинской молодежи в общерусское движение: широкой демократичностью, отсутствием национализма, широкими формулами свободы. "Сторона наименьшего сопротивления" для меня лично оказалась только Вяткой, Пермью, Якутской областью (за отказ присягать тому "великорусскому" порядку, который одинаково давил украинца, кавказца, костромича и поляка). Но для других, уже чистейших украинцев, как Лизогубы⁴, Лозинские⁵, Попки⁶ — "сторона наименьшего сопротивления" оказалась виселицей или каторгой. В том-то и дело, что вопрос шире чисто литературного. Дело не в том, почему некоторые енки пишут по "российскому". Иначе не умеют, — вот и все. А вот вопрос: почему целое поколение шло в общерусское движение, которое требовало и давало простор молодому самоотвержению вне национально племенных рамок, которые поэтому и отрицались.

Ну, да это вопрос, о котором в беглом письме не выскажешься.

Жму Вашу руку и желаю всего хорошего.

Вл. Короленко.

Впервые опубликовано в книге "Избранные письма", т. 2, "Мир". Печатается по оттиску в копировальной книге. В архиве Короленко имеются три текста данного письма: первый, черновой, со многими исправлениями; второй, переписанный начисто с пометками на нем: "К украинск. движ." и "Не отослано (послано другое)", и третий, оттиснутый в копировальной книге. По-видимому, письмо было отослано в этой последней редакции, в которой оно здесь и дается. Отсылка письма X. Д. Алчевской отмечена в записной книжке-календаре 1908 года под 21 мая; в копировальной книге дата не оттиснута.

Христина Даниловна Алчевская (1841—1920) — украинская общественная деятельница, руководительница Харьковской воскресной школы. При участии Алчевской был составлен указатель книг "Что читать народу". X. Д. Алчевская состояла в переписке с Короленко с 1886 года.

¹ "Терновий вiнок". Лiтературно-артистичный альманах. Пiд редакцiею Олекси Коваленко. Киiв. Видання Iв. Самоненко. 1908.

² "Отошедшие. Об Успенском. О Чернышевском. О Чехове", изд. "Русского богатства", СПБ. 1908.

³ Статья О. Бiлоусенко "Шевченко в освiтленню pociйcкого письменника" ("Рада", Киiв, 1908, No 87).

⁴ Д. А. Лизогуб (1850—1879) — см. 7 том наст. собр. соч., прим. к стр. 141.

⁵ М. П. Лозинский (ок. 1855—1880). За распространение прокламаций к крестьянам и солдатам был арестован, пытался бежать, приговорен в феврале 1880 года киевским военно-окружным судом к смертной казни и 5 марта повешен.

⁶ Г. А. Попко (1852—1885) — землеволец. Судился по "процессу 28-ми", приговорен Одесским военно-окружным судом к бессрочной каторге, умер от туберкулеза на Каре.

211

С. А. ТОЛСТОЙ

28 августа 1908 г., Хатки.

Глубокоуважаемая Софья Андреевна.

Из глухой деревушки, где нет ни телеграфа, ни почтовой станции, я присоединяю свой привет к тому потоку восхищения и восторга, который стремится теперь в Ясную Поляну со всех концов света, приветствуя великого художника и честного искателя правды. К этому позволяю себе присоединить выражение глубокого сочувствия также Вам лично и всей семье по поводу той, без сомнения, огромной тяжести, какая выпадает на долю семьи в эти торжественные, но и очень трудные дни, когда вместе с выражениями преклонения и восторга изливается столько яду и незаслуженных обид, не щадящих ни великого писателя, ни его близких. От души желаю и Льву Николаевичу и всей семье, чтобы искренний голос всех честных и культурных людей заглушил в их воспоминании об этих днях все то, что не заслуживает доброй памяти. И пусть лишь судьба еще на много лет сохранит всем дорогую жизнь.

Прошу верить глубокой искренности, продиктовавшей мне эти строки. К этому приветствию присоединяется и вся моя семья.

Вл. Короленко.

Публикуется впервые. Печатается с черновика. Письмо написано по поводу восьмидесятилетнего юбилея Л. Н. Толстого. На это приветствие С. А. Толстая ответила письмом от 2 сентября с выражением благодарности от имени Л. Н. Толстого и своего.

Софья Андреевна Толстая (1844—1919) — жена Л. Н. Толстого.

212

П. НАРБЕКОВУ

29 сентября 1908 г.

Милостивый государь.

Мне кажется, что Ваше письмо вызвано недоразумением. Во всяком случае оно направлено не против того, что говорится в моей статье¹. Предлагал ли Л. Н. Толстой голодать вместе с голодающими, отрицал ли он мелкую благотворительность в деле помощи голодным — мне неизвестно. В моей статье приводится обмен мнений не о существе благотворительности и не о ее значении, а только о форме помощи в данном случае, то есть о форме той же благотворительности. При этом "городской служащий" (будем называть так) говорит: я могу отдать несколько рублей из жалования своего голодным, но Вы говорите: деньги зло. Следует ли поэтому давать. А Толстой отвечает: лучше поезжайте на дачу в голодающие местности, вместо того чтобы ехать на дачу под Петербургом или Москвой. И Толстой, и городской служащий оба стоят на одной почве: оба признают, что в данном случае благотворительность уместна. Только городской служащий может уделить с некоторым самоограничением рублей пять в месяц, а Толстой думает, что ему ничего не стоит поехать с семьей за тысячу верст "на дачу". В этом я и вижу пример непонимания самого положения людей, которые — не баре, не помещики-богачи, но и не пахари. Мне кажется, что в моей статье это выражено довольно ясно.

Вл. Короленко.

Публикуется впервые. Печатается по оттиску в копировальной книге. На оттиске письма пометка: "Нарбекову (толстовец?)".

¹ "Лев Николаевич Толстой", "Русское богатство", август 1908 года (см. 8 том наст. собр. соч.).

213

С. С. КОНДУРУШКИНУ

4 января 1909 г., Полтава.

Дорогой Степан Семенович.

Не знаю уже, застанет ли Вас это письмо еще в Константинополе. По получении Вашего письма с адресом, у меня было много довольно тяжелых хлопот: умер мой свояк, Иннокентий Федорович Волошенко. Сегодня хороним, и мне было эти дни трудно писать Вам отзыв, которого Вы ждете. На всякий случай — несколько слов привета в пути и краткий ответ на Ваш вопрос. Очень мне жаль прибавлять к трудностям пути — еще некоторое огорчение, но... мне "Моисей"¹ не понравился. При встрече поговорим подробнее, теперь скажу только, что главный недостаток: недостает Моисея. Есть много описаний, иногда хороших, иногда несколько растянутых и однотонных, но главной фигуры — самого Моисея — нет. Того Моисея, который убил египтянина в юности, потом навлек на Египет 12 казней, потом не вел, а влачил народ через тысячи бедствий, а когда народ бунтовался, то он приказал левитам: "возьмите мечи и пройдите через весь стан от одних ворот до других трижды (кажется так) и пусть каждый из Вас убьет своего брата, и своего отца, и мужа своей сестры" (цитирую неточно, но эпизод верен). И уже тогда уходил к богу на дымную гору, дрожавшую в огне и облаках, и там плакал и предлагал богу изгладить его самого из книги жизни, но пощадить будущее этого народа, — Моисея, который в гневе швырнул на землю и разбил скрижали, которые для него только что написал сам бог. Этого Моисея нет, а есть добрый старичок, на которого налепили шутовские побрякушки, плюют на него, а он их только жалеет. — Это не Моисей.

Есть одна черта, которую хочу отметить, потому что она относится не к одному "Моисею". Через даль веков и тысячелетий можно усматривать общие очертания великих событий, но давать излишние детали не следует или следует очень в меру (если картина не определенно бытовая). Вы слишком часто изображаете, как играет луч на макушке головы, как ходят тени светильника на лицах заговорщиков (кстати, самый заговор Корея, Дафана и Авирона направлен был, главным образом, против господства левитов)... Теперь в Вашей корреспонденции из Турции я встретил ту же черту: мы ждем указания — каковы особенности турецкой революции², нам нужны ее характерные черты, линии, идущие от прошлого к будущему. И вот мне вдруг врезалась в память черточка: "мимо меня мелькнула розовая ноздря серого жеребца". Это режет ухо явным нарушением перспективы. К чорту ноздрю, — хочется сказать. Здесь не скачки, а события огромного масштаба. Вам нужно проникать к действующим людям, давать живые картины того, что пробивается, и того, что этому пробивающемуся противостоит. Одним словом, вы теперь художник-корреспондент, а не фотограф случайно мелькающих явлений, до ноздри включительно.

Не сердитесь на меня, что пишу резко. Но я старый писатель и старый корреспондент, и мне хочется дать Вам совет: составьте себе программу, по ней добивайтесь сведений и группируйте их. Основная ось программы: обновляющаяся жизнь и борьба с нею старого. Детали должны располагаться по этой оси.

Засим крепко жму вашу руку. Всего хорошего.

Ваш Вл. Короленко.

Впервые опубликовано в книге "Избранные письма", т. 3, Гослитиздат. Печатается по оттиску в копировальной книге.

Степан Семенович Кондурушкин (1874—1919) — писатель. В течение пяти лет работал в школах в Палестине и Сирии учителем. По предложению Короленко написал "Сирийские рассказы", печатавшиеся в 1902 году в "Русском богатстве". В 1908 году "Сирийские рассказы" вышли отдельной книгой с посвящением: "Владимиру Галактионовичу Короленко от литературного крестника".

¹ "Моисей" был напечатан в сборнике т-ва "Знание" за 1908 год.

² Летом 1908 года турецкий султан Абдул-Гамид II был низвергнут, власть перешла к младотуркам (партия "Единение и прогресс"), и Турция превратилась в конституционную монархию.

214

О. В. АПТЕКМАНУ

[22 апреля 1909 г., Полтава]

Статья Ваша¹ нам в общем совершенно подходит. Первая часть никаких возражений не встречает (личные наблюдения). Вторая, во-первых, несколько растянута, отчасти специальна, но главное не в том. Я надеюсь, Вы разрешили бы кое-где сократить повторения и особенно "приступы" (вроде: мы уже изложили то-то; теперь изложим то-то. Это как бы недоверие и к себе, и к читателю. Или автор излагает неясно и нужно повторять, или читатель туп и не вспомнит содержания только что изложенной главы). Но, повторяю, — важно не это. Наиболее возражений встречает та глава, где Вы пытаетесь усиление болезненных признаков поставить в причинную связь с неудачей народовольческого движения. Что этот мотив мог быть одним из мотивов, влиявших вместе с другими, — это так. Но Вы выдвигаете его почти как единственный, и тут, простите, психиатр в Вас отодвинут назад человеком партии. Это — партийный эскамотаж и сужение широкой души Успенского. Мне Успенский говорил: "до писательства никакой биографии не было". До писательства, а не до народной воли. Апеллирую к Аптекману-психиатру против Аптекмана-народовольца. Успенский начал писать в 1862 году ("Старьевщик" в "Зрителе"). Написал в это десятилетие (с начала шестидесятых до начала семидесятых) "Нравы Растеряевой улицы", "Разорение" и др. Это расцвет, можно сказать "разгул" молодого таланта, и не доказывает ли он, что Успенский вовсе не дожидался "движения семидесятых годов", чтобы "выпрямиться" и стряхнуть тяжкие признаки наследственности. То обстоятельство, что он, как писатель, мог вылить в образах все тяжелое, накопившееся в душе с детских лет, — разве не следует считать огромным, преобладающим моментом оздоровления души. В десять лет — 1863—1873 — Успенский уже весь сложился, как писатель, и в семидесятые годы он вошел готовый, с той же любовью к правде и даже с той же рефлексией. Вспомните, что знаменитая в свое время полемика "Недели" (П. Ч.)² и "Отечественных записок" (главным образом Михайловский) возникла из-за "неверия Успенского... в народ!" Шестидесятые годы, с их общим пробуждением (далеко еще не народовольческим и не деятельно-революционным) дали так много мотивов "пробуждения совести" и правды, которые противопоставляются мраку и тьме. Борьба интеллигенции семидесятых годов была для него наиболее ярким эпизодом этого пробуждения. Но сказать, что с этого начинается и этим кончается здоровый период творчества Успенского (который охватит тогда лет шесть-семь) — значит частностью покрыть общее, и очень сузить вопрос. Много также можно возразить против несколько расширенного отожествления самого Успенского с его героями, от имени которых иной раз ведется рассказ. По большей части это верно, но в некоторых случаях требовало бы оговорок и подтверждения. Затем Вы совершенно игнорируете такие личные факторы, как необходимость работать из месяца в месяц, что и на крепкие нервы производит разрушительное действие, и т. д.

Практический вывод. Первую часть (личные наблюдения и воспоминания) мы напечатали бы охотно и без оговорок. Вторая требует или переделки или... не знаю уж как?.. Не согласитесь ли разбить статью на две. Первая имеет совершенно самостоятельное значение. Вторую Вы бы еще пересмотрели, и она могла бы составить самостоятельную работу. Относительно этой мы бы предпочли считать обе стороны пока не связанными. Там есть, правда, много интересного, но много и такого, что вызывает возражения, и мы бы охотно пересмотрели ее вторично. Итак, — ответьте, — может быть, даже телеграммой. Если согласитесь, то предоставьте мне разделить. Первую часть я отошлю в редакцию — вторую Вам³. Обычный наш гонорар — 75 рублей. Аванс рублей сто под принятую статью можно выслать немедленно по получении Вашего согласия.

Крепко обнимаю Вас

Ваш Вл. Короленко.

P. S. Отвечайте поскорее: Полтава, Мало-Садовая, 1.

Публикуется впервые. Печатается по оттиску в копировальной книге без обращения и даты. Дата определяется по отметке в записной книжке.

Осип Васильевич Аптекман — см. 7 том наст. собр. соч., прим. к стр. 322, и прим. к письму 117.

¹ "Страница из "скорбного листа" Гл. И. Успенского", напечатана в "Русском богатстве" No 7 за 1909 год.

² П. Ч. — псевдоним Петра Петровича Червинского (род. в 1849 г.). Публицист-народник, земский статистик, печатался в "Неделе" с 1875 по 1882 год. Статьи П. Ч. в "Неделе", посвященные деревне, вызвали полемику с Н. К. Михайловским и П. Н. Ткачевым.

³ Продолжение статьи Аптекмана было напечатано в девятой книге "Русского богатства" за 1909 год.

215

С. Н. ДУРЫЛИНУ

10 января 1910 г., Полтава.

Милостивый государь.

Прошу простить замедление в ответе, вызванное разными уважительными причинами. Впрочем, должен, к сожалению, сказать, что никаких особенно ценных и характерных сведений сообщить не могу. Я жил в те годы в Нижнем и в Петербурге бывал только наездами. Гаршина¹ видел только три раза в жизни, на очень короткое время и никаких сколько-нибудь значительных разговоров с ним не вел. Писем от него тоже не получал. Талант Гаршина я ставлю высоко. Как ни мало он написал в свою короткую жизнь, прерываемую периодами болезни, но в этом немногом дал много характерного для своего времени и своего поколения.

С уважением

Вл. Короленко.

Полностью публикуется впервые. Печатается по оттиску в копировальной книге.

Сергей Николаевич Дурылин (1877—1954) — литературовед, историк литературы и театра.

¹ Всеволод Михайлович Гаршин (1855—1888) — см. в 8 томе наст. собр. соч. статью "Всеволод Михайлович Гаршин. Литературный портрет".

216

А. В. КАМЕНСКОМУ

16 января 1910 г., Полтава.

Многоуважаемый Андрей Васильевич.

Я разобрал любезно предоставленную Вами переписку Глеба Ивановича¹ с Вами за 1876—1889 года. Прежде я предполагал приобщить ее к другим письмам, которые должны были собраться в "Русском богатстве". Но дело это по разным причинам и в собирании материала, и в его обработке затянулось. Поэтому я решил использовать эти письма, как отдельный эпизод, тем более, что история сотрудничества Глеба Ивановича в "Дешевой библиотеке" и то участие, которое он в ней принимал и со стороны редакционной, как-то мало известны (Рубакин², например, собравший много биографических материалов, о ней, кажется, совсем не упоминает). Я прежде всего, конечно, обратил внимание на "Оживленный край" — рукопись, назначавшуюся для "Дешевой библиотеки" и запрещенную цензурой. Кажется, в этом виде она так и не появилась³. Правда, что это как бы только первоначальный набросок, разработанный впоследствии гораздо более подробно и гораздо более ярко в "Книжке чеков", но все же это вариант, на мой взгляд, заслуживающий внимания. Думаю, что в феврале мы его поместим, а затем в том же феврале или в марте — и письма⁴. При их разборке возникают некоторые вопросы. Если бы Вы были добры черкнуть несколько, слов от себя об истории "Дешевой библиотеки" и степени участия в ней Глеба Ивановича, — я был бы Вам глубоко признателен.

Со стыдом вспоминаю, что до сих пор не прислал Вам свою книжечку "Отошедшие". Исправляю это теперь. (Посылаю ее заказной бандеролью.)

Крепко жму Вашу руку и желаю всего хорошего.

Искренно уважающий

Вл. Короленко.

Публикуется впервые. Печатается по оттиску в копировальной книге.

Андрей Васильевич Каменский — редактор журнала "Библиотека дешевая и общедоступная", издававшегося в Петербурге в 1875—1876 годах.

¹ Успенского.

² Н. А. Рубакин — см. прим. к письму 159.

³ Рукопись Успенского была напечатана в февральской книжке "Русского богатства" за 1910 год под заглавием "Оживленная местность". Пояснения от редакции написаны Короленко.

⁴ Письма Г. И. Успенского в "Русском богатстве" напечатаны не были.

217

Л. Я. КРУКОВСКОЙ

29 января 1910 г., Полтава.

Милостивая государыня
Людмила Яковлевна.

Я не совсем ясно представляю себе, о каком очерке Вы пишете? В "Истории моего современника" рассказаны лишь факты из детства и ранней юности. В биографическом смысле это страница или две, много три. Ведь собственно биография писателя или общественного деятеля начинается в сознательном периоде, а к этому "История современника" только еще подходит. Кроме того, главное содержание моего "жизнеописания" до литературы состоит в изложении студенческого и потом народнического движения, в арестах, тюрьмах, этапах, ссылках. Можно ли из этого сделать книгу для детей? Наконец, без всякой излишней скромности, — думаю, что едва ли уместно делать жизнеописание Короленка предметом детской книги. Я знаю работы в этом роде Авенариуса¹. Они касаются Гоголя, Пушкина. Нет таких жизнеописаний Тургенева, Достоевского, Чехова. Из живущих — Толстого (для чего, между прочим, в работах Бирюкова² есть прекрасный и богатейший материал). Простите, но мне кажется, что при таких условиях "жизнеописание Короленка" для детской литературы было бы некоторым нарушением перспективы.

Это, разумеется, лишь предварительные замечания, как мне это дело представляется a priori. Может быть, я неясно представляю себе характер Вашей работы. Так мне кажется на первый взгляд. А вот относительно Толстого — подумайте. И материал богатый, полный, законченный, и никого не удивит появление такой книги для детей при жизни самого писателя.

С совершенным уважением

Вл. Короленко.

Публикуется впервые. Печатается по оттиску в копировальной книге.

Людмила Яковлевна Круковская (1859—1948) — писательница и переводчица.

¹ Василий Петрович Авенариус (1839—1919) — писатель для детей и юношества, автор книг "Отроческие годы Пушкина", "Юность Пушкина", "Гоголь-гимназист" и др.

² Павел Иванович Бирюков (1860—1931) — друг и биограф Толстого.

218

В. К. ПРОКОПЬЕВУ

12 февраля 1910 г., Полтава.

Многоуважаемый
Вячеслав Константинович.

Очень жалею, что и мне приходится Вас разочаровывать. "Нездешняя" не подходит для "Русского богатства". Горький Вам писал, что повесть написана "по-старинному". Мне кажется, что он имел в виду вот что. В шестидесятых и семидесятых годах писалось много так называемых "тенденциозных" романов и повестей, где выводились "новые люди" вообще и порой революционеры в частности. Так как условия тогдашней цензуры были очень строги, да и революционные стремления еще недостаточно ясны, — то авторы о самых стремлениях, их характере почти не говорили. Они просто изображали "очень хороших людей", честных юношей, прекрасных девушек, а затем намекали читателю, что это — революционеры. По прочтении повести оставался вывод — революционеры очень хорошие люди. В свое время некоторые из этих произведений имели некоторый успех, хотя в художественном отношении и тогда признавались слабыми. Это были не изображения, а апологии. Дорожили в них указанием на что-то новое, еще только начинающее пробиваться в жизни.

Теперь так, "по-старинному", писать нельзя. И самое явление, и его типы уже не новы, сказались достаточно ясно даже по газетным отчетам со всеми своими разнородными, порой прямо враждебными оттенками. А между тем Ваш рассказ написан именно "по-старинному". Революционеры очень хорошие люди, — только это у Вас и рисуется. Наташа и Сережа — составлены из одних добродетелей. Алеша, наоборот, — сам старается изобразить себя отчаянным негодяем, состоящим из одних доносов и погромов. От этого личностей, то есть живых индивидуальностей, в Вашем рассказе совсем нет, а есть собрание всяких элементарных положительных качеств с одной стороны и такое же собрание элементарного негодяйства с другой. Самые стремления, живые, настоящие (то есть то, к чему человек приходит после тяжелой душевной борьбы и что отстаивает среди сомнений и противоречий) тоже отсутствуют. Перечитайте с этой точки зрения хотя бы митинг в лесу. Один оратор говорит толпе что-то зажигающее (что — неизвестно). Потом выходит Сережа, заявляет просто, что это "не так", и говорит свое. Что — опять неизвестно. Автор ограничивается уверением, что говорит он очень хорошо, как ручей в знойной пустыне. Затем вместо живого и характерного изложения — рисуется картина: знойная пустыня, истомленные путники, освежающие струи родника. Представьте теперь, что кто-нибудь из другого лагеря тоже описывает митинг. Он опровергает самого Сергея. Ведь такой черносотенный даже автор может взять у Вас метафору и целиком приложить к речи своего героя. Это его слова — освежающий ручей в пустыне. Это не только не изображение, а даже и не попытка доказательства. Голый дифирамб. А это делает рассказ совершенно неприемлемым и с цензурной точки зрения, превращая его в прямое и исключительное "восхваление"...

Как видите, и исправить тут ничего нельзя, потому что грех в самом приеме.

Вы раз уже присылали несколько очерков. В одном из них мелькали живые черточки (работа на железной дороге перед приходом поезда). Там, очевидно, была "натура", живое наблюдение. Здесь как бы данная вперед задача.

Очень жалею, что не могу ответить иначе. Таково мое впечатление, возможно, разумеется, что и ошибочное.

С уважением Вл. Короленко.

Впервые опубликовано в книге "Избранные письма", т. 3, Гослитиздат. Печатается по оттиску в копировальной книге.

В. К. Прокопьев стал присылать свои очерки Короленко в 1908 году. Все они записаны в редакторскую книгу с отрицательными отзывами. Кроме рукописи "Нездешняя", в редакторскую книгу Короленко в 1910 году занесена еще одна рукопись Прокопьева с резко отрицательным отзывом.

219

M. M. КОВАЛЕВСКОМУ

22 февраля 1910 г., Полтава.

Глубокоуважаемый
Максим Максимович.

Я имею честь состоять членом организационного комитета писательского съезда, которого Вы председатель. В настоящее время по поводу утвержденной программы съезда в писательской среде возникли разногласия, которые вынуждают меня сложить с себя это звание. Не становясь на бойкотистскую точку зрения и оставаясь, как и мои ближайшие литературные товарищи, на почве чисто делового обсуждения вопроса, я считаю все-таки, что нет такого вопроса в области литературного быта, который не приводил бы неизбежно к обсуждению правового положения русской печати. А так как этот именно центральный пункт изъят из обсуждения, то я не могу разделять ответственности за созыв с разных концов России товарищей писателей без малейшей гарантии, что сколько-нибудь серьезное обсуждение хотя бы только профессиональных вопросов может в действительности состояться.

Прошу принять уверение в глубоком моем уважении.

Вл. Короленко.

Впервые опубликовано в книге "Избранные письма", т. 2, "Мир". Печатается по оттиску в копировальной книге.

Максим Максимович Ковалевский (1851—1916) — ученый, юрист и общественный деятель, председатель Юридического и Вольно-экономического общества. В январе 1910 года правительство разрешило съезд писателей в Петербурге, урезав при этом его программу и исключив вопрос об общем правовом положении печати. Съезд состоялся под председательством не Ковалевского, который от председательствования отказался, а журналиста Г. К. Градовского. Съезд был малочислен и не авторитетен.

220

Л. Н. ТОЛСТОМУ

7 апреля 1910 г., Алупка.

Дорогой Лев Николаевич.

Товарищи из "Русского богатства" переслали мне в Алупку, где я нахожусь в настоящее время, Ваше доброе письмо¹. Не стану распространяться о том, какое чувство оно во мне возбудило и с какой благодарностию к Вам я его читал. К этой теме я приступал со страхом: столько уже писано. И что в сущности можно прибавить к ужасу этих ежедневных газетных известий, а к ним так привыкли. Ваше письмо говорит мне, что кое-что нужное сказано, и тема не профанирована. Главная тут заслуга — того безвестного человека, который в тюремной каморке собирал этот материал. Я старался только не закрыть своими чувствами того внутреннего ужаса, который заключен в этом явлении и отразился в непосредственных записях. Ваше письмо говорит мне, что это в известной мере достигнуто, и это дает мне тем большее удовлетворение, что (поверьте — это не условная фраза) во время работы я думал о Вас и решил послать Вам ее в оттисках по окончании. Вторая статья появится в апреле². Собираю материал для третьей ³. На непосредственный, практический результат этого ряда статей, то есть на восприимчивость "хозяев жизни", я не надеюсь (или, скажу точнее: почти совсем не надеюсь). Вскоре после Вашего письма я получил письмо от какого-то военного судьи. Он ухитрился вычитать у меня восхваление преступников, возведение разбойников "на пьедестал борцов за свободу". Меня это письмо отчасти обрадовало: значит, все-таки, задело и его. Но как легко этот человек (кажется, даже не злой, хотя он и пишет: "мы присуждаем"), как легко он отмахнулся от самой сущности вопроса. Ну, а высшие или совсем не прочтут, или отмахнутся еще легче. Но мне кажется, — нужно бороться все-таки с той "привычностию", которая отравляет людские совести. А там что будет...

Еще раз от всего сердца благодарю Вас, дорогой Лев Николаевич, за Ваш душевный отклик, желаю Вам здоровья и продолжения той бодрости, с которой Вы следите за жизнию и воздействуете на нее. Присоединяю также душевный привет Софье Андреевне и Вашей семье.

Искренно Вам благодарный

Вл. Короленко.

Впервые опубликовано в книге "Толстой и о Толстом. Новые материалы". Сборник второй. Редакция В. Г. Черткова и Н. Н. Гусева, Толстовский музей. М. 1926,

¹ Письмо Л. Н. Толстого от 27 марта 1910 года (см. в 9 томе наст. собр. соч., прим. к "Бытовому явлению").

² В апрельской книжке "Русского богатства" были напечатаны три заключительные главы "Бытового явления".

³ Продолжением статей о смертной казни, объединенных в "Бытовом явлении", явились статьи "Дело Глускера" и "Черты военного правосудия" (см. 9 том наст. собр. соч.).

221

С. А. ЖЕБУНЕВУ

[25 апреля 1910 г., Алупка.]

Дорогой Сергей Александрович.

Вы строги, но не всегда справедливы. Это я по поводу Жилкина и Аникина¹. Вы вот в восторге от Пешехонова². Я действительно с ним не во всем согласен, но очень его люблю. А читали ли Вы его обозрение "Сугробы" (или иное заглавие, но содержание характеризуется этим словом)³. Ведь там говорилось как раз о Жилкине и Аникине, работавших тогда в "Слове". Сии бывшие "трудовики" (истинное недоразумение была эта партия) и национальное лицо показывали с легкой руки Струве⁴ и от китов промышленности ждали спасения. Ну, как же можно бы свести этих двух писателей с Пешехоновым и вообще с "Русским богатством". Вдруг бы Жилкин нам доставил свой превыспренний фельетон о московском миллионере, аскетически изнемогающем под бременем самоотверженного служения родине своими капиталами. У него роскошнейшие палаты, но ему лично ничего, ничего не нужно! При Жилкине ему принесли завтрак. Это был один маленький пирожок, завернутый в несколько бумажек. Это ему достаточно от своих миллионов. Остальное — тяжкая служба отечеству. Конечно, может есть и такой купец в Москве, но... надо об этом говорить немножечко умнее. Пирожок так пирожок. Может, аскетизм, а может, катар желудка. Во всяком случае благоговеть и млеть нет никакой надобности, а надо изучать и смотреть в оба. Вы скажете, что в "Русское богатство" он бы этой приторной маниловщины не принес. Верно. Это писано по Струве и по Федорову, издателю "Слова"⁵. У нас он стал бы писать по Пешехонову или даже по Мякотину. Но какое же это было бы привлечение новых сил...⁶ Винавер⁷ в книге "Конфликт в первой Государственной думе" рассказывает, что после разгона Думы Жилкин еще с кем-то подошли к группе кадет, и Жилкин сказал: "Ну, теперь ведите нас!" Это ведь замечательно: ругали тех же кадет за нерешительность, за то, что они не верят в революцию, слишком берегут Думу и т. д., — а когда приходилось доказать собственную решительность и "веру в революцию", они бегут к тем же кадетам и просят: ведите нас. И готовы даже с правейшими кадетами "показывать национальное лицо" и "идти на выучку" к Крестовникову⁸. Я человек далеко не из самых крайних в тактике и понимаю, что политическая деятельность невозможна без компромиссов. В этом я часто не согласен с Пешехоновым. Но такие компромиссы в идеях, — слуга покорный. Охотно уступаем обоих "трудовиков" "Вестнику Европы" ⁹.

Публикуется впервые. Печатается с черновика, на котором нет ни даты, ни подписи. Вверху черновика отметка Короленко: "К заметке по истории бурного года ("трудовики")". Датируется на основании отметки в записной книжке.

Сергей Александрович Жебунев (1849—1924) — народоволец, судившийся по "процессу 193-х", неоднократно подвергался тюремному заключению и впоследствии. С 1910 года жил в семье Малышевых в Саратовской губернии.

¹ И. В. Жилкин и С. В. Аникин — члены I Государственной думы и основатели группы "трудовиков".

² А. В. Пешехонов — см. прим. к письму 186.

³ Короленко имеет в виду статью Пешехонова "Сумятица" ("Русское богатство", 1908, кн. 10).

⁴ Петр Бернгардович Струве (род. в 1870 г.) — бывший "легальный марксист", позднее кадет и националист.

⁵ М. Федоров был издателем "Слова" с 1906 года.

⁶ Одно слово не разобрано.

⁷ Максим Моисеевич Винавер (1863—1926) — член I Государственной думы, один из лидеров кадетов.

⁸ Г. А. Крестовников — крупный промышленник, член Государственного совета.

⁹ С 1909 года Жилкин и Аникин работали в журнале "Вестник Европы".

222

Л. Н. ТОЛСТОMУ

9 мая 1910 г., Полтава.

Дорогой, искренно уважаемый
Лев Николаевич.

Второе письмо Ваше опять пришлось присылать мне вдогонку (я на днях вернулся в Полтаву), и только теперь могу ответить на Ваш запрос об издании. Вчера я уже отправил слегка просмотренные и исправленные оттиски моих статей в редакцию "Русского богатства" и надеюсь, что они скоро появятся в отдельном издании, если этому не помешают какие-нибудь "независящие обстоятельства"¹. Я хотел было издать их после того, как появится еще одна часть (о казнях без суда и по ошибке²), но для этого нужен еще кое-какой материал, а дело это не ждущее. Можно будет дополнить в следующем издании, если первое разойдется.

Вы, конечно, уже знаете, что письмо Ваше ко мне появилось в газетах³. Я не позволил бы себе распоряжаться таким образом и во всяком случае не решился бы сделать это без предварительного Вашего согласия. Но... каждая Ваша строчка становится общественным достоянием как-то стихийно. Я еще не успел ответить на запросы редакций, как письмо появилось уже в "Речи". Нечего и говорить о том, какую услугу оно оказало этому делу, и в какой мере усилило внимание печати и общества к ужасному "бытовому явлению", о котором Вы заговорили еще раз после "Не могу молчать"⁴.

Надеюсь скоро прислать Вам свою брошюру⁵.

Очень признателен Вам за указания на книгу Griffith'a⁶. He знаю, позволит ли ее объем поместить ее всю в журнале. Во всяком случае будет полезно ознакомить с нею читателей в извлечениях или в подробной рецензии.

Шлю искренний привет. Глубоко Вас уважающий

Вл. Короленко.

P. S. На первое Ваше письмо я ответил из Алупки.

Печатается по тексту того же сборника, что и письмо от 7 апреля 1910 года. В архиве Короленко имеется черновик настоящего письма. При переписке письма Короленко внес небольшие стилистические исправления.

¹ См. в 9 томе наст. собр. соч. прим. к "Бытовому явлению".

² "О казнях по ошибке" Короленко писал в статьях "Дело Глускера" и "Черты военного правосудия".

³ Письмо Толстого к Короленко от 27 марта 1910 года появилось 18 апреля в газетах "Речь" и "Современное слово". Номера газет с этим письмом были конфискованы.

⁴ Статья Толстого "Не могу молчать" появилась в русских газетах в извлечениях 3 июля 1908 года. Полностью была напечатана в России лишь в 1917 году.

⁵ Короленко прислал Толстому "Бытовое явление" с надписью: "Льву Николаевичу Толстому от бесконечно ему благодарного за великую нравственную поддержку Вл. Короленко".

⁶ Грифитс, секретарь Лиги тюремных реформ в Лос-Анжелосе, автор книги "Преступления и преступники". Книга была посвящена Л. Н. Толстому. Толстой в своем письме от 26 апреля 1910 года писал об этой книге: "Книга очень смелая и интересная. Я думаю, что хорошо бы было напечатать ее".

223

А. С. КОРОЛЕНКО

3 августа 1910 г.
[в дороге между Петербургом и Москвой].

Дорогая моя Дунюшка.

Ты теперь подъезжаешь к Полтаве, а я к Москве. Вчера Анненские и Татьяна Александровна¹ проводили меня, обедали мы вместе, а затем попрощались на вокзале. Через час увижу Иллариона, завтра побываю у Мани², послезавтра хочу выехать из Москвы. На днях (в субботу) был у меня Сергеенко ³ и очень уговаривал, чтобы я заехал на день к Толстому. Говорил, что Толстой этого очень желает ("Меня потянуло к Короленку, а он не едет"). Ориентируюсь в Москве и, может быть, действительно еще на день отсрочу наше свидание. Пожалуй, потом пожалеешь, что не побывал. Здоров. Всех вас крепко обнимаю. До скорого свидания.

Ваш Вл. Короленко.

Публикуется впервые.

¹ Т. А. Богданович.

² М. Г. Лошкарева.

³ Петр Алексеевич Сергеенко (1854—1930) — писатель, автор книги "Как живет и работает Л. Н. Толстой" и ряда очерков о Толстом и Чехове.

224

А. С. КОРОЛЕHКО

5 августа [1910 г., Москва].

Вчера послал телеграмму С. А. Толстой и получил ответ: "Все будут рады Вас видеть, приезжайте. Толстая". Итак, это дело решенное: еду. Сегодня, вероятно, буду ночевать в Туле. Завтра утром в Ясной Поляне. Не знаю, удастся ли выехать оттуда завтра к вечеру. Это еще отсрочивает наше свидание, но я все-таки рад, что решился на эту поездку. Да и ненадолго. Вчера был у Мани. Очень хорошее местечко, в лесу; хотя в нескольких саженях от железной дороги, но как-то уютно и тихо. Были с Илларионом у Надюши¹. Она была нездорова. Познакомились с семьей ее мужа. Он на меня произвел недурное впечатление. Получена телеграмма: Нина Григорьевна² приезжает завтра утром. — Пишу на почту, чтобы более писем не пересылали, но вы подтвердите еще с своей стороны. Обнимаю всех крепко. Тороплюсь бросить письмо, чтобы пошло сегодня. До свидания.

Ваш Вл. Короленко.

Публикуется впервые.

¹ Надежда Николаевна Лошкарева, племянница Короленко.

² Жена И. Г. Короленко.

225

Т. А. БОГДАНОВИЧ

6 августа 1910 г.

Дорогая Татьяна Александровна.

Когда увидите Корнея Ивановича¹, скажите ему, пожалуйста, что я не надул. Набросал в поезде заметочку (тему Вы знаете²). Только сомневаюсь, — годится ли: не уложится меньше 80—100 строк. А это, кажется, не то, что нужно по его замыслу. До Полтавы, может, еще придумаю что-нибудь более краткое и афористичное, а Вы все-таки спросите, пожалуйста, у него, явится ли такой размер препятствием, и черкните мне об этом в Хатки. Мне будет так приятно увидеть Ваших несколько строчек, узнать, как все вы живете и что делается на дачке Коуку и на "морском" берегу, где еще бродит моя тоскующая тень... Письмо это пишу в поезде между Москвой и Тулой. В Туле разузнаю, как пробраться в Ясную Поляну. А завтра в 4 часа дня опять двинусь в дальнейший путь из Тулы на Харьков.

Целую всех, начиная с Володи³, по восходящим степеням, кончая теточкой и дядей⁴. Маргарите Федоровне⁵ и фрейлен с домочадцами тоже привет.

Не поленитесь прислать несколько строчек, милая Татьяна Александровна, не очень откладывая. Меня это обрадует.

Ваш Вл. Короленко.

Доехал до Тулы. Хотел бросить это письмецо в ящик, а потом подумал, — что лучше сделать это завтра, "после Толстого". Поезд, с которым я сюда приехал, сворачивает на Челябинск. Зато готов отойти "дачный". На нем до Козловой Засеки. Оттуда, кажется, придется идти пешком. Говорят, недалеко.

Продолжаю, сидя на груде камней между Засекой и Ясной Поляной. Сзади на возвышении видны здания станции в лесу. Впереди — широкая просека, в конце ее — на небольшой горочке Ясная Поляна. Тепло, сумрачно, хочет моросить. У меня странное чувство: ощущение тихого сумеречного заката, полного спокойной печали. Должно быть — ассоциация с закатом Толстого. Едет мужик на плохой клячонке. Плетется старик с седой бородой, в стиле Толстого. Я подумал: не он ли? Нет. Какие-то двое юношей, один с аппаратом. Пожалуй, тоже пилигримы, как и я. Трое мужиков, — впрочем, в пиджаках, — с сетями и коробами на плечах. Идут ловить птицу. Спрашиваю дорогу в усадьбу Толстого. — А вот, скоро ворота направо. Там еще написано, чтобы сторонним лицам ни отнюдь не ходить. — Проходят. Я царапаю эти строчки. Моросит. Над лесом трещит сухой короткий гром. Пожалуй, вымочит. Не обещаю вам систематического interview, но набросаю по нескольку отрывочных строчек, вот так, где попало, под дождем, в усадьбе Толстого, в поезде на обратном пути.

Продолжаю уже в постели, в Ясной Поляне, после обеда и вечера, проведенного с Толстым. Встретили меня очень радушно.

— Господин Короленко — вас ждали, — сказал лакей в серой ливрее, когда я, мокрый и грязный, вошел в переднюю. Застал я, кроме Льва Николаевича и Софьи Андреевны, еще дочь Александру Львовну (младшую), очень милую и, видно, душевную девушку, потом невестку (вторую жену Андрея Львовича) и еще какую-то добродушную молодую женщину (кажется, подругу Александры Львовны), и наконец, — Льва Львовича, который меня довольно радушно устроил на ночлег рядом с собой.

Софья Андреевна встретила меня первая из семьи и, усадив в гостиной, сразу высыпала мне, почти незнакомому ей человеку, несколько довольно неожиданных откровенностей. Видно, что семья эта привыкла жить под стеклянным колпаком. Приехал посетитель и скажет: ну, как вы тут живете около великого человека? не угодно ли рассказать?.. Впрочем, чувствуется и еще что-то. Не секрет, что в семье далеко от единомыслия. Сам Толстой... Я его видел больного в Гаспре в 1903 году⁶, и теперь приятно поражен: держится бодро (спина слегка погнулась, плечи сузились), лицо старчески здоровое, речь живая. Не вещает, а говорит хорошо и просто. Меня принял с какой-то для меня даже неожиданной душевной лаской. Раз, играя в шахматы с Булгаковым⁷ (юноша секретарь) , — вдруг повернулся и стал смотреть на меня. Я подошел, думая, что он хочет что-то сказать. — Нет, ничего, ничего. Это я так... радуюсь, что вас вижу у себя. — Разговоров сейчас передавать не стану; это постараюсь восстановить на досуге. Очень хочется спать. Скажу только, что Сергеенко прав: чувствуются сильные литературно-художественные интересы. Говорит, между прочим, что считает создание типов одной из важнейших задач художественной литературы. У него в голове бродят типы, которые ему кажутся интересными, — "но все равно, уже не успею сделать". Поэтому относится к ним просто созерцательно.

Ну, пока спокойной ночи.

7 августа

Опять в поезде уже из Тулы. Утром встал часов около шести и вышел пройтись по мокрым аллеям. Здесь меня встретил доктор и друг дома, Душан Петрович⁸, словенец из Венгрии, — фигура очень приятная и располагающая. Осторожно и тактично он ввел меня в "злобы дня" данной семейной ситуации, и многое, что вчера говорила мне Софья Андреевна, — стало вдруг понятно... Потом из боковой аллеи довольно быстро вышел Толстой и сказал: — Ну, я вас ищу. Пойдем вдвоем. Англичане говорят: настоящую компанию составляют двое. — Мы бродили часа полтора по росе между мокрыми соснами и елями. Говорили о науке и религии. Вчера Софья Андреевна сказала мне, что противоречия и возражения его раздражают. Поэтому сначала я держался очень осторожно, но потом мне стало обидно за Толстого и показалось, что он вовсе не нуждается в таком "бережении". Толстой выслушивал внимательно. Кое-что, видимо, отметил про себя, но затем в конце все-таки свернул, как мне показалось, в сторону неожиданным диалектическим приемом. Затем мы пошли пить чай, а потом с Александрой Львовной мы поехали к Чертковым⁹. Она очень искусно правила по грязной и плохой дороге и с необыкновенной душевностью еще дополнила то, что говорил Душан Петрович. Я был очень тронут этой откровенностью (очевидно, — с ведома Толстого), — и почувствовал еще большее расположение к этой милой простой девушке.

После этого с Толстым мы наедине уже не оставались, а после завтрака он пошел пешком вперед по дороге в Тулу. Булгаков поехал ранее верхом с другой лошадью в поводу; я нагнал Льва Николаевича в коляске, и мы проехали версты три вместе, пока не нагнали Булгакова с лошадьми. Пошел густой дождь. Толстой живо сел в седло, надев на себя нечто вроде азяма, и две верховые фигуры скоро скрылись на шоссе, среди густого дождя. А я поднял верх, и коляска быстро покатила меня в Тулу. Впечатление, которое я увожу на этот раз, — огромное и прекрасное.

Ну вот, — начал я с Корнея Ивановича, а закончил бестолковейшим отчетом о свидании с Толстым. Так как даже голое указание на серьезное разногласие в семье не должно распространяться в публике, то значит Вы так с этим письмом и поступайте. Разумеется, на дачке Коуко оно не секрет, но затем — отдаю его Вашему "редакторскому" такту и усмотрению. Можно опасаться, что, как все, относящееся до Толстого, — и эти семейные обстоятельства станут достоянием публики, но, конечно, не от меня. Между прочим, — когда мы с Александрой Львовной возвращались от Черткова, — нас остановил какой-то молодой человек с любезным предупреждением о поездах железной дороги "для Владимира Галактионовича". Это оказался "специальный корреспондент" "Русского слова". Живет в крестьянской избе и собирает сведения о семье Толстых. Смотрят на этого беднягу с нескрываемой (и понятной) враждой.

Последние строки дописываю уже на Харьковском вокзале. Еще всем привет.

Ваш Вл. Короленко.

P. S. Пример Толстовской диалектики. Речь идет о знании. Я говорю: познание мира изменяет понятие о боге. Бог — зажигающий фонарики для земли, — одно. Бог — создавший в каждом этом огоньке целый мир и установивший законы этого мироздания, — уже другой. Кто изменил это представление — Галилеи, смотревшие в телескопы с целью познания, чистого и бескорыстного, то есть научного. На это Толстой, сначала как будто немного приостановившийся, — потом говорит: "Как это мы все забываем старика Канта. Ведь этих миров в сущности нет. Что же изменилось? — "Наше представление и изменилось, Лев Николаевич"... На вопрос, — думает ли он, что нет ничего, соответствующего нашим представлениям, — Толстой не ответил. — О личностях и учреждениях говорить не привелось. Времени было досадно мало.

P. S. Часа через три поезд отправляется в Полтаву... Мне хочется прибавить, что из-за впечатлений Ясной Поляны, этого пути, близкого приезда — на меня так живо смотрит Куоккала, финляндские поезда, улицы, переулочки, Мертие, берег, сестрорецкие огни, и моя маленькая картонная комнатка... Спасибо Вам, милая хозяюшка этой дачки.

Посылаю это письмецо заказным. Так не хотелось бы, чтоб потерялось. Пусть оно бессвязно и поверхностно, но в его складочках, кроме капель дождя, столько непосредственных ощущений и — живых воспоминаний и чувств, к ним примешивавшихся.

Вспоминайте иногда Вашего недавнего жильца. Расцелуйте детишек.

Полностью публикуется впервые. Печатается по копии с автографа.

Татьяна Александровна Богданович (1873—1942) — детская писательница, переводчица, автор биографии Короленко и воспоминаний о нем.

¹ К. И. Чуковский (род. в 1882 г.) — писатель, литературовед, переводчик.

² В газете "Речь" предполагалось опубликовать ряд коротких статей против смертной казни. Короленко написал для "Речи" заметку "Один случай"; появилась она в печати в апреле 1911 года.

³ Сын Т. А. Богданович.

⁴ А. Н. и Н. Ф. Анненские.

⁵ М. Ф. Николева, близкая знакомая семьи Анненских.

⁶ Ошибка Короленко: он виделся с Толстым в 1902 году, когда ездил в Крым для свидания с Чеховым по поводу "академического инцидента".

⁷ Валентин Федорович Булгаков (род. в 1886 г.) — секретарь Толстого.

⁸ Д. П. Маковицкий (1866—1921) — словак, врач, один из ближайших друзей Толстого. С 1904 по 1910 год жил в Ясной Поляне. Автор воспоминаний о Толстом "Яснополянские записки".

⁹ Владимир Григорьевич (1854—1936) и Анна Константиновна (1859—1927) Чертковы — друзья Толстого. В это время жили в имении Телятинки, вблизи Ясной Поляны.

226

А. М. ПЕШКОВУ (М. ГОРЬКОМУ)

19 августа 1910 г. [Хатки].

Дорогой Алексей Максимович.

Меня просят написать Вам по следующему поводу. Возникла мысль дать при газете "Речь"¹ полоску, посвященную смертной казни. Предполагается лишь несколько (5—6) заметок, по возможности коротеньких, лапидарных (афоризм, коротенькое рассуждение, небольшая картинка). Инициаторы обратились к Толстому, обращаются (через меня, как видите, хотя я не инициатор) к Вам; будет еще Андреев ², Репин³ и я. Не знаю, кто еще, да и будет ли еще кто, кроме названных выше.

Я, как Вы, может быть, знаете, в "Речи" не сотрудничаю, и наш журнал с нею часто полемизирует. Но я считаю, что вопрос о смертной казни выходит за пределы наших споров, и я, право, был бы душевно рад, если бы Вы присоединили свое имя к этой маленькой противосмертнической литературной демонстрации. Нужно, необходимо шевелить этот вопрос, чтобы не создавалась привычка. Во всяком случае, ответьте, пожалуйста⁴ (мой адрес ниже).

Читал в газетах, будто Вы делаете некоторые шаги, чтобы вернуться на Волгу. Правда это? Что тянет, — этому верю. Я вот живу в Полтаве (летом в деревне), и то часто еще снится Волга⁵.

Посылаю Вам мою последнюю книжечку⁶ и желаю всего хорошего.

Вл. Короленко.

Мест. Сорочинцы (Полтавской губ.), дер. Хатки.

Впервые опубликовано в журнале "Летопись революции", 1922, No 1. Письмо было послано М. Горькому на Капри.

¹ Ежедневная газета, центральный орган к.-д. партии. Выходила в Петербурге с 23 февраля 1906 года при ближайшем участии П. Н. Милюкова и И. В. Гессена.

² Леонид Николаевич Андреев (1871—1919) — известный писатель.

³ Илья Ефимович Репин (1844—1930) — выдающийся русский художник.

⁴ М. Горький отказался выступить в "Речи" хотя бы даже по вопросу о смертной казни.

⁵ В своем ответе М. Горький пишет, что никаких шагов к возвращению не делал и не намерен делать.

⁶ "Бытовое явление".

227

Д. А. АБЕЛЬДЯЕВУ

30 октября 1910 г., Полтава.

Многоуважаемый Дмитрий Алексеевич.

Вы выдвинули против меня целый обвинительный акт. Признаю Ваше право на это, но думаю, что Вы не правы по существу. Вы приводите то, что я нахожу положительного в Вашем произведении, и спрашиваете: разве этого мало? Да, мало. Этого было бы, может быть, достаточно для рассказа, для повести, но для романа¹ таких огромных размеров и с такой широкой задачей остается еще слишком много места для очень существенных недостатков. В художественном произведении образ говорит сам за себя, и можно помириться с теми или другими выводами автора даже при несогласии с ними. У Вас есть такие образы, которые говорят сами за себя, что я Вам и высказал. Но кроме этих отдельных образов в картине с такими задачами и такого масштаба, как Ваша, есть еще сложный образ, в который должны слиться отдельные детали. Это вопрос перспективы, то есть вопрос тоже художественный, и тут-то, на мой взгляд, у Вас есть большой грех, сильно подчеркиваемый еще нехудожественным обилием рассуждений. Всюду Вы говорите о жизни в ее широком значении и даете картину исключительного, экзотического, искусственно обстроенного уголка жизни, какую-то теплицу, где взращиваются "вне времени и пространства" три цветка одновременной любви Абашева. Рисуете какого-то римского Петрония в российской Абашевке и в рассуждениях постоянно прибавляете: во всех невзгодах нашей жизни виновато христианство. Но, во-первых, — мне это представляется не жизнью, а теплицей с слишком пряной атмосферой (говорю "пряной", конечно, не в эротическом смысле), а, во-вторых, Петроний был язычник, а пришел к тем же выводам. Таким образом, рассуждения остаются сами по себе, образы сами по себе. Правда, можно сказать, что эти рассуждения должны характеризовать умонастроение Абашева. Но для этого они слишком длинны и детальны. Если бы в романе был выведен, положим, математик, то пришлось бы дать характерные черты его "математического" ума. Но едва ли было бы правильно приводить целиком его докторскую диссертацию, как бы она ни была интересна в своем месте. Красота языка, литературность многих бесед тоже по временам превосходят меру и переходят в излишнюю изысканность, что à la longue² дает довольно устойчивое отрицательное (не художественное) впечатление. Таким образом, мне кажется, что противоречия у меня нет. Похоже на то, как если бы к перевозчику привезли гору всяких вещей, среди которых есть несколько очень ценных. Признавая, что они действительно ценны и сделаны талантливой рукой, — он не может перевезти их со всем антуражем в своей небольшой лодке.

Есть в Вашем письме место, на которое, простите, Вы уже не имели права. Вы обвиняете меня и в том, что я "ставлю Вас под дуло револьвера". Вместе с Вашим романом мне пришлось читать еще два тоже очень больших произведения. Одно из них тоже экзотическое: из прошлого карпатского разбойничества. Если бы все три романа могли быть напечатаны (по содержанию), то мы все равно не могли бы их поместить вследствие физического недостатка места. А между тем и этот автор возлагает на меня ответственность за положение, создающееся для него от отказа в приеме романа. Правильно или неправильно мы судим по существу, — это, конечно, вопрос. Но если редакция отнеслась к произведению автора серьезно и со вниманием, — то это все, чего от нее можно требовать. В этом отношении я себя упрекнуть не могу (и Вы тоже не упрекаете).

Что делать с романом? Искренно желал бы помочь Вам в этом отношении. Думаю, что прежде всего вам следует обратиться в "Вестник Европы". Если не испугаются тоже огромных размеров, то, мне кажется, по содержанию там пристроить его было бы всего легче. Ваш общий тон к ним подходит более, чем к другим журналам. Затем "Русская мысль" и наконец — "Современный мир". Важно, чтобы не испугались первой тетради, в которой всего более длинных трактатов, а действие движется всего медленнее³.

Мы издать романа не можем. Наше книгоиздательство не коммерческое дело, связей в этом мире у нас мало, и, если бы мы издали Ваш роман, — он бы наверное сел. Если не удастся с журналами, — думаю, Вам следует обратиться в "Знание" или "Шиповник", — вообще к более ходким издательствам. Наконец, есть еще прием для того, чтобы проложить дорогу: отобрать отдельные эпизоды, имеющие сколько-нибудь цельный характер, и напечатать в виде отрывков в двух-трех изданиях. Делать это нужно умеренно, чтобы не обесценить целое, но это может принести пользу. Фамилия примелькается, и содержание может возбудить интерес. Автору, о котором я писал выше, я посоветовал послать отрывок в "Русские ведомости", что он и исполнил с успехом.

Желаю всего хорошего и надеюсь, что предмет нашей размолвки — не единственный Ваш дебют в литературе.

Вл. Короленко.

Публикуется впервые. Печатается по оттиску в копировальной книге.

Д. А. Абельдяев (род. в 1865 г.) — беллетрист.

¹ Роман Абельдяева "Тень века сего".

² В конце концов (франц.).

³ "Тень века сего" была принята "Русской мыслью", но журнал оборвал ее печатание, не доведя до конца.

228

А. С. КОРОЛЕНКО

9 ноября 1910 г. В дороге.

Дорогая моя Дунюшка.

Проехал Курск. Свечерело. Судя по всему, Толстого уже похоронили. У меня с утра страшно разболелась голова. (Заснул днем, и прошло.) В поезде не интересно (во втором классе), а третий битком набит: рабочие стоят в проходах и все думают только о том, как бы получить место (без плацкарт только один вагон, а в плацкартных — та же второклассная публика). На душе пасмурно и печально, но я почему-то не жалею, что поехал. Наоборот: тянет хоть взглянуть на могилу. Проеду, конечно, в Тулу, а оттуда уже утром в Ясную Поляну. Письмо это, вероятно, по примеру прежних, придет уже после моего возвращения в Полтаву, но — почему-то мне хочется написать тебе, кажется более для себя, чем для тебя. Ну, до свидания.

Твой Вл. Короленко.

Со мной едет какой-то кобелякский землевладелец и читает Короленко.

Публикуется впервые.

229

И. В. ГОЛАНТУ

15 ноября 1910 г., Полтава.

Многоуважаемый
Илья Владимирович.

Благодарю Вас за присылку Вашей брошюры. Что касается до вопроса "о черте оседлости", то, право, как-то даже совестно доказывать, что нельзя воспрещать людям, несущим наравне со всеми общественные тяготы, — "пользоваться правом всякого живого существа жить на поверхности земного шара, где ему удобно и желательно" {Слова в кавычках принадлежат Л. Н. Толстому.}. Это аксиома, то есть самоочевидная истина, признанная всеми культурными странами. К нашему несчастию, доказывать все-таки приходится, так как наша социально-политическая практика заботливо наставила всюду на место самоочевидных истин столь же самоочевидные абсурды. Тут, однако, мы сразу выходим "за пределы черты оседлости".

Желаю Вам успеха в Вашей работе. С совершенным уважением

Вл. Короленко.

Публикуется впервые. Печатается по оттиску в копировальной книге.

Илья Владимирович Голант — заведующий русским отделом венской газеты "Neue freie Presse". И. В. Голант в своем письме к Короленко просил высказаться по поводу "черты еврейской оседлости".

230

С. В. и Н. В. КОРОЛЕНКО

[Февраль 1911 г], Полтава.

Дорогие мои дочки.

Сегодня наконец я закончил свою срочную статью¹. Завтра утром пересмотрю и отошлю вместе с этим письмом, а затем, правда ненадолго, почувствую себя свободным. Ждут опять масса писем, адресов² и т. д., на которые нужно отвечать, и затем... Ну, да что говорить: как только засядешь за работу настоящим образом, так все и кажется, что работы все больше. Не знаю, как мои дочки найдут мою новую статью. Вышло не так, как я себе представлял, садясь за работу, но фигура интересная³. Почувствуете ли вы то, что я хотел передать: мечта юности, которую человек осуществляет стариком. Формы для вас непривычные: юношей — член общества или точнее "союза благоденствия", потом... городничий, наконец губернатор, остающийся в душе членом "союза благоденствия". Между прочим: родной брат виленского вешателя⁴.

Александр Викентьевич Будаговский⁵ страшно захвачен вашими волнениями ⁶. Только об этом и говорит при встречах и все требует от меня статьи по этому предмету. Дорогие мои девочки. Вы, конечно, знаете, что я и сам бы хотел написать об этом, и теперь, когда я снял шоры с глаз (пока не дописал статьи — не мог, вернее, не должен был ни о чем думать) — пущу в голову эту тему. Но — сложится ли? Не знаю. Очень это трудно. Я могу писать изрядно, только если говорю искренно и без оглядки. А ваше дело такое, что тактика данной минуты — одно дело, суждение по существу — дело, другое. И одно другому мешает. Станешь говорить, что думаешь, а тут: не повредить бы им. Ну, все-таки буду думать, хотя определенно еще не вижу...

Спасибо вам обеим, что пишете. Вы, может быть, и представляете себе, с каким нетерпением мы разбираем почту. Когда, после работы, с отяжелевшей головой, я сажусь иногда за пасьянс, — то гадаем: будет ли письмо? И — приедет ли завтра Соня?

Пока обнимаю вас крепко. Письма получаем, "бумаги" тоже получили. Да, — нехорошо все-таки ругаться и незачем было указывать на "большее влияние". Я не могу себе представить, как это многие глубоко порядочные люди в конце концов доходят до возможности читать лекции под охраной городовых. А все-таки знаю, что люди эти порядочные, и все это доставляет им массу душевного горя. Можно сильно выразить свое настроение и свое негодование и при признании этого факта. Ну, до свидания, мои дорогие дочки. Привет всем в вашем гнезде и вне оного.

Ваш Вл. Короленко.

Публикуется впервые. Датируется по содержанию.

¹ "Легенда о царе и декабристе", напечатана в февральской книжке "Русского богатства" за 1911 год.

² В связи с двадцатипятилетием свадьбы Короленко.

³ Нижегородский губернатор генерал-майор Александр Николаевич Муравьев, бывший декабрист, член "Союза благоденствия".

⁴ Виленский генерал-губернатор M. Н. Муравьев, жестоко подавивший польское восстание 1863 года.

⁵ Полтавский врач и владелец дома, в котором жили Короленко.

⁶ Речь идет о студенческих волнениях, охвативших в 1911 году высшие учебные заведения страны.

231

ПОЛИТИЧЕСКИМ ССЫЛЬНЫМ ТУРУХАНСКОГО КРАЯ

25 марта 1911 г. [Петербург].

Милостивый государь.

Адресую это письмо на Ваше имя, так как оно стоит первым под приветственным письмом от 3 февраля, которое я получил на днях. Прошу Вас принять и передать Вашим товарищам выражение моей искренней признательности за их привет и за добрые пожелания. Хотя юбилейная дата приурочена не вполне точно¹, но это не изменяет тех чувств, которые во мне возбуждает ваш сочувственный отклик из дальней ссылки. Шлю всем вам ответные пожелания — поскорее дождаться свободы, и для вас лично, и для всей России. Вот уже больше тридцати лет движение то с запада на восток, то с востока на запад "беспокойных" элементов страны — знаменует возрастающую тревогу и неустойчивость в глубинах русской жизни, напоминая первые движения в закипающей жидкости. Огромное большинство из вас еще молоды, и, я верю, вы еще увидите лучшие дни.

Еще раз — всего хорошего.

Вл. Короленко.

Публикуется впервые. Печатается с черновика письма, хранящегося в архиве Короленко. В записной книжке под 25 марта отмечена отправка письма: "Мансветову (ссыльным на юбил. привет)".

¹ Приветственное письмо от ссыльных было написано в связи с двадцатипятилетием возвращения Короленко из ссылки (фактически прошло более 26 лет).

232

СЕМЕНУ ТРАШЕНКОВУ, СОЗОНТУ ЕТКАРЕНКОВУ
и СЕМЕНУ КОНОПЛЯНКИНУ

17 июля 1911 г. [Хатки].

Письмо ваше (уже второе) я получил и на первое ответил вам через Сергея Александровича¹. Может быть письмо мое пропало на почте, так как я вижу, что не все письма доходят.

К адвокатам за советом вам обратиться следует. Я уже писал о вашем деле двум саратовским адвокатам, и они согласились повести ваше дело. Один из них Владимир Николаевич Поляк. Адрес его можно узнать в окружном суде.

Я писал вам в прежнем письме и теперь повторяю: так как дело ваше уже двинулось законным порядком, то вам следует стоять твердо, но держаться спокойно и законно, не прибегать ни к какому самоуправству над вашими обидчиками. Но и отступаться не следует. Адвокаты Вам скажут, что нужно делать. Обвинительных актов вы не получите, потому что обвиняют не вас. Вы будете свидетели и получите вызов в суд (или раньше к судебному следователю). Может быть — адвокат посоветует вам подать гражданские иски об убытках. Только в таком случае на суд будет допущен и ваш адвокат. Это все уже он вам и скажет, так как он эти дела и законы знает лучше меня. Я не адвокат и не чиновник. Если вы считаете, что я какое-нибудь важное лицо и от меня зависит все дело, то ошибаетесь. Я только писатель и все, что мог, сделал: огласил о насилиях, которые вы потерпели, и о вашей обиде в газетах, чтобы все об этом узнали. Теперь уже от вас самих зависит отстаивать свое право и свою честь. Человек не скотина, которую можно бить, сколько угодно. Человек имеет права и должен их отстаивать для себя и для других. На этот раз и закон за вас. Нужно, значит, довести дело до конца, чтобы подобные насильники узнали, что им не все дозволено проделывать над мужиками. Тогда и другие остерегутся, видя, что и мужики не бессловесны, что и они иной раз умеют добиться своего права. Думаю, что за это вас поблагодарят и другие крестьяне, потому что это дело не только ваше, но и общее.

Желаю вам всякого успеха и прошу передать мой поклон другим, которые меня знают.

Владимир Короленко.

Адрес мой в летние месяцы такой: (Сорочинцы и т. д.). Если будете писать, то пошлите заказным, чтобы не пропало.

Впервые опубликовано в книге "Избранные письма", т. 2, "Мир". Печатается по черновику, приложенному к письму крестьян.

С. Трашенков, С. Еткаренков и С. Коноплянкин — крестьяне села Кромщина Саратовской губернии, сыновья которых подверглись истязаниям со стороны полиции (см. статью "В успокоенной деревне" в 9 томе наст. собр. соч.).

¹ С. А. Малышев.

233

С. Д. ПРОТОПОПОВУ

17 июля 1911 г., мест. Сорочинцы (Полт. губ.).

Дорогой Сергей Дмитриевич.

Письмецо Ваше из Петербурга получил в Хатках по возвращении из Москвы. А в Москву ездил по возвращении из Бухареста. Таким образом, почти все лето прошло у меня в поездках и возвращениях. В Москве (вернее — в Крюкове) был у Иллариона, в санатории д-ра Вырубова. Ему гораздо лучше, и в санатории пока он остается, чтобы окрепнуть. Какая у него была болезнь, — точно неизвестно.

Да, арест на VI книжку утвержден¹, и я, значит, по всей вероятности, буду привлечен и по 128 и по 129. Но встречаю я это совсем не с теми чувствами, какие Вы, по-видимому, во мне предполагаете. Из Вашего письма выходит как будто, что мои товарищи, пользуясь моим благодушием, пишут бог знает что, а я пассивно за это ответствую. К счастью, это совсем не так, и особенно это не так в настоящее время, когда нет речи ни о "бойкоте", ни о кадетоедстве. Перед вопросами, которые теперь стоят на очереди, — мы все глубоко солидарны. "Опасные" статьи я читаю, как и другие товарищи, и мне не только не приходится жаловаться на товарищей за "неосторожность" по отношению ко мне, но, наоборот, часто они задерживают статьи, которые я пропускаю. Рукопись Табурина², за которую задержана предпоследняя книжка (из арестованных), читал первый я, и я уже послал ее товарищам с положительным отзывом. Еще перед этим книжка была задержана (хотя арест и снят) за мои "Черты военного правосудия". Как видите, винить моих товарищей в том, что они якобы неосторожничают за мой счет, — нет ни малейших оснований. Наоборот, — если прежде были некоторые "тактические" разногласия, то теперь я счастлив, что могу искренно признать полную идейную солидарность не только с Анненским, но и со всеми товарищами по журналу. Все мы видим в журнале не доходную статью, и все согласны, что если уже издавать журнал ли, или газету, то только для того, чтобы стоять в том месте, где будущее встречается с прошлым. Ну, а тут всего больше и ударов. Считаю для себя за счастье, что они не минуют и меня. Вы видите: Елпатьевский и Петрищев³ уже отсидели (Елпатьевский скоро выходит), Пешехонов и Мякотин уже присуждены... Как же можно сказать, что они воюют, прикрываясь мною. Я-то все еще цел.

Этому письму суждено быть полемическим. Я считаю не совсем правильным и Ваши (в последнее время очень частые) желчные нападки на "левых". Россия — страна политически отсталая, в ней нет зрелых, сложившихся партий, политических группировок, приемов и традиций. Это грех, общий для всей России. Но если вся Россия не окитаилась и еще политически не умерла, то, конечно, это благодаря в значительной степени (если не всецело) "левым", то есть людям, которые среди общей апатии и унылой покорности — все-таки проявляли жизнь, сознание политического достоинства, гражданский темперамент. Это делалось часто не так, как следовало, но все же не напрасно. При возникновении первой российской конституции общее движение было движением благодарности к тем разнообразным группам людей, которые погибали, но не гнулись. Группы эти я понимаю очень широко, не исключая и земцев, и писателей, и третий элемент, и так называемых "крайних". И совершенно не понимаю, почему теперь, когда "движение" потерпело неудачу, — вину в этом возлагают на этих "левых". Все люди, все человеки — это верно. Сделано много глупостей. Но хуже всяких глупостей — мертвая пассивность, неподвижное спокойствие. А уж в этом-то они менее всего повинны перед российской историей. Уже тем, что они не мирятся с разными "печальными необходимостями" вроде военно-скорострельной юстиции (как это сделали октябристы), — они являются живым элементом будущего. Лучше с ними проигрывать, чем торжествовать с теми, кто освящает и поддерживает бесправие.

Простите, — я, может быть, увлекся далее, чем следовало, и опровергаю более того, чем Вы станете защищать. Но мне и в Ваших письмах почуялась эта желчная нотка и склонность к излишнему осуждению "левых" (я причисляю сюда и кадет).

Теперь я в Хатках пытаюсь присесть за работу, пока не придется опять сниматься и ехать куда-нибудь.

Всего хорошего. Авдотья Семеновна тоже шлет поклон Вам обоим.

Ваш Вл. Короленко.

Полностью публикуется впервые.

¹ Шестая книжка "Русского богатства" была арестована за статью Семевского "Кирилло-Мефодиевское общество".

² За рассказ Табурина "Жива душа" был наложен арест на одиннадцатую книжку "Русского богатства" в 1910 году.

³ Афанасий Борисович Петрищев — член редакции "Русского богатства".

234

С. Д. ПРОТОПОПОВУ

9 августа 1911 г., мест. Сорочинцы (Полт. губ.), деревня Хатки.

Дорогой Сергей Дмитриевич.

Прежде всего отвечаю на вопросы: здоровье нашего "доктора Петра"¹ плохо. Организм необыкновенно сильный, борется с циррозом печени. Вот уже несколько месяцев приводит в удивление докторов: не лучше, но и не хуже. Воду выпускали два раза. Она медленно набирается вновь. Надежды мало.

У Иллариона болезнь странная, не поддающаяся диагнозу. Сердце у него давно плохое, но тут прибавились еще загадочные припадки гастрического характера: захварывает внезапно, повышается температура, худеет, теряет в весе, очень угнетен, не двигается, лежит в постели. Потом проходит. Когда я приехал к нему, то застал его совсем молодцом, не похожим на больного. Но со мной он суетился, немного отступил от режима и после моего отъезда опять захворал. Теперь, кажется, опять нехорошо. Что это? — доктора не знают. Адрес его: ст. Крюково (Никол. ж. д.), санаторий д-ра Вырубова (или просто Санаторий).

Письмо, о котором Вы пишете, я за границей не получил. Последнее Ваше письмо была открытка. Авдотья Семеновна чувствует себя не очень важно: за эти три месяца за границей очень устала. Девицы мои вернулись (Соня позже Наташи). Обе чувствуют себя средне. Я здоров. Подагры не чувствую. На велосипеде езжу меньше (работаю). Вчера пешком с Соней и Наташей ходил в Сорочинцы.

Кажется, на вопросы Ваши ответил все. С другой частью Вашего письма глубоко не согласен. Что значат слова: "метать бисер перед свиньями" в применении к данному вопросу, — не понимаю. Мужественно заявлять свои убеждения, не считаясь с последствиями? Глупым этого признать не могу, в русских условиях особенно. Совершенно не согласен и с мнением, будто "левые" сначала сделали, а потом погубили революцию. Не они сделали, и не они погубили. Вы сами пишете, что революцию подготовили и Крылов, и Ломоносов, и Никитенко². Все это слишком широко и неопределенно. Но если так, то почему же и в неудаче не повинны Никитенки, а "левые"? Они ("левые") кого-то оттеснили? Кого? Кто эти оттесненные, "более умеренные"? Ведь первая дума была кадетская. Или и кадеты еще недостаточно "умеренные" и напрасно оттеснили октябристов, которые так умеренно одобряли все гнусности, вроде полевых и военных судов? Ну, что ж: в третьей думе были господами октябристы, а "левые" в это время уже были (как с.-д. 2-й думы) на каторге и в ссылке. Оказалось, что Столыпину³ нужны еще более "умеренные" — националисты. Что ж, значит, и октябристов надо винить в излишествах? Нужно было и им еще более приспособляться? "Дураков сыграли" не одни левые, а вся Россия, и может быть, октябристы всех больше. Бороться и быть побежденным — это вовсе не глупо. Но угождать, поддерживать "печальные необходимости", применяться к желаниям торжествующей реакции с потерей достоинства и все-таки быть вышвырнутыми — это, действительно, далеко не умное положение, и каким образом можно в этом винить "левых" — никогда не пойму. Вообще — не ошибается лишь тот, кто ничего не делает, но — он-то, пожалуй, и ошибается всех глубже.

Не помню теперь, по какому поводу я говорил, что вычеркнул бы кое-какие слова из какой-то статьи. Это бывает. Но еще чаще бывает вот что: я проредактировал статью и посылаю Николаю Федоровичу. Он вычеркивает места, которые мне казались допустимыми, а Пешехонов пишет мне, что он вытравил еще кое-что. У каждого свой взгляд, в том числе и цензурный. В наших взглядах есть различия, но мы согласны в основном до такой степени, что я считаю для себя за честь быть представителем кружка, в котором работает Николай Федорович. И с другими товарищами нас объединяет сильное общее чувство. Какое?..

Много бы еще надо сказать об этом, но... будет. Довольно полемики, и некоторые фразы Вашего письма относительно умных и "глупых" — предпочитаю не истолковывать слишком (или даже не слишком) придирчиво.

Желаю всего хорошего. Наши кланяются Вам обоим.

Ваш Вл. Короленко.

Полностью публикуется впервые.

¹ В. С. Ивановский.

² Александр Васильевич Никитенко (1805—1877) — историк русской литературы, цензор, академик.

³ Петр Аркадьевич Столыпин (1862—1911) — председатель Совета министров, организатор дворянской реакции и правительственного террора при помощи военно-полевых судов и виселиц.

235

А. С. МАЛЫШЕВОЙ

15 августа 1911 г., Хатки.

Дорогая Саша.

Должен сообщить тебе печальное известие, пришедшее из Бухареста: больному почему-то сделалось сразу хуже, и нашего Петра¹ уже нет. Еще восьмого числа Арборе² писал, что после некоторого ухудшения стало опять лучше. Ходит по комнате, стал веселее. И вдруг телеграмма: умер. Двенадцатого похороны. Телеграмма дана в день похорон. Как это вышло, что болезнь повернулась так резко, — мы еще не знаем. О том, чтобы приехать на похороны, не могло быть и речи: пока брать паспорта, пока что. Если бы сообщили и днем-двумя ранее, — все равно я бы уже не поспел. Очень нас это известие опечалило. Дуня получила телеграмму без меня (я был в Полтаве). Туда мне телеграфировал Стере³ ("еду в Бухарест"). Я уже предполагал, что, верно, дело плохо. Приехал в Хатки, и при взгляде на заплаканное лицо Дуни — понял остальное. Эх, Петруха, Петруха...

Мы сейчас в сборе в Хатках. Вспоминаем, как приятно было в прошлом году с Вами обоими. Девицы в первых числах сентября уезжают в Питер.

Обнимаю крепко тебя, Шашенька, и твоих. Пишите пока в Сорочинцы. Мы с Дуней собираемся здесь прожить довольно долго.

Твой Вл. Короленко.

Публикуется впервые.

¹ В. С. Ивановский.

² Земфирий Константинович Ралли-Арборе (1847 — умер после 1911 г.) — участник революционного движения 70-х годов. С 1879 года — политический эмигрант в Румынии.

³ Константин Стере (род. в 1864 г.) — политический эмигрант в Румынии, адвокат, депутат парламента.

236

А. С. КОРОЛЕНКО

18 ноября 1911 г., Петербург.

Дорогая моя Дунюшка.

Я дал тебе сегодня телеграмму с просьбой обождать этого письма. Очень мне жаль, если это тебя остановило, но, может быть, ты и без того 19—20 не уехала бы. А нужно мне непременно получить материалы о ритуальных убийствах. Они в конвертах, которые надписаны так: "Ритуальные убийства" или "Дело Ющинского". Они могут быть или отдельно, в столах (внизу налево), или в каком-нибудь шкапике с ящиками, или в больших конвертах с надписьюевреи. Мне это необходимо теперь особенно. Дело Ющинского разгорается и уже меня втягивает: вчера с большим огорчением узнал, что киевские газеты, а за ними "Русские ведомости" уже напечатали сообщение о том, что В. Г. Короленко выступает в деле Бейлиса. Я еще не дал окончательного согласия, а адвокатура уже считает, что я запряжен, и начинает меня подхлестывать. Я вчера сказал об этом Грузенбергу¹. Он уверяет, что сказал только своим товарищам по защите и то под большим секретом. Но тут же начинает уверять, что это, в сущности, необходимо, что это даже якобы может сдержать слишком уж бесцеремонные поступки судебных властей и т. д. Через час я буду у него и объяснюсь по этому поводу. Скажу прямо, при каких условиях могу и при каких не могу взяться. Он меня уверял, что дело предстоит месяца через два. Тогда можно. Если через две-три недели, то откажусь наотрез, потому что это значило бы взвалить работу по журналу на Николая Федоровича. О том, что выйдет после этого разговора, — припишу тебе в этом же письме. Дело не легкое. Вчера Замысловский² разослал депутатам целый список "ритуальных убийств", начиная с четвертого века³. Придется знакомиться и собирать материалы для опровержений и разъяснений. Исподволь я это сделаю. Погрузиться весь в эту одну работу — не могу.

Во всяком случае мне необходимо получить все, что только есть у меня по этому вопросу, и вот почему я тебя задержал. Поищи, Дунюшка, пособи своему отягченному опять сторонним, но важным делом супругу. Если попадется тебе под руку при поисках также и папка (небольшая) с надписью: "моя речь" (мултанское дело), то пришли и ее со всем, что в ней. Это ведь дела однородные, и кое-что мне придется взять из той своей речи. Ох, боюсь, что мне все-таки придется еще приехать самому, чтобы отобрать нужные материалы. Никак сразу всего не вспомнишь.

У Грузенберга был. Оказалось, ошибка: он назначил не утром, а вечером. Я на него очень сердит и еще не знаю, как решу дело, хотя... дело, конечно, не в Грузенберге, и отступить трудно. Сейчас был Брауде⁴ (помнишь его?). По собственной инициативе принес мне только что вышедшую книгу, относящуюся к этому же вопросу.

До свидания, дорогая моя Дунюшка. Будь здорова и лиши.

Твой Вл. Короленко.

Полностью публикуется впервые.

¹ Оскар Осипович Грузенберг (род. в 1866 г.) — известный петербургский адвокат, многократно выступавший по крупнейшим политическим и литературным делам.

² Георгий Георгиевич Замысловский (род. в 1872 г.) — член Государственной думы, крайний реакционер, видный член черносотенной организации "Союз русского народа". Выступал в Думе с запросом по делу об убийстве Андрея Ющинского. Впоследствии, во время процесса Бейлиса, — гражданский истец со стороны матери Ющинского.

³ Список ритуальных убийств был напечатан в газете "Земщина" 26 июня 1911 года.

⁴ Александр Исаевич Брауде — заведующий отделом Петербургской публичной библиотеки (ныне библиотека им. Салтыкова-Щедрина).

237

Н. В. КОРОЛЕНКО

24 декабря 1911 г., Петербург.

Дорогая моя Наталочка.

Письма твои уже из Тулузы получаем. Спасибо. На клочках (с дороги) тоже пришло и — читал его именно престарелый родитель, для которого ты, кажется, его и не предназначала. Ничего — экстренные обстоятельства. Спасибо и за клочки.

Мама и Соня уезжали на два дня в Финляндию. Вчера вернулись. Я, как видишь, — в Полтаву не поехал, так как двенадцатого января меня будут судить¹, и надо приготовиться. А здесь все война: после "ритуальных убийств" разыгралась история в псковской тюрьме². "Россия"³ схватилась за меня и поместила большую статью, в которой вспоминает филоновскую историю⁴. Заметили ли вы в "Речи" мои статейки по этому поводу. Сегодня (я номер уже бросил в ящик) — довольно пространный мой ответ⁵ — сразу и о тюремных порядках и об этой клевете ⁶.

Вчера пришла открытка Константина Ивановича⁷ уже с морского берега. А адресовать все-таки в Тулузу?

Наталочка. На клочках с дороги ты иронически вспомнила о "наставлениях". Милая моя, — я бы тебе не читал наставлений, что совсем нельзя в дороге разговаривать с мужчинами, которые ведут себя прилично. Но вот тебе еще одно мое наставление: теперь, когда тебе приходится решать так много, — забудь все наши наставления и слушайся своего собственного сердца и собственного ума и мысли.

Кончаю пока письмо и понесу его. Если мама вскоре придет, то припишется. Деньги вышлю уже числа 29-го.

Обнимаю тебя и Костю.

Твой Пап.

P. S. Деньги (50 рублей) Косте посланы были 11 декабря. Теперь, конечно, получены.

Полностью публикуется впервые.

¹ Как редактора "Русского богатства", за помещенную в этом журнале в 1907 году статью С. Я. Елпатьевского "Люди нашего круга".

² Голодовка политических заключенных из-за жестокого режима и истязаний.

³ Газета, издававшаяся в Петербурге с 1905 года. Официоз Министерства внутренних дел.

⁴ См. "Сорочинская трагедия" в 9 томе наст. собр. соч.

⁵ "О "России" и о революции" (см. 9 том наст. собр. соч.).

⁶ "Россия" повторила старую клевету о том, что Короленко своим открытым письмом статскому советнику Филонову преследовал цель убийства Филонова.

⁷ К. И. Ляхович (1885—1921) — политический эмигрант, впоследствии муж Н. В. Короленко.

238

Н. В. КОРОЛЕНКО

13 января 1912 г. [Петербург].

Дорогая моя Наталочка.

Получили твое большое письмо. Спасибо, моя доченька, — оно нас очень обрадовало; правду сказать, мы думали, что ваша горная прогулка даром не обойдется. Боялись мы и за Костю, и за тебя; а так как писал это время больше Костя, — то мы и подумали, что, может, ты нездорова. Все хорошо? Правда? Пиши, Наталочка, правду, — мы не будем преувеличивать.

Вчера меня судили¹. Весь день мне пришлось провести в суде, так как назначено было в одиннадцать, а началось мое дело в семь вечера. Я сначала было стал уставать и нервничать. Потом прошло, и уже во время самого суда я был совершенно спокоен. К приговору относился совершенно равнодушно, хотя ждал тюрьму месяца на четыре. Оказалось — две недели. По-видимому, двое судей были за полное оправдание, и судейское совещание длилось больше часу. Один был не то, что злющий, а вообще — враждебный. Это некто Кессель; он был обвинителем по делу Засулич (в семидесятых годах), причем присяжные Засулич, стрелявшую в Трепова, оправдали. Говорят, с этих пор он упорно воюет с политическими и литературными подсудимыми. Он был докладчик и, должно быть, старался внушить судьям, что статья зловредная.

Защищал Грузенберг. Я сказал небольшую речь. На суде была публика (немного, но все-таки места для публики были заполнены; зал небольшой). Были: Маня с Любой², какие-то их родственники, Яковенко³ с сестрой, Крутовский⁴ (помнишь?), Татьяна Александровна⁵, Русановы⁶, Петрищев⁷, Пантелеева⁸, наши хозяйки⁹, еще кое-кто из знакомых, а затем молодежь и незнакомая публика. Из всех знакомых я волновался всех меньше, так как в сущности, если бы даже назначили месяца четыре, то... ведь еще будут процессы посерьезнее, и это наказание будет поглощено. Наказание это минимальное (полагается по пункту шестому, первой части 129 статьи от двух недель до одного года четырех месяцев).

Мама на суде не была, — у нее сильный насморк, и мы боялись простуды. Я приехал около десяти часов с известием о двух неделях. Она все-таки огорчилась, да и по пасьянсу выходило, что оправдают. В публике после приговора раздалось несколько аплодисментов. Это оттого, что после долгого совещания публика нервничала и была настроена пессимистически. Впрочем — хлопки тотчас смолкли. Да и глупо. Грузенберг воевал изо всех сил, и приговор его огорчил.

Я здоров, после суда спал, как убитый. Мама к вечеру тоже почувствовала себя лучше. Сегодня, вероятно, уже будет здорова.

В "Речи" найдешь короткий отчет о деле.

От Сони было письмо из Москвы. В один день успела обегать всех родных. Вообще она здорова, и проводы у нас были веселые. Мама всплакнула уже только, когда поезд отошел от платформы. Кроме нас и Мани, — провожали Маргарита Федоровна¹⁰ с Татьяной Александровной.

Николаю Федоровичу лучше. Вчера уже вставал. Но слабость все-таки есть. Дней через десять поедет. Еще не вполне решено — куда, но, может быть, и на Ривьеру. Тогда, конечно, повидаетесь.

Обнимаю тебя, дорогая моя Наталочка, крепко. Получила ли ты мое довольно большое письмо? Я писал эти дни мало: болезнь Николая Федоровича, редакционная работа, суд... Но думаю о тебе постоянно и почему-то все как-то радостно. Будь здорова, моя дорогая детка. Передай мой поцелуй Косте.

Твой старый Пап.

P. S. Не пропадают ли письма? О посылке денег я, помнится, писал. Как ваш бюджет? Насколько хватит? Когда и сколько присылать? Наталка, стань на время финансисткой.

Мама спит.

Так как мама все еще не встала, то отправляю это письмо без нее (чтобы пошло сегодня).

Полностью публикуется впервые.

¹ См. письмо 237.

² М. Л. и Л. Л. Кривинские — близкие друзья семьи Короленко.

³ Валентин Иванович Яковенко — публицист, статистик и книгоиздатель.

⁴ Владимир Михайлович Крутовский — красноярский врач, участник революционного движения. В 1897 году жил в Петербурге, где его семья встречалась с семьей Короленко.

⁵ Богданович.

⁶ Николай Сергеевич Русанов (род. в 1859 г.) — писатель, сотрудник "Русского богатства", где печатались за подписью "Н. Е. Кудрин" корреспонденции Русанова из Франции.

⁷ А. Б. Петрищев — сотрудник "Русского богатства".

⁸ Вероятно, жена издателя Л. Ф. Пантелеева.

⁹ Квартирные хозяйки Короленко, зубные врачи.

¹⁰ М. Ф. Николева — знакомая Короленко, преподавательница литературы, приятельница Т. А. Богданович.

239

А. КУРЕПИНУ

20 апреля 1912 г. [Петербург].

Милостивый государь.

Вы спрашиваете: правы ли Вы, или не правы. И если не правы, то почему? В чем правы? Если речь идет о несправедливости такого строя, при котором на долю одних (немногих) приходится и богатство, и образование, а другие живут в бедности и не могут развить природных дарований, — то, конечно, Вы правы. Да, такой порядок несправедлив. Но когда Вы думаете, что это может и должна исправить печать, открыв особые отделы для печатания хотя бы и слабых произведений, принадлежащих "писателям из народа", — то совершенно не правы. Этим путем ничего исправить невозможно. Плохие произведения от этого хорошими не станут, а авторы, стремясь к недостижимому, только будут себе портить жизнь. Литература не может признавать другого критерия, кроме своего, литературного, художественного. Мы не напечатаем плохого, на наш взгляд, произведения, хотя бы автор был светлейший князь. Но не напечатаем его и только потому, что автор крестьянин.

Что касается Вашего стихотворения, то оно только посредственное, то есть такое, каких в редакции присылают множество. Есть два недурных стиха:

Я без устали шел, но ведь кто ж под луной
Неустанно свой путь совершает:
Океан в тишине отдыхает волной,
Ураган между гор затихает.

Остальное — по теме избито, по исполнению серовато.

Адреса московского суриковского кружка¹ я не знаю, но пишу своим знакомым в Москву, чтобы Вам сообщили, если он действительно продолжает свое существование. Были и еще кружки писателей из народа, но они успеха не имели и едва ли кого выдвинули, потому что, если попадалось что-нибудь талантливое, — оно находило место в журналах (не только, например, Горький, но и Петров-Скиталец ² и другие). А то, что печаталось в "сборниках самоучек", "писателей из народа" и т. д., — было очень плохо и никого заинтересовать не могло.

Если захотите прислать что-нибудь в редакцию, — пришлите на мое имя, напомнив эту нашу переписку. Прочту и отвечу откровенно, что думаю.

С уважением Вл. Короленко.

Впервые опубликовано в книге А. Б. Дермана "Писатели из народа и В. Г. Короленко". Книгоспiлка, 1924. Печатается по черновику, на котором имеется пометка Короленко: "К статье о писат. самоучках".

А. Курепин прислал Короленко стихи при обширном письме: "Сотни раз я уже обращался в редакции, но, конечно, напрасно. Что я должен после этого предположить?.. Только тогда народ начнет писать сам о своих нуждах, начнет и ценить литературу, когда все журналы и газеты, относящиеся с истинным уважением к искусству и стремящиеся принести пользу народу путем литературы, учредят у себя такие отделы или общими силами оборудуют специальное издание, в котором и будут иметь возможность печатать свои произведения авторы, вышедшие из народа". Письмо заканчивается вопросом: "Если я не прав, будьте добры сказать почему".

¹ Суриковский кружок — кружок писателей из народа, основанный известным поэтом-самоучкой Иваном Захаровичем Суриковым (1841—1880).

² Степан Гаврилович Петров (псевдоним Скиталец) (1868—1941) — беллетрист и поэт.

240

В. Н. ГРИГОРЬЕВУ

24 апреля 1912 г. [Петербург].

Дорогой мой Вася.

Письмо твое застал, вернувшись из Полтавы, куда ездил (на шесть дней) на праздники. Вернулся, опять вошел в лямку и — не успел оглянуться, — вижу, — ты уже должен быть давно в Москве, а я тебе еще не ответил.

Очень меня порадовало известие о Лёке¹. Конечно, то, что ты пишешь о нем, дает гораздо больше плюсов. Модернизмы — налет; скачки, как спорт, а не как тотализатор — даже хорошо, особенно, когда не мешают и своей работе. Одним, словом — мне нравится, и я от души шлю свой привет им обоим. Любовь да совет, да жизнь, да вам с Софьей Антоновной... внуков. Дедушка и — бабушка! Для мужчин это всегда звучит гордо... Для женщины — правда, Софья Антоновна? — с некоторым "осложнением"... Так, чуть-чуть?

О себе: сижу в Питере, работаю черную журнальную работу, пишу урывками. Сначала, попав в Питер (это для меня всегда плохо), да еще сразу в разные переделки (болезнь Анненского, суды, "воззвания"², полемика³) — немного заскучал. Начиналась даже бессонница. Но — приехала Дуня, зажили мы с ней в двух комнатках по-студенчески, и прошло. Теперь уже (пока) и без Дуни здоров и даже привык ложиться в час, а то и в два ночи.

"Судами" оброс, как корой: на две недели присужден⁴ и еще ждет суд за пять статей⁵. Да все 129, 128 и тому подобные страшные статьи. Чувствую, что из "совокупности" не выскочу без приговора к году или хоть полугоду крепости. И признаться, — ничего. Даже — хорошо бы: отрешиться от газет, рукописей, хлопот и поработать только свое — из головы... Ничего, право.

Очень нас напугал Анненский, и время я пережил тревожное. Одну ночь все боялись плохого исхода. Один я в него не верил, и оказался прав. Теперь за границей много поправился, но... угроза все-таки висит...

Очень мрачно сдвигаются невзгоды с разных сторон. С Николаем⁶, по-видимому, довольно плохо: Нерви ему только повредило. Теперь Маня везет его в Тироль. У меня сердце просто сжимается от горя и страха, когда о них подумаю. Что-то будет? (Семья в Москве еще не знает, что положение угрожающее. Не говори.) Иллариону было "много-много лучше", — так писала Маня. Даже одно время не похож был на больного. Теперь разнервничался по поводу отъезда Мани, и — Нина⁷ пишет — опять хуже. Одним словом, мрак и беда.

Соня моя в Бузулукском уезде⁸, в отряде Екатерины Ивановны Орловой. Работают они там страшно, но приезжавшие оттуда говорят, что Софья держится молодцом. Земский врач оттуда был у меня. Рассказывал, что они, земские скептики, с удовольствием слушали ее оптимистические рассказы о мужике. Мне писала в том же роде, пока не наткнулась на случай: почтенные мужики-уполномоченные воровали у своей же голодной братии. И ей, девчонке, пришлось уличать солидных мужиков, сменять и т. д.! После этого немного загрустила, но справилась. В ее заведывании десятки столовых. Ездит, проверяет, составляет отчеты, собирает сходы (!) и открывает столовые все в новых местах.

Наташа слушает в Тулузе лекции, изучает французский язык, рисование и скульптуру. По-видимому, серьезно. Перед пасхой на конкурсе получила отличие (в числе трех из 330-ти) по рисовальному классу. Рисунок ее оставлен в школе, за что ей выдали (первый художественный заработок) 50 франков.

Вот более или менее внешние факты нашей жизни. И хорошо, и плохо, и иной раз отрадно и часто — тяжело и страшно (особенно за Лошкаревых). Я — старый дурак — опять собираюсь начать "новую жизнь": после этого года даю себе слово отдаться своему делу. Кстати — и тянет сильно. Ну, — надо кончать. Крепко обнимаю и тебя, и Ниночку, и Софью Антоновну⁹. Будьте все здоровы и вспоминайте Вашего

Вл. Короленко.

P. S. Тебе будет интересно: в декабре ко мне обратились семейные Лагунова¹⁰, стрелявшего в Забайкальи в негодяя-тюремщика Высоцкого (из-за которого отравился Сазонов¹¹). Лагунов явился под видом инженера и ранил Высоцкого. Судили в Чите. Мать ничего не знала. Ну, — для меня начался опять период тревоги: совался по разным местам и лицам. Встретил содействие даже там, где этого ожидать было трудно. Но все же шансов было мало. Тогда я послал (в самый новый год) письмо А. И. Гучкову¹². Тотчас же получил ответ. Поблагодарил за память и сообщил, что тотчас же телеграфировал командующему войсками, потом генерал-губернатору.

Лагунов не казнен (смертная казнь заменена 18 годами каторги). Правда, — интересно?

Пошлю тебе номер "Недели современного слова" (редактирует Татьяна Александровна Богданович, племянница Анненских). Я принимал участие в составлении этого номера и, как увидишь, — есть тут кое-что мое¹³. Дань нынешнему голоду. Некоторые иллюстрации — из Бузулукского уезда.

Полностью публикуется впервые.

¹ Дочь В. Н. Григорьева — Елена Васильевна; речь идет о ее замужестве.

² Имеется в виду написанное Короленко воззвание "К русскому обществу (По поводу кровавого навета на евреев)", напечатанное в "Русских ведомостях" 30 ноября 1911 г.

³ В ответ на выпады Замысловского Короленко напечатал два "письма в редакцию", помещенные в газете "Речь" NoNo 332 и 340.

⁴ За статью С. Я. Елпатьевского "Люди нашего круга".

⁵ Суды предстояли: за рассказ Вл. Табурина "Жива душа" в одиннадцатой книге "Русского богатства" за 1910 год; за статью А. Б. Петрищева о М. А. Сырокомле-Сопоцько (сперва толстовце, затем черносотенце) в той же книжке журнала; за статьи: А. В. Пешехонова "Не добром помянут" (о Столыпине) и С. Мстиславского "Помпонная идеология" (об армии) в десятой книге 1911 года и за рассказ Л. Н. Толстого "Посмертные записки старца Федора Кузьмича" во второй книге 1912 года. Суд по делу Сопоцько (обвинявшего А. Б. Петрищева и В. Г. Короленко в клевете) состоялся 13 декабря 1912 года в Петербургской судебной палате и закончился оправдательным приговором. Суд за рассказ Л. Н. Толстого, состоявшийся 27 ноября 1912 года, также закончился оправданием. По остальным делам судебное преследование было прекращено в связи с амнистией 1913 года.

⁶ Н. А. Лошкарев.

⁷ Н. Г. Короленко, жена И. Г. Короленко.

⁸ С. В. Короленко работала в то время на голоде в Самарской губернии.

⁹ Дочь и жена Григорьева.

¹⁰ Борис Исакович Лагунов (род. в 1880 г.) — бывший студент Киевского политехникума. В 1910 году был приговорен к ссылке на поселение в Иркутскую губернию. В августе 1911 года произвел покушение на жизнь начальника Зерентуйской тюрьмы Высоцкого.

¹¹ Егор Сергеевич Сазонов (1879—1910) — член партии эсеров. 15 июля 1904 года убил министра внутренних дел В. К. Плеве. Каторгу отбывал сперва в Шлиссельбурге, затем в Зерентуе. В знак протеста против жестокого режима начальника тюрьмы Высоцкого Сазонов вместе с рядом других политических заключенных покончил с собой.

¹² Александр Иванович Гучков  (1862—1935), крупный московский промышленник, октябрист, председатель III Государственной думы, военный министр Временного правительства.

¹³ В "Неделе "Современного слова" 23 апреля 1912 г. были напечатаны статьи Короленко "Удар господен", "Солнце не лжет" и "Голодная весна".

241

И. С. ШМЕЛЕВУ

19 июня 1912 г., Петербург.

Многоуважаемый Иван Сергеевич.

Мы уже с Вами переписывались. Если не ошибаюсь, "Под небом" был Ваш первый рассказ, напечатанный в журнале, и именно у нас. Помню также, что, наряду с достоинствами этого рассказа, мне лично пришлось отметить и крупные недостатки (например, смешение былинного стиля и модернизма), с чем Вы согласились (и переделали). Позвольте же мне и теперь поговорить с Вами откровенно.

Право, Вы, господа молодые писатели, слишком обидчивы.

Вот и Вас наша рецензия уже задела и Вы оскорблены¹. Чем? Чтение в сердцах? Где оно? "Ободренный успехом первой книги..." Ну, подумайте, Иван Сергеевич, хладнокровно, много ли нужно потратить проницательности на расшифрование сердечных иероглифов, чтобы сказать, что молодой писатель ободрен хорошим приемом его первой книги и что это может служить стимулом для выпуска второй? А ведь "чтение в сердцах" термин жестокий, с которым обращаться следует осторожно, не кидая его так легко.

Вы сомневаетесь в законности самого рода критической литературы, называемой рецензиями. Напрасно. Этот подвижной род, так сказать, легкая критическая кавалерия, — оказывает огромную услугу авторам и читателю. Подумайте сами, что было бы, если бы были допустимы только: или критический трактат, или... молчание о новой книге. На трактат — кто еще и когда соберется, а в десятках рецензий читатель уже встречает живой разговор о новом явлении. Нужно, конечно, чтобы это была все-таки критика. Чтобы читатель, встречая не математическое доказательство, а именно отзыв, впечатление, мнение, кидаемое под живым ощущением прочитанного, имел основание доверять его искренности и основательности, то есть чтобы летучее мнение было дано человеком сведущим, образованным, знакомым с литературой. Это уже дело журнала и доверия к нему.

Вы вот находите, что наш рецензент не знает крымской жизни² и судит, значит, о предмете ему незнакомом. Положим, что, когда идет речь о художественном произведении, то для суждения о нем нет надобности в знании описываемой местности (если критика не касается вопросов специально бытовых или этнографических). Но и тут Вы ошибаетесь: он рос в Крыму и знает его не хуже, если не лучше Вас (ведь Вы были там только наездом).

Не стану опровергать Вас и защищать своего товарища (которого очень уважаю) по пунктам. Это потребовало бы именно трактата. Скажу лишь, что и я (да наверно и всякий читатель) считал, что у Вас выведен именно земский начальник³, судя по его функциям (сбор недоимок, "совместные действия в целях поступления рассроченных, просроченных и т. д. платежей"). Оказывается — податной инспектор. И это Вы считаете критическим грехом? В какомже смысле это важно?

"Горлинка"... Вы приписываете эти слова автору (себе), а не девушке. Но рецензент приписал их не девушке, а татарину и имел на это право. По ходу изложения — это мысли героя, а не автора⁴. Не согласитесь ли Вы, что в таких случаях словесные краски должны быть взяты из тех, которые психологически присущи описываемому лицу. Иначе это выйдет если не прямая фальшь, то некоторая безвкусица (правда, часто встречаемая в литературе). Коран, простите, тоже помогает очень мало. Наши школьники тоже изучают священное писание, а семинаристам оно известно получше, чем коран заурядному татарину. Из этого, однако, не следует, что любовное объяснение семинариста с епархиалкой нужно для колорита обставить оборотами и образами Песни песней. Право, это всегда более индивидуально. Молодой индус не станет при этом вспоминать о ведах, еврей не потревожит Соломона, а мусульманин корана.

Постарайтесь не сердиться на все, что я Вам говорю так откровенно, но у Вас и теперь попадается порой безвкусица, и ее-то отметил рецензент. Поверьте: никто не хотел сделать неприятности, никто не проявляет к Вам пристрастия. Да и почему бы? Мы только держимся в отзывах "среднего регистра", не примыкая к экспансивностям противоположного характера. Теперь повелось уж как-то так, что критика по отношению к замеченным уже авторам считает нужным какой-то дифирамбический тон, сплошные похвалы и превознесения. А потом наступает другая крайность. Право, гораздо честнее то, что делает наш рецензент: отмечать и то, что хорошо, и то, что считаешь слабым. Только это в сущности истинно доброжелательно. В этом полезное предостережение: дорожите своим дарованием, не поддавайтесь соблазнам успеха и — берегитесь безвкусицы. Этих черточек теперь не замечают, потом заметят и не простят.

Не думайте, что это я говорю о себе. Нет, рецензию писал не я, а один из моих товарищей, которого я очень уважаю. Но и я сказал бы Вам: Иван Сергеевич! Только года три назад Вы еще признали, что в "Под небом" допустили безвкусицу. Считаете ли Вы себя теперь настолько гарантированным от таких промахов, что всякое указание на них является в Ваших глазах результатом невежества или пристрастия?

Жму Вашу руку и прошу Вас поверить, что и я лично, и мои товарищи по "Русскому богатству", и даже критик, написавший рецензию, — относимся к Вам совершенно доброжелательно. Поверьте, что это так.

Вл. Короленко.

P. S. Еще раз извиняюсь в замедлении ответа. Два мои товарища — в крепости⁵. Третий серьезно заболел⁶, и работа по журналу лежит на сильно уменьшившемся составе редакции. Теперь не знаю даже, — застанет ли Вас это письмо на прежнем месте? Мне было бы очень неприятно, если бы это письмо пропало⁷, и Вы считали бы, что я Вам не ответил.

Впервые опубликовано в книге "Избранные письма", т. 3, Гослитиздат. Печатается по оттиску в копировальной книге.

Иван Сергеевич Шмелев (1875—1950) — беллетрист. Печататься стал с начала 900-х годов в "Русских ведомостях" и различных журналах.

¹ По поводу рецензии на второй том рассказов Шмелева, помещенной в отделе "Новые книги" в мартовской книжке "Русского богатства" за 1912 год, Шмелев прислал Короленко очень взволнованное письмо.

² Рецензию на второй том рассказов Шмелева написал А. Г. Горнфельд, уроженец Крыма.

³ В рассказе "В норе".

⁴ Имеется в виду рассказ "Под горами".

⁵ А. В. Пешехонов и В. А. Мякотин.

⁶ Н. Ф. Анненский, вскоре умерший.

⁷ Письмо Короленко было Шмелевым получено, и 5 июля Шмелев ответил Короленко, благодаря его за внимание и доброту и сожалея, что писал "слишком нервно и опрометчиво".

242

Е. А. ЧЕРНУШКИНОЙ

9 августа 1912 г., Куоккала.

В очерке "Огоньки" я не имел в виду сказать, что после трудного перехода предстоит окончательный покой и общее счастие. Нет, — там опять начнется другая станция. Жизнь состоит в постоянном стремлении, достижении и новом стремлении. Такого времени, когда все без исключения люди будут вполне довольны и счастливы, — я полагаю, не будет вовсе. Но на мой взгляд человечество уже видело много "огней", достигало их и стремилось дальше. Когда были освобождены крестьяне, — русская жизнь сильно осветилась, но остановиться не могла. И теперь опять мы на трудном пути, и впереди новые далекие огни. Самое большее, на что можно надеяться, это — чтобы у людей становилось все больше силы желать, стремиться, достигать и опять стремиться. Если при этом люди научатся все больше помогать друг другу в пути, если будет все меньше отсталых, если на пройденных путях будет оставаться все больше маяков, светящих вперед, если формы взаимной борьбы будут становиться все более человечными, а впереди будет все яснее, — то это и значит, что счастья будет все больше. Потому что счастье только в жизни, а жизнь вся — стремление, достижение, новое стремление. Так я думаю, и ничего другого не могу ответить на Ваш вопрос.

Желаю Вам всего хорошего.

Вл. Короленко.

Впервые опубликовано в книге "Избранные письма", т. 2, "Мир". Печатается по черновику, на котором имеются три авторские пометки: "Запросы", "Отв. на письмо Ек. Алексеевны Чернушкиной", "Оставить к статье".

Екатерина Алексеевна Чернушкина прислала из Томска письмо, в котором спрашивала Короленко о том, что он хотел сказать своим очерком "Огоньки".

243

А. С. КОРОЛЕНКО

[3 декабря 1912 г., Петербург.]

Дорогая моя Дунюшка.

Вчера не писал. Дни эти были довольно трудные: от Иткиной¹ получилась телеграмма, — "приговор утвержден, делайте последние усилья за меня; я не в силах..." и т.д. В тот же день пришли и протоколы дела и кассационная жалоба, которую Воронцов-Дашков не пропустил². Из нее видно, что действительно вероятность ошибки огромная. Ну, остальное ты себе представишь. Удастся ли спасти, — неизвестно; может, уже и казнили. Но удалось добиться меньше чем в сутки телеграмм от депутатов, от Родзянко³ и даже от Коковцева ⁴. Большей частью это делалось ночью, с помощью милейшего Владимира Ивановича Дзюбинского⁵. Больше ничего сделать было невозможно. Воронцов-Дашков и то засыпан телеграммами...

Я за это поплатился меньше, чем ожидал, и даже в самую тревожную ночь немного спал. Значит, — видишь: окреп.

Уступаю перо и листок Соне, которая сейчас лепит (чудесно) детскую головку за другим столом.

Твой Вл. Короленко.

Тетю целую.

27-го, в день суда⁶, письмо тебе я послал. Оно начато было до суда, закончено после. Может, ты все-таки получила 30-го? А то, значит, пропало.

О моем участии в деле Ирлина в печать не должно проникнуть ничего.

Полностью публикуется впервые. Датируется по штемпелю на конверте письма.

¹ X. Иткина, жена Веньямина Ирлина, присужденного Бакинским военно-окружным судом к смертной казни за якобы совершенное им убийство полицейского.

² И. И. Воронцов-Дашков (1837—1916) — граф. В феврале 1905 года был назначен наместником на Кавказе и главнокомандующим войсками Кавказского военного округа.

³ М. В. Родзянко (1859—1924) — председатель III и IV Государственной думы, октябрист.

⁴ В. Н. Коковцев (род. в 1853 г.) — граф, министр финансов, позднее председатель Совета министров. Согласился препроводить кавказскому наместнику телеграмму группы депутатов Государственной думы.

⁵ В. И. Дзюбинский (род. в 1860 г.) — член III и IV Государственной думы от Тобольской губернии, трудовик.

⁶ По делу о напечатании в "Русском богатстве" рассказа Л. Н. Толстого "Посмертные записки старца Федора Кузьмича".

244

А. С. КОРОЛЕНКО

4 декабря 1912 г., Петербург.

Дорогая моя Дунюшка.

Сегодня опять удручил тебя телеграммой: мне нужно письмо Иткиной, потому что придется теперь написать об этом деле. Посмотри номер "Речи" от 4 декабря (333-й), там есть телеграмма "Смертная казнь" и заметка под ней: "Безуспешные ходатайства". В этой заметке говорится прямо, что всю кутерьму поднял собственно я, и значит я теперь обязан дать отчет об основании для "безуспешных ходатайств". Так выходит, да я и не прочь¹. Теперь у меня уже есть протоколы и кассационная жалоба защитника, и я могу доказать, что это во всяком случае вопиющее нарушение права защищать свою жизнь в законном порядке. Обо мне не беспокойся, Дунюшка. Были волнения, была и нервность, но гораздо меньше, чем можно было ожидать при таких обстоятельствах. Было бы хуже, если бы не было сделано все, что было можно. Эх, если бы эта бедняга Иткина была потолковее и прислала мне сведения ранее. Бумаги я получил в тот же день, как и ее телеграмму, что приговор утвержден.

Нужно мне еще письмо Шмелева². Мне казалось, что я его взял, но, по-видимому, оно осталось на столе, на полке или — в кармане какого-нибудь пиджака. Прости, Дунюшка.

Соня со мной и сейчас спит. Я пишу рано утром, при электрической лампе, потому что днем надо работать, идти в редакцию и т. д. Может, Соня и припишется еще.

А пока Дюнюшку свою обнимаю крепко. Будь здорова, вернее — поправляйся. Что пишет Наташа? Как живется им там всем? Мы получили здесь одно письмо от нее.

Твой Владимир.

Еще удручение: не найдешь ли вырезку из газеты с заметкой Хирьякова³ о цензурных мытарствах "Федора Кузьмича" Толстого. На ней вероятно написано синим карандашом Цензура. Была она в октябре и где-нибудь находится среди последних неразобранных вырезок.

А Дорошевич⁴ все еще собирается отвечать мне ⁵. Если бы ответ появился, — то на случай, что я могу пропустить (хотя покупаю "Русское слово"), ты последи с Анной Михайловной⁶.

Полностью публикуется впервые.

¹ Статья Короленко по поводу казни Ирлина осталась незаконченной и при жизни писателя в печати не появлялась.

² См. прим. к письму 241.

³ Александр Модестович Хирьяков (род. в 1863 г.) — журналист, один из редакторов посмертного издания произведений Л. Н. Толстого.

⁴ В. М. Дорошевич (1864—1922) — журналист, фельетонист газеты "Русское слово".

⁵ На статью "Крест и полумесяц", напечатанную в ноябре 1912 года в "Русских ведомостях" (No 269), в которой Короленко критически высказывался о Дорошевиче.

⁶ А. М. Куликова — преподавательница русского языка, соседка семьи Короленко.

245

О. О. ГРУЗЕНБЕРГУ

6 февраля 1913 г., Полтава.

Глубокоуважаемый и дорогой Оскар Осипович.

Написал я Вам на днях просьбу, касающуюся судьбы одного лица в связи с амнистией¹. Простите, но у меня является теперь по ассоциации одна идея, вызванная Вашим обычным участием к моим злоключениям. Думаю, именно, что, если бы представилась возможность (что, впрочем, кажется, сомнительно вообще) оказать в этом отношении некоторое влияние и на мою судьбу², то Вы бы, вероятно, от этого не отказались. Не правда ли? Так вот я и хочу (на всякий случай) убедительнейше просить Вас ни под каким видом этого не делать. Всякое облегчение, которое бы последовало не чисто автоматически, то есть не в порядке общего приложения манифеста, меня бы глубоко огорчило и даже скажу прямо — при моих условиях, оскорбило бы. И это не вследствие даже необходимости каких бы то ни было просьб и ходатайств, а просто самым фактом какого-либо личного изъятия по сравнению с другими. Может быть, все эти предупреждения и излишни. Тогда простите и вмените сие послание, яко не бывшее.

Крепко жму Вашу руку и прошу передать мой привет Вашей семье. То же и от Авдотьи Семеновны.

Искренно Вас уважающий

В. Короленко.

Впервые опубликовано в книге "Избранные письма", т. 2, "Мир". Печатается по копии с автографа.

Оскар Осипович Грузенберг — см. прим. к письму 236.

¹ Амнистия ожидалась 21 февраля 1913 года в связи с 300-летием дома Романовых. Лицо, о котором писал Короленко, — П. С. Ивановская, в то время находившаяся за границей.

² Короленко находился под судом по целому ряду литературных дел, грозивших ему заключением в крепость. См. прим. к письму 240.

246

А. Г. ГОРНФЕЛЬДУ

16 марта 1913 г. [Полтава].

Дорогой Аркадий Георгиевич.

Посылаю Вам два стихотворения И. Эренбурга¹. Они были присланы на мое имя в "Русское богатство". Потом путешествовали ко мне с другими рукописями. Теперь идут опять к Вам. Как видите, я приделал общее заглавие. Может быть, в таком виде — напечатаете. По-моему, очень хороши и ко времени² первые строчки:

Значит, снова мечты о России
Лишь напрасно приснившийся сон.
Значит, снова — дороги чужие...
И по ним я идти обречен.

Конец как-то слабее. Но, может быть, характерно и это: на чужбине мечта не о каких-нибудь возвышенностях. Хоть бы опять побывать на Плющихе да на Девичьем Поле. Это бы было лучше — в марте. Но кажется, можно и в апреле. Некоторые недостатки стихов публика простит за трогательность темы.

Пожалуйста, напишите, как решите этот вопрос. Я должен ответить автору³.

Жму руку.

Ваш Вл. Короленко.

Впервые опубликовано в книге "Письма В. Г. Короленко к А. Г. Горнфельду".

¹ Илья Григорьевич Эренбург (род. в 1891 г.) — известный советский писатель и общественный деятель. С 1909 по 1917 год был в эмиграции во Франции.

² Эти стихи были вызваны неосуществившейся надеждой на широкую амнистию в 1913 году.

³ Стихи Эренбурга были напечатаны в четвертой книге "Русского богатства" за 1913 год.

247

Н. П. КАРАБЧЕВСКОМУ

19 мая 1913 г., Петербург.

Дорогой Николай Платонович.

Очень Вам благодарен за Вашу добрую память, хотя должен сказать, что в мае я никогда не рождался¹. Один раз случилось родиться, но это было 15 июля. Положим, ошибка небольшая. Вы меня состарили всего на два месяца.

Прочитал я также заметку в "Биржевых ведомостях"². И здесь тоже имею сделать небольшие поправки к Вашим мемуарам. "Мы его бережно отвели после приговора". Гм... гм!.. Мне эти минуты представляются в несколько ином виде. Мне что-то помнится, как будто один знаменитый адвокат совсем не пошел в суд слушать вердикт, а вместо этого разделся, лег в постель и спрятал голову под одеяло. После вердикта я как будто первый прибежал на нашу "защитную" квартиру. Знаменитый адвокат высунул голову из-под одеяла и робко спросил:

— Ну... что?

— Всех оправдали!

После этого мне вспоминается что-то бурное. Какой-то смерч. Одеяло сразу полетело на пол, из-под него мелькнуло что-то большое, белое, и я не успел отдать себе отчета в происходящем, как знаменитый адвокат, в одном белье, висел у меня на шее. По той тяжести, которую я при сем чувствовал, мне кажется даже, что его ноги отделились от пола и в благодарность за добрую весть он чуть не свалил меня на пол... Вот ведь как разно память рисует одно и то же событие двум его участникам...³

Как бы то ни было, дорогой Николай Платонович, я очень тронут и Вашим поздравлением и тем добрым чувством, с каким Вы отнеслись ко мне и в те давние времена и теперь. Всего, всего Вам хорошего. И в том числе успеха по делу Бейлиса.

Ваш Вл. Короленко.

Впервые опубликовано в книге "Избранные письма", т. 2, "Мир".

Николай Платонович Карабчевский — см. прим. к письму 101.

¹ Н. П. Карабчевский поздравил Короленко с шестидесятилетием.

² Воспоминания Карабчевского о мултанском деле, напечатанные в "Биржевых ведомостях" 16 мая 1913 года.

³ В своих воспоминаниях Карабчевский писал: "Короленко, потрясенный, рыдал в наших объятиях. И мы бережно, как дорогую святыню, доставили его домой, среди общего шума и ликований".

248

Ф. Д. БАТЮШКОВУ

21 июня 1913 г. [Хатки].

Дорогой
Федор Дмитриевич.

Да, действительно, мне было бы чрезвычайно неприятно всякое вперед организованное "торжество"¹ с организационными комитетами, с предварительными приглашениями "присылать приветствия по такому-то адресу" и прочим тому подобным. Но, конечно, какое же у меня основание мешать тем или другим органам печати писать обо мне и о моих (увы!) шестидесяти годах. Не имею также ничего против, если Вы захотите написать воспоминания о том или другом эпизоде нашего знакомства и приведения выдержки из моих писем о... Помните ли Вы только довольно ясно центральный эпизод? Да, точка зрения, с которой Вы поневоле вынуждены были рассматривать все тогда происходившее, — была слишком уже колеблющаяся и зыбкая, что едва ли способствовало устойчивости и прочности воспоминаний... Моя роль могла Вам показаться слишком уж спасительной, а в действительности она состоит лишь в том, чтобы верно и вовремя бросить веревку...²

В июльской книжке появится небольшой эпизод о Николае Федоровиче, под заглавием (вероятно) "Третий элемент"³. Речь идет о голодном годе, о роли статистики и Николая Федоровича, как ее руководителя и истинного представителя "третьего элемента". А вот о более систематических "воспоминаниях" я как-то сомневаюсь. То, что я писал в "Русском богатстве", в значительной степени теперь потеряло значение: ведь я сообщал там биографические черты, которые теперь так превосходно даны в изложении Александры Никитишны⁴. А когда я думаю о том, чтобы написать в этом роде (то есть как моя статья в "Русском богатстве"), то вижу, что ничего не могу. Я еще не в состоянии вынуть его, так сказать, из моей жизни и выделить в особый образ. Еще много раз придется говорить о нем, но все это вплетется тесно во всякие другие мои воспоминания.

Пишу Вам из Хаток. Ах, дорогой Федор Дмитриевич. Если бы выдалось у Вас несколько дней, чтобы заглянуть к нам сюда, это для нас всех была бы большая радость. Но... пишу это и мало верю в возможность и сбыточность этого.

Крепко Вас обнимаю и шлю привет от всех наших. Теперь мы в сборе, а на днях приедет еще сестра (Мария Галактионовна) и В. Н. Григорьев, мой друг и товарищ.

Ваш Вл. Короленко.

Впервые опубликовано в книге "Письма" под редакцией Модзалевского.

¹ 15 июля 1913 года Короленко исполнялось шестьдесят лет.

² Происшествие, о котором идет речь, состояло в том, что Батюшков, гостивший у Короленко летом 1901 года в Джанхоте, едва не утонул; он был спасен Короленко. Об этом эпизоде Батюшков рассказал в статье "В Джанхоте у В. Г. Короленко" ("Солнце России", 1913, No 29).

³ См. 8 том наст. собр. соч.

⁴ В "Русском богатстве" (NoNo 1 и 2 за 1913 год) были напечатаны воспоминания А. Н. Анненской "Из прошлых лет (Воспоминания о Н. Ф. Анненском)".

249

К. А. ТИМИРЯЗЕВУ

25 июля 1913 г. [Хатки].

Дорогой, глубокоуважаемый
и любимый Климент Аркадьевич.

Из тех годов, о которых и Вы вспоминаете в Вашей телеграмме, когда судьба свела нас, учителя и ученика, в Петровской академии — я вынес воспоминание о Вас, как один из самых дорогих и светлых образов моей юности. Не всегда умеешь сказать то, что порой так хочется сказать дорогому человеку. А мне в моей жизни так часто хотелось сказать Вам, как мы, Ваши питомцы, любили и уважали Вас и в то время, когда Вы с нами спорили, и тогда, когда Вы нас учили ценить разум, как святыню. И тогда, наконец, когда Вы прошли к нам троим, арестованным, в кабинет директора¹ и когда после до нас доносился из комнаты, где заседал совет с Ливеном ², Ваш звонкий независимый и честный голос³. Мы не знали, что Вы тогда говорили, но знали, что то лучшее, к чему нас влекло неопределенно и смутно, — находит отклик в Вашей душе, в другой более зрелой форме.

Дорогой Климент Аркадьевич. Поверьте глубокой искренности этих строк. Ваш привет светит для меня среди многих, частью шаблонных, но большей частью искренних юбилейных обращений, — особым светом... Он из тех, которые особенно трогают и особенно внятно говорят об ответственности за этот почет и об его незаслуженности. Много лет прошло с академии. Время делает менее заметной разницу возрастов. Но для меня Вы и теперь учитель в лучшем смысле слова. И читая задушевные строки Вашей телеграммы, я чувствую то же, что чувствовал порой, уходя с удачного экзамена, когда совесть говорила о том, что было не готово. И теперь, получив Ваш привет за то немногое, что удалось сделать, — я живо чувствую, как это мало и сколько не сделано. И теперь, как встарь, Ваш привет говорит мне, что и в мои годы все надо учиться и становиться лучше.

Крепко, от всей души обнимаю Вас, дорогой мой учитель и истинно дорогой человек.

Любящий Вас Вл. Короленко.

Впервые опубликовано в примечаниях ко второму тому "Истории моего современника" в издании "Academia", 1930.

Письмо написано в ответ на нижеследующую приветственную телеграмму К. А. Тимирязева в связи с шестидесятилетием Короленко: "Дорогой Владимир Галактионович. Еще на школьной скамье вы завоевали не только любовь, но и уважение наших учителей. Теперь славный художник, чье каждое слово является делом, вы владеете любовью и уважением бесчисленных читателей. Примите сердечный привет того, кто с радостью считает себя тем и другим. Тимирязев".

Климент Аркадьевич Тимирязев (1843—1920) — великий русский ученый, автор книг: "Жизнь растения", "Чарльз Дарвин и его учение", "Основные задачи современного естествознания" и др. За свои революционные взгляды был в 1892 году уволен из Петровской (ныне Тимирязевской) академии, где более двадцати лет преподавал ботанику и физиологию растений. В 1911 году, в знак протеста против реакционной политики министра народного просвещения Кассо, Тимирязев ушел из Московского университета. Великую Октябрьскую социалистическую революцию принял целиком и без колебаний, был депутатом Моссовета, активно работал в ряде научных учреждений.

¹ Студенты Петровской академии В. Г. Короленко, В. Н. Григорьев и К. А. Вернер были арестованы за подачу директору академии коллективного протеста студентов.

² Товарищ министра государственных имуществ.

³ Несмотря на возражения Тимирязева Совет академии 20 марта 1876 года по требованию Ливена постановил исключить Григорьева и Вернера из академии без права поступления в какое-либо высшее учебное заведение навсегда, а Короленко — сроком на один год. Шестнадцатого апреля 1877 года Короленко в прошении на имя Совета Петровской академии писал (публикуется впервые):

"Совету известно, что в прошедшем году в марте месяце за подачу незаконного заявления, по распоряжению г-на товарища министра и по решению Совета академии, я исключен из числа студентов этого заведения. В свидетельстве, выданном мне из канцелярии академии, об этом сказано следующее: (Владимир Короленко) с 20 марта 1876 года, по распоряжению г-на товарища министра гос. имуществ, за представление коллективного заявления студентов, исключен из академии на один год без права поступления в течение этого времени в какое-либо высшее учебное заведение". Таким образом, по точному смыслу этого решения, я исключен временно, сроком на один год, и у меня не только не отнято право быть по истечении этого времени зачисленным в число студентов, но и самое исключение действительно только в продолжение известного времени, по окончании которого я становлюсь студентом, даже без собственного о том прошения, просто в силу истечения срока, на который распространено исключение. Если я и ошибаюсь в подобном толковании точного смысла приведенного решения, то во всяком случае мне кажется несомненным, что, по внутреннему его смыслу, последствия подачи незаконного заявления в отношении ко мне ограничены исключением на срок, с тем, что по его истечении разумеется предоставление мне возможности опять вступить в число студентов академии.

Ввиду этого честь имею представить на рассмотрение Совета нижеследующее: по обстоятельствам, от меня не зависящим, я не смог явиться в академию тотчас по истечении годичного срока исключения, так как параллельно с приведенным решением в отношении ко мне были приняты административные меры, действию которых (обуславливаемому тою же властью, которая распорядилась о временном моем исключении) также, вероятно, предполагалось придать временный характер. Я подал в свое время прошение об освобождении меня из-под надзора полиции и хотя и не имею причин сомневаться в благоприятном исходе, тем не менее до сих пор не мог еще воспользоваться предоставленным мне правом вступить в число студентов академии, по обстоятельствам, от меня не зависящим. На основании всего вышеизложенного, а именно:

1) что по точному смыслу исключавшего меня решения я становлюсь студентом академии по истечении годичного срока даже без особого об этом прошения;

2) что по внутреннему, несомненному его смыслу не имеется в виду лишить меня права поступить в академию;

3) наконец, что нет статьи в уставе, которая бы запрещала принимать в число студентов лиц, состоящих под надзором полиции (от которого я вдобавок на днях, вероятно, буду освобожден) — честь имею просить Совет вновь внести меня в список студентов.

Затем, ввиду того, что: а) по не зависящим от меня обстоятельствам я не мог в течение года слушать курса и вообще в это время был лишен возможности заниматься своей специальностью, б) что в настоящее время, хотя и буду иметь скоро возможность явиться в академию лично, но пребывание мое в академии в течение экзаменов, к которым я не имел возможности подготовиться, было бы бесполезно, — честь имею просить сверх прежнего, если Совет найдет возможным считать меня в числе студентов академии, — позволить мне явиться к слушанию курса в начале следующего года (1877/8 учебного), то есть до того времени считать меня в отпуску.

Высланные мне из канцелярии бумаги, в случае благоприятного исхода прошения, буду иметь честь препроводить без замедления.

Честь имею просить во всяком случае о возможно скором уведомлении о результате прошения и в случае решения благоприятного о выдаче мне свидетельства.

Сын Надворного Советника

Владимир Короленко.

1877 г. 16 апреля.

Адрес, по которому можно меня уведомить:

Г. Кронштадт, на Сайдашной улице в д. Цепова, кв. 7".

Рассмотрев прошение Короленко, Совет академии постановил зачислить его в число студентов, но по протесту директора академии министерство гос. имуществ не утвердило это постановление Совета и в приеме Короленко было отказано.

250

М. Г. ЛОШКАРЕВОЙ

31 октября 1913 г., Киев.

Дорогая моя Машинка.

Пишу еще из Киева. Процесс кончился¹, но у меня еще кое-какие дела: ты уже знаешь, что "Речь" и "Русские ведомости" конфискованы за мои статьи ("Господа присяжные заседатели"). Состав присяжных несомненно фальсифицирован, и я собираю тому доказательства. Буду рад суду, — но суда, вероятно, не будет²: дело ясно. Подделал состав не суд, а комиссия, заготовлявшая списки. За своего брата не бойся: не осрамлюсь. Писал не наобум. Осторожные адвокаты, сначала очень меня удерживавшие, — теперь признают, что я был прав. Пусть только срок кассации для Бейлиса пройдет, — я этот вопрос выдвину и независимо от суда.

Приехал я сюда порядочно еще нездоровый, но рад, что все-таки приехал. Несмотря на все волнения, я уеду отсюда лучше, чем приехал. Странным образом, я даже в ожидании приговора нервничал не очень сильно, а после приговора мое состояние резко улучшилось. Теперь чувствую себя значительно поправившимся против Полтавы. Уверен, что в Полтаве я бы изнервничался хуже. Вначале я действительно и уставал, и задыхался, и нервничал. В газетных известиях была доля (и даже изрядная) правды. А если бы я ввязался в защиту, то наверное не дотянул бы до речей и вынужден был бы позорно ретироваться.

Оправдание произвело здесь огромное впечатление. Радость была огромная. Улицы кипели. Со мной чуть не случился скандал. Едва мы вышли с Дуней, — тотчас же нас окружила толпа. Я уговорил разойтись, и даже послушались. Но тотчас же собралась другая (конечно, преимущественно учащаяся молодежь). И произошло это на рельсах трамвая... Беготня, свистки полиции, одним словом — скандал. Мы поспешили в гостиницу, из окна которой на уличный скандал смотрела Соня с подругами, не подозревая, что центром скандала³ являются ее родители.

Уезжаем завтра или послезавтра. Пиши в Полтаву.

Все крепко обнимаем вас.

Твой Вл. Короленко.

Впервые опубликовано в книге "Избранные письма", т. 2, "Мир".

¹ Процесс Бейлиса закончился 28 октября на тридцать четвертый день суда.

² Короленко был привлечен к судебной ответственности, но самый суд, откладывавшийся несколько раз, не состоялся: произошла февральская революция.

³ "Скандалом" Короленко называет устроенные ему на улице овации.

251

П. С. РОМАНОВУ

19 декабря 1913 г., Полтава.

Многоуважаемый
Пантелеймон Сергеевич.

Повесть Вашу "Писатель" я прочел. По сравнению с "Судом" в том виде, как Вы мне его присылали, новая повесть представляет значительный шаг вперед. В ней есть хорошие фигуры, но есть еще и значительные недостатки. Первый из них — некоторая растянутость. По сравнению с предметом чувствуется несоответствие между размерами и содержанием. Есть и поважнее. Женские фигуры Ваши удачны, но мужские и особенно главный персонаж — сам "Писатель", — плохи, а писатель даже и очень плох. Это страшно портит впечатление: трудно представить себе, чтобы умная Ольга могла увлечься таким — извините — оболтусом. Женщины Ваши живы, — писатель совершенно мертв. Точно Ольга играет на сцене с манекеном: играет хорошо, выразительно, но все ее чувства, слова, жесты направлены на пустое место.

Вы скажете: это бывает. Очень часто значительные и умные женщины увлекаются пошляками и не видят их пустоты. Да, и это уже особая трагедия. Автор должен и сознавать тогда именно это задание. Но в данном случае "писателем" увлекается не только Ольга и Софья Ал., — автор тоже разделяет иллюзии. Правда, в отношении любви и чувства к женщине его роль — очень жалкая. Но все же он выставлен человеком значительным в других областях. Он — выдающийся писатель, прокладывающий какие-то новые пути, создающий какую-то органическую связь интеллигенции с народной стихией. Его признают "и модернисты, и народники", он будит энтузиазм и т. д., и т. д. Но когда он появляется в повести, то сразу же является какая-то карикатура. Прежде всего поражает младенческое незнакомство с народом, стихию которого он якобы чувствует так правильно и глубоко. Он якобы изучил ее, а между тем не умеет заговорить с встречным человеком. Вопросы его показывают полнейшее непонимание и отсутствие чутья. Его "гребень бабы яги", утверждения, будто где-то около Светлояра он видел "царство первобытного Ярилы, где девушки, не стыдясь, сходятся по праздникам с мужчинами", неумелая наивность, с которой он сует мужикам модернистские доктрины относительно отношений полов... Вопросы, которые он предлагает, элементарнейшие ответы, которые заносит в свою записную книжку, — все это прямо карикатурно и рисует не крупного писателя, а наивнейшую подделку, точно вместо "писателя" приехал какой-то Хлестаков и самозванец, взявший на себя чужую роль и играющий ее очень неумело (чего стоит одно утверждение, что он прошел пешком пять тысяч верст). Все это создает резкое противоречие. Нельзя представить себе, что этот человек мог завоевать признание всех партий в литературе и притом откровениями из народной жизни. А во-вторых, трудно также поверить чувству Ольги.

Мой совет: совершенно переписать фигуру писателя. Тогда и все остальное встанет на место, потому что, повторяю, женщины у Вас хороши, драма Ольги дана чертами правдивыми и захватывающими. Вся концепция тоже правильна. Испорчена только фигура, около которой вращается вся драма.

Итак, попробуйте еще поработать над повестью и, если захотите это сделать, — пришлите еще раз в редакцию "Русского богатства". Мне хотелось бы, чтобы ее прочли мои товарищи и очень вероятно появление ее в "Русском богатстве".

Желаю успеха.

Вл. Короленко.

Некоторые сцены пришлось бы тоже немного посократить в подробностях эротического свойства. Важны ведь не они.

Публикуется впервые. Печатается по оттиску в копировальной книге.

Пантелеймон Сергеевич Романов (1884—1938) — беллетрист.

252

Н. В. КОРОЛЕНКО

30 декабря 1913 г. [Полтава].

Дорогая моя Наталочка.

Ты напрасно думаешь, что я переделываю все свои рассказы¹. Конечно, нет. То, что уже выходило в отдельных изданиях, — остается без перемен. Я прочитываю все только потому, что накопились понемногу ошибки, переходившие из издания в издание. Кое-где исправляю отдельные фразы. Все это давно уже установилось. Я переделывал в свое время и уже, можно сказать, окончательно выработал текст. Исправляю теперь только то, что еще не было в отдельных изданиях, чем был недоволен. Ты многого из того, что я исправляю, даже и не знаешь. Помнишь ли ты, например, рассказ "Смиренные"² (дело идет о Растяпине)? Прочтешь, как совершенно новый рассказ. Сильно также переделан рассказ "Феодалы"³. Будет переделано "Не страшное"⁴ (сделал половину). Большую часть только слегка пройду в стилистическом отношении. Кое-что подвергнется сильной переработке.

Дорогая моя, милая доченька, Наталочка моя. Письмо это я начал раньше. А затем пришло твое, и все мои соображения сразу потонули в том огромном и важном, что ты сообщила⁵. Милая моя, ты знаешь, с каким чувством мы встретили твое известие, знаешь, что я ждал этого, что это для меня, — если преодолеть некоторую тревогу о твоем здоровий, — большая радость. Оба вы пишете, что здоровье хорошо. Пишете вы правду? Мне хочется вам верить. Я говорю себе, что самый этот факт свидетельствует, что ты поздоровела, но все же так хочется быть теперь с вами. В этом письме я не стану ничего говорить о планах (как ты и пишешь). Все это обдумается завтра. А пока я полон этим вашим известием, и хочется сказать вам, как оно нам важно и дорого. Сейчас вечер. Мама прочитала письмо первая. Потом мы заперлись у себя, и я еще прочел для нас обоих. Мама, конечно, всплакнула о том, что она не с тобой... Ну, обсудим, как все это сделается. А пока обнимаю вас, мои дорогие, крепко обоих. Наталочка, милая! Помни теперь, что ты особа важная и должна думать уже не только о себе. Ни малейшей неосторожности. Здоровье, хорошее настроение и бодрость.

Еще раз крепко, крепко обнимаю.

Твой крепко любящий престарелый Пап.

Поцелуй крепко за меня Костю.

Мы здоровы. Я работаю, а когда устаю, то делаю роздыхи. О нас не беспокойся. Я тебе пишу самую чистую правду.

Публикуется впервые.

¹ Имеется в виду работа над подготовкой полного собрания сочинений в издании А. Ф. Маркса.

² См. 3 том наст. собр. соч.

³ См. 1 том наст. собр. соч.

⁴ См. 3 том наст. собр. соч.

⁵ Н. В. Короленко-Ляхович сообщила, что она ждет ребенка.

253

В. Н. ГРИГОРЬЕВУ

18 января 1914 г., Полтава.

Дорогой мой Вася.

На днях мы уезжаем за границу. Побываем у Наташи, а затем Дуня останется с нею, а мы с Соней устроимся где-нибудь, где тепло и сухо. Мечтаю, что недели три пробуду в полном отдыхе, а там — опять за работу. Эта "Нива" обойдется мне довольно дорого¹. Я даже не думал, что придется так много работать. Написал я, оказывается, немало, если считать с публицистикой и литературными статьями (больше 400 листов формата "Очерков и рассказов"). Для "полного собрания" нужно ввести если далеко не все, — то все-таки важнейшее из этой области, что могут вспомнить читатели. А есть немало и таких, что знают и мою публицистику. Получаю напоминания: а будет ли то-то? Все это требует пересмотра, выбора; многого даже из беллетристики я не вводил в прежние издания: был недоволен. Ну, одним словом — теперь все это навалилось и именно в то время, когда нужен бы отдых. Много помогла Соня, — не знаю, как бы я без нее справился. Теперь немного отбились, хватит запаса на переезд и маленький роздых. А там — опять. Беру с собой за границу.

Получил письмо от Мани: очень тоскует и о Николае², и о том, что нет работы. Вообще настроение у нее очень тяжелое, и кажется ей, что она оброшена. Между тем, чувствует также, что с работой еще бы справилась: она ведь человек энергичный и способный.

Крепко тебя обнимаю. Обними за меня Софью Антоновну и, когда увидишь, Нину и Лёку³ (пусть еще будут для меня так).

Еще и еще обнимаю.

Твой Вл. Короленко.

Публикуется впервые.

¹ Собрание сочинений Короленко печаталось приложением к журналу "Нива".

² Н. А. Лошкарев скончался в 1912 году.

³ Жена и дочери Григорьева.

254

В. Н. ГРИГОРЬЕВУ

10/23 июня 1914 г., Lardenne¹.

Дорогой, милый мой Вася.

Вот только когда отвечаю на твое письмо. Ну, да ты простишь. Почему не писалось, — объяснять не стану. Одна из главных причин — конечно, "Нива". Появляется книжка — значит, садись за другую. Для меня каждое отдельное издание — это большое дело. Все, что я писал на сроки, от фельетона к фельетону, под давлением редакции — все это меня не удовлетворяло и лежало на моей совести. "Слепой музыкант", например, который я писал для фельетонов "Русских ведомостей", я впоследствии переделал два раза. А теперь накопилось этого много, и нужно сделать все одним духом. То, что было уже издано отдельно, — конечно, идет без перемен (нужно все-таки пересмотреть: от издания к изданию вкралось много ошибок). А над остальным работы много. До сих пор идет изрядно. Вероятно, благодаря тому, что я совершенно отошел ото всего, думаю только об одной этой работе, — она у меня и идет. Товарищи сняли с меня на это время мою долю редакционного дела. Газет читаю мало, и с некоторым удовольствием переживаю прежнее. Моя задача появиться перед двухсоттысячной аудиторией без неряшливости, во-первых, а во-вторых, по возможности лучше и полнее досказать то, что должно быть сказано уже окончательно.

Две трети работы уже сделано (даже больше, — осталось собственно семь книг из двадцати семи). Правда, — настояще поправиться от своего сердечного утомления пока не могу. Спасибо Ривьере и Тулузе, — хорошо и то, что держусь "на мере", что не становится хуже. Думаю, что Наугейм меня подправит значительно, а окончательно (то есть, конечно, насколько возможно) выправлюсь на полном отдыхе, то есть сдав последнюю книжку.

Условия здесь отличные. Ты, вероятно, знаешь, что Наташа беременна. Ждет ребенка в конце августа. Сначала чувствовала себя неважно. Но в Болье оправилась и теперь держится прекрасно. Доктора находят, что все отлично. Соня тоже очень поправилась и теперь в Одессе долечивается на лимане (от своих железок). Все это, как видишь, тоже условия благоприятные. Что касается Дуни, то она совсем молодцом. Живем в деревне, под Тулузой. Кругом виноградники. Трам (до Тулузы двадцать минут), тишина. Живем уединенно. Изредка приедет кто-нибудь из товарищей Кости из города. Остальное время занимаемся своими делами. Я пишу. Наташа (за отъездом Сони) немного мне помогает приводить в порядок материалы, рисует и... с матерью готовят "приданое" для ожидаемого гостя. Костя держит экзамены.

Ну, вот, — о нас приблизительно все, или главное. Прибавлю, что Наташа теперь М-me Lechowitch (Ляхович). Вопрос с переменой фамилии разрешен в этом смысле, и они повенчались в Ницце. Наташе хотелось, чтобы ребенок оставался Короленком. Но... убедил ее (косвенно) консул, объяснив, что они не могут родившихся здесь "незаконных" детей даже вписать в паспорт матери. Это, вероятно, в конце концов пустяки, но наверное было бы много хлопот. Я думаю, что женщины в этом вопросе очень искренни, и им труднее проходить через условные формальности.

Как ты? И как у тебя? В последнем письме ты писал, что все было тогда хорошо. Надеюсь, что и теперь тоже? Если, не помня моего долгого молчания, — напишешь, то буду очень рад. Обнимаю тебя, Софью Антоновну. Привет всему твоему разросшемуся семейству.

Твой Вл. Короленко.

Наташа просит передать и ее привет. Дуня, конечно, тоже. Думаю, что она захочет приписаться.

Публикуется впервые.

¹ Пригород Тулузы (Франция), где Короленко жил у дочери Н. В. Ляхович.

255

А. Е. РОЗИHEPУ

8/21 ноября 1914 г., Lardenne.

Многоуважаемый
Александр Евсеевич.

Известие о цензурном вмешательстве в издание огорчило меня до глубины души: запрещены самые значительные мои публицистические работы¹. Жду с величайшим нетерпением Вашего письма с более подробным изложением этого инцидента. Между прочим: какая это цензура? Военная? Но ведь тут не было ничего, касающегося войны. "Бытовое явление" уже вышло двумя изданиями. "Черты военного правосудия" в свое время были, как мне это достоверно известно, на просмотре у специального военного цензора, и он не нашел ничего, подлежащего запрещению с военной точки зрения. Если же это запретила цензура не военная, а общая, — то почему статьи эти попали ей на предварительный просмотр? Или теперь уже введена в России предварительная цензура? Пожалуйста, сообщите мне все подробности. Между прочим, придется, конечно, сделать соответствующее заявление читателям. Статьи эти многим памятны, и отсутствие их в "полном собрании сочинений" покажется странным. Итак, жду письма!!

Вчера же получил пять корректурных листов девятого тома. С удивлением вижу, что "Птицы небесные"² почему-то оборваны в начале. По моему расчету в этом рассказе три листа, а у вас оборвано на второй главе и затем в четвертом листе идет начало очерков. Между тем я послал весь оригинал и притом, как Вы могли заметить, я всегда сшиваю листы, так что раз получено начало, то получен и конец. Как же вышло, что рассказ сверстан без конца и никто этого не заметил? И неужели возможно, что книга так бы и появилась с неоконченной статьей? Сегодня посылаю Вам об этом телеграмму во избежание скандала.

Почему от Вас совершенно нет писем. Неужели от меня Вы получаете только телеграммы? Но ведь доходят бандероли, и я получаю письма из Петербурга. Между тем я давно уже напрасно жду ответов на несколько вопросов, посланных в заказных письмах.

Боюсь, что последние книги выйдут очень небрежно. Я был болен, очень устал и потому просил еще из Royat³ обратить особое внимание на посылаемые оригиналы. Теперь в присланных листах встречается такое крупное недоразумение, как с "Птицами небесными" и масса ошибок, искажающих смысл. Между тем корректуры присылаются мне поздно, не по мере набора, и, вероятно, мои поправки уже запоздают.

Еще раз — жду письма в возможно скором времени.

С уважением

Вл. Короленко.

Публикуется впервые. Печатается с черновика письма.

Александр Евсеевич Розинер (1880—1940) — заведующий издательством А. Ф. Маркса "Нива".

¹ Цензурой был запрещен ряд публицистических работ Короленко: "Бытовое явление", "Черты военного правосудия", "О свободе печати" и др.

² См. 3 том наст. собр соч.

³ Курорт во Франции, где лечился Короленко.

256

С. В. КОРОЛЕНКО

26 декабря 1914 г./8 янв. 1915 г., Lardenne.

Дорогая моя Сонюшка.

Вчера получили твое письмо, на котором сей раз есть даже дата (6-е, конечно, декабря). Спасибо, Сонюшка, за обстоятельное письмо. Ты писала прошлый раз о том, чтобы я выслал чек, но... на текущем счету у меня почти ничего уже нет. Спасибо Якову Кондратьевичу¹, что выручил. Мы с мамой крепко думаем, как быть дальше с деньгами. Между прочим, ведь мы и Юлии Васильевне² не платим уже чуть не год.

Итак, ты надумала ехать в Питер. Благословляю, желаю моей дочке успеха и надеюсь на него. Ах, Сонюшка. А мы тут еще засели. Доктора здесь решительно не разрешают мне ехать, находя, что я еще не оправился настолько, чтобы выдержать без опасного утомления долгий путь, сопряженный, быть может, со всякими неожиданностями, и угрожают новым рецидивом, еще более опасным. А у меня было их уже столько, что я действительно чувствую, что надо уже выбраться подальше от этой скользкой границы, с которой я все оступаюсь. Значит, Сонюшка, с огорчением приходится отложить еще наше свидание.

В остальных отношениях у нас все по-прежнему. Несколько дней Наташа выглядела хорошо. Теперь немного опять стала хуже выглядеть, но наверное это временно. Погода стала опять лучше дня два (вчера было 23 на солнце), и девочка гуляет.

В "Киевской мысли" было известие о том, что я был якобы арестован. Это пустяки. Я вам писал как-то, что нас с мамой задержали было на улице (давно), как иностранцев, но в мерии тотчас отпустили. Я, вероятно, пошлю по этому поводу в "Киевскую мысль" заметку.

Настроение у нас теперь в Vert Bocage в общем отличное. Живем все очень дружно. Костя ездит в университет, я пока не принимаюсь ни за какую работу, читаю газеты и исторические книги, подбираю кое-какой материал, изредка делаю наброски будущих статей и заметки, а то... кладу пасьянс с мамой. От двенадцати до трех иногда провожу в саду с Соней³. Она спит в коляске, я иногда тоже дремлю на скамейке, но больше читаю. Так и живем тихо под шум военной непогоды. По мере того, как мне становится лучше, является аппетит к работе, но... пока воздерживаюсь. Александра Никитишна советует мне приняться за "Современника", но меня больше зовут некоторые вопросы минуты. И именно хочется среди этой свалки подслушать голоса будущего и человечности⁴.

Ну, дорогая моя Сонюшка, до свидания. Пишу это письмо и не знаю, опять-таки, — застанет ли оно тебя еще в Полтаве. Где бы ты ни была, очень крепко тебя обнимаю. Привет всем нашим, сестрам Кривинским и вообще всем.

Твой Вл. Короленко.

Поздравительная открытка здешней Соне от тети⁵ получена. Она очень благодарит прабабушку за внимание, и ей очень совестно, что еще не умеет писать.

Публикуется впервые.

¹ Я. К. Имшенецкий (1858—1938) — член I Государственной думы, участник выборгского воззвания. Один из близких знакомых Короленко полтавского периода.

² Ю. В. Будаговская — домовладелица, у которой жили Короленко.

³ Внучка Короленко.

⁴ Материалы, которые Короленко собирал, живя во Франции, пропали во время его возвращения на родину. Позднее, уже в 1917 году, Короленко написал статьи "Война, отечество и человечество", где изложил свои взгляды на патриотизм и войну. Статьи были напечатаны в "Русских ведомостях" (5 фельетонов NoNo 186—196).

⁵ Е. О. Скуревич.

257

С. В. КОРОЛЕНКО

18 февраля/3 марта 1915 г. [Lardenne].

Дорогая моя Сонюшка.

Вчера у нас день, счастливый на письма. Кроме твоего письма (от 31 января), получена еще открытка от Иллариона, от тети и письмо от Григорьева. Открытка от Иллариона обрадовала меня чрезвычайно: я тебе писал по получении известия от Нины Григорьевны, и ты, конечно, понимаешь, как сильно мы здесь беспокоились. Оказывается, после этого Илларион поправился и даже довольно быстро. Маня собиралась ехать к нему, но он успел ее удержать телеграммой. Впрочем, она все-таки собиралась ехать к нему, как он пишет, "недельки через две", а письмо его от 28 января; значит, теперь она уже гостит у него.

Твое письмо нас всех очень обрадовало тоже, хотя мы и знали уже, что ты устроилась у друзей и что тебе хорошо. Об нас ты тоже можешь не беспокоиться: все идет благополучно. Правда, я медленно двигаюсь вперед: ты ведь помнишь, как долго и основательно я утомлялся после того, как еще в Киеве мне был предписан полный отдых. Конечно, оправиться вдруг и вполне — невозможно. Но важно то, что все-таки поправляюсь, — "медленно, но четко". Собственно, Сонюшка, не думай, что у меня сейчас плохое состояние. Одышка много-много меньше, чем даже было в Болье, на вид здоров. Все дело в неустойчивости и в невозможности пока нормально работать: скоро устаю. Но и это явно начинает понемногу проходить: ходить могу все больше, за столом тоже просиживаю дольше безнаказанно, в голове роятся мысли и новые планы, и когда немного перехватишь в том или другом, то последствия уже незначительны и проходят скорее. Сон давно уже хорош. Значит, весь вопрос лишь в том, чтобы теперь закрепить эти результаты, и тогда можно вернуться в Россию, без опасенья, что волнующая и требующая напряжения работа вновь собьет меня с позиции. Конечно, беречься надо будет всегда, но работать смогу, а это главное.

Недавно мне Сажин прислал счет за 1914 год¹, — счет для меня на первый взгляд очень оптимистический: "Русское богатство" должно мне около двух тысяч. Но увы, — когда я рассмотрел его, то оказалось, что это оттого, что товарищи считают мне за этот год и редакторское жалование, и полностью гонорары за то, что было напечатано в прошлом (1914) году. Но я для журнала ничего не делаю, а статьи, кроме двух, составляли перепечатки старого материала. Я, конечно, на такую щедрость за счет журнала согласиться не могу и послал свои поправки, после которых, увы, — сам остаюсь должен журналу. Но это, конечно, не беда. Дело поправимое, и помни, Сонюшка, что тебе уж слишком экономить на себя не надо.

Послал я статейку в "Русские ведомости"². Кажется, впрочем, я уже писал тебе об этом. Ношусь с нею, как курица с яйцом, потому что это — первая статья после обострения моей болезни. Кажется, у вас на Манежном "Русские ведомости" не получают, но ты можешь достать в "Русском богатстве". Боюсь только, что ее, пожалуй, не напечатали: она теперь, пожалуй, не в тон. Я пишу свои заметки здесь и когда-нибудь напечатаю свои впечатления за время войны. Но мне хотелось бы и сейчас возразить против легкости, с какой и у немцев и у французов, да, пожалуй, и даже наверное, у нас подхватываются о противниках самые изуверные слухи. Это очень вредно уже потому, что ожесточает и усиливает взаимную ненависть. Наша медицинская академия тоже, можно сказать, отличилась в этом смысле, — не хуже разных французских и немецких кумушек, изобретающих самые изуверные басни. К сожалению, слишком достаточно и того, что во время войны действительно производится войсками, и немцы доставляют для этой скорбной хроники слишком много материала, чтобы еще нужно было придумывать лубочные ужасы даже о деятельности врачей.

Здешняя Соня вполне благополучна. На днях тебе пришлют новое ее изображение. На нем она уже сидит, вообще взрослее, смеется. Лицо очень смуглое и грубоватое. Между этим и предыдущими снимками надо взять среднее: она не такая беленькая, как на тех, и не такая деликатная чертами, но и не такая негритянка, как тут. Впрочем, я пока еще не видел на бумаге.

Передай мой самый сердечный привет теточке, Татьяне Александровне, всему клану. Как-нибудь напиши, — кого видаешь из знакомых, как поживают.

Письмо посылаю с Костей: Наташа собирается писать особо, с карточкой.

Твой Вл. Короленко.

Как здоровье Татьяны Александровны после ее болезни. Оправилась ли? Как теточка? Дети? Почему никто ничего не пишет о Марии Александровне³. Оправилась ли после путешествия? Ответь на все вопросы систематически.

Публикуется впервые.

¹ Михаил Петрович Сажин (Арман Росс) (1845—1934) — участник баррикадных боев во время Парижской Коммуны. В 1876 году, при возвращении в Россию, был арестован на границе, заключен в крепость, судился по "процессу 193-х". По отбытии срока каторги отправлен на поселение в Сибирь, где провел около шестнадцати лет. В 1915 году Сажин заведывал хозяйственной частью "Русского богатства".

² "Отвоеванная позиция" ("Русские ведомости", 27 февраля 1915 г.).

³ М. А. Коломенкина (см. прим. к письму 192).

258

Я. К. ИМШЕНЕЦКОМУ

4/17 марта 1915 г., Lardenne.

Дорогой Яков Кондратьевич.

К сему ultra деловому письму Евдокии Семеновны прибавляю несколько не столь деловых строк. Поправляюсь. Подумываю о Полтаве. Тренируюсь. Увы! — с велосипедом, по-видимому, распрощался навсегда и тренируюсь в ходьбе. Сегодня уже прошел зараз пять верст. Увы! — теперь и этим приходится хвастать. Надеюсь делать успехи и в течение месяца или полутора подвинуться еще. Работать тоже приходится "приучаться", но — и в этом есть успехи. Что делать, — век живи, век учись. А приедешь в Рассею и окажешься дурак-дураком. Одну кадетскую воинственность никак не возьму в толк. Лезет Павел Николаевич¹ на стену: давайте ему и то, и другое, и знать не хочет, что еще немцы не побиты, а уже от нашего аппетита у друзей союзников колики делаются в животе. Не знаю, — может это и "трезвая политика", но мне противно от нее до тошноты. Наряду с благородными возгласами о защите, об "освобождении малых народностей", и вдруг такие, еще ничего не видя, притязания, что у всех малых народностей на Балканском полуострове сразу делается столбняк. Резон, — традиция. "Мы об этом давно мечтали..." Многие мечтали о многом. И немцы тоже давно мечтают, но это не резон, чтобы эти мечты называть освободительными, а не завоевательными. И к чему это еще приведет. Если это общекадетская программа, — то пусть Павел Николаевич протянет руку Струве² и прекратит полемику о пустяках, так как в существенном полное согласие.

Ну, простите эту внезапную политическую импровизацию. Признаюсь, ничего я не смыслю в иностранной политике, но нутром чувствую, что это неправильно и нехорошо. И уж во всяком случае честнее говорить прямо, "реально", то есть циничнее, без романтизма.

У нас тут весна совсем. Тепло, светло, цветет миндаль, начинают распускаться почки каштана. Пора бы, пора домой! Ну, да авось, еще немного, и приеду на милую родину прямо... под суд за статью о "присяжных заседателях"³. Вообще — простительно немного еще укрепить нервы.

Привет всем Вашим, а также добрым знакомым.

Ваш Вл. Короленко.

Публикуется впервые.

Яков Кондратьевич Имшенецкий (см. прим. к письму 256).

¹ П. Н. Милюков (1859—1943) — лидер конст.-демокр. партии (кадетов).

² См. прим. к письму 221.

³ См. письмо 250.

259

М. П. САЖИНУ

18/31 мая 1915 г. [Lardenne].

Дорогой Михаил Петрович.

Завтра 19 мая (старого стиля) мы выезжаем в Марсель, откуда послезавтра, в четыре часа дня, с пароходом уезжаем в Россию. Маршрута еще точно не знаем, но недели через две надеемся быть уже в Полтаве, если не наскочим на какую-нибудь шальную мину...

Пишите, пожалуйста, тотчас по получении этого письма по нашему полтавскому адресу и туда же пошлите, какие есть письма на мое имя. Затем обнимаю Вас и товарищей.

Ваш Вл. Короленко.

Публикуется впервые.

М. П. Сажин — см. прим. к письму 257.

260

К. И. и Н. В. ЛЯХОВИЧ

23 мая/5 июня 1915 г. Пароход "Моссул".

Дорогие мои.

Третий день нашего фактического путешествия. Едем вполне благополучно. Первую ночь в Марсели провели без движения парохода (я вам после этого писал). Вторая — после чудесного спокойного движения, — прошла превосходно. Оба мы чувствовали себя прекрасно. Вчера день был тоже довольно спокойный. Под вечер мы шли мимо скалистых (или во всяком случае гористых) берегов Сардинии (Корсики не видали). Под вечер стало чуть-чуть (очень немного) покачивать, и явилась специфическая тревога: спустившись вниз к своей каюте, я увидел группу греческих дам в коридоре, о чем-то шептавшихся с тревогой. В середине стоял могучий грек, которого мы про себя называем Одиссеем или Агамемноном, толстый и вдобавок облаченный в спасательный пояс. Я спросил после у девушки-прислуги, в чем дело, и она довольно почтительно объяснила мне, что господа пассажиры боятся: мы идем мимо берегов итальянских владений. Итальянцы могут ошибиться и пустить в нас мину: des precautions au cas êchêant¹. Я засмеялся, но бедняга относилась к этому довольно серьезно. И была жестоко наказана: мы с мамой и наша компания (пароходные знакомые) выспались эту ночь чудесно, а компания греков (вероятно, только дам) не спала всю ночь и заставила эту девушку не спать с ними. Сегодня бедняга ходит, как сонная муха, и горько мне жаловалась на гречанок. Ночь была пасмурная, моря почти не видно под облаками, нигде ни огонька, и действительно наш "Моссул" точно прокрадывался в темноте. Утром, проснувшись, я почувствовал, что нас покачивает, но сначала чувствовал себя удивительно бодро: гулял по палубе и не испытывал ничего. После чаю немного помутило, — и этим ограничилось. Весь день чувствовал себя опять отлично, — о маме и говорить нечего. Правда, — и качка пустая, но все-таки были белые гребни, и у нас есть уже страдающие. В других отношениях тоже хорошо. Вообще — нимало не беспокойтесь. Даже в случае настоящей качки, — никаких экстренных страданий, очевидно, не будет.

Но, кажется, ехать придется дольше, чем мы думали. Завтра утром (6-го, в воскресенье) будем в Мальте, где простоим часа четыре. Оттуда — первая остановка в Пирее. Потом зайдем еще кое-куда и, наконец, уже из Дедеагача вернемся в Салоники. Кое-кто из пассажиров уверяют, что можно из Пирея ехать прямо в Салоники на местном пароходе и что этим можно выгадать три дня. Но я думаю, что есть какие-нибудь неудобства в этом сокращении. Посмотрим на месте.

Ну вот в каком положении застает нас близкий закат солнца в субботу 5 июня. Небо слегка туманное, ветер тише, и зайчики на волнах меньше. Шесть часов. Первый звонок к обеду...

Утром, проснувшись сегодня, я вспомнил наше утро в Ларденнах и так ясно представил себе Сонюшку, как ее вносит Викторина² и я беру ее к себе, — что прямо почувствовал прикосновение ее щечки и точно увидел ее беззубую улыбку.

Ну, кончаю письмо. Завтра, вероятно, припишу несколько слов в Мальте. А пока — спокойной ночи...

Ваш Вл. Короленко.

Получили ли наши три письма (одно с деньгами)?

24 мая/6 июня, десять с половиной утра.

Видна Мальта. Письмо это мы хотим опустить там, но... на "Моссуле" есть ящик для писем, а английских марок достать нельзя. Если спустят на берег, то письмо бросим лично, но... и там, говорят, марок можно не найти: воскресенье, все у англичан запирается, а до почты, может, и не доберемся. Пароходы постоянно проезжают через Мальту, и французы не догадались купить для своих пассажиров английских марок!

Мама заскучала, но здоровье — ничего. Я в шахматы играю мало: по одной, по две партии в день. Здесь доктор превосходный игрок и постоянно с кем-нибудь сражается, а я больше смотрю.

Два с половиной часа. Стоим у Мальты. Английские чиновники визируют паспорта пассажиров, остающихся в Мальте. Потом, говорят, можно будет сойти и нам. Но так как приходится переплывать на берег в лодке, то мама отказывается. Мальта — сплошной камень из скал и зданий.

Спускают на берег без затруднений. Дописываю в лодке. До свидания.

Публикуется впервые.

¹ Предосторожности ради (франц.).

² Кормилица внучки, француженка.

261

Н. В. ЛЯХОВИЧ

31 мая/13 июня 1915 г., Цариброд.

Дорогая Наташенька.

Мы уже в Болгарии, в Цариброде. По Сербии проехали не без приключений. Увы! Мой желтенький чемоданчик — пропал. Со всеми моими заметками, рисунками и прочим. Может быть, еще найдется, но — надо быть готовым к худшему. И это — благодаря отчасти любезности сербов. Дали очень любезно билет первого класса. Мы было уже совсем уселись во втором. Я имел слабость принять любезность, вышел на станции, чемоданчик остался в пустом купе и... исчез. Знакомые сербы подняли много шуму... Теперь если не пришлют в Бухарест, то... значит все мои заметки и материалы улетели. Едем изрядно, хотя, конечно, не то, что на "Моссуле", который, бедняга, странствует еще по архипелагу... Обнимаем всех. Привет от нас обоих Терезе¹, Викторине, всем добрым знакомым.

Ваш Вл. Короленко.

Публикуется впервые.

¹ Кухарка, француженка.

262

С. В. КОРОЛЕНКО

5/18 июня 1915 г., Бухарест.

Дорогая Сонюшка.

Пятый день уже мы сидим в Бухаресте. Причина та, что у меня в Сербии пропал чемоданчик со всеми моими рукописями. Я тогда же заявил на ближайшей станции, были приняты все меры, но до сих пор еще никакого ответа нет. Отсюда тоже посланы телеграммы и сербским, и русским посольством. Сегодня, вероятно, последует какой-нибудь ответ: или найдено, или уже нет надежды. Если найдено, то пришлют сюда, в посольство. Тогда придется остаться еще дня два-три в ожидании. Телеграммы идут долго. Официальные в Сербию попадают через два дня, неофициальные — еще дольше. Ужасно досадно: пропало все-таки много материала и, кроме того — сидим здесь, когда уже так хотелось бы доехать домой и повидать вас всех. Ведь мы ничего не знаем, — даже где ты в настоящее время. Предполагаем почему-то, что тетя¹ уже в Хатках, а ты еще в Полтаве.

Последнее твое письмо было от 3 мая. Оно еще успокаивало относительно положения Александры Никитишны. А теперь я уже знаю об ее смерти². Узнал только здесь — из последней книжки "Русского богатства", которую получил у Арборе³. Мама знала раньше, но мне не говорила. А я еще из Мальты послал ей небольшую открыточку.... Сонюшка моя. Представляю себе, как тебе было тяжело, и так уже хочется поскорее обнять тебя и узнать все о последних минутах бедной Теточки. Значит, теперь нет уже их обоих.

Мы с мамой довольно здоровы. Дорога морем подействовала отлично. Железные дороги по Греции, Сербии, Болгарии, Румынии, конечно, утомили, но не так, как можно было думать. Теперь целые дни толчемся среди румынских друзей и знакомых, порой чувствуем усталость, но не ту зловредную, какая бывала у меня прежде. В общем — дорога не только не повредила, но, по-видимому, помогла.

Вчера я дал тебе телеграмму. Очень жалею, что не могу также дать телеграмму Наташе, но отсюда это совершенно бесцельно: после выступления Италии телеграфные сообщения через Италию и Швейцарию прекращены и телеграммы идут по десять-двенадцать дней. До тех пор к ней уже дойдут наши письма из Салоник и Сербии. Значит, беспокоиться она не должна.

Итак — до скорого свидания. Точно обозначить день не могу. После Унген дадим телеграмму. Здесь в Румынии довольно спокойно. Здешние социалисты стоят за нейтралитет. Правительство сильно колеблется. Прежде совсем склонялось к союзу с Россией и Францией, теперь медлит и, — чем чорт не шутит, — пожалуй, перекинется на другую сторону. В этом (впрочем, мало вероятном случае) социалисты будут вести борьбу против войны с Россией, как теперь ведут ее против войны с немцами. Во всяком случае, мы проедем, по-видимому, вполне спокойно через этот последний этап нашего долгого путешествия.

Обнимаю еще раз тебя, тетю (если она здесь). Привет знакомым.

Твой Вл. Короленко.

Публикуется впервые.

¹ Е. О. Скуревич.

² А. Н. Анненская скончалась 6 мая 1915 года.

³ См. прим. к письму 235.

263

Т. А. БОГДАНОВИЧ

22 июня 1915 г. [Полтава].

Дорогая Татьяна Александровна.

Немедленно после приезда я послал Вам коротенькую открытку. Теперь вот уже десять дней, как мы в Полтавщине. Были в Хатках, теперь в Полтаве. Меня известили тотчас после приезда, что на 25 июня назначено в Москве разбирательство моего дела (о статье "Присяжные заседатели"). Но так как я не получил не только повестки в суд, но даже и обвинительного акта, то, к великому моему удовольствию, Грузенберг меня известил телеграммой, что дело не состоится и я могу в Москву не ехать. Еще бы. Интересно было бы, если бы пришлось прямо из вагона после двадцати трех дней путешествия являться на скамью подсудимых. Это было бы нечто вроде потопления подводной лодкой без предупреждения. Знаю, что придется все-таки потерпеть судебное крушение, но хочется все-таки и самому немного пострелять, прежде чем пойти ко дну. Мне немного досадно, что так вышло. Может быть, именно теперь процесс оттенялся бы довольно ярко, да и то, что можно бы сказать, было бы особенно кстати. Но... пришлось бы сесть на скамью подсудимых совсем безоружным.

Я Вам писал, что о смерти Александры Никитишны я узнал только в Бухаресте. Авдотья Семеновна, узнавшая раньше, — мне ничего не сказала в пути. Ужасно больно. Так стремился я приблизиться, наконец, к родным берегам, и там в родных туманах мне, между прочим, светилось еще свидание с нею. Известия о ее болезни, приходившие раньше, не давали повода к таким опасениям. И, как всегда в таких случаях, кажется, что столько осталось в отношении к этому человеку недосказанного и недоделанного. И только теперь столько просится нежных слов, которые надо было сказать раньше. Знаю, что наверное и у Вас есть теперь это чувство.

Пожалуйста, дорогая Татьяна Александровна, напишите обо всех вас. Как приняли дети эту потерю? Как живут без нее? Впрочем — детство счастливый возраст: все такие рубцы затягиваются быстро. На могилках порастают живые цветы... Вот в моем возрасте это труднее. Все рубцы болят долго.

Ну, — простите, что навожу печаль.

Путешествие прошло благополучно. Море было чудесное, и хотя мы ехали с двумя аэропланами, сотнями пудов бензина и множеством снарядов (все для Сербии), — я давно не спал так крепко, как на "Моссуле", прокрадывавшемся в темные ночи без огней с тщательно занавешенными окнами. Сушей было много труднее: битком набитые душные вагоны, медленное движение, остановки... А тут еще этот злополучный чемоданчик с рукописями. Кстати. Г-н Протасов, сообщивший сведения о сем происшествии в газетах, — все переврал. Никто тут не виноват, кроме меня, ротозея, да любителя чужой собственности неизвестной национальности. И было это не на румынской границе, а на станции Ускюб в Болгарии.

Недели две думаю пожить в Полтаве, — а там точно еще неизвестно, куда отправлюсь. Нужно бы к Иллариону, на Кавказ.

До свидания. Привет всему клану (с Маргаритой Федоровной¹ включительно). Напишите.

Ваш Вл. Короленко.

Публикуется впервые.

¹ М. Ф. Николева.

264

С. Д. ПРОТОПОПОВУ

9 сентября 1915 г., Джанхот.

Дорогой Сергей Дмитриевич.

Пишу Вам из Джанхота, куда мы приехали вчера перед вечером. Илларион случайно подъехал в Геленджик, когда мы собирались уезжать, и мы приехали вместе. Он совсем молодцом, и эта благополучная полоса длится уже порядочно. Погода здесь приятная, и мы с удовольствием и даже пользой намерены прожить здесь числа до 18—20. Илларион говорит, что послал Вам и Ольге Васильевне приглашение заехать в Джанхот. Вот бы хорошо, если бы собрались теперь, пока мы еще здесь. Пожили бы вместе и потолковали бы. Завтра он пошлет Вам телеграмму, и, может быть, Вы склонитесь на наши убеждения. А уж отсюда в Сочи. Крюк небольшой.

Вы, вероятно, прочли моего "Джексона"¹. Так ли его звали, — я, конечно, не помню. "Моего соотечественника" не называю, так как он — лицо обобщенное, да и в беседе с Джэксоном я свел не только один Ваш разговор с ним, но и еще одну беседу в том же роде, какая у нас была с другими американцами на обратном пути. Но сущность эпизода Вы, вероятно, припоминаете?

Вы хотите знать мое мнение о немецком социализме? Социализм вообще явление очень серьезное, а немецкий социализм, быть может, серьезнее других. Явление это только до известной степени (так сказать, в идее) интернациональное, и оно слишком самонадеянно объявило упразднение наций. История до сих пор идет еще стихийно национальным путем и, когда эта стихия хлынула, — все "постановления" интернационально-социалистических конгрессов разлетелись, как пустые плотники под напором моря. Это была огромная неудача наивных надежд, но немецкий социализм виноват тут не более, чем другие. И, если хотите, — тот протест, на который оказалось способным меньшинство немецких социалистов², — представляет все-таки явление замечательное и более значительное, чем кажется. И я думаю, что оно еще не сказало последнего слова.

Приезжайте, — поговорим и на эту, и на другие темы. Давно, давно я не видал Гориновых, много давнее, чем Вас, и очень хотелось бы повидать. Сегодня, здесь, я увидел, между прочим, фотографию, на которой снят и Владимир Адрианович (в Джанхоте), и так на меня хлынуло хорошими воспоминаниями. Так хотелось бы знать, чем он теперь живет, кроме своего сочинского хозяйства³?

Завтра Илларион едет в Геленджик и свезет это письмо. Ваше письмецо, со штемпелем Пб. 25 сент., пришло в Геленджик 29-го, значит на 5-й день. Мое к Вам отправится 9-го, значит будет у Вас 13—14-го. А мы тут пробудем недолго. Если поездка сюда будет вызвана этим письмом, то... нужно очень торопиться. Дайте телеграмму: Прасковеевка, Черноморская, нарочным Джанхот, Короленко. Эта станция новая, и, может быть, не примут. Тогда: Геленджик, нарочным Джанхот. Но, может быть, выедете и по телеграмме? Тогда это письмо Вам уже дошлют...

До свидания. Авдотья Семеновна, я, Илларион очень кланяемся Вам обоим. Приезжайте!

Ваш Вл. Короленко.

P.S. С делом М. И. Селитренникова⁴ произошли перемены, о коих я Вам уже кратко сообщал, но, если приедете, сообщу подробнее. Его освободили после очень любопытного разговора моего в жандармском управлении, а теперь "временно" даже приняли опять на земскую службу. Может быть, это последнее — уже результат петроградских воздействий⁵, а может быть, и нет. Об этом я узнал лишь в последние дни, а об его освобождении Вы бы должны уже знать. Впрочем, теперь письма очень часто пропадают, и не "почему-нибудь особенному", а просто почта не справляется (кажется, об этом заявлялось даже в Гос. думе).

Полностью публикуется впервые.

¹ "Мнение американца Джексона о еврейском вопросе" — очерк напечатан в восьмой книге "Русских записок" за 1915 год.

² Имеется в виду голосование левых социал-демократов в рейхстаге против военных кредитов.

³ В. А. Горинов переехал из Н.-Новгорода в Сочи.

⁴ М. И. Селитренников — земский работник, был казначеем политического Красного креста. По распоряжению полтавского губернатора летом 1915 года Селитренников был снят с работы и арестован за связь с "неблагонадежными элементами".

⁵ О снятии Селитренникова с работы Короленко писал Протопопову в Петроград еще летом, прося принять участие в его судьбе.

265

С. П. ПОДЪЯЧЕВУ

27 сентября 1915 г. (В дороге Джанхот — Полтава).

Многоуважаемый Семен Павлович.

Рассказ Ваш ("Через псов в люди вышел") я прочел. Отправляю в редакцию с отметкой "принять". Заглавие я изменил: слишком уж напоминает хроникерские заглавия уличных газеток, вроде: "самовар понадобился" или "чужая шуба приглянулась".

Это, конечно, пустяки, а вот что важно, и об этом я, кажется, уже подробно писал Вам один раз: надо лучше отделывать изложение. Вы страшно растягиваете. Тема для небольшого наброска в Ґ листа, ну в Ў печатного листа, у Вас разогнана больше чем на два. Одно из важных требований от художественного произведения — чувство меры, сжатость изложения. Если слов много больше, чем требуется для отчетливости образов, — то рассказ, даже живой по теме, становится вял и скучен. Внимание невольно притупляется и тускнет: выжмите из него воду, — и он оживает, становится сразу ярче. Самая выразительная форма — всегда почти и самая краткая. Не следует, конечно, засушивать, изгонять нужные оттенки, — но нужно истреблять длинноты и повторения как в слоге, так и вообще во всем изложении. У Вас это очень неряшливо. "Замахнулся Калистрат на Бобика, ударил его маленько, стеганул только, а он заметь анафема проклят до чего избалован был: как завизжит вдруг на весь дом... батюшки светы! Да прямо к ея превосходительству в спальню! Орет, воет, точно его режут. Калистрат этот самый сам не свой, испугался. "Бобик, Бобик! Что ты, Христос с тобой". А он от него хвост поджал, да прямо в спальню..." Выходит, что Калистрат замахнулся, ударил, стеганул, а пес в спальню кидается два раза, и два раза описывается дальше испуг Калистрата. Это пустяк, взятый наудачу. Таких много. Но важнее еще повторения: приступ к рассказу никогда не должен быть слишком грузен. Ваш Захар Федорович раза три ругается с кухаркой (помнится, точь-в-точь то же было уже в другом Вашем рассказе). Не достаточно ли для характеристики личности и одного раза? Да и все остальное Вы дублируете, повторяете по два раза без всякой надобности. Собака генеральшу кусает два раза, Харлампа тоже. Два раза Ваш Захар Федорович "гоняет" к доктору, два раза подробнейшим образом описывается поездка в аптеку. Два раза принимаются (опять весьма пространно) морить собаку. Наконец, капитан колотит Захара Федоровича тоже в два приема: сначала хлещет по щекам и кидает с лестницы, потом необыкновенно подробно избивает на кухне. Если бы это продолжить еще, заставить Захара убежать, например, в сад, потом спрятаться за колодец, потом на конюшню, и капитан бы его ловил и все колотил разными способами, то рассказ принял бы размеры романа, но содержания в нем не прибавилось бы ни на волос. Можно бы также ив аптеку, и к доктору ездить не по два раза, а по четыре раза... Но тогда дочитать рассказ до конца стало бы совсем невозможно.

Зачем я Вам пишу все это? А вот зачем: необходимо самому следить за изложением. Написав вчерне, — нужно еще прочитать все тщательно, посмотреть — нет ли повторений, длиннот, которые можно выкинуть и сократить. Это очень вырабатывает слог, делает рассказ более ярким и, наконец, — избавляет беднягу редактора от излишней работы. Я был сильно болен и теперь еще только принимаюсь за работу, поэтому у меня было больше времени. Не знаю, был ли бы рассказ принят¹, если бы пришлось читать и редактировать его в другое, более горячее время. Если Вы перечитаете его в печати, то увидите, сколько пришлось мне поработать, чтобы его сжать и сократить. И все-таки, по-моему, он и еще несколько растянут.

Ну, — мне все-таки приятно, что могу послать Вам благоприятный ответ. В редакции, по-видимому, сомневались, и потому прислали еще мне. У меня был сравнительный досуг. Я жил это время у брата², в том самом месте, где когда-то читал первый Ваш очерк ("В работном доме"). Теперь возвращаюсь в Полтаву и письмо это шлю с пути.

Жму Вашу руку. Всего хорошего

Вл. Короленко.

Адр.: Полтава, М. Садовая, No 1.

Полностью публикуется впервые.

¹ Рассказ напечатан в 1915 году в "Русских записках" под заголовком "Карьера Захара Федоровича Дрыкалина".

² Иллариона Галактионовича.

266

А. Ф. КОНИ

8 октября 1915 г., Полтава.

Глубокоуважаемый
Анатолий Федорович.

Позвольте мне, отсталому провинциалу, присоединить к многочисленным голосам, приветствовавшим Вас в Вашу годовщину¹, и мой несколько запоздалый голос. Есть много сторон Вашей работы на почве русского правосудия, вызывающих уважение и благодарность². Мне лично по разным причинам пришлось особенно сильно почувствовать в Вас защитника вероисповедной свободы. В истории русского суда до высшей его ступени — сената, Вы твердо заняли определенное место и устояли на нем до конца. Когда сумерки нашей печальной современности все гуще заволакивали поверхность судебной России, — последние лучи великой реформы еще горели на вершинах, где стояла группа ее первых прозелитов и последних защитников. Вы были одним из ее виднейших представителей. Теперь, в дни ритуальных процессов и темных искажений начал правосудия, — трудно разглядеть эти проблески. Хочется думать, однако, что закат не надолго расстался с рассветом. Желаю Вам увидеть новое возрождение русского права, в котором Россия нуждается более чем когда бы то ни было.

Искренне Вас уважающий

Вл. Короленко.

Печатается по тексту сборника "Письма" под редакцией Модзалевского.

А. Ф. Кони (1844—1927) — известный судебный деятель, писатель. Личное знакомство Короленко с Кони состоялось в 1895 году в связи с мултанским делом (см. "Мултанское жертвоприношение" в 9 томе наст. собр. соч.).

¹ Письмо написано по поводу пятидесятилетия общественно-служебной деятельности Кони.

² См. 6 том наст. собр. соч., прим. к стр. 206.

267

В. Н. ГРИГОРЬЕВУ

3 декабря 1915 г., Джанхот.

Дорогой мой Вася.

29 ноября, в воскресенье, мы похоронили нашего Перчика. Смерть была совершенно неожиданна и спокойна. Как раз эту осень он чувствовал себя лучше многих предыдущих годов, не ждал и не говорил о смерти, строил планы, много суетился и ездил в Геленджик и Новороссийск. В Геленджике, кажется 21 ноября, участвовал в собрании местного кооперативного общества, много спорил и волновался. Но 24-го чувствовал себя хорошо, весело провел вечер, а наутро его застали "тихо спящим", без признаков страдания.

Похоронили на Джанхоте, недалеко над домом, несколько выше и правее, — в сосняке. Все кончено! Лежит наш Перчик среди своих владений. Вчера мы задерновали могилу. Дети смотрят на всю процедуру последних дней с любопытством и всего ее значения не понимают. В последние годы, то есть в годы, когда они росли, Илларион был уже болен, раздражителен, слишком многое им запрещал и они чувствовали себя легче, когда он уезжал. Теперь "уехал" совсем, это приблизительно все. Впрочем, старший, говорят, был огорчен и, вероятно, испуган в первый день. Теперь это, по-видимому, прошло. А впрочем... трудно знать, что происходит в детской душе. Жоржик (младший), благополучный, здоровый мальчишка, имеет беспечно радостный вид и взбирается по тропинкам к могиле, улыбаясь встречным...

...Крепко обнимаю тебя. Вспоминается так много, много, что пережито сообща нами и тобой... Ну, одно действующее лицо сошло со сцены...

Здесь со мной Соня (Дуня была простужена и поехать не могла). Есть также Маня и Маруся¹. Все мы шлем привет тебе и твоим всем. Будьте здоровы. Берегись, брат. Просматривая письма Иллариону, я нашел свое письмо с советами Иллариону, на которое он ответил, что признает их справедливость, но...

Еще крепко, крепко обнимаю. Письмо это привезет тебе (вместе с копией дополнительного завещания) Маня, которая едет завтра.

Твой Вл. Короленко.

Забыл упомянуть, что две тысячи рублей завещано Литературному фонду². Впрочем, ты это все увидишь из завещания.

Публикуется впервые.

¹ М. Г. и М. Н. Лошкаревы.

² Литературный фонд учрежден был в 1859 году для помощи нуждающимся писателям.

268

С. А. ЖЕБУНЕВУ

4 февраля 1916 г. [Полтава].

Дорогой Сергей Александрович.

Отвечаю опять с опозданием. Вы уже знаете, что я был болен. Теперь поправляюсь, но пока врачи держат меня под домашним арестом.

Статью доктора Алмазова1 получил. Спасибо. Хотел отдать выдержки из нее в местную газету, но неожиданная болезнь приостановила все мои намерения. А теперь уже запоздало, тем более, что, быть может, история имела продолжение, которое могло внести какие-нибудь изменения и существенные дополнения к первоначальным сообщениям.

Статью Вагнера¹ не читал. Весьма допускаю, что дух германской школы (не прусской ли в частности?) весьма неприятен. Увы! Были тоже статьи, рисующие и французский школьный дух не весьма приятными чертами. Можно кое-что сказать наверное и о нашем педагогическом духе. И увы! — нельзя много хорошего ждать от предстоящей милитаризации школы во всех странах. Немцы только раньше вступили на этот путь. Есть превосходный немецкий роман Генриха Манна² "Верноподданный", где автор немец рисует культ Вильгельма и прусское "верноподданничество" удивительно яркими и сильными чертами. Это все-таки должно напоминать нам и о другой стороне "немецкого духа", который в лице Маннов и Либкнехтов³ умеет бороться за другие, общечеловеческие идеалы.

Победит ли Германия Европу? В начале войны я этого больше боялся, чем теперь. Считал бы это большим несчастием в конечном выводе из разных, довольно сложных обстоятельств современной исторической минуты. Но теперь мне кажется эта победа менее вероятной, чем прежде. Теперь есть вероятность, о которой мне говорили в прошлом году кое-кто из румынских приятелей: пожалуй, победителей в этой войне не будет, а все (даже формально выигравшие последние сражения) окажутся побежденными. И это будет, может быть, самым сильным аргументом против войны вообще и в пользу "человечности", за которую станет и сила вещей. И тогда всех воевавших история будет судить с этой высшей точки зрения. А пока все-таки приходится делать усилия, чтобы немец не проглотил Европу, но при этом нельзя забывать и общей вины в страшной катастрофе всего международного строя. Ах, дорогой Сергей Александрович. Не один тут немец виноват, далеко не один.

Крепко жму Вашу руку и желаю всем дубровцам всего...⁴

Публикуется впервые.

¹ О каких статьях Алмазова и Вагнера пишет Короленко — не выяснено.

² Генрих Манн (1871—1950) — немецкий прогрессивный писатель.

³ Карл Либкнехт (1871—1919) — выдающийся деятель германского и международного рабочего революционного движения, один из основателей Коммунистической партии Германии.

⁴ Конец автографа письма утерян.

269

А. Г. ГОРНФЕЛЬДУ

9 февраля 1916 г. [Полтава]

Дорогой Аркадий Георгиевич.

Получил Ваше письмо от 4 февраля и почувствовал великое раскаяние. Представляю себе, как тяготит Вас и вся эта возня с рукописями, особенно с теми, которые тяжело возвращать, и все эти переговоры с авторами. А тут еще я пристаю с Лозино-Лозинским¹, о котором Вы уже высказали совершенно определенное мнение. Перечитал прошлое Ваше письмо о том же предмете и... раскаялся сугубо. Простите мне это приставание по поводу "поэта", о коем Вы высказали столь бесповоротное мнение, тем более, что я не могу в конце концов не присоединиться, хотя и не столь, может быть, бесповоротно. Как-то жаль всегда ставить крест над предполагаемыми возможностями.

Теперь — как быть дальше с работой, которая налегла на Вас таким досадным бременем. Ясно, что Крюков² "с пикой или без пики" теперь не редактор. Я тоже только числюсь, а в сущности являюсь фикцией. Очень меня озабочивает мысль, можно ли сделать так, чтобы мне быть действительно помощником. Главное тут — войти действительно в интересы беллетристического отдела, то есть иметь во всякую данную минуту ясное представление о составе портфеля, о рукописях уже принятых, имеющихся в виду и подлежащих прочтению в данное время. Как это сделать? Вот у меня есть сейчас рукопись Т. Л. Сухотиной (Толстой) ³. Я вам о ней писал. Знай я истинное положение портфеля, я бы не затруднился с нею. Но теперь невольно является нерешительность. Я помню, как в ноябре 1896 года у нас с Николаем Константиновичем были только два маленьких, довольно ничтожных рассказа и оба "сибирские". С другой стороны — под влиянием таких опасений посылал в прошлом году некоторые рукописи и — получил лишь иронические ответы Крюкова: дескать, до того еще не дошло. А бог знает, до чего у Вас теперь дойдет. Вот и сомневаешься.

Как-то писал мне Подъячев, что он послал рассказ в "Русское богатство". Вы о нем ничего не пишете. Что Вы скажете о том последнем рассказе его, который был напечатан у нас? Считаете его сколько-нибудь приличным? Я очень сильно его обгладил и не даю себе теперь ясного отчета. Спрашиваю затем, что считаю себя до известной степени специалистом по редактуре Подъячева. Уже в первом чтении сразу вижу его обычные неуклюжести, длинноты, предвижу повторения и, уже читая, — редактирую. Если нужно это и теперь, — сделаю охотно...

Но... все-таки вижу, что вопроса это не решает, и серьезно подумываю, как быть, то есть как превратить мою синекуру — в дело. И возможно ли это? То есть возможно ли извести Вашу душу из чистилища при каком-нибудь моем действенном участии?

Выставкиной⁴ еще не получил. Жду с интересом. К тому, что Вы написали о ней, прибавьте еще два слова: в какой степени автор согласен на редакционные изменения. Если об этом речи не было, то спишусь сам (был бы только адрес).

Да, воображаю теперь Крюкова. У нас тут есть только щепки из порубленного галицийского леса, и то... Воображаю, каково на месте.

Вы как-то сказали несколько слов по поводу одной моей фразы в письме о смерти моего брата. Вы назвали ее глубоко пессимистической. Я не могу считать себя пессимистом в истинном смысле. Встретил я однажды в своей жизни такого истинного пессимиста. Это был поляк, немолодой, романтик, участник польского восстания. Его я отчасти имел в виду в своем рассказе "Мороз"⁵. Он пришел к убеждению, что в мире "торжествует зло". Есть еще дружина добрых, которые борются и погибают. Он решил, что лучше быть с погибающими, и потому приехал из Галиции в Россию, чтобы присоединиться к русским террористам. Примкнул он к этому делу, не внося в него ни луча надежды, чтобы погибнуть в обломках добра в этом обреченном на зло мире.

Вот это я считаю истинным пессимизмом. Общая формула, которая кидает зловещий свет на все частности. У меня этого нет. Частности кажутся мне порой чрезвычайно зловещими, но общей формулы они не покрывают.

Ну, — простите сию экскурсию (совершенно неожиданную) в область философии. Я все еще на положении больного, и это обстоятельство порой тоже способствует пессимизму... Но, стоя теперь в тени, я помню, что был и на свету и что в эту самую минуту есть много людей, стоящих на свету. Много и в тени, — но в смене света и теней — вся картина жизни.

Крепко обнимаю Вас. Будьте здоровы и давайте придумывать, как рассеять тени, нависшие над Вами от этой тучи редакционных забот.

Ваш Вл. Короленко.

P. S. Авдотья Семеновна шлет Вам тоже сердечный поклон. Одновременно пишу Мякотину. Собираюсь писать Пешехонову.

Впервые опубликовано в книге "Письма В. Г. Короленко к А. Г. Горнфельду".

¹ А. К. Лозино-Лозинский (1886—1916) — беллетрист и поэт. Его рассказ "Меланхолия" был напечатан в "Русских записках" (переименованное в связи с закрытием "Русское богатство") No 6, 1916; стихотворения напечатаны не были.

² Федор Дмитриевич Крюков (1870—1920) — писатель, член редакции "Русского богатства", по происхождению донской казак, был призван в действующую армию.

³ О какой рукописи Сухотиной идет речь — неизвестно. В "Русских записках" ее рассказ напечатан не был.

⁴ Выставкина — псевдоним Е. В. Бровцыной. Ее роман "Амазонка" был напечатан в "Русских записках" в 1916 году, NoNo 4—9,

⁵ См. 1 том наст. собр. соч.

270

В. Н. ГРИГОРЬЕВУ

16 февраля 1916 г., Полтава.

Дорогой мой Вася.

Очень был рад получить от тебя известие уже с Сочи. Лиха беда была больному проехать на край света, а там уж наверное поправишься быстро. Рад также, что вы устроились у Гориновых¹. Как охотно я бы примкнул к Вашей милой компании... Да — нельзя.

А у нас тут загнула настоящая зима, чему, конечно, можно только радоваться: хуже слякоть и гниль. Вот только не вполне гармонирует это с "дровяным вопросом", который и в нашей, брат, маленькой губернской думе вызывает тоже и столкновения, и борьбу страстей — хищнических и противухищнических. Не поручусь наверное, что, будь я здоров, — я тоже не был бы уже в водовороте этих местных страстей. Но — многое делает меня благоразумным и заставляет экономить силы.

Начинаю тоже "восстанавливаться". Разрешили уже выходить не только на балкон, и я с истинным наслаждением пользуюсь этим разрешением: хожу по сверкающим белизной дорожкам и дышу морозным воздухом — с удовольствием и пользой. Понемногу принимаюсь и за работу. Редакционная работа меня нимало не удручает. Вся производительность в России, кроме военной, как известно, сократилась, в том числе, конечно, и художественно-литературная. Поэтому рукописей мало. Писатель тоже ударился на фронт и пишет, может быть, и не мало, но все под барабан. Господи! Какие при сем ворохи пошлости извергают некоторые пишущие люди. Например, Григорий Петров². Точно превратился в зеленого фендрика, только что выскочившего из кавалерийского училища, да и то не теперь, а еще до войны. "Гнилой тыл", "слюнявый", "распустившийся", "ноющий" и "воющий"... Это отзывы его о всей не находящейся на фронте России. Положим, и всегда был пустозвон. Будем надеяться, что отложится много глубокого и серьезного, когда эти тучи схлынут, но пока — с каким наслаждении перечитываю "Севастопольские очерки"³ Толстого.

Ты, должно быть, да и вообще вы все в благословенном углу юга — ведете себя умно и газетами пользуетесь умеренно. А то — стоит ли уезжать так далеко, чтобы и там кипеть в том же котле? А ты-то лично, — и без того, кажется, слишком скоро окунешься в дровяные, продовольственные, беженческие и другие неотложные вопросы (не отпускайте, Софья Антоновна, слишком скоро).

Письмо Чаянова⁴ с твоей припиской получил. Тема заманчивая, но... по зрелом размышлении вынужден от сего соблазна уклониться. Ты уже знаешь мое настроение: стар уж я разбрасываться, а теперь в особенности. Мечтаю о возможности опять взяться за продолжение прерванной сначала смертию Иллариона, а потом болезнью, работы. А тут и еще надвигаются темы. То и дело зовут к участию то в том, то в другом очередном сборнике. Точно в самом деле стоишь на каком-то фронте и нужно выскакивать по каждому тревожному сигналу... Не могу (о чем сообщаю и Чаянову).

Крепко обнимаю тебя и Софью Антоновну. А вы обнимите за меня (соответственно) Владимира Адриановича и Марью Павловну. Привет также всем знакомым. Все наши, конечно, к этому привету присоединяются. Будьте здоровы, и желаю Вам, чтобы с моря к Вам не доносились отголоски канонады. Недавно был у меня Щербина⁵ и рассказывал, что у них в Джанхоте порой дрожат стекла... Не от канонады, положим, а от того, что порой о камни взрываются шальные пловучие мины.

Итак — до свидания.

Ваш Вл. Короленко.

(Марии Павловне вопрос à part: играет ли и с кем теперь играет в вист? Эх, я уже и забыл, как раздают карты.)

Публикуется впервые.

¹ Владимир Адрианович Горинов — близкий знакомый Короленко по Н.-Новгороду, был издателем "Нижегородского листка". Мария Павловна Горинова — его жена.

² Григорий Спиридонович Петров (1867—1925) — военный корреспондент "Русского слова", бывший священник.

³ "Севастопольские рассказы".

⁴ А. В. Чаянов (род. в 1888 г.) — экономист, зять Григорьева.

⁵ Ф. А. Щербина — статистик, сосед И. Г. Короленко по имению в Джанхоте.

271

А. Г. ГОРНФЕЛЬДУ

19 февраля 1916 г. [Полтава].

Дорогой Аркадий Георгиевич.

Вскоре посылаю в редакцию несколько рукописей, из коих три беллетристические, относительно которых я без колебаний высказываюсь за принятие. Первая из них Вам известная рукопись г-жи Выставкиной без заглавия. Я бы предложил назвать ее как-нибудь вроде эпизода из женской жизни или просто "Женская жизнь"¹. Если бы автор захотел разбить на части и дать отдельные заглавия, — вышло бы более стройно и подошло бы по форме к повести. Но и так я высказываюсь за самым положительным и даже настойчивым образом. Все роды хороши, кроме скучного. Я бы прибавил "и глупого". А это произведение, как его ни назовите — повесть, роман, автобиография, — не принадлежит ни к одному из этих родов. Читается с захватывающим (по моему впечатлению) интересом и написано с большой искренностью, дарованием и умом. Как это я ничего до сих пор не встречал г-жи Выставкиной. А она, по-видимому, профессиональный писатель. Вам представляется, что автобиография местами несколько "нелепа". Я думаю, что если это можно сказать, то разве в том смысле, что в ней отразилась нелепость самого нашего времени в области женского вопроса. Помните у Гейне дружеский отзыв кардинала д'Эсте о "Неистовом Роланде" Ариосто: "Людовико, Людовико. Как в уме твоем великом мог нелепости столь дикой отвести ты столько места". Понятно, я сравниваю не по "великости", а только по "нелепости". В этой нелепости отразилось время. И тут тоже есть "неистовство времени", неистовство пола в данных обстоятельствах и условиях интеллигентной жизни. Подозреваю, что многие привычные наши читатели найдут, что это не в тоне и не в традициях журнала. Но я считаю, что это правдиво и хорошо. Мы совсем не трогаем этой области, предоставив ее Саниным² и героиням Винниченко³ и Вербицкой⁴. И они имеют громадный успех. Почему? Потому что они тронули живое. Тронули, правда, отвратительно. Сущность разврата состоит в отщеплении механизма половой любви от ее психологического субстрата. Любовь в душевном смысле ходит очень часто отдельно от других половых актов. Упомянутыми писателями этот факт возводится в правило. Они не только рисуют, но и проповедуют это отщепление, то есть проповедуют скотство, идеализируют его. Санин после своих подвигов и тирад символически "идет навстречу солнцу", соскочив с поезда. У Винниченко "героиня" приходит в гостиницу и посылает коридорного "за мужчиной". Да, это скотство. Правда — все мы по условиям воспитания и жизни — скоты в большей или меньшей степени. Животное в человеке очень сильно. Но человечество идет от примитивного скотства к большому очеловечению, то есть "одушевлению" (не совсем удачное выражение, но понятно, что я хочу сказать) всех процессов. Это путь долгий; исходить приходится от факта. Но ведь и эта борьба со скотством есть тоже факт. Автор этой повести (или автобиографии) так и берет дело. Она с большой искренностью и смелостью подходит к этой стороне вопроса, не боится признания, что у этих красивых (в разных смыслах) созданий тоже сильно животное, но она, смело подходя к факту, нигде не переходит художественных границ. У нее нигде нет не только уже проповеди скотства, но нет и цинического изображения его. Эпизод с Алексеем Ивановичем просто прелестен по смелости признаний и по удивительному чувству меры. Ощущается, что трагический процесс, который наверно шевельнется в тысячах женских и девичьих душ при чтении этих страниц, — происходит и в хороших, чистых душах, реальных, а не идеализированных. То есть я говорю индивидуально-чистых по натуре, но проходящих через огонь, воду и медные трубы современной женско-интеллигентной трагедии. Нет, — я решительно и бесповоротно за напечатание этой повести. Читать ее местами очень тяжело (но не трудно), местами наоборот — читаешь с истинным наслаждении. Не приходится верить на слово: "Таня или Маша были умны и оригинальны". Это видно из действия и диалога. В одном месте редактор Шатилов говорит Маше Богдановой об ее повести: "Я назвал бы вещь опасной, если бы я был моралист. Но я не моралист". Мы тоже не должны быть "моралистами" в кавычках и должны напечатать это. Замалчивать явление нельзя. А если говорить о нем, то нужно говорить так смело и в конце концов так чисто, как сказано здесь. Это не решение вопроса, но это честное и яркое раздумие над его человечным решением.

Вот видите, — как я разболтался. Уже из этого Вы увидите, что повесть меня сильно заинтересовала, и я оченьнастаиваю на ее появлении именно у нас. Если Вы не согласитесь со мной и передадите на решение редакционного синклита, то я все-таки, независимо от решения товарищей, останусь при особом мнении. Эх, если бы еще кто-нибудь, как это когда-то делал Михайловский, захотел параллельно критически комментировать эту "автобиографию" или эту повесть... Она несомненно дает огромный художественный материал к вопросу огромной важности.

Затем — еще два маленькие, совсем маленькие рассказика, которые мне лично были принесены юным студентиком с просьбой сказать свое мнение. Они были помещены не то в рукописном, не то в гектографированном студенческом журнальчике, и автор (Татьяна Викторовна Фидлер) пожелала, чтобы я их прочел. Я прочел и попросил студента, чтобы он написал автору, что мне очерки очень понравились, и я предлагаю их напечатать. Я поставил бы общее заглавие "Молодое" и затем I. Мгновения, II. Дома {Можно и наоборот. Пожалуй, даже лучше. В "Доме" юное настроение еще полно. Во-втором, — ноты рефлексии и молодого современного "разочарования". Второй, мне кажется, лучше, выдержаннее.}. Это совсем юное щебетание, но такое хорошее, что, я уверен, Вы не будете иметь ничего против⁵. Дарование, по-моему, несомненно. Автор — юная курсистка.

Ну, кончаю. Я теперь еще не на положении вполне здорового. Работаю очень мало, и, может быть, поэтому, дорвавшись до литературного все-таки вопроса, — так разлетелся. Допускаю, что в тоне сказалась отчасти и та нервность, которая еще мешает мне много работать. Но, право, в значительной степени это дань достоинствам самой повести.

При этом еще — подумайте, на сколько времени это обеспечивает нас материалом в дни нашей скудости.

В последнее время мне, кажется, повезло. Если мне удастся убедить Вас, — я буду гордиться, что это я доставил большую рукопись. Затем две маленьких. Кроме того, встретил я феноменального автора. Серия его очерков была принята в "Мире божием". Первый напечатан, но... он не понравился самому автору, и он потребовал другие очерки обратно. Несмотря на уговоры Кранихфельда⁶, — он не согласился оставить уже принятые очерки, взял их обратно, решил переделать и обратился ко мне. Я при встрече с ним в Джанхоте (он статистик, работал у Щербины) — поощрил это намерение. Рукописей еще не читал. Но самый автор, не правда ли — феномен?

Крепко жму Вашу руку.

Вл. Короленко.

P. S. Прилагаю письмо Блювштейна⁷. Примите к сведению то, что относится к переводческой части. Может, и пригодится. Затем он предлагает еще статьи. По этому поводу я ответил обычным — если что пришлет, будет прочитано в редакции со вниманием.

Кто такая г-жа Выставкина? Вы с нею знакомы? Где она живет? В Москве? Имел бы некоторые частные замечания, если повесть будет окончательно принята.

Впервые опубликовано в книге "Письма В. Г. Короленко к А. Г. Горнфельду".

¹ Повесть Выставкиной была озаглавлена "Амазонка".

² Санин — герой одноименного романа М. П. Арцыбашева (1878—1927), произведения которого являлись образцом упадочной, аморальной литературы.

³ Владимир Кириллович Винниченко (род. в 1880 г.) — украинский писатель. Его повести и романы были насыщены эротикой, доходящей до порнографии.

⁴ А. А. Вербицкая (1861—1928) — писательница, автор ряда романов, проповедовавших "свободную любовь".

⁵ Очерки Т. Фидлер "Молодое" напечатаны в "Русских записках", 1916, No 8.

⁶ В. П. Кранихфельд — член редакции журнала "Современный мир" (бывш. "Мир божий").

⁷ Я. И. Блювштейн — журналист, в то время жил за границей и работал как переводчик.

272

Б. Д. ГОХБАУМУ и ЗАКУ

16 апреля 1916 г. [Полтава].

Многоуважаемый Борис Дмитриевич.

Вы и Ваш товарищ, г-н Зак, просите меня написать письмо, в котором я бы выразил сочувствие и доверие к Вашему предприятию (изданию журнала, который бы "объединил литературные силы средних учебных заведений"). Вы это письмо пошлете князю Львову¹ с просьбой принять начинание под свое покровительство и дать на него средства от Всероссийского земского союза.

Сделать этого не могу, потому что сам ни особенного сочувствия, ни доверия к осуществимости Вашего журнала не питаю и не считаю целесообразным тратить на это деньги союза.

Причин очень много. Не пускаясь в критику технической стороны проекта, приведу одну главную. Я — старый и давний редактор. Ко мне присылают свои произведения сотни молодых людей, в том числе учащихся в средних учебных заведениях. Многие рукописи даже более взрослых авторов сопровождаются фразой: "Я страстно предан литературе. Пишу стихи (или рассказы, или реже — статьи) с восьми, девяти, двенадцати, тринадцати, шестнадцати лет, и многие их хвалят". Встретив такую фразу, я всегда или почти всегда считаю рукопись безнадежной. Раннее писание, особенно страстная преданность такому писанию — не полезна, а очень вредна. Она побуждает юношу "творить", когда у него нет еще достаточно развитого вкуса и самокритики. Она развивает самоуверенность и способность писать много, но поверхностно, невдумчиво и плохо. Порой видишь даже, что, быть может, некоторая способность была, но она уже погибла и превратилась в безоглядную графоманию. Стихотворец не приобрел чутья стиха и рифмы, рассказчик гоняется за ближайшими "литературными" эффектами. Одним словом — бывшая, может быть, когда-то искорка совсем угасла.

Поэтому даже молодым людям с признаками дарования я советую не торопиться в печать, а достигать ближайших целей, которые введут его в жизнь, сделают работником в какой-нибудь области, дадут опыт. Существует предрассудок, согласно которому многие, при суждении о достоинствах литературного произведения, прибавляют: "Но ведь это писал ученик третьего, четвертого, пятого класса", или: "Но это писал крестьянин, почти неграмотный". И даже создаются органы для помещения детских произведений или произведений полуграмотных крестьян, причем к фамилиям прибавляют: "гимназист пятого класса" или "рабочий". Это род литературы бесплодный и вредный. На общее внимание имеет право только то, что его заслуживает само по себе, а не потому, что его пишет гимназист или рабочий.

Это не значит, что я отрицаю всякое значение гимназических местных журнальчиков. Наоборот: я считаю их живым средством пробуждения литературных и общественных чувств и интересов. Но они имеют цену лишь как местные очажки обсуждения близких, чисто своих явлений. Тогда в них есть непосредственность, искренность — главное, что ценно в литературном произведении. Тут может вспыхнуть искорка будущей сатиры, пли лирической поэзии, или даже публицистики. Потому что это будит живой, близкий, непосредственный отклик, хотя и в узких пределах. Переходя за доступный той же молодежи кругозор, — все это становится отвлеченным, головным, надуманным и мертвым. И приучает не к литературе, а к графомании. В этом общем смысле "литературных сил" в среднеучебных заведениях вовсе не существует и объединять тут нечего.

Не думаю, чтобы Вас убедили мои аргументы, но когда-нибудь вы их вспомните.

Желаю Вам всякого настоящего успеха в жизни.

Вл. Короленко.

Впервые опубликовано в книге "Избранные письма", т. 3, Гослитиздат. Печатается по черновику письма. На черновике пометка Короленко: "Чернов. Послано 16/IV 1916 г. К ст. "Авторы" (гимназисты)".

¹ Кн. Г. Е. Львов, в то время председатель Всероссийского земского союза.

273

А. Ф. МОСКАЛЕНКО

20 апреля 1916 г. [Полтава].

Многоуважаемый
господин Москаленко.

Письмо Ваше я получил. Благодарю за привет и доброе слово. К сожалению, я это время хворал затяжной и продолжительной болезнию, от которой и теперь еще не вполне избавился. Вот почему я так мало откликаюсь в печати на происходящие события и на великие вопросы, ими поставленные. В письме, конечно, это тоже неудобно. Я и теперь, как и прежде, "милитаристом" отнюдь не стал; думаю только, что "перед лучшими русскими людьми" вопрос стоит не так упрощенно. То, что теперь происходит, так огромно и широко, что мерка, заключающаяся в "поведении части германской социал-демократии" — или хотя бы ее огромного большинства, — совершенно неприложима. Никак нельзя думать, что обращать взгляды в ту сторону, откуда гремят выстрелы и где рекой льется кровь, — значит "увлекаться внешней политикой". Когда центр Европы идет против ее востока и запада и весь мир содрогается от этого великого национального извержения, — то оставаться равнодушным к значению этих событий нельзя и интерес к происходящему не может считаться простым "увлечением внешней политикой".

Для Бельгии, например, эта "внешняя политика" уже давно вторглась в самое сердце страны, так же как и для Сербии, где внутренней политики уже нет вовсе, а есть лишь порабощение, или одно время — для Галиции, когда в ней хозяйничали Евлогии¹ и Дудыкевичи...² Если бы немцы заняли Петроград или Москву, то и для нас эта внешняя политика стала бы самой внутренней из всех внутренних вопросов, и надолго стремление к освобождению от внешнего порабощения отодвинуло бы все другие стремления.

Впрочем, виноват. Я не имел в виду пускаться в разрешение вопроса по существу и взялся за перо лишь с целью ответить на Ваш вопрос: получено ли Ваше письмо.

Желаю всего хорошего и прежде всего — освобождения.

Вл. Короленко.

Публикуется впервые. Печатается с черновика, на нем сверху надпись Короленко: "О войне (ссыльному)".

¹ Евлогий — архиепископ люблинский, известный обруситель. В период занятия русскими войсками Галиции, прославился жестокими гонениями украинцев-униатов.

² Дудыкевич — галичанин, агент русского правительства, организовал агитацию, направленную против галицийского украинства. В печати были раскрыты злоупотребления, хищения и жестокости в период заведования Дудыкевичем общежитием для беженцев галичан в Ростове-на-Дону.

274

С. Я. ЕЛПАТЬЕВСКОМУ

12 мая 1916 г., Полтава.

Дорогой Сергей Яковлевич.

Очень виноват и перед "Книгоиздательством писателей" и перед Вами: отвечаю только теперь. Дело в том, что я все еще не свободен от своей болезни и порой мне трудно как-то быть аккуратным в деловой и даже дружеской переписке вообще, а особенно в случаях, требующих того или другого решения. Так как-то: откладываешь и тянешь, хотя совесть что-то и посасывает все время.

Одновременно с этим письмом к Вам отвечаю и Клестову¹. Есть у меня некоторое предубеждение против специальных изданий для юношества: ведь это нужно заручаться специальными одобрениями "для школьных библиотек". "В дурном обществе", например, так и идет в десятках тысяч экземпляров дешевых изданий в сокращенном и обкромсанном виде². А я совершенно не понимаю, почему юношество должно сначала знакомиться с писателем в этом обкромсанном виде, а уже потом получать его в полном. Павленков³, по-моему, совершил настоящее преступление, обкорнав Диккенса. Множество юношей успели получить самое превратное понятие о Диккенсе, и впоследствии мне приходилось разуверять таких читателей, — что Диккенс вовсе не скучный и не сухой моралист.

Я пишу Клестову, прося наметить, что именно они хотели бы ввести в свой семилистовой сборник, и окончательный ответ откладываю до тех пор.

Что сказать Вам о себе. Вспоминаю часто то, что Вы и другой доктор говорили мне в Киеве и чего я не исполнил. Положим, вполне и не мог исполнить: издание "Нивы" уже было решено. Но и, кроме того, — грешен. Несколько раз я восстанавливался почти вполне, но все не мог привыкнуть к режиму старости. Теперь после острого заболевания в начале января (началось с фолликулярной жабы) подымаюсь опять вверх с великими усильями. В ноябре одним духом написал половину повести⁴ (три листа), а после этого — смерть Иллариона, поездка на похороны, жаба и т. д. — не дает мне возможности приняться за настоящую работу. И сидишь бездеятельным в такое время, когда нужно бы писать и писать. Читал Ваши статьи о преследовании немцев колонистов и, хотя зависть — смертный грех, — завидовал Вам. Так нужно писать такие вещи и так ужасно мало их пишут...⁵

Ну, будет роптать. Крепко обнимаю Вас, дорогой Сергей Яковлевич, привет Людмиле Ивановне⁶ и всем Вашим. Будьте здоровы.

Ваш Вл. Короленко.

P. S. Заступитесь немного за меня и перед Клестовым.

Полностью публикуется впервые. Печатается по копии с автографа.

С. Я. Елпатьевский (1854—1933) — врач, писатель, участник революционного движения 70-х годов. Близкий знакомый Короленко по Н.-Новгороду и товарищ по журналу "Русское богатство".

¹ Николай Семенович Клестов (Ангарский) (1873—1941) — секретарь "Книгоиздательства писателей".

² "В дурном обществе" издавалось для детей под названием "Дети подземелья".

³ Флорентий Федорович Павленков (1839—1900) — книгоиздатель (см. в 7 томе наст. собр. соч. главу "Население В.П.Т. — Андриевский, Анненский, Павленков).

⁴ "Братья Мендель" (см. 2 том наст. собр. соч.).

⁵ На тему о преследовании немцев, постоянно проживавших в России, Короленко написал статью "О капитане Кюнене" ("Русские ведомости", 1916, No 258).

⁶ Жена С. Я. Елпатьевского.

275

Н. В. СМИРНОВОЙ

7 июля 1916 г. [Хатки].

Многоуважаемая Нина Васильевна.

Рукописи Ваши получил¹ и должен Вам по их поводу сообщить следующее.

Прежде всего они совершенно неудобочитаемы по почерку. По-видимому, это Ваш собственный почерк, и потому мне приходится извиниться за столь суровый отзыв, но он совершенно невозможен. Для примера посмотрите в очерке "Добрая" первую же страницу, на которой я отчеркнул некоторые фразы. Вместо а Вы всюду почти пишете о. И выходит совершенно ясно: "Ты бы ушло Любочко отдохнуть". Или: "и какое же оно доброе". — В той же тетрадке в стихах тоже вполне ясно: "Я обенусь в шолк твоих кудрей" и т. д., и т. д., и т. д. Это еще можно терпеть в коротком письме, но когда таким образом написана целая рукопись, то это уже совершенно невыносимо. Представьте себе, что заика просит Вас прослушать его чтение и станет читать стихи, заикаясь на каждом слове. И затем попросит отзыва о музыкальности своего стиха. Вы, вероятно, откажетесь. Не правда ли? А у Вас целые листы исписаны таким заикающимся почерком. На каждом слове — заминка. Невольно смешивается впечатление от механической трудности процесса чтения с тяжестью слога.

Затем: почему Вы не посмотрели какой-нибудь беллетристический печатный рассказ, как там пишутся разговоры. Когда говорят два или несколько лиц, то слова каждого лица начинаются с новой строки, перед которой ставится знак — (тире). Например:

— Здравствуйте, — весело сказал Федор Иванович. — Куда вы идете?

— Здравствуйте, — ответил Иван Федорович, — я иду домой.

Затем — для печати пишут только на одной стороне листка, оставляя другую сторону белой, а для замечаний и, если нужно, для поправок оставляют поля пальца в два.

Это по поводу внешности рукописи. Она может не иметь канцелярски опрятного вида: ошибку можно зачеркнуть, написать наверху, вставить фразу вверху или сбоку, — лишь бы было вполне удобочитаемо. Но Вам необходимо серьезно позаботиться исправлением почерка, чтобы а, е, д не приходилось смешивать с о, я и б и чтобы добро не походило на бобра. Мне чрезвычайно трудно читать Ваши рукописи. А ведь подумайте: бедному редактору приходится читать рукописей сотни. Можно ли винить его, если, устав после одной страницы разбирать такой кудреватый шифр, — он бросит чтение, поставит надпись: "возвратить" и примется за следующую, более четкую рукопись.

То же можно отчасти сказать и о содержании. Литературная работа не игра, а серьезное и трудное дело. Величайшие писатели обрабатывали свои произведения, исправляли их так, что порой исчеркивали весь черновик и переписывали по несколько раз. "Вы не поверите, — пишете Вы, — какая масса у меня написана". Но, к сожалению, вместо того чтобы внимательно выбрать что-нибудь (один-два небольших очерка), которые считаете лучшими, переписать их внимательно, отделав и закончив, Вы шлете мне незаконченные наброски, — стихи и прозу вместе, с отрывками письма ко мне тут же... Что мне с этим делать? Представьте, что я бы захотел послать куда-нибудь Ваше стихотворение, ну хоть "Две грозы". Прежде всего мне его трудно читать. Затем я должен его еще переписать, потому что оно не на отдельном листе, а в общей тетради с другими. О романе нельзя составить понятия, потому что он внезапно прерывается... "Следующая глава начиналось с того, что Феличата без цели бродило но лыжах по лесу" и т. д. Вообще неудачная мысль посылать отрывки для суждения.

В конце концов будем считать так, что Вы еще не присылали ничего, но у Вас есть много написанного вчерне. Выберите что-нибудь небольшое (два-три очерка), но совершенно законченное, отделайте, как можете лучше, перепишите ясно и четко, с новыми строками, где нужно, и пришлите вновь. Вам это трудно? Понимаю, но иначе нельзя, если хотите узнать правду о том, что это у Вас такое: простая охота писать или дарование. Дарование прежде всего скажется стремлением к улучшению, к совершенству и — умением улучшать. Наоборот, нетерпение и спешность скорее указывает на неспособность идти вперед.

Пока скажу Вам лишь о стихах. Кое-что в них, может быть, и есть, но формой Вы еще не овладели, Вы то и дело нарушаете размер и рифму. Это нужно чувствовать.

Так верить хочется, что в жизни тоже солнце
Улыбкой ясною несчастья мрак скует {*}
И вера в правду, свет и знания...

{* "Сковать" мрак улыбкой — неудачный образ.}

Третий стих совсем не в том размере. Стихи особенно требуют внимания и отделки...

Ну, не взыщите за это брюзжание. Я хочу помочь Вам разобраться в вопросе, — что у Вас: только охота или признаки дарованья. Но без больших усилий и сосредоточенности с Вашей стороны я этого сделать не могу.

В Красноярске издается сибирский журнал. Называется он "Сибирские записки". Я его выписал для Вас. Может быть, Вам интересно его сибирское содержание. Да и Вам легче проникнуть в него, чем в столичную печать. Почитайте, прислушайтесь к сибирской поэзии, внушенной такою же природой, как и Ваша.

И затем — жду новых Ваших опытов в серьезной обработке и хорошо переписанных.

Желаю успеха.

Вл. Короленко.

Ужасно досадно, что к Вам приходится посылать только простые письма. Они легко теряются, — а ведь написать вновь столь обстоятельный отзыв мне будет трудно: у меня переписки много.

А как же с рукописью? Ведь их простою бандеролью не пошлешь.

Мой летний адрес: Великие Сорочинцы (Полтавской губернии), деревня Хатки.

Ваше заказное письмо через Щегловское пришло скоро: на письме у Вас числа нет, но почтовый штемпель 25 июня, а 5 июля уже получено.

Поработайте повнимательнее над типами рабочих вроде Казонина (или Казанин?) или Любоненко. Может, есть и еще. Любоненко немного шаблонно-романтичен. Нужно больше наблюдения.

Печатается по тексту журнала "Сибирские огни", 1922, кн. 4, где Н. В. Смирнова опубликовала три письма к ней В. Г. Короленко.

Нина Васильевна Смирнова (1899—1931) — писательница. В переписку с Короленко вступила в 1915 году, рукописи прислала в 1916 году. Н. В. Смирнова печаталась в журналах "Сибирские Записки", "Звезда", "Октябрь" и др. Произведения Смирновой выходили и отдельными книгами. Свою книгу "Закон земли" она посвятила памяти В. Г. Короленко (Госиздат, 1927).

¹ В редакторской книге Короленко в июне 1916 года записано: "Старая сказка" Нины Вас. Смирновой. Автор — молодая девушка из сибирской глуши. Написала мне письмо. Она из очень бедной семьи, хочет выбиться и дать образование сестре... "Типы рабочих" ее же. Казонин и Филоненко. Кое-что намечается... Немного сентиментально. Написано длинное письмо. Выписал журнал "Сибирские записки".

276

ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ ГАЗЕТЫ "ДЕНЬ"

1 августа 1916 г. [Полтава].

Милостивый государь, господин редактор.

Недавно в газете "Речь" (от 21 июля) было напечатано известие о собрании гг. представителей крупных банков. На этом собрании товарищ председателя Государственной думы А. Д. Протопопов¹ заявил будто бы, что он уже заручился моим согласием на участие в пресловутом "новом органе", на который гг. торговцы, промышленники и банкиры ассигнуют пять миллионов. В свое время я послал в газету "Речь" категорическое опровержение этого заявления, явившегося для меня неожиданным и непонятным недоразумением.

Уже после отправки этого возражения я прочитал газетные телеграммы с кратким изложением беседы вашего сотрудника с А. Д. Протопоповым, который заявил определенно, что о моем якобы участии в "новом органе" он в собрании 15 июля не говорил. Это очень хорошо, и я мог бы считать недоразумение ликвидированным, если бы на этом г. Протопопов остановился. К сожалению, дальше он счел нужным все-таки высказаться за меня в вопросе о новом органе, заявив, что Короленко в газете не участвует и что слова эти приписаны ему (г. Протопопову) неосновательно, он тут же считает возможным прибавить, что это неучастие лишь случайно: "Короленко болен. А если бы был здоров, то, вероятно, помог бы нам(?) поставить газету, так как мы двадцать лет дружны".

Не следует ли думать, что и на этот раз в изложение "беседы" вкрались какие-нибудь существенные неточности? Во всяком случае, факт ее появления в газете вынуждает меня еще раз вернуться к "новому органу" и заявить категорически, что предположение г. Протопопова на мой счет совершенно ошибочно. Я считал до сих пор, что даже не очень большого внимания к моей долгой общественно-литературной работе достаточно, чтобы заставить по меньшей мере сильно усомниться в возможности моего участия в органе, о котором шла речь на собрании "гг. представителей крупных банков". Причина, кажется, не требует даже особых разъяснений: новая газета издается на средства гг. торговцев, промышленников и банкиров, которые, конечно, не напрасно решаются тратиться на эту дорогую затею. Газета ео ipso обязана рассматривать вопросы общественной справедливости в зависимости от взглядов щедрых издателей. А я привык работать лишь в независимых органах и не вижу ни малейших оснований изменять этой своей привычке.

Надеюсь, что этим письмом мне удастся, наконец, самым решительным образом отделить мое имя от нового органа², как в его недолгом прошлом, так в настоящем и будущем.

Прошу принять уверение в совершенном уважении.

Вл. Короленко.

Печатается по газетной вырезке. Письмо было направлено в газету "День" и напечатано в ней в No 213 от 5 августа 1916 года.

¹ А. Д. Протопопов (1866—1918) — октябрист, член III и IV Государственной думы, с 1916 года до февральской революции — министр внутренних дел. Короленко был с ним знаком через его брата С. Д. Протопопова.

² Газета "Русская воля".

277

А. Б. ДЕРМАНУ

13 октября 1916 г., Полтава.

Многоуважаемый Абрам Борисович.

К сожалению, у меня лично от Глеба Ивановича Успенского не осталось ничего, чего б я уже не использовал в своих воспоминаниях¹. Познакомился я с ним уже по возвращении из ссылки², мы виделись каждый раз, когда я приезжал в Петроград, иногда я заезжал к нему в Чудово, иногда он приезжал в Нижний, но деятельной переписки мы не вели, а когда он заболел, то мы уже не виделись, исключая случаев, описанных в моей брошюре "Отошедшие".

Об его пребывании в Колмове есть статья Николая Константиновича Михайловского, написанная после смерти Глеба Ивановича, очень хорошая и обстоятельная, и, кроме того, была (кажется, в "Вестнике Европы") статья О. В. Аптекмана, бывшего помощника старшего врача в больнице. Если Вы не читали этих статей, то Вам необходимо с ними познакомиться. Они рисуют как раз тот период, который имеете в виду и Вы.

С Щербина³ я уже познакомился. Он человек интересный и, конечно, сказал много интересного и для меня. Но все же я не убедился его доводами по основному вопросу. Он уверяет, что слепорожденный, не знавший света, не может чувствовать и лишения света. Я продолжаю думать, что давление внутренней способности зрения, к которой приспособлена вся психология человека, — должна порождать и порождает смутное, неоформленное стремление к свету и неудовлетворенность. Конечно, не у всех это выливается в формулу: "хочу видеть"; для Щербины это стремление выразилось в ряде отдельных достижений, дававших удовлетворение. Но достаточно послушать, когда он говорит; "я вполне доволен" и посмотреть на него в это время, чтобы убедиться, что это довольство и эта радость — под сурдинкой. И эта сурдинка — неудовлетворенность, роковая и неискоренимая. Если на место Щербины, так счастливо наделенного спокойным и реальным темпераментом и попавшего в благоприятные (по-своему) условия, — Вы поставите натуру художественную, в романтическое время и в романтической среде, — то будет совершенно понятно, что стремления романтических поколений, принимавшие формы тоски "по голубом цветке" или исканий "синей птицы", — у моего слепого легко и естественно выливаются в мечту: "хочу видеть". Да не надо и такой художественной изощренности. Эпизод на колокольне, введенный мною в пятое (кажется) издание, — весь целиком срисован мною с натуры.

Я у Вас еще в долгу по поводу письма превосходного священника⁴; не могу себе простить, что в свое время не послал ему через Вас привет и отклик на его мысли. Но — я теперь живу в смене разных капризных промежутков, а письмо Ваше попало именно в такую неровную полосу.

Крепко жму Вашу руку и желаю всего хорошего.

Вл. Короленко.

Публикуется впервые. Печатается по копии с автографа.

Абрам Борисович Дерман (1880—1952) — беллетрист и критик. Первое его произведение было напечатано в "Русском богатстве" в 1903 году. С тех пор близкое знакомство, встречи и переписка Дермана с Короленко продолжались до конца жизни Владимира Галактионовича. А. Б. Дерман — автор ряда работ о Короленко.

¹ Воспоминания "О Глебе Ивановиче Успенском" впервые были напечатаны в "Русском богатстве" в 1902 году, кн. 5, затем вошли в брошюру "Отошедшие" (см. 8 том наст. собр. соч.).

² В 1887 году в Петербурге.

³ А. М. Щербина — доцент Московского университета. Щербина ослеп в двухлетнем возрасте и совершенно не сохранил зрительных воспоминаний. В 1916 году он приезжал в Полтаву и читал здесь лекцию о "Слепом музыканте".

⁴ А. Б. Дерман переслал Короленко письмо священника Ч., полученное им в связи с появлением в печати статьи Дермана "В. Г. Короленко" ("Русская мысль", 1915). В этом письме священник Ч. выражал свою любовь к Короленко и сочувствие его взглядам.

278

И. Г. ГОРЯЧЕВУ

18 октября 1916 г., Полтава.

Многоуважаемый Иван Григорьевич.

Вашу автобиографию я получил. В ней есть кое-что интересное, — но в конце — не совсем то, что нужно. Вы не вполне поняли то, что, по моему мнению, нужно было написать. Не было никакой надобности писать в виде обращения ко мне лично или упоминать о моих "хлопотах и участии". Я действительно хотел Вам помочь единственным действительно рациональным способом: советуя Вам не тратить все силы на литературные попытки, из которых, как Вы и сами теперь видите, — ничего путного, к сожалению, не вышло. Я думал, что у Вас было больше печатных работ, а тогда все-таки можно бы обратиться к литературному фонду. Но — вся Ваша литературная работа ограничивается двумя небольшими очерками... Едва ли фонд признает по этим наброскам Ваши права, как литератора.

Недурно описано у Вас стремление к образованию. Ошибка началась с того, когда Вы слили его с представлением о том, что любовь к книге означает непременно и талант к писанию. В этом виноваты и те, кто Вас поощрял, несмотря на первые неудачи. На мой взгляд, из Вашей автобиографии-исповеди мог бы выйти не лишенный интереса очерк-предостережение другим с такими же склонностями — не гнаться за блуждающими огнями и не переводить из-за этих неверных надежд всю жизнь на литературные рельсы. Но это нужно сделать немного иначе: первую часть можно оставить, как есть. Вторую несколько распространить: как Вы писали запоем, как забросили свою столярную работу... Нет никакой надобности упоминать, что именно я оказывал Вам некоторую денежную помощь. Но думаю, было бы, пожалуй, не лишено интереса то, что я Вас предостерегал и как Вы этим возмущались. У Вас, может быть, сохранились мои письма. Вы могли бы взять из них те места, где были мои советы не бросать свою работу и моя общая оценка. Может быть, в этом виде, если Вы согласны на такую постановку этой темы, — Ваш очерк мог бы быть напечатан или издан особой брошюркой. Если вы представляете, в чем дело, и если согласны, — то напишите мне: я пришлю Вам рукопись и Вы ее дополните в указанном смысле, а затем опять пришлете мне. А я посмотрю, что можно сделать. — На днях я опять послал Вам 15 рублей — надеюсь, Вы их получили.

Желаю Вам всего хорошего.

Вл. Короленко.

Может быть, Вам неприятно писать об этом так, как я Вам советую, — тогда, конечно, не надо¹.

Впервые опубликовано в книге "Избранные письма", т. 3, Гослитиздат. Печатается по оттиску в копировальной книге.

Иван Григорьевич Горячев (псевдоним Горчаков) — крестьянин-самоучка, по профессии столяр. В переписке с Короленко состоял с 1902 года. В архиве Короленко имеется шестьдесят четыре письма Горячева к нему. Писем Короленко к Горячеву было много, но сохранилось в архиве только несколько черновиков и оттисков в копировальных книгах.

¹ И. Г. Горячев переработал свою рукопись согласно указаниям Короленко, и в 1917 году она была напечатана, с вступлением В. Г. Короленко, в "Русских записках", кн. 1, под заглавием "Обманчивые огни (Автобиография-исповедь писателя из народа)". Написав свое вступление, Короленко, еще до напечатания, послал его Горячеву, желая знать его мнение. Горячев ответил Короленко: "Я не только доволен вашим вступлением к моей автобиографии, но это — моя желанная мечта. Это — желанная дверь, через которую мне хочется крикнуть из тьмы к свету, излить наболевшую душу..."

279

АЛЕMAHОВУ

27 ноября 1916 г. [Полтава].

Милостивый государь.

Я вполне понимаю чувства, которые продиктовали Вам Ваше письмо. Начиная с самой войны, — все, что происходит теперь, — есть преступление перед высшими началами человеческой жизни. Но я плохо верю в голую проповедь и всегда в том, что писал, исходил из идеи, что обращаться нужно не только к совести, но и к учреждениям, всегда говорил о том, что исправимо такими-то путями, хотя бы пути эти были трудны и отдалены. Вот Вы пишете, что хотели, чтобы Вас приняли в действующую армию. Но ведь война — самое страшное зло и преступление всего человечества и, если бы это зло и преступление можно было остановить проповедью общих идей братства и протеста посредством печати, — то, конечно, в среде всех воюющих народов нашлись бы если не тысячи, то. сотни или хоть десятки людей убежденных и сильных, во всяком случае много раз сильнее меня. Но дело в том, что будь это даже всё Толстые, — и они не могли бы остановить войну, потому что она коренится глубоко не в одних человеческих заблуждениях и пороках, но и в общественных условьях, вследствие которых и люди, совсем не склонные к убийству, видят, что идти защищать свое отечество в этой общей свалке народов приходится, что это нравственно неизбежно. Конечно, не одни немцы виноваты в этой общей бойне. Виновато все человечество, еще не нашедшее других способов для решения международных споров. И если бы Толстой теперь встал из могилы и стал повторять общие формулы: убивать грех, люди братья, то и ему бы ответили: мы это знаем, но я, человек, к совести которого Вы обращаетесь, не хочу, чтобы мой немецкий брат жег, убивал и насиловал в моем отечестве. И немец скажет то же самое о своем русском и французском брате. И оба правы, и оба страшно виноваты. Правы потому, что не могут иначе защитить своих, виноваты потому, что не должны бы убивать и насиловать других. И когда начать искать источника этой трагедии, этой вины без отдельных виновников, то непременно придешь прежде всего к несовершенству общественного устройства, при котором народы слишком мало участвуют в решении таких вопросов и споров. А затем потянется вереница причин, устранять которые нужно будет упорно и долго по наступлении мира...

Так и по отношению к теперешней нашей разрухе обращаться к личной морали дельцов — недостаточно. Один Протопопов с его отсутствием государственного смысла, навязанный нам в руководители, наделал столько зла, что армии проповедников не справиться хотя бы только с одними моральными последствиями его деятельности. И я считаю, что теперь важно и нужно проводить в сознание общества мысли о более совершенных формах государственного устройства, чем проповеднические формулы.

Знаю, что многие думают иначе, и Толстой, например, человек гениальный и морально сильный, — считал, что центр тяжести в миллионах отдельных совестей, а не в учреждениях, и что нужно обращаться именно к проповеди, а не к сознанию необходимости более совершенных общественных форм. Об этом можно сказать очень много. Я ограничусь тем, что я в голую проповедь морали не верю, а значит и не могу быть "пророком" в том смысле, как Вы пишете, хотя, конечно, совершенно сочувствую некоторым Вашим мыслям.

С уважением

Вл. Короленко.

Написав это письмо и обратившись к Вашей подписи для адреса, вижу, что оно едва ли дойдет до Вас. Вы подписались два раза, и оба раза, несмотря на отличный почерк — Вашу подпись я не мог разобрать. Как будто Алеманов, но может быть и совсем не Алеманов (Алемавсов? Алемавский?)

Публикуется впервые. Печатается по оттиску в копировальной книге. На оттиске отметка Короленко: "К статье о войне".

Кто такой Алеманов — не выяснено.

280

Т. Н. ГАЛАПУРЕ

2 декабря 1916 г., Полтава

Многоуважаемый Терентий Николаевич.

Вы, верно, удивитесь, получив так поздно это письмо, которого, вероятно, перестали уже и ожидать (Вы мне писали в мае). Дело в том, что мне приходится писать много отзывов о присылаемых рукописях. Это большая работа, а если еще писать об одной и той же рукописи по два и по три раза, — то и совсем невозможная. К тому же я был (да и теперь) продолжительно нездоров, поэтому тогда ответить не мог. Отложил на некоторое время, которое и протянулось до сих пор.

Теперь, пересматривая письма, я опять прочел Ваше, и вижу, что хоть поздно, но ответить нужно.

Видите, в чем дело. Поощрение Л. Н. Толстого и его мнение, что у Вас есть дарование, — не доказывает ничего. Он был великий художник, но его суждения о произведениях начинающих писателей, особенно в последнее время — бывали ошибочны. Если он видел в них те взгляды (религиозно-христианские), которые разделял сам, то они ему нравились. Были случаи, что он рекомендовал авторов, а тот или другой журнал по его рекомендации печатал. Но все-таки ничего дальше не выходило. Один вред.

Я считаю, что Ваши стремления — хорошие. Ваша любознательность, любовь к литературе, восприимчивость к красоте ее и к правде — все это показывает, что Вы человек вообще способный и с хорошими стремлениями. Но это не значит непременно, что у Вас есть литературный талант и особенно поэтический. То, что Вы пишете о своем внутреннем инстинктивном стремлении к писанию, — нередко бывает ошибочным. Мне приходится часто читать в письмах авторов (самоучек и образованных) ссылку на это стремление, как на голос призвания, а Вы вот слыхали даже голос свыше. Я знаю пример, что человек, несмотря на мое откровенное предупреждение, — всю жизнь упорно писал и за двадцать пять лет добился этим упорством, что были напечатаны его два-три рассказца в плохоньких журналах. А всю жизнь себе и семье испортил, забросив свое скромное, простое дело. И тут вина не в отсутствии покровительства. Оно, пожалуй, и было, — но в отсутствии таланта.

Вы жалуетесь на то же. Но подумайте: я вот получаю множество рукописей и писем, подобных Вашему, и я отношусь к ним, пожалуй, несколько внимательнее многих других редакторов. Но могу ли я или кто бы то ни было не только читать и оценивать по совести (хотя, быть может, иногда и ошибочно), но еще по поводу каждой рукописи, которую признаю неподходящей, — становиться учителем стихосложения, критиковать подробно и учить авторов писать в надежде, что автор станет потом писать хорошо. Ясно, что это невозможно. Писателей-самоучек теперь множество.

И кроме того: талант есть редкий дар природы. Образование может доставить возможность все-таки писать и даже печатать, хоть и бесталанно. Но при отсутствии образования может вывести в литературу только этот редкий дар природы. Вы указываете на Ваши мысли и чувства при недостатке поэтической формы. Но в поэзии форма имеет огромное значение: можно чувствовать музыку и умиляться ею, но если у самого нет слуха, — то все-таки нельзя давать концертов. Стих — это та же музыка, только соединенная с словом, и для него нужен тоже природный слух, чутье гармонии и ритма. И тут все равно — кто пытается писать стихи: князь или крестьянин. Требование одно и то же, — дарование.

В конце Вашего письма есть просьба: Вы хотите пристать мне один маленький рассказ и хотите, чтобы я его прочел. Хорошо. Пришлите. Я прочту и скажу Вам свое мнение откровенно и честно. Вы кажетесь мне человеком хорошим, стоящим, быть может, на ошибочном пути. По первому Вашему стихотворению мне кажется, что у Вас настоящего дарования нет, и Вы принимаете за талант — свою любовь к литературе и охоту писать. Но, может, я и ошибаюсь (а может, ошибаетесь Вы). Итак, пришлите. Но помните, что рассчитывать на то, что на основании Ваших попыток кто-нибудь может совершить в Вашей жизни чудо, совершенно изменить ее, взять на себя роль того ювелира, который займется специально шлифовкой Вашего алмаза — дарования, — что рассчитывать на это нельзя. Вы говорите, — что у меня, наверное, тоже был покровитель. Не было совсем. И вообще — мнение, что в литературе необходимо покровительство, — пустяки. Многие считают, что благодаря моему покровительству Горький стал писателем. Это басня. Он стал писателем благодаря большому таланту. Я только прочитывал (да и то не все) его первые рассказы и откровенно говорил свое мнение. Это же я делаю для многих, готов сделать и для Вас, если опять пришлете.

Еще одно: Вы пишете, что высшая интеллигенция взяла литературу себе в привилегию. Что образование вообще есть, благодаря общественным условиям, — привилегия, — это верно. Но едва ли можно винить в этом сознательное стремление "высшей интеллигенции". Высшая интеллигенция насаждала школы и просвещение для народа, когда народ сам об этом не думал, а правительство не хотело. "Высшая интеллигенция" не помешала ни Горькому стать знаменитым писателем, ни крестьянам Сурикову¹ и Семенову² стать писателями средними.

Итак — не сердитесь, что я не отвечал так долго. Мне бывает трудно. Присылайте рассказ и будьте уверены, что я отвечу Вам по совести: может быть, резко, но правдиво. Считаю, что это моя обязанность — говорить неприкрашенную правду.

С уважением

Вл. Короленко.

Ко мне для личной беседы не приезжайте. Больше того, что можно сказать письменно, — я все равно не скажу.

Впервые опубликовано в книге А. Б. Дермана "Писатели из народа и В. Г. Короленко", Книгоспiлка, Харьков, 1924 г. Печатается по оттиску в копировальной книге. На оттиске имеется пометка Короленко: "К ст. о самоучках". В редакторской книге записано: "Самоучка-крестьянин. Прислал мне (в мае) стихи... Я ответил, что таланта нет, нет образов, стих слаб и однообразен. Автор прислал длинное возражение, в котором полемизирует против моего отзыва. Я не ответил. Но теперь, перечитав письмо на досуге, вижу, что человек хороший и ответить стоило. Очень типичное душевное состояние ложного призвания: автор слышал даже голос свыше: пиши! "Какой и зачем сверхъестественной силе нужно было так насмеяться надо мною?" Просит дозволения прислать еще рассказ. Отвечаю теперь, и если письмо его найдет, — то прочту".

¹ См. прим. к письму 239.

² Сергей Терентьевич Семенов (1868—1923) писатель-крестьянин, последователь Толстого, автор многих рассказов, повестей и пьес из деревенского быта.

281

А. М. ПЕШКОВУ (М. ГОРЬКОМУ)

9 февраля 1917 г. [Полтава].

Дорогой Алексей Максимович.

Думал я, думал и порешил вот как. Я рад бы был работать в одном деле с Вами, и имена, о которых Вы пишете, внушают мне уважение. Но — во-первых, при моем теперешнем состоянии, было бы с моей стороны слишком самоуверенно ручаться, что мое сотрудничество не останется фикцией. Я мог бы на этом и закончить, но мы знаем друг друга давно и настолько, чтобы не ограничиваться такой отпиской. Поэтому скажу вполне искренно. Если бы я был в Петербурге, то с самым душевным участием откликнулся бы на Ваш зов, постарался бы ознакомиться с начинанием Вашим и Ваших товарищей и внес бы в него ту долю своих согласий и разногласий, которая в конце концов определяет окончательный результат всякой, в том числе и газетной, группировки. Но я этого не могу. А без этого, — как же быть? Очень возможно, что мне и доведется когда-нибудь писать в "Луче". Но если это будет, пусть будет как простое сотрудничество, а не объявленное вперед участие в передовом отряде, выступающем перед публикой со знаменем газеты. Это не соответствовало бы истинному положению вещей. Фактически я в выработке будущей газеты участвовать не могу и, значит, не могу выступать одним из застрельщиков. Чем сплоченнее и однороднее этот первоначальный состав, тем легче и свободнее определяется окончательная физиономия будущего органа, без риска, что возникнут неожиданные разногласия. А ведь можно уважать и даже любить друг друга и все-таки не быть гарантированным от разногласий, особенно в такое бурное и "неожиданное" время, как наше.

Ну, вот, дорогой Алексей Максимович, я и сказал Вам все, что было нужно.

Не подумайте, что это отклик указаний моих товарищей¹. Я уже решил про себя, что Вам ответить, когда пришло письмо из Питера. Им кажется только, что газета еще не вполне закончила период самоопределения. Это, конечно, укрепило меня в моих мыслях: мое фиктивное участие в этом процессе только связало бы и Вас, и меня, и, может быть, связало бы напрасно.

Крепко жму руку и от души желаю успеха.

Ваш Вл. Короленко.

P. S. Еще по поводу одного места Вашего письма: едва ли возможно теперь демократическому органу отгородиться от социализма вообще. Да едва ли это и нужно. Но чем меньше газета будет втягиваться в подробности и мелочи партийной борьбы, — тем, конечно, лучше.

Публикуется впервые.

Настоящее письмо является ответом на приглашение Горького сотрудничать в газете "Луч", которая должна была выходить в Петербурге под редакцией М. В. Бернацкого (издание газеты "Луч" осуществлено не было).

¹ Видимо — по редакции "Русского богатства".

282

Н. В. СМИРНОВОЙ

2 марта 1917 г., Полтава

Многоуважаемая Нина Васильевна.

"В Тайге" я прочитал. Несколько запоздал с ответом: переписки много, кроме того, работа и прихварываю.

Буду опять ворчать. Вы все-таки не захотели придать Вашей рукописи "интеллигентный" вид. Прочтите опять мое прежнее письмо об этом и постарайтесь внимательнее присмотреться к тому, как пишутся (для печати) разговоры, когда употребляются красные (то есть новые) строки, и ради бога, — знаки, знаки! У Вас из всех знаков признается только точка, и ту Вы ставите кстати и не кстати, и, что всего ужаснее, после точки, как ни в чем не бывало, пишете маленькую строчную букву. И это даже в начале новой строки. Это уже вызывает досаду, следы которой, увы! — Вы увидите на Вашей рукописи в невольных излишних нажимах моего карандаша, а иногда и в нервных замечаниях на полях. Простите: я все еще не совсем здоров и нервничаю. Да и нужно Вам непременно отрешиться от этой внешнеграмматической неряшливости. Некоторые ошибки — не беда. Но такие грубые — недопустимы и очень вредят в редакциях.

Самый рассказ написан так, что виден некоторый успех. Замысел хорош и тонок, в исполнении есть достоинства, но много и недостатков. Ваша задача — нарисовать грубоватую суровость сибиряка. Мать — организация тонкая. У сына есть черты отца и матери. Он тоже не уважает нежности, но невольно тянется к ней. Тут нужна известная мера в тоне. У Вас слишком много нюансов, тончайших подробностей, относительно которых возникает сомнение — доступны ли они даже и этому мальчику, наследовавшему до известной степени более тонкую организацию матери. Кроме того, излишество таких подробностей напрасно затягивает рассказ, разжижая, а не усиливая впечатление. Если бы Вы еще поработали над этим, несколько сжали, устранили все лишнее, убавили немного сентиментальности и вообще сократили и сделали тон более подходящим к описываемой среде, то уже можно было бы попробовать отдать в большой журнал. Значит, поработайте еще и над изложением, и над внешностью рукописи, и пришлите мне опять. Может быть, дело выгорит с "Русскими записками". Я кое-где правил слог, но нужно еще Вам самим. При переписке (надоело небось?) оставляйте поля (на случай еще моих поправок). Поработать стоит: замысел хороший, и можно надеяться на успех.

Если рассказ попадет в "Русские записки", то Вы уже получите гонорар (не менее 100 рублей с печатного листа — 16 страниц). Но свои дела с редакцией "Сибирских записок" улаживайте уж как-нибудь сами¹. Он у Вас спрашивал: если, мол, Вам нужны деньги, то... Чего проще было ответить: "Да, хоть небольшой гонорар я получить желала бы. Мне нужно на книжки". Это так просто и ясно. Редакция их, правда, еще бедна, подписчиков мало, но Вы и требуете немного, а рассказ напечатан не из милости, а потому, что он им пригодился.

Очень досадно, что письмо мое пропало. Повторять его мне теперь трудно, да и не к чему: будем смотреть вперед, а не назад. Эх, Нина Васильевна: поучиться бы Вам, и прежде всего — грамоте, грамоте!

Желаю всего хорошего и среди этого всего — терпения.

Искренно уважающий

Вл. Короленко.

P. S. Имею еще добавить: нужно бы еще немного оттенить, что убийство самки оленя для охотника позор и что тут не только сентиментальность, но и сознание своего падения. Тон попроще, без оборотов, усиливающих сентиментальность. Рукопись посылаю ценной посылкой (через несколько дней; опасаюсь, что вследствие событий, происходящих теперь в России, могут происходить неаккуратности на почте).

Печатается по тексту журнала "Сибирские огни", 1922, кн. 4. В редакторской книге записано: "В тайге. Повесть Нины Вас. Смирновой. Успех... Замысел хороший, некоторая неуместная сентиментальность тона. Излишнее обилие оттенков. Отослал".

¹ В "Сибирских записках" был напечатан рассказ Смирновой "Пильщики".

283

ПРЕДСЕДАТЕЛЮ КОМИТЕТА
ОБЩЕСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ
Г. И. ПЕТРОВСКОМУ

28 марта [1917 г. Полтава].

Глубоко тронут приветом народного собрания. В свою очередь шлю привет знакомым и незнакомым друзьям, желаю, чтобы свет свободы осиял в далеком крае города и села, дальние наслеги и одинокие юрты. Счастливого пути возвращающимся.

Короленко.

Впервые опубликовано в "Вестнике Якутского комитета общественной безопасности" 7 апреля 1917 г. Печатается по черновику телеграммы, написанной Короленко на обороте нижеследующей телеграммы, полученной им из Якутска: "Дорогой Владимир Галактионович, народное собрание города Якутска приветствует в великие дни вас, воплотившего в себе совесть народа. Вы дали всему миру дивные произведения слова, в них воплотили вы всю красоту души вашей, вобравшей в себя холодную красоту края Якутского, где провели вы годы неволи. Пусть долгие, долгие годы еще длится Ваша жизнь, пусть сон бедного Макара станет явью и бедняк Макар увидит светлое царство на земле. По поручению комитета общественной безопасности председатель, депутат Петровский".

Григорий Иванович Петровский (род. в 1878 г.) — один из старейших социал-демократов большевиков. В ноябре 1914 года был арестован вместе с другими большевиками депутатами Государственной думы и сослан в Сибирь.

284

ЖУРИНУ

Март 1917 г. [Полтава].

Многоуважаемый господин Журин.

Вы пишете, что моя статья¹ о необходимости защиты родины и ее свободы от германского нашествия больно поразила Вашу совесть, и без того встревоженную происходящим. Вы думали: "пусть все лучшие русские люди, вплоть до Кропоткина ², изменят святым заветам братства, все-таки есть на кого опереться тем, чья совесть не может принять войны: учение Льва Толстого и Владимир Короленко, который только по цензурным условиям не может высказаться..."

Итак, по Вашему мнению, я изменил, под влиянием воинственного увлечения, самому себе и своим убеждениям. Какие же у Вас основания утверждать это? Какие основания причислять мои убеждения к тому кругу непротивленских идей, которые проповедывал Толстой во вторую половину своей деятельности (в величайшем из своих произведений "Война и мир" он, наоборот, проводит ярко противленческие идеи по вопросу о защите родины от чужеземного нашествия)?

Если Вы читали мой рассказ, который называется "Сказание о Флоре и Менахеме"³, помещенный в третьем томе моих "Очерков и рассказов" и в четвертом томе полного собрания сочинений издания "Нивы", то Вы должны бы видеть, что я с самого начала моей литературной деятельности стоял на точке зрения резко противоположной толстовскому взгляду на эти вопросы и, значит, изменить им не мог. Там, между прочим, есть такое место: иудеи под влиянием малодушных уговоров своих первосвященников еще раз смиряются перед все растущим насилием римлян. Только отряд идумеев со своим вождем проходит гордо между римлянами, как лев между собаками. Римляне сторонятся, а молодые галилеяне, сверкая копьями, смотрят на римлян бесстрашными глазами, готовые к борьбе. И когда они проходят мимо римского лагеря, то старый Авл Катулл, бывший начальник тысячи, разжалованный Флором за призывы к умеренности и справедливости, кричит им вслед:

— Привет сильным, уважение сыну Иегуды!

Авл в своем лагере стоял против насилия и упрекал Флора, и он же приветствует мужественное сопротивление идумеев. Вот мой взгляд на этот вопрос. Любовь к справедливости приветствует сопротивление явному насилию. И этому своему взгляду я не изменил ни разу, ни в беллетристических, ни в публицистических статьях.

Я думаю, верю, убежден, что в идеальном образе человека, по которому должна отливаться совершенствующаяся человеческая порода, — негодование и гнев против насилия и всегдашняя готовность отдать жизнь на защиту своего достоинства, независимости и свободы — должны занимать нормальное место. И когда я мечтаю, что со временем насилие всякого рода исчезнет и народы, как и отдельные люди, станут братьями, то я жду этого от усовершенствования общественных отношений, которые устранят прежде всего насилие. Но человеческий тип, который создается в результате периода борьбы за правду, будет не смиренная овца, которую всякий насильник, если бы он явился, мог бы гнать куда угодно, а именно человек, в душе которого мужество не угашено рабским смирением, а только находит другие применения, потому что насилие уже исчезло из взаимных человеческих отношений. И если это будет когда-нибудь достигнуто, то, оглядываясь на пройденный путь и видя на нем исчезнувшие уже тени насильников и защитников правды и свободы, противопоставлявших насилию силу, — наши дальние потомки, как тысяченачальник Авл, скажут: "Привет смелым и в прошлом".

Я привожу это, как показатель моего отношения к этому вопросу вообще. Оно определилось сразу и с тех пор не менялось. Это не значит, что я не признаю других мотивов в человеческих отношениях и не ценю человеческого братства. Но "царство небесное нудится", а царство будущей любви и братства добывается разнообразными средствами, и одно из них борьба. С сердечной болью должен признать также, что пример Флора и Иегуды не могу приложить целиком к настоящей борьбе.

Полностью публикуется впервые. Печатается по черновику, на котором Короленко сделана пометка карандашом: "Толстовцу". Точная дата не установлена.

¹ "Родина в опасности" ("Русские ведомости", 14 марта 1917 г.).

² Петр Алексеевич Кропоткин (1842—1921) — ученый и революционер, анархист.

³ "Сказание о Флоре, Агриппе и Менахеме, сыне Иегуды" (см. 2 том наст. собр. соч.).

285

С. Д. ПРОТОПОПОВУ

1/14 апреля 1917 г. [Полтава].

Дорогой Сергей Дмитриевич.

Только теперь отвечаю на Ваше письмо от 16 марта. События бегут, не дают сосредоточиться и оглянуться. Писем и, что всего хуже, — телеграмм получаю массу, не успеваю отвечать. Местная жизнь тоже задевает. Порой приходится выступать публично. Мне всего интереснее говорить с простыми людьми. Недавно говорил на митинге на одной из темных окраин города, откуда во все тревожные дни грозит выползти погром. Аудитория была внимательная. Я выбрал взглядом два-три лица с особенно малокультурными чертами и говорил так, как будто есть только они. И это меня завлекало. Когда я видел внимание, а потом и интерес, любопытство и признаки согласия по мере продолжения, — то это возбуждало мысль и воображение. Теперь работаю над популярной брошюркой¹ для народа, в которой показываю, как последний Романов разрушал и разрушил самодержавного идола (выражения другие). — Много и у нас неслаженного и шероховатого. Много выползает мелкого, самолюбивого, честолюбивого, демагогического. Но в общем дело наладится. При всех несовершенствах и противоречиях — крайние партии все-таки организовали массу, и теперь она — не человеческая пыль, а масса, пронизанная по разным направлениям организацией и сознательными стремлениями. Это значит много, и это заслуга.

Часто чувствую старость... Выступать приходится много реже и меньше, чем в 1905/6 году. Поздних ночных прений избегаю. Дома у нас благополучно. Захворала тетя, и боялись, что серьезно. Но теперь поправляется. Авдотья Семеновна лечится. Наташа ходит со мной на все собрания, куда хожу я. Внучка растет потихоньку и щебечет себе под общественные громы. Это вносит особую ноту в нашу жизнь, на этом отдыхаешь.

Крепко жму руку. Наши кланяются вам обоим.

Ваш Вл. Короленко.

Полностью публикуется впервые.

¹ "Падение царской власти (Речь простым людям о событиях в России)", напечатана в "Русских ведомостях" 2—4 мая 1917 г.

286

М. А. КУДЕЛЬСКОЙ

15/28 апреля 1917 г. [Полтава].

...Что касается той ужасной свалки, которая теперь происходит, то, конечно, она именно ужасна. Но разве Вы не знали, что это бывало много раз. Тридцатилетняя война¹ обратила чуть не всю Европу в пустыню, и, однако, никто не отрицает, что и тогда и после в (человечестве было не одно зверство, но и проявления высоких стремлений, и сквозь дым и кровь вошли в жизнь и скристаллизовались идеи реформации. Возможно, что и теперь сквозь дым и кровь пробьются ростки, которыми преобразится на огромном пространстве вся жизнь. Разве Вы не видите, что наряду с величайшей войной идет и величайший протест против войны? Он не смог остановить свалки, и она разразилась еще раз, но то огромное движение протеста против нее, даже при невозможности на этот раз от нее устраниться и не принять в ней участия — является предвестием, что этому общему и длительному преступлению народов будет все-таки положен конец. Ведь если оценивать жизнь односторонне только такими мерками, то и после внимательного чтения мрачных страниц истории следует пустить себе пулю в лоб.

Простите несколько ворчливый тон этого письма. Я тоже устал. Следует все-таки помнить, что после степного пожара опять зеленеют травы, а за погибшими людьми идут новые поколения с своими правами на жизнь. Это — такой же факт, как и смерть. Об нем также следует помнить, как и о ней.

Публикуется впервые. Печатается по отрывку письма, занесенному Короленко в дневник под 15 апреля 1917 года.

¹ Война в Европе 1618—1648 годов.

287

ПРЕДСЕДАТЕЛЮ
POВЕНСКОГО ГОРОДСКОГО
ИСПОЛНИТЕЛЬНОГО КОМИТЕТА

17/30 мая 1917 г.

Уважаемый господин председатель.

Я глубоко тронут честью, оказанной мне самоуправлением города, который я считаю родным. С Ровно вообще связаны для меня яркие воспоминания юности¹, и многие из них приурочены к Шоссейной, впоследствии Романовской улице, ныне по постановлению городской думы названной моим именем.

В качестве слабого напоминания о моей признательности за это почетное внимание, — посылаю на днях полное издание моих сочинений, а также последние (третий и четвертый) тома "Очерков и рассказов" в издании "Русских записок". Буду присылать также в дар общественной библиотеке все, что еще выйдет впоследствии.

Прошу принять уверение в моем уважении.

Вл. Короленко.

Публикуется впервые. Печатается по копии, хранящейся в архиве Короленко. Настоящее письмо написано в ответ на извещение о переименовании Романовской улицы в Ровно в улицу Короленко.

¹ См. в 5 томе наст. собр. соч. первую книгу "Истории моего современника".

288

Т. Н. ГАЛАПУРЕ

3/16 декабря 1917 г. [Полтава].

Многоуважаемый Терентий Николаевич.

Я раз Вам писал о том, что послал письмо к Ивану Ивановичу Горбунову¹ ("Посредник"), чтобы узнать, продолжается ли его издательство. Ответа долго не получал. Послал второе письмо, уже заказное, но опять ответа долго не было. Наконец вчера получил от него письмо, которое и прилагаю. Как увидите, оно очень неразборчиво, но то, что нужно, я подчеркнул, и Вы разберете. Из этого Вы можете заключить, что я вовсе не обиделся. Просто мне очень трудно в таких случаях посредничать. Писать приходится много по поводу рукописей, а когда еще возьмешь на себя посредничество, то вот так и выходит: то письмо пропадет, то долго не отвечают по уважительным причинам, а другая сторона тоже обижается или приписывает мое молчание обиде. Мне, значит, пришлось бы писать Вам чуть не через неделю: ответа еще не получил.

Ну, вот теперь мое посредничество пришло к некоторому результату. Я от себя отошлю те рукописи, которые у меня, а Вы отошлите ту, которая у Вас. Как видите, Ив. Ив. Горбунов-Посадов обещает Вам ответить и даже, если понадобится, взять на себя пристроить рукопись в другом месте. Значит, теперь сноситесь с ним прямо. Мое мнение Вы знаете: я далеко не уверен, что писательство есть настоящее Ваше призвание. Буду рад, если ошибся, но считаю нужным предостеречь Вас: будьте осмотрительны и не сжигайте своих кораблей, — может, придется искать других пристаней.

Свое мнение об очерке "Грозною ночью" я уже Вам писал. Теперь скажет свое мнение и Иван Иванович. Он написан сжатее первого Вашего рассказа, и это его преимущество. Но, повторяю, он какой-то все-таки недоделанный. Природа описана недурно, люди — недорисованные общие фигуры, пригодные для нравоучительных целей, но не обладающие собственной индивидуальной жизнью. Особенность художественного дарования — несколько черточек делают человека живым.

Что касается публицистических статей, то... не знаю, посылать ли их Горбунову. Не стану диспутировать, в чем я с Вами не согласен. У писателей-самоучек из народа есть одна черта: они думают, что уже самое их положение — "из народа" делает их мнения интересными. Точно они приходят рассказать людям о совершенно неизвестной стране, где "не бывала нога европейца". Но ведь это ошибка. "Писателю из народа" так же нужно знать, что уже писано по этому вопросу, как и "писателям не из народа". Или уж тогда ограничиться живым изложением ярких конкретных наблюдений и фактов. В Ваших писаниях сквозит некоторое высокомерие: о мужицком деле что могут сказать "писатели не из народа". А между тем никто еще не описывал народную жизнь лучше дворянина Тургенева, или разночинца Успенского, или графа Толстого. И о вопросах земли сказано много умного экономистами, никогда не ходившими за плугом.

Вы ошибаетесь также, думая, что для меня было неожиданно то, что у нас случилось, в большей степени, чем для Вас, и что я, как увлекшийся мальчик, готов отречься от всей своей жизни. И Ваш рецепт "пороть еще сто лет" тоже не обладает никакой новизной... В конце концов — публицистические статьи я лучше к Ивану Ивановичу не пошлю. Пусть дело начинается с беллетристики. А там, если завяжутся сношения, пробуйте сами провести и публицистику.

Желаю всего хорошего.

Вл. Короленко.

Значит, отсылаю к Ивану Ивановичу "Грозною ночью", а Вы пошлите другой рассказ. В письме прибавьте, что Вы тот автор, о котором я ему писал. Очень длинных писем не пишите. Рукописи пусть сами говорят за себя.

Полностью публикуется впервые. Печатается по оттиску в копировальной книге. На оттиске имеется пометка Короленко: "Писатель из народа". "К статье".

¹ И. И. Горбунов-Посадов (1864—1940) — писатель, единомышленник Толстого, с 1897 года заведовал издательством "Посредник".

289

Н. В. ЛЯХОВИЧ

21 марта/3 апреля 1918 г. [Полтава].

Дорогая Наталочка.

Соничка¹ опять было прихворнула. Были признаки легкой ангины, желудок (немного) и температура до 38,6. Сегодня утром уже только 37 (вчера было утром 37,8). Пришлось опять дать касторку, и Соничка, можно сказать, отличилась. "Дека сяма, съёзецки". И, несмотря на гримасы и видимое отвращение, сама выпила в три приема три ложки касторки! Девица с норовом, но и с характером! Сейчас весело щебечет.

Доклад твоего супруга в думе о зверствах, производимых вступившими в город украинцами, произвел огромное впечатление. Молодец Костя! Ему говорили, что это опасно и для него, и вообще. Но доклад был напечатан в "Свободной мысли" вместе с моей статьей². Правду сказать, мы ждали репрессий для газеты. Но — номер быстро разошелся в количестве восьми с половиной тысяч и разошелся бы больше, но нельзя было больше напечатать, а сегодня появился ответ офицера украинца, написанный очень страстно (в виде ответа В. Г. Короленку), но обещающий сделать все для прекращения мести. Озаглавлено: "Стыдно и нам". Таким образом, смелый шаг Кости, по-видимому, произвел наилучшее действие, и надо надеяться, что зверства будут прекращены.

23 марта/5 апреля.

Вчера газета закрыта. Украинцы разъярены. Какой-то П. Макаренко ("член Центральной рады и академик", — последнее, кажется, самозванство) написал возражение мне, не очень грамотное и скверное, на которое я сегодня ему отвечаю³. Я рад, что спор перешел ко мне и отвлекся от Кости. Зверства, кажется, затихают все-таки.

20 марта (2 апреля) в губернском земстве был банкет в честь немецкого штаба. Сошел довольно жалко, и краткий отчет о нем, чисто фактический, опять вызвал неудовольствие, хотя он совершенно правдив. Оказалось, — во-первых, что не допустили на хоры публику, а во-вторых, что в списке приглашенных значительное место занимают "бывшие", начиная с бывшего губернатора Молова и управляющего его канцелярией. — Сегодня вышла уже вместо "Свободной мысли" — "Наша мысль".

28 марта/10 апреля.

Не писал почти неделю: не было надежды переслать. Теперь надежда является. В городе успокоилось. Кажется, и отдельные случаи гнусных истязаний в Виленском училище прекратились⁴. Одно время мне и Косте присылали, как в 1906 году, анонимные угрозы, и даже два раза предупреждали, что компания истязателей решила расправиться и со мной и советовали настойчиво — скрыться. Я, конечно, не скрылся, и оба мы с Костей вели себя, как всегда, тем более, что эти негодяи, если у них и было такое намерение, — наверно не решились бы: представители самоуправления резко протестовали против всех этих безобразий, а мои статьи читались солдатами и вызывали сочувствие. Мне об этом сообщили офицеры. Наоборот, статья "академика" Макаренка против меня вызывает в большинстве негодование. Теперь богдановцы ушли: вообще же — если я и считал одно время предостережения довольно основательными, то теперь уже всякая опасность прошла. Не беспокойся и ты.

Сонька опять было прихворнула (я об этом уже писал). Теперь уже гуляет по саду и радуется "цитоцькам". Я здоровею: работаю ежедневно с большим наслаждением. Нервы окрепли настолько, что даже в тот день, когда ко мне прибежала взволнованная женщина, со слезами упрашивая скрыться, — я не перервал работу⁵.Теперь вчерне написано (вернее "продиктовано") около восьми печатных листов⁶. Диктование страшно облегчает работу, и я еще никогда не сделал так много в такое время. — Остальные тоже довольно здоровы. — Крепко обнимаю тебя.

Твой Вл. Короленко.

Публикуется впервые.

¹ Соничка Ляхович — внучка Короленко.

² Статья Короленко "Грех и стыд" была напечатана в Полтавской газете "Свободная мысль" 2 апреля 1918 года.

³ "Письмо в редакцию" напечатано в газете "Наша мысль" (переименованная "Свободная мысль") No 10.

⁴ В здании б. духовной семинарии одно время помещалось эвакуированное из Вильно юнкерское училище, затем — украинский штаб. Сюда доставляли арестованных — русских и евреев, над которыми кучка украинских националистов-офицеров производила издевательства и истязания.

⁵ Незнакомая Короленко женщина сообщила ему, что его имя стоит в списке приговоренных украинским штабом к смерти.

⁶ "Истории моего современника".

290

С. А. БОГДАНОВИЧ

14/27 мая 1918 г., Полтава.

Милая моя Сонюшка.

Получил с большим удовольствием твое письмецо и стихи. Исполняю твое желание и пишу, что думаю по поводу стихов.

Литературная способность у тебя, по моему мнению, несомненно есть. Литературная способность — это желание и умение выражать на бумаге черными значками свои чувства, мысли и настроения так, чтобы они становились ощутительны и понятны другим. При этом бывает, что у человека есть и мысли, и чувства, но желания их выразить на бумаге нет. Ярким примером этого служил твой дедушка¹: очень богатое содержание — и никакого желания писать. Бывает и другое: довольно бедное содержание — и положительная литературная способность, порой прямо очень яркая. Наверно ты встречала и таких. Теперь, вот видишь, дорогая Сонюшка, — к чему я это веду. Способность к поэтическому творчеству у тебя есть. То настроение, которое ты хотела выразить, — вылилось в стихах, и я сразу же почувствовал мою давнюю маленькую приятельницу и ее теперешнее душевное состояние. И мне теперь очень любопытно, что будет дальше.

А дальше нужно, чтобы содержание росло вместе с тобой. По мере того как ты будешь вырастать, как будет углубляться твоя мысль и твои чувства, должна параллельно расти и поэтическая сила. Тебе предстоит еще много новых мыслей и новых чувств. Пусть они будут для тебя значительны и важны сами по себе. Не вгоняй их в одно определенное русло, не подчиняй определенной задаче служить только поэзии. Раз сами по себе они станут интересны, честны, значительны, — это неизбежно отразится и на их поэтическом выражении. Раз они будут своеобразны и оригинальны — они найдут такую же форму. Сохрани бог гнаться за оригинальностью формы вне зависимости от содержания. Я от всей души желаю тебе стать хорошим и по возможности глубоким человеком, тогда еще детские ростки дарования будут становиться все значительнее... Надеюсь, дорогая моя Сонюшка, ты меня понимаешь. Я тебе говорю все, что думаю. Очень рад, что у тебя проснулась в душе поэтическая струнка, не сомневаюсь в ее присутствии, жду ее роста от твоего собственного душевного роста. Становись умным, хорошим человеком, ищи правды в чувстве и жизни, и дай тебе бог удачи.

Все наши кланяются и целуют тебя. Твоей маленькой тезке² я передал твой поцелуй. Авдотья Семеновна благодарит тебя за память.

Твой Вл. Короленко.

Публикуется впервые. Печатается по оттиску в копировальной книге. Датируется на основании отметки в записной книжке об отсылке письма.

Софья Ангеловна Богданович (род. в 1900 г.) — дочь А. И. и Т. А. Богданович.

¹ Н. Ф. Анненский.

² Внучка Короленко.

291

В РЕДАКЦИЮ ГАЗЕТЫ "НАША ЖИЗНЬ"

6/19 июля 1918 г., Полтава.

Милостивый государь,
гражданин редактор.

В местных газетах я прочел известие о тех предположениях, которые некоторыми кружками и учреждениями связываются с шестидесятипятилетием¹ со дня моего рождения и сорокалетием моей литературной работы. При этом в одной газете было сказано, что проекты будут предложены на мое обсуждение, чтобы согласовать их с моими пожеланиями.

Если говорить о моих желаниях, то самое искреннее из них состояло бы в том, чтобы никакого юбилея в этот несчастный для нашей родины год² не было. Настроение далеко не соответствует какому бы то ни было торжеству. Я понимаю, конечно, что писатель отдает в известной мере себя и свои творения в распоряжение общества, и мое желание решающего значения иметь не может. Я глубоко тронут добрым отношением инициаторов юбилея ко мне и к основным идеям моей работы, но прошу все-таки, во внимание моего настроения и состояния здоровья, — простить меня, если я уклонюсь от какого бы то ни было участия в предстоящих собраниях. К тому же я далеко не уверен, что в этот день мне придется быть в Полтаве.

Прошу принять уверение в моем уважении.

Вл. Короленко.

Публикуется по вырезке из полтавской газеты "Наша жизнь", No 38.

¹ В газете ошибочно напечатано — шестидесятилетием.

² Украина была оккупирована немецкими и украинскими войсками (Центральная рада).

292

С. В. КОРОЛЕНКО

18/31 июля 1918 г. [Полтава].

Дорогая Сонюшка.

Пишу наскоро несколько слов, так как у меня сидит господин, сегодня уезжающий в Москву.

Мне не хотелось бы огорчать тебя, да собственно так уже особенно огорчаться и преждевременно, но у нас новости неприятные: Костя¹ арестован. "Нашу жизнь" закрыли, вместо нее вышла другая газета ("Свободная жизнь"), редактором подписался Костя. Ее с первого же номера закрыли, а Костю арестовали. Распоряжение немецкое, но рука явно — Ноги². Первоначальный повод — перепечатка воззвания забастовочного комитета. Но теперь это отпало и выдвигается обвинение — будто бы он сам член забастовочного комитета. Это совершенная ложь, но его держат, собираются судить.

Тебе тоже пришла бумага от "Этапной комендатуры германского военного суда"³. Тебя вызывают в канцелярию, суда (Колонийская, No 1, епархиальное училище) на 2 августа. "Неявка штрафуется". Как видишь, немцы не шутят. Ну, да не так уж чорт страшен.

После первого твоего письмеца (от 11-го) — более ни слова. Беспокоимся. У нас все остальное благополучно. Юбилей прошел тоже благополучно. Я не думал присутствовать, но случилось так, что мы с мамой все-таки поехали по приглашению и я сказал несколько слов.

Девочка здорова. Наташа⁴ "ходит на свидания".

Обнимаю тебя и всех. И ждем тебя, и думается, — как бы и тебе Нога не удружил немецкими руками.

Кончаю. Еще привет всем.

Твой Вл. Короленко.

Тебе, Соня, разрешение выдано до 1 августа и вызывают на 2-е. Если не запасешься "законной причиной" (болезнь или невозможность проезда), то оштрафуют (может быть, сильно).

Где Григорьев? В Москве уже или в Сочи?

Публикуется впервые. Письмо адресовано в Москву, куда С. В. Короленко уехала по литературным делам отца.

¹ К. И. Ляхович.

² Нога был помощником "губерниального" старосты в период гетманщины.

³ С. В. Короленко привлекалась германским военным судом как редактор газеты "Наша жизнь". Назначенный уже суд над С. В. Короленко не состоялся: произошла германская революция.

⁴ Н. В. Короленко-Ляхович.

293

А. С. КОРОЛЕНКО

2/75 января 1919 г., Полтава.

Дорогая моя, милая Дунюшка.

Сегодня, кажется, вступают большевики. Петлюровцы Полтаву сдают без боя. Дома все благополучно.

3/16 января.

Вчера спросил на почте: письма не идут. Поэтому я это письмо вскрыл и хочу прибавить еще несколько слов, так как мне очень нужно теперь хоть заочно поговорить с гобой.

Минута для меня трудная. Большевики не пришли еще. Петлюровцы не совсем ушли. Часть осталась, в том числе остался военно-полевой суд. Они тут заседают в Grand Hotel'e и очень часто казнят. В том же Grand Hotel'e заседает военно-полевой суд. Между прочим, арестовали полусумасшедшую Чижевскую (помнишь — раз приходила, чтобы я написал, как все ее обижают. Потом пошла к большевикам). Нам сообщили, что ей грозит расстрел. Все это происходит на виду у всех. Людей держат арестованными в номере гостиницы, потом судят в другом номере, потом уводят в третий и там пристреливают. Люди совсем озверели. Пашенька¹ немного знала Чижевскую по "красному кресту". Она пошла в Grand Hotel, говорила с председателем (Римским-Корсаковым) и другими, привлекла и мое имя, и Чижевскую ей удалось спасти. Ее отпустили вчера, после того как говорил с ними и я. Но мы узнали, что там есть еще студент из Москвы², большевик, почти обреченный. Пашенька не могла примириться с этой мыслью. Вчера я опять поехал в Grand Hotel и добился обещания, что меня допустят... защитником. Да, дорогая моя, милая моя Дунюшка, вот в какую историю пришлось мне неожиданно влопаться. Вчера приехал ко мне Ивасенко, председатель "красного креста" (утвержденного правительством не очень давно) и сообщил, что Балбачан (главнокомандующий петлюровской армией) согласился допустить меня защитником. Ты поймешь мое вчерашнее нервное состояние. Но я все-таки поздоровел, вчера на всякий случай принял veronal, проспался и проснулся со свежей головой. Знаю, что им сказать, и не теряю надежды. А сейчас Костя видел Балбачана, говорил с ним, и Наташа передает, что тот отнесся по-человечески. Я хочу сказать им, что пора обеим сторонам подумать, что зверства с обеих сторон достаточно, что можно быть противниками, можно даже стоять друг против друга в открытом бою, но не душить и не стрелять уже обезоруженных противников...³

Вот я поговорил с тобою и хотя не знаю, прочтешь ли ты даже эти строки и когда прочтешь; но мне уже стало легче. Авось удастся положить маленькое начало задуманному нами кружку, цель которого борьба с озверением. Если бы удалось на этот раз, это дало бы возможность продолжать и при большевиках.

Ну, опять до свидания или до следующего письма. Обнимаю крепко.

Твой Вл. Короленко.

Публикуется впервые. Письмо адресовано в Одессу, откуда А. С. Короленко не имела возможности выехать в Полтаву, так как между Одессой и Полтавой в то время проходила линия фронта.

¹ П. С. Ивановская.

² Студент Машенжинов.

³ Выступать защитником Короленко не пришлось, так как, вопреки обещанию, Машенжинов был расстрелян.

294

А. С. КОРОЛЕНКО

26 февраля/11 марта 1919 г. [Полтава].

Этот листок только тебе.

Дорогая моя, любимая женушка, Душа моя, милая моя, как я по тебе уже соскучился и как мечтаю о том времени, когда наконец обниму тебя. Порой это доходит почти до физического ощущения. Я начинаю как-то по-особенному чувствовать тебя. Дорогая моя, как я, старый дурак, люблю тебя, — ты едва ли даже представляешь.

Родионов¹ (ваш посланный) говорит, что ты хотя и прихворнула, но вид имеешь хороший. Значит, пребывание в Батылимане оказало хорошее действие. Но все-таки, Дунюшка, вот моя просьба: если ты хоть немного, хоть чуточку любишь меня и нас всех, пожалуйста, исполни ее. Сходи к хорошему доктору. Воспользуйся тем, что ты теперь в Одессе. Ведь другие нарочно для этого приезжают. Пожалуйста, Дунюшка! Помни, что это будет один из первых моих вопросов при свидании, и я буду очень, очень огорчен, если тебе придется сказать: у докторов не была. Нужно не просто сходить, а полечиться основательно и узнать, что у тебя за недомогания. Помни, что этой просьбе я придаю особое значение, и если ты ее не исполнишь, то я увижу в этом нечто более огорчительное для меня, чем простое невнимание к своему здоровью. Дунюшка, не огорчай тоскующего супруга.

Такая долгая разлука у нас давно не бывала, и я теперь думал много о нашей жизни. Не могу даже понять, как это порой мы раздражались друг на друга, вздорили! Думаешь себе: господи, как мы не умеем ценить привычной радости! Нужно, чтобы она отошла, — только тогда оценишь. Теперь я это так сильно чувствую! Мне кажется: вот, когда моя Душа приедет, я начну за ней ухаживать с таким же чувством, как когда-то в молодости. Эх, Дунюшка!

Ну, разнежился, старый дурачина. Давай теперь о другом. Любочка² посылает Мане³ рублей, кажется, 300. Говорит, что это для разных надобностей третьих лиц. Но все же, я думаю, что и это лишнее. Ведь у тебя хватит денег? И неужели Маня стала бы стесняться? Она, бедняга, потеряла столько времени и, главное, оказала такую услугу, что было бы слишком невеликодушно с ее стороны вести с нами счеты и стесняться.

В Одессе живет, ты знаешь, Анна Ивановна Цомакион⁴ и Владимир (Казимирович) Туцевич⁵. Может быть, ты бы повидалась? Последний адрес Анны Ивановны (прошлогодний): Княжеская ул., д. 25, кв. 15. Адрес Володи Туцевича: Пироговская ул., д. 19, кв. 13. — Передай от меня поклоны Цомакионам и Туцевичам (Елизавете Ильинишне⁶, Владимирам — отцу и сыну — и Ксении⁷).

Ну, заканчиваю письмо крепким хотя и мысленным поцелуем. Твой

Владимир Короленко.

Разумеется, не торопись с отъездом, — подожди до безопасных дорог. Вообще не рискуй...

Между прочим — я теперь почетный председатель Лиги спасения детей. Главная теперь задача — помощь вымирающим детям Москвы и Петрограда. Очень деятелен Дмитрий Осипович⁸. Удалось уже при помощи Центросоюза, кооперативов и здешнего сельскохозяйственного общества отправить целый поезд (32 вагона) с продовольствием в Москву на имя Лиги. Скоро посылаем другой. Думаем об эвакуации детей.

Публикуется впервые. Настоящее письмо было отправлено с нарочным, присланным к Короленко женой из Одессы.

¹ Т. Ф. Родионов — нарочный, привезший письмо из Одессы.

² Л. Л. Кривинская.

³ М. Л. Кривинская была в Одессе вместе с А. С. Короленко.

⁴ А. И. Цомакион — близкая знакомая Короленко по Н.-Новгороду.

³ В. К. Туцевич — двоюродный брат Короленко.

⁶ Жена В. К. Туцевича.

⁷ Дочь В. К. Туцевича.

⁸ Д. О. Ярошевич.

295

В. Ю. КОРОЛЕНКО

12/25 июля 1919 г., Полтава.

Дорогой Володя.

...Не знаю, читал ли ты, что твой престарелый дядя выдержал налет бандитов и даже — прямую физическую борьбу. Было это 29 июня в 11 часов по новому времени (то есть почти засветло). Во время суетни с эвакуацией совет защиты детей обратился к Лиге¹ с предложением — взять на себя заботу о детских колониях, для чего нам оставили два миллиона. Все это делалось наспех, и два миллиона, полученные из казначейства ночью, были мне доставлены утром. Все это не осталось в секрете, и к вечеру явились двое с револьверами. Один остался со мной в коридоре, другой вошел в переднюю и сделал "для страха" выстрел. Увидев, в чем дело, я кинулся в переднюю и быстро схватил бандита за руку с револьвером. Дуня и Наташа кинулись мне на помощь. Во время борьбы последовал другой выстрел. По-видимому, он назначал его мне, но мне с помощницами удалось отвернуть руку — и пуля попала в дверь. Другой в это время мог бы перестрелять нас, но, по-видимому, он сообразил, что это бесцельно: выстрелы могли уже привлечь внимание, и денег унести все равно бы не удалось, тем более, что Соня, выскочив в окно, унесла чемоданчик к соседям. Посему разбойники (по-видимому, совершенно неопытные) поторопились убежать... Конечно, следующие дни мне пришлось расплачиваться за эту "победу" обострением сердечной болезни... Теперь, разумеется, деньги уже переданы в правление Лиги и помещены в безопасном месте. Я, конечно, ни за что бы не согласился на такие примитивные способы передачи таких сумм, но действовала тут молодежь и от совета, и от Лиги... Ну, хорошо все, что хорошо кончается.

Все наши шлют тебе привет. Благополучно кончилось и у Верочки². Мне очень досадно только, что она не воспользовалась случаем отдохнуть и подправить Котика ³ у нас...

Обнимаю тебя. Будь здоров.

Твой Вл. Короленко.

Публикуется впервые.

Владимир Юлианович Короленко (1880—1938) — сын Юлиана Галактионовича, московский адвокат.

¹ "Лига спасения детей", почетным председателем которой был В. Г. Короленко. Эта общественная организация была основана в октябре 1918 года.

² В. Н. Лихачева, племянница Короленко.

³ Сын В. Н. Лихачевой.

296

Н. В. ЛЯХОВИЧ

4/17 октября 1919 г., Санатория д-ра Яковенко.

Дорогая Наталочка (а может быть, и Костя).

Мы — на отлете. Засиделись у Яковенков: сначала задерживала моя работа, которая двигалась очень медленно. Было тут и нездоровье. Не то, чтобы что-нибудь особенное, а именно прежнее: только тут я понял, как глубоко засела моя сердечная усталость. Уже в Полтаве я чувствовал, что короткий отдых, например ночь — меня не восстановляет. Здесь обрадовался воздуху и простору, лесам и горам — и стал ходить много. После этого почувствовал, что усталость не уходит. Наутро после сна — ноги точно не свои. Между тем сердце — как будто в порядке. Оказывается — это результат сердечного утомления, долго накоплявшегося. Сам Яковенко больше года находился в таком же положении. Теперь после основательного отдыха — летает по горам как ни в чем не бывало. Я на время прекратил почти совсем хождение: позволял себе только по коридорам и балконам. Результаты хорошие: изменилась походка, окреп голос, кончил работу. Чувствую себя с каждым днем лучше и уже стал опять выходить, умеренно, но без признаков даже одышки. Чувствую, что мне необходим более длительный отдых, и тогда, может быть, верну еще многое. Мама тоже начала поправляться и немножко даже полнеть.

Осень была удивительная. До самого октября было тепло, а по временам даже жарко. Спали мы с открытым окном. Только 27 октября¹ явился первый пасмурный и холодноватый день, потом с перемежками дожди и холода, но не большие. С неделю назад начали по-осеннему желтеть листья. Мы было уже наметили сегодняшний день (4 октября) — днем своего отъезда. Но... помешала нам "политическая ситуация". Появились банды. Яреськи заняты добровольческими отрядами, охраняющими мост. До нас сюда проникают разъезды. Говорят, — это от Хорола идут какие-то разбитые банды или отряды большевиков. На Сорочинцы, по слухам, налетел какой-то 2-й полк, загадочной ориентации: черное знамя с надписью: смерть "буржуям и жидам". Помнится, такой уже был при большевиках в Полтаве. Одно время он стоял у Окружного суда, потом — его назначили большевики на фронт, он весь дезертировал, и одно время ждали с его стороны нападения на Полтаву. Теперь тоже его "ориентация" какая-то невыясненная. Называют себя анархистами. Убили в Сорочинцах одного еврея и, говорят, — Малинку². Но сплошного погрома не было и даже... расплачивались за продукты! Теперь все еще — несколько тревожно, и поезда пока не ходят. Значит — поневоле застрянем. Кажется, — это только "авантюра", и дня через три успокоится. Но вчера с утра была слышна канонада.

Жилось нам тут хорошо. Хозяева очень милые. Нина Дмитриевна, жена молодого Яковенко, хорошая певица, настоящая артистка. Приходит еще из Яресек скрипач, и по вечерам у нас настоящие концерты. Мы с большим удовольствием слушаем игру и пение.

О Полтаве уже соскучились... Известия редки и мало. Как-то они там живут? До сих пор — сведения приходили успокоительные: вы знаете уже, что Надин³ муж приехал в Полтаву...

Это письмо пошлем уже из Полтавы, и его получение Вами будет означать, что политические облака рассеялись.

Крепко обнимаю тебя, Костю и Соничку. Будьте здоровы.

Твой Вл. Короленко.

Ездили мы с мамой в Хатки и пробыли там четыре дня.

24 октября/6 ноября.

Доканчиваю письмо только 24 октября. Зима, снег. У нас в квартире довольно тепло, но мы мечтаем о том, как отсюда выбраться. Поезда еще не ходят. Сегодня или завтра из Шишак поедут посланные от потребительского общества, и мы просим, чтобы они доставили нашим письмо и от них, если можно, теплые вещи. Были тут в наших местах и анархисты, и бандиты. Теперь спокойно.

До свидания.

Ваш Вл. Короленко.

Мама здорова, но тоже рвется домой. Я здесь работал. Кончил статью о земле⁴ и кончаю первую часть третьего тома "Современника". Кстати, Наталочка, узнай — какие есть журналы. Думаю эту часть, имеющую самостоятельное значение, напечатать в журнале. Не издает ли что-нибудь Дерман в Симферополе⁵?

Публикуется впервые.

Н. В. Ляхович с мужем и дочерью находились в это время в Крыму.

¹ Ошибка Короленко: следует — сентября.

² Крупный землевладелец.

³ Н. Н. Македонская, дочь M. Г. Лошкаревой.

⁴ Очерки "Земли! Земли!".

⁵ В 1919 году в Симферополе вышел литературный сборник "Отчизна". В этом сборнике была напечатана глава из "Истории моего современника" — "Корректурное бюро Студентского. — Я принимаю внезапное решение".

297

И. ЖУКУ и А. ЖАКУ

[16/29 апреля 1920 г., Полтава.]

Вы желаете знать мое отношение к предстоящему "съезду пролетарских писателей". События, выдвигающие на передний план тот или другой класс, не могут, конечно, не отразиться и на литературе. Меняется сама жизнь, меняется и ее отражение. Но в течение многих лет, имея дело с редакционной работой, знакомясь в том числе с произведениями так называемых "писателей из народа", я давно пришел к заключению, что происхождение автора играет незначительную роль. Главное дело — искренность и талант. Помещик И. С. Тургенев и граф Л. Н. Толстой — даже второстепенные таланты, как Григорович¹, сказали нам о крестьянстве гораздо больше, чем сотни крестьян и менее даровитых и менее правдивых, которые обращались в редакции, выдвигая вперед свое происхождение, как гарантию своей компетентности. Можно указать на Кольцова, но и тут исключительное дарование играло первенствующую роль.

Итак, мое мнение таково: жизнь испытала большой сдвиг, который наложит печать и на литературу. Но писатель должен остаться прежде всего человеком. Классовое его происхождение дело второстепенное.

Вл. Короленко.

Впервые опубликовано в книге "Избранные письма", т. 3, Гослитиздат. Печатается по черновику письма с пометкой Короленко: "Писатели из народа". Датируется на основании отметки в записной книжке.

¹ Дмитрий Васильевич Григорович (1822—1899) — известный писатель, автор повестей "Деревня", "Антон Горемыка" и др.

298

С. Д. ПРОТОПОПОВУ

16/29 июля 1920 г. [Полтава].

Дорогой Сергей Дмитриевич.

Что-то давненько нет от Вас ни слова. Так как прежде Вы писали довольно часто, то невольно приходит в голову, что письма застревают и, может быть, не случайно. Между прочим, Вы не написали ни слова — получили ли посылочку, направленную через Горнфельда. Из другого источника (от М. А. Коломенкиной) я знаю, что посылка получена, но что цифры полученного не вполне совпадают с теми, что написал я в письмах к тем, кому они назначались. Посылались они с несомненно честными людьми, но путешествовать им приходилось среди подводных рифов теперешнего нравственного уровня. Немудрено, что получилась некоторая утечка. Ну, да слава богу, что дошло хоть кое-что.

Что сказать о себе. Сердце плохо, и лето не принесло заметного улучшения. Даже сапожное дело стало утомительно. До сих пор, в течение двух лет, я им развлекался, а кстати, обувь всей семьи держал в исправности. Теперь с сокрушением сердечным вижу, как на ней появляется все больше изъянов, а пока помочь не могу. Впрочем, настолько-то еще надеюсь справиться, чтобы к этому занятию вернуться.

Порой свожу итоги, оглядываюсь назад. Пересматриваю старые записные книжки и нахожу в них много "фрагментов" задуманных когда-то работ, по тем или другим причинам не доведенных до конца. Такие отрывки выписываю в отдельную большую книгу, чтобы облегчить дочерям работу по приведению в порядок моего небольшого, впрочем, литературного наследства. Вижу, что мог бы сделать много больше, если бы не разбрасывался между чистой беллетристикой, публицистикой и практическими предприятиями, вроде мул ганского дела или помощи голодающим. Но — ничуть об этом не жалею. Во-первых, иначе не мог. Какое-нибудь дело Бейлиса совершенно выбивало меня из колеи. Да и нужно было, чтобы литература в наше время не оставалась безучастной к жизни. Вообще я не раскаиваюсь ни в чем, как это теперь встречаешь среди многих людей нашего возраста: дескать, стремились к одному, а что вышло. Стремились к тому, к чему нельзя было не стремиться при наших условиях. А вышло то, к чему привел "исторический ход вещей". И, может быть, без наших "стремлений" было бы много хуже.

В моей основной работе ("История современника") вижу, если не конец вообще, то конец ссылки и начало нижегородского периода. До Нижнего доплыть надеюсь, а там, — кто знает.

Крепко жму руку. Привет от нас всех Ольге Васильевне¹. О Ляховиче и Наташе с моей маленькой внучкой давно известий не имеем. Знаем, что живут в Одессе². Он служит в кооперативах.

Еще до свидания.

Ваш Вл. Короленко.

Полностью публикуется впервые.

¹ Жена Протопопова.

² Ошибка: семья Ляховичей жила в это время в Севастополе.

299

С. Д. ПРОТОПОПОВУ

25 августа 1920 г. [Полтава].

Дорогой Сергей Дмитриевич.

Третьего дня получил сразу Ваши письма от 18 апреля, 17 июля и открытку от 8 августа. Вы пишете еще в первом из них (от 18 апреля), что недавно подали заявление о розыске заказного письма. Это не очень ускорило доставку этого письма (с апреля шло до августа!), но все-таки не мешает порой справляться.

О своем здоровьи я писал: в общем плохо, но сейчас немного лучше. Лето у нас удивительное. Точно по расписанию, — и тепло, и дожди в известное время. Началась было засуха, это начало беспокоить, — затрудняло пашню под озимь. Но вчера полил прямо ливень и дело поправил, хотя, конечно, этого еще мало и ждем дождей еще.

Вы все спрашиваете, как мы живем. До сих пор не бедствовали. Мои книги все-таки продавались в Москве, и "Задруга" мне выслала деньги по этим продажам, а отчасти, может быть, в кредит за отданное ей продолжение III-го тома "Истории современника". Отчасти это значит жить в долг, но что же делать! Утешает отчасти то, что продолжаю работать. Недавно отдал для "Голоса минувшего" статью "Пугачевская легенда на Урале". Пересматриваю старые записные книжки и нахожу в них немало набросков, которые порой принимаюсь обрабатывать. Затем — поддерживает меня сочувствие рабочей и интеллигентской среды. 15 августа ("ст. стиля")¹ на св. Владимира — у меня весь день были депутации разных учреждений. Вместо прежних адресов в дорогих папках на сей раз подношения имели более вещественный характер: кооперативы и разные общественные учреждения подносили муку и т. п. Все это меня трогает и от этого не откажешься. У меня с полтавской рабочей средой давние связи: мы с наборщиками и с железнодорожниками работали вместе еще в дни первой революции 1905 года, вместе говорили на площадях против еврейских погромов и т. д. А один подарок мы с Авдотьей Семеновной получили даже из Одессы, от членов рабоче-крестьянской инспекции. Да вот, даже и сейчас со двора слышно тюкание топоров. Это добрые люди (интеллигенты, превратившиеся в дроворубов) заканчивают заготовку дров "для писателя Короленко", и я начинаю думать, что хоть не все количество, но все-таки хоть часть топлива у меня будет. А и это много. Меня это и конфузит, и стесняет, но отказаться от этого нельзя: предлагается так радушно и чистосердечно.

Ну, вот так и живем, отчасти на общественном иждивении. Между прочим, смотрю я на приемы интеллигентных дроворубов (бывшие учителя) и любуюсь. Вы знаете: я, пока был здоров, тоже много занимался рубкой и пилкой дров. Но таких ловких приемов никогда даже у заправских дроворубов не видел: орудия хорошо приспособлены, и ни одно движение не пропадает зря.

От Горинова и живущего с ним Григорьева из Сочи известий давно не имею. От Горнфельда получил известие о смерти Ф. Д. Крюкова. Очень жалею об этом человеке. Отличный был человек и даровитый писатель. Умер еще Ив. Шмелев². Как подумаешь, — так еще, кажется, недавно оба начинали литературную карьеру!

Все наши шлют Вам обоим привет. Желаю всего хорошего.

Ваш Вл. Короленко.

Полностью публикуется впервые.

¹ Описка Короленко: день рождения и именин Короленко по старому стилю был 15 июля.

² См. прим. к письму 241.

300

М. П. САЖИНУ

4/17 ноября 1920 г., Полтава.

Дорогой Михаил Петрович.

Вчера получил Ваше письмо от 23 октября. Большое спасибо. Я как раз теперь, поскольку меня не отвлекают разные текущие дела современности и переписка по их поводу, занят иркутской тюрьмой. Ваши оба письма сильно подвинули мое дело¹, и скоро надеюсь двинуться в путь по Лене с Вашим поручением к Смецкой-Шиманской ², с которой у меня соединено печальное воспоминание. Вы ведь знаете, что и он, и она в конце концов помешались. Он позже, она раньше, хотя, по-видимому, должно было быть наоборот. Уже тогда, когда я был у них в Якутске, он производил на меня впечатление чуть-чуть "тронувшегося". Я думаю, что он-то и дал ей первый толчок. У него уже тогда были признаки мании преследования. Не могу забыть, как драматично он рассказывал о том, как работник-уголовный ночью подходил к их двери, чтобы открыть ее известным ворам способом, и как он со свечой следил за этим. И тем не менее он держался долго, а она, бедняга, пошла быстрее. Помню, как она была у меня в Нижнем и выражала претензию, зачем я написал очерк "Божии домы"³. Она собиралась как раз переезжать в Арзамас, а тут я как раз напоминаю такие ужасы. Кажется, она думала, что это я написал в угоду ее мужу.

Склонны ли Вы допустить, что случай с Соловьевым⁴ был до моего отъезда? Некоторые ошибки в этом отношении, то есть в отношении дат, у Вас несомненно встречаются. Так с Малавским и Долгушиным⁵ я не был вместе в Иркутске, потому что оставил их в Красноярске. Ромася⁶ при мне тоже не было. Не было также Аптекмана⁷ и Тютчева⁸ с Линевым⁹. Их привезли позже, и познакомился я с ними уже в Якутской области в следующем году. Возможна ошибка Вашей памяти и в случае с Соловьевым. Случай, конечно, интересный.

О положении теперь Венедикта Александровича¹⁰ мне написал из Петрограда Тютчев со слов Варвары Александровны¹¹. Она ездила в Москву и виделась там с Менжинским¹² (заместитель Дзержинского¹³). Он ей сказал, что они уважают Вен. Ал., как открытого противника, не прятавшегося за псевдонимы, и обещал освобождение. Это известие меня очень обрадовало. Обе дочери В. А. теперь в Петрограде, их привезла с собой Варвара Александровна.

Знаете ли Вы о смерти Ф. Дм. Крюкова? Мне об этом писал месяца два назад А. Г. Горнфельд и прислал некролог, напечатанный, помнится, в "Литературной газете". Да, много ушло нашей братии. Умер, между прочим, Ф. Д. Батюшков, Овсянико-Куликовский (на юге), Венгеров¹⁴, Пантелеев¹⁵ (положим, последний дожил чуть не до Мафусаиловых лет).

Еще раз благодарю Вас за то, что, несмотря на множество занятий и на неохоту писать, — все-таки собрались и сообщили сведения о себе. Авдотья Семеновна шлет привет Вам и Вашим. Всего хорошего. Софья сейчас в Харькове.

Ваш Вл. Короленко.

P.S. Я прибыл в Якутск 24 ноября 1881. Сообщаю об этом на предмет соображений об инциденте Соловьева. Ехал я по Лене около месяца. Значит, из Иркутска выехал в конце октября.

Бачина¹⁶ видел и помню.

Публикуется впервые.

¹ Речь идет о работе над "Историей моего современника".

² Надежда Николаевна Смецкая (1850—1905) — участница женевского кружка Сажина, в ссылке вышедшая замуж за польского писателя Шиманского (см. 7 том наст. собр. соч., прим. к стр. 363).

³ "Божий городок" (см. 8 том наст. собр. соч.).

⁴ См. 7 том наст. собр. соч., кн. 3, часть пятая, гл. "Дело о проломе политической партией тюремной стены".

⁵ Владимир Евгеньевич Малавский (1853—1886) — см. 7 том наст. собр. соч., прим. к стр. 235. Александр Васильевич Долгушин (1848—1885) — см. 7 том наст. собр. соч., прим. к стр. 234.

⁶ Михаил Антонович Ромась (1859—1920) — см. 7 том наст. собр. соч., прим. к стр. 319.

⁷ Осип Васильевич Аптекман (1849—1926) — см. 7 том наст, собр. соч., прим. к стр. 322.

⁸ Николай Сергеевич Тютчев (1856—1924) — см. 7 том наст. собр. соч., прим. к стр. 328.

⁹ Иван Логгинович Линев (род. ок. 1842 г., умер ок. 1886 г.) — см. 7 том наст. собр. соч., прим. к стр. 328.

¹⁰ В. А. Мякотин, член редакции "Русского богатства", либеральный народник, затем один из лидеров полукадетской народно-социалистической партии. После Октябрьской революции вел контрреволюционную деятельность.

¹¹ В. А. Мякотина, сестра Венедикта Александровича.

¹² Вячеслав Рудольфович Менжинский (1874—1934) — старый большевик, видный деятель ВКП(б), крупнейший организатор и руководитель борьбы с контрреволюцией. В те годы — член президиума ВЧК.

¹³ Феликс Эдмундович Дзержинский (1877—1926) — один из вождей Октябрьской революции, председатель Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем.

¹⁴ Семен Афанасьевич Венгеров (1855—1920) — историк литературы.

¹⁵ Лонгин Федорович Пантелеев (1840—1919) — книгоиздатель.

¹⁶ Игнатий Антонович Бачин (1852—1883) — см. 7 том наст. собр. соч., кн. 3, часть пятая, гл. "Последние иркутские впечатления. Рабочий Бачин и трагедия Южаковой".

301

А. Е. КАУФМАНУ

18 ноября/1 декабря 1920 г., Полтава.

Глубокоуважаемый Абрам Евгениевич.

Я очень благодарен Обществу взаимопомощи литераторов и ученых за внимание и память. Чек на двадцать тысяч я получил, хотя денег еще не получил за оскудением таковых в государственном казначействе. Повторяю, что я очень благодарен Обществу и прошу передать в ближайшем заседании выражение моей признательности, хотя должен сказать при этом, что наверное есть много лиц, нуждающихся более меня. Я пока еще особой нужды не испытываю, имею даже дрова и не голодаю. Советские власти обращаются лично со мной и моей семьей со всевозможной предупредительностью, так что я не испытал пока ни реквизиции, ни подобных других неудобств.

С глубоким уважением к Вам и к Обществу товарищей, которому желаю всякого процветания.

Вл. Короленко.

В дополнение к предыдущему письму отвечаю на поставленные Вами вопросы о моем здоровья, самочувствии и моей литературной работе. Здоровьем похвастаться не могу. Мне изменило сердце, и с тех пор пошли слабости и недомогания, по поводу которых мне приходится обращаться к помощи друзей-докторов. С приходом зимы и морозов мне не стало хуже, — это все, что могу, сказать. Времена теперь для сердца неспокойные, и если не стало хуже, и за то слава богу. Относительно своих работ могу сказать следующее: два года назад в Одессе вышел второй том моей "Истории современника" (первый том вышел давно). Некоторые товарищи предполагали продолжать в Одессе издание "Русского богатства", и это продолжение "Истории моего современника" назначалось для журнала. С переходом Одессы к Советской власти проект издания журнала не осуществился, но мой "Современник" все-таки вышел отдельно, нося на себе явные следы (в пагинации) назначения своего для периодического издания. Теперь это издание представляет, кажется, библиографическую редкость и издается вторично московским книгоиздательством "Задруга". Через месяц или два он должен появиться в Москве, где печатается тоже третий том того же "Современника", над которым я работаю теперь. Во втором томе — студенческие годы и ссылки в разные места Европейской России. В третьем томе продолжение ссылки (в Перми) и высылка в Якутскую область...

Работа отчасти задерживается состоянием здоровья и разными текущими делами, не имеющими литературного значения. Но в общем она все-таки подвигается. Я думаю, что вслед за окончанием ссылки примусь за воспоминания моей жизни в Нижнем и в Петрограде. Удастся ли мне докончить эту работу — не вполне уверен.

Кроме того, харьковский Центросоюз принялся печатать мою работу "Земли! Земли!" — составляющую как бы продолжение моей книги "В голодный год". Может быть, и эта работа моя появится вскоре. К сожалению, она была задержана разными обстоятельствами, от автора независящими, и жизнь, которая несется теперь с быстротой автомобиля, далеко обогнала и оставила за собой ее публицистическую часть (работа была кончена осенью прошлого года), и теперь эта книга сохраняет только историческое значение.

Вот, кажется, все, что Вы желали знать. Кроме того, я пересматриваю разные рукописи, начала, проекты и т. д. из прошлых годов и кое над чем работаю.

Но главная моя работа теперь все-таки "История моего современника".

Жму руку и желаю Вам всего хорошего.

Уважающий Вас

Вл. Короленко.

За присылку номеров газеты буду очень признателен. В Харькове есть у меня приятель довольно известный писатель Иван Петрович Белоконский (Харьков, Мироносицкая, 43). Узнав от меня о существовании "Вестника литературы", он горячо просит меня устроить для него подписку на "Вестник". Мне остается только препроводить его горячую просьбу Вам.

Печатается по тексту сборника "Письма" под редакцией Модзалевского, 1922.

Абрам Евгеньевич Кауфман (1855—1921) — журналист, председатель общества взаимопомощи литераторов и ученых, редактор "Вестника литературы".

302

И. П. БЕЛОКОНСКОМУ

4 января 1921 г. [Полтава].

Дорогой Иван Петрович.

Опять к Вам с маленькой "докукой", а именно: редакторами "Сибири"¹ были Нестеров и Загоскин. Один из них был человек язвительный и после первых восторгов после назначения писателя Анучина² на пост генерал-губернатора Восточной Сибири вступил с ним в борьбу на почве язвительного остроумия. Он, между прочим, пустил в обществе слух, что на действительного Анучина, просвещенного человека и писателя, по дороге к Иркутску напали беглые каторжники, настоящего Анучина убили, и теперь на месте генерал-губернатора сидит беглый каторжник. Эту легенду я слышал еще в Якутской области³. Так вот, — во-первых, который из двух редакторов был остроумен и язвителен, и, во-вторых, не помните ли Вы отражения этой остроты в печати? У нас, в Якутске, говорили, что после казни якута-учителя (фамилия сейчас временно выскочила у меня из головы) {Вспомнил: Неустроев⁵.} в "Сибири" было напечатано известие в отделе хроники, что, дескать, такого-то числа (в день казни) известным беглым каторжником на такой-то горе (место казни) совершено возмутительное убийство невинного человека. И будто полицеймейстером было произведено по этому поводу дознание. Слыхали ли Вы эту историю? Чем кончился арест Левитского⁴. Надеюсь, что он уже на свободе? Напишите, пожалуйста, и прибавьте на случай некоторые личные сведения.

Засим крепко жму Вашу руку и шлю привет Вам обоим.

Ваш Вл. Короленко.

Полностью публикуется впервые. Печатается по копии с автографа.

Иван Петрович Белоконский (1855—1931) — земский деятель и публицист (см. 7 том наст. собр. соч., прим. к стр. 155).

¹ Газета "Сибирь" издавалась в Иркутске с 1872 по 1887 год.

² Д. Г. Анучин (1833—1900) — с 1880 по 1884 год был генерал-губернатором Восточной Сибири.

³ См. 7 том наст. собр. соч., кн. 3, часть пятая, гл. V.

⁴ Владимир Фаустович Левицкий, профессор Харьковского университета.

⁵ К. Г. Неустроев — учитель иркутской гимназии, был казнен в 1883 году.

303

ФАБЗАВКОМУ 2-й ГОСУДАРСТВЕННОЙ МЕЛЬНИЦЫ

4 января 1921 г. [Полтава].

Товарищи.

Позвольте выразить вам мою глубокую признательность за Ваш подарок¹ и выраженное при этом сочувствие. До сих пор, отчасти благодаря такому сочувствию рабочей среды, я еще ни разу не испытывал нужды с своей семьей. Может быть, мне не пришлось бы ее испытывать в крайней степени и без таких подарков, так как я еще, несмотря на нездоровье, работаю, но меня чрезвычайно трогают те чувства, которые в этом выражаются. Позвольте же еще раз выразить Вам искреннюю мою признательность.

Вл. Короленко.

Публикуется впервые. Печатается с черновика, хранящегося в архиве Короленко.

¹ Рабочие мельницы прислали Короленко муку из своих пайков.

304

В. Н. ЗОЛОТНИЦКОМУ

15 января 1921 г., Полтава.

Дорогой Владимир Николаевич.

Сегодня получил Ваше письмо от 30 декабря. На поставленные в нем вопросы должен ответить, что никого из названных Вами лиц, "ходивших в народ" в Нижегородской губернии, я не знал и вообще до прибытия из ссылки в 1884 году никаких сношений с Нижним не имел. Также, к сожалению, не знаю, в каком именно заведении был А. А. Дробышевский. Но кажется, что в артиллерийском училище он не был. Затем должен сказать, что, живя в Нижнем, я революционным делом не занимался. Мы тогда решили бороться с проявлениями "дворянской эры", и такое значение имела наша общая с Богдановичем и другими корреспондентами кампания против дворянских хищений в Дворянском банке, против Андреева¹ и других властителей своего рода "диктатуры дворянства"². Сколько мне известно, Николай Федорович Анненский, как и я, тоже делал в Нижнем культурное дело, не вмешиваясь деятельно в революционную технику. Мы считали, что пробуждение гражданского сознания в обществе и народе является очередной задачей времени. Кампания против Дворянского банка и кампания в "Голодный год" имели именно это значение, хотя жандармы (Познанский³) и придавали нашей деятельности значение технически-революционное. В журнале "Былое" (No 13, июль 1918 года) есть в этом отношении любопытная статья: "В. Г. Короленко под надзором полиции", в которой видно, что во всяком моем шаге жандармы видели революцию. Истина состояла в том, что я просто держался независимым гражданином и не прекращал связей с товарищами, в том числе и революционерами. Правда, что у меня всегда находили приют и гостеприимство проезжающие через Нижний-Новгород и поселяющиеся в нем "неблагонадежные лица". Правда также, что мои литературные произведения были всегда проникнуты оппозиционным настроением, что я служил центром кружка, столь же "неблагонадежных" корреспондентов, который сознательно поставил себе целью дискредитировать "дворянскую эру" и в этом смысле сделал довольно много. Остальное принадлежит к области жандармских фантазий.

Вы спрашиваете, что сделать с моими письмами к А. А. Дробышевскому. Если в них есть что-нибудь заслуживающее внимания, то передайте их в Архивную комиссию. Если нет, то при каком-нибудь случае пришлите их мне. Может быть, если найдете нужным, пришлите мне их заказной бандеролью, и я сам решу, есть ли в них что-нибудь общеинтересное...

Вот, кажется, я ответил на все Ваши вопросы. Не могу поручиться, что напишу что-нибудь для сборника⁴. Я теперь сильно нездоров и еще более сильно занят "Историей моего современника". Едва ли также удастся мне приехать в Нижний, — теперешние условия путешествия уже не по мне, то есть не по моему здоровью. Всем моим знакомым, а также и Вашей семье прошу передать наш общий привет и искренние пожелания.

Будьте здоровы. Ваш Вл. Короленко.

Впервые опубликовано в сборнике "Памяти В. Г. Короленко", издание Нижегородского губсоюза, 1923.

Владимир Николаевич Золотницкий (род. в 1853 г.) — нижегородский врач и общественный деятель.

¹ М. П. Андреев, председатель Нижегородской уездной земской управы и уездный предводитель дворянства. Короленко посвятил разоблачению преступной деятельности Андреева ряд статей.

² Статьи Короленко, направленные против дворянских хищений, печатались в газете "Волжский вестник" в 1889, 1891 годах. Восемь статей о хищениях были изданы отдельной брошюрой под заглавием "О нижегородском Александровском дворянском банке" без указания имени автора.

³ И. Н. Познанский — начальник нижегородского жандармского управления.

⁴ Речь идет об участии Короленко в подготовлявшемся тогда втором томе "Материалов по истории революционного движения Нижегородской губернии".

305

А. Е. КАУФМАНУ

7 февраля 1921 г. [Полтава].

Многоуважаемый Абрам Евгениевич.

У нас с Вами вышло некоторое недоразумение. Я принял 20 000 от Общества взаимопомощи, как единовременное пособие. При этом у меня была мысль, что, может быть, эти деньги понадобятся здесь кому-нибудь из писателей. Я лично пока еще не нуждаюсь и могу обойтись без пособия товарищей. Оказывается, Общество взаимопомощи имело в виду не единовременное пособие, а пенсию, и теперь я получил почтой еще девять тысяч рублей. Я очень благодарен товарищам из Кассы за внимание, но по совести — не могу принять эту помощь, так как пока в ней не нуждаюсь, и наверное найдется много товарищей, которым эта помощь нужнее. Поэтому прошу, во-первых, прекратить дальнейшую посылку предполагаемой пенсии и, во-вторых, сообщить мне — нет ли у Кассы таких клиентов, которые живут в Полтаве, Харькове или южнее и которым Касса желала бы оказать пособие. Тогда прошу иметь в виду, что для этой цели у меня есть 29 000 рублей, которые я могу переслать по назначению.

Прошу понять это именно так, как я пишу, то есть в том смысле, что я пока не нуждаюсь, что есть много товарищей, нуждающихся более меня. То же самое я пишу Литературному фонду, который, узнав о пособии, принятом мною от Кассы взаимопомощи, ассигновал мне крупную пенсию¹. Если меня постигнет действительная нужда, то я не откажусь от помощи товарищей. Но пока этого нет.

Итак, я буду ждать известия о том, нет ли у Кассы каких-нибудь клиентов поблизости от Полтавы или в самой Полтаве. — Мне, например, известно, что здесь жил, а может быть живет и теперь, старый писатель и член Кассы Федор Константинович Греков. Знаю это потому, что он обращался ко мне с просьбой подтвердить перед советскими властями, что он действительно старый литературный работник. Ему выдали пенсию, но в крайне ограниченном количестве, едва ли достаточном для существования при нынешней дороговизне. Может быть, найдутся в наших местах и еще другие члены Кассы взаимопомощи. Я охотно стал бы посредником между Кассой и ее клиентами.

Итак — жду Вашего ответа.

С уважением Вл. Короленко.

Впервые опубликовано в книге "Письма" под редакцией Модзалевского, 1922.

¹ О своем отказе от пенсии Короленко писал Комитету Литературного фонда 24 января 1921 г.

306

В. В. ТУЦЕВИЧУ

6 сентября 1921 г. [Полтава].

Дорогой Володя.

Письмо твоей матери с известием о смерти дорогого нашего Володи¹ застало меня самого больным и больным тяжко. Видно, приходит и на нас, людей того поколения, час расчета. Я несколько моложе твоего отца, но и досталось мне несколько больше, особенно в последние годы. Создалась такая традиция: что бы ни случилось, — беги к Короленку. А в последнее время случалось разное.

Итак, нашего Володи уже нет. Вспомнилось тоже разное. Жили мы дружно, можно сказать истинно по-братски, и теперь многое вспоминается, когда еще тебя (прости эту фамильярность) не было на свете. Нас было трое, и все были дружны с твоим отцом. Мои братья, старший, Юлиан, и младший, Илларион, отправились в неизвестность ранее нас обоих. Не привелось нам поговорить перед смертью с Володей. Было бы чем вспомнить жизнь. Было и веселое, и скучное. Помню год печальный, как мы ехали с дорогим покойником из Харалуга в Ровно, получив известие о смертельной болезни моего отца. Он был почти член нашей семьи и поехал с нами. Как раз это было время бешеного веселья, и мы сразу оторвались от этого веселья, получив печальное известие. Помню, на заезжем дворе. Тихая ночь. Мы сидели среди этой ласковой лунной ночи и впервые были охвачены сознанием серьезности положения. Повторяю, — Володя в эту минуту был с нами. Потом мы много жили в Кронштадте. Из первой ссылки я вернулся в Кронштадт, и год прожил в Кронштадте, хотя и на отдельной квартире. Я вспоминаю об этом в своем "Современнике". К сожалению, жизнь нас разделила так основательно, что последние годы мы виделись очень редко.

Этот ответ относится одинаково к Елизавете Ильинишне², и к тебе. Дорогой Елизавете Ильинишне выражаю самые искренние соболезнования. Ответил бы ранее, да помешала болезнь. Теперь шлю ей самое искреннее уверение, что это для меня искреннее горе. Обнимаю Вас всех, в том числе Владимира Александровича Мухина³ и всех членов Вашей семьи.

Ваш Вл. Короленко.

Авдотья Семеновна всей семье шлет искренний привет.

Публикуется впервые.

Владимир Владимирович Туцевич (1878—1950) — сын двоюродного брата Короленко, Владимира Казимировича Туцевича.

¹ Владимир Казимирович Туцевич.

² Е. И. Туцевич, жена В. К. Туцевича.

³ В. А. Мухин, зять В. К. Туцевича.

                             

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН

Абельдяев Дмитрий Алексеевич (род. в 1865 г.), писатель — 227.

Авенариус Василий Петрович (1839—1919), писатель — 217.

Адикаевский В. С., правитель дел Главного управления по делам печати — 188.

Айзман Давид Яковлевич (1869—1922), писатель — 141.

Айхенвальд Юлий Исаевич (Ю. Альд) (1872—1928), литератор — 175.

Аксаков Константин Сергеевич (1817—1860), писатель, славянофил, сын С. Т. Аксакова — 154.

Аксаков Сергей Тимофеевич(1791—1859), писатель — 154.

Александр II, русский император — 207.

Александров Петр — см. Ивановский Василий Семенович.

Алеманов, адресат В. Г. Короленко — 279.

Алчевская Христина Даниловна (1843—1920), украинская общественная деятельница — 210.

Андреев Леонид Николаевич (1871—1919), писатель — 226.

Андреев М. П., нижегородский уездный предводитель дворянства — 304.

Аникин Степан Васильевич, член Государственной думы, трудовик — 221.

Анненская Александра Никитична (1840—1915), детская писательница, жена Н.Ф.Анненского — 180, 191, 223, 225, 248, 262.

Анненский Николай Федорович (1843—1912), видный статистик, литератор — 138, 172, 182, 190, 197, 198, 199, 207, 223, 225, 233, 240, 241, 248, 274, 290, 304.

Анучин Дмитрий Гаврилович (1833—1900), генерал-губернатор Восточной Сибири — 302.

Аптекман Осип Васильевич (1849—1926), политический ссыльный — 214, 277, 300.

Арборе-Ралли Земфирий Константинович (1847 — ум.после 1911 г.), политический эмигрант — 235, 262.

Ариосто Лудовико (1474—1533), итальянский поэт — 271.

Аронский Николай Викторович (1860—1929), народоволец, полтавский, ранее нижегородский статистик, бывший политический ссыльный — 197.

Арсеньев Константин Константинович (1837—1919), литературный критик — 190.

Арцыбашев Михаил Петрович (1878—1927), писатель — 271.

Ахматов С.Н., земский начальник — 171.

Ахшарумов Дмитрий Дмитриевич (1828—1910), петрашевец — 178.

Ахшарумов Л.И., старший советник полтавского губернского правления — 203.

Ашешов Николай Петрович (1866— 1923), публицист и литературный критик — 198.

Болбочан Петр Федорович, главнокомандующий петлюровской армии — 293.

Батюшков Василий Дмитриевич, брат Ф.Д.Батюшкова — 152.

Батюшков Федор Дмитриевич (1857—1920), критик, историк литературы — 140, 144,145, 147, 152, 154, 166, 178, 196, 202, 203, 248, 300.

Бачин Игнатий Антонович (1852—1883), слесарь, политический ссыльно-поселенец — 300.

Бейлис Мендель, приказчик кирпичного завода Зайцева — 237, 247, 250, 299.

Белинский Виссарион Григорьевич (1811—1848) — 142.

Белоконский Иван Петрович (1855—1931), земский деятель, политический ссыльный — 301, 302.

Белорусов А., помощник присяжного поверенного — 156.

Бельгард Александр Карлович (род.в 1854 г.), полтавский губернатор — 152.

Бем Елизавета Меркурьевна (1843—1914), художница — 162, 166.

Беренштам Владимир Вильямович (род.в 1870 г.), писатель — 157.

Бирюков Павел Иванович (1860—1931), биограф Л.Н.Толстого — 217.

Блювштейн Я.И., журналист — 271.

Богданович Ангел Иванович (1860—1907), публицист и критик — 304.

Богданович Володя, сын Т.А. и А.И.Богданович — 193.

Богданович Софья Ангеловна (род.в 1900 г.), дочь А.И.и Т.А.Богданович — 290.

Богданович (урожд.Криль) Татьяна Александровна (1874—1942), племянница Анненских, детская писательница, переводчица, автор биографии Короленко и воспоминаний о нем — 173, 223, 225, 238, 240, 263.

Будаговская Юлия Васильевна, домовладелица в Полтаве — 256.

Будаговский Александр Викентьевич, полтавский врач и владелец дома, в котором жили Короленко — 138, 169, 179, 207, 230.

Брауде Александр Исаевич, работник Петербургской публичной библиотеки — 236.

Брешко-Брешковская Екатерина Константиновна (1844—1934), участница "процесса 193-х" — 207.

Булгаков Валентин Федорович (род.в 1886 г.), секретарь Л.Н.Толстого — 225.

Булгаков Сергей Николаевич (род.в 1871 г.), экономист — 161.

Буренин Виктор Петрович (1846—1927), реакционный критик, публицист — 178.

Вейнберг Петр Исаевич (1831— 1908), поэт — 159, 180.

Венгеров Семен Афанасьевич (1855—1920), историк литературы — 300.

Вербицкая Анастасия Алексеевна (1861—1928), писательница — 271.

Вересаев Викентий Викентьевич (1867—1945), писатель — 159.

Вернер Константин Антонович (1850—1902), товарищ Короленко по Петровской академии — 167, 249.

Веселовский Александр Николаевич (1838—1906), академик, историк литературы — 150, 151, 152, 153, 154.

Викторина, кормилица внучки В.Г.Короленко Софьи Ляхович — 260, 261.

Вильгельм II, германский император — 268.

Винавер Максим Моисеевич (1863—1926), член I Государственной думы, кадет — 222.

Винниченко Владимир Кириллович (род.в 1880 г.), писатель — 271.

Волошенко Иннокентий Федорович (1849—1909), муж П.С.Ивановской — 159, 213.

Волькенштейн Федор, помощник присяжного поверенного — 156.

Воронцов Василий Павлович (1847—1917), экономист — 186.

Воронцов-Дашков И. И. (1837—1916) — граф, наместник на Кавказе и главнокомандующий войсками Кавказского военного округа — 243.

Высоцкий, начальник Зерентуйской тюрьмы — 240.

Выставкина (Бровцына Е.В.), писательница — 269, 271.

Гайдебуров П.А. (1841—1893), редактор "Недели" — 178.

Галапура Терентий Николаевич, писатель, крестьянин-самоучка — 280, 288.

Ганейзер Е.А. (1861—1938), писатель — 166, 190.

Гапон Георгий Аполлонович (1870—1906), священник, агент царской охранки — 189.

Гаршин Всеволод Михайлович (1855—1888), писатель — 215.

Гейне Генрих (1797—1856) — 271.

Герцль Теодор (1860—1904), еврейский писатель, основоположник сионизма — 188.

Гессен Иосиф Владимирович (род.в 1866 г.), юрист — 189, 190, 226.

Гоголь Николай Васильевич (1809—1852) — 142, 145, 148, 149, 217.

Голант Илья Владимирович, заведующий русским отделом венской газеты "Neue freie Presse" — 229.

Головня Василий Яковлевич, издатель газеты "Полтавщина" — 195.

Гонтарев Григорий Григорьевич (1879—1917), харьковский адвокат — 156.

Гончаров Иван Александрович (1812—1891) — 142.

Горбунов-Посадов Иван Иванович (1864—1940), писатель, заведующий издательством "Посредник" — 288.

Горинов Владимир Адрианович, председатель уездной земской управы — 163, 167, 264, 270, 299.

Горинова Мария Павловна, жена B.А.Горинова — 163, 167, 264, 270.

Горнфельд Аркадий Георгиевич (1867—1941), литературный критик — 204, 241, 246, 269, 271, 298, 299, 300.

Горсткин, земский начальник — 171.

Горький Алексей Максимович — 147, 148, 149, 150, 151, 159, 189, 190, 191, 218, 226, 239, 280, 281.

Горячев (псевдоним Горчаков) Иван Григорьевич, крестьянин-самоучка — 278.

Гохбаум Борис Дмитриевич, адресат В.Г.Короленко — 272.

Греков Федор Константинович, писатель — 305.

Грибоедов Александр Сергеевич (1795—1829), — 154.

Григорович Дмитрий Васильевич (1822—1899), писатель — 297.

Григорьев Василий Николаевич (1852—1925), ближайший друг Короленко — 165, 167, 175, 240, 248, 249, 253, 254, 257, 267, 270, 292, 299.

Григорьева Елена Васильевна, дочь В.Н.Григорьева — 240, 253.

Григорьева Нина Васильевна, дочь В.Н.Григорьева — 240, 253.

Григорьева Софья Антоновна (1864—1928), жена В.Н.Григорьева — 240, 253.

Грингмут В.А. (1851—1907), черносотенец — 191, 192.

Грузенберг Оскар Осипович (род.в 1866 г.), присяжный поверенный — 236, 238, 245, 263.

Гусев Николай Николаевич (род.в 1882 г.), секретарь Л.Н.Толстого — 209, 220.

Гучков Александр Иванович (1862—1935), крупный московский промышленник, председатель III Государственной думы — 240.

Давыдова Александра Аркадьевна (1849—1902), издательница журнала "Мир божий" — 145.

Дарвин Чарлз (1809—1882), великий английский естествоиспытатель — 249.

Девятков Василий Иванович, начинающий автор — 160.

Дедлов Владимир Людвигович (псевдоним Кигн) (1856—1908), писатель — 178.

Дерман Абрам Борисович (1880—1952), писатель — 160, 239, 277, 280, 296.

Дефо Даниель (1660 или 1661—1731), английский романист — 204.

Дзержинский Феликс Эдмундович (1877—1926), председатель ВЧК — 300.

Дзюбинский Владимир Иванович (1860—1927), член Государственной думы, трудовик — 243.

Диккенс Чарлз (1812—1870), — 274.

Добролюбов Николай Александрович (1836—1861) — 142.

Долгушин Александр Васильевич (1848—1885), организатор политического кружка, политкаторжанин — 300.

Дорофея, монахиня — 171.

Дорошевич Влас Михайлович (1864—1922), журналист — 244.

Достоевский Федор Михайлович (1821—1881) — 142, 173, 217.

Драйден Джон (1631—1700), английский писатель — 204.

Дробыш-Дробышевский Алексей Алексеевич (1856—1920), журналист (псевдоним А.Уманьский) — 304.

Дудыкевич, агент русского правительства в Галиции — 273.

Дуняша, горничная у Короленко — 140.

Дурново Петр Николаевич (1844— 1915), министр внутренних дел — 147.

Дурылин Сергей Николаевич (1877—1954), литературовед — 215.

Евлогий, люблинский архиепископ — 273.

Екатерина II Алексеевна (1729—1796), российская императрица — 154.

Елпатьевская Людмила Ивановна, жена С.Я.Елпатьевского — 274.

Елпатьевский Сергей Яковлевич (1854—1933), писатель, врач — 233, 237, 240, 274.

Еткаренков Созонт Макарович, крестьянин деревни Кромщина Сердобского уезда — 232.

Жак А., писатель из народа — 297.

Жариков Афанасий Сергеевич, плотник — 193.

Жебунев Сергей Александрович (1849—1924), народоволец. — 221, 268.

Железнов Иоасаф Игнатьевич (1824—1863), писатель — 139.

Жилкин Иван Васильевич (род.в 1874 г.), член I Государственной думы, трудовик — 221.

Жук И., писатель из народа — 297.

Жуковский Василий Андреевич (1783—1852) — 153.

Журавский Исай Савельевич, начинающий писатель — 194.

Журин, толстовец, корреспондент В.Г.Короленко — 284.

Загоскин Михаил Васильевич (1830—1904), педагог и публицист, редактор газеты "Сибирь" —  302.

Зак, адресат В.Г.Короленко — 272.

Замысловский Георгий Георгиевич (род.в 1872 г.), член Государственной думы, черносотенец — 236, 240.

Засулич Вера Ивановна (1851—1919), деятель русского революционного движения — 238.

Зверев Н.А. (1850—1917), начальник Главного управления по делам печати — 188.

Золотницкий Владимир Николаевич (род.в 1853 г.), нижегородский врач, общественный деятель — 304.

Иванов, полтавский полицмейстер — 202.

Ивановская Александра Семеновна (по мужу Малышева) (1851—1917), сестра А.С.Короленко — 159, 161, 169, 235.

Ивановская Прасковья Семеновна (1853—1935), сестра А.С.Короленко — 156, 159, 161, 169, 202, 245, 293.

Ивановский Василий Семенович (доктор Петр) (1845—1911), брат А.С.Короленко — 167, 234, 235.

Иванчин-Писарев Александр Иванович (1849—1916), народоволец — 181.

Ивасенко, председатель красного креста в Полтаве — 293.

Измайлов В., автор "Заводских очерков" — 157.

Имшенецкий Яков Кондратьевич (1858—1938), член I Государственной думы — 256, 258.

Ирлин Вениамин, присужденный к смертной казни — 243, 244.

Иткина X., жена В.Ирлина — 243, 244.

Кальманович Самуил Еремеевич, кандидат прав — 156.

Каменский Андрей Васильевич, редактор журнала "Библиотека дешевая и общедоступная" — 216.

Кант Иммануил (1724—1804), немецкий философ-идеалист — 225.

Карабчевский Николай Платонович (1851—1925), петербургский адвокат — 247.

Кауфман Абрам Евгеньевич (1855—1921), литератор — 301, 305.

Кессель, судебный обвинитель по делу В.Засулич — 238.

Кириллов Д. Л. , член боевой организации партии эсеров, убийца Филонова — 199.

Книппер-Чехова Ольга Леонардовна (род.в 1870 г.), артистка Московского Художественного театра, жена А.П.Чехова — 153.

Князев Владимир Валерьянович, полтавский губернатор — 202.

Ковалевский Максим Максимович (1851—1916), ученый, юрист — 219.

Коковцев Владимир Николаевич (род.в 1853 г.), граф, министр финансов — 243.

Коломенкина Мария Александровна, близкая знакомая Короленко — 192, 257, 298.

Колубовский Яков Николаевич (род.в 1863 г.), писатель — 145, 152.

Кольцов Алексей Васильевич (1809—1842) — 297.

Комаров Виссарион Виссарионович (1838—1907), участник сербско-турецкой войны, редактор черносотенной газеты "Свет" — 159.

Конгрев Вильям (1670—1729), английский писатель — 204.

Кондурушкин Степан Семенович (1874—1919), писатель — 213.

Кони Анатолий Федорович (1844—1927), судебный деятель и писатель — 266.

Коноплянкин Семен Миронович, крестьянин деревни Кромщина Сердобского уезда — 232.

Короленко Авдотья (Евдокия) Семеновна (Душа) (1855—1940), жена В.Г.Короленко — 156, 167, 170, 171, 176, 180, 181, 186, 188, 189, 191, 192, 193, 195, 223, 224, 228, 236, 243, 244, 293, 294.

Короленко Владимир Юлианович, сын Ю.Г.Короленко — 295.

Короленко Галактион Афанасьевич (1810—1868), отец В.Г.Короленко — 155, 163, 173.

Короленко Илларион Галактионович ("Перчик") (1854—1915), младший брат В.Г.Короленко — 156, 163, 167, 202, 203, 206, 223, 224, 233, 234, 240, 257, 263, 264, 265, 267, 270, 274, 306.

Короленко Мария Галактионовна (по мужу Лошкарева) (1856—1917), сестра В.Г.Короленко — 165, 223, 224, 240, 248, 250, 253, 257, 267.

Короленко (по мужу Ляхович) Наталья Владимировна (1888—1950), дочь В.Г.Короленко — 167, 170, 182, 184, 193, 230, 237, 238, 252, 254, 260, 261, 289, 292, 296.

Короленко Никтополеон Афанасьевич, дядя В.Г.Короленко — 165.

Короленко Нина Григорьевна, жена И.Г.Короленко — 203, 206, 224, 241.

Короленко Софья Владимировна (род.в 1886 г.), дочь В.Г.Короленко — 166, 167, 170, 182, 184, 186, 187, 190, 193, 195, 203, 230, 240, 256, 257, 263, 292.

Короленко Эвелина Иосифовна (урожд.Скуревич), (1833—1903), мать В.Г.Короленко — 164.

Короленко Юлиан Галактионович (1851—1904), старший брат В.Г.Короленко — 163, 306.

Котик, сын В.Н.Лихачевой — 295.

Коцюбинский Михаил Михайлович (1864—1913), украинский писатель — 176, 203.

Кошут Лайош (1802—1894), один из вождей революции 1848 года в Венгрии — 155.

Кравчинский (Степняк) Сергей Михайлович (1851—1895), писатель — 194.

Кранихфельд В.П. (1865—1918), литературный критик, публицист — 271.

Крашенинников Николай Александрович (1878—1941), писатель — 158, 205.

Крестовников Г.А., крупный промышленник — 221.

Кривинская Любовь Леопольдовна, близкий друг семьи Короленко — 238, 256, 294.

Кривинская Мария Леопольдовна, близкий друг семьи Короленко — 238, 256, 294.

Кропоткин Петр Алексеевич (1842—1921), революционер, анархист — 284.

Круковская Людмила Яковлевна (1859—1948), писательница — 217.

Крушеван Паволакий Александрович (1860—1909), черносотенец — 167.

Крылов Иван Андреевич (1769—1844) — 234.

Крэн, американский писатель — 188.

Крюков Федор Дмитриевич (1870—1920), писатель — 270, 299, 300.

Кудельская М.А., адресат В.Г.Короленко — 286.

Кукольник Нестор Васильевич (1809—1868), писатель — 142.

Куликов Борис Павлович (1870—1928), харьковский адвокат — 156.

Куликова Анна Михайловна, преподавательница русского языка — 244.

Куликовский (Овсянико-Куликовский) Дмитрий Николаевич (1853—1920), литературовед — 300.

Курепин А., начинающий писатель — 239.

Лазарев Николай Иванович, начинающий писатель — 201.

Лагунов Борис Исакович (род.в 1880 г.), политический ссыльный — 240.

Левицкий Владимир Фаустович, профессор Харьковского университета — 302.

Лермонтов Михаил Юрьевич (1814—1841) — 142, 154.

Лесевич Владимир Викторович (1837—1905), философ — 204.

Либкнехт Карл (1871—1919), один из основателей германской компартии — 268.

Ливен Андрей Александрович, князь, товарищ министра государственных имуществ — 249.

Лизогуб Дмитрий Андреевич (1850—1879), один из учредителей "Земли и воли" — 210.

Линев Иван Логгинович (род.около 1842 г., умер около 1885 г.), политический ссыльный — 300.

Лисовская Констанция Константиновна (1860—1920), секретарь газеты "Полтавщина" — 195.

Лихачева Вера Николаевна, племянница Короленко — 295.

Логашкин, уральский казак — 177.

Лозино-Лозинский А.К. (1886—1916), писатель — 268.

Лозинский М.П. (около 1855—1880), казнен за революционную деятельность — 211.

Ломоносов Михаил Васильевич (1711—1765), — 234.

Лопатин Всеволод Александрович (р. в 1848 г., ум.после 1917 г.), участник "процесса 193-х" — 207.

Лопатин Герман Александрович (1845—1918), видный деятель революционного движения в России — 207.

Лопухин А.А. (1864—1927), директор департамента полиции — 159.

Лошкарев Николай Александрович (1855—1912), зять В.Г.Короленко — 240, 253.

Лошкарева Вера Николаевна, дочь М.Г. и Н.А.Лошкаревых — 187.

Лошкарева Мария Николаевна, дочь М.Г. и Н.А.Лошкаревых — 267.

Лошкарева Мария Галактионовна — см. М.Г.Короленко.

Лошкарева Надежда Николаевна (по мужу Македонская), дочь М.Г.и Н.А.Лошкаревых — 224, 296.

Лысенко Николай Витальевич (1842—1912), украинский композитор — 179.

Львов Георгий Евгеньевич (1861— 1925), князь, видный земский деятель — 272.

Ляхович Константин Иванович (1885—1921), муж Н.В.Короленко — 237, 260, 289, 292, 298.

Ляхович Софья Константиновна (род.в 1914 г.), внучка В.Г.Короленко — 289.

Ляхович Наталья Владимировна — см. Н.В.Короленко.

Макаренко П., член центральной украинской рады — 289.

Маклаков Василий Алексеевич, присяжный поверенный, член Государственной думы, кадет — 144.

Маковицкий Душан Петрович (1866—1921), врач, друг Л.Н.Толстого — 225.

Малавский Владимир Евгеньевич (1853—1886), политкаторжанин — 300.

Малинко, домовладелец в Сорочинцах — 296.

Малышев Андрей Сергеевич, сын А.С.и С.А.Малышевых — 169.

Малышев Сергей Александрович, муж А.С.Ивановской — 159, 169, 171, 232.

Малышева Александра Семеновна — см. А.С. Ивановская

Манн Генрих (1871—1950), немецкий писатель — 268.

Марков Андрей Андреевич (1856—1922), академик, математик — 151.

Марья Васильевна, учительница в селе Демки — 187.

Машенжинов, студент — 293.

Мезенцев Николай Владимирович (1827—1878), генерал, шеф жандармов — 154, 194.

Менжинский Вячеслав Рудольфович (1874—1934), член президиума ВЧК — 300.

Меньшиков М.О. (1859—1919), сотрудник "Нового времени" — 178.

Мережковский Дмитрий Сергеевич (1865—1941), писатель — 161.

Мещерский Владимир Петрович, князь (1839—1914), ярый реакционер, редактор газеты "Гражданин" — 191, 192.

Миквиц Елизавета Владимировна, переводчица — 146.

Миклашевский Михаил Петрович (псевдоним Неведомский), критик — 178.

Милюков Павел Николаевич (1859—1943), лидер конституционно-демократической партии (кадетов) — 226, 258.

Михайловский Николай Константинович (1842—1904), писатель, теоретик народничества — 157, 159, 163, 172, 180, 214, 271, 277.

Моллов Гавриил Георгиевич, полтавский губернатор — 289.

Морев Николай, присяжный поверенный — 156.

Москаленко А.Ф., адресат В.Г.Короленко — 273.

Муйжель Виктор Васильевич (1880—1924), писатель — 201.

Муравьев Александр Николаевич (ум.в 1863 г.), генерал-майор, нижегородский губернатор —  230.

Муравьев Михаил Николаевич (1796—1866), виленский генерал-губернатор — 230.

Муравьев Николай Константинович, московский присяжный поверенный — 144, 156.

Мухин Владимир Александрович, зять В.К.Туцевича — 306.

Мышкин Ипполит Никитич (1848—1885), видный деятель народнического движения — 207.

Мякотин Венедикт Александрович (род.в 1867 г.), историк, публицист, член редакции "Русского богатства" — 189, 190, 191, 199, 221, 233, 241, 269, 300.

Мякотина Варвара Александровна, сестра В.А.Мякотина — 191, 300.

Нарбеков П., адресат В.Г.Короленко — 212.

Нестеров Андрей Павлович (1838—1901), публицист, издатель газеты "Сибирь" — 302.

Неустроев Константин Гаврилович (1859—1883), учитель — 302.

Никитенко Александр Васильевич (1805—1877), историк русской литературы, цензор — 234.

Николай I (1796—1855), русский император — 157.

Николай II Романов (1868—1918), русский император — 285.

Николева Маргарита Федоровна, близкая знакомая семьи Короленко — 225, 238, 263.

Новиков Михаил Петрович (1871—1939), писатель-толстовец — 209.

Новиков Николай Иванович (1744—1818), общественный деятель, писатель, педагог — 154.

Нога, помощник полтавского "губерниального" старосты — 292.

Оболенский Иван Михайлович, князь, харьковский губернатор — 152.

Ольденбург Сергей Федорович, академик — 166.

Орлова Екатерина Ивановна, общественная деятельница — 240.

Островский Александр Николаевич (1823—1886), драматург — 142.

Павленков Флорентий Федорович (1839—1900), книгоиздатель — 176, 274.

Пантелеев Лонгин Федорович (1840—1919), книгоиздатель — 300.

Пантелеева, жена Л.Ф.Пантелеева — 238.

Парамонов Николай Елпидифорович, издатель — 162.

Парнелль Чарлз (1846—1891), ирландский политический деятель — 155.

Пастухов Н.И. (ум.в 1911 г.), издатель "Московского листка" — 159.

Переплетчиков В.В. (1863—1918), художник — 162.

Петрищев Афанасий Борисович, член редакции "Русского богатства" — 233, 238.

Петров Григорий Спиридонович (1867—1925), корреспондент "Русского слова" — 270.

Петров (псевдоним Скиталец) Степан Гаврилович (1868—1941), писатель — 239.

Петровский Григорий Иванович (род.в 1878 г.), депутат Государственной думы, большевик, политкаторжанин — 283.

Петроний Гай (ум.в 66 г.н.э.), римский аристократ — 227.

Пешехонов Алексей Васильевич (1867—1934), публицист —186, 188, 189, 190, 191, 199, 221, 233, 234, 241, 269.

Пешкова (урожд.Волжина) Екатерина Павловна, жена А.М.Горького — 149.

Писемский Алексей Феофилактович (1820—1881), писатель — 142.

Плеве Вячеслав Константинович (1846—1904), прокурор судебной палаты, затем министр внутренних дел — 159.

Подарский В.Г., критик — 178.

Подъячев Семен Павлович (1866—1934), писатель — 143, 164, 265, 269.

Познанский Игнатий Николаевич, начальник нижегородского жандармского управления — 304.

Полонский Яков Петрович (1819—1898), поэт — 142.

Поляк Владимир Николаевич, саратовский адвокат — 232.

Попко Г.А. (1852—1885), землеволец — 210.

Прокопьев Вячеслав Константинович, начинающий писатель — 218.

Протасов, корреспондент газет — 263.

Протопопов Александр Дмитриевич (1866—1918), член Государственной думы, октябрист — 276, 279.

Протопопов Сергей Дмитриевич (1861—1933), инженер, юрист, журналист — 163, 186, 233, 234, 264, 285, 298, 299.

Протопопова Ольга Васильевна, жена С.Д.Протопопова — 298.

Пугачев Емельян Иванович (около 1742—1775), вождь крестьянского восстания — 138.

Пушкин Александр Сергеевич (1799—1837) — 142, 154, 180, 217.

Пушкин Анатолий Львович, земский начальник — 171.

Рабинович Шолом Нахумович (Шолом-Алейхем) (1859—1917), еврейский писатель — 168.

Рапп В.И., харьковский издатель — 195.

Pann E., присяжный поверенный — 156.

Репин Илья Ефимович (1844—1930), художник — 226.

Римский-Корсаков, председатель петлюровского военно-полевого суда — 293.

Родзянко Михаил Владимирович (1859—1924), председатель III и IV Государственной думы, октябрист — 243.

Родионов Т.Ф., знакомый А.С.Короленко — 294.

Розинер Александр Евсеевич (1880—1940), заведующий издательством А.Ф.Маркса "Нива" — 255.

Романов Константин Константинович (псевдоним К.Р.) (1858—1915), великий князь, президент Академии наук — 151.

Романов Пантелеймон Сергеевич (1884—1938), писатель — 251.

Ромась Михаил Антонович (1859—1920), политический ссыльный — 300.

Рубакин Николай Александрович (1862—1946), писатель — 159, 216.

Русанов Николай Сергеевич (род.в 1859 г.), публицист — 238.

Руссова Софья Федоровна (урожд.Линдорфс), украинская общественная деятельница — 155.

Рыхлинский Станислав Валентинович (умер в 1904 году), участник польского восстания 1863 года — 156.

Савельев Александр Александрович (1848—1916), председатель Нижегородской земской управы — 138.

Сажин Михаил Петрович (Арман Росс) (1845—1934), участник "процесса 193-х", политкаторжанин — 257, 259, 300.

Сазонов Егор Сергеевич (1879—1910), эсер, убил Плеве — 240.

Свифт Джонатан (1667—1745), английский писатель — 204.

Святополк-Мирский П.Д. (1857—1914), князь, министр внутренних дел — 188, 189, 190.

Селитренников М.И., земский работник — 264.

Семевский Василий Иванович (1848—1916), историк — 191.

Семенов Сергей Терентьевич (1868—1923), писатель — 280.

Семенов-Тян-Шанский Петр Петрович (1827—1914), выдающийся географ и путешественник — 145.

Сенкевич Генрих (1846—1916), польский писатель — 208.

Серафим Саровский (1759—1833), монах — 169, 171, 172.

Сергеенко Петр Алексеевич (1854—1930), писатель — 223, 225.

Сипягин Дмитрий Сергеевич (1853—1902), министр внутренних дел — 152.

Скабичевский Александр Михайлович (1838—1910), историк литературы — 186.

Скуревич Елизавета Иосифовна (1840—1927), тетка В.Г.Короленко — 170, 256, 262.

Смагин Александр Иванович (1860—1929), полтавский земский деятель — 195.

Смецкая (по мужу Шиманская) Надежда Николаевна (1850—1905), бакунистка, политическая ссыльная — 300.

Смирнова Нина Васильевна (1899—1931), писательница — 275, 282.

Смоллет Тобайас (1721—1771), английский писатель — 204.

Соловьев Александр Феоктистович, чиновник особых поручений при Восточно-Сибирском генерал-губернаторе — 300.

Соловьев Владимир Сергеевич (1853—1900), писатель, философ — 170.

Сопоцко Михаил Аркадьевич, издатель календаря — 163.

Сосновский Михаил Иванович (1863—1925), политический ссыльный — 138, 171.

Стааль Алексей Федорович, присяжный поверенный — 156.

Старицкий Петр Павлович, председатель полтавской уездной управы — 138.

Стере Константин (род.в 1864 г.), политический эмигрант — 235.

Столпнер Борис Григорьевич (1871—1937), автор статей по философии, переводчик, литератор — 157.

Столыпин Петр Аркадьевич (1862—1911), председатель Совета министров — 234.

Струве Петр Бернгардович (1870—1944), экономист, публицист — 180, 221, 258.

Суриков Иван Захарович (1841—1880), поэт — 239, 280.

Сухотина В.М., начинающая писательница — 183.

Сухотина (Толстая) Т.Л., писательница — 269.

Табурин Владислав Амосович, писатель — 233.

Таганцев Николай Степанович (1843—1923), сенатор, известный криминалист, почетный академик — 152.

Теккерей Уильям Мэйкпис (1811—1863), английский писатель — 204.

Тереза, кухарка Короленко в Ларденнах — 261.

Тесленко Н., московский присяжный поверенный — 156.

Тимирязев Климент Аркадьевич (1843—1920), великий русский физиолог — 249.

Тихомиров Лев Александрович (1850—1923), народоволец, позднее ярый реакционер — 194.

Тодозиенко, обвиняемый по делу павловских сектантов — 144.

Токарев Александр Осипович, учитель — 137.

Толстая Александра Львовна, дочь Л.Н.Толстого — 225.

Толстая Софья Андреевна (1844—1919), жена Л.Н.Толстого — 211, 224.

Толстой Лев Львович (1869—1945), сын Л.Н.Толстого, писатель — 139, 225.

Толстой Лев Николаевич (1828—1910) — 151, 162, 177, 180, 209, 211, 212, 217, 220, 222, 223, 225, 226, 228, 244, 270, 279, 280, 284, 288, 297.

Трашенков Семен Устинович, крестьянин деревни Кромщина Сердобского уезда — 232.

Трепов Дмитрий Федорович (1855—1906), петербургский генерал-губернатор — 192.

Трепов Федор Федорович (1803—1889), петербургский градоначальник — 238.

Туган-Барановский Михаил Иванович (1865—1919), экономист — 161.

Тургенев Иван Сергеевич (1818— 1883) — 142, 154, 217, 288, 297.

Туцевич Владимир Владимирович (1878—1950), сын В.К.Туцевича — 294, 306.

Туцевич Владимир Казимирович (1849—1921), артиллерист, двоюродный брат В.Г.Короленко — 294.

Туцевич Елизавета Ильинишна, жена В.К.Туцевича — 294.

Туцевич Ксения Владимировна, дочь В.К.Туцевича — 294.

Тютчев Николай Сергеевич (1856—1924), политический ссыльный — 300.

Урусов Николай Петрович, князь, полтавский губернатор — 196, 203.

Успенский Глеб Иванович (1843— 1902), писатель — 159, 161, 176, 214, 216, 277, 288.

Фальборк Генрих Адольфович (род.в 1864 г.), литератор — 145, 159.

Федоров М., издатель журнала "Слово" — 221.

Фейт Анна Николаевна, врач — 171.

Феофания, монахиня — 171.

Фидлер Татьяна Викторовна, писательница — 271.

Филонов Ф.В., статский советник, начальник карательной экспедиции — 199, 203, 237.

Фильдинг Генри (1707—1754), английский писатель — 204.

Хирьяков Александр Модестович (1863—1946), журналист, близкий знакомый Л.Н.Толстого — 244.

Хоткевич Игнатий Мартынович (псевдоним Гнат Галайда) (род.в 1877 г.), украинский писатель — 155.

Хохлов Григорий Терентьевич, уральский казак — 137, 145, 166.

Цомакион Анна Ивановна, близкая знакомая Короленко — 167, 294.

Чаянов А.В. (род.в 1888 году), экономист — 270.

Чернушкина Екатерина Алексеевна, адресат В.Г.Короленко — 242.

Чернышевский Николай Гаврилович (1828—1889) — 207.

Чернявский Александр Андреевич, прокурор казанской судебной палаты, затем председатель суда — 144.

Чертков Владимир Григорьевич (1854—1936), друг Л.Н.Толстого — 225.

Черткова Анна Константиновна (1859—1927), жена В.Г.Черткова — 225.

Чесноков В.Д. (Вася), племянник А.С.и С.А.Малышевых — 169.

Чехов Антон Павлович (1860—1904) — 148, 149, 151, 153, 154, 172, 173, 217, 225.

Чижевская, арестованная петлюровцами большевичка — 293.

Чуковский Корней Иванович (род.в 1882 г.), писатель — 225.

Шаляпин Федор Иванович (1873—1938), артист — 179.

Шарапов С.Ф. (1855—1911), черносотенный журналист — 192.

Шенрок Владимир Иванович (1853—1906), автор ряда исследований о Н.В.Гоголе — 145.

Шиманский Адам Иванович (1852—1916), политический ссыльный, польский писатель — 300.

Шмелев Иван Сергеевич (1875—1950), писатель — 241, 244, 299.

Шнейдер Варвара Петровна, художница — 166.

Щербина А. М., доцент Московского университета — 277.

Щербина Ф.А., статистик — 270, 271.

Энгельгардт Н.А., сотрудник "Нового времени" — 178.

Эренбург Илья Григорьевич (род.в 1891 г.), писатель — 246.

Южаков Сергей Николаевич (1849—1910), народник, публицист — 186, 188.

Ющинский Андрей, ученик Киево-софийского духовного училища — 236.

Яворская Л.Б., артистка — 140.

Яковенко Валентин Иванович (1850—1900), литератор, издатель — 238.

Яковенко Нина Дмитриевна, певица — 296.

Якубович Петр Филиппович (псевдонимы: Л.Мельшин и П.Я.) (1860—1911), революционер, писатель — 138, 190.

Ярошевич Дмитрий Осипович (1873—1918), редактор газеты "Полтавщина" — 195, 206, 294.