История Полтавы

Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее

• 

Подробности

Просмотров: 3714

Павел Житецкий. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее.

Подається за виданням: Житецкий П. "Энеида" Котляревского и древнейший список ее. // «Киевская старина», 1899, т. 67, кн. 10, с. 1—30; кн. 11, с. 127—166; кн. 12, с. 277—300; 1900, т. 68, кн. 1, с. 16—45; кн. 2, с. 163—191; кн. 3, с. 312—336.

Переклад цієї праці українською мовою під назвою "Енеїда Котляревського в зв’язку з оглядом української літератури XVIII стол." див. в електронній бібліотеці "Україніка". Мирослав Мороз у "Бібліографії Івана Котляревського" зазначає, що це скорочений переклад праці П. Житецького, виданої російською мовою в 1900 році.

Як додаток до праці П. Житецького в "Киевской старине" (1900, кн. 1-3) була надрукована "Энеида. Сочинение Котляревского на малороссийском языке по списку 1799 г. с вариантами по первопечатным изданиям — Парпуры 1798 г. и Котляревского 1809 г.".

Джерело: Internet Archive.

Переведення в html-формат: Борис Тристанов. У публікації зроблена наскрізна нумерація сторінок. Номер сторінки у джерелі вказаний у дужках.

Содержание:

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 1 (1899, кн. 10, с. 1)

 

ЭНЕИДА И. П. КОТЛЯРЕВСКОГО

И

ДРЕВНЕЙШИЙ СПИСОК ЕЕ.

I.
Внешний вид списка. Старинные любители малорусского чтения. Корни Энеиды в прошлом.

Пред нами рукописная книжечка, напоминающая форматом своим старинные тетрадки странствующих дьяков и пиворезов. На лицевой стороне ее написано: "Энеида — сочиненіе Котляревскаго на малороссійскомъ языкѣ". Почерк этой надписи не древний и, во всяком случае, не тот, которым написана вся рукопись. Состоит она из 72 листов синей бумаги в восьмую долю. Листки все сохранились в целости, благодаря бумажному переплету с кожаным корешком и кожаными углами. Пагинация — не по страницам, а по листкам. Последний не отмечен цифрой, потому что текст рукописи оканчивается на первой странице 71 листка. На 46 листке есть водяные знаки, указывающие на 1798 год: ясно, что рукопись не могла появиться раньше этого времени. Но если это обстоятельство убавляет ценность ее, то отметка на заглавном сером листе восстановляет право ее на наше внимание. Отметка эта сделана рукой первоначального владельца рукописи: "сия книга принадлежит протодиакону Николаю Заградскому, 1799 г." На внутренней стороне переплета читаем следующее: "сия книга подарена киевским протодиаконом Николаем Заградским в 1828-м году отцу моему Андрею Даниловичу Левченку, которая досталась мне по наследству Николаю Андреевичу Левченку».

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 2 (1899, кн. 10, с. 2)

Затем — с новой строки: «отец мой Андрей Левченко умер 1845-го года декабря 26 дня в 12 часов утра от водяной болезни в местечке Леплявом, полтавской губернии, золотоношского уезда, где и погребен священником Даниилом Юркевичем».

Кто были эти Левченки — отец и сын, мы не знаем, но у нас есть любопытные сведения о первоначальном владельце рукописи Заградском. Родился он в 1767 году в Переяславе, учился там же в семинарии, но курса не окончил и в 1786 году из певчих митрополичьего хора рукоположен был в диакона при Софийском соборе в Киеве. В этой скромной должности он прослужил весь свой долгий век при шести митрополитах, которые дорожили им, как отличным певцом и опытным уставщиком на соборном клиросе. Те же самые качества привлекали к нему и симпатии киевлян, которые в воскресные и праздничные дни переполняли Софийский храм, чтобы послушать прекрасное пение хора под управлением о. Заградского. Слава о нем дошла и до Петербурга, куда он вызван был в 1810 году на открывшееся протодиаконское место в придворной церкви. Приказано было ему ехать немедленно, для чего и получил он 250 р. на путевые издержки. Но о. Заградский, следуя патриархальным обычаям своего времени, двинулся в путь хозяйским образом — одной лошадью и на собственном возке, нагруженном домашней провизией. Ехал он в Петербург полтора месяца и прибыл уже после того, как место его было занято. К утешению своему он имел случай участвовать в священнослужении в присутствии Государя и получил от него одобрение за благозвучное исполнение церковной службы, а в награду за понесенные им труды ему пожалована была бархатная ряса и 300 р. на обратный путь. Обрадовались киевляне возвращению своего любимого певца, который после этого не разлучался уже с ними до самой смерти своей, последовавшей в 1841 году ¹⁾.

¹⁾ Киевские Епарх. Ведомости, 1893 г., № 23.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 3 (1899, кн. 10, с. 3)

Такова была несложная жизнь одного из почитателей Котляревского. Для нас понятно теперь, почему он увлекался Энеидой. Очевидно, это был человек с эстетическими наклонностями, которые выражались не в одном церковном пении. Здесь он был мастером своего дела, потому-то ему доступна была и область поэзии. Из общественного положения своего он извлекал все то, что окрыляло мысль и фантазию его. Так, он любил объяснять богомольцам мозаические изображения в алтаре Софийского храма и рассказывать им историю святынь его. В общении с народом он находил, по-видимому, нравственное удовлетворение. По всей вероятности, и тот Левченко, которому он подарил Энеиду, был человек того же типа, т. е. принадлежал к мелкой интеллигенции малорусской, в состав которой входили низшие ряды духовенства, а также хуторские панки и полупанки, не потерявшие симпатии к народному языку и к народной песне. Для таких людей Котляревский был выразителем поэтических настроений родной старины, тех настроений, которые созданы были южнорусской школой XVII и XVIII в. путем бытовых соприкосновений ее с народной жизнью ¹⁾.

Таким образом корни Энеиды — в прошлом. К нему мы и должны обратиться для того, чтобы понять генезис этого произведения, от которого ведет начало свое новая малорусская литература.

II.
Церковная регламентация в богослужебных книгах малорусской печати. Исходные точки в обзоре памятников малорусской литературы XVIII в.

Некогда Лазарь Баранович назвал Киев "гнездом православия" и "русским Парижем" ²⁾. Конечно, это последнее

¹⁾ См. подробнее об этом в книге нашей "Мысли о народных малорусских думах" 39-59.

²⁾ Письма Лазаря Барановича, Чернигов, 1865 г., стр. 61, 117.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 4 (1899, кн. 10, с. 4)

название есть ничто иное, как патриотическая гипербола, но в первом ничего нет преувеличенного. В 1686 году это гнездо православия окончательно присоединено было к московскому государству. Событие это навсегда решило участь южной Руси, которая чрез Киев вступала не только в политическое, но и в культурное общение с северной Русью, где тоже было свое старинное "гнездо православия" — Москва.

Нужно сказать, впрочем, что в Москве с большим недоверием смотрели на представителей южнорусского православия, особенно после смерти Феодора Алексеевича, когда все малорусское духовенство заподозрено было "в единоумии с папой и с римским костелом". Известно, что при патриархе Иоакиме запрещены были сочинения лучших писателей малорусских, не мало потрудившихся для защиты православия ¹⁾. Ревнители московского православия опирались на греков, которые бросали невыгодную тень на киевских ученых. Так, уже при Петре Великом патриарх иерусалимский Досифей убеждал царя, чтобы "на Москве не было игумена и архимандрита от козацкого рода", чтобы "Москвитяне (были) и в козацкой земле", так как они "хранят отеческую вѣру непремѣнную сущіи не любопытательные и не лукавніи человѣцы" ²⁾. Причиной нерасположенности Патриарха к духовенству "из козацкого рода" была уверенность, что южнорусские иерархи заведут и в Великой Руси порядки, неблагоприятные греческому влиянию. В письме к Стефану Яворскому (от 15 ноября 1703 г.) тот же Досифей прямо говорить: "нынѣ, находясь в православномъ градѣ (Москвѣ), в конец эллинское ученіе стерлъ еси и токмо о латинских школахъ старавшися" ³⁾. Па-

¹⁾ "Большой Требник и Служебник" Петра Могилы, "Катихизис" и "Экзегезис" Сильвестра Коссова, "Выклад о церкви" Феодосия Сафоновича, "Мир с Богом" Иннокентия Гизеля, "Меч" и "Трубы словес" Лазаря Барановича, "Ключ разумения" и "Мессія Праведный" Иоанникия Галятовского, "Огородок" Антония Радивиловского.

²⁾ Труды киевской академии, 1854 г., к. III, стр. 249

³⁾ Ib.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 5 (1899, кн. 10, с. 5)

триарх упрекал также Стефана Яворского за то, что он не подражал патриарху Иоакиму в изобличении тех людей, которые приносят смущение в царствующий град, т. е. иностранцев ¹⁾. Очевидно, латинская школа, процветавшая в южной Руси, при всех ее несовершенствах, не была склонна поддерживать отчуждение от Европы, которое вело к национальному самомнению и невежеству. И действительно, вскоре после появления своего в Москве, Стефан Яворский выступил с полемическим сочинением, направленным против приверженцев старины, которые утверждали, что Москва, начавшая перенимать иностранные обычаи, сделалась новым Вавилоном, что она, подобно Вавилону, погибнет от развращения нравов ²⁾. С талантом замечательного проповедника Стефан Яворский отзывался на все текущие явления жизни, оправдывая и защищая усилия правительства, направленные к сближению России с Западной Европой. В проповедях своих он доказывал необходимость построения Петербурга, толковал о пользе флота, о преимуществах морской торговли пред караванной и т. п. Понятно после этого, что отзывы иерусалимского патриарха о неблагонадежности Стефана Яворского имели в глазах Петра Великого совсем противоположное значение...

Тем не менее этнографическая рознь между северянами и южанами постоянно примешивалась к вопросу о чистом православии и при Петре Великом, и после него, поэтому на севере всегда относились с некоторым подозрением к церковным книгам киевской печати. Вот факты.

В 1709 году изданы были в Москве "Беседы Иоанна Златоустого на четырнадцать посланий Ап. Павла". В предисловии к этому изданию сказано, что Беседы перепечатаны с киевского издания, при чем издатели старались сохранить "орфографію, сирѣчь правописаніе и правовѣріе великороссійское правильное по ученію грамматистов и любомудрецов, в учили-

¹⁾ История России Соловьева, т. XV, 115.

²⁾ Знамение пришествия Антихриста и кончины века. 1703 г.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 6 (1899, кн. 10, с. 6)

щах издревле и донынѣ обдержимому... А малороссійская примрачная рѣченія изъяснихомъ обыкновенными" ¹⁾.

В 1720 году по поводу изданного в Киеве Минологиона на 1718 год, где на заглавном листе киево-печерская лавра названа была ставропигией константинопольского патриарха, издано было распоряжение, чтобы впредь этого не было, и чтобы "вновь книг никакихъ, кромѣ церковных прежних изданій, не печатать. А и оныя церковныя старыя книги съ такими же церковными книгами справливать, прежде печати, с тѣми великороссійскими печатьми, дабы никакой розни и особаго нарѣчія не было" ²⁾.

В 1721 году первоначальная типография в Москве, а также типографии петербургская, киевская и черниговская были подчинены св. Синоду. Наблюдение за всеми типографиями было возложено на члена св. Синода Гавриила Бужинского с титулом протектора типографии. Обязанность этого протектора по отношению к малорусским изданиям заключалась в сличении их с великорусскими. Так, в книге Деяний и Посланий Апостолов, изданной в киево-печерской лавре в 1722 году, значится: "сія книга Апостолъ повелѣніемъ святѣйшаго правительствующего Синода всероссійскаго в конторѣ типографской противъ Апостола всероссійского зводу изслѣдованна, и по изслѣдованіи обрѣтеся во всемъ с великороссійскимъ сходна. Того ради печати предати и въ народ отпущати св. правительствующій синод всероссійскій благословляетъ". Следует далее подпись Бужинского. ³⁾ Такие же отметки встречаются и на других киевских и черниговских изданиях. ⁴⁾ Требования этого рода были иногда редактируемы в самой решительной форме. Так, в 1726 году настоятель киевского Златоверхо-Михай-

¹⁾ Пекарскій. Наука и литература ври Петре Великом, т. II, стр. 193.

²⁾ Ibid. т. II. 669-670.

³⁾ Ibidem, т. II, 556.

⁴⁾ Подробности об этом, особенно любопытные по отношению к черниговской типографии, см. ibid., т. II, 672-673.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 7 (1899, кн. 10, с. 7)

ловского монастыря ходатайствовал пред синодом о дозволении напечатать акафист великомученице Варваре, составленный, как известно, в Киеве митрополитом Иоасафом Кроковским, когда он был еще архимандритом. Получено было разрешение, но с тем, чтобы издание вышло "на великороссійскомъ нарѣчіи" ¹⁾.

При Анне Иоанновне архиепископу киевскому Рафаилу Заборовскому повелено было отобрать от всех малороссийских церквей книги прежней южнорусской печати, заменив их книгами московского издания. Но так как московская типография не могла удовлетворить все заказы, то книги прежней печати не выходили из употребления. При Елисавете Петровне снова потребовали уничтожения этих книг, разрешив митрополиту Тимофею Щербацкому завести при Софийской кафедре особую типографию с тем, чтобы "противно печатаемыхъ в московской типографіи книг несогласія отнюдь не было" ²⁾. Но типография эта не была открыта. Киево-печерская типография продолжала печатать книга по старине. Тогда указами 1766 и 1772 годов решительно приказано было ей перепечатывать слово в слово московские издания. В 1769 году архимандрит киево-печерский Зосима просил у Синода позволения печатать, по крайней мере, буквари не московские, ссылаясь на то обстоятельство, что народ не хотел покупать этих последних. В этом было ему отказано ³⁾. Митрополит киевский Гавриил Кременецкий вменил в обязанность священникам выписывать церковные книги только чрез консисторию, которая обращалась за этими книгами в московскую типографию ⁴⁾.

Что же происходило в самой Малороссии, на почве собственно литературной, более независимой от церковной регламентации?

На этот вопрос мы будем отвечать обзором литературных произведений, созданных малорусскими писателями в

¹⁾ Ibidem, т. II, 8-9.

²⁾ Описание киево-софийского собора, стр. 206.

³⁾ Руководство для сельских пастырей, 1862 г. № 32, стр. 495.

⁴⁾ Ibidem.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 8 (1899, кн. 10, с. 8)

XVIII веке под впечатлениями местной жизни, по вызову местных потребностей.

Пред нами материал громадный, но мы должны выбрать из него только то, что уясняет так или иначе связь и преемственность умственных течений, предшествовавших появлению Энеиды Котляревского.

Для этих течений еще в XVII веке выработаны были два типа литературной речи — речь славянорусская и книжная малорусская. Анализ той и другой речи мы сделали в отдельном исследовании ¹⁾. Опираясь на этот анализ, мы будем следить за видоизменениями каждой из них в XVIII веке, под влиянием новых условий религиозной и политической жизни, наступивших для южной Руси после соединения ее с северной Русью.

В связи с этими видоизменениями мы будем отмечать характерные черты самих писателей, насколько они отразились в содержании и стиле их произведений.

III.
Черты славяно-малорусской речи в ранних произведениях Феофана Прокоповича, в летописи Грабянки и в "Странствованиях" Василия Григоровича-Барского.

Известно, что церковнославянский язык, разработанный в грамматике Мелетия Смотрицкого, сближен был с такими свойствами русских наречий, которые составляют общее достояние их (отсутствие глухих гласных, полногласие и т. п.), поэтому его можно назвать не столько церковнославянским, сколько славянорусским в самом общем значении этого слова ²⁾. Вот этот славянорусский язык в произведениях малорусских писателей XVII века почти свободен был от

¹⁾ Очерк литературной истории малорусского наречия в XVII в., 1883 г.

²⁾ Подробнее об этом см. ibidem, стр. 1-36.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 9 (1899, кн. 10, с. 9)

местной малорусской примеси. Не то мы видим в XVIII веке. По прежнему он пользовался уважением в среде малорусских писателей, но в нем заметны уже значительные отклонения в пользу народных элементов речи.

Черты этого языка явственно заметны уже в ранних сочинениях Феофана Прокоповича, написанных в Киеве.

Так, в Похвальном слове Прокоповича (Панегvрикос) "о преславной над войсками свѣйскими побѣдѣ" постоянно смешиваются и и ы, тогда как в славянорусских произведениях XVII века эта звуковая особенность малорусского наречия встречается очень редко: веселій вм. веселый, вѣри, сили (род. п. един.), подобним и проч. ¹⁾. В трагедокомедии его же "Владиміръ:" вына вм. вина, обыди вм. обиды, страни вм. страны, ти вм. ты, на ви вм. на вы, златій, слишах. ²⁾ В тех же произведениях Феофана Прокоповича не менее часто употребление ѣ, как и. Рифмуются, например, слова: тѣлу и силу, бѣдный и сильный, находити и навѣты, входити и зрѣти (Панегирикос), до моей волѣ, царевѣ (дат. ед.), держѣм, потерпѣмо, творѣте (трагедокомедия "Владимир"). К сожалению, мы не имеем произведений Феофана Прокоповича в списках, современных самим произведениям. В библиотеке киевской Духовной академии есть список проповедей его, относящийся к 1751 году: некоторые из этих проповедей сказаны были

¹⁾ Мы пользовались изданием Панегириком из библиотеки киевской Духовной семинарии под № 188), которое тождественно с описанным у Пекарского (Наука и Литература при Петре Великом под № 142). Другое издание, описанное под № 148, отличается московским выговором и правописанием, хотя оба издания относится к одному и тому же году (1709). Понегирикос состоит из трех отдельных частей — предисловия, довольно объемистого Похвального слова и стихотворения под заглавием: Епиникион. Все это напечатано было в киево-печерской лавре 10 июля 1709 года, следовательно, для составления Панегирикоса и напечатания его потребовалось менее двух недель.

²⁾ Рукопись кіевск. Дух. академии не позже первой половины прошлого века, № J. т. 92. 13.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 10 (1899, кн. 10, с. 10)

в Киеве. Судя по этому списку, Феофан Прокопович наклонял в них славянорусскую речь к малорусскому типу. Но если бы эти привычки и не принадлежали ему лично, то, во всяком случае, это не ослабляет силу фактов, характеризующих литературное употребление славянорусской речи в XVIII веке. Замечательно при этом в проповедях его ¹⁾ крайне ограниченное употребление славянских глагольных форм; 2) незначительное количество польских союзов и полное отсутствие польских глагольных форм; 3) смешанное употребление славянских звуков и форм вместе с малорусскими: кто, что, яко и хто, що, якъ; бывъ, было и бувъ, було; упалъ, осквернилъ и учинивъ, отвѣвъ ¹⁾.

В 1710 году написана была в г. Гадяче летопись Грабянки той же славянорусской речью с сильным малорусским пошибом ²⁾.

"Соболѣзновах не мало", говорит Грабянка в предисловии к читателю, "яко нашего отечества, ничим же отъ иних въ воинскихъ трудахъ разнствующего, въ толикой забвенія пучинѣ дѣлъ видя погруженна; сего ради не коею-либо любострастною славицею, но общою возбужденій ползою судилъ и сего вѣрнѣйшего Россійскаго сина благоразумнаго вожда Богдана Хмельницкаго... немолчная дѣйствія не оставляю в пепелѣ погребенихъ повѣстми свѣту явити" ³⁾. Грабянка одушевлен славою

¹⁾ Рукопись киевской Духовной академии, О. 4°. 8.

²⁾ Издана Временной комиссией для разбора древних актов в Киеве в 1854 году. Привяв во внимание один из списков летописи Грабянка, относящийся к первой половине прошлого века, комиссия, к сожалению, не отметила разночтений по другим спискам, которые были у нее под руками. В особенности пожалеть можно, что она допустила некоторые перемены в правописании (вывела буквы из-под титл, поставила і пред гласными, ъ и ь в соответствующих местах), а также и о том, что до сих пор не издан один из списков конца прошлого века, который, по мнению комиссии, "есть ничто иное, какъ позднѣйшее переложеніе лѣтописи Грабянки на языкъ народный". (Предисл. XXVII).

³⁾ Предисл. т. IV.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 11 (1899, кн. 10, с. 11)

своего отечества, идеальным лицом которого он считает Богдана Хмельницкого. Он жалеет об участи Сомка и Ивана Поповича, который променял чин полковника на рясу священника, а потом сбросил ее и снова сделался полковником, чтобы умереть геройской смертью. Рассказав о смерти Поповича, Грабянка замечает: "аще би сіи два союзніе мужи Попович и Сомко далѣе пожили, то могли би старого Хмелницкого дѣлемь слѣдствовати" (183-184). Он верноподданный русских царей, но это не мешало ему любить родину и стоять за ее интересы. Лучше всего это настроение его выразилось в рассказе о взятии Азова, где малороссияне в присутствии царя Петра показали чудеса храбрости "царскому Величеству на прислугу, а матерѣ своей малой Россіи, на лонѣ своемъ ихъ воспитавшей, на славу". (248).

Мы коснулись личности писателя для того, чтобы объяснить пристрастие его к славянской речи, которая вполне соответствовала его возвышенному настроению, его серьезному взгляду на важность изображаемых им лиц и событий. Пристрастие это было так велико, что даже обычные, бытовые слова Грабянка облекает в славянские звуки и формы. Так, например, он пишет есень вм. осень (158), нань вм. на него (ib), двадесяти (ib.), сожещи (173), посѣщи (181).

Он предпочитает славянские союзы малорусским: абіе, аки, (155), аще, обаче (165), убо (159).

Прошедшие простые предпочитает прошедшему на лъ.

Он не чуждается не только полных причастий действ. зал., но даже кратких, и употребляет эти последние в склоняемой форме: "изведоша не хотяща Хмелницкого к себѣ на совѣтъ" (156).

Он любит дательный самостоятельный: "сим тако на Москвѣ и на Украйнѣ биваемимъ, в Полщи тимъ временемъ собрали Поляки сеймъ, на котором президующему найвишему Маршалку коронному Гнѣнскому начаша размишляти" (160).

Само собою разумеется, что употребление причастий, особенно кратких, не поддержанное живым чувством этих форм, не

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 12 (1899, кн. 10, с. 12)

отличается правильностью: "войско запорожское пораженно сущи стояше недоумѣющи (155); епископъ Меѳодій, завистливъ сый сущи, болѣе чести желалъ Васютѣ, неже Сомковѣ" (177).

Не мог, однако же, Грабянка, при всей доброй воле своей устранить из своей "Презѣльной брани" народной речи. Она является у него, как в звуках, так и в формах.

Основное и постоянно смешивается у него с ы, с малорусским преобладанием и над ы.

Изредка и стоит вместо о: пид горою (228), обійти (220).

Гораздо чаще и стоит вместо ѣ: разстриляти (186), высикли (230), плиниша (237), за крипким (190), укрипился (199).

Еще чаще ѣ употребляется по малорусски, для выражения звука і, как в корнях, так и в формах слов: собѣрати (155), тогдѣ, (187), Сомковѣ (дат. ед. 176), хуторѣ (вин. мн.), монастирѣ, запорожцѣ (им. мн. 191, 161, 181), землѣ (им. мн. 171), мелницѣ (вин. мн. 191).

Нередко встречаем малорусское у вместо ы в глоголах от корня бы, а также в глоголах с суффиксом ова: добувати (202), добувши (168), забувши (240), здобувшися (177), попустошували (232), повимучувавши (219), зазимувалъ (252), хожували (237).

Так же нередки удвоенные согласные: сповѣданне (169), Запорожжа (189), на Запорожжу (192).

Большей частью употребляются мягкие свистящие: столиць (180), танцями (236) и т. п. То же нужно сказать и о свистящих, которые образовались путем переходного смягчения из гортанных: повазѣ (161), присязѣ (218), Мурашцѣ (216), Монарсѣ (158).

Звучные согласные выдерживаются пред отзвучными, а отзвучные превращаются в звучные: прикажчики (190), Запорожци (192), од того времени (189) и проч.

Отметим, наконец, глагольные формы малорусские: запобѣти (159), вымогти (269), плисти, (178), изрекнутись (158), предлежатиметь (156), дамо (253), змѣнив (257), памятаючи (169), хотячи (ib.) и т. п.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 13 (1899, кн. 10, с. 13)

Те же малорусские наслоения встречаются и в описательной прозе на славянорусском языке, например, в известных "Странствованиях Григоровича-Барского" по св. местам Востока с 1723 по 1747 год ¹⁾.

Уроженец г. Киева, Барский учился в киевской академии, но, не окончив учения, ушел во Львов по нужде для излечения какой-то раны на ноге, а по выздоровлении отправился в г. Бар (в Италии), чтобы поклониться мощам св. Николая Чудотворца. Возвращаясь на родину, он зазимовал в Венеции и отсюда весной пустился морем на Восток — в Египет, Сирию и Палестину. Глубоко поразила его судьба христиан на Востоке: "здѣ мнѣ пишущу", говорит он, "слезы изліяшася отъ очесъ, воспомянувшу, яко многих убогихъ случися мнѣ видѣти, не стерпѣвших даній и мученій турецких и отвергшихся Христа" ²⁾. Не одно религиозное чувство влекло Барского по святым местам Востока, но и любознательность. Он изучает не только религиозную святыню, но и все памятники старины, которые попадались ему на пути. Он всматривается в порядки жизни, в привычки и нравы жителей, вдумывается в причины тех явлений, которые поразили его своей новостью. Он изучает языки арабский и греческий и в то же время пишет свои записки правдивые и искренние, снабжая их массой рисунков, чтобы дать наглядное понятие о предметах, которые он видел. С посохом странника, без всяких средств к жизни, он переходит из одного места в другое, чтобы изучить что-нибудь новое. В разных греческих школах он проживает по нескольку лѣт, учит и учится среди нужды и тяжелых лишений. "Сице убо аз учащи и учащися", говорит он, "в Патмѣ пребыхъ лѣт шесть, многая препятія къ поученію имѣяй, найпаче же нищету, и пройдох грамматическое изученіе, логику и полфизики; риторику же оставыхъ слабой ради моей памяти, и не могущи понести великихъ трудовъ

¹⁾ Сочинение это издано православно-палестанским обществом по подлинной рукописи под редакцией Н. Барсукова, СПБ. 1884 г.

²⁾ Вып. XXVI, стр. 324.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 14 (1899, кн. 10, с. 14)

ради прискорбнаго житія" ¹⁾. Пред нами растет человек, его умственное и нравственное содержание. С каждой новой страницей его записок расширяется круг его умственных интересов, в который вовлекаемся мы с невольным любопытством, раскрывается полнее и яснее его кроткая и гуманная личность, к которой привязываемся мы всей душой. Обаяние личности Барского облегчает для читателя тяжеловесный состав речи в его "Странствованиях". Чтобы избежать повторений, мы не приводим примеров для грамматической характеристики ее. Она та же, что и у Грабянки, с тем же причудливым сочетанием славянских элементов с малорусскими.

Вообще же сказать можно, что в XVIII веке в состав славянорусской речи входили, как и в XVII веке, многие фонетические и морфологические особенности церковнославянского наречия: из фонетических — преимущественно отсутствие полногласия и церковнославянское смягчение зубных и гортанных; из морфологических — простые прошедшие и краткие формы причастий. Но эту славянскую речь малороссияне произносили по-малорусски, да сверх того, в литературных произведениях XVIII века примешивали к ней не малое количество слов и форм малорусских, которые дают основание назвать ее речью славяно-малорусской.

IV.
Лучшие драмы XVIII в., написанные славяно-малорусской речью.

От прозы мы перейдем к поэзии XVIII века, или лучше сказать, к стихотворениям, написанным славяно-малорусской речью.

Не будем мы касаться стихотворений хвалебного содержания, написанных в честь сильных мира сего. Киевская академия издавна славилась искусством слагать эти стихотворения, не имевшие ничего общего с поэзией. "Спудеи" знали, что это

¹⁾ Вып. XXVII, стр. 350.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 15 (1899, кн. 10, с. 15)

искусство не бесполезно было в практической жизни. Услужливый стих выручал из разных злоключений ее, а иногда доставлял и выгодную карьеру. К нему обращались для утоления гнева потентатов, для испрошения от них всяких милостей, вообще же для манифестации таких чувств и мыслей, на которые был спрос в данную минуту. Один наивный составитель "Малороссійской пѣсни об измѣнѣ Мазепы" в конце своего стихотворения говорит о себе, что он может "всѣх измѣнниковъ овѣршописати по имени на вѣчную их отъ всего народа злую память и пагубу" ¹⁾. Очевидно, все эти стихотворные изделия не возвышались над уровнем низменных житейских интересов, не возводили мысль читателя в область чистых идеалов.

Совсем иное мы должны сказать о малорусской драме, которая тоже имела стихотворную форму. Не входя в подробный анализ всех малорусских драм, мы остановимся на тех из них, которые не потеряли историко-литературного значения до настоящего времени. Если и нет в них живой струи поэтического творчества, то есть, по крайней мере, общественная мысль, высказанная с искренним убеждением и литературным талантом.

К лучшим драмам из первой половины XVIII века, написанным славяно-малорусской речью, относятся следующие:

"Владимир, славенороссийских стран князь и повелитель", трагедокомедия Феофана Прокоповича (1705 г.) ²⁾.

¹⁾ Чтения в императ. обществе истории и древностей российских, 1859, № 1, стр. 241.

²⁾ Тихонравов, "Русские драматические цроизведения 1672-1725 годов", т. II. Есть несколько списков: 1) в библиотеке, бывшей Толстова, от. IV, 4, ныне в императорской публичной библиотеке; 2) в московской Духовной академии под № 169/580, л. 207-230; 3) в Румянцевском музее копия с этого списка CCCXVIII; 4) в одном из сборников киевской Духовной академии под № J. III. 92, 13.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 16 (1899, кн. 10, с. 16)

"Милость Божія... Украину чрез Богдана Хмельницкого... свободившая" неизвестного автора ¹⁾.

"Трагедокомедія о тщетѣ міра сего, составленная Варлаамом Лащевским и репрезентованная въ академіи кіевской" — приблизительно в 1742 году, когда автор был в академии учителем пиитики ²⁾.

"Воскресеніе мертвыхъ", драма Георгия Конисского (1746 г.) ³⁾.

Во всех этих драмах есть нечто общее. Видно, что они написаны лицами духовными, для которых сохраняют всю свою обязательную силу религиозные мотивы жизни. С этой стороны они напоминают старинные драмы средневекового типа. Различаются же они от этих последних своим построением, на котором отразилось влияние гуманизма и позднейших псевдоклассических понятий о драме. На это влияние указывает уже одно название приведенной нами выше первой драмы. Не отрываясь от богословской почвы, автор трагедокомедии "Владимир" изображает величайшее событие отечественной истории — принятие Владимиром христианской веры. Собственно говоря, это есть апотеоза Владимира, в которой существуют только слабые намеки на драматическое движение страстей в лице представителей старой веры, языческих жрецов.

Начинается драма появлением тени Ярополка, который предупреждает жреца Жеривола, что Владимир задумал при-

¹⁾ Драма эта издана в "Чтениях москов. общества истор. и древн." 1858 г. кн. I, а также в "Собрании сочинений" Максимовича т. I и в "Истораческих песнях" Антоновича и Дрогоманова, т. II. Самый древний список ее в рукописной риторике 1727-1728 годов, преподанной в киевской Дух. академии Стефаном Калиновским, — рукопись в библиотеке в кіев. Дух. семинаріи № 608.

²⁾ Рукопись церковно-археологического музея при кіевск. Дух. акад. № р. 58. Есть и другие списки. Напечатана Тахонравовым в Летописях рус. литературы 1859 г., т. I, отд. III.

³⁾ Драма напечатана в Летописях русской литературы Тихонравова, кн. VI, по рукописи Императорской публичной библиотеки, № XIV, О. 2. Время появления пьесы обозначено 1747 годом, в рукописи же киевской Духовной академии (№ β. 58) пьеса помечена 1746 годом.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 17 (1899, кн. 10, с. 17)

нять христианскую веру. Жеривол и сам заметил уже охлаждение Владимира к богам языческим, так как с некоторого времени князь не приносить им изобильных жертв.

"Даде", говорить жрец, "вчера единого козла тако худа,
Тако престарѣлого, тако безтѣлесна,
Тако изнуреннаго, изсохша, безчестна,
Тонка, лиха, немощна, безкровна, безплотна,
Еще ножа не пріяхъ, а смерть самохотна
Постиже его". (Дейс. I, явл. 2) ¹⁾

Ярополк рассказывает затем, как Владимир убил его. Жеривол клянется отомстить братоубийце.

Между тем, жрец Курояд громкими возгласами собирает людей на праздник Перуна, но товарищ его Пеяр советует ему не горячиться, так как Жеривол в этот день не будет приносить жертвы. Курояд сомневается в этом.

"Ты этому, вѣруешь, друже", говорить он Пеяру,
"Аз же пи, но чаю, что уже
Он бы хотѣл, дабы былъ праздник непрестанный.
Дивну вещь реку: видѣхъ, когда напитанный
Многими он жертвами лежаше в хладѣ,
А чрево его бяше превеликой кладѣ
Подобное, — обаче в ситости толикой
Знаменіе быстъ глада и алчбы великой —
Скрежеташе зубами на мнозѣ, без мѣри,
Движа уста и гортань: а достойно вѣри
Слово твое, Пѣяре? И во снѣ жретъ Жериволъ"...
(Дейс. II, явл. 2) ²⁾

Является Жеривол и извещает своих собратьев о намерении Владимира переменить веру. Силой волшебства он дает идолам душу, и они скачут со жрецами, поющими хвалебные песни богам. Но свет истинной веры побеждает

¹⁾ Рукопись киев. Дух. акад. № J, III. 92. 13.

²⁾ Ibidem.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 18 (1899, кн. 10, с. 18)

тьму язычества. В присутствии Владимира происходить прение о вере между Жериволом и христианским философом. Жрец наивно высказывает свои чувственные представления о богах. "Престани", говорит ему Владимир, "стыждуся красномовства твоего". (Дейс. III, яв. 3). ¹⁾ После этого философ излагает истины христианской веры пред Владимиром и сыновьями его Борисом и Глебом. Владимир глубоко потрясен проповедью философа и, к ужасу жрецов, приказывает разрушать кумиры. По словам Курояда, Жеривол, услыхав о погроме богов, заболел и потерял вкус к еде:

"Третій день", говорит Куроядь, "минает,
Як он единого только пожирает
Быка на день". (Дейс. IV, явл. 1). ²⁾

Является вестник и, рассказав, как очевидец, о крещении Владимира, читает послание от князя, повелевающего всему народу креститься.

Нельзя не заметить в этой драме преувеличений и натяжек, но нельзя отрицать в ней также некоторого чутья живой действительности. Фигуры жрецов обрисованы прямолинейно и резко. Они представители грубой чувственности и того ложного религиозного настроений, в котором сознательная ложь не разграничена от суеверия. Но не без основания думают, что в лице трех жрецов автор представил современные ему пороки католического духовенства. ³⁾ Зная католические антипатии Феофана Прокоповича, не трудно понять, почему он направил жало сатиры своей против врагов благочестивой веры, полученной Владимиром от гревов по предсказанию ап. Андрея, который появляется в заключительной сцене драмы. Но автор не указал более конкретных привнаков тех лиц, на которые метил. Забавные речи жрецов, играющих

¹⁾ Ibidem.

²⁾ Ibidem.

³⁾ Очерки из истории украинской литературы XVIII в., Н. Петрова, стр. 38. См. также статью Тихонравова "Трагедокомедия Феофана Прокоповича" в Журн. Мин. Нар. Просв. 1879 г., май, стр. 92.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 19 (1899, кн. 10, с. 19)

в трагедокомедии роль невежественных и суеверных шутов, изобилуют церковнославянскими словами так же, как и речь философа, убеждающего Владимира принять христианскую веру, а также и других лиц, стоящих на ее стороне. Таким образом, слыша из уст тех и других одни и те же слова, мы получаем невольно сбивчивое представление о том кого автор разумеет под жрецами.

Того же Феофана Прокоповича Максимович считал автором драмы "Милость Божія", тогда как г. Петров предполагает, что автором ее был Феофан Трофимович, преподаватель пиитики в киевской Духовной академии в 1729 г. Как то, так и другое мнение не имеет достаточных оснований, особенно мнение Максимовича. "В 1728 году, говорит он, Феофан больше полугода проводил в обществе малороссиян, находившихся тогда в Москве по случаю коронации Петра II. В ту светло блеснувшую для него пору пылкий душою Феофан, вдохновясь первенствующим героем своей родины Богданом, написал драму "Милость Божія". ¹⁾ Все это голословно, а главное — именно в ту пору не до того было Феофану Прокоповичу, чтобы писать драму. Не без драмы было и в его личной жизни. Хотя после ссылки Меншикова ему сделалось легче, но все же и при Петре II он должен был напрягать все силы своего изворотливого ума, чтобы не погибнуть в борьбе с многочисленными врагами, во главе которых стоял энергический архиерей из великороссиян Георгий Ростовский (Дашков). Несомненно только то, что драма "Милость Божія" написана была при Петре II, когда оживились патриотические надежды малороссиян, вызванные благосклонностью к их родине молодого государя. "Не бойся", говорит Смотрение Божие, обращаясь к Украине:

"Петръ не дастъ ти упасти,
Не дастъ и славѣ твоей всячески пропасти,

¹⁾ Собрание сочинений Максимовича, III, 734.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 20 (1899, кн. 10, с. 20)

Подастъ ти Даніила (речь идет о гетм. Апостоле), который
Супостатомъ твоим Хмелницкій будет вторый".

В этом мы видим новое доказательство, что драма была написана не Феофаном Прокоповичем, который, как известно, не был охотником до малорусского патриотизма.

Как показывает заглавие драмы, в ней прославляется милость Божия за освобождение Украины от обид лядских. Герой драмы — тот же Богдан Хмельницкий, которого мы видели главным действующим лицом в летописи Грабянки. Он — носитель идеи освобождения, потому что глубже других чувствует, до чего "докозаковались" казаки под ляхами. Автор делает зрителя свидетелем того момента, когда эта идея только что возникла в уме Хмельницкого. Вождь казацкий "оплакует козацкую долю и новые совѣты в умъ пріемлетъ", заканчивая свои размышления восклицанием:

"Жив Бог и не умерла козацкая мати!"

Затем мы видим Хмельницкого в толпе запорожских казаков, к которым он обращается с энергической речью. Он изображает бедствия Украины, и каждое слово его потрясает сердца слушателей. Мы видим это из ответа кошевого:

"Поки силы нашея, поки духа стане,
Будемъ себе боронить, вельможный гетмане...
Вѣдаемъ, яко всѣмъ намъ Украина мати:
Кто же не похощетъ руку помощи подати
Погибающей матцѣ, былъ бы той твердѣйшій
Над камень"...

После дружеской встречи с передовым отрядом казаков, посланных поляками против Хмельницкого, он отправляется в поход. Горюет Украина, томимая неизвестностью об исходе рискованного дела. Она молит Бога об успехе оружия Богданова. Между тем появляется Весть с словами утешения о победе Хмельницкого, а вслед за нею и сам Хмельницкий, которого приветствуют "дѣти украинскіи, въ училищахъ киевскихъ учащіися", а от лица казаков — войсковой писарь:

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 21 (1899, кн. 10, с. 21)

"Будутъ", говорит он, "вѣтіи вездѣ тя славити,
Будутъ и ритмотворцы дѣла твоя пѣти
З гисторіографами".

На эти приветствия Хмельницкий отвечает речью, в которой выражает задушевные свои желания, чтобы казаки жили "в друголюбіи и згодѣ", чтобы сильные не обижали слабых

"Кто лѣсом добрый или хуторець порядный,
Кто став, кто луку, кто сад имѣетъ изрядный,
Болѣть или завидовать тому не хотите,
Як бы его привлащать к себе не ищите".

Он умоляет их, чтобы они предаочитали железо золоту:

"З сребных полумисъ отцы наши не ѣдали
И з золотых пучаров они не пивали,
О желѣзѣ старались, желѣзо любили
И велику тѣмъ себѣ славу породили.
Онихъ путемъ идите, онимъ подражайте.
Славы ища, богатство вы за ничто майте.
          Сами не купчуйте,
Лука, стрѣлки, мушкета и шабли пильнуйте!
И дѣтей своих, скоро отправлять науки,
До сей же обучайте козацкой штуки".

Драма заканчивается пророческими словами "Смотрения Божия", обращенными к Украине: "врази твои,

Оружьемъ не можа острымъ воевати,
Языкомъ много начнутъ на тебе щекати,
Аки грубу въ народѣ тебе поносяще,
Аки наукъ чуждую тебе обносяще,
Но Бог, тя въ воинской наукѣ и штуцѣ
Прославивый, прославитъ той же и в науцѣ.
И сіе Коллегіумъ чрезъ Петра Могилу
Основавъ, произведетъ въ толикую силу,
Что отъ него вѣтіи красноглоголивы,
Тонкіе философы, благоглоголивы
Богословы
И ини изрядніе мужіе изыйдутъ".

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 22 (1899, кн. 10, с. 22)

Таково в общих чертах содержание драмы. Проникнута она сословно-казацкими воззрениями, которые, впрочем, умеряются симпатиями автора к массе казацкой, а не к привилегированным казакам. Во всяком случае, это одно из выдающихся драматических произведений XVIII века, как по реализму в изображении бедствий, пережитых малорусским народом под властью панов польских, так и по созвучию тона с тоном народных малорусских дум, в которых можно указать на целые картины, сжатые в кратких, энергических выражениях драмы.

Трагедокомедия Лащевского состоит из пяти явлений, в которых изображаются пороки современного ему общества. Источником этих пороков было, по мнению автора, оскудение веры, которое произошло от того, что сперва

          "Папа возбѣсися,
Отъ папы Лютръ, отъ Лютра Калвинъ уродися".

Вот это тлетворное дыхание Запада проникло и в православную церковь, которая в первом явлении трагедокомедии сетует, что

"Вси поишли во слѣдъ міра, вси за суетою...
          Нинѣ", говорите она,
"Живут в мірѣ семъ, аки посредѣ пустинѣ".

Во втором явлении мир с торжеством указывает на свои победы. "Я", говорит он, "аки Богъ, обладаю свѣтом", ибо люди поклоняются не Богу, а моим кумирам — сребролюбию, властолюбию, обжорству и пьянству.

В третьем явлении "благодать Божая въ потѣшеніе Церкви и въ укореніе міра будущая воздаянія праведнимъ и грѣшнимъ припоминаетъ". И действительно, в четвертом явлении "виходятъ два лица женскаго полу, едина отъ благодати, другая отъ муки, благочестива и злочестива". Оказывается, что это две родные сестры, из коих одна в раю, а другая в

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 23 (1899, кн. 10, с. 23)

аду. И вот злочестивая рассказывает благочестивой, за что она мучится. За то, говорит она, что

          "по игрищах всюду,
По улицахъ, по валахъ разхождахъ повсюду",

за то, что "искусна бѣхъ лстити,

И самима очима умѣхъ говорити", —

что "на умѣ у нея были только "танци да пляси,

Музики, студни лики, бяху по вся часи", —

что "в перезвах, без всякаго срама,

Срамословихъ, и воплихъ, и плескахъ рукама...
Вимивахся по всякъ часъ, не ступихъ безъ мила, —
Благовонніе краски, драгіе бѣлила
Устраивахъ на тварѣ, очерня все цвѣти,
Прилѣпляхъ зловонніе мушки на ланиты...
А нинѣ, яко зриши: тваръ оная бѣла,
Как жупелемъ геенскимъ, вовся очернѣла".

В пятом явлении выступают два юноши, которые были свидетелями предыдущего разговора. "О, если бы", говорят они, "сей страшній позоръ всѣмъ былъ видимій!" Тогда пастыри церкви "свято блюли бы свое стадо", судьи не снѣдали бы вдовичого дому", девицы "дѣвство свое не теряли, въ супружествѣ оное бъ чисто сохраняли". Но, замечает другой юноша, все это извѣстно уже людям из писания. — "Правда", отвѣчает ему собеседник его, что "в писаніях (Бог) открылъ вся пространно", но беда в том, что

"Инніи писанія священна и знать не желаютъ,
Да не когда услышатъ, уши затыкают", —

другие кое-что разумеют, но толкуют писание в угоду своим "похотямъ растлѣннымъ", третьи

"Букварь только виучатъ единій,
Да когда еще знаютъ что и отъ латини:
Запроси от писаній, вездѣ сочиняютъ,
Аки бы всѣхъ мудрѣйши били, притворяютъ,
А спросишъ къ спасенію нужнѣйшаго слова,
Безотвѣтна увидишъ того суеслова".

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 24 (1899, кн. 10, с. 24)

В нынешний век

"Кощунствуютъ кощуни безстудни,
Гдѣ канти, комплименти слагаются блудни,
Матерія съ писаній кощуномъ готова:
Въ кантахъ студнихъ начало отъ Божія слова,
Въ крайной и тѣ имѣютъ оное огидѣ,
Кои слишаще слово у другихъ въ бесѣдѣ,
Называютъ коею-жъ то пиворѣзнею"...

Итак, главный порок времени, по мнению автора, заключается в умственной распущенности его современников, из которой произошла распущенность нравственная. Очевидно, рисует он картину городских нравов, затронутых новыми веяниями жизни, которые проникали и малорусское общество, по-видимому, не прямо с запада, но с севера, где подражание французским модам при Елисавете Петровне становилось весьма заметным явлением общественной жизни. Пренебрежительный тон светскости по отношению к духовенству, смешение киево-могилянской науки с болтовней пиворезов, все это было только началом того порядка вещей, который должен был водвориться в Малороссии после того, как вопрос о вере сделался только вопросом нравственного чувства, не зависимым от исторических преданий местной народной жизни. Замечательно, что автор приписывает тому же влиянию моды и шутливые пародии пиворезов, начинавшиеся обыкновенно от "Божия слова". Конечно, это было увлечение моралиста, привыкшего сваливать в одну кучу всякий сор жизни, но важно то, что говорит он под впечатлением современной ему действительности, которую, по его словам, "видѣть без слез не мощно".

Драма Конисского "Воскресение мертвых" находится во внутреннем родстве с трагедокомедией Лащевского. И там, и здесь настойчиво развивается мысль о возмездии в будущей жизни. Представители церкви, видимо, были озабочены в то время

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 25 (1899, кн. 10, с. 4)

появлением в малорусском обществе материалистических воззрений, которые, конечно, имели более характер легкомыслия, чем какой бы то ни было серьезной доктрины. Георгий Конисский во многих своих произведениях касается вопроса о бессмертии души человеческой: это была, можно сказать, любимая тема его поучений и стихотворений. В одном из поучений в день Воскресения Христова (1787 г.) он говорит: "воскресеніе Христово есть воскресеніе наше, о чемъ хотя я уже не однажды говорил в радостнѣйшій праздникъ сей, однако и теперь хлѣбъ сей вамъ предложу" ¹⁾. Пересматривая сборник поучений Конисского, писанных его собственной рукой, мы нашли, что не в один "радостнѣйшій праздник" Воскресения Христова он являлся пред слушателями своими с хлебом этим — "не скучливымъ на всякій день ядущему". Так, спустя несколько месяцев, в день Нового года (1788 г.), он снова возвращается к развитию мысли о вечности, "числа лѣтъ не имѣющей". Это одно из прекрасных поученій, въ которомъ высказаны тѣ самыя мысли, что и въ драмѣ "Воскресеніе Христово". "Къ вѣчности", говорит проповедник, "я рожденъ. Как же стану имѣнія собирать, домы огромные безъ потребы созидать, владѣнія распространять, не имѣя в том нужды убѣдителной, особливо, естли тіе домы создаю на развалинахъ хижинъ нищихъ и сиротъ, естли владѣнія моя тягость неудобосиосная и разореніе подданнымъ моимъ: принуждаю ихъ мякинами давитися, дабы самъ, продавши хлѣбъ ихъ, пресыщался и упивался въ шумныхъ на всякій день компаніях: пятъ сотъ у мене собакъ гончихъ, да пятъ сотъ и крестьянъ моихъ отъ глада померло. И се ли приуготовленіе къ вѣчности?.. Не помышляю о томъ, что въ вѣчности мнѣ будетъ дѣло не с собаками, но съ подданными моими, и что они будутъ мнѣ и судіи, и мстители" ²⁾. Даже поэтические символы вечности, как в драме, так и в лирических стихотворениях Конисского, одни

¹⁾ Рукопись киевской академии № J, I, 31.

²⁾ Ibidem.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 26 (1899, кн. 10, с. 26)

и те же. В одном стихотворении, написанном еще в молодые годы, он говорит:

„Пойди на поле, что можешъ узрѣти?
Всѣ сѣмена суть землею покриты,
Влажной и теплой ради перемѣни
          Лежатъ разтлѣнни.
Смотри жъ весною, когда солнце блеснетъ,
Все тое аки отъ гроба воскреснетъ —
Стеблъ, листъ, цвѣтъ и духъ явится повсюду
          Не вѣсть откуду.
А какъ будуща вѣка весна станетъ,
Все наше племя отъ гроба встанетъ,
Не вѣсть откуду и въ плоть превратится
          И духъ вселится.
И единъ убо вознесется въ славу,
Другій на многихъ воспріимлетъ державу...
Будетъ и Лазарь, лежавій во гною,
Лежать на ложи вѣчного покою,
Обступатъ его ангели поющи,
          Не пси грызущи.
Являтся тогда и грѣшници скверни,
Смрадни, безлични, как головня, черни,
Являтся токмо и тотъ часъ исчезнутъ
          Въ адову бездну” ¹⁾.

В этом стихотворении обрисован, можно сказать, весь план драмы Конисского. Начинается она размышлением земледельца, который выходит на свое поле осматривать весенние всходы:

„Слава Богу, не дармо весну праціовали
И долини, и горби пашнѣ поровняли:
Не умерло, знать, въ земли зерно а нѣ мало,
Ба умерло все, да все жъ и пооживало”.

Возвращаясь домой, он вспоминает слова священника, сказанные в церкви, что

¹⁾ Рукопись киевсвой Дух. академии, № J. III, 32, 3.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 27 (1899, кн. 10, с. 27)

          „И тѣло наше, хочай гноемъ станетъ,
Но по смерти, якъ верно, на страшній судъ встанет”.

Он только затрудняется понять,

          "Где бы тое тѣло
Взялося, которое на порохъ истлѣло".

Встречает он на дороге священника и высказывает ему свое сомнение. Священник поучает его о праведном воздаянии Божием в будущей жизни добрым и злым. Действие заканчивается кантом, в котором выражается уверенность, что

"Настанетъ часъ,
Когда всякъ отъ насъ
Воспріиметъ въ награду
Муки чи отраду".

Во втором действии выступает на сцену некий Гипомен, ограбленный Диоктитом. Жалуясь в суде на Диоктита, Гипомен не нашел там правды. В отчаянии от преследований Диоктита, он не знает, где ему "подѣтись". Диоктит приказывает слугам своим бросить Гипомена в темницу.

„Гвалтъ, панове”, кричитъ Гипоменъ, „люде!
Виноватъ ли въ чемъ тебѣ, судъ на тое буде!”

На это Дюктитъ ему отвечает,

что „на судѣ и самъ онъ засѣдаетъ”,
что будет он от должности „отрѣшенній,
Да будутъ судить его единомысленни,
А буде бы сталъ на мене апелліовать вишше,
И въ вишшемъ судѣ маю патроновъ излишше.
Нехай толко кто схощетъ правду защищати,
А сей мой Юда малой (при этом Диоктит "капшукомъ
труситъ") может доказати:
Ослѣплю очи дармы, руцѣ плѣню мздою”.

Не желая, однако же, с "харпакомъ" судиться, Диоктит решается избрать простейший путь для уничтожения своего безсильного противника:

„Лучше”, говорит он, „прибю его въ смерть, а тое самое
За голову заплачу, а хочай и вдвое”

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 28 (1899, кн. 10, с. 28)

В третьем дѣйствии "Терпение" просит Бога Гипомену "от бѣдъ освобожденія", "Діоктиту же отмщенія", а "Отрада" обещает, что то и другое наступит для них в будущей жизни. Там, говорит она, Бог

"За лѣсокъ воздастъ прекрасній рай цѣлый,
За млинокъ превиспренняя круги со свѣтили,
За пляцикъ узкій, за домокъ убогій
Отведетъ въ небеснія жилища чертоги".

В четвертом действии избитый и измученный Гипомен умирает. Хоронят его нищие и, в благодарность за его щедролюбие, когда он был в счастии и в довольстве, "высыпают" над ним "большую могилу". Между тем, и дни Діоктита уже сочтены. Заболел он от пьянства, при чем ему кажется, что он

"Не лишнее выпилъ — по гавсту въ началѣ
Водки сердечной съ другомъ испили, а далѣ
Вина, може, с полу вѣдра, наконец — сливянки
Росхожои не болшъ было, как по чтири склянки.
Да се же не первина пить, и поболшъ пивалось,
Теперь мнѣ не вѣдаю, что такое сталось.
Дайте мнѣ толко водки и мякое ложе,
Какъ випю (sic), а ось мнѣ поможе".

Не помогла водка и мягкое ложе. Умер Диоктит в страшных муках.

В пятом действии оба противника, подобно евангельскому богачу и убогому Лазарю, встречаются на том свете. Горько жалуется Диоктит на свою печальную участь:

"Попливутъ лѣта, аки краткіи години,
А грішникамь не будет в муках перемѣни.
Протекут тисящами и тмами тем веки,
А грѣшнии пребудут в адѣ человѣки,
Не станетъ числа далѣй, забудетъ начатку,
А и тогда не дождемъ мученій остатку".

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 29 (1899, кн. 10, с. 29)

В рукописи, напечатанной Тихонравовым, есть пролог и эпилог. В этом последнем автор утверждает "свободно", что произведение его с священным писанием "сходно", и просит "прощенія" за "прегрѣшенія". Можно утверждать также, что не менее сходно оно с малорусскою действительностью того времени, когда на всем пространстве Малороссии сильные люди, без всякого суда и права, с гвалтовным нападением, захватывали у слабых поля, луга, леса, млины и всякое добро. Таким образом, драма Конисского по реализму содержания, взятого из местной жизни и воспроизведенного талантливо и правдиво, может стать рядом с драмой "Милость Божия". Конисский достиг своей цели, о которой говорит в прологе:

"Комѣковъ свойственная должность сицевая —
Еже учить, в обществѣ нравы представляя."

И действительно, во всех этих драмах есть нечто поучительное не только в смысле общей христианской морали, но и в национально-общественном смысле. В трагедокомедии Феофана Прокоповича мы видим усилие связать в одну цельную картину современную жизнь Киева с его отдаленным прошлым. Драма заканчивается появлением в ангельском хоре апостола Андрея, который в пророческом видении рассказывает о судьбе "любимого" им "града Кіева", о "вѣтвяхъ корене святаго" Борисе и Глебе, о двух "свѣтлыхъ мужахъ", которые "въ горахъ себѣ глубокія ями копаютъ изсохшими отъ поста руками", о Батые, в руках которого "мечъ огненный", от коего будет Килев "исѣченный", о мужах "премудрих, учительных, к тому и храбрихъ, въ брани многодѣльных", которые возстановят славу Киева, — наконец, о современных автору представителях могущества и силы русского государства Петре Великом и Мазепе. Апостол заканчиваете свою речь молитвой к Богу, чтобы Он подал

     "Брань всегда побѣдну,
Здравіе, державу, тишину безбѣдну

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 30 (1899, кн. 10, с. 30)

Царю Петру, отъ Бога вѣнчанну,
И его вѣрнѣйшему вожду Іоанну ¹⁾".

То же историческое самосознание, на почве уже малорусских преданий, более близких к моменту появления драмы, проходить и чрез всю драму "Милость Божія", в которой прославляется Богдан Хмельницкий за то,, что он был

"Дѣлъ предковъ своихъ теплый подражатель,
Древней козацкой славы соблюдатель", — поэтому
"Ляхов викторъ преславный явися,
Побѣдам же его весь міръ удивися".

Наконец, в драмах Варлаама Лащевского и Георгия Конисского мы видим уже современную авторам малорусскую жизнь, к которой оба относятся с трезвым и честным реализмом. В этой смене одной темы другой мы видим в лучших представителях малорусской драмы стремление внести ясный свет мысли в общественное самосознание.

П. Житецкий.

(Продолжение следует).

¹⁾ Трагедокомедия написана была еще до измены Мазепы. После полтавской битвы имя Мазепы заменено было словами: Христовъ рабъ (См. Тихонравова "Трагедокомедия Феофана Прокоповича" в Журнале Министерства Народного просвещения 1879 г., Май, стр. 58).

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 31 (1899, кн. 11, с. 127)

 

ЭНЕИДА И. П. КОТЛЯРЕВСКОГО

И

ДРЕВНЕЙШИЙ СПИСОК ЕЕ.

(Продолжение).

V.
Новые литературные веяния в киевской академии.
Падение славяно-малорусской речи.

После 1743 года, когда написана была Георгием Щербацким "трагедокомедия, нарицаемая Фотий", не появлялось уже ни одной новой драмы в стенах киевской академии.

Что же было причиной падения малорусской драмы?

Отвечать не трудно: прежде всего — падение самих форм малорусской общественной жизни.

Есть указания на это последнее явление в самих драмах.

Так, в драме "Милость Божия" Хмельницкий, как мы видели, говорит длинную речь, в которой изображает идеальные черты казака. По его мнению, казак должен искать не бо-

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 32 (1899, кн. 11, с. 128)

гатства, а славы, должен вести жизнь умеренную и простую, должен любить свою же младшую братию, не отнимая у нее хуторов, млинов, лесов, и т. п. Без сомнения, автору драмы были очень хорошо известны все эти уклонения от идеала, и он хотел бы удалить их из действительной жизни авторитетным именем Богдана Хмельницкого. Но вот — чрез двадцать лета после появления этой драмы те же черты жизни, и уже не в виде намеков, изображаются в драме Конисского "Воскресение мертвых". Старшина казацкая всеми правдами или, лучше сказать, неправдами "выдирала" земли у посполитых и казаков. Посредством ограничения вольного перехода посполитых от одного державца к другому она добивалась закрепощения не только посполитых, но и низших рядов казачества. Сидя на своих "урядах", т. е. занимая известные должности, она имела в своих руках все средства производить на эти слои решительное давление, которое часто доводило более бедных казаков до того, что они отказывались от своих казачьих прав, предпочитая им положеніе подданных. С другой стороны, еще со времен Петра Великого казацкое сословие обременено было всякого рода тягостями: казаков отправляли тысячами на канальские работы, употребляли их для постройки крепостей, для проведения линий, при чем они должны были своим порядком нести военную службу. Не удивительно, что в среде самих казаков явилось охлаждение к военной службе, бывали даже случаи уклонения от нее посредством продажи грунтов и приписки в подданство к державцам. Все это указывало на близость того момента, который неизбежно должен был наступить, т. е. полного закрепощения посполитых и безземельных казаков при Екатерине II (1783 г.). Так мало по малу перестраивалась жизнь малорусского народа на новый лад. Старые идеалы ее, которые связаны были с именем казака, борца за народную свободу, утрачивали свою притягательную силу, становились просто непонятными для новых поколений. В такую эпоху личные интересы обыкновенно выдвигаются на первый план, и погоня за материальным

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 33 (1899, кн. 11, с. 129)

благосостоянием предпочитается всяким общественным стремлениям.

Теперь перенесемся в положение писателей малорусских драм. Произведения их предназначались не столько для чтения, сколько для представления, а здесь уже неизбежно должны были выступать живые лица, с живым словом и делом, и все эти Гипомены и Диоктиты в сценическом исполнении должны были недвусмысленно указывать на щекотливую действительность. Можно ли было без вреда для школы вносить в драму, предназначенную для исполнения в школе, изображение общественных пороков того времени? Не нужно забывать при этом, что самые пороки эти не были случайным отступлением от закона, — напротив того, они сами готовы были превратиться в закон... Понятно после этого, почему малорусские драмы общественного содержания должны были замолкнуть.

Отчего, однако же, во второй половине XVIII века мы не видим и таких драм, какие обыкновенно писались раньше на отвлеченные церковно-богословские темы — в роде "Мудрость предвечная" (1703) или же "Брань честных добродетелей" (1737)?

Вопрос этот находится в связи с историей славяно-малорусской речи в киевской академии.

В 1733 году один из питомцев ее, епископ смоленский Гедеон, писал о своей alma mater, что она "изобиловала всегда учеными людьми и имела себе честь сицевую, что от нея аки с преславных оных Афин, вся Россия источник премудрости почерпала и вся своя новозаведенныя училищныя колонии напоила и израстила" ¹⁾. И это не было преувеличением. Один из историков киевской академии справедливо называет ее "рассадником российских иерархов XVIII века" ²⁾. Всюду они заводили училища при епископских кафедрах, учителей

¹⁾ История киевской академии Макария, 191.

²⁾ Ibidem 173.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 34 (1899, кн. 11, с. 130)

в эти училища выписывали из той же академии, в которой сами учились.

Но tempora mutantur.

В 1765 году гр. Румянцев составил записку "о усмотренных в Малой России недостатках и неустройствах". Проникнута она идеей единообразия административных органов и учреждений, которые предназначались для Малороссии, безотносительно к ее этнографическому составу, к ее историческим преданиям. В этой записке вот что говорится о киевской академии: "к обучению юности здесь хотя и есть школы и так называемая в Киеве академия, однако же они отнюдь не на тех правилах основаны, каковые Ея Императорскому Величеству угодно подавать к исправлению народа" ¹⁾. Само малороссийское шляхетство, которое образовалось из той же казацкой старшины с присоединением инородцев всякого происхождения, было равнодушно к историческим заслугам академии. Еще недавно, в 1729 году, гетман Апостол, подтверждая Братскому монастырю права на владение угодьями, называл академию "всему обществу нашому благопотребною, где малороссийские сыни в науках свободных имеют наставление" ²⁾. Не то мы читаем в прошении малороссийского шляхетства о восстановлении разных старинных прав Малороссии, которое подано било Екатерине II в 1764 г. В параграфе 13 просит шляхетство об учреждении в Киеве университета, который должен состоять из четырех факультетов: один из них — богословский должен быть учрежден вместо существующей в Киеве академии, при чем монастырь, как ненужное учреждение, можно было, по мнению просителей, уничтожить ³⁾. Это уже голос новых людей, вкусивших нечто от благ европейской цивилизации и усвоивших новые вкусы и светские привычки, которые не согласовались с патриархальным мировоз-

¹⁾ Прибавление к статье Авсеенка "Малороссія в 1767 г.", Киев, 1864 г.

²⁾ Материалы для отечественной истории Судиенка, І, 50.

³⁾ Кіевская Старина 1883 г. Июнь. 344.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 35 (1899, кн. 11, с. 131)

зрением старинной школы с ее церковно-религиозным характером, с ее монашеским режимом. Но, помимо суетности, навеянной модными течениями жизни, в просьбе малороссийского шляхетства было и серьезное основание. Оно чувствовало потребность в положительных, реальных знаниях, которых не могла доставить ему академия. Не удивительно поэтому, что с шестидесятых годов прошлого столетия она начала клониться к упадку. "Ей предстояла", говорит Аскоченский, "слишком неравная борьба с заведениями, снабженными и лучшим методом преподавания, и отличными профессорами, и одобрительным вниманием правительства, и внешними выгодами" ¹⁾. По прежнему, воспитанники целыми толпами направлялись на север, но уже не столько для того, чтобы учить, как в первой половине XVIII века, сколько для того, чтобы учиться. По заявлению Арсения Могилянского, митрополита киевского, с 1754 по 1768 год более трехсот студентов поступили в медико-хирургические училища, в петербургскую академию наук, в московский университет, в кадетские корпуса, во все семинарии российские, в письмоводители и переводчики военных и гражданских начальств ²⁾. Особенно увеличился отлив молодых людей из академии после издания положения о губерниях, когда появилось множество новых присутственных мест. Теперь уже немногим из искателей счастья, получившим образование в академии, удавалось добиться видного положения в церковной иерархии. Еще императрица Елисавета приказала в 1754 году, чтобы св. Синод представлял в архиереи и архимандриты не одних малороссиян, но и из природных великороссиян ³⁾. Императрица Екатерина II не любила малороссийских архиереев, поэтому спрос на них сильно упал ⁴⁾.

¹⁾ Киев с древнейшим училищем его академией, II, 316.

²⁾ Описание киево-софийского собора, II, 225.

³⁾ Очерк истории западно-русской церкви Чистовича, II, 341.

⁴⁾ См. Положение духовенства в царствование Екатерины II и Павла I, Знаменского, стр. 39. В 1764 г. дана была новому правителю Малороссии, графу П. А. Румянцеву, инструкция, в которой

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 36 (1899, кн. 11, с. 132)

Тем не менее во все продолжение XVIII века не останавливалось переселение киевских воспитанников на север. Большинство из них терялось в массе рабочего люда, добывавшего себе средства к существованию службой. Из этой массы выделялись немногие счастливцы, которые прокладывали себе дорогу к высоким постам в государстве ¹⁾. Наконец, многие из них вошли в общую колею литературного движения, подвиваясь в Петербурге и Москве на литературном поприще и оказывая в свою очередь воздействие на школу, их воспитавшую ²⁾.

вменено было ему в обязанность "искусным образом присматривать за архиереями, дабы они не выступали из надлежащих сана своего пределов, рассеивая в народе простом предосудительные плевелы" (История России, Соловьева, т. XXVI. 46). Не могли, конечно, не сознавать этих неудобств своего положения и сами малорусские архиереи. "Беда да горе"! писал Иоасаф, белгородский епископ, к Гервасию, епископу переяславскому. "Самые честные люди остаются с нашых, а в Тферь, а в Владимир промованы, которые еще я недавно монахами, с русских, однак добрии люде и достойные. Сие по прочете прошу сожеч, а я, рассуждая теперь пребедное отечества состояние, плачу и воздыхаю: Господи помилуй"! (Киевская Старина, 1882, февраль, 322. Руководство для сельских пастырей, 1880 г., т. II, стр. 344).

¹⁾ Таковы были: Завадовский (Петр Васильевич, в последствии граф и министр народного просвещения при Александре Павловиче), Безбородко (Александр Андреевич, в последствии князь и государственный канцлер при Павле Петровиче), Трощинский (Дмитрій Прокофьевич, сые казака, в последствии министр юстиции при Александре Павловиче).

²⁾ Назовем тех из них, которые оставили более или менее заметный след в науке и литературе XVIII века:

Кондратович Кириак, переводчик при академии наук. Триста стихотворений Кондратовича напечатаны в трех книгах под заглавием: "Старик молодый доброхотному и недоброхотному читателю". Из переводов его самый капитальный труд "Российский ботанический словарь", изданный в 1780 г.

Максимович Нестор, известный под псевдонимом Амбодик, доктор медицины. Он первый начал писать по-русски о медицинских предметах.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 37 (1899, кн. 11, с. 133)

Особенно сильно было это воздействие при митрополите киевском Самуиле Миславском (1783-1796). Желая поставить киевскую академию в такое положение, чтобы она могла удовлетворять общим требованиям просвещения, обязательным для всего государства, он всеми мерами старался уравнять ее с великорусскими учебными заведениями и со стороны языка. Сам он был членом Российской академии, которая, как известно, учреждена была для разработки русского языка. Новиков считал его писателем "изобильным в знании российского

Бантыш-Каменский Николай (начал образование в киевской академии, продолжала в московской академии, а окончил в московском университете), член многих ученых обществ, известный своими историческими исследованиями, между прочим "Историей об унии". Он начал издавать поэзию Аполлосову, Риторику Бургия и Философию Баумейстера — учебники, принятые и в киевской академии, где до этого времени, по замечанию митрополита Евгения, "от Поэзии до Богословия продолжались письменные системы" (Описание киево-софийского собора", II, 218).

Козицкий Григорий (окончил образование за границей), лектор философии и словесных наук при академии наук, издатель сатирического журнала "Всякая всячина". Даже злоречивый Сумароков хвалит его за знание русского языка. Он написал сочинение о русской орфографии, оставшееся неизданным (Филологические разыскания Грота, II, 196).

Эмин Федор, издатель "Адской почты" (1769), автор Российской Истории, которая доведена им до 1213 г.

Рубан Василий (окончил образование в московском университете), издатель журналов: "Ни то, ни се" (1769), "Трудолюбивый муравей" (1771), "Старина и Новизна" (1772-1773), автор "Краткой летописи Малой России с 1506 по 1775 г." и разных других сочинений в прозе и стихах.

Симоновский Петр (окончил образование за границей), автор "Краткого описания малороссийского казацкого народа с начала происхождения его и разнообразного по временам состояния по 1761 год".

Сичькарев Лука (начал образование в киев. акад., окончил в петербургской акад. наук). Известен, по замечанию митрополита Евгенія, не столько сочинениями, как весьма многими переводами с греческого, латинского, немецкого, английского, французского, ита-

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 38 (1899, кн. 11, с. 134)

слова" ¹⁾. Не удивительно поэтому, что Самуил обращал особенное внимание на преподавание в академии русского языка. Он требовал от воспитанников ее, чтобы они учили оды Ломоносова наизусть, при чем сами они должны были упражняться в сочинении стихов, наблюдая "остроту в эпиграммах, нежность в мадригалах, простоту в баснях, удовольствие в песнях, страдание в элегии, искренность в сатире, восторг в оде, ужас и жалость в трагедии, смех и обманы в комедии" ²⁾. В 1784 году он приказал студенту богословия Дмитрию Сигиревичу, уроженцу московской губернии, "быть учителем российской поэзии и элоквенции по правилам поэзии, напечатанным в Москве, оратории же по правилам господина Ломоносова" ³⁾. "Вместе с тем, говорит Аскоченский, на счет академии отправлены были три студента (Никита Соколовский, Павел Логиновский и Даниил Домонтович) в московский университет с крепким наказом, чтобы они как можно старались изучить великорусский говор и произношение. По окончании курса наук они обязаны были возвратиться в Киев для занятия учительских должностей. Наличные учителя также в свою очередь получили от митрополита предписание наблюдать, сколько возможно, чтобы в их уроках не страдал

лианского и польского языков. (Словарь светских писателей, митрополита Евгения, т. II, 165).

Хмельницкий Иван (обучался сперва в киевской академии, а потом в кенигсберском университете), доктор философии. Ему принадлежит редакция Проекта нового уложения, а также несколько философских рассуждений (Ibidem, т. II, 240).

Сохацкий Павел, профессор московсвого университета по кафедре греческой и римской словесности, издатель журналов: "Приятное и полезное препровождение времени" (1793-1798), "Ипокрена или успехи любословия" (1739-1800), "Новости русской литературы" (1802).

¹⁾ История Российской академии, Сухомлинова, 186.

²⁾ Ibidem, 189.

³⁾ Киев с его древнейшим училищем академией, Аскоченского, т. II, 342.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 39 (1899, кн. 11, с. 135)

русский язык. Иеродиакону Анатолию, назначенному преподавателем истории и географии, строго указано было изъяснять оные на российском языке с наблюдением выговора, какой наблюдается в Великороссии ¹⁾. Такой же приказ получил учитель французского языка Лапкевич. "Самые дети неоставлены были без внимания ревнительным архипастырем. Он учредил особого репетитора в сиротском доме (бурсе) для обучения живущих там мальчиков российской грамоте, подтвердив и ему, как можно, стараться о правильном выговоре. Настойчивость Самуила была так велика, что некоторые наставники откровенно отнеслись к нему с представлением о неспособности строго исполнять его волю, извиняясь тем, что они никак не в состоянии переменить своего малороссийского выговора" ²⁾.

Дело, однако же, заключалось не в одном устранении малорусского выговора, но и в усвоении великорусского, т. е. в произношении славянских и общерусских слов по великорусскому выговору, а также в устном и письменном употреблении лексического состава и грамматических особенностей литературной русской речи, установленных в грамматике Ломоносова. Все это представляло не мало трудностей для тех преподавателей академии, которые не оставляли своей родины, а потому не могли путем бытовых отношений войти в общение с общественной и литературной средой северной Руси. Понятно, почему они не могли составлять драм своих на славяно-малорусском языке, чем занимались с большим усердием прежде.

VI.
Григорий Саввич Сковорода и философское мировоззрение его. Отчуждение от современных ему течений общественной жизни и литературный стиль его.

Итак, славянорусская речь, развивавшаяся на юге России в народном малорусском направлении, встретилась в по-

¹⁾ Ibidem.

²⁾ Ibidem, 343.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 40 (1899, кн. 11, с. 136)

ловине XVIII века с литературной русской речью, развивавшейся на севере России в народном великорусском направлении. Последняя была гораздо сильнее первой, поэтому во второй половине XVIII века мы уже не видим в киевской академии сколько-нибудь значительных литературных произведений, написанных славяно-малорусской речью.

Тем не менее вне академии эта речь не скоро еще вышла из употребления. Во второй половине XVIII века она даже имела сильного представителя в лице известного философа Григория Саввича Сковороды.

Много было написано о Сковороде всякого рода заметок, воспоминаний, очерков его жизни и деятельности, а недавно, по поводу столетней годовщины после его смерти, явился целый ряд исследований философских воззрений Сковороды, высказанных им в загадочных произведениях его. Но и после этих исследований вопросы о том, был ли Сковорода философ с системой или без системы, был ли он пантеист, монист или дуалист, по-видимому, не решена окончательно. Не удовлетворяет нас и то мнение, недавно высказанное на страницах Киевской Старины, что Сковорода был эклектик ¹⁾. Действительно, в сочинениях его можно найти отзвуки разных философских учений, но мы не думаем, чтобы в этих отзвуках не было основного тона, который связывает философские размышления Сковороды с умственными течениями его времени, чтобы не было в них основной идеи, которая есть зерно всякой системы. Для нас же собственно самое важное — знать эту идею, чтобы не казался нам Сковорода случайным явлением в украинском обществе прошлого века.

Учился он в киевской академии в эпоху ее процветания — в сороковых годах прошлого века. Товарищем его по школе был Самуил Миславский, которого он превосходил успехами в науках. Отличаясь прекрасным голосом, он попал при Елисавете Петровне в придворные певчие и прожил в Пе-

¹⁾ Киевская Старина, 1898 г., февраль, 272.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 41 (1899, кн. 11, с. 137)

тербурге более двух лет. В 1744 г. Сковорода возвратился в Киев, чтобы продолжать учение в киевской академии, но, не довольствуясь наукой того времени, воспользовался случаем побывать за границей, где изучил немецкий язык. Хотя мы и не имеем положительных сведений о том, чему еще учился Сковорода за границей, но, принимая во внимание пытливый ум его, мы не можем представить себе, чтобы он не воспользовался знанием немецкого языка для расширения своих познаний. Позволяем себе высказать мнение, что именно за границей он нашел точки опоры для своих смелых богословских построений, которые не совпадали с киевской наукой. По возвращении на родину он занял было скромное место учителя пиитики в переяславской семинарии, но его "Руководство о поэзии" не понравилось местному епископу, который предпочитал старинные силлабические вирши стихам Ломоносова, поэтому Сковорода должен был оставить это место, сделавшись домашним учителем в семействе местного помещика Томары. Резкий тон учителя с учеником был причиной удаления Сковороды из дома Томары, куда он снова поступил после кратковременного путешествия в Москву. В 1759 году ему предоставлено было место учителя поэзии в харьковском коллегиуме. Несколько лет прожил он в Харькове, но и здесь, как в Переяславе, вышли у него недоразумения с властями. В 1766 году ему поручено было преподавать благородному юношеству "правила благонравия". В руководство ученикам он написал сочинение под заглавием: "Начальная дверь к христианскому добронравию для молодого шляхетства харьковской губернии". Это сочинение вызвало гонение на Сковороду, и он должен был удалиться из Харькова. С этого времени до самой смерти своей (1794 г.) Сковорода оставался бездомным странником, переходя с места на место, от одного помещика к другому, между которыми он имел не мало искренних друзей и почитателей. В убогой серой свитке, с палкой в руках и с флейтой за поясом, с котомкой за плечами, в которой хранилось все его имущество — библия и несколько свит-

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 42 (1899, кн. 11, с. 138)

ков его сочинений, появлялся он часто в толпе народа — на городских улицах, на сельских ярмарках, предлагая учение свое, то в виде импровизированной проповеди, то в виде любимой народом стихотворной псальмы.

Чему же учил Сковорода?

По нашему мнению, все учение его сводится к вопросу о том, в чем заключается истинное благо человека, иными словами — к вопросу о нравственных задачах его жизни. К разрешению этого вопроса наш философ шел отчасти богословским, отчасти философским путем. Не отрицая веры, которая "видит свет, в тьме стихийной светящийся, видит, любит и благовестить его" ¹⁾, он, однако же, искал этого света и в философствующем разуме: "жизнь", говорит он, "живет тогда, когда мысль наша, любя истину, любит выслеживать тропинки ее и, встретив око ее, торжествует и веселится сим незаходимым светом" ²⁾. В этой двойственности метода заключается главная причина отчасти неясных и смутных, отчасти рискованных положений в сочинениях Сковороды, возбуждавших у современников его не только недоумения, но и порицания. Даже близкие и преданные ему люди, преклоняясь пред нравственным авторитетом его, боялись его мнений. Таков был один из любимейших учеников его Ковалинский, который говорит о себе, что он "будучи воспитан полуучеными и школьными учителями, частью монахами, в руках коих тогда святилища наук находились, сожалел душевно, что такой добродетельный муж имел несогласные с учеными мнения" ³⁾. По словам Ковалинского, он испытывал "возбужденную борьбу мыслей и не знал, чем решить оную", в виду того, что многие "внушали ему отвращение к Сковороде, запрещали иметь знакомство с ним, слушать разговоры его и даже ви-

¹⁾ Мы будем приводить выдержки из произведений Сковороды по юбилейному изданию сочинений его, Харьвов, 1894 г. "Разглагол о древнем мире", отд. II, 55.

²⁾ Письмо к Тевяшову, отд. II. 258.

³⁾ "Житие Свовороды", Ковалинского, отд. I, 12-13.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 43 (1899, кн. 11, с. 139)

деться с ним" ¹⁾. Это обычная участь пророка, провозглашающая "любви и правды чистые ученья", хотя нужно сказать, что Сковорода имел не одних хулителей, но и страстных почитателей. Любопытно знать, что возмущало одних и восхищало других в учении его?

Тот же Ковалинский дает нам ответ на этот вопрос. В свою очередь мы дополним этот ответ некоторыми выдержками из сочинений самого Сковороды.

"Я не добиваюсь знать", говорил Сковорода Ковалинскому, "как и когда Мойсей разделил море жезлом в великом сем мире, в истории, а поучаюсь, как бы мне в малом моем мире, в сердце, разделить смесь склонностей природы непорочные и растленные и провести волю мою непотопленно по пути житейского бытия, дабы доставить себе во свое время свободу мыслей, т. е. веселие духа или, так называемое, счастие" ²⁾. В этой формуле заключается весь Сковорода, вся его нравственная сущность, отрицавшая все то, что нарушало "свободу мыслей". По его мнению, есть три мира, в которых Бог открывает себя людям: космос — великий мир, микрокосмос — человек и Библия — мир символический ³⁾. Сковорода называл себя "любителем священныя Библии", но думал, что язычники, черпавшие познание Бога не из Библии, не достойны за это осуждения, ибо они знали истину, "и если Бог есть истина, то они были верные служители его" ⁴⁾, — думал также, что буквальное понимание библейских символов есть путь, ведущий к заблуждениям. Являются эти заблуждения в двух видах: или в виде "буйного безбожия", которое ничего не видит в Библии, кроме всякого рода несообразностей, или в виде "рабострастного суеверия", которое, опираясь на библейские символы, требует чудес, т. е. нарушения законов природы. Сковорода называет это требование "исполинскою дерзостию". "Как мо-

¹⁾ ibidem, 14.

²⁾ Ibidem, 35.

³⁾ "Потоп змиин", отд. I, стр. XCIII.

⁴⁾ "Житие Сковороды", Ковалинского, отд. I, 13.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 44 (1899, кн. 11, с. 140)

жет", говорит он, "восстать сама на свой закон блаженная натура?" ¹⁾ Особенно вооружается он против фанатизма, присущего суеверию. "Нет", говорит он, "желчнее и жестоковыйнее суеверия. Онемев чувством человеколюбия, оно гонит своего брата, дыша убийством". От него "вздоры, споры, секты, вражды междоусобныя, ручныя и словесныя войны, младенческие страхи и протчее" ²⁾. Сковорода нааывает суеверие "листвием лицемеров", которые "непрестанно в псалтырь барабанят, бродят поклонниками по Иерусалимам, целуют всякий день заповеди Господни и за алтын продают оныя" ³⁾. Для них вся сущность религии заключается в церемониях и обрядах: "один скорбит, если кто на полдень, а не на восток с ним молится; иной сердит, что погружают, другой беснуется, что обливают крещаемого" ⁴⁾. Нет, "не в ведении таинств и не в исполнении обрядов тайноводства", по мнению Сковороды, заключается совершенство и высокость человека, а в делании истинной пользы ближнему" ⁵⁾. Поэтому он советовал стремиться "к возвышению мыслей наших выше видимого обряда служения, выше буквального смысла, выше исторического богопочитания" ⁶⁾. Очевидно, без этого, по его разумению, не возможна была истинная свобода мыслей, следовательно — и счастье.

Приведенные нами мнения Сковороды об "историческом богопочитании" достаточно поясняют нам, почему "оглагольники" его видели в нем "развратителя нравов и душегубителя, т. е. еретика" ⁷⁾. Не даром этот "еретик" не любил Киева, который жил еще историческими преданиями. Ничего не видел он в этих преданиях, кроме "вражды междоусобной", сопровождаемой "ручными и словесными войнами", поэтому он

¹⁾ Письмо к Тевяшову, отд. II, 253.

²⁾ Ibidem.

³⁾ "Брань Архистратига Михаила с Сатаною", отд. II, 205.

⁴⁾ Письмо в Тевяшову, отд. II, 254.

⁵⁾ "Житие Сковороды", Ковалинского, отд. I, 13-14.

⁶⁾ Ibidem, 35.

⁷⁾ Ibidem, 26.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 45 (1899, кн. 11, с. 141)

был совершенно равнодушен к прошлому своей родины. Конечно, он знал это прошлое. Ковалинский рассказывает, что в 1764 году "при обозрении древностей киевских Сковорода был ему истолкователем истории места, нравов и древних обычаев" ¹⁾, но замечательно, что в сочинениях своих он обнаруживает полное отсутствие всякого исторического чутья. В одном только стихотворении его мы встретили легкий намек на прошлое:

"О когда бы же мне в дурни не пошитись,
Дабы волности не мог вак лишитись.
Будь славен во век, о муже избранне,
Волности отче, герою Богдане" ²⁾.

И при этом — ни слова о том, что Хмельницкий был героем не только личной, но и народной вольности, которая, по видимому, ничего не говорила ни уму, ни сердцу Сковороды. "Малороссию", говорит Ковалинский, "он обыкновенно называл матерью, потому что родился там, а Украину теткой по жительству его в оной и по любви его к ней" ³⁾. Любил он ее за широкий простор ее полей, которые в его время заселялись выходцами из старой Украины, — за отсутствие в ней политических и церковно-религиозных страстей, которые чужды были душевному складу украинского философа. На девственной почве новой Украины он вырабатывал в себе, по словам Ковалинского, "сердце гражданина всемирного" ⁴⁾. И много было в том крае людей, утомленных национальной борьбой и искавших свободы и покоя в чувстве всемирного гражданства. Большинство из них ни о чем больше не думало, как только о материальном благосостоянии, но были между ними и такие, которые задумывались о высших задачах жизни. В среде этих последних

¹⁾ Ibidem, 21.

²⁾ "De libertate", II, 291.

³⁾ "Житие Сковороды", Ковалинского, отд. II, 21-22.

⁴⁾ Ibidem, 5.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 46 (1899, кн. 11, с. 142)

Сковорода и находил благожелательные чувства. Они смотрели на него, как на мужа мудрого и праведного ¹⁾.

Рассуждая о других источниках богопознания, Сковорода не дает большой цены изучению космоса. "Мы", говорит он, "измерили море, землю, воздух, небеса, размежевали планеты, доискались на луне гор, рек и городов, но то горе, что при всем том, кажется, чегось великого недостает, — нет того, чего и сказать не умеем: одно только знаем, что недостает чегось" ²⁾. "Я наук не хулю", продолжает он, "одно то хулы достойно, что, на них надеясь, пренебрегаем верховную науку", которая, имея предметом самого человека, "нас потерянных находит и нам же самым нас возвращает: и сие-то есть быть щастливым — узнать, найтить себе самого" ³⁾. Мысль эта невольно заставляет нас вспомнить Сократа и его знаменитое: γνῶϑι σεαυτόν. Оставляя в стороне спорный вопрос о том, хотел ли Сковорода быть русским Сократом, мы заметим только, что в трактатах своих он нередко упоминает о Сократе с величайшим уважением. Но есть и внутренние точки соприкосновения в мировоззрении Сковороды и Сократа. Как тот, так и другой, искали критерия истины не во внешнем мире, а внутри человека. "Я знаю то, что ничего не знаю", говорил Сократ. Выходя из этого убеждения, он решился подвергнуть пересмотру и переоценке ходячие понятия и мнения с тем, чтобы найти верный путь к получению достоверного знания. Чтобы установить этот путь, он должен был в самом человеке указать на положительную силу, которая устраняет всякий произвол в распознании того, что истинно, от того, что ложно. Сила эта есть ничто иное, как добродетель или же то, что мы называем нравственным достоинством человека. Открыть эту силу можно не иначе, как посредством самопознания или же посредством мудрости, которая и есть предмет

¹⁾ Ibidem, 2.

²⁾ "Разговор дружеский о душевном мире", отд. II, 92.

³⁾ Ibidem, 95-96.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 47 (1899, кн. 11, с. 143)

философии. Нечто подобное мы уже видели у Сковороды в его критических замечаниях о Библии. Подобно Сократу, он тоже стоит на почве самосознания и думает, что оно-то и есть истинная мудрость. К чему же ведет эта мудрость? По мнению Сковороды, она разъясняет человеку, в чем заключается его счастье ¹⁾. Здесь уже мы не видим Сократа. Сковорода думал, что философия не есть исследование о мудрости, т. е. о методах самопознания, а есть возвышенное настроение духа, равносильное понятию о счастье. Ковалинский сообщает, что на вопрос одного ученого: "что есть философия"? Сковорода отвечал: "когда дух в человеке весел, мысли спокойны, сердце мирно, то все светло, счастливо, блаженно: сие есть философия" ²⁾. Что касается добродетели, то она есть ничто иное, как самый труд, направленный, по указаниям мудрости, к достижению счастья ³⁾. Переходя к разъяснению понятия о счастье, Сковорода устанавливает приметы его: оно должно быть благо, для всех доступное и прочное. Не далеко оно от нас. Царство Божие внутрь вас есть. Чтобы быть счастливым, нужно только предаться воле Божьей: "чем кто согласнее с Богом", говорит Сковорода, "тем мирние и счастливее. Сие то значит: жить по натуре" ⁴⁾. Под натурою он разумеет не скотские и слепые инстинкты человека, а "царственное естество" его, которое он называете "святым духом", живущим внутри человека и зовущим его к исполнению "той должности, для которой он в мире родился, самим Вышним к тому предопределен" ⁵⁾. Все несчастия человеческой жизни он объясняет тем, что люди, не познав себя, "входят в несродную им стать" и берутся за дело, которое не соответствует их "сродности" ⁶⁾. Происходит в этом случае нарушение законов природы, ибо

¹⁾ "Разговор дружеский о душевном мире", отд. II, 83.

²⁾ "Житие Сковороды" Ковалинского, отд. I, 30.

³⁾ "Разговор дружеский о душевном мире", отд. II, 83.

⁴⁾ "Алфавит мира", отд. II, 116.

⁵⁾ Ibidem 117-118.

⁶⁾ Ibidem 116.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 48 (1899, кн. 11, с. 144)

"природа и сродность — значит врожденное Божие благоволение и тайный его закон, всю тварь управляющий" ¹⁾.

Мы дошли до той границы в философских размышлениях Сковороды, за которой начинаются туманные и смутные созерцания его с пантеистическим оттенком. "В Библии", говорить он, "Бог именуется огнем, водою, ветром, железом, и протчими безчисленными именами: для чего же его не назвать натурой?.. Сим словом называется все — на все, что только родится во всей мира сего машине" ²⁾. "А понеже сия мати, раждая, ни от кого не принимает, но сама собою раждает, для того называется и отцем, и началом, ни начала, ни конца не имущим, ни от места, ни от времени независящим... Сие повсемственныя и премудрыя силы действие называется тайным законом, правлением, по всему материалу разлитым без конечно и без времени" ³⁾. "А как в Боге разделения несть, то он есть простирающееся ко всем векам, местам и тварям свойство, убо Бог, и мыр его, и человек его — есть то едино" ⁴⁾. Судя по выпискам, нами сделанными, можно было бы думать, что это пантеизм материалистический, но, говоря об эволюции мироздания, Сковорода всегда дает перевес духовному началу и даже противополагает иногда природу Богу. Беседуя с Ковалинским о вечности, он говорит, что "воля вечная, возжелав облещи совершенства свои в явление видимости, из ничего произвела все то, что существуем мысленно и телесно. Сии желания воли оделись в мысленности, мысленности в виды, виды в вещественные образы.

Назначено поприще или круг каждому существу по образу вечного явить силы свои, т. е. излияние невидимого по временной видимости и паки вступить в свое начало, т. е. в свое

¹⁾ Ibidem 132.

²⁾ "Разговор дружеский о душевном мире", отд. II, 85.

³⁾ Ibidem 86.

⁴⁾ "Разглагол о древнем мыре", отд. II, 5.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 49 (1899, кн. 11, с. 145)

ничто. Край первый и край последний есть един, и сие едино есть Бог" ¹⁾.

Таким образом самопознание или же мудрость в союзе с добродетелью приводит человека к сознанию присущего ему божественного начала, в чем и заключается истинное человеческое счастье.

В общежитии выражается это счастье делами любви к ближнему, которая есть "закон природы, самонужднейший для блага человеческого, всеобщий, напечатанный в сердце каждого, данный каждому существу, даже последней песчинке" ²⁾. В сущности весь вопрос о счастье, не только личном, но и всеобщем, сводится к исполнению этого закона, ясного и простого, потому и нетрудного. Итак, говорил Сковорода, "благодарение Богу, что трудное сделал ненужным, а нужное нетрудным" ³⁾. Выходя из этого положения, заимствованного у Епикура, Сковорода наложил на себя подвиг самоотречения. Он отказался от всех приманок мира, от увлечений суетой жизни. Ему предлагали "монашеское состояние, обещая на сем поприще честь, славу, изобилие всего, почтение и счастливую жизнь". Сковорода отказался от этого предложения, "полагая монашество в жизни нестяжательной, малодовольстве, в лишении всего ненужного, в отвержении всех прихотей, в обуздании самолюбия, дабы удобнее выполнить заповедь любви к ближнему" ⁴⁾. Свобода от всех мирских желаний — в этом, по его мнению, заключался весь смысл жизнн. "Мнози", писал он другу своему Ковалинскому, "глаголют: что делает Сковорода? чем забавляется? Аз же о Господе возрадуюся, возвеселюся о Бозе Спасе моем! Радование есть цвет человеческия жизни" ⁵⁾. Но этого "радования" можно было достигнуть только ценой убоже-

¹⁾ "Житие Сковороды", Ковалинского, отд. II, 19-20.

²⁾ Ibidem, 34.

³⁾ Ibidem и во многих других сочинениях.

⁴⁾ Ibidem, 10.

⁵⁾ Ibidem, 26-27.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 50 (1899, кн. 11, с. 146)

ства. "Кто не любит хлопот, тот должен научиться просто и убого жить" ¹⁾. Так он говорил, так и жил, переходя с места на место, от одних добрых людей к другим, — "непременного же жилища не имел он нигде, почитая себя пришельцем на земли во всем разуме сего слова" ²⁾. Но внешняя форма этой жизни была не выдумана самим Сковородой. Он был представителем того типа людей, которые известны под именем странствующих дьяков, с той разницей, что не имел многих их слабостей. И в самом деле, по своему, так сказать, иерархическому положению он был дьяком, сделавшись таковым после того, как получил увольнение из придворных певчих со званием придворного уставщика.

Могли ли быть доступны идеи Сковороды простому народу?

Многие — да, например, мысли о счастье; но метафизические основы этих мыслей едва ли ясны были и для многих образованных слушателей его. Сковорода далек был от методических приемов Сократа — индукции и определений, и не столько доказывал свои мысли, как диалектик, сколько внушал их, как проповедник. К сожалению, мы не имеем в рукописях проповедей его, обращенных к народу. Даже теоретические воззрения его на народ нам известны только по выпискам из таких сочинений Сковороды, которые не дошли до нас в полном своем составе ³⁾. Некоторые скептически относятся к этим выпискам ⁴⁾, хотя в них нет ничего такого, что не соответствовало бы духу и стилю других сочинений Сковороды. Можно сказать только, что учителем народным в строгом смысле этого слова Сковорода не был. Без сомнения, глубокая и, так сказать, учительная сила его личности заключалась в том, что слово его не расходилось с делом.

¹⁾ Басня Чиж и щиглик, отд. II, 155.

²⁾ "Житие Сковороды" Ковалинского, отд. II, 29.

³⁾ См. в статьях Хиждеу: "Григорий Варсава Сковорода", Телескоп за 1835 г., XXVI.

⁴⁾ См. юбилейное издание сочинений Сковороды, отд. I, XVII-XXV.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 51 (1899, кн. 11, с. 147)

Сковорода жил так, как учил, и учил тому, что сам исполнял в жизни. В этом — вся тайна его влияния на современников. И однако же не видно из его жизни, чтобы он свил себе гнездо в среде простого народа. Он искал приюта и находил его в среде украинской интеллигенции, с которой состоял в постоянном умственном общении, как местный оратор, писатель и учитель. Не без основания утверждают, что расположение к просвещению в дворянстве харьковской губернии посеял Сковорода: по крайней мере, в числе первых помещиков, подписавшихся на 612 тысяч для основания харьковского университета, были или ученики, или короткие знакомые и друзья Сковороды. Но на дворянское сословие смотрел он далеко не с точки зрения простонародного философа. Когда, по поручению местного епископа, спросили его, зачем он в сочинении своем, из-за которого оставил он харьковский коллегиум, отступил от обыкновенных мнений о христианском благонравии, то Сковорода отвечал: "дворянство различествует знанием (вероятно, званием) и одеянием от черни народной и монахов: для чего же не иметь оному и понятий различных о том, что нужно знать ему в жизни? Такие ли прилично ему мысли иметь о верховном существе, какие в монастырских уставах и школьных уроках" ¹⁾? В этом сословном консерватизме нельзя не заметить некоторого противоречия с его собственным убеждением, что истина для всех одна и счастье — тоже одно. Ни одним словом он не отозвался на жгучие вопросы своего времени, которые решались не в пользу народа. Равнодушными глазами смотрел он на закрепощение его, которое на его глазах происходило. Оптимист по своему мировоззрению, он советовал каждому довольствоваться своим положением, "оставаться в природном своем звании, сколько оно ни подлое" ¹⁾. В басне своей "Голова и Тулуб" он делает такое нравоучение простому народу: "на-

¹⁾ "Житіе Сковороды", Ковалинского, отд. I, 24.

²⁾ "Алфавит мира", отд. II, 121.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 52 (1899, кн. 11, с. 148)

род должен обладателям своим служить и кормить их" ¹⁾. Очевидно, отрицая "историческое богопочитание", он отрицал вместе с ним и уроки родной своей истории, и это не прошло ему даром. При всем нравственном достоинстве его личности, было в ней что-то самодовлеющее и жесткое... Самое убожество его, которое, по-видимому, приближало его к простому народу, имело отчасти декоративный характер. Сковорода отлично понимал силу впечатления, производимого контрастом между его убогим видом полунищего и ученой, иногда загадочной его речью. Самолюбию его всегда льстило это впечатление, которое доставляло ему исключительную роль в свете. Не раз он высказывал мнение, что свет подобен театру. "Когда Бог, говорил он в одном собрании, определил мне "в низком лице быть на театре света сего, то должно уже мне и в наряде, в одеянии, в поступках и в обращении с степенными, сановными, знаменитыми и почтенными людьми наблюдать благопристойность, уважение и всегда помнить мою ничтожность пред ними" ²⁾. Это именно то смирение, о котором справедливо говорят, что оно "паче гордости". Не мог Сковорода не сознавать своих умственных сил, своего умственного превосходства над массой людей, с которыми ему приходилось встречаться в жизни. Посылая то или другое сочинение свое, по обыкновению в рукописи, тому или другому приятелю, он нередко высказывается со всей наивностью авторского тщеславия ³⁾. Один из современников его говорит, что "своенравие, излишнее самолюбие, не терпящее никакого противоречия, слепое повиновение, которого он требовал от слушавших его — magister dixit — затмевали дарования его" ⁴⁾. Слова эти заслуживают доверия в виду того, что они сказаны были простодушным человеком, который наивно сознается в слабостях своих, подавших Сковороде повод назвать его

¹⁾ Отд. II, 155.

²⁾ "Житие Свовороды" Ковалинского, отд. II, 26.

³⁾ "Украинская старина" Данилевского, 62-63.

⁴⁾ Ibidem, 41.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 53 (1899, кн. 11, с. 149)

"мужчиною с бабьим умом и дамским секретарем" ¹⁾. Не так безразлично относился сам Сковорода к "оглагольникам" своим, уязвлявшим его самолюбие. Это было именно самолюбие людей, которые избрали себе в жизни путь мысли и остались в стороне от заманчивых положений, доставляемых почестями и богатством. Такое самолюбие нередко одевается в одежду смирения. В такой одежде и являлся Сковорода в современном ему обществе.

Еще менее можно назвать Сковороду народным писателем, хотя нельзя отрицать в некоторых произведениях его мотивов народных. Охотно вводил он в свою речь церковно-славянские слова и формы, кроме прошедших простых, которые встречаются у него редко. Даже в письмах своих не мог он отрешиться от высокоречия церковно-славянского, употребляя такие слова, как аще, негли, обаче, иногда даже заканчивая письма свои словом аминь ²⁾. Нужно заметить при этом, что, по свидетельству Ковалинского, Сковорода на письме "употреблял иногда малороссийские наречия и правописание, употребляемое в произношении малороссийском: он любил всегда природный язык свой" ³⁾. По всей вероятности, в устных беседах своих он предпочитал речь малорусскую. Есть и в письменных произведениях его значительная доля слов и форм малорусских. Но рядом с этими последними мы встречаем слова и формы великорусские, например: давича (отд. II, 241), возлѣ (293), вѣть (ib.), братецъ (84), лоточка (270), не безъ чинишка (238), нечево (151), всіо (293), в серіодкѣ (151), живіошь, поіошь, вріошь (293), войдіотъ (ib.) и т. п. Не легко иногда разобраться в этом хаосе слов, то различных по значению и по происхождению, то сходных по значению, но различных по происхождению. Бессознательно для самого себя писатель делает все, чтобы выразить мысль свою самым не-

¹⁾ Ibidem.

²⁾ Ibidem, 56.

³⁾ "Житие Сковороды", отд. II, 40.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 54 (1899, кн. 11, с. 150)

естественным образом, употребляя слова то церковно-славянские, то малорусские, то великорусские. Насилия над языком в произведениях Сковороды доходят до того, что он импровизирует особенные формы, не то малорусские, не то великорусские, например: взглянь (отд. II, 241), обиходься (288), сптѣвая (262), не спрятаешся (305), сдѣлався (363), неколи (238), дуракови (239) и проч. Подчиняясь разнообразным влияниям речи, то книжной, то разговорной, то городской, то сельской, он как бы утратил самое чувство ее. В самом деле, как иначе объяснить то обстоятельство, что Сковорода называет малороссийскими песнями тяжелые силлабические вирши? Так, в одном из трактатов "Брань архистратига Михаила с сатаною" помещены следующие вирши, под которыми сделана выноска самим автором: "сия песнь есть из древних малороссийских и есть милая икона, образующая весну: она пространна":

"Зима прейде. Солнце ясно
Мыру откры красно.
Из подземной клети явишася цветы,
Мразом прежде побиенны.
Уже все райския птицы
Испущенны из темницы,
Повсюду летають, сладко воспевают,
Веселия исполненны.
Зеленыи поля в травы,
Щумящии в лист дубравы
Встають одеваясь, смотря возсмеваясь,
Ах, коль сладко там взирати!" ¹⁾

Можно было бы подумать, что названа эта "милая икона" малороссийскою не в смысле языка, а в смысле происхождения. Но вот отрывок из оды Горация, перетолкованной малороссийским диалектом, как говорит сам Сковорода в заглавии в своему произведению:

¹⁾ Отд. II, 215.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 55 (1899, кн. 11, с. 151)

"Ах, ничем мы не довольны: се источник всех скорбей!
Разных ум затеев полный — вот источник мятежей!
Поудержмо дух несытый! Полно мучить краткий век!
Что ль нам дасть край знаменитый? Будеш тоже человекь.
Вить печаль везде летает, по земле и по воде,
Сей бес молний всех быстряе, может нас сыскать везде.
Будьмо тем, что Бог дал, рады, разбиваймо скорбь шутя.
Полно нас червям снедати: вить есть чаша всем людям.
Славны, например, герои, но побиты на полях.
Долго кто живет в покое, страждет в старых тот летах.
Вас Бог одарил грунтами, но вдруг может то пропасть,
А мой жребий с голяками, но Бог мудрости дал часть" ¹⁾.

Называя язык этого перевода малороссийским, Сковорода, очевидно, не имел отчетливого представления о той речи, на которой писал стихами и прозой. Неудивительно поэтому, что сочинения его, особенно прозаические, были недоступны для простого народа не только по содержанию, но и но языку. Ближе к пониманию народному стояли стихотворения Сковороды, но прежде чем перейти в народное обращение, они должны были потерпеть значительные изменения в языке. К числу таких стихотворений относится, между прочим, известная сатирическая песня, начинающаяся словами: "Всякому городу нрав и права" и распространенная во многих редакциях книжных, полународных и народных ²⁾. Любопытно, что

¹⁾ Отд. II, 278-279.

²⁾ См. Альманах 1835 г. "Утренняя звезда", где помещены для сличения две редакции этой песни. См. также Данилевского "Украинская старина", стр. 84, "Воронежский литературный сборник",

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 56 (1899, кн. 11, с. 152)

Сковорода слагал иногда свои вирши под влиянием народных песен, заимствуя из них не столько поэтические образы, сколько общие идеи, более или менее подходившие под его философское мировоззрение. Симпатии его к народной песне и к народному слову, по-видимому, наталкивали его на путь народного писателя. К тому же располагал и народный склад его сатирического ума, склонного к рефлексии. Но Сковороде не доставало серьезных увлечений судьбой того самого народа, в среде которого он родился. Идеалист по натуре, он не мог пойти вслед за теми земляками своими, которые в новых порядках жизни искали личного счастья, — не мог также увлекаться и старыми идеалами, которые в его время теряли свое обаяние. Поэтому он создал для себя особенную сферу отвлеченных положений, в которых не было и следа общественного самосознания. Все силы души своей он обратил на то, чтобы приладить эти положения к личной жизни своей. Всякая другая работа вне этой субъективной сферы самоусовершенствования казалась ему ниже его достоинства. Он гордо отвернулся от современной ему общественности, не интересуясь вопросом, откуда она произошла и куда она ведет. Отсюда — противоречия и натяжки в его убеждениях и симпатиях, отсюда же и бессознательность его в самом способе литературного изложения.

Таким образом славяно-малорусская речь, постепенно воспринимая великорусские элементы, должна была выйти из литературного употребления, уступив свое место литературной русской речи, которой вполне уже владели ученики Сковороды. В этом мы отчасти могли убедиться по выдержкам из сочинения одного из них — Ковалинского.

Теперь обратимся к судьбе книжной малорусской речи в XVIII веке.

1861 г. вып. I, стр. 254, "Сочинения Сковороды", Спб. 1861, №№ VIII, IX, стр. 11-12, наконец, юбилейное издание сочинений Сковороды, 1894 г., отд. II, стр. 266-267.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 57 (1899, кн. 11, с. 153)

VII.
Произведения униатской печати, написанные книжной малорусской речью в XVIII в.

Заметим прежде всего, что в XVIII в. писатели малорусские как будто бы охладели к печатанию своих сочинений. Думаем так на том основании, что ни одно из произведений, о которых говорили мы выше, за исключением "Панегирикоса" Феофана Прокоповича, не было напечатано. Может быть, одной из причин этого явления было сознание, что славяно-малорусская речь со всеми особенностями ее правописания не годится для всероссийского употребления. И в самом деле, она не соответствовала гражданской печати, заведенной Петром Великим.

То же самое, и еще в большей степени, мы должны сказать о книжной малорусской речи. По своим особенностям лексическим и грамматическим она еще дальше стояла от литературной русской речи, поэтому писавшие этой речью еще менее могли рассчитывать в XVIII в. на распространение ее путем печати.

В прежнее время сама Украина собственными своими силами должна была отстаивать свою умственную и нравственную независимость, против которой направлены были все усилия католической Польши, манившей к себе верхние слои малорусского народа всеми соблазнами политической и религиозной унии. Не поддался народ этим соблазнам и выдвинул для защиты своего национального существования, как боевые, так и культурные средства. К последним относились литературные произведения, в которых объяснялось и защищалось учение "благочестивой" веры, с ее догматами и обрядами, с ее общественно-народными институциями, которые давали возможность всем слоям малорусского народонаселения подавать свой голос в делах веры. Печатались эти произведения в местных типографиях для удовлетворения местных потребностей народа, поэтому не считалось делон странным или необычным упо-

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 58 (1899, кн. 11, с. 154)

требление в этих произведениях такой речи, которая была более доступна народному пониманию, т. е. речи книжной малорусской.

В XVIII веке политическая обстановка левобережной Украины существенно изменилась. Вместо польского государственного строя, страдавшего слабостью центральной власти, явилась власть твердая и энергическая. На левой стороне Днепра уже невозможны были религиозные преследования. Напротив того, "благочестивая" вера нашла в единоверном государстве поддержку и защиту. Самые средства религиозного просвещения должны были измениться. Это уже были не местные средства, вызванные опасениями за свободу религиозной совести, за самое бытие праотеческой вери. Это были общегосударственные средства, предназначенные не для одной Малороссии, но для всей России. Вот почему в XVIII веке, особенно во второй половине его, в левобережной Украине казалось уже странным писать богословские сочинения книжной малорусской речью. Тем более показалось бы странным печатать те из них, которые написаны были языком Голятовского и Радивиловского.

Не то было в правобережной Украине. Она оставалась еще под властью Польши, которая с неодолимой силой роковых страстей и предубеждений выдвигала религиозный вопрос как будто бы для того, чтобы ускорить свое падение. Со времени андрусовского мира (1667 г.) она не переставала стремиться к заветной мечте, подсказанной иезуитами, провести чрез унию на лоно католической церкви ту часть малорусского народа, которая входила в состав Речи Посполитой. Теперь уже ревнители католичества могли рассчитывать на осуществление этой мечты: казачество не могло прийти на защиту православия, а духовенство, мещане и крестьяне, лишенные политических прав, не могли, по-видимому, выдержать дружного натиска католической пропаганды. Мы не станем следить за этой пропагандой. Скажем только, что она шла теми же путями, как и в XVII веке — путем угнетения православного духовенства и привлечения его в унию материальными выгодами.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 59 (1899, кн. 11, с. 155)

До самого конца XVII в. православные епархии оставались православными, благодаря двусмысленному поведению некоторых епископов, тайно принявших унию, но не заявлявших об этом своей пастве. Когда же сняли они маску, то оказалось, что из пяти православных епархий в Польше сохранила верность православию одна только белорусская. После этого уния признана была в Польше единственною законной церковью греческого обряда, и политика двуличия сменилась политикой открытого насилия. Памятником этого насилия была униатская литература XVIII в. Она хотела регламентировать народную совесть, ввести ее в тот круг религиозных представлений, источником которых было не религиозное одушевление, а политический оппортунизм, сводивший весь вопрос о народном просвещении к спасению души под условием соединения с римской церковью:

"Кто хощетъ душу вѣчне спасти свою,
Нехъ той примаетъ вѣрою живою
С Церквою Рима соединеніе,
Бо на томъ выситъ всѣхъ насъ спасение". ¹⁾

Книга, из которой выписали мы эти стихи, издана была в 1778 г. базилианами — монахами почаевской лавры. Учрежден был этот орден еще в XVII в. при униатском митрополите Иосифе Рутском (1613-1637), но особенное значение приобрел он после того, как православные епархии, остававшиеся в пределах Речи Посполитой, перешли в унию. Состоя в зависимости от одного папы, базилиане почти не признавали власти местных епископов. Они завладели управлением униатской церкви, присвоили себе более значительные монастыри с их земельными угодьями и доходами, отняли у белого духовенства лучшие приходы. Как ученики иезуитов, они старались распространять унию посредством школы: с этою целью они завладели, как низшими, так и высшими школами. ²⁾ Но, конечно, смотрели они на унию, как

¹⁾ "Песнь катихизмова" из книги "Народовещание".

²⁾ Historia szkól Lukaszewicza, 1849 г., т. I, 354, т. II, 263-277.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 60 (1899, кн. 11, с. 156)

на переходную стадию, поэтому они далеки были от тех религиозных настроений, которыми руководились некогда создатели православных школ. Обучение в базилианских школах происходило на языке польском, изучение же церковно-славянского языка совсем было запущено. Случалось иногда, что воспитанники базилиан, поступив на приходы, отправляли богослужение по тетрадкам, на которых церковные службы написаны были латинскими буквами. Вообще же к образованию низшего духовенства базилиане относились с пренебрежением, поэтому епископы нередко вынуждены были рукополагать в священники людей полуграмотных. На этих священников базилиане смотрели глазами католического духовенства, сочинившего известную пословицу: Pan Bóg stworzył popa dla chłopa, a plebana dla pana.

Но так или иначе, а с этим хлопом нужно было считаться. Привык он к обрядам своей церкви и к богослужебному языку ее, поэтому нужно было сочинить такие книжки, которые могли бы служить руководством для сельских пастырей, чтобы они могли "простим языком русским простейший народ поучати", воспитывая его "в единении с церквию Рима". ¹⁾ В издании таких книжек больше всего потрудились базилиане — особенно после^- того, как овладели они почаевским монастырем и возобновили его типографию (1720-1725 г.). Не входя в подробный разбор этих изданий, мы укажем на некоторые из них только лишь для того, чтобы познакомиться с педагогическими приемами униатских просветителей.

В 1722 г. напечатано было в монастыре супрасльском "чину святого Василія Великого" "Собрание припадков краткое и духовным особам потребное". Книга эта заключает в себе учение о таинствах, о десяти заповедях Божиих, изъяснение символа веры и молитвы "Отче наш" и "Богородице дево", "такожде науку, како подобаетъ наставляти малыхъ

¹⁾ "Народовещание", 1778 г.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 61 (1899, кн. 11, с. 157)

или невѣжовъ". Издана она была, как говорится в предисловии, по распоряжению замойского собора, состоявшегося в 1720 г. при униатском митрополите Леоне Кишке. Это тот самый собор, от которого ведет начало свое целый ряд мер, направленных к слиянию унии с католичеством. Душой этого собора были базилиане, добившиеся на нем постановлений, чтобы епископами назначались монашествующие, как надежные слуги папской власти, непосредственно ей подчиненные. Из окружного послания Афанасия Шептицкого, преемника Кишки по званию митрополита, мы узнаем, что замойский собор созван был главным образом для исправления "росских книг, аще в них поползновения и преткновения обрящутся", несогласные с учением римской церкви. И действительно, не мало в них оказалось "поползновений и преткновений", которые митрополит предлагает устранить. В Триоди постной 1717 г. вместо слов: "да вечного огня избавить" положи тие: "да милостивно мук чистителных избавит". В молитвослове 1720 г. вместо слов: "спаси, Господи, и помилуй святейших архиепископов, вселенских патріархов", положи тие: "святейшего архиерея вселенского, имя рек, папу римского". В Трифолое 1694 г. слова: "Дух святый от Отца единого исходить" вымаж "единого", а положи так: "от Отца и Сына исходяща". Что касается до "Собрания припадков", то основная задача этой книги — сообщить мало подготовленным пастырям церкви minimum богословских знаний, необходимых в церковно-религиозной практике, — при чем в самом начале книги делается предостережение, что каждый год четыре раза епископ будет посылать нарочитых мужей для испытания в познании ее. В текст книги введены три языка: до 137 листа — церковно-славянский в славяно-русской редакции, от 137 — книжный малорусский и параллельно на соответствующих страницах — польский. К концу книги приложен "Лексикон сиречь словесник славенский, имеющ в себе словеса первее славенския азбучныя, по сем же полския". Словарь этот издан в виду того, что едва сотый иерей знал

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 62 (1899, кн. 11, с. 158)

по-славянски, в чем убедился сам епископ "с неисчетною болестию сердца". Невольно эти польские объяснения славянских слов заставляють нас вспомнить о "Лексиконе словеноросском" Памвы Берынды, который для объяснения славянских слов обращался к книжной малорусской речи, или же об изданной нами рукописи: "Синонима славеноросская", где заметно стремление вытеснить из самой книжной малорусской речи польские слова ¹⁾. Приходится нам повторить здесь общеизвестную истину, что уния опиралась на культуру польскую и на язык польский.

В 1751 г. напечатано было в монастыре почаевском тоже монахами "чину святого Василия Великого" "Богословие нравоучительное". Это ничто иное, как распространенное и улучшенное "Собрание припадков" — с тем же порядком в распределении статей, с тем же двойным текстом малорусским и польским, начиная с листа 105, и с славяно-польским лексиконом в конце. Упоминаем об этой книги, потому что она была настольной книгой униатского священства, заменяя для него школьную науку, и не раз издавалась в последствии ²⁾.

Но как учить народ? На каком языке проповедовать ему? И об этом позаботились базилиане. Они издавали в том же почаевском монастыре сборники поучений под разными наименованиями: "Сема слова Божия" 1781 г., "Беседы парохиальныя" 1789 г., "Науки парохиалния" 1794 г. Особенно любопытен этот последний. В предисловии переводчик объясняет

¹⁾ См. об этом наш "Очерк литературной истории малорусского наречия в XVII в.".

²⁾ От этой книги нужно отличать "Богословие нравоучительное из богословия Антоине... римским диалектом писанного... на русский диалект вкратце переведенное". Это тоже почаевское издание. Первое, по Ундольскому, относится к 1776 г. В библиотеке киевской Духовной академии мы видели издание 1779 г. Состав книги не тот, что в "Богословии нравоучительной" 1751 г. Все статьи строго соглашены с порядком таинств, нет особых отделов о Символе веры, о заповедях Божиих, нет лексикона. Во всей книге язык церковно-славянский, нет книжного малорусского.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 63 (1899, кн. 11, с. 159)

происхождение "наук парохиалных", которые первоначально переведены были с итальянского языка на польский, с польского на "славенско-русский", а потом уже "простым и звычайным русского языка, беседи посполитым способом преложены для латвейшаго простых людей и неуков вирозумления и спасеннаго оних пожитку". Он думает, что "в преложении сих наук" многие слова и выражения покажутся разным читателям "неуживаными и неугодными", но причина этого, по его мнению, заключается в самих свойствах русского языка. "Ведомо бо есть тебе, благоговейный читателю", говорит он, "же в русской сей простой, в Полщы звычайной и посполитой беседе, слова и способи их виражения суть рожнии и не всем еднаковии: на Волыню иншии, на Подолю и на Украине иншии, в Полесю иншии. Для того в едном том наук преложении, не могох всем тако не согласующымся и разнствующым в рожном их бесед несогласии подлуг моего угодити желания. Но ты, всечестный и благоговейный читателю, поневаж всегда з людми твоей пастве вручеными живеши и с ними всегда беседуеши и добре способ их беседи и слов виражения знаеши, для того латво можеши сия краткия наукы читаючи, так им слова виражати, як они между собою беседовати обыкоша и як им приятнейше". В выписанных нами строках мы встречаем те самые выражения, которые, начиная со второй половины XVI века, употребляли защитники "благочестивой" веры в тех случаях, когда им приходилось укреплять ее в сознании "простых" людей. И они обращались тогда к "простой мове", к "русской мове", к "языку русскому", разумея под ним народный малорусский язык. Нельзя сказать, чтобы они твердо и неуклонно стояли на почве этого языка: и для них, как для монахов "чину Василия Великого" народный язык был только орудием религиозной борьбы. Но большая разница в том, что вели они борьбу для самозащиты — оборонительную, а не наступательную. Так или иначе, они сознавали, что православие с его соборным началом церковно-религиозной жизни более соответствует народному мировоззрению, чем уния

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 64 (1899, кн. 11, с. 160)

с ее подавляющим авторитетом церковной иерархии. Таким образом, прибегая к народному языку для защиты православия, они не видели противоречия между средством и целью, и можно было бы пожелать им только большей последовательности и настойчивости в употреблении этого средства. Совсем иное мы видим, когда в народном языке ищут опоры для того, чтобы привить к народу понятия, чуждые его духовной сущности. Тут уже нет сочувственного уважения к народу и языку его, нет и веры в народ, в его творческие силы. Тут господствует одна мысль, одно стремление — привести народ к послушанию святейшему папе римскому, стремление, возникшее не из религиозных потребностей народа, а из клерикальных расчетов и соображений, осложненных влиянием страстей, ничего общего с религией не имеющих. Это метод педагогического приспособления к народу, вовсе не рассчитанный на то, чтобы вызвать в нем самодеятельность мысли и чувства.

Такого же метода держались и составители Богогласника — книги, весьма распространенной в униатском мире ¹⁾. В состав ее вошли, между прочим, песни духовного содержания, небезызвестные народу. Есть между ними и такие, которые встречаются нередко в рукописных сборниках прошлого века, предшествовавших появлению Богогласника: сюда относятся некоторые "умилительныя" песни, помещенння в четвертой части Богогласника, а также рождественские канты, вошедшие в дополнительный отдел первой части. Любопытно заглавие этого отдела: "иныя песни на Рождество Христово вместо не богоугодных обычных коляд простым певцем служащия". Таким образом Богогласник делает уступки "простым певцeм", но только те, которые согласны с его религиозно-поучительными целями. Чтобы достигнуть этих целей, он критически относится к своему материалу, заимствуя его исключительно из письменных источников. Из предисловия

¹⁾ Головацкий относит первое изданіе Богогласника к 1790, а второе сокращенное к 1805 году. Мы пользовались позднейшим изданиемь 1825 г. Все издания почаевские.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 65 (1899, кн. 11, с. 161)

узнаем мы, что не вошли в него песни, "худо и неискусно составленныя", не вошли также те песни, которых "не возможно уведати приличного им гласа". Что касается песен, "добре сочиненных и по своему гласованию уведанных", но неискусными писцами испорченных, то они исправлены и переработаны, и в таком виде певцам и слушателям предложены, "аки снедь, иными смаки утворенная, аки потемненное сребро, седмирицею очищенное". К этому мы должны прибавить, что многие песни заново сочинены разными авторами на славяно-малорусском и польском языках. Большей частью сочиняли песни сами же базилиане, но в числе авторов, и именно польских песен, были и законники "towarzystwa Iezusowego", были и светские люди. Так сложилась книга, предназначенная, как для церковного, так и для домашнего употребления, в кругу людей духоввых и мирских, старых и молодых. В ней, говорят составители ее, обращаясь к любителям душеспасительного пения.

"Ветхия и новыя (песни) обрящешь себе,
И старейшим, и юнейшым угодити требе".

Но слабость унии и заключалась именно в том, что она, всем угождая, никого не удовлетворяла. Напрасно она усиливалась найти поддержку в народе, отказываясь в то же время от его исторических преданий. Напрасно также ожидала она помощи от католичества, которое не могло уважать ее, как сильного противника, сознающего свое нравственное достоинство. Она была ему нужна для борьбы с православием; там же, где эта борьба оканчивалась торжеством унии, католики не могли ужиться с нею. В каждой попытке ее к самозащите они видели доказательство того, что она снова готова была возвратиться в православие. Чтобы отрезать ей все пути к отступлению, торопились как можно скорее покончить с нею. Так начались гонения на самую унию в тех областях, где она не нужна была, как противовес православию. Вообще же можно сказать, что едва ли бы она уцелела в польском го-

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 66 (1899, кн. 11, с. 162)

сударстве, если бы не наступил первый раздел его, после которого Червоная Русь отошла к Австрии, где уния нашла защиту и покровительство в новом правительстве, которое не имело надобности сводить с нею личные счеты.

Что сказали мы об унии, то же должны сказать и об униатской литературе XVIII в. Не было в ней ни выдающихся произведений, ни таких значительных имен, как имена Ф. Прокоповича, Конисского, Сковороды. Она имела церковно-официальный характер, не выходя за границы того, что удовлетворяло потребностям религиозной мысли. Без сомнения, и в этой области возможна игра фантазий, свободные порывы чувства, возможно отражение народной психологии, народных настроений, не исключая даже юмористических, что и видим мы в народных малорусских виршах, созданных под режимом старинной "благочестивой" веры, отличавшейся терпимостью. Такого рода творчество не могло найти поддержки там, куда проникла униатская регламентация, руководимая духом партии, убежденной, что народ есть масса, из которой можно лепить, что угодно. В этих условиях чисто нравственного свойства заключается причина, почему книжная малорусская речь, преобладавшая в униатских произведениях XVIII века, не могла развиться дальше того предала, до которого она дошла в XVII веке.

Но, может быть, уния, угнетаемая католическими творцами ее в польских областях, могла вызвать более сильную литературную производительность в Австрии, где предоставлено ей было более прочное существование.

Не видно этого из фактов.

Известно, что Иосиф II, как убежденный поклонник просветительных идей XVIII века, выступил с целым рядом реформ, направленных к уничтожению рабства, унижающего человеческое достоинство. Нигде эти реформы не были так своевременны, как в галицкой Руси, где крестьяне томились в панской неволе, где дворяне были не только привилегированным сословием, но и своего рода государством в

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 67 (1899, кн. 11, с. 163)

государстве. Не забудем, что до 1768 г. польский пан мог распоряжаться не только имуществом, но и жизнью своих "подданных". В 1782 г. сделана была законодательная попытка положить конец этому бесправию. Крестьяне освобождены были от крепостной зависимости, но без земли. Оставляя землю своего пана, они могли переселяться, куда им было угодно, заниматься ремеслом, каким им было угодно. Продолжая жить на земле пана, они исполняли разные повинности, но строго ограниченные инвентарями. Это слабая сторона реформы, та полуоткрытая дверь, чрез которую крепостные порядки снова могли проникнуть в последствии. Как бы то ни было, но и то, что получили галицкие крестьяне, было нечто невиданное и неслыханное в старинной Польше. Этого мало. Так как крестьяне были малороссияне, а не поляки, то правительство вынуждено было поднять умственный уровень их для того, чтобы они могли защищать свои права, одним словом — позаботиться о народном образовании. Кому же было заняться этим делом, как не пастырям церкви? Но мы уже знаем, что и эти последние большей частью были люди необразованные. Отсюда явилась необходимость учредить в самом Львове русскую семинарию (1783 г.), в которой богословские и философские предметы должны были преподаваться на русском языке. По мысли учредителя, будущие просветители народа должны были знать язык его, поэтому и сами должны были учиться на языке прихожан своих. В 1784 г. основан был в Львове университет, а в 1787 г. разрешено было и в университете преподавание некоторых предметов на русском языке, для чего назначены были два профессора — Петр Лодий на философскую кафедру и Андрей Павлович на математическую. Так из социального вопроса сам собою возник вопрос национальный, а из этого последнего вопрос о просвещении, и притом в самых обширных размерах.

Как же воспользовалась галицкая Русь этими благоприятными условиями для своего развития?

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 68 (1899, кн. 11, с. 164)

Нечего и говорить, что поляки отнеслись крайне неблагожелательно к лекциям в университете на русском языке: они называли их "Winkelschulen", а русских воспитанников "алилуйками". Но и сами русины галицкие, как говорит один старинный ученый их, "не оценили внимания к ним правительства: вместо того, чтобы положить материнский язык в основу своего образования, они видели понижение своего достоинства в том, что богословские и философские науки преподавались им не на латинском языке, как немцам и полякам, и потому просили об отмене постановления о лекциях на русском языке" ¹⁾. То же самое говорят и позднейшие ученые галицкие Я. Головацкий и О. Огоновский ²⁾. Очевидно, реформа застала убогую Русь, одичавшую под тяжестью духовного и материального рабства, как говорится, врасплох. Выходя из того убеждения, что не устный, а книжный язык служит признаком образованности народной, галицкие ученые начали преподавать в университете на церковно-славянском языке, называя его российским языком. Чтобы составить понятие о том, что разумел Лодий под российским языком, достаточно выписать несколько строк из предисловия его к переводу "нравственной философии" Баумейстера. "Во исполнение всемилостивейшего намерения императорского", говорит переводчик, "Высочайшее Виденское наук правительство при возбуждении сих училищ 1787 года определило, да дело Христиана Баумейстера в любомудрии умозрителном и действителном преподается, и не по мнозе повелено бяше, да на российский язык преложится, что понеже трудов моих касашеся, немедленно делу руце приложих, и по мере сил, аще и в недостатку нуждных к переведению средствий сый единою для пользы учащегося юно-

¹⁾ Grammatik der ruthenischen oder Kleinrussichen Sprache in Galizien von I. Levicki, 1834 r.

²⁾ Науковый сборник, 1865 г.. ст. Я. Головацкого: "о первом литературно-умственном движении русинов в Галиции". История литературы рускои, О. Огоновского, 1389 г., ч. II, вид. І.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 69 (1899, кн. 11, с. 165)

шества галицийского преложих. Сея ради причины да не почудится простым иногда выражениям благосклонный читатель! но паче трудившемуся благоутробно да простит при новонасажденном благополучия древе о новопроизрастшем радуяся плоде" ¹⁾. По-видимому, в этой книге "благоутробно" прощать нечего... Были и другие попытки передать высшую науку на таком же "российском" языке, с такими же извинениями за употребление "простых виражений". В 1790 г. появился перевод церковной истории Данненмайра с предисловием от переводчика, который говорит: "еже касается перевода, зане часть выражений простых употребих, сего да не кто мне от иностранных в зло вменяет. Сей бо труд мой едино токмо намеряет к ползе юношества русского галицианского в сеятелищы лвовском руском богословию учащихся и прочиих в тойжде области свойственным образом глоголющих" ²⁾. И здесь, как в труде Лодия, никакого "свойственного глаголания" не было, — не было даже книжной малорусской речи, которую, без сомнения, допускали преподаватели в устных беседах с учащимся юношеством, не отвергая ее и в сочинениях церковно-богословского содержания.

Таким образом благоприятная минута для возрождения галицкой Руси была упущена. После смерти Иосифа II (1790) положение галицких униатов становится все хуже и хуже. Французская революция охладила прогрессивное настроение в правящих кругах всей Европы. Наступила и в Австрии реакция. Она выразилась в сближении правительства с польским дворянством. Были и местные причины этого сближения. После окончательного раздела Польши, в Украине, в Подолии и на Волыни все униатское духовенство с своими прихожанами перешло в православие. Поляки не замедлили объяснить правительству, что они не могут рассчитывать на верность униатов, которые тянут к России, и что единственная опора его есть

¹⁾ История литературы русской, О. Огоновского, ч. II, від. І, стр. 52.

²⁾ Ibidem, 55.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 70 (1899, кн. 11, с. 166)

шляхта в союзе с католичеством. Отсюда возникла мысль об учреждении митрополий в самой Галиции, чтобы униаты не смотрели по сторонам и не помышляли о связи своей с Киевом. В 1808 г. поставлен был во Львове митрополитом перемышльский епископ Антоний Ангелович. Но "блеск митрополии Галицкой", говорит Я. Головацкий, "не поднес русского языка, не огрел и не просветил русского народа" ¹⁾. В 1806 г. перенесен был университет из Львова в Краков. Русские кафедры одна за другой закрывались. То, что дано было прежде, мало по малу отбиралось от русинов. В декретах Иосифа II от 1786 и 1787 годов русский язык признавался "краевым, народным, национальным" (Landes-Volks und National-Sprache,), но уже в 1805 г. тривиальные (трехклассные) школы отданы были под надзор латинской консистории, а в 1813 г. русский язык совсем был устранен из нормальных (четырехклассных) школ. Что касается до приходских школ, то в силу реформы 1817-1818 годов он допускался лишь в школах униатских не смешанных, а в школах смешанных предпочтение отдавалось языку польскому. Предоставлялось громадам право заводить русские школы в местностях, где есть смешанные школы, но эти школы не должны были рассчитывать на поддержку школьного фонда. Следствием всего этого было признание за польским языком господствующего положения в том крае, где само правительство некогда называло русский язык "краевым, народным, национальным".

П. Житецкий.

(Продолжение следует).

¹⁾ Науковый сборник 1865 г.: "О первом умственно-литературном движении русинов в Галиции".

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 71 (1899, кн. 12, с. 277)

 

ЭНЕИДА И. П. КОТЛЯРЕВСКОГО

И

ДРЕВНЕЙШИЙ СПИСОК ЕЕ.

(Продолжение).

VIII.
Язык летописей малорусских первой половины XVIII века. "Диариуш" Н. Д. Ханенка и "Дневник" его же. Руководства для изучения произношения и правописания малорусского. Падение книжной малорусской речи к левобережной Украине.

В XVII в. книжная малорусская речь употреблялась не в одних сочинениях церковно-религиозного содержания. Не мало дошло до нас от того времени летописей, хронографов и казацких хроник, написанных этою речью. По-видимому, ей суждено было сделаться тем, что называется языком образованного общества. По крайней мере, она составляет обычное явление в частной переписке образованных людей XVIII в. Точно так же до половины прошлого века мы встречаем ее в официальных бумагах, выходивших из местных канцелярий, и в литературных произведениях исторического содержания.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 72 (1899, кн. 12, с. 278)

В 1702 г. окончена была летопись Самовидца. Но так как автор ее начал службу свою в войсковой канцелярии еще при Богдане Хмельницком, то можно полагать, что и летопись его начата была не в XVIII в. На это указывает, между прочим, и язык летописи, представляющий обычный тип книжной малорусской речи в том виде, как сложилась она в XVII веке.

Собственно говоря, в XVIII в. эта речь усвоила некоторые такие особенности, которые чужды были ей в XVII в.

К числу этих особенностей мы относим прежде всего слова, знуки и формы славяно-русской речи, появившийся в некоторых произведениях, написанных в первой четверти XVIII в. книжной малорусской речью. В ряду этих произведений выдающееся место занимает известная летопись Самуила Величка (1720 г.) ¹⁾.

Величко был писатель трудолюбивый и добросовестный. Почерпал он сведения свои из разных источников рукописных и печатных. К последним обращался он потому, что, за оскудением казацких летописцев, трудно было, как он говорить, "домацатися совершеннаго о всем видения и правды", поэтому он простодушно обращается к читателю: "если некажется тебе в сем деле моем що подзорное и неправедное, то може и так есть. Ты убо аще достанеши совершеннейших казацких или иных яких летописцев, волен... не уничтожая и моего подлаго труда, от Бога ти данным разумом исправити" ²⁾. На труд литературный он смотрел,

¹⁾ Летопись Самуила Величка издана Временной комиссией для разбора древних актов в Киеве — в 1848 г. первые два тома, в 1855 г. третий том, а в 1864 г. четвертый. Можно полагать, что летопись издана по рукописи, принадлежавшей самому автору: тем более пожалеть можно, что издатели раскрыли титла, поставили ъ и ь, и и і по современному употреблению этих букв в правописании.

²⁾ Том I. стр. 7.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 73 (1899, кн. 12, с. 279)

как на "медикамент от всяких печалей и злоключений". ¹⁾ Потеря в зрение, он "не без жалю докучал людям о чтение книжное, слушающи, що мога" ²⁾. Мало того: он приказал "отроком, в писании при нем навижавшим", переписать космографию, извиняясь при этом пред читателем, что они "за свои в писании помилки, достойной уходячи энитемии, закрилися от неи лжею и неправдивою коригктурою, его, неведущего, обманувши" ³⁾. Привлекал его также литературный труд своим общественным значением, как памятник "рыцарской отваги и богатырских подвигов наших сармато-казацких продков" ⁴⁾. Народ малорусский называет он казако-русским ⁵⁾. Знает он его достоинства и не скрывает недостатков: по его мнению, это народ "истинний, простодушний и правосердечний, мало ще о прошлих, настоящих и пришлих речах и поведениях разсуждати хотящий, толко до внутрной между собою незгоди, а найпаче за древнии волности свои, яко народ мужественний и рицерский, древним предком своим скифо-славянам подобящийся, завше до брани и кровопролития склонний" ⁶⁾. Героем казако-русского народа он считает, как и Грабянка, Богдана Хмельницкого, которого называет вторым Мойсеем за то, что он освободил Украину "от тяжкаго ига лядскаго" ⁷⁾. Таков был этот "истинний Малыя России сын", как он сам обыкновенно подписывался под всеми своими "предмовами до чительника". Страстно любил он Малую Россию, называя ее "милою отчизною", "маткою нашею" ⁸⁾. И вот во славу ее, матки своей, он "понудился" рассказать историю ее, "простим стилем и наречием казац-

¹⁾ Ibidem, стр. 1.

²⁾ Предисл. к IV т., стр. 3.

³⁾ Ibidem, стр. 4.

⁴⁾ Том I, стр. 1.

⁵⁾ Том II, стр. 8.

⁶⁾ Ibidem.

⁷⁾ Том I, стр. 31.

⁸⁾ Том II, 13, 32, 34, 36.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 74 (1899, кн. 12, с. 280)

ким" ¹⁾. Но восторженный автор был человек слишком "письменный". Сам он о себе говорить, что "в делах писарских" был он "не последний", поэтому стиль у него не простой и наречие не совсем казацкое. Действительно, в основе своей речь Величка малорусская книжная, повторяющая все особенности народной речи, указанные нами в обзоре книжной малорусской речи XVII в. ²⁾. Но не даром служил Величко в малорусских канцеляриях: с 1790 года был он писарем "в поважном дому его милости пана Василия Леонтиевича Кочубея", а с 1705 года "вправлен был до канцелярии войсковой енеральной", где тоже прослужил четыре года, пока не постигла Кочубея печальная участь: тогда и ему "недоля", как говорит он, "за долговременную службу заплатила крайним несчастем" ³⁾. Вот эта долговременная служба и отравилась на литературных приемах нашего автора. Стиль у него канцелярский с доброю долею полонизмов, которыми изобиловал канцелярский язык того времени. Величко охотно употребляет не только польские слова, особенно союзы (же, кгды, лечъ, подлугъ, теди и т. п.), но даже польские формы, особенно глагольные, и притом часто неправильно (напр: волен естесми II, 224), примешивая к ним то галицкие (мусилисмо II, 34; жалѣли бысмо II, 107), то церковно-славянскія (не потеряли есте II, 113; прилѣжах, вѣдѣх I, 3.; наричаху, провозглашаху I, 57 и т. п.). Эти последние формы служат часто признаком поднятого тона, напр.: "паде, паде красная козацкая украина тогобочная" ⁴⁾, или же входят в описание какого-нибудь религиозного предмета ⁵⁾, — но иногда являются без всякой надобности

¹⁾ Том I, стр. 6.

²⁾ Очерк литературной истории малорусского наречия в XVII в., стр. 116-136.

³⁾ Том I, стр. 6.

⁴⁾ Т. II, 8. См. также прекрасные строки в предмове к тому I, где Величко изображает впечатление, произведенное на него руиной правобережной Украины.

⁵⁾ См. т. II, стр. 23, где речь идет о чуде от иконы Богоматери Ильинской черниговской.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 75 (1899, кн. 12, с. 281)

в речи деловой, обыкновенной, напр.: "зоставшу Самойловичу з худопахолства на высокой власти и наченшу убогащатися, начать и добронравие его переменятися" (т. II, 329). Так же часто, как и у Грабянки, встречаются у него ошибки в употреблении кратких причастий и натяжки в образовании славянских форм и оборотов речи, напр.: воевождовъ (род. множ. I. 4.), мертвоя плоти (ibid.), нѣсть мощно (ibid). Вообще же речь у Величка пестрая, хотя нельзя отказать ему в природном чувстве речи, которое было подавлено канцелярской рутиной и раздутым представлением о "козацком" наречии ¹⁾.

¹⁾ Тот же тип речи встречаем в двух современных Величку путешествиях в святую землю.

Одно из них носит такое заглавие: "Пелгримация или Путешественник честного иеромонаха Ипполита Витенского постриженца святых страстотерпец Бориса и Глеба катедры Архиепископской Черниговской во святый град Иерусалим". (Изд. Обществом истории и древностей при московском университете в 1877 г. по списку 1727 года, сделанному в с. Кривцах новозыбковс. у. Чернигове, г. Иоанном Аршуком, пресвитером св. Тройцы). О личности автора "Пелгримации" можно судить по заключительным словам ее: "а еже писах, все по истине пасах, ничто же приложих, яже аз в путшествии сем видех: тако ми Бог свидетель, ему же честь, слава и хвала во веки веков. Аминь".

Другое называется: "Путник" до святого града Иеросалима иеромонаху Макарию и Сильвестру идущим з великого монастыря Всемилостивого Спаса Новгородка сиверского поклонитися гробу Христову року 1704". (Рукопись в редакции "Киевской Старины"). Сравнительно с "Пелгримацией" "Путник" представляет гораздо меньше славянизмов и полонизмов: прошедшие простые встречаются редко, из польских союзов встречается один только союз же. По изобилию самых характеристических малорусских звуков и форм можно причислить речь "Путника" к образцам книжной малоруской речи, но так же непоследовательной и невыдержанной, как и в летописи Величка.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 76 (1899, кн. 12, с. 282)

Начиная с тридцатых годов прошлого века появляется в книжной малорусской речи более или менее заметная примесь слов, звуков и форм веливорусских. В произведениях, написанных этой речью, почти незаметно славянизмов, почти: нет в ней и полонизмов, даже союзов польских, которые были обычны в книжной малорусской речи XVII в. Образцом этой речи мы считаем летопись под заглавием: "Летописец или описание краткое знатнейших действ и случаев, что в котором году делалося в Украини малороссийской обеих сторон Днепра, и кто именно когда гетманом был козацким" ¹⁾.

Написан этот "Летописец" в 1742 году, как видно из заметки под 1710 годом: "посля шведчины... мало не по всяк час падеж (на скоте) проявлялся даже по 742 год, в котором я писал сию гисторийку" ²⁾. Автор принадлежал, по-видимому, к составу той старшины казацкой, которая всплыла на верх в эпоху Петра Великого. Он не питал симпатий к Мазепе и его приверженцам: "пропал", говорит он, "Мазепа в Бендерах... далеко за девяносто лет пагубного жития своего", а память Орлика "згасла, яко изменника клятвопреступного" ³⁾. Тем не менее проглядывает в словах его сочувствие к разоренному Батурину. Не нравились ему новые порядки, заведенные в Малороссии Петром Великим, а именно известная Коллегия малороссийская, о которой он вспоминает с негодованием: "Коллегия сия была аж до 1728 года: много людей значних помордовано, здерства всяким образом вымыщляно, кабалы, будьто в нужде позичал кто деньги, взымано, а тое делано, чтоб помочь в деле чиим; такого фортелю употребляли члены коллегийские, а что готовизною доилы, тое не в числе — выдоилы добре Малороссию" ⁴⁾. Это едва ли не самое

¹⁾ Сборник летописей, относящихся к истории Южной и Западной Руси, изданный комиссией для разбора древних актов, состоящей при киевском, волынском и подольском генерал-губернаторе. 1838 г.

²⁾ Сборник летописей, 1888 г., стр. 50.

³⁾ Ibidem, 49-50.

⁴⁾ Ibidem 55.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 77 (1899, кн. 12, с. 283)

резкое место во всей летописи. Автор не любит распространяться о предметах щекотливого свойства: глухо, например, упоминает он о вызове в Петербурге митрополита киевского Иоасафа Кроковского, так же сдержанно и кратко говорит о судьбе Полуботка и его соучастников. Между тем, в 1742 г., когда составлена была летопись, все эти дела недавно минувших дней, без сомнения, известны были грамотным людям с пояснениями и подробностями, которые распространяла стоустая молва. Одним словом, это не Пимен Пушкина... Он не проронил ни одного лишнего слова там, где это было неудобно по обстоятельствам времени, хотя в других местах летописи он склонен был сопровождать известия о тех или других событиях всякого рода размышлениями и соображениями. Так, по поводу грабежей, которые чинили запорожцы "за поблажкою Брюхофецкого", он говорит: "обезчестило себе людославне низовее войско запорожское, христианское, не менш татар знущаяся всячески, глумили честь девичую и жоночую, и бедние мужи и отци не смели перечити их безчинству бусурментсвому: а когда котории хотя ласково упрошали о пощаде жен или детей, то таким доставалось як от ненавистных ляхов к православию. Но запорожци — своя родная кровь малороссийска, одной веры православнои, благочестивои, а сколько забили они людей, застоючих честь семейную, страшно и вспомъянуть!" ¹⁾ Выписанные нами строки достаточно характеризуют малорусского летописца, как писателя. Речь у него большей частью простая и ясная, как и в летописи Самовидца, которой он пользовался, как источником, для своего труда. Читал он, по-видимому, и латинские книги исторического содержания — или же, говоря языком того времени, "по латине был изучен", но школьная ученость не подавила в нем живого чувства речи, которое выразилось, между прочим, в изобилии малорусских слов, звуков и форм, которые составляют громадную, преобладающую массу над элементами иноязычного происхож-

¹⁾ Ibidem, 21-22.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 78 (1899, кн. 12, с. 284)

дения. Так, славянские глагольные формы встречаются во всей летописи не более пяти-шести раз, большей частью по поводу известий о смерти какого-нибудь лица (Петр Могила, митрополит киевский, умре): видно, что эти формы являлись бессознательно, помимо воли и намерения писателя. Так же редко встречаются и польские слова, и именно союзы: же (35), жебы, никгды (33). Это уже черта новая в языке сравнительно с летописью Самовидца. Еще более резкое отличие от этой последней заключается в употреблении слов великорусских — как бы в замене польских. Такие слова, как чуть-ли (17), вонъ (19), вездѣ (22), откудова (55), нѣт-ли (67), покамѣстъ (62) положительно невозможны в летописи Самовидца. Нередко слова одного и того же значения являются, то в малорусской, то в великорусской форме, напр.: шчо и на следующей строке что (69), хто (12) и кто (24), було (11) и было (67), npiuxaвшu (14) и пріѣхал (24). Иногда рядом с великорусским словом стоит тождественное по значению малорусское, и наоборот: але-но (16), хиба-развѣ (9), дуже-очень (45). Видимо, автор заботился о ясности своей речи, поэтому и прибегал к синонимическим пояснениям, охотно употребляя великорусские слова в тех случаях, когда они казались ему более понятными. Иногда он переводит малорусскую фонетику на великорусскую, именно — произносит ѣ, как е, не всегда, впрочем, удачно, напр.: в Чернеговѣ (50). Вообще же нельзя сказать, чтобы он достаточно знаком был с великорусской речью ¹⁾.

¹⁾ Тот же тип речи встречаем в следующих летописях: 1) "Краткое описание Малороссии". (Издано киевской временной комиссией для разбора древних актов в 1878 г.). Оно представляет интерес, как попытка переделать летопись Грабянки в прагматическую историю Украины. С этой целью автор начинает свой труд с княжеской эпохи и в сжатом виде представляет обзор главнейших событий до 1734 г. включительно. В языке "Краткого описания" нет церковно-славянских слов, нет и полонизмов, зато не мало есть иностранных слов, появившихся в

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 79 (1899, кн. 12, с. 285)

Так писали малорусские летописцы в тридцатых и сороковых годах прошлого века. Не то, чтобы они дорожили народной речью, но они просто не имели возможности и средств изучить надлежащим образом великорусскую речь, которая в то время и сама еще не отлилась в определенную литературную форму. Знакомство с великорусским наречием шло большей частью путем практическим, а это путь более или менее случайный, особенно для тех, кто не имел надобности надолго

эпоху Петра Великого: вѣнтерквартира (266), баталѣя (283), амунѣція (286), дивизія (293), коммунѣкація (294). Влияний великорусских не меньше, как и в "Летописце" 1742 г. Черты малорусской речи встречаются главным образом в фонетике.

2) "Черниговская летопись". (Издана Н. Белозерским в Киеве в 1856 г.). Список, хранящийся в черниговской семинарии, по которому издана эта летопись, сделан в царствование Елисаветы Петровны. К сожалению, напечатанный текст не годен для филологического употребления: издатель развернул титла и восполнил содержимое под ними, разделил слова, которые, по его мнению, неправильно соединены были вместе, поставил, как говорит он, "где следует", буквы ы и и, ъ и ь. Так же небрежно изданы им вместе с черниговской летописью и другие памятники, помещенные рядом с "черниговской летописью". Мы имели случай просматривать копию со списка "черниговской летописи", принадлежавшего Персидскому. Копия снята А. М. Лазаревским и у него находится. Доведен этот список только до 1725 года, тогда как список черниговской семинарии — до 1750 г. За то — в списке Персидского есть годы, пропущенные в семинарском, где тотчас после 1703 г. следует 1729 г. Следы современника в списке Персидского заметны под 1714 годом, где речь идет о возвращении мазепинцев, Горленка и Ивана Максимовича, в Россию: последнему "велено ехать в Москву, где и поныне обретается и живет свободно". Сцена ареста Полуботка и его соучастников могла быть написана или очевидцем, или со слов очевидца. С 1711 г. и до самого конца список Персидского написан другой рукой. С переменой почерка, значительно изменяется и характер речи в самом тексте, который представляет больше великорусских особенностей, чем до 1711 г.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 80 (1899, кн. 12, с. 286)

оставлять свою родину. Даже те малороссияне, которым приходилось жить в Великороссии подолгу, не легко раздавались с привычкой сохранять в письменной речи довольно яркие черты малорусского произношения и правописания. Чтобы убедиться в этом, достаточно просмотреть "Диариуш" генерального хорунжего Николая Ханенка, написанный им в 1722 г., и "Дневник" его, который он писал с 1727 по 1753 т. ¹⁾. "Диариуш" представляет цельный рассказ, разбитый по числам месяца, о пребывании гетмана Скоропадского в Москве в тот знаменательный момент, когда Петр Великий, по заключении Ништадтского мира, решился окончательно уничтожить гетманство в Малороссии. Автору было всего 30 лет, когда он писал свой "Диариуш", в котором сквозь официальную сдержанность явственно проглядывают политические симпатии его к старинным правам и вольностям малороссийского народа. По смерти Скоропадского Ханенку пришлось разделить участь всей генеральной старшины, замешанной в дело Полуботка. Только в 1725 г. он получил свободу и возможность жить на родине. С 1727 г. он начал писать свой "Дневник". Здесь уже Ханенко не тот, что в "Диариуше". Он распустился в прозе жизни, отмечая изо дня в день текущие мелочи ее с пунктуальностью человека, привыкшего к канцелярским формальностям, записывая, например, что такого-то числа "розышлось в розницю 10½ к.", или же: "пролежал весь день в доме после вчерашнего трактаменту" ²⁾. Такая же разница между двумя этими произведениями и в литературном, или лучше сказать, в стилистическом отношении. Ни то, ни другое не предназначалось для публики, и однако же первое по обработке гораздо выше последнего. В "Диариуше" есть целые картины, написанные складной малорусской речью,

¹⁾ "Диариуш" издан в Чтениях Императорского общества истории и древностей при московском университете за 1852 год, а "Дневник" в Киевской Старине 1884-1888 гг.

²⁾ Киевская Старина, 1884 г., ноябрь, 1885 г., март.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 81 (1899, кн. 12, с. 287)

без излишней примеси, как польской, так и великорусской. В "Дневнике" — та же малорусская речь, составлявшая как бы вторую природу писателя, от которой он отказаться не мог, но в ней заметны уже не совсем удачные попытки его выражаться по-великорусски. Нужно сказать, что в течение долговременной службы своей не раз проживал он в Петербурге, вак по личным делам своим, так и по общественным, как 1745 года по 1749 включительно он жил то в Петербурге, то в Москве, "имея ходатайство за общенародными делами", из которых самым главным было испрошение у государыни дозволения избрать по старине гетмана. Таким образом, вместе с увеличением житейского опыта, среди самых разнообразных отношений к людям великорусского происхождения, автор усвоил некоторый навык в великорусской речи, — вполне же овладеть ею, при всей доброй воле своей, все-таки не мог. Большей частью в "Дневнике" своем он переделывает великорусские слова на малороссийский лад. Вот несколько забавных случаев этой переделки. "Во дворце, в вечеру, была публичная ужина", или "была ужина пребогатая" ¹⁾: в голове у автора мелькало малорусское слово вечеря, и оттого великорусское ужин превратилось в мнимо-малорусское ужина. В таком же роді форма ножовъ ²⁾: малорусское і заменено звуком о, и вышла форма ни малорусская, ни великорусская.

Н. Д. Ханенко был заботливый отец. Старшего сына своего, Василия, он послал за границу слушать лекции в кильском университете, снабдив его на дорогу "Увещанием", в котором с величайшей подробностью регламентировано, как обучение, так и поведение молодого Ханенка. "С подлыми, особливо же с непостоянными людьми", говорится в "Увещании", "никакой дружбы и сообщенія не имей; напротив же того, во всяких случаях имей обхождение с благовоспитанными, чест-

¹⁾ Киевская Старина, 1885 г., декабрь, 247, 254.

²⁾ Ibidem, январь, стр. 265.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 82 (1899, кн. 12, с. 288)

ными и знатными персонами" ¹⁾. Вполне естественно это стремление отца охранить сына от дурных влияний со стороны низменных слоев общества, но в предпочтительной рекомендации знатных людей нельзя не видеть усилий отца поддержать в сыне уверенность в том, что он человек иной породы, "шляхтич, от шляхтича рожденный", как говорили тогда ²⁾, а при сословной исключительности вопрос о науках и просвещений сводится большей частью к вопросу о личной карьере в самом утилитарном смысле этого слова. Так именно и понимал этот вопрос Василий Ханенко. Отвечая отцу на его известие о том, что "дражайшая отчизна наша в неотменной надежде находится, за неусыпными трудами честных патриотов, уже за давним временем сердечне желаемую главу с своей собственной нации собрать", — он говорит: "сия радостная ведомость весьма во мне внов возбудила конечную ревность к моим начатым наукам, дабы со временем, по окончании оных, себе довольно достаточно показать к услугам такой сладкой отчизны" ³⁾. Но случилось именно так в самом начале царствования Екатерины II, что "малороссийская отчизна" для детей казацкой старшины потеряла, по-видимому, свою сладость, ибо, в замен гетмана малороссийского, восстановлена была в 1764 г. малороссийская коллегия с П. А. Румянцевым во главе, которому дана была инструкция "искусным образом присматривать за казацкими старшинами без явного, однако, виду и огласки поведения их" ⁴⁾. Являлась таким образом необходимость понимать "отчизну" несколько шире, чтобы найти в ней применение личным талантам и знаниям. И действительно, в эпоху Екатерины II мы видим малорусское шляхетство на равных поприщах государственной службы. Оно не

¹⁾ Черниговс. Губернс. Ведомости, 1852 г., № 34.

²⁾ Сулимовский архив, изданный А. М. Лазаревским в 1884 г. См. письмо борзенского сотника В. Думитрашка-Раича к Семену Сулиме поздравительное с рождением сына от 1746 г.

³⁾ Черниговс. Губернс. Ведомости, 1852 г., № 38.

⁴⁾ История России Соловьева, т. XXVI, стр. 45.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 83 (1899, кн. 12, с. 289)

отказывалось и от духовной карьеры, если только представлялся к тому удобный случай. "Хоть лиха набрався, но в щастя впхався", пишет Христофор Сулима к брату своему, генеральному судье Акиму Сулиме, после посвящения своего в архимандриты, состоявшегося при помощи А. А. Безбородко в Петербурге. Безмерное самодовольство слышится в каждом слове этого письма: "я теперь важен и горд! Фе! Я по истине, слава Богу, и здоров, и весел, и, судьбою моею доволен!" ¹⁾ В замене политических призраков, уходивших в невозвратную даль прошлого, явились осязательные блага, для получения которых нужно было идти общими путями, а ие старинным путем выслуги в местной полковой канцелярии или же в казацком войске. В новом поколении малороссийского шляхетства самый дух воинский исчез оттого, как писал князь А. А. Безбородко одному земляку своему, что "место козатства заняло школярство, места Палия Белоцерковского, Христы Сенчанского, Лавра Остапского и других им подобных заняты стали фирчиками и штатиками, которые, сперва позакидав выліоты, а потом в немецкое перебрались платье и сделались такими, что можно сказать о них: в поле не жолнер, а дома не господарь" ²⁾.

Кто это фирчики и штатики, о которых говорить наблюдательный современник? Судя по тому, что они носили сперва жупаны, а потом перерядились в немецкое платье, это, очевидно, переходное поколение, которое оторвалось от прошлого для того, чтобы примкнуть к "новой породе людей", о создании которой так много заботились в век Екатерины II. Как в Великороссии, так и в Малороссии, эта "новая порода людей" отделена была от простого народа крепостными порядками жизни, но в Великороссии она стояла все же ближе к народу, — хоть бы по языку, если не литературному, то разговорному, — да и литературный русский язык, как известно, к концу

¹⁾ Сулимовский архив, стр. 136.

²⁾ Киевская Старина 1883 г. апрель, стр. 834.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 84 (1899, кн. 12, с. 290)

прошлого века в значительной степени приблизился к народной русской речи, усвоив, так называемое, московское произношение. Это явление для Малороссии имело совсем обратное значение, т. е. по мере развития литературного русского языка в великорусском направлении, он отдалялся все больше и больше от народной малорусской речи. Таким образом для того, чтобы войти в общее течение культурной жизни, малороссияне должны были отказаться от своих собственных литературных преданий, а для этого должны были усвоить речь так называемого образованного общества, сложившуюся по великорусскому типу. Те из них, которые имели возможность учиться на севере, легко усваивали эту речь, — для тех же, которые учились в местных школах, с семидесятых годов прошлого века начали появляться учебники со специальной целью облегчить изучение великорусского произношения в правописании.

Мы имеем под руками любопытную в этом отношении книгу под заглавием: "Правила о произношении российских букв и о исправном тех же в новейшем гражданском письме употреблении или о правописании, собранные из российских грамматик в 1772 году". Составитель этих правил заботливо отмечает погрешности правописания, происходящие от малороссийского выговора, например, от произношения во всех словах без разбору и, как ы (стр. 11), от смешения твердого и мягкого л (похвалный, мольва, стр. 13), от произношения ѣ, как и, "что весьма слуху противно" (стр. 12). Отмечены также особенности великорусского выговора, например: превращение в конце слов звучных согласных в отзвучные (берекъ, дорокъ вместо берегъ, дорогъ, стр. 11), — в родит. падеже имен прилагат. во вместо го (ibidem), произношении о без ударения, как а (стр. 9). К последней особенности автор относится снисходительно. "Иногда", говорит он, "пишут в именит. падеже имен прилагат. вместо ы или і буквы о или е. Это происходит от единого подражания простому выговору, почему московский нѣжный выговор необходимо произносит о, как а".

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 85 (1899, кн. 12, с. 291)

Другой подобного рода учебник издан был в Харькове в 1782 г. под заглавием: "Краткие правила российского правописания, из разных грамматик выбранные и по свойству украинского диалекта для употребления малороссиянам дополненный" ¹⁾. Составитель его, Переверзев, в отделах о склонении и спряжении ограничивается ссылками на соответствующие параграфы грамматики Ломоносова (стр. 36, 38). Он указывает некоторые малорусские формы, отступающие от великорусских, например: бере, ѣдемо, писавъ вместо берет, ѣдем, писалъ, будущее сложное от имамь, "в книгах неупотребительное", но главное внимание свое он сосредоточивает на звуках. Он предостерегает от смешения и с ы: "крайне (sic) осторожно малороссиянам надлежит примечать, как из правил, так и употребления в произношении, дабы по неосторожности не написать: купылъ мило; онъ въ небитность вашу въ меня былъ предъ всѣмы; противъ нашей мислы и волы; чѣмъ битъ, тѣмъ а слить" (стр. 15). "Различие", говорит он, "должно примечать между следующими речениями: никто, нѣкто; никакой, нѣкакой; нигдѣ, нѣгдѣ; никогда, нѣкогда, понеже малороссияне, следуя выговору, сии речения одно вместо другого без разбору иногда у потребляют" (стр. 18). Предлог съ малороссияне часто употребляют неправильно вместо изъ, притом переменив с в з, напр. говорят, а некоторые и пишут: здѣлано з дерева; пришли з города; выѣхали з лѣса; выволокли зъ ямы; вместо здѣлано (sie) из дерева и т. д. (стр. 28). Есть одна заметка, касающаяся синтаксиса: "Малороссияне неправильно употребляют: купилъ рабочіе волы; гонитъ дойныя овцы и проч. вместо волов, овецъ" (стр. 37). В заключение сочинитель говорит: "ревностный чистоты слов любитель не постыдится исправлять таковые и сим подобные поползновения в себе самом и в других, прилагая к правилам действительного наставника употребление".

¹⁾ Второе издание было в 1787 г. Есть в библиотеке академии наук. Мы пользовалась этим последним изданием.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 86 (1899, кн. 12, с. 292)

Мы не можем, конечно, определить долю влияния этих учебников на исправление "поползновений" в малорусской книжной речи в среде тех людей, которым не чужды были литературные интересы. Без сомнения, не в одних учебниках заключалась сила дела, а в самом свойстве новых литературных веяний, которые шли с севера, опираясь на общий строй государственной жизни, состоявшей в свою очередь под неотразимыми влияниями европейской культуры. Так или иначе, только с шестидесятых годов прошлого века мы уже не имеем ни одного исторического произведения, написанного книжной малорусской речью. Она казалась неуместной даже в старинных летописях и хрониках. Митрополит киевский Гавриил Кременецкий докладывал св. Синоду, что "в кафедральной библиотеке киевской оказался меж прочими летописцами в семидесяти четырех листах хроникон, существом материи до российской истории касающийся, но к изданию в печать, разве за переводом на чистой российской слог из наречия, которое больше походит на простонародное старинное здешнее с польским и славянским смешанное, годным быть мог" ¹⁾.

В 1765 г. явилось "Краткое описание о козацком малороссийском народе и о военных его делах" Петра Симоновского ²⁾. Язык "Краткого описания" — обычный в веке Екатерины II, с техническими выражениями, усвоенными из иностранных языков (авантаж, пароль, шефъ, антецессоръ). Периоды тягучие, латинской конструкции. Ни в звуках, ни в формах почти нет никаких следов малорусского наречия ничего такого, что встречаем мы даже в " Кратком описании Малороссии" 1734 г. Так, у Симоновского: отсѣчь, присягѣ, Мурашкѣ (собст. имя), в "Кратком описании Малороссии": отсѣкти, присязѣ, Мурашцѣ и т. п. Изредка только попадаются у Симоновского

¹⁾ "О летописях, изданных от св. Синода", Д. Поленова, стр. 7.

²⁾ Издано Бодянским в 1847 г. в Москве.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 87 (1899, кн. 12, с. 293)

малорусские формы неопред. наклонения: писатись (88), явитись (89), покорятись (96). Сам автор, как мы уже упоминали об этом, довершил свое образование за границей, где слушал лекции в кенигсбергском, лейпцигском и в других университетах. За границей он состоял в качестве гофмейстера при детях известного В. А. Гудовича, который вместе с Симоновским пригласил также в заграничную экскурсию двух товарищей его по академии Г. В. Козицкого и Н. Мотониса. Симпатии его принадлежали старинной Малороссии. При всей сдержанности своей он выражает негодование по поводу гилянского похода, в котором, по его мнению, не было надобности, и в который были направлены малороссийские войска, "чтобы никто без чувствования гнева, от Высочайшей власти последовавшего чрез измену Мазепы, хотя бедной народ в том никогда виновным не был, в Малой России не оставался" (141). Труд свой довел Симоновский до 1751 года, т. е. до приезда К. Разумовского в Глухов. Последующему времени он не сочувствовал, поэтому и не описывал его. Вот последние слова "Краткого описания": "сколь ни великолепное и славное сего гетмана (Разумовского), как избрание, так и вступление было, столь окончание оного гетманского уряду Малой России не полезное; но о сем, как и о всем житии его и правлении, оставляю потомным веком описание" ¹⁾.

И мы скажем, что гетманство Разумовского было "не полезное", только не для шляхетства малорусского, которого интересам он служил, по мере разумения своего, с доста-

¹⁾ По составу речи близко подходит к труду Симоновского "Собрание историческое, сочиненное абшитованным полковым обозным Стефаном Васильевым сыном Лукомским в малороссийском городе Прилуке 1770 году". (Издано киевской временной комиссией в 1878 г.) Лукомский старался писать литературной русской речью, но так как он не выезжал, по-видимому, из Малороссии, то в произведении его сохранилось не мало малороссийских особенностей речи, особенно фонетических.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 88 (1899, кн. 12, с. 294)

точным усердием, а для посполитого народа, который не нашел в своем гетмане никакого разумения заветных стремлений своих к свободе от крепостной неволи. Известно, что Разумовский издал универсал об ограничении вольного перехода крестьян (1760 г.), дозволенного при Елисавете Петровне. Он установил, чтобы переход этот, согласно с давними домогательствами владельцев, происходил не иначе, как под условием согласия с их стороны, и чтобы имущество, нажитое у прежних владельцев, им и принадлежало. Любопытно, что это распоряжение сделано было якобы на основании старинных прав и вольностей малороссийского народа ¹⁾. Не в пользу посполитых было и другое распоряжение Разумовского, отнимавшее у них право свободного винокурения, предоставленное только духовенству, поместным владельцам и казакам (1761 г.).

"Лучше би пороки у сильных истребляти,
Нежель робить горелку бедным воспрещати",

замечает по этому поводу неизвестный нам сочинитель сатиры, изображающей последние годы гетманства Разумовского.

Нельзя не остановиться на этой сатире, призывающей "казнь Божию на внутренних врагов отечества" ²⁾.

Автор скрыл свое имя под буквами К. З.

"Кто я таков, не пишу, така мне примета,
Хотя не жив чиновнимь, не тягну до вейта" ³⁾.

¹⁾ Киевская Старина, 1885, июль, стр. 477-488.

²⁾ Киевская Старина, 1882, март. Древнейшая рукопись, отмеченная 23 декабря 1774 года, находится в церковно-археологическом музее при киевской академии. Полагать надобно, что сатира написана между 1761 годом, когда состоялось запрещение посполитым свободного винокурения, и 1763 годом, когда восстановлены были в Малороссии суды земские, гродские и подкоморские, уничтоженные Богданом Хмельницким, который ввел систему полкового и сотенного управления.

"Ось слишно", говорится в сатире, "у нас будут нови подкомори,
Когда б лишь с них по прежнему не били вори"!

³⁾ Приводим отрывки, из сатиры по рукописи церковно-apxeoлогического музея при киевской Духовной академии.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 89 (1899, кн. 12, с. 295)

Итак, не чиновник, не мещанин, а "поселянин трудился в неважном сем деле", — такой однакоже поселянин, которому известны были, хотя, может быть, и по наслышке, "Картезий филозоф и славный Виргилій". В самом конце сатиры рукой того времени сделана любопытная приписка, отчасти объясняющая скромность автора, который сам сомневался, "достойна ли сатира его явиться миру":

"За сей пашколь, а не сатиру,
Наругательний всему миру,
Издателя высекти кнутом
Во справность прочим пиитом,
После чрез ката предать огню:
Такой заплати достоин, мню".

Очевидно, тот, кто написал эти строки, затронут был за живое резким тоном сатиры, направленной против хищников того времени, для которых

"Убийство, нападение и всякое дело
С денгами да с патронами отправлять смело".

В подтверждение своих слов автор ссылается на город Зеньков, ограбленный панами Разовским и Бурковским, и на "Сорочинец город", где не мало встретить можно "в слезах седих бород":

"Ни одного", говорит он, "не сищешь малого куточка,
Чтобы где лиха не била великая бочка".

Главная причина зла заключалась в безнаказанности хищников, так как они же сами заседали в судах или же имели там своих патронов "судью, писаря, асаула, хорунжого, обозного". В союзе с ними состояло и духовенство:

"Попи молчать, как госте, будто и не знают,
Толко и дела, что громко акафист читают,
Но пущай би и тое с трелями читали,
Но хот би простой реччу в томь их обличали".

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 90 (1899, кн. 12, с. 296)

Чернецы — тоже равнодушны к людскому горю: У них — тоже свое горе:

"Адамь столко не плавал, как они ридали,
Как изгнание из отчин свое послихали,
Как де тот хоть бил изгнань, но изгнань з женою,
Имь сидеть било в келли з едною бородою, —
Тот имель в своей власти польские зверы,
Им било б изостались одни книги сери".

Они тоже ходят по судам с позовами и тяжбами за имения или же прохлаждаются в этих имениях:

"В монастире дряхлие толко да калеки,
Все — где села, мелнице, где з хлебом засеки".

Они

"не разсуждают плотско, но мислят по духу,
На скрепление стомаха пьют добре сивуху,
Где уже стоит соборной в началной скважне,
Редкою та горелкою смердит на три сажне".

Эта безотрадная картина жизни вызывает у автора не одно негодование, но и глубокую скорбь о "любезном отечестве":

"Увы", восклицает он, "отечество, отечество любезно!
В какой ти досталось чась горкой и слезній!
Било ль ти когда-нибудь и тое на мисле,
Чтоб тебе в сие время толь беди притисли?
Где твой мужествений духь, где свора расправа?
Щезла, вмерла, пропала, моль села (съела) и ржава"!

Автор иронически вазывает свою сатиру "колядой", противопоставляя тон ее величальному, хвалебному тону колядских песен. Настало новое время, явились и новые литературные вкусы. Вместо старинных панегиривов явилась сатира. Не то, чтобы в прежнее время в условиях жизни малорусского народа не было материала для сатиры. Был материал, была и сатира, особенно в малорусской народной поэзии, именно в поэзии исторической — в народных думах. Но сатирическое настроение, глубоко присущее малорусской натуре, обращено

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 91 (1899, кн. 12, с. 297)

было в то время не столько на врагов внутренних, сколько на внешних. Сатирическое изображение домашних порядков жизни казалось тогда делом излишним или, по меньшей мере, преждевременным. Можно было ожидать, что внутренние неурядицы жизни сами собою исчезнут, как только уничтожены будут враги внешние... Теперь их нет. Теперь наступило религиозное единомыслие. Право физического существования было обеспечено сильным государством:

"Делали пред сим беды кримские татари,
А теперь миновали их смертнии удари",

говорит автор занимающей нас сатиры. Но и в новой обстановке бедность осталась бедностью, а богатство богатством. Народная масса осталась не только бедной, но и юридически бесправной, и притом глубоко утомленной целыми веками борьбы за свое существование. Впереди не было уже заманчивых надежд на освобождение от внутреннего бедствия — крепостного порабощения. Прежде идея освобождения от экономического польского гнета находила поддержку в общественно-религиозном настроении, которое тоже проникнуто было идеей освобождения от католического гнета. Теперь — не то. Представители церкви, по-видимому, признавали нормальными существующие условия для посполитых, сельских людей. И вот из среды этих сельских людей и от лица их раздается бессильный голос...

Не лишено значения и то обстоятельство, что голос этот направлен был, между прочим, против духовенства, тогда как в прежнее время это было почти невозможно. Ясно, что в сознании мыслящих людей того времени вопрос религиозный начал отделяться от вопросов социального и национального. Особенно выразительно поставлен был этот последний вопрос в известном "Разговоре Великороссии с Малороссией" ¹⁾.

¹⁾ "Разговор" этот сочинен был "в честь, славу и защищение всей Малороссии" переводчиком генеральной войсковой канцелярии Семеном Девовичем в 1762 г. См. Киевская Старина

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 92 (1899, кн. 12, с. 298)

Собственно говоря, это есть ничто иное, как рассказанная в стихах военная история Малороссии — с целью рассеять великорусские предубеждения против Малороссии и выставить на вид ее всероссийское значение. На упрек Великороссии за измену Мазепы Малороссия отвечает:

"Вспомни ты сама всех изменников своих
И разных государственных преступников злых,
Ты одного такого с жаждой нашла во мне,
А я легко видела сто подобных в тебе".

Автор стоит, так сказать, на этнографической почве, разумея под Великороссией и Малороссией две народности великорусскую и малорусскую и отделяя ту и другую от России, под которой он разумеет государство русское. Идея государства воплощается в лице монарха, пред которым обе народности равноправны.

"Знаю, что ты Россия", обращается Малороссия к Великороссии, "да и я так зовусь,
Что ты пугаешь меня? Я и сама храбрусь.
Не тебе, государю твоему поддалась,
При которых ты с предков своих и родилась,
Не думай, чтобы ты сама была мне властитель,
Но государь твой и мой — общий повелитель,
А разность наша есть в приложених именах:
Ты Великая, а я Малая — живем в смежных странах,
Так мы с тобою равни и одно составляем,
Одному, не двум государям присягаем".

Не глубоко было этнографическое самосознание автора, хотя и опиралось оно на исторические воспоминания. Пред ним выступает целый ряд гетманов, предводителей казацкого войска, и самое войско с его блестящими победами и неумолкаемой славой оружия. Где же народ?.. О нем нет ни слова в "Разговоре Великороссии с Малороссией". Автор не раз-

1882 года, февраль. Дополнение "Разговора" там же и за тот же год, июль.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 93 (1899, кн. 12, с. 299)

слышал голоса его в шуме казацкого оружия, не распознал мужественного и скорбного лица его в толпе тех самых казаков, которые спешили потом превратиться в малороссийское шляхетство, не проронил ни одного малорусского слова в стихотворении, которое написано было в защиту Малороссии.

Нам остается заметить только, что в новом поколении малороссийского шляхетства самые предания о казацкой славе, воспетой в народных песнях, сделались предметом глумления. В 1796 году написана была не дошедшая до нас ода на смерть графа Румянцева-Задунайского. По поводу этой оды ненавистный нам стихотворец обращается к собрату своему с следующими словами:

"Ах, есть ли б ты не пел героев,
Но славу б пел одних ослов,
И был правитель кобзы строев,
Изобретатель грубых слов:
Ты б лучше пел в шинке мещанам
Козацки подвиги и труд,
Любовь вознесл бы в них к стаканам,
То шаг за то тебе дадут.
А более еще прибавят,
Когда опишешь предков их,
Как было в поле кашу варят
Перед толпой врагов своих,
Набегов оных не боятся
И, кашей флинты зарядив,
На них привыкли устремляться,
Галушками им лбы разбив...
Вот лира что твоя петь может
С достойной славою себе,
И едка древность не изгложет
Достойных почестей тебе" ¹⁾

¹⁾ Киевская Старина, 1884 г., май, стр. 148.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 94 (1899, кн. 12, с. 300)

Стихи эти написаны были в то самое время, когда уже ходили по рукам списки первых трех песен Энеиды Котляревского. Нам предстоит теперь коснуться вопроса, была ли народная малорусская речь в литературном употреблении до Котляревского.

Много есть фактов, дающих положительный ответ на этот вопрос. Но все эти факты, разбросанные на протяжении всего прошлого столетия, требуют историко-литературных сопоставлений и объяснений.

П. Житецкий.

(Продолжение следует).

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 95 (1900, кн. 1, с. 16)

 

ЭНЕИДА И. П. КОТЛЯРЕВСКОГО

И

ДРЕВНЕЙШИЙ СПИСОК ЕЕ.

(Продолжение).

IX.
Неустойчивость теоретических представлений о южнорусской драме теперь и прежде. Теория комедий по Довгалевскому и его собственные интерлюдии. Точки соприкосновения между вертепной драмой и серьезными рождественскими драмами.

Замечательно, что, по мере падения книжной малорусской речи, все настойчивее и чаще начала заменять ее народная малорусская речь. Не без основания можно сказать даже, что преобладание первой как бы устраняло надобность в литературном употреблении последней. Только этим можно объяснить, например, то обстоятельство, что от XVII века, за исключением двух интермедий Гаватовича (1616 г.), ¹⁾ мы не имеем виршей, написанных народной малорусской речью без всякой примеси книжных элементов. Но интермедии Гаватовича сохранились при трагедии, написанной на польском языке, ²⁾ из чего заключить можно, что Гаватович, русин по происхождению,

¹⁾ Киевская Старина 1893 г., декабрь.

²⁾ Заглавие ее следующее: Tragaedia albo wizerunek smierci przeswietego Chrezciciela, Przesłanca Bozego.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 96 (1900, кн. 1, с. 17)

был учителем не в братской православной школе, а в одной из католических польских школ, в которых уже во второй половине XVI в. писались интермедии на темы из народной жизни, с действующими лицами из простонародья, на простонародном языке мазурском, русинском и т. п. ¹⁾ Можно думать поэтому, что интермедии Гаватовича были плодом школьной теории, господствовавшей в польских школах, а не того национального движения, которое побуждало малорусских писателей воспользоваться этой теорией для своих целей.

Как известно, это были религиозно-просветительные цели. Говоря это, мы далеки от мысли, высказанной г. Петровым, будто бы "первые опыты подражательного духовного театра были чисто мистериального характера и даже иногда привязывались к церковному богослужению". ²⁾ Так именно он думает о драме "Действие на страсти Христовы", связывая ее с так называемыми пассиями, которые, по всей вероятности, появились в великопостном богослужении южнорусской церкви в начале XVII в., при митрополите киевском Иове Борецком. Но, во-первых, можно ли этой драме приписывать чисто мистериальный характер? По нашему мнению, духовная драма появилась в южной Руси после того уже, как она получила в Польше и во всей западной Европе типические черты школьной драмы. Известно, что эти черты выработались под влиянием борьбы католичества с лютеранством, с другой стороны — под влиянием возрождения наук и искусств в

¹⁾ Wiszniewsky, Historya Literatury Polskiej, т. VII, стр. 248. В императорской публичной библиотеке есть несколько рукописей с драматическими пьесами на латинском и польском языках, со вставками комического содержания на белорусском наречии, под №№: Q. XIV. 30, Q. XIV. 53, Q. XIV. 80. См. также в Киевской Старине за І894 г., іюль: "Южнорус. интермедии из польской драмы: Com. duchowna ss. Borysa u Hleba". Бытовые сцены, по-водимому, на южно-русском языке идут чрез всю драму, не выделяясь из нее. К сожалению, прочитаны и напечатаны эти сцены неудовлетворительно.

²⁾ Киевская Старина 1882 г. декабрь, 456.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 97 (1900, кн. 1, с. 18)

западной Европе. Поэтому в самых ранних южнорусских драмах мы уже встречаем такие особенности, которые совершенно чужды были средневековой мистерии, например, прологъ, иногда антипрологъ, разделение на акты с определенным числом сцен, мифологические имена и т. п. Духовные мистерии в подлинном, настоящем смысле этого слова ничего подобного не представляли, поэтому мы думаем, что никогда и не было в южной Руси настоящих средневековых мистерий. Не была таковою и драма "Действие на страсти Христовы", которую сам Петров в другом месте называет школьной драмой ¹⁾. Во-вторых, в драме этой одно из действующих лиц есть богиня вражды Ериннѣсъ. Не думаем, чтобы представители южнорусского православия, при всем своем пристрастии к мифологической терминологии, могли допустить в драме, "привязанной к церковному богослужению", мифологические имена, тем более, что в драме этой одно пѣніе написано по-польски. В третьих, не можем мы разделять и того мнения г. Петрова, что другие виды духовной драмы (например, так называемые, миракли, драматизированные священно-исторические хроники и т. п.) начали появляться в южной Руси после того, как были упрочены в киевской академии пассиональные и рождественские духовные драмы. Не понятно, почему в числе этих будто бы позже появившихся драм г. Петров называет и "Диалог об Алексие человеке Божием" ²⁾.

К XVII в. относятся южнорусские драмы, написанные книжной малорусской речью. Предшествовали появлению их школьные вирши в диалогической форме. Такова была, например, рождественская вирша известного лексикографа и типографа Памвы Берынды, напечатанная в 1616 г. Посвящена она епископу львовскому Иеремии Тисаровскому, которого просит сочинитель принять

"За коляду и щодрый день книжечку тую,

¹⁾ Ibidem, стр. 457.

²⁾ Ibidem, стр. 459-460.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 98 (1900, кн. 1, с. 19)

Которая то презъ детокъ деклямована
И для утехи на день тотъ зъ друку выдана" ¹⁾.

Вирша Берынды "деклямована" семью лицами, — такая же рождественская вирша Кирилла Транквиллиона-Ставровецкого, напечатанная в его "Перле многоценном" (1646 г.), составлена для пяти лиц, при чем составитель говорит о своем "Перле", что "с той книги святой могут (студенты) выбирать вирши на свою потребу и творити з них орации розмаитыи часу потребы своей, хоч и на комедиях духовных" ²⁾. Из этих слов ясно отношение диалога к драме. От XVII в. до нас дошла даже драма, которая называется "Розмова в кратце о душе грешной, суд принявшей от судии справедливого, Христа Спасителя" ³⁾. "Розмова" эта любопытна бытовыми подробностями, изображающими судебные порядки того времени. По всей вероятиости, она появилась одновременно с первой оригинальной малорусской драмой "Алексѣй человѣкъ Божій", представленной "чрез шляхетную молодь студенскую в коллегиуме киево-могилеанском" и, по желанию воеводы киевского Георгия Трубецкого, напечатанной в киево-печерской лавре в 1674 г. ⁴⁾. Думаем так на основании общей терминологии в "Розмове" и в драме: видокъ, видѣніе, а не дѣйствіе, явленье, как в позднейших драмах. Вообще можно сказать, что в то время в малорусской литературе, по-видимому, не установилось даже определенное название для драматических произведений. Так из двух драм, недавно открытых г. Франком, одна называется "Dialogus de passione Christi", а другая пасхальная

¹⁾ Императорской публичной библиотеки церковно-славянский отдел, І, 8, № 12.

²⁾ Второе (могилевское) издание 1699 г. из библ. киево-печерской лавры, отд. VII, № 68.

³⁾ Киевская Старина 1884 г., июнь.

⁴⁾ Хронологический указатель церковно-славян. книг, вып. І. См. также у Тихонравова "Русские драматические произведения 1672-1725 годов. Спб. 1874 г.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 99 (1900, кн. 1, с. 20)

драма "Слово о буренью пекла". Драма конца XVII века, о которой говорили мы выше, называется "Действие на страсти Христовы" ¹⁾.

Та же неопределенность и спутанность терминологии в названии драмы продолжается и в XVIII в. Известная рождественская драма, приписываемая обыкновенно Дмитрию Ростовскому, называется "Комедия на рождество Христово" ²⁾. Существенное отличие ее от драм XVII в. заключается в том, что она написана, как и все серьезные драмы XVIII века, славяно-малорусской речью. Действие в ней развивается слабо, благодаря вторжению в нее чудесного элемента, но драма задумана широко и исполнена с большим талантом. В антипрологе Смерть и Жизнь спорят между собою о том, кому принадлежит Натура людская. Затем идет обычное содержание рождественской драмы — поклонение пастырей и волхвов родившемуся Спасителю мира, страх Ирода пред вестью о новорожденном царе иудейском, избиение младенцев, плач матерей в образе плачущей Рахили, смерть Ирода и, в заключение, торжество Жизни над Смертью, которая не овладела Натурой людской.

"Не умре натура людска", говорит Жизнь, обращаясь къ Смерти,
      "по ввѣкъ жива будетъ,
Твоей области данна никогда не будетъ" ³⁾.

¹⁾ Киевская Старина, 1891 г., январь, 1896 г., июнь.

²⁾ Драма напечатана у Тихонравова: "Русские драматические произведения 1672-1725 гг.".

³⁾ Русские драматические произведения 1672-1725 гг., Тихонравов, стр. 397. И. А. Шляпкин сомневается в том, что драма эта написана Дмитрием Ростовским, так как заключительные стихи пролога, в которых испрашивается благословение архиерея на исполнителей драмы, будто бы отвергают авторство Дмитрия. (Св. Дмитрий Ростовский в его время, стр. 343). Нам кажется, что Дмитрий в данном случае мог следовать обычаю, пронятому в южнорусских школах, вовсе не имея в виду своей личности, да и написать драму мог он еще тогда, когда не был архиереем.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 100 (1900, кн. 1, с. 20)

Для нас важнее всего бытовые сцены в драме, имеющие характер интермедий, те сцены, в которых выступают пастухи, узнающие от ангела о рождении Спасителя. Разговаривают они почти по-великорусски с небольшой примесью малорусских особенностей речи, доказывающих, что в первоначальном тексте этих разговоров была народная малорусская речь. Отсюда мы делаем заключение, что драма написана была на юге, но дошла до нас в северной редакции, которая установлена была самим автором после 1701 года, когда из игуменов новгород-северского монастыря он назначен был сперва сибирским, а потом ростовским митрополитом ¹⁾.

¹⁾ Кроме этой драмы, а также четырех драм, о которых говорили мы в четвертой главе нашего исследования, на славяно-малорусском языке написаны были еще следующие драмы: 1) "Свобода" (1701 г.) неизвестного автора (не издана, рукопись хранится в иркутской семинарии). 2) "Мудрость предвечная" (1703 г.) — тоже неизвестного автора (отрывки из нее напечатаны в Трудах киевской Духовной академии, 1866 г., ноябрь; рукопись — в библиотеке киевской Духовной семинарии, № 608). 3) "Иосиф Патриарх" (1708 г.) — трагедокомедия Лаврентия Горки, учителя пиитики в киевской Дух. академии, в 1707-1708 гг. (издана Тихонравовым: "Русские драматические произведения 1672-1725 годов", 1874 г.; рукопись в киевской Духовной академии, № 0. 4°. 7; есть также список в библиотеки киево-михайловского монастыря в конце пиитики Л. Горки). 4) Трагедокомедия Сильвестра Ляскоронского (1729 г.) (издана в Трудах киевской Духовной академии), 1873 г., сентябрь). 5) "Комическое действие" — рождественская драма Митрофана Довгалевского (1736 г.), 6) "Властотворный образ человеколюбия Божия" — воскресенская драма его же (1736-1737 г.); (отрывки из драм Довгалевского — в "Очерках из украинской литературы XVIII в. Петрова; рукопись обеих драм — в библиотеке киево-михайловского монастыря, " 1710). 7) "Брань честных добродетелей" иеромонаха Иоасафа Горленка (1737 г.) (отрывки в "Очерках" Петрова; рукопись киевской Духовной академии по печатному описанию № 664). 8) "Образ страстей мира сего" неизвестного автора (1739 г.) (издана в Трудах киевской Духовной академии, 1877 г., сентябрь; рукопись церковно-археологического музея при киевской Дух. академии, № 660). 9) "Благоутробие Марка Аврелия" Михаила Козачинского, префекта киевской Дух. академии (драма

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 101 (1900, кн. 1, с. 22)

В XVIII в. является новое название драмы — трагедокомедия, введенное Феофаном Прокоповичем. По-видимому, это название находится в связи со стремлением внести в серьезную драму изображение обыденных явлений жизни, составляющих содержание комедий. Темь не менее в представлениях о комедии не было достаточной ясности. По прежнему назывались иногда комедиями или комическими действиями драмы отвлеченного, богословского содержания. Так, например, Довгалевский называет свою рождественскую драму: "Комическое действие в честь царю царей Христу Господу четырма явлении изображенное", и тот же Довгалевский в пиитике своей дает теорию комедии, не имеющую ничего общего с его же собственными понятиями о драме серьезного содержания. Комедия, по его мнению, отличается от трагедии 1) материей, ибо изображает явления простой, частной жизни, действия забавные и веселые, тогда как трагедия — важные и серьезные; 2) лицами, ибо в комедии выводятся лица не важные (leves), например: господарь (paterfamilias), литвин, цыган, казак, еврей, поляк, скиф, грек, итальянец, тогда как в трагедии — вожди, цари, герои; 3) изложением (dictione): комедия излагается словами простыми, обыкновенными, шутливыми, трагедия — словами важными, метафорическими; 4) страстями (affectu): в комедии страсти спокойные, в трагедии бурные; 5) конец действия: в комедии конец веселый, если даже начало печальное; в трагедии, наоборот, возможно начало веселое, конец же непременно должен быть несчастным ¹⁾. Известно, что тот же Довгалевский есть автор лучших интерлюдий XVIII века, во многом соответствующих его теоретическим понятиямь о комедии. И однако же не назвал он их комедиями, потому, вероятно, что они не

написана по случаю прибытия в Киев Елисаветы Петровны в 1744 г. и напечатана вь Киеве в 1745 году; отрывки из нее в "Очерках" Петрова). 10) "Трагедокомедия, нарицаемая Фотий" Георгия Щербацкого (1749 г.); (напечатана в Трудах киевской Дух. академии 1877 г., декабрь).

¹⁾ Рукопись киево-михайловского монастыря № 1710.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 102 (1900, кн. 1, с. 23)

заключают в себе составных частей драмы, на которые указывает сам Довгалевский, т. е. нет в них пролога, протазиса, эпитазиса и катастрофы. Они представляют только ряд намеков на главные моменты действия, развивающегося в драме. Так, в прологе к "Комическому действию" Довгалевского Валаам пророчествует о рождении Спасителя, а в первой интерлюдии к этой драме его же астроном предсказывает будущее двум мужикам и литвину; в первом действии драмы три царя, внуки Валаама, рассуждают о звезде, явившейся на востоке, а во второй интерлюдии мужик рассказывает сон свой, в котором он видел, будто бы эта самая звезда бьется с месяцем; во втором явлении драмы приходят цари с дарами, а в третьей интерлюдии приходят к ляху крестьяне его с поклоном и дарами и проч. Собственно говоря, это материал для драмы, но не самая драма, карикатурное отражение ее, но не комедия.

Что же мешало Довгалевскому и другим составителям интерлюдий превратить их в комедию?

Нам кажется, что они стеснены были авторитетом теорий, которая требовала от всякой серьезной драмы речи "важной, метафорической". Они понимали возможность комических лиц и положений в трагедокомедии. Мы видели, что Конисский в эпилоге к драме своей "Воскресение мертвых" называет себя "комиком" и изображает в ней обыкновенных лиц, даже земледельца, но этот земледелец рассуждает, как "письменный" человек, и вообще вся драма написана в возвышенном стиле, славяно-малорусской речью, поэтому тот же Конисский присоединяет к ней пять интерлюдий, в которых действующие лица говорят уже обыкновенной, народной речью. Таким образом вторгалась эта речь в литературные произведения, не смотря на стилистический пуризм, поддерживаемый псевдоклассической теорией драмы. Да иначе и быть не могло в стране, в которой не было единой и цельной литературной речи, обязательной в кругу образованных людей. Наиболее устойчивой силой в ней был народ с его не угасавшим еще поэтическим творчеством, которое возможно было только

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 103 (1900, кн. 1, с. 24)

на почве родного языка. Вот почему тяготение к этому языку не исчезало в среде малорусских писателей, даже тех, которые стремились взобраться на вершины литературного Парнаса. В этом отношении любопытно письмо из Петербурга какого-то Лобысевича к Георгию Конисскому, у которого он просит его интерлюдий, замечая, что "во всяком наречии языков есть своя красота" для тех, кто умеет "под корою просторечия находить драгоценности мыслей" ¹⁾. Что касается до составителей интерлюдий, то они видели в псевдоклассическом отделении комедии от трагедии удобный исход для своего творчества, находившего свежие и яркие краски в простонародной речи. Можно полагать даже, что Довгалевский не чужд был смутного представления о том, что из интерлюдий могла бы выработаться комедия. Думаем так на том основании, что в прежнее время вставлялись интерлюдии в средину драмы, тогда как Довгалевский свел их в одно целое, так что они занимают в его драмах отдельное место, как дополнительные части каждой из них. Оставалось только сделать еще один шаг вперед — составлять интерлюдии независимо от серьезной драмы, группируя их вокруг своего самостоятельного центра действия. Но для этого нужно было отрешиться от церковно-религиозной почвы, на которой выросла малорусская драма.

Не отрешилась от этой почвы и народная, так называемая, вертепная драма, особенно в первой части своей. В общем расположение драматического материала представляет большое сходство с "Комическим действием царю царей" Довгалевского. Собственно говоря, содержание первой части "Комического действия", равно как и нашей вертепной драмы, заимствовано главным образом из школьных рождественских драм, в которых не было интерлюдий. Это легко подтвердить ссылками на рождественскую "комедию" Дмитрия Ростовского, о которой мы говорили выше. Она могла быть известна Довгалевскому, может быть даже в более древнем первоисточнике и, без

¹⁾ Очерк из истории украинской литературы, Петрова, 111.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 104 (1900, кн. 1, с. 25)

сомнения, в более древней редакции, чем та, которую мы имеем. Довгалевский выбросил из нее многие аллегорические подробности, например, олицетворения натуры людской, земли и неба, века золотого и железного, разных добродетелей и пороков человеческих, разных состояний души человеческой. Весь аллегорический материал он ограничил олицетворением гнева, смерти, декрета Божия и человеколюбия Божия. "Любопытство звездочетское" он представил в конкретном образе астрономов, выступающих в первой интерлюдии в его драме. Но при этом образ Валаама, который в "комедии" Дмитрия Ростовского выставлен "звездочетцем", Довгалевский перенес в пролог своей драмы, а для связи действия самих царей, открывающих драму, назвал внуками Валаама. Затем завязка драмы и причина погибели Ирода у Довгалевского и у Дмитрия Ростовского одно и те же.

Совершенно независимо от "Комического действия" Довгалевского, вертепная драма удержала из "комедии" Дмитрия Ростовского пастухов, которых нет у Довгалевского, и образ плачущей Рахили, тоже опущенный Довгалевским. Пастухи в вертепной драме — живой снимок с настоящих малороссийских пастухов. В "комедии" Дмитрия Ростовского вместо живой Рахили в 16-м явлении слышится плач и рыдание о убиенных отрочатах подобіемъ плачевной Рахили. На целых четырех страницах бледными фразами разведен этот неестественно длинный плач, который скорее можно назвать проповедью на тему: "глас в Раме слышан бысть". Сам проповедник называет себя "гласом Рахили", вестинком ее материнской печали. Между тем, в вертепной драме мы видим настоящую мать, убитую горем о погибшем чаде: в сокиринском варианте этой драмы она одета по малороссийски, с намиткой на голове, в плахте и в запаске. В сущности это простая сельская женщина, носящая только имя Рахили, поэтому воины Ирода называют ее просто бабой. Вообще говоря, даже в первой части вертепной драмы мы видим живых людей, а не ходульные, мертвые аллегории, которыми

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 105 (1900, кн. 1, с. 26)

изобилуют обе драмы ученых авторов. Только одно отвлечение — именно смерть — играет в вертепной драме значительную роль, потому конечно, что народная фантазия давно привыкла представлять смерть живым существом, независимо от позднейших школьных влияний.

Что касается до второй части вертепной драмы, то она вся целиком составлена из народных сцен, без малейшей примеси книжности. Без сомнения, так было и в старину, когда слагалась эта драма, дошедшая до нас в позднейших записях ¹⁾. Могли происходить подновления и изменения в языке ее, посредством которых книжная речь от долгого обращения в устах народа делается народной. Если Довгалевский и Конисский, ученые профессора академии, писали на народном языке, то тем более должны были следовать примеру их люди, которые прямо и непосредственно обращались к народу, и мы думаем, что в тех редакциях вертепной драмы, которые дошли до нас, она сложилась под влиянием позднейшей школьной теории, отделившей комический элемент от трагического. Различается она от драм Довгалевского и Конисского тем, что во второй части ее нет никаких параллелей и сближений, даже отдаленных и натянутых, с серьезной драмой, какие мы видим в интерлюдиях Довгалевского и Конисского. Единственная нить, соединяющая первую часть вертепной драмы со второй, заключается в том, что в первых двух сценах этой последней выдвинут мотив радости по поводу рождения Спасителя. Стоило только оборвать эту нить, и мы имели бы народную комедию, совершенно освободившуюся от церковно-религиозных мотивов. Правда, в этой комедии нет психологических моментов, дающих жизнь и движение драме, но они, без сомнения, явились бы при дальнейшей разработке богатого бытового содержания ее. Даже и

¹⁾ Записи Маркевича и Галагана: первая см. "Обычаи, поверья, кухня и напитки малороссиян", изд. 1860 года; вторая см. Киевская Старина, 1882 г., октябрь.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 106 (1900, кн. 1, с. 27)

в том виде, в каком она сохранилась до нашего времени, есть в ней центральное лицо, вокруг которого вращаются все действия второстепенных лиц. Это именно запорожец, представитель народной силы, торжествующей над всеми врагами народа, даже над самим чертом ¹⁾.

X.
Как проникала народная речь в литературное употребление? Вопрос о генезисе рождественских и пасхальных виршей. Стихотворения священника Некрашевича.

В старину исполнителями вертепной драмы были, как известно, странствующие школьники, которые посредством так называемого "миркованья", добывали средства для своего пропитания. Не всегда возвращались они в школу, предпочитая ей жизнь странствующих дьяков и "бакаляров". Известны они были также под именем "пиворезов", нередко и сами себя они называли так в сатирических изображениях собственных своих недостатков. Неодобрительно смотрели на них духовные власти, так как поведение их часто не согласовалось с достоинством просветителей народа. Тем не менее это были единственные распространители школьных знаний, навыков и вкусов в народе, которые смотрели на них без всякой неприязни ²⁾. Главное достоинство их заключалось в том, что они приспособляли тяжеловесную школьную премудрость к понимание народа, заимствуя в свою очередь от него своеобразные особенности мысли и речи его. По разным причинам люди эти не могли выступать в активной роли

¹⁾ Анализ вертепной вирши о запорожце см. "Мысли о народных малорусских думах", стр. 112-117. Там же о типах, изображенных в вертепной драме, в связи с соответствующим материалом в интерлюдиях Довгалевского и Конисского, стр. 99-111.

²⁾⁾ См. Ibidem, гл. II.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 107 (1900, кн. 1, с. 28)

представителей новых образовательных и литературных веяний, возникавших из новых политических условий жизни, обязательных для всей левобережной Украины. Сами они сознавали все неудобства своего положения в той обстановке, которая вместе с новым просвещением вносила в общественную жизнь страны перестановку политических и сословных отношений, выгодную для отдельных лиц, обладавших энергией и предприимчивостью, и нежелательную для народной массы, окончательно закрепощенной при Екатерине II (1783 г.). Как бы то ни было, "бакаляры" чувствовали тяготение к этой массе, разделяя иногда печальную судьбу ее, о чем свидетельствует, между прочим, одно старинное стихотворение, написанное на Ирмологии, изданной в 1757 году:

"Хто хоче лыха зазнати,
Ныхай йде в N дякувати,
То буде панщыну в будни робыты,
А в суботу ходыть звонити,
Сала по сели прохати
И скризь за хлибом шмаруваты".

Обыкновенно спасались они от этого положения бегством:

"Сие вам изображаю,
И сам з N утикаю",

говорит злополучный сочинитель того же стихотворения ¹⁾. Как видно, тип "мандрованных" дьяков слагался отчасти под влиянием тех же причин, которые побуждали посполитый люд передвигаться с места на место, спасаясь от экономического порабощения. Вот в этой именно среде — полународной и полукнижной — поддерживалась привычка писать вирши, которые составляли некогда необходимую принадлежность школьного образования не только в городах, но и в селах, удовлетворяя в то же время нравственным и эстетическим потребностям всех слоев малорусского народа. Попятно в виду всего сказанного, почему писатели этих виршей уходили нередко

¹⁾ Киевская Старина, 1897 г., ноябрь.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 108 (1900, кн. 1, с. 29)

под сень родной речи, которая давала им изобильные краски для виражения печалей и радостей, как личной, так и общественной жизни. Таким путем проникала эта речь в литературное употребление гораздо раньше, чем написана была Энеида Котляревского.

В свое время мы занимались исследованием виршевого творчества, имея в виду выяснить влияние его на образование поэтического стиля народных малорусских дум ¹⁾. Не повторяя того, что сказано было нами раньше, заметим только, что в самым типичным виршам в народно-психологическом смысле относятся рождественские и воскресенские. Мы вовсе не касались генезиса их, сосредоточив свое внимание на тех виршах, которые составлены были в народном вкусе "бакалярами" сельскими. Между тем после того, как напечатана была наша книга, появилась любопытная статья г. Мирона под заглавием: "Южно-русская пасхальная драма" ²⁾. Почтенный галицкий ученый, следуя указаниям покойного Драгоманова, объясняет происхождение одной воскресенской вирши из пасхальной драмы, открытой самим же Мироном. Мы ничего не говорим против того, что в данном случае вирша могла появиться этим путем, но думаем только, что нет достаточных оснований для обобщения этого факта. Говорим об этом в виду того обстоятельства, что в статье самого Драгоманова, которой мы не имели возможности прочесть, сказано, по-видимому, больше того, что нужно, по поводу этой самой воскресенской вирши ³⁾. Издавая "материалы для украинских виршей", Драгоманов выводит и некоторые рождественские вирши из рождественской драмы, утверждая, что они образовались из нее чрез вертепную драму путем сокращения ⁴⁾⁾. Нам кажется, что с одинаковым

¹⁾ Мысли о народных малорусских думах, 57-136.

²⁾ Киевская Старина, 1896 г., июнь, июль-август.

³⁾ "Ватра", сборник Лукича, 1886 года: "Из истории вирши на Укране".

⁴⁾ Житте и слово, 1894, т. I, 48.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 109 (1900, кн. 1, с. 30)

правом можно утверждать противное. Не нужно при этом упускать из виду, что в рождественских виршах содержание гораздо шире, чем в рождественской драме. Совпадают они с этой последней только в разработке евангельской истории, изображая поклонение пастырей и царей родившемуся Спасителю, избиение младенцев и смерть Ирода. Но этим материалом они не ограничиваются, так как рассказывают еще о грехопадении прародителей, об изгнании их из рая, захватывая даже обычную тему воскресенских виршей — о том, как Спаситель освободил праведные души из ада. По нашему мнению, уж если искать прототипа рождественских виршей, то нужно обратиться к колядкам, на что и намекает Берында в своей рождественской вирше. Колядки, в самом деле, представляют древнейшую форму народного поэтического творчества, в которое рано проникла христианская легенда, большей частью апокрифического содержания. Со второй половины XVI века, когда появилось на Украине просветительное движение, создавшее малорусскую школу, на почве древнейших колядок начали развиваться вирши-колядки, которые тоже шли в народ и предназначались для пения. Из них-то и выработались вирши-орации, предназначавшиеся для произнесения. Так как они не могли привлекать слушателя своим мотивом, то должны были производить на него впечатление оригинальностью замысла и силой выражения. Если оригинальность эта заменялась ученостью, то вирши были скучны. Оживлялись они иногда, как мы видели, диалогом. С этой точки вирши-орации сближались уже с драмой и могли служить материалом для нее. Иным путем развивались те из них, которые почерпали вдохновение в украинском юморе. Такии вирши не могли найти в книжной речи надлежащей поддержки. Составлялись они на народном языке с большей или меньшей примесью книжных элементов речи для стилистических эффектов. Обычный художественный прием в них — низведение религиозных сюжетов в круг обыденных представлений и, так сказать, реализация духовного мира посредством внесения в него бытовых подробностей местной

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 110 (1900, кн. 1, с. 31)

жизни. На многих виршах можно проследить весь этот любопытный процесс художественного наращения образов ¹⁾. Иногда вирши игривого, праздничного тона спускались в народ и превращались в вирши-колядки ²⁾, но никогда не входили они в состав серьезной драмы. Даже в первой части вертепной драмы мы видим тяжеловесные книжные вирши, которые обыкновенно предваряют содержанием своим следующие за ними сцены. Таким образом к вопросу о сокращении виршей из драм нужно относиться с большой осторожностью.

В виршах-орациях мы видим свободное и, можно сказать, смелое обращение с религиозными представлениями и верованиями. Вытекало оно из самой сущности того направления в искусстве, которое в наше время называется реализмом. Само собой разумеется, что виршевой реализм не был сознательным актом мысли: являлся он сам собою, непосредственно, как одно из основных свойств украинского народного творчества. Конечно, была в нем и добрая доля праздничной фантазии, переходившей за черту благоразумной сдержанности, но в целом вирши-орации представляют живую картину нравов, поэтому мы относим их к разряду правоописательных виршей. Вместе с интерлюдиями и вертепной драмой они составляют одну из оригинальных страниц малорусской литературы XVIII века, но чем более мы вчитываемся в эту страницу, тем более убеждаемся, что на ней нельзя было написать многого. Дело в том, что религиозное и сатирическое настроение — вещи несовместимые. В праздничной обстановке эта несовместимость не была еще так резко заметна, и то — под условием простодушно-наивного чувства, которым часто проникнуты были составители виршей нравоописательных. Но, как только ослабевало это чувство, вирши теряли прежде всего естественность и правдоподобие поэтической фабулы. Чтобы сооб-

¹⁾ См. Мысли о народных малорусских думах, 82-84.

²⁾ См. Труды этнографическо-статистической экспедиции Чубинского, т. III, стр. 376, 381, 383.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 111 (1900, кн. 1, с. 32)

щить ей некоторую вероятность, она передавалась иногда в виде сна от лица рассказчика. Такова, между прочим, недавно открытая Воскресенская вирша, в которой рассказчик сообщает своим слушателям о том, как он догадался, что скоро "те свято буде, як жунки красять яйця, паски леплять люде". Приснился ему вещий сон с целым рядом чудесных видений. Прежде всего увидел он знакомого всем покойника, который, по примеру Иуды, за святотатство, "силцем задавився", — затем, по ассоциации идей, увидел он "Смерть из Дидьком", которые "чвалали, мов воликов пара", Адама и Еву, торжествующих над силами ада, наконец, пышный поезд праздника, который называется Великдень ¹⁾. Все это старые, давно известные мотивы поэтического творчества. Можно было довольствоваться ими за неимением ничего лучшего, но справедливость требует сказать, что, без расширения горизонтов мысли, они мало способны были к извлечению поэтических элементов из прозы жизни в ее обычном течении.

К этому выводу приводит нас, между прочим, знакомство с малоизвестным писателем второй половины прошлого века, священником Некрашевичем. Учился он, как видно из приписок к некоторым сочинениям его, в киевской академии. В 1763 г. он был "Богословия слышателем" и говорил две речи — одну Самуилу Миславскому, бывшему в то время ректором академии, а другую печерскому архимандриту Зосиме Валкевичу при посещении им села Вишенек, принадлежавшего киево-печерской лавре. В этом же селе Некрашевич сделался священником и не раз прибегал к своему красноречию, являясь в качестве оратора пред высокопоставленными лицами для испрошения у них разных милостей. Все эти речи составлял он то на славяно-малорусском, то на латинском языке. От 1787 г.

¹⁾ Киевская Старина, 1899 г., ноябрь. Вирши эти написаны не позже 1786 года, по всей вероятности, дьячком села Краспловки, черниговской губернии, козелецкого уезда, Наколаем Мазалевским, умершим в 1793 г.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 112 (1900, кн. 1, с. 33)

сохранилось письмо его, написанное в стихах к о. Арсению Криницкому и жене его, в котором он благодарит их "за некоторое оказанное от них особливое благодеяние:" ¹⁾

"О неисчетнѣ судьбы! о благость премнога!
Не погибнетъ никогда надежда на Бога:
Я журился, что убогъ, а имѣю дѣти,
Время жъ люто, гдѣ что взять, чѣм же их снабдѣти.
Но Господь, творецъ вѣковъ, все то во благое
Блогостию устроилъ, употребивъ на тое
Отца Арсенія, мнѣ любезного брата,
Да Ирину госпожу".

Здесь тоже речь славяно-малорусская, на которой написан им был в 1773 году и диалог: "Спор души с телом". Но, удаляясь от материй важных или же рассуждая об этих материях с народом для вразумления его, Некрашевич не чуждался и народного просторечия, которое помогло ему нарисовать некоторые черты народного быта довольно удачно. В стихотворении его "Ярмарок" один крестьянин покупает у другого пару волов. Происходит между ними разговор об этом предмете со всеми подходами и уловками, чтобы продать подороже, купить подешевле. Сделка оканчивается обычным могорычом:

"Спасибу жъ тобѣ, куме", говорить покупатель, "нумо ж пить горѣлку,
Та ще треба землею стерти воламъ спинку,
Випій же, свату, до дна, що-бъ воли орали"...
"Оттак, свату, въ гору хвись", отвѣчаетъ продавець, "щоб тобѣ брикали"!

В другом стихотворении "Исповедь" изображены недоразумения, возникшие между священником и прихожанами его по поводу

¹⁾ Рукопись церковно-археологического музея при киевской академии, № 181. Это копия с рукописного сборника, полученного из черниговской губернии и находящегося в библиотеке М. Кибальчича.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 113 (1900, кн. 1, с. 34)

введенной им одиночной исповеди, на которой священник спрашивал кающихся о том, в чем согрешили они не только делом или словом, но и помышлением. Все они не чувствуют за собой тяжких грехов и в этом смысле отвечают священнику. Любопытны эти ответы для характеристики нравственно-религиозных понятий народа, которые в сущности и в наше время почти те же.

— "Я хлѣба та соли", говоритъ одинъ кающійся, "не збавивъ нѣкого,
А бѣлше якихъ грехювъ не чуюсь ничого.
Горую да бѣдую, хочь хлѣба не маю,
А нѣколи нѣкого я не позываю.
Ой чи я жъ бы бѣдовавъ, якъ теперъ бѣдую,
Якъ би хотѣвъ грешити, занять речь чужую?"
— "Я роду не такого", говоритъ женщина,
"Якъ иншее бувае, матки й оцця злого,
А мене бо навчили отець муй и мати
Колядувокъ и щедрювокъ Бога зухваляти,
Говѣю я що року, пятюнку шаную,
Нѣ ѣмъ, нѣ пью, ні роблю до вечора въ тую.
Отъ бризнуло на губу, якъ сыръ одкидала,
Чого я не робила, ввесь ротъ полоскала.
Ісусе, прости мене, грѣшную такую,
А булше я на собѣ нѣчого не чую.
Еще жъ хиба за те грѣхъ, що брехнешъ, паноче,
Губою немитою, се жъ дѣло охоче,
Я жъ таки не все й брешу, я чесна собою".
— "А я що зогрешила", говоритъ дѣвица, "що я можу знати?
На вечюрки не хожу, — не пускае мати,
Шѣсть разъ мене и торюк моя мати била
За те, що на юлицю разыв с пьять ходила;
Единъ тулко разъ колись пѣсню заспѣвала,
Да й вигнала изъ хати, що й не ночовала,

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 114 (1900, кн. 1, с. 35)

Все ж тепер добре роблю, у грехахъ не чуюсь,
Од теи доби и досѣ усе я шануюсь".
— "Чи ще жъ и ми зогрешимъ", говорять малолѣтніе, "ні, очче, нечого:
Молимось, бьемъ поклоны, нечого худого".

Недовольна вся громада религиозной ревностью своего пастыря:

"Оцце жъ пакъ... А де жъ пакъ грехювъ такихъ взяти?
Якъ нечого не грешивъ, що жъ маешъ казати?
Чи то мы такъ грешимо, якъ и инши люде?
Да абы булы люде, а пѣпъ у насъ буде.
И іого бъ мы за попа всѣ посполу мали,
На проскуры носили бъ й іого бъ шановали,
Нехай бы вѣнъ переставъ тѣлко мудровати,
Що б такъ по одинцю всѣхъ насъ сповѣдати.
Еще жъ коли бъ переставъ муштровать въ причастѣ,
Що одъ свити закаврашъ одрѣзавъ у Настѣ".

Пьеса заканчивается тем, что все роптавшие пришли наконец к убеждению в необходимости правильной исповеди:

"Ей Богу, покаемся", говорятъ они, "жѣнки й чоловѣки,
Щоб у небѣ зо Христомъ царствовать на вѣки".

Тот же мотив столкновения между духовенством и народом разработан в стихотворении неизвестного нам автора: "Суплика або замысл на попа" ¹⁾. По тону и складу относится оно к тому же времени, когда писал Некрашевич свою "Исповедь", с которой оно представляет сходство и диалогической формой, напоминающей интерлюдии Довгалевского и Конисского. "Суплика" изображает неудовольствие сельских обывателей на священника за то, что он чуждается их обще-

¹⁾ Киевская Старина 1885 г., март. Мы приводим выдержки из этого стихотворения по рукописи 1798 года, напечатанной в октябрьской книжке Киевской Старины за 1899 г. Правописание в этой рукописи то же, что и в древнейшем списке Энеиды.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 115 (1900, кн. 1, с. 36)

ства и подвергает их наказаниям за проступки против веры и нравственности. Просят они дьяка, чтобы он написал от них жалобу на священника к архиерею. Чтобы выйти из затруднительного положения, дьяк умудрился составить жалобу в велеречивых и туманных выражениях. Впрочем, по совету людей старых и опытных, жалобщики оставляют это дело:

"Геть вѣнъ", говоритъ один из советников, "не сам се крутить,
А все іого пан сотникъ нашъ учить".
— "Да вѣнъ же іого сюды и втоптавъ", говорит другой советник,
"Да й за іого свою годованку вѣддавъ".

Как видно, в данном случае к вопросу церковно-религиозному примешался вопрос социальный, чем и объясняется заносчивое обращение священника с прихожанами, которые говорят о нем, что

"Хоть и за дѣлом прійдешь (к нему), то все рило дуе,
А якъ чого просишъ, то мовъ и не чуе".

Не лишено, между прочим, бытового значения то обстоятельство, что священник вносил регламентацию и в вековые обычаи народной жизни:

"Пиши ще й се, пандяче", говорятъ жаловавшиеся, "що не велить челядѣ колядовати,
На улицю ходити и на Купайлахъ скакати,
Дѣвкамъ не велить ходить на вечорницѣ:
Хиба-жъ имъ, небогамъ, постригтись у черницѣ?
Парубкамъ не велить съ дѣвками гуляти,
По чѣмъ же имъ буде молодость згадати?"

Этот старинный протест против остатков языческого культа, по-видимому, снова начал раздаваться в левобережной Украине после того, как замолкли в ней гонения на веру, побуждавшие представителей церкви, искавших опоры в народе, снисходительно относиться к его обычаям. Сколько нам известно,

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 116 (1900, кн. 1, с. 37)

официальные воздействия на народ в этом смысле начались еще при Скоропадском, который в 1719 г. выдал универсал на имя стародубского полковника Чарнолуского "о вечерницах, кулачках и протчиих зборах, абы викоренити" ¹⁾. Скоропадский приписывает этим "зборам" все несчастия, постигшие Малороссию, как то: неурожаи, скотские падежи, моровую язву. Как бы то ни было, не подлежит сомнению, что поэтическое творчество развиваться не могло в народном направлении на почве прямолинейного и безусловного отрицания обычаев, с которыми связаны поэтические предания народа, тем более, что многие из этих обычаев с давнего времени проникнуты были возвышенными христианскими верованиями и нравоучениями.

Обращаясь снова к Некрашевичу, мы должны сказать, что он любил писать письма стихами. Мы имеем несколько таких писем к некоему Ивану Филиповичу. Одно из них относится к тому времени, когда Филипопич был "дворца Вышенского чернечого писарем". Написано оно было по поводу чернильницы, потерянной Филиповичем, который "на требование отдачи оныя гордо отказал". Самая незначительность этого происшествия, воспроизведенного стихами, характеризует музу Некрашевича. Между прочим, есть одна подробность в этом письме, из которой мы узнаем, какие были настольные книги у автора. Он называет поступок Филиповича грабительством.

Да еще, знать, позабыл", говорит он, "книгъ въ позыку взяти,
Будто прочитать, а мнѣ — чтобъ болшъ не видати:
Имею я тестаментъ, лѣтописъ ростовскій,
Библію священную, малъ трудъ богословскій
И другіе книжицы. Когда хочешъ взяти,
Прийди развѣ, какъ сами маліи будуть въ хатѣ,
И скажешъ, что потерялъ"...

¹⁾ Описание румянцевского музея, Востокова, 143.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 117 (1900, кн. 1, с. 38)

Этот же самый Филипович сделался впоследствии гнединским священником и добрым соседом Некрашевича, который пишет к нему дружеские послания — тоже по обыкновению в стихах. В одном послании он обещает приехать к нему на именины и говорит:

"Отче Иване Гнѣденскій, возлюбленный тезку,
Ѣдемъ на именины, очищай намъ стежку!
Ожидай же, вдоровъ бувъ, из своимъ патрономъ,
Посажай насъ до стола за новымъ ослономъ,
Добренькою почастуй великимъ стаканомъ,
То будемъ мы тебе звать милостивымъ паномъ.
Писавъ тезко зъ тезкою, зъ зятемъ и зъ сестрою,
Поздравляемо мы васъ вѣршою такою,
Месяца небесного, сіого жъ таки року,
А числа, що у книжцѣ написано въ строку".

В другом послании Некрашевич приглашает к себе в гости Филиповича, сына его Петра и дьячка Степана Криницкого. Вот отрывок из этого послания:

"Отецъ Иванъ, Петро й Степанъ
Зъ своими жѣнками,
Просимъ до насъ хотя на часъ
Пріѣхать святками.
Будемъ гулять и зухвалять
Рожденного Бога,
Уже до насъ просто одъ васъ
Зроблена дорога.
Заспѣваемъ хоть надъ чаемъ,
Випьемъ калинѣвки,
Поговоримъ, что сотворимъ,
Тутъ же зъ нами й жѣнки,
А мижъ тими рѣчми всѣми —
То чимъ заѣдати?
То по чарці, то по парцѣ
Будемъ запивати.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 118 (1900, кн. 1, с. 39)

Нехай усякъ познае, якъ
Жить любезно треба,
Попы усѣмъ должни такимъ
Зробить путь до неба".

Нельзя отказать этим стихотворениям игривого содержания в стилистических достоинствах, хотя и можно пожалеть, что автор растрачивает дарование свое на мелочи. Очевидно, он не мог выйти из тесного круга церковно-приходских отношений и настроений на более свободный путь поэтического творчества.

XI.
Вирши-сатиры и вирши-элегии, составленный по поводу явлений общественной жизни в XVIII в.

Имя Некрашевича случайно уцелело от забвения, и нужно сказать, что в литературной истории старинных малорусских виршей таких имен очень немного. Большей частью составлялись вирши ad hoc и не предназначались для широкого круга читателей. Распространялись они посредством списывания любителями "поэтицкого художества", которые интересовались самим художеством, а не художниками, поэтому мы ничего и не знаем о них. Знаем только, что они обращались к перу не для одних традиционных виршей на праздничные темы, что и в эти темы они вносили иногда общественные мотивы, как показывает вирша, говоренная, по преданию, черноморцами Потемкину в день праздника Пасхи ¹⁾; поэтому в виршах высказывались иногда мысли и чувства по поводу текущих явлений общественной жизни. Скудна была эта жизнь, сдвинутая с старинных своих устоев. Как всегда бывает при встрече нового порядка вещей со старым, этот последний держался еще силой привычки, не осмысленной идеализмом великодуш-

¹⁾ Киевская Старина, 1882 г., апрель.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 119 (1900, кн. 1, с. 40)

ных стремлений, которая уступили свое место мелкому сословному эгоизму. В гетманщине казацкие полки влачили еще жалкое существование, и только в 1785 г. они превращены были в карабинерные, но это не мешало казакам накануне своего уничтожения относиться с сословным высокомерием к Слободской Украине, в которой двадцатью годами раньше, т. е. в 1765 году, из пяти казацких полков сформировано было столько же гусарских. По всей вероятности, в этот промежуток времени между 1765 и 1785 годами написана была сатира на Слобожан.

"Украинци зъ степивъ и славни Слобожане
Не мало жъ насъ таких — из нашихъ хуторивъ,
Що зъ вами жъ ризали и туркивъ и ляхивъ.
Чимъ мы не козаки? Мы носимъ оселедци,
И цюкнем саблею, коли де доведетця".

— "Чимъ же вы чванитесь"? спрашивают их казаки, "Отъ! Мы то Слобожане!
Вы такъ соби щось — атъ!.. Нехрещени цыгане!..
Кортить ихх в козаки!., чи зх розумомх ся ричх?
Не ривня вамъ козакъ, не ривня вамъ и Сичъ:
На що вамъ на себе ждать туркивъ и татаръ?
Жидивський наймитъ васъ потре всихъ на сухарь,
Васъ баба помеломъ звоюе, кочергою,
Батигъ здаетця вамъ громовою стрилою".

Грустно читать эти строки, внушенные поползновениями самого грубого свойства...

"Селите слободы", обращаются Гетманцы к Слобожанам, "але платить намъ чинить!
А ни? Дакъ изъ степивъ позгонимъ вас: киш, киш!
Коли жъ вы хочете у насъ буть наймитами,
То справимъ всимъ штаны зъ широкими матнями,
Реминни очкури, реминни й постолы
И пришвы на зиму, щобъ боси не були".

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 120 (1900, кн. 1, с. 41)

Полагать надобно, что в среде того же разлагавшегося казачества написана была и другая сатира, направленная против тех посполитых, которые, следуя примеру самих же казаков, добивались дворянского звания посредством получения на службе чина коллежского регистратора. Сатира эта носит заглавие: "Доказательства Хама Данилея Куксы потомственны" ¹⁾. Прадед этого Куксы был Хам, дед Данило, отец Максимом "звався и Данилеем прозивався": об утверждении за ним этого прозвища "Данилей" и просит Кукса, надеясь, что после получения этой привиллегии никто не будет "брать его за чуб". Сам он разсказывает о себе, что был он простым "хлеборобом".

"Дали жъ трохи, якъ розживсь, то й годи робыти,
А надумавсь отдати въ школу свои дѣти.
Якъ вивчились, въ судъ упхавъ учиця писати,
Да вже того и гляди — гостинця давати,
Що бъ воны такъ, як люде, Евстраты получили.
Якъ винницю поставивъ, ставъ гнати горілку,
И за купця у Остеръ отдавъ свою дѣвку.
Зъ казенного мужика зробився я паномъ
И дворянство показавъ, хоть уже й не даромъ.
А дали сыны мои стали все Евстраты,
За старшого взявъ дочку зъ маіорскои хаты:
За що жъ мене неговать, за що волочити,
Коли стали панами уже й мои дѣти"?

Гораздо симпатичнее те вирши общественного содержания, в которых изображаются бедствия угнетаемых, как казаков, так и посполитых. Тон их совсем другой — не сатирический, а элегический. По складу своему они близко стоят к народным песням, напоминая, так называемые, псальмы, только без религиозной подкладки. Составлялись они не для чтения, а для пения по образцу народных песен, поэтому и дошли они до нас в виде песен не в старинных рукописях, а в

¹⁾ Киевская Старина, 1882 г., январь.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 121 (1900, кн. 1, с. 42)

позднейших записях из уст народа. Тем не менее виршевая основа этих песен чувствуется и в трезвом, деловом тоне их, и в подборе слов и выражений, не успевших еще потерять своих книжных оттенков, и в риторической рифме, преобладающей в них. Замечательная особенность этих песен-виршей заключается в том, что в них определенно и ясно сознается тот или другой исторический момент народной жизни, нередко отмечаемый хронологической датой: "Ой из тысяча симсот шестьдесят третёго года пише, пише восточна цариця з Петербурга города" ¹⁾... "В шестьдесят восьмом году собиралось народу" ²⁾... Один из этих моментов особенно глубоко запечатлелся в памяти народной, хранящей о нем доныне множество песен, между которыми есть и песни виршевого происхождения: мы разумеем трагический момент в жизни Запорожья — разрушение Сечи в 1775 г. Вот одна из песен, сходная по складу своему с канцелярской деловой бумагой, переложенной в хорошие стихи:

"Ой пидъ городомъ Елисаветомъ много орливъ излиталось:
Въ Москви городи, въ засиданному мисци, панивъ сенаторивъ сбиралось.
Ой зибравшись вони въ одно мисце, стали способъ собирати,
Якъ би зъ вийська запорозького вси волности отибрати:
"Ой коли бъ же намъ, пани сенатори, у нихъ волность отибрати,
То будемъ мы и потомки наши въ ихъ отчизни поживати"
Ой избрали вони способъ добрий запорозьцямъ волю дати,

¹⁾ Киевская Старина, 1882 г., июнь.

²⁾ Житте и слово, 1894 г., т. II, 63. См. подробнее о песнях этого типа в книге нашей: "Мысли о народных малорусских думах", в последнем отделе III главы: "Малорусские вирши исторического содержания", стр. 131-136.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 122 (1900, кн. 1, с. 43)

Приказали вони по всій земли ихъ слободы, заселяти.
Когда була съ Туркомъ война, патретами поощряли,
А запорозьци, добри люде, ихъ ласкательства не знали
Да тимъ сенаторамъ, якъ правдивымъ людямъ, во всимъ виры доймали.
Ой якъ дизнали тиі сенаторы, що запорозьци имъ вирять.
Ой да приказали запорозьку землю всю кругомъ мирять.
А розмирявши запорозьку землю, на планы знимали,
А щобъ запорозьци того не дизнали, казаны имъ въ Сичъ прислали"... ¹⁾

Кто сложил эти стихи, не знаем: вероятнее всего, это был грамотный человек, очевидец события, принимавший близко к сердцу горестный смысл его. И во всех песнях, относящихся к этому событию, слышно безысходное горе, переходящее в вопль отчаяния ²⁾.

Известно, что остатки запорожцев, не вышедших в Турцию, снова собраны были в 1787 г. тем же Потемкиным, который был главным виновником разрушения Сечи, под именем войска черноморского. Нужно было ему это войско, когда возгорелась вторая война с Турцией, и покрыло оно себя славой предков при взятии Очакова и Измаила. Сперва обещаны были ему земли между Бугом и Днестром, но по смерти Потемкина правительство нашло более удобным отдать черноморцам в вечное владение земли на Кубани "за храбрые и мужественные подвиги его на море и суше", а тем, которые закрепощены были, возвратить свободу. Случилось это в 1792 г. Событие это, положившее конец блужданиям запорожцев, воспето было в вирше, сочиненной одним из старшин за-

¹⁾ Костомаров, История казачества в памятниках южно-русского народного песенного творчества, 208-209.

²⁾ Древнейшая песня о разрушении Сечи помещена в "Летописном повествовании о Малой России" А. Ригельмана, составленном в 1785-1786 гг. Любопытна эта песня обращением к Богдану Хмельницкому.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 123 (1900, кн. 1, с. 44)

порожских Антоном Головатым. Вирша эта замечательна, как первое литературное произведение на языке чисто народном, напечатанное в том же 1792 г. гражданским шрифтом, шестью годами раньше Энеиды Котляревского. Ради этого мы приводим его с сохранением орфографических особенностей первопечатного текста. Озаглавлено оно так: "Песня Черноморского войска, по получении на землю Высочайших Грамот сочиненная":

"Эй годѣ намъ журитися, пора перестати;
Дождалися от Царицѣ за службу заплати.
Дала хлибъ, сель (sic) и грамоти за вирныя службы:
Отъ теперь мы, миле братья, забудемъ вси нужды.
Въ Таманѣ жить, вирне служить, границю держати,
Рыбу ловить, горилку пить, щей будемъ богати.
Да вже треба женитися и хлиба робити,
Кто прійде к нам из невирныхъ, то якъ врага бити.
Слава Богу и Царицѣ, а покой Гетману! ¹⁾
Злѣчили намъ въ сердцахъ нашихъ великую рану.
Блогодаримъ Императрицу, молимося Богу,
Що намъ она указала на Таманъ (sic) дорогу" ²⁾.

Вирша эта, много раз записанная собирателями народных песен, и доныне поется в Черноморье.

С горьким чувством негодования и гнева вспоминает виршевое песнотворчество и о другом историческом моменте, относящемся к тому же царствованию Екатерины II, именно — о закрепощении крестьян. В первой четверти настоящего века в правобережной Украине записана была песня виршевого склада об этом событии, но, без сомнения, она сложена была в конце прошлого века, скоро после падения Польши. Преж-

¹⁾ Речь идет о Потемкине, которому в 1790 г. пожаловано было звание "великого гетмана" черноморских войск.

²⁾ Новые ежемесячные сочинения, часть LXXVII. Месяц ноябрь, 1792 года. В Санктпетербурге, иждивением Императорской Академии наук, в м. 8 д., стр. 23-24.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 124 (1900, кн. 1, с. 45)

ния времена в ней несколько идеализированы, но вообще связь событий угадана верно.

"Що настало теперь въ свити, трудно спогадаты,
Не машъ за чимъ, а видробляй, хочъ бы умираты.
Наши диды и прадиды того не зазналы,
Чого жъ мы ся изъ батькамы теперь дочекалы.
Нихто жъ тому такъ не выненъ, якъ паны зробылы,
Запродали души наши, а свій край згубылы.
Панъ Потоцькій и Браныцькій — тыхъ то раца стала,
Щобы Польска въ рукахъ Москвы назавше зистала.
Панъ Ржевуский и Пулавській рады додавали,
Щобъ насъ, бидныхъ, изъ душамы назавше продалы.
Катерына тому рада, вирне прысягае,
Щобъ край взяты безъ війни отъ ныхъ зажелае.
Якъ тутъ разомъ беруть край, беруть врага наши Ляхы,
Зачыняють, якъ собакъ, насъ, якъ у клитку птахы.
Мы жъ все бидни, несчаслыви, на те ся вродылы,
Щобъ въ неволи, якъ вилъ въ ярми, щоденне робылы.
Вы, проклята, спогадайте, що ся зъ вами стане,
Мы въ роботи не погынемъ, а васъ всихъ не стане" ¹⁾.

Вторая половина вирши изображает беспомощное положение крестьян, забитых панской работой. Сколько нам известно, это первый протестующий голос народа против крепостного рабства после того, как оно восстановлено было при Екатерине II.

П. Житецкий.

(Продолжение следует).

¹⁾ Вирша эта находится в сборнике Ходаковского и в подлиннике, и в переписанном для Максимовича экземпляре. Довольно отдаленный вариант напечатан у Головацкого (т. II, стр. 375). Есть вариант также у Дрогоманова "Нові украинські пісні про громадські справи" (стр. 40, примеч. 5, и стр. 41 тоже в примечаниях).

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 125 (1900, кн. 2, с. 163)

 

ЭНЕИДА И. П. КОТЛЯРЕВСКОГО

И

ДРЕВНЕЙШИЙ СПИСОК ЕЕ.

(Продолжение).

XII.
Вирши, изображающие внутреннюю жизнь сердца на почве семейных отношений.

Есть еще один тип виршевой литературы, который входит глубоким клином в народное песнетворчество: мы разумеем вирши, изображающие внутреннюю жизнь сердца в среде семейных отношений. Об этих виршах мы говорили в другом месте и в другой связи идей ¹⁾. По происхождению своему они относятся к разряду виршей нравоучительных, развивающих религиозно-философские мысли о жизни и скоротечности ее, о смерти и всемогуществе ее, о тщете благ мира сего, о том, чего должен желать человек, к чему должен стремиться он, и в чем, наконец, заключается добро и зло,

¹⁾ См. "Мысли о народных малорусских думах", статья: "Вирши нравоучительного содержания", 58-78.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 126 (1900, кн. 2, с. 164)

правда и неправда, счастье и несчастье его жизни. Конечно, эти мысли сложились под сильными влиянием христианской этики, но в них есть значительная примесь пессимизма, свойственного мировоззрению малорусского народа. В основе этого пессимизма лежит нужное участие к людям, оторванным от родной семьи, заброшенным и обездоленным. Большей частью это бесприютные скитальцы без роду и племени, сироты, проклинающие свою долю. Входя в положение этих людей, составители виршей ни в чем не находят для них утешения. Всюду они видят вражду и насилие, которое под именем неправды царствует в мире ¹⁾.

На той же почве семейных отношений развивались и искусственные песни любовного содержания. До нас дошли и немногие имена составителей этих песен. Таков был казак Климовский, живший около 1724 г. По словам Карамзина, он составил сочинение "о великодушии и правде". "Сказывают", говорит Карамзин, "что Климовский не менее семи греческих мудрецов был славен и почтен между его собратьями — казаками; что он, как вдохновенная Цифия, говаривал в беседах высокопарными стихами, давал приятелям благоразумные советы, твердил часто пословицу: "Нам добро и никому зло — то законное житье"; и любопытные приходили слушать его. Малороссийская песня: "Не хочу я ничего, только тебя одного", которую поют наши любезные дамы, есть также, как уверяют, сочинение Климовского, ученика природы, к сожалению, недоученного искусством" ²⁾. Предания о Климовском, по-видимому, затемненные и сбивчивые, отразились и в "Наталке Полтавке" Котляревского (Дейс. II, явл. 7). Нам неизвестно, какую прелесть находили современные Карамзину дамы в песне, сочиненной Климовским, как неизвестна и самая песня, но важно то, что, сочиняя ее, Климовский удо-

¹⁾ Подробнее об этом см. там же.

²⁾ Пантеон русских авторов, часть І, издание Платона Бекетова, Москва, 1801 г.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 127 (1900, кн. 2, с. 165)

влетворял тому сентиментальному настроению любовной страсти, которое, не довольствуясь народными песнями, искало выражения в стихотворениях, называемых в наше время романсами. Это настроение, без сомнения, существовало уже в культурных слоях малорусского общества при Климовском, современнике Мазепы, который прославился романом своим с Матроной Кочубей, получавшей, как известно, от своего обожателя нежные письма.

Вообще, уже в первой половине XVIII века в городах малорусских женщина держала себя непринужденно и, можно сказать, развязно, о чем с огорчением говорить Лащевский в известной трагедокомедии своей. Положим, составитель трагедокомедии был суровый монах, но не мог же он выдумать из головы своей "благовонных красок, и дорогих белил, и черных мушек на ланитах". Все это отражалось и на стихотворном искусстве, порождавшем "канти" и "комплименти блудни", т. е. любовные песни, которые слагались поклонниками женской красоты. К числу этих поклонников принадлежали и школьники, записывавшие плоды вдохновений своих в учебных тетрадях. До нас дошел первообраз той песни, которую переработал Котляревский и вложил ее в уста судового паныча Финтика в известном водевиле "Москаль-чаривнык". Вот отрывок из этой песни по рукописи 1746 года:

"Не прелщай ужь меня, драгая, болѣ,
Я и самъ свободу днесь гублю,
Знать, что мнѣ съ тобою жить пришло въ неволѣ,
Чувствуетъ ужь сердце, что люблю.
И часовъ не трать, молви мнѣ, что любишь,
Ты во мнѣ всю кровь мою зажгла,
А откритимъ сердцемъ пламень усугубишь,
Иль еще приметить не могла,
Что тобою я уже прелстился?

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 128 (1900, кн. 2, с. 166)

He видала ты, какъ взоръ мой смутился,
Тайны болше не храня?" ¹⁾

Таковы самые давние следы романтической лирики в малорусской литературе. К этому мы должны прибавить, что появилась эта лирика под влиянием переводных повестей и рыцарских романов западно-европейского происхождения, которые, начиная с XVII в., большей частью шли чрез Польшу в Малороссию, направляясь отсюда в Великороссию. Нет сомнения, что эти повести производили впечатление на чувствительные сердца, подготовляя почву для развития новых литературных вкусов и стремлений. Нельзя сказать, чтобы эти вкусы и стремления, как на юге, так и на севере России, находили поддержку в книжных свойствах литературной речи, приправленной славянскими словами и выражениями, но самая тема о любви, во всяком случае, была понятна читателям и так или иначе располагала их к идеализму этого чувства. Круг этих читателей расширялся все более и более в XVIII веке по мере того, как умножалось количество переводных романов в русской литературе. После смерти Петра Великого они появляются в печати, а при Екатерине II их напечатано было более полутысячи ²⁾. Конечно, весь этот беллетристический материал проникал и в Малороссию, наполняя досуги грамотных людей теми же мечтами о любви, которыми проникнуты были "канти" и "комплименти блудни". Вместе с тем разрасталась и литература любовных виршей, как на юге, так и на севере России. Замечательно при этом, что в великорусских сборниках конца прошлого века, как рукописных,

¹⁾ Lucubrationes Th. Procopowicz, 1746 г. Сборник принадлежал в 1761 г. священнику Григорию Матвеевичу Лютенскому, что видно из его подписи. Стихи писаны его же рукою. К сожалению, мы не могли воспользоваться любовными песнями из рукописного сборника студента Александровича 1748 г., хотя он и означен в печатном описании рукописей киевской академии под № 664.

²⁾ В. Т. Нарежный, историко-литературный очерк Белозерской, стр. 30.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 129 (1900, кн. 2, с. 167)

так и печатных, попадается не малое количество малорусских виршей этого рода ¹⁾. Большей частью это те самые малорусские вирши, которые встречаются и в малорусских сборниках, но есть и новые, может быть, сочиненный малороссиянами на севере. Составлялись эти вирши в той же среде, в которой разыгрывались и любовные истории. На эту среду указывает, например, вирша, в которой молодая девица жалуется на своих обожателей:

"Тѣ канцеляристы
Мнѣ писали листы,
А я, молодая,
То не разсуждая,
Отписи давала,
Совѣсти не знала".

За это оставляет свою возлюбленную друг ее, преподнося ей такой совет:

"Ты бывай здорова,
А для комплиментов
Взыскуешь студентовъ,
Они добре знаютъ
И не ошукаютъ,
Какъ наша братья" ²⁾.

В малорусских сборниках есть более решительные указания на любителей этих песен. Так, в одном из них мы читаем такие подписи: "псалмы и пѣсны, выпісаніе капіистомъ Андреемъ Ищенкомъ 1782 года". Там же и другая подпись: "выписал писец сотенной золотоношской канцелярии Андрей Сербиненко". В начале сборника стоит такое предостережение:

"Хто отсіи жалмы можетъ украсты,
То будеть онъ сто годъ свинѣ изъ усіого свѣта из усѣм своѣмъ нащадкомъ пасты",

¹⁾ О распространении малорусских виршей и песен в Великороссии см. любопытную брошюру В. Н. Перетца: "Малорусские вирши и песни в записях XVI-XVIII вв." СПБ. 1899 г.

²⁾ Собрание разных песен, Москва, 1783-1788 гг., № 179.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 130 (1900, кн. 2, с. 168)

а в конце веселая рифма:

"конець,
Пѣшла баба у танець" ¹⁾.

Само собою разумеется, что низшая церковная братия не отставала от канцелярской в сочинении и распространении любовных песен. Не даром в одной интерлюдии Довгалевского странствующие дьяки говорят о себе:

"Не только жъ мы умѣем клиромъ управляти,
Но можемъ еще куншти разніе писати" ²⁾.

В нашем распоряжении имеется небольшой сборник конца прошлого века, принадлежавший некогда Даниилу Бондаревскому, бывшему дьячку в м. Погребище. Есть в этом сборнике песня, сочиненная какой-то полковницей "о своемъ мужѣ, убытомъ на бранѣ", но славяно-малорусский язык этой песни заставляет предполагать, что она сочинена была не самой полковницей, а только по ее поручению каким-нибудь школьным стихослагателем. Заслуживает внимания в этой песне одна строфа, напоминающая народный способ изображения не осуществимых желаний:

"Ой коби я мавъ та орловіи крыла", говорится в народной песне,
Полетивъ бы я, де дивчына мила" ³⁾.

А полковница поет:

"Да не могу азъ летѣти,
Зане крылъ не маю,
Только скорблю всегда зѣло,
От жалю вмлѣваю".

Здесь тот же поэтический образ, что и в известной песне Котляревского "Віють вітри", только без азъ, зане, зѣло:

¹⁾ Сборник принадлежит В. П. Науменку.

²⁾ "Мысли о народных малорусских думах", стр. 49.

³⁾ Народные песни галицкой и угорской Руси Я. Головацкого, ч. I, 184.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 131 (1900, кн. 2, с. 169)

"Полетѣла бъ й я до тебе, та крылець не маю,
Щобъ побачив, як без тебе зъ горя высыхаю" ¹⁾

Мы видим из этого сопоставления, как переливаются народные элементы поэтической мысли в книжные и снова воссоздаются поэтом-художником в народном стиле. Иногда же сам народ-художник усваивает стихотворение книжное, постепенно перерабатывая его в свою собственность. В этом отношении есть одно любопытное стихотворение в нашем сборнике, озаглавленное так: "Пѣснь свѣтова, сочинена Іаковом Семержинским". Приводим ее в подлинном тексте:

"Кара зъ неба, сердце мое, якъ згадаю,
Трудно взяти возлюбленну, хочь кохаю.
Ахъ, я не знаю, что мнѣ дѣяти,
Что не позволяютъ мнѣ тебе взяти.
Очи жъ мои каренкіи, черни бровы,
Уста мои коралеви, вдячни мовы:
Ахъ, я не знаю, чтобъ за них дати,
Чтобъ изъ нихъ можна корыстовати.
Ой хочь бы мавъ волы, кони позбувати,
Абы менѣ позволили тебе взяти,
Ах, я не знаю, что буду дѣяти,
Что не позволяютъ мнѣ тебе взяти.
Поражуся Махновскаго протопопа,
Ахъ, хочь грѣхъ, хочь два, хочь и копа!
Нехай же мнѣ позволить тебе взяти,
Изъ твоей красоты корыстовати,
Ахъ, якъ же намъ позволить самъ Богъ съ неба,
Любимося, кохаймося, бо такъ треба,
Ахъ, я тебе поцілую, бо сь ты того годна,
Що бъ моя душенька не була голодна".

Эта песня сохранилась в рукописных записях Максимовича 1827 года, но уже без имени автора и с заменой махновскаго

¹⁾ Украинский сборник Срезневского, кн. I, 1838 г. стр. 11.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 132 (1900, кн. 2, с. 170)

протопопа волоськимъ. Вариант этот почти ничем не отличается от галицкого варианта, записанного в Буковине ¹⁾. В обоих этих вариантах язык более простой и народный. "Трудно взяти, кого хочу, хоть я и кохаю" вместо: "трудно взяти возлюбленну, хочъ кохаю". Или же: "а я не знаю, що маю дѣяти, не маю я отъ кого порядоньии взяти" вмѣсто: "ахъ, я не знаю, чтобъ за них (очи и бровы) дати, чтобъ изъ нихъ можно корыстовати". По всей вероятности, эта песня и теперь блуждает где-нибудь, приблизившись еще более к народному типу.

Мы слегка наметили этот материал, надеясь еще когда-нибудь возвратиться к нему, так как, по нашему мнению, он вносит новый свет в изучение народной лирической поэзии ²⁾.

XIII.
Котляревский, как представитель нового украинского творчества, воспитанный на местных литературных преданиях. Воззрения его на искусство.

Мы видели, что две разновидности литературной малорусской речи — речь славяно-малорусская и книжная малорусская — должны были исчезнуть в общем потоке литературного движения, созданного Петром Великим, — видели также, почему и как верхние слои малорусского общества постепенно забывали местные литературные предания. Но в числе этих преданий было одно наиболее живучее и устойчивое — то, которое опиралось на стихийную силу народной речи и неразрывно связанный

¹⁾ Народные песни галицкой и угорской Руси Я. Головацкого, ч. III, отд. I, 355.

²⁾ О влиянии виршевой литературы на народные песни любовного содержания есть некоторые указания в упомянутой выше брошюре В. Н. Перетца, с которой, к сожалению, познакомились мы поздно — во время печатания нашего труда.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 133 (1900, кн. 2, с. 171)

с ней народный метод мысли и чувства. Представители этого предания в большинстве случаев не отличались высоким образовательным цензом, но за то близки были к народу и к его мировоззрению. К этим людям примкнул и Котляревский, и это было тем более для него возможно, что в его время, как славяно-малорусская, так и книжная малорусская речь, почти вышли из употребления. Нужно сказать при этом, что он прекрасно владел литературной русской речью и мог бы, подобно многим землякам своим, подвизаться на поприще русской литературы, но, повинуясь своему художественному чутью, с полной верой в могущество родной речи, он подчинился ее поэтическим внушениям. Эго был, можно сказать, решительный момент в вопросе о том, быть или не быть малорусской литературе, — решительный, но не окончательный. Нужны были еще и другие условия, чтобы она состоялась.

Мы требуем от литературного произведения, чтобы оно так или иначе отражало жизнь. Но не в этом только заключается его назначение. Не фотографическая точность снимка дает ему цену, а та доля свободы и независимости, которая получается из убеждения, что литература есть сила, способная воздействовать на жизнь. Такой силой она становится тогда, когда в литературу проникает идея искусства, которое в в самом себе находит средства для переработки явлений жизни во свете идей и настроений, стоящих за пределами практических требований данной минуты. Из литературных произведений разного рода под эту идею искусства больше всего подходят произведения поэтические. Сознание эстетических эмоций, присущих искусству, есть уже в народной поэзии.

Гей плыну я по Дунаю и такъ си думаю:
Нема крашчыхъ спиваночокъ, якъ у нашимъ краю!
Ой нема жъ то, ой нема жъ то, якъ руська краина:
Тамъ спивае коломыйкы кождая дивчына.
(Сборн. Головац. II, 738).

На ту же сознательность указывает выделение особенных форм народной поэзии. Иногда это выделение происходить под

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 134 (1900, кн. 2, с. 172)

влиянием соприкосновения ее с книжными элементами мысли и слова, как это случилось, например, с народными малорусскими думами. Можно сказать даже, что у новых европейских народов эта эволюция поэтических форм и не происходила на чисто народной почве, независимо от влияния литературных форм поэзии, усвоенных путем подражания. Проходят годы. Чужая форма наполняется местным содержанием, перерабатывается под влиянием народного миросозерцания. Настает момент, когда рвется последняя связь ее с первоисточником, из которого она возникла, и она становится не более, как только средством поэтического творчества, независимым от тех или других религиозных, политических и всяких иных давлений.

Это стремление к независимости в малорусской литературе возникло еще до Котляревского. Уже праздничные вирши и интерлюдии готовы были оторваться от религиозной почвы, на которой они выросли. Не могли не чувствовать сочинители тех и других неудобных свойств юмора при изображении священных сюжетов. И вот Котляревский воспользовался мировой фабулой об Энее и влил в этот старый мех новое вино украинского народного творчества. Для нас собственно не важно то, откуда он заимствовал эту фабулу — от Скарона или от Осипова, а важно то, что он угадал момент, когда сознана была потребность в независимом поэтическом слове. Такова была логика самой жизни или же то, что называют в наше время эволюцией явлений ее, поэтому мы смотрим на Энеиду Котляревского, как на синтез всего пережитого, но синтез творческий, в котором положено было начало нового рода литературных явлений, невозможных в XVIII веке.

Сопровождался ли этот синтез сознательными воззрениями на искусство?

На этот вопрос отвечает нам поэт самым положительным образом, и при том не один раз, особенно во

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 135 (1900, кн. 2, с. 173)

второй половине Энеиды, которая написана была в XIX веке (части IV, V, VI) ¹⁾.

"Гай, гай"! говорит он о мучениях грешников в аду, "та нигде правды диты,
Брехня ж наробить лыха бильшъ:
Сыдилы тамъ скучни пииты,
Пысарчукы поганых виршъ". (IV, 81) ²⁾.

Можно полагать, что к этим "пысарчукам" поэт причислял всех тех, кто писал без вдохновения. В одном месте он и о самом себе говорить в ироническом тоне:

"Теперъ безъ сорома признаюсь,
Що трудно бытву опысать,
И якъ ни морщусь, ни стараюсь,
Щоб гладко вирши шкандовать,
Та бачу по моему выду,
Що скомпоную нанахыду". (VI, 144).

Поэтому он обращается к Музе, как к источнику своего вдохновения:

"О Муза, панночка парнаська!
Спустись до мене на часокъ,
Нехай твоя научеть ласка,
Нехай твій шепчыть голосок,
Якый порядокъ в війську був...
Все опышы — мундыри, зброю". (IV, 97).

Но Муза приходить только к тому, кто пишет под впечатлением действительности:

"И я прощаюсь зъ небесамы,
Пора спуститься до земли

¹⁾ До 1820 года Энеида была окончена, так как Котляревский годом раньше еще хлопотал об издании всех частей ее. (Киевская Старина, 1883 г., май).

²⁾ Выдержки из Энеиды мы приводим по первому полному изданию ее, не искаженному переделками позднейших издателей. (Виргиліева Энеида, на малороссійскій язык переложенная И. П. Котляревским. Харьков, 1842 г.).

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 136 (1900, кн. 2, с. 174)

И стать на шведськую могылу,
И бытву вирно опысать". (VI, 20).

Еще выразительнее говорит об этом поэт в другом месте:

"Теперъ же думаю, гадаю,
Трохы не годи вже пысать:
Из рода пекла я не знаю,
Нездатный, дале-би, брехать.
Виргилій же — нехай царствуе:
Розумненькій бувъ чоловикъ,
Та въ давній дуже жывъ винъ викъ.
Не такъ теперъ и въ пекли стало,
Якъ в старыну колысь бувало,
И якъ покійныкъ напысав:
Я, може, що-небудь прыбавлю,
Переминю и що оставлю,
Пысну, як одъ старых чувавъ". (III. 41-42).

Всякое сочинительство, обыкновенно неразлучное с напыщенностью речи, ему не нравилось. Насмешливо отзывается он о любителях славянского велеречия:

"Горе гришныкови сущу —
Такъ кыивскій скубентъ сказав —
Благыхъ дилъ вовся не имущу"... (IV, 74).

Украшением Музы он считает знание, о чем шутливо говорит в обращении к своей Музе:

"А ну, старая царь-дивыце,
Сидая Музо, схаменысь,
Прокашляйсь, безъ зубивъ сестрыце,
До мене блыжче прыхылысь:
Ты, Музо, кажуть вси, письменна,
Въ полтавській школи наученна,
Всих (союзников Энея) мусышъ поименно знать".
(VI, 23).

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 137 (1900, кн. 2, с. 175)

Впрочем, к системе обучения вь современной ему школе он относился с добродушным юмором, рассказывая о том, как Эней обучал своих Троянцев "по верху, по словамъ складать латинськую тму, мну, здо, тло". (IV, 33). Он смеется над учеными ораторами, которые, не обладая истинным красноречием, являются с приготовленными и плохо выученными речами:

"Якъ все уже було готово (для похорон Палланта),
Тоди якийсь их фылозопъ
Хотивъ сказать надгробне слово,
Та збывся и почухавъ лобъ:
Сказавъ: "се мертвый и не дышетъ,
Не выдытъ, то есть и не слышытъ,
Ей, ей! увы! он мертвъ, аминь"!
Народъ видъ ричи умылывся,
И гирко, гирко прослезыся,
И мурмотавъ: "паноче, згынь"! (VI, 79).

Только то слово он счтитает поэтическим, в котором ничего нет вымученного, ничего старчески-безсильного. Он умоляет Музу, чтобы она простила его за то, что он назвал ее своенравной и "одъ старосты брехлывою", и говорит, что

"И въ самий речи проступывся
Старою дивчыну назвавъ,
Нихто зъ якою не любывся,
Не женыхавсь, не жартовавъ.
Ох! скилько Музъ такыхъ на свити
Во всякимъ городи, повити!
Укрылы бъ зъ верху въ нызъ Парнасъ.
Я Музу клычу не такую:
Веселу, гарну, молодую,
Старыхъ нехай брыка Пегасъ"! (V, 117-118).

И так, теперь ясно для нас, с кем имеем мы дело. Пред нами художник того же типа, к которому принадлежали

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 138 (1900, кн. 2, с. 176)

составители интерлюдий и праздничных виршей, но художник сознательный. Муза — alter ego его. Он обращается к ней за помощью и советом, чтобы она научила его "вирно описать" то, что было в действительности. Поэзия для него есть ничто иное, как сама правда жизни. Нужды нет, что фабула в Энеиде чужая. Следуя этой фабуле, поэт рассказывает о том, что стены города, осажденного войсками Турна, пали.

"Бида Троянцям", с сожалением восклицает он. "Що робыты?
А Муза каже: не жахайсь,
Не хыстъ ихъ Турну побидыты,
Въ чужую казку не мишайсь"! (V, 122).

Но та же Муза, защищавшая внешний состав сказки, позволила поэту переделать ее в нравоописательную украинскую виршу. Без сомнения, она побудила его кое-что прибавить и кое-что изменить в описании ада, — она же поставила его "на шведськую могилу", чтобы он мог смотреть на мир Божий главами украинца. Одним словом, вся сущность Энеиды — в этом поэтическом реализме, к изучению которого мы теперь и переходим.

XIV.
Этнографический и поэтический реализм в Энеиде Котляревского.

Есть известие, что в молодые годы своей жизни Котляревский "бывал на сходбищах и играх простолюдинов, и сам переодетый участвовал в них, прилежно вслушивался и записывал слова малороссийского наречия, изучая таким образом язык и наблюдая нравы, обычаи, поверья и предания украинцев" ¹⁾. Вот откуда идет тот этнографический реализм,

¹⁾ Северная Пчела 1839 г., № 146.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 139 (1900, кн. 2, с. 177)

которым изобилуют в особенности первый три части Энеиды, написанные под впечатлением личных наблюдений над народной жизнью. В круг этих наблюдений входят следующие особенности народного быта, не чуждые в то время и украинскому панству.

Костюмы — девушки, І, 29, замужней женщины, I, 33, мужчины, V, 34, II, 70.

Кушанья и напитки простонародные и панские, І, 13, 27, 28, II, 6, 7, 8, III, 117-118, IV, 29, 53, 54, V, 19, VI, 55.

Панский пир со всей старинной обстановкой: поющие школяры, танцующие цыгане, играющие на кобзах слепцы, II, 19.

Танцы и игры, I, 30, 37, игры в картах, III. 9.

Музыка и песни: названия музыкальных пьес для танцев, I, 28, казацкие песни, III, 3.

Живопись: картины у царя Латина: сюжеты взяты из сказочного мира, из былин, из великорусской и малорусской истории, из странствующих повестей, VI, 40, 41.

Обычаи народные: вечерницы, III, 131, 132, ворожба, III, 136, 137, похоронный обряд, VI, 77-81, ритуальная сторона поминок и самые поминки, II, 12-15.

Чтобы видеть, как пользовался Котляревский всем этим материалом, приведем для сравнения отрывки из обеих Энеид Осипова и Котляревского.

Исполняя волю богов, едет Эней по морю из Сицилии в латинскую землю. Попутный ветер подгоняет его корабли.

"На палубѣ гребцы разсѣвшись", говорит Осипов,
И будто бѣлены объевшись,
Кричали пѣсни, кто что зналъ". (Час. III. пес. 6).

А вот эта сцена у Котляревского. Пользуясь попутным ветром,

"Гребци и весла положылы,
Та сыдя люлечкы курылы

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 140 (1900, кн. 2, с. 178)

И кургыкалы писеньокъ
Козацькыхъ, гарныхъ, запорожськыхъ,
А яки зналы, то московськыхъ
Выгадовалы брыденьокъ.
Про Сагайдачного спивалы,
Лыбонь спивалы и про Сичъ,
Якъ въ пикинеры вербовали,
Якъ мандровавъ козакъ всю ничъ,
Полтавську славили Шведчыну,
И неня якъ свою дитину
Зь двора провадила въ походъ,
Якъ пидъ Бендерью воювали,
Безъ галушокъ якъ помирали
Колись, якъ бувъ голодный годъ". (Ч. IIІ, 2-3).

У Осипова один только намек, у Котляревского — полная картина, затрагивающая воспоминания о прошлом, которые и доныне еще звучат в народных песнях.

Или вот другой пример.

Прибыли Троянцы в латинскую землю. Оказалось, что они не понимают языка местных обывателей. Тогда, говорит Осипов,

"Еней, не тратя нужно время,
Свое троянское все племя
Велѣлъ учить латинску складу
И всѣмъ прилѣжно, безъ откладу,
Языкъ тотъ въ голову збирать
Не исподоволь побоярски,
Но палями, по семинарски,
Чтобы скорей его понять". (Час. IV, пес. 7).

Последние два стиха Котляревский развил в две строфы и нарисовал старинную нашу латинскую школу со всеми ее свычаями и обычаями.

"Эней тутъ заразъ взявъ догадку,
Веливъ побигты до дякивъ

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 141 (1900, кн. 2, с. 179)

Купыть піярскую граматку,
Полуставцивъ, октоихивъ,
И всихъ зачавъ самъ мордоваты,
По верху, по словамъ складати
Латыньскую тму, мну, здо, тло.
Троянське племя все засило
Коло кныжокк, що ажк потило
И полатыньскому гуло.
Эней видк ныхъ не одступався,
Тройчаткою всихъ прыганявъ,
И хто хоть трохы линовався,
Тому субиткы и дававъ.
За тиждень такъ лацыну взналы,
Що вже зъ Энеемъ розмовлялы
И говорили все на усъ:
Энея звалы Энеусомъ,
Уже не паномъ — доминусомъ,
Себе жъ то звалы Троянусъ". (Ч. IV, 33-34).

Здесь то же, что и в первом примере — густые и яркие краски, чего нет у Осипова.

Впрочем, не в одном количестве и качестве этих красок — художественная сила Котляревского. Задача его заключалась вовсе не в том, чтобы взять готовые краски и наложить их на готовый сюжет, а в том, чтобы почувствовать эти краски. Процесс художественного творчества состоит не в сознательно-разсудочной разрисовке изображаемых предметов, а в создании живых образов, переработанных фантазией художника. Корни этого процесса лежат не на поверхности сознания, а, так сказать, под порогом его, в тех слоях психической жизни, которые образовались из тысячи разнообразных впечатлений, некогда наполнявших сознание, а потом перезабытых и спустившихся в область бессознательного. Все эти следы пережитого живут в нас и управляют нами иногда помимо нашей воли. Это источник неясных порывов, симпатий и антипатий, дающих направление и тон нашим

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 142 (1900, кн. 2, с. 180)

мыслям. Отсюда почерпает художник-поэт все средства своей творческой живописи, реальной и правдивой, как сама жизнь. И это он делает не усилиями свободной, автономной воли, а интуитивным путем, в том душевном состоянии, которое называется вдохновением. Иногда два-три слова, сказанные им в минуту вдохновения, проливают яркий свет на те или другие мелочи жизни, на ту или другую черту нравов, затрагивая в душе нашей самые разнообразные чувства. Приведем несколько примеров.

"Уже свитовая зарныця
Була на неби, якъ пьятак,
Або пшенычна варяныця,
И небо рдилося, якъ макъ". (VI, 74).

Женские грешные души кричали в аду, "письля кути мовъ на жывит". (III, 83).

"Эней на пичъ забрався спаты, зарывся въ просо, тамъ и лигъ". (I, 32).

"Эней, матню въ кулакъ прыбравшы, садывъ крутенько гайдука". (I, 30).

Еней прибежал от Дидоны, весь в поту, "мовъ съ торгу въ школу курохватъ". (I, 54).

"Мутывъ (Эней у Дидоны), мовъ на сели москаль". (I, 40).

Ветры "до ляса, мовъ ляхы, шатнулысь". (I, 12).

Эти мелькающие образы часто сменяются в Энеиде Котляревского цельными типами, выхваченными из жизни и переработанными творческой мыслью поэта. Читая Энеиду, мы как бы проходим чрез длинную галлерею типических лиц, начиная от Зевса и других небожителей и оканчивая "машталиром", везущим Венеру в гости к Нептуну. (II, 69-70). Вот она влетела в "хату" морского бога, "якъ изъ вырію сова", и просит его, чтобы он помог ее милому сыну в плавании по морю.

"Нехай, каже, буде здорова
Твоя, Нептуне, голова!
Якъ навиженна прискакала,

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 143 (1900, кн. 2, с. 181)

Нептуна въ губы циловала,
Говорячи таки слова". (Ib. 17).

За горячую любовь к сыну многое можно простить этой грешной матери-богине, которую смелым взмахом кисти переодел поэт в разбитную маркитантку, следующую за войском.

"Венера — молодиця смила,
Во все зъ военнымы жыла
И быте з нымы мьясо йіла,
И по трахтырахъ пунштъ пыла,
Частенько на соломи спала,
В шынели сирій щеголяла,
Походом на визку тряслась,
Манышкы офыцерськи прала,
Зъ стрючкомъ горилку продавала
И мерзла въ ничъ, а въ день пеклась". (VI, 6).

Это портрет, говорящий сам за себя. Не мало таких портретов в Энеиде Котляревского. Все они отличаются пластичностью рисунка. Но поэт заглядывает и в душу своих героев. Обладая чутьем душевных движений, управляющих действиями человека, он проверял иногда эти последние мотивами, и наоборот. И это он делал в "чужой сказке", не отступая от установившегося хода действия, в которое вторгалась капризная воля богов, нарушавшая психологическую закономерность явлений жизни. На этой почве нелегко было создать индивидуальные характеры, достигающие своих целей усилиями личной воли. Все, что можно было сделать в этом направлении, заключалось в раскрытии не волевых элементов, присущих характеру, а патологических, т. е. в изображении страстей. И в этом отношении Котляревский был мастером своего дела. Ему были доступны не только внешние проявления страсти, но и внутренние движения ее. Чтобы убедиться в этом, стоит только сравнить описание горя и смерти Дидоны у Осипова и у Котляревского.

У Осипова, после бегства Енея, Дидона просит сестру свою Аннушку, чтобы она догнала его и уговорила воротиться.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 144 (1900, кн. 2, с. 182)

Аннушка советует ей обратиться к колдунье, которая направляется к Енею, чтобы чарами снова воспламенить в нем чувство любви к Дидоне. Чары были разрушены колдуном — цыганом, состоявшим при Енее. Дидона приходит в отчаяние и не может уснуть.

"Въ такой несносной бывши скукѣ,
Она не знала, что начать,
В тоскѣ, кручинѣ, горѣ, мукѣ
Задумала вдругъ умирать". (Час. II, пес. 4).

Долго потом она размышляет, какой род смерти избрать ей, чтобы не уронить своего достоинства, и умирает на костре, надевши все украшения и царскую корону.

У Котляревского вся эта история рассказана проще, с большим психологическим правдоподобием. Он устранил все чудесное и все внимание свое обратил на душевное состояние Дидоны. После вспышки гнева снова наступила минута отчаяния.

"Дидона тяжко зажурылась,
Ввесь день ни йила, ни пыла,
Все тосковала, все нудылась,
Крычала, плакала, ревла.
То бигала якъ бы шалена,
Стояла довго тороплена,
Кусала ногти на рукахъ,
А дали сила на порози,
Ажъ занудыло йій небози,
И не встояла на ногахъ". (I, 59).

Чтобы отвести душу, она изливает горе свое перед сестрою:

"Ганнусю, рыбко, душко, любко,
Ратуй мене, моя голубко". (І, 60).

Она презирает Энея и в то же время чувствует, что не может победить любви своей к нему, и что одна только могила может успокоить ее. Ганна сама горюет, но не может помочь беде. Потом Дидона как будто бы успокоилась и приказывает Ганне уйти, чтобы остаться наедине с самой собою. Насту-

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 145 (1900, кн. 2, с. 183)

пила для нее минута, когда проходят первые пароксизмы горя, а между тем выступают в сознании истинные размеры его, которые подавляют обессиленную волю. Пошла она в "будынкы" и прилегла на постель.

"Подумавшы там, погадавши,
Проворно скочыла на пилъ
И, взявшы съ запичка кресало
И клочча въ пазуху чы-мало,
Проворно выйшла на городъ". (I, 64).

Следует затем сцена самосожжения — ночью, когда люди спали, без всякой пышности и декораций, как умирают люди, подавленные истинным горем.

Таким образом, в Энеиде Котляревского мы видим реализм не только этнографический, но и поэтический.

XV.
Юмор, как основное настроение в Энеиде Котляревского. К какому разряду пародий относится она? Карикатурный элемент в ней. Трогательные сцены.

Теперь обратимся к настроениям нашего поэта.

Часто мы встречаем в Энеиде изображение любовной страсти в разных проявлениях ее, начиная от нежного воркования влюбленных (IV, 68-69) и оканчивая бурными порывами чувственного раздражения (V, 23-28, VI, 60-64). Особенно боги отличаются невоздержанностью в проявлении любовных чувств своих. Есть также в Энеиде и размышления поэта о любви:

"Мы", говорит он, "за мылу все терять готовы —
Клейноты, жывоты, обновы". (V, 39).

Только честь, по его мнению, дороже милой. Сам он испытал на себе могущество женской красоты, о чем проговаривается

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 146 (1900, кн. 2, с. 184)

в шутливом тоне по поводу Лавинии, дочери царя Латина. От такой красавицы, говорит он,

"На голову насяде хлопитъ,
А може тьохне и не тамъ,
Поставыть рогомъ лени очи,
Що не доспишъ петровськой ночи:
Те по соби я зваю самъ". (IV, 22).

Это признание самого поэта объясняет нам изобилие эротических сцен в Энеиде. Но не в них выражается господствующее настроение Котляревского, служившее для него источником вдохновения, так как он далек был от романтических воззрений на женщину и высказывал о ней такие суждения, которые в наше время кажутся анахронизмом.

"Колы жинкы де замишалысь", говорит он,
"И имъ ворочаты дадуть,
Воны поставлять на свое.
Жинкы! Колыбъ вы бильше йилы,
А меншъ пащыковать умилы,
Булы бъ въ раю вы за сіе". (IV, 112).

Поищем иных признаний в Энеиде.

В VI части ее по ходу рассказа надлежало бы поэту описывать печаль родителей об убитом сыне их Палланте, союзнике Энея, но поэт говорит:

"Я до жалю не мастакъ,
Я слизъ и оханья боюся,
И самъ николы не журюся:
Нехай соби се пиде такъ". (VI, 89).

И в самом деле, Энеида Котляревского есть произведение смехотворное, доказывающее, что творец ее и сам любил посмеяться, и других умел рассмешить, поэтому мы не погрешим против истины, если скажем, что в юморе заключается основное настроение Котляревского. Составляет оно природную черту малорусского характера, потому-то, между про-

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 147 (1900, кн. 2, с. 185)

чим, и завоевала Энеида прочную популярность в грамотных слоях малорусского народа. При самом появлении своем она производила на читателей впечатление знакомых им праздничных виршей с излюбленной литературной формой их — пародией.

Но поводу этой литературной формы считаем необходимым сделать несколько замечаний.

Есть два вида пародии: или готовые поэтические образы служат целью пародий, которая указывает на их несостоятельность в том или в другом отношении, усиливая или сгущая краски, в них заключающиеся, или же эти образы служат средством для восприятия новых аналогических явлений жизни, подлежащих осмеянию. К первому виду относятся чисто литературные пародии, появляющиеся обыкновенно при смене одного литературного направления другим: такова именно "Виргилиева Енеида, вывороченная на изнанку" Осиповым. Ко второму виду относится "Энеида, на малороссийский язык перелициованная" Котляревским, который вовсе не имел в виду вмешиваться в борьбу с псевдоклассическим направлением, возникшую в конце XVIII в. в русской литературе, — точно так же, кав вирши-пародии, пользовавшиеся библейскими и евангельскими сказаниями, вовсе не имели в виду подрывать авторитет этих сказаний. С этой точки зрения Энеида Котляревского есть органическое продолжение местных виршей, которыми богата была малорусская литература в XVIII веке. Нужно сказать, впрочем, что, какова бы ни была пародия по своим целям, она не может отрешиться от усиления поэтической экспрессии в комическом направлении, а это ведет в большей или меньшей степени к карикатурному изображению жизни, которое не всегда можно принимать за чистую монету. Вообще же карикатура есть рискованный прием художественной техники, дающий иногда больше того, что требуется чувством меры, поэтому нет ничего удивительного, что и в Энеиде Котляревского есть подробности, без которых можно было бы и обойтись. По нашему мнению, чаще всего встречаются эти не-

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 148 (1900, кн. 2, с. 186)

нужные подробности в обрисовкe главного действующего лица поэмы Энея.

Кто он такой?

"Я", говорит он Эвандру, аркадскому царю, "кошовый Эней троянець,
Скытаюсь по мыру, мовъ ланець,
По всимъ товчуся берегам". (V, 14).

Просит он у Эвандра помощи против злейшего врага своего Турна, жениха царской дочери Лавинии, которая понравилась Энею, и говорит при этом:

"Лучше въ сажавци втоплюся
И лучше очкуромъ вдавлюся,
Нижъ Турнови я покорюсь", (ib. 16).

За это упрямство называет его поэт "завзятійшымъ од всихъ бурлакъ". (I, 1). Сам Эвандр отзывается о нем так.

"Винъ зна военне ремесло,
Умомъ и храбростью своею
В опрычнее попавъ число". (V, 36).

Появившись с союзниками своими под стенами города, осажденного Турном, Эней не мог от дум уснуть ночью. Он

"Одынъ за всихъ не спавъ:
Винъ думавъ, мыслывъ, умудрявся,
Бо самъ за всихъ и одвичавъ". (VI, 31).

В решительные минуты он советовался с "ватогою своихъ троянцивъ": не зная, что ему делать — оставаться ли в Сицилии, или плыть далее, он

"Мытью кынувсь до громады
Просыть соби у ней поради". (II, 58).

К этим обычным чертам храброго предводителя-авантюриста примешивалась у него вера в его счастливую звезду:

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 149 (1900, кн. 2, с. 187)

"Та вже що буде, те и буде,
А буде те, що Бог нам дасть" (IIІ, 28),

говорит Эней в трудных случаях жизни. Отсюда его самонадеянность. Он знает, куда и зачем он едет, знает, что ему предсказано воздвигнуть стены Рима и "збудоваты сильне царство": такова была воля самого Зевса, пред которым бессильны все другие боги. Сын богини, он имееть в лице своей матери Венеры горячую заступницу пред Зевсом, к которому обращается она с такими словами:

"О Зевсъ, о батечку мій ридный!
Огляньсь на плачъ дочкы своеи;
Як маешъ ты кого карати,
Карай мене, карай! Я маты,
Я все стерплю рады дитей". (VI, 11).

Сознавая свои связи на Олимпе, Эней в минуту опасности позволяет себе, обращаться к самому Зевсу не то с мольбой, не то с укорами, и, как избалованный сын богини, не щадит при этом и мать свою за то, что она медлит с помощью (II, 51-56). А впрочем, замечает автор, Эней был человек "къ добру съ натуры склонный". (V, 84). Он глубоко чтит память отца своего Анхиза и, как человек богобоязливый, справляет в день смерти его поминки по нем. Послы хана Диомыда называют его святым за то, что он когда-то вынес на своих плечах Анхиза из горящей Трои. (VI, 98-99). Есть и у него сын, которого он тоже любит нежно: от радости сердце его трепетало:

"Воно о сыни вищовало,
Що винъ надежда не пуста". (VI, 59).

Когда войска Турна нарушили перемирие, и снова закипела битва с Троянцами, Эней "правдывый чоловикъ, побачывшы такый неладъ" и желая остановить кровопролитие, вызывает Турна на поединок, чтобы личной борьбой решить вопрос о том, кому должна принадлежать Лавиния. Все это симпатические черты в Энее. Но не даром он был сын богини любви.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 150 (1900, кн. 2, с. 188)

От матери своей унаследовал он страсть к любовным похождениям. С первых слов Энеиды поэт называет его "парубкомъ моторнымъ и хлопцемъ", хотя этот "хлопець" сам имел уже сына. Это был вечный "парубок" не только "моторный", но "ласкавый, гарный и проворный и гострый, якъ на брытви сталь", (I, 40), или же, как ядовито называет его Турн, "жиночый празныкъ". (V, 54). По легкомыслию своему он в гостях у Дидоны совсем забыл о том, куда и зачем послал его Зевс, а когда погибла Дидона, он сперва плакал о ней, а потом сказал:

"Нехай йій вичне царство,
Мени же довголитне панство,
И щобъ друга вдова найшлась". (II, 1).

Затем он заигрывает с Дидоной даже в аду, среди обстановки, совсем не подходящей (III, 104). Это уже одно из тех излишеств, которые не прибавляют ничего нового к характеристике Энея. К таким же излишествам, по нашему мнению, относятся все те места в Энеиде, где речь идет о безмерном пьянстве Троянцев и их предводителя. Правда, это было повсеместное явление в тот век, когда малорусское шляхетство не считало позором для своего сословия обогащаться посредством шинковой торговли водкой, и странствующие "пиворезы" сочиняли тропари и кондаки на вакхические темы и бродили по улицам "ищучи горилки", как говорится об этом в одном пиворезном кондаке, — но все же картины пьянства, нарисованные в Энеиде, иногда далеко выходят за пределы художественной умеренности — хотя бы уже по тому одному, что их слишком много. Некоторые из них отличаются такой документальной точностью, что не уступают фотографическим снимкам, изображающим патологию опьянения и похмелья. Вот для примера два таких снимка, сделанные, как говорится, с натуры:

"Энея заболилы ногы,
Не чувъ ни рукъ, ни головы,
Напалы съ хмелю перелогы,
Опухлы очи, якъ въ совы.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 151 (1900, кн. 2, с. 189)

И весь обдувся, якъ барыло,
Було на свити все не мыло,
Мыслите по земли пысавъ.
З нудьгы охлявъ и изнемигся,
В одежи лиг и не роздигся,
Пидъ лавкою до свита спавъ.
Прокынувшыся весь трусывся,
За серце сцало, мов глысты,
Перевертався и нудывся,
Не здужавъ головы звести,
Покы не выпывъ пивквартивкы
Зъ имберомъ пиннои горилкы
И кухля сиривцю не втеръ,
С-пидъ лавкы вылизъ и стряхнувся,
Закашлявъ, чхнувъ и стрепенувся:
"Давайте", крыкнувъ, "пыть теперъ"! (II, 16-17).

И снова начались жертвоприношения Вакху. Не отказываются от этих жертвоприношений и боги, даже сам Зевс, так что можно было бы подумать, что самым могущественным верховным божеством был не Зевс, а Вакх.

Но есть и трогательные сцены в Энеиде. Чаще всего встречаются они в пятой части ее. Здесь, между прочим, рассказывается о двух доблестных казаках Низе и Эвриале. Были они земляки между собой, не Троянцы по крови, но состояли на службе у Энея. Ныз быль старше, Эвриал же был совсем молодой юноша не более девятнадцати лет. На лице его

"Де усу буть — пушок маленькый,
Да бувъ одвага и завзятый,
Сылачъ, козакъ лыцарковатый". (V, 82).

Задумали они, воспользовавшись темнотой ночи, сделать вылазку из осажденного Рутульцами города, чтобы известить Энея о положении Троянцев. Ныз был круглый сирота.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 152 (1900, кн. 2, с. 190)

"Иду хоть за чужу отчызну", говорит он,
Не жаль никому, хоть изслызну,
А памьять вичну заслужу". (V, 76).

У Эвриала была мать, и Ныз отговаривает своего товарища от рискованного подвига.

"У тебе", говорит он, "маты есть старая,
Безъ сылъ и въ бидносты, слабая,
Ты и повыненъ жыть для неи". (V, 75).

Эвриал не хочет отстать от земляка в минуту опасности. Не легко было ему оставить мать свою на произвол судьбы, но сознание казацкого долга пересилило в нем сыновние чувства. Перед выходом из города он "прослезывсь,

Бо зъ матирью винъ розставався,
Ишовъ на смерть и не прощався,
Козакъ прыроди покоривсь". (V, 82).

Затем, обращаясь к сыну Энея, он говорит ему:

"не дайте
Паньматци вмерты отъ нужды,
Йій будьте сыном, помагайте
И заступайте видъ вражды,
Одъ бидъ, напраслыны, нападку:
Вы сами малы панаматку,
То въ сердци маете и жаль.
Я вамъ старую поручаю,
За васъ охотно умираю". (V, 83).

Оба смельчака произвели кровопролитие в лагере спавших Рутульцев, но и сами погибли. Когда узнала бедная мать о смерти своего сына-героя, она чуть не помешалась, и поэт, вопреки признанию своему, что "слиз и оханья" не любит, влагает в уста ее вопль отчаяния, захватывающий своей силой:

"О, сыну, свитъ моихъ очей!
Чы я жъ тебе на те родыла,
Щобъ згывувъ ты одъ злыхъ людей?

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 153 (1900, кн. 2, с. 191)

Щоб ты мене, стару, слабую,
Завивши въ землю сю чужую,
На вичный вик осыротывъ"? (V, 111).

Плакали все Троянцы вместе с матерью Эвриала, но поэт, верный юмористическому складу своей мысли, смягчает эту тяжелую сцену рассказом о том, как плакал Асканий:

"Асканій бильше всихъ тутъ хлыпавъ
И губы такъ соби задрыпавъ,
Що мовъ на його сапъ напавъ.
К старій съ поклономъ прыступывшы,
На оберемокъ пидхватывшы,
Въ землянку зъ валу потаскавъ". (V, 115).

Таково уже свойство юмористического настроения, растворенного слезами и смехом, составляющими одну цельную эмоцию.

П. Житецкий.

(Окончание следует).

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 154 (1900, кн. 3,  с. 312)

 

ЭНЕИДА И. П. КОТЛЯРЕВСКОГО

И

ДРЕВНЕЙШИЙ СПИСОК ЕЕ.

(Окончание).

XVI.
Мировоззрение и убеждения Котляревского. Почему его считать можно создателем новой малорусской литературы?

Нам остается еще коснуться мировоззрения Котляревского и его убеждений, насколько можно судить о них по его Энеиде.

Первые три части ее, как известно, написаны были в девяностых годах XVIII века, последние — пятая и шестая — во втором десятилетии XIX века. Таким образом Котляревский трудился над своим произведением около тридцати лет. Это были именно те годы, когда от автономных учреждений старой Малороссии почти ничего уже не оставалось в жизни, кроме одних воспоминаний. Длились еще традиции судов земских, гродских и подкоморных, восстановленных за год до уничтожения гетманства (1763 г.), но эти суды действовали уже в новой административной обстановке, наступившей после учреждения о губерниях, которое введено было в левобережной Украине известным графом П. А. Румянцевым (1782 г.). Двадцать пять лет управлял он Малороссией (с 1765 по 1789 г.), которая при нем, по словам историка ее

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 155 (1900, кн. 3,  с. 313)

"окончательно присоединена была к главному составу своему" ¹⁾, т. е. сравнена была с другими областями России. Реформа эта проведена была с дальновидным и тонким расчетом на тех людей, которые готовы были воспользоваться ею для своих личных выгод. Румянцев нашел в крае не мало таких людей. Приманкой для них служили обыкновенно чины, дававшие право на дворянское звание, а вместе с тем и на владение крестьянами, которые окончательно закрепощены были в 1783 г. Только люди благонамеренные и, как выражается Румянцев, "болезнию самовладства и независимости не зараженные входили в чины и в дела", а так-как, по его же наблюдению, и другие "всегда имели сильное желание к чинам, особливо к жалованью", то оказалось, что "болезнь самовладства и независимости" скоро исчезла в крае ²⁾.

Теперь вопрос в том, как относился наш поэт к этому историческому процессу, которого он был свидетелем и очевидцем?

Чтобы найти в Энеиде ответ на этот вопрос, нам необходимо знать, в каком виде изображены в ней Троянцы.

Недавно высказано было весьма вероятное мнение, что "Эней и его спутники — это как бы казачество, бродившее по свету после разрушения Сечи" ³⁾. И в самом деле, во многих отношениях представляют они сходство с запорожским казачеством. В разных местах Энеиды называются они рыцарями, казаками. И не потому только Троянцы напоминают сичевых братчиков, что пили они горилку так, "як брагу поросята" (II, 18), но и потому, что были они "моторни,

Съ діявола швыдки, проворни,
Пидпустять москаля якъ разъ". (III, 7).

В тех местах, куда заносила их судьба, вели они себя несдержанно, как моряки в приморских городах или

¹⁾ История Малороссии Бантыш-Каменского, III, 193.

²⁾ История России Соловьева XXVII, 138.

³⁾ Киевская Старина, 1898, сентябрь, ст. Н. Дашкевича, "Малорусская и другие бурлескные Энеиды", 182.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 156 (1900, кн. 3,  с. 314)

же как запорожцы в городах Гетманщины. Добравшись до Кумской земли, они

"И тутъ не шановалысь,
А заразъ вси и потаскались,
Чого хотилося шукать:
Якому меду та горилки,
Якому молодыци, дивкы,
Оскому щобъ зъ зубивъ зигнать". (III, 6).

Но эти, "гольтипаки", "ланьци" отличались и казацкими добродетелями. Мы видели, что между ними были люди, способные к возвышенным человеческим настроениям. Таковы были бесстрашные воины и верные товарищи Эвриал и Ныз. Эвриал сознает хорошо завет своего отца: "умры на поли, якъ герой" (V, 74), поэтому, когда Ныз наномнил ему о его обязанностях, по отношению к матери его, он отвечает ему:

"Де общее добро въ упадку, —
Забудь отця, забудь и матку,
Леты повыннисть исправлять". (V, 77).

Манила того и другого к подвигам героизма и вечная память в потомстве, и любовь к родине. По поводу их подвигов поэт говорит:

"Любовь к отчызнѣ де героить,
Тамъ сыла вража не устоить,
Тамъ грудь сыльнійша одъ гарматъ,
Козакъ тамъ чортови не братъ". (V, 94).

Любопытно знать, о какой отчизне здесь речь идет, когда Троянцы потеряли свою давнюю отчизну и теперь искали новой. Без сомнения, идею отчизны они вынесли еще из погибшей Трои, но никогда не умирала у них эта идея, являясь пред ними в виде войскового "товариства", которое, согласно с предсказанием, данным Энею свыше,

"Всимъ свитомъ буде управляты,
По всихъ усюдахъ воюваты,

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 157 (1900, кн. 3,  с. 315)

Пидверне всих соби пид сиид,
И рьшскіи поставыть стины,
В ных буде жыты, як в раю". (III, 138-139).

Сводя к одному целому все данные об Энее и Троянцах, разбросанные в Энеиде Котляревского, нельзя отрицать сочувствия его к этим "бурлакам", не утратившим симпатических качеств в борьбе с невзгодами на море и на суше. Но есть в Энеиде и другие казаки, враждебные Троянцам. Это Латинцы, вооружившиеся против Троянцев по наущению вельмож царя Латина и вопреки его желанию. Поэт описывает это "посполитое рушенье", предпринятое на счет вельмож.

"На коняхъ сотныкы фынтылы,
Хорунжи усыкы крутылы,
Кабаку нюхавъ асаулъ,
Урядныкы зъ атаманами
Новыми чванылысь шапкамы,
И ратныкъ всякый губу дувъ". (IV, 100).

Эта бойкая картина вызвала у поэта воспоминание о полках казацких, которые ничем по своему устройству не отличались от полков латинских.

"Такъ вичной памяты бувало
У насъ въ Гетманщини колысь,
Такъ просто військо шыковало,
Не зпавшы: стой! не шевелись!
Такъ славные полкы козацьки —
Лубенський, Гадяцькый, Полтавський,
Якъ грянуть, сотнямы ударять,
Передъ себе спысы наставлять,
То мовъ метлою все метуть" (IV, 101).

Нельзя отказать этим словам в искренности: красота казацкого войска и его сила, видимо, захватывают мысль и чувство поэта. Но нот что странно. С каждым новым стихом изменяется настроение поэта, одна за другой появляются шутливые ноты, которые переходят наконец в сплошное

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 158 (1900, кн. 3,  с. 316)

глумление над Латинцами. Неважное оружие в латинской армии. Они,

"Держась военного обряду,
Готовылы заздалегидь
Багацько всякого снаряду,
Що сумно ажъ було глядить:
Для пуль — то галушкы сушылы,
А бомбъ — то з глыны налипылы". (IV, 105).

"Не малы палашив, ни шабель,
У ныхъ, бачъ, Тулы не було,
Не шаблею жъ убытъ и Авель,
Полино смерть йому дало.
Соснови копысткы стругалы
И до бокивъ поначеплялы
На валяныхъ верьовочкахъ.
Изъ лыкъ плетени козубеньки,
Зъ якымы ходять по опенькы,
Булы, якъ сумы на плечах". (IV, 106).

Затем началась "муштра".

"Дивкы на пруттях розъижжалы,
Ципкамы хлопцивъ муштровалы,
Стари жъ учылысь кидать въ циль,
А бабъ старыхъ на пичъ сажалы
И на печи ихъ штурмовали,
Бачъ, для баталии въ прымиръ". (IV, 103).

Все это совершенно в таком же роде, как изображение "морковьяного" Ляшка в известной народной песне. Откуда этот тон, когда несколькими строфами выше поэт в хвалебных выражениях сближает латинское войско с казацким? Теперь же он самым положительным образом утверждает, что

"Такее ратнее фиглярство
Було у ныхъ (Латинцев) за регулярство". (IV, 108).

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 159 (1900, кн. 3,  с. 317)

В таком случае, не то же ли самое было и у казаков? Своенравная фантазия поэта, играя юмористическими сближениями, по-видимому, упускает из виду, что она задевает и то, что для нее самой было симпатично. Происходит это отчасти от самой природы юмористического смеха, в котором всегда есть некоторая доля сомнения в том, во что верят люди, и разочарования в том, чем увлекаются они, при чем нередко из круга этих людей юморист не исключает и самого себя. В основе этого мировоззрения лежит скорбная мысль о непрочности всего того, на чем строит человек свое благосостояние, — мысль о ничтожестве его пред грозными силами судьбы, которая, как из рога изобилия, посылает ему тысячи бедствий в самых разнообразных и неожиданных сочетаниях.

"Бида не по деревьяхъ ходить", говорит поэт,
И хто жъ ѣи не скоштувавъ?
Бида биду, говорять, родыть,
Бида для насъ судьбы уставъ". (V, 1).

Поэтому зло, назначенное судьбою,

"Слидытыме скризь за тобою,
Не утичешъ за сто морей". (V, 97).

И это был пессимиз не только поэтический, но и сознательно исторический. Без всякого сомнения, Котляревский питал глубокие симпатии к своей родине, к ее героическому прошлому, но замечательно, что в воспоминаниях его об этом прошлом нет выразительных и ярких красок: о Сагайдачном, Дорошенке, Железняке говорит он по поводу союзников Турна мимоходом и мельком (IV, 126-127), а о Богдане Хмельницком, о котором любили распространяться в стихах и прозе малорусские писатели XVIII века, во всей Энеиде нет ни слова. По всему видно, что Котляревского, как и других современников его, подхватила новая волна жизни, которая далеко унесла их из сферы политических стремлений, одушевлявших старую Малороссию, и поставила лицом к лицу с новыми задачами жизни. Нравственное величие Котляревского

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 160 (1900, кн. 3,  с. 318)

в том и состоять, что он решал эти задачи, как поэт-идеалист, не потерявший гуманных чувств в тот век, когда негуманные чувства находили поддержку в крепостном рабстве, которое водворялось в крае, искажая здравые общественные понятия и лучшие благожелательные настроения. Не мог Котляревский не сознавать этого печального конца малорусской истории с ее кровопролитными войнами, которые не принесли счастья народу, поэтому есть некоторая примесь горечи и в общих воззрениях его на войну и на жестокие последствия ее:

"Гуде въ Латіи дзвинъ вищовый", говорит он,
"И гасло всимъ къ війни дае...
Війна въ кровавыхъ рызахъ тутъ,
За нею раны, смерть, увичча,
Безбожность и безчоловичча
Хвистъ мантіи ѣи несуть". (IV, 114).

Так, по нашему мнению, получилась та сложная гамма чувств, которая звучит во всех подробностях о приготовлении Латинцев к войне.

Что же означает этот кровавый образ войны, этот протест против нее, вложенный в уста миролюбивого царя Латина:

"Не звирь я людську кровъ пролыты,
И не харцызъ, людей щобъ быты"? (IV, 91).

Откуда эти понятия? Не указывают ли они на тот путь, по которому шла мысль поэта, искавшая выхода из трудных условий жизни в новой политической обстановке?

Мало мы имеем сведений о внутренней жизни Котляревского, чтобы отвечать положительно на все эти вопросы, но сопоставляя то, что известно нам об умственных течениях его времени, с тем, что сам он говорит в своей Энеиде, можно прийти к некоторым заключениям о задушевных убеждениях его, которые хотел он перелить в сознание своих современников.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 161 (1900, кн. 3,  с. 319)

Мы видели из предыдущих очерков, что уже более века длилось умственное общение малорусского юга с великорусским севером. Со времен Петра Великого главная сила этого общения заключалась в реформе его, которая опиралась, как известно, на светскую науку. Но в век Петра Великого наука эта не выходила из тесного круга технических знаний, приспособленных к разнообразным потребностям общественной и государственной жизни. При Елисавете Петровне это деловое, утилитарное направление науки сменяется более общим. Русских людей начинает интересовать не та или другая отрасль знания, а самое знание, как потребность мысли, как образовательная сила. При Екатерине II само правительство пошло на встречу этой потребности, стремясь к обновлению русской жизни посредством идей французского просвещения. Масса французских сочинений без особенного стеснения переводилась в то время на русский язык. Составлялись сборники выбранных мест из авторов, наиболее известных, под заглавиями: "Дух Вольтера", "Дух Гельвеция", "Дух Руссо". Особенным уважением пользовался Вольтер, создавший у нас целое поколение "вольтерианцев". Нет сомнения, что эта волна просветительного движения коснулась и Малороссии, тем более, что в ней издавна во всех слоях народонаселения распространено было уважение к просвещению, а малорусское шляхетство, как мы знаем, постоянно мечтало об учреждении университетов в разных городах малорусских, пока наконец мечты эти не осуществились в 1805 году, когда основан был университет в Харькове. Что касается до школ духовных, господствовавших в Малороссии, то по составу своему это были всесословные школы, начиная от киевской академии и до семинарии, в которой учился Котляревский. Об этой семинарии в биографиях его существуют сбивчивые показания, поэтому нужно сказать о ней несколько слов.

Называют ее обыкновенно полтавской семинарией, так как она находилась в г. Полтаве, где родился Котляревский. Основана она была спустя десять лет после его рождения, в

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 162 (1900, кн. 3,  с. 320)

1779 г. при архиепископе словенском Никифоре Феотоки, который жил в Полтаве и отсюда управлял словенской епархией ¹⁾: вот почему и семинария полтавская называлась в то время словенской ²⁾. Сам Феотоки, Молдаванин по происхождению, получил образование в заграничных университетах: может

¹⁾ В 1786 г. словенская епархия переименована была в екатеринославскую и Херсонеса таврического, в 1793 г. архиерейская кафедра вместе с семинарией перенесена была в Новомиргород, а оттуда в Екатеринослав. С образованием полтавской епархии из бывшей переяславской переименована была и переяславская семинария в полтавскую только в 1799 году, хотя до шестидесятых годов настоящего столетия оставалась в Переяславе. (Полт. епарх. ведом. 1863 г.).

²⁾ Не смотря на изобильную литературу о Котляревском, мы не имеем в ней прочно обоснованных сведений даже о том, в какие годы учился он в словенской семинарии. В формулярном списке его, выданном из северского драгунского полка от 13 февраля 1800 г., значится, что в 1779 г. он поступил на службу в штат бывшей новороссийской канцелярии, в 1780 г., октября 3 дня, произведен был в подканцеляристы, в 1781 г., июля 12, в канцеляристы, в 1784 г., сентября 14, в губернские регистраторы. Затем следует перерыв в службе, и только в 1796 г., апреля 1, отмечен он в том же формуляре кадетом северского драгунского полка, в 1796 г., июля 11, авдитором, в 1798 г., апреля 4, прапорщиком, в 1799 г., генваря 8, подпоручиком, в том же году, февраля 5 поручиком. (Из дел полтавского архива губернской земской управы). Эти подробные документальные даты формулярного списка располагают думать, что Котларевский поступил на службу десяти лет — дело, весьма возможное в старинной служебной практике. Если это так, то в семинарию он поступил не раньше 1784 года, умудренный до некоторой степени опытом самостоятельной жизни. Можно предполагать на этом основании значительную долю сознательных умственных порывов в нашем поэте уже в дошкольный период его жизни. Впрочем, все эти предположения могли бы найти фактическое подтверждение в документальных данных архива екатеринославской Духовной семинарии, которая ведет свою историю от бывшей словенской семинарии. К сожалению, попытка наша получить эти данные не увенчалась успехом.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 163 (1900, кн. 3,  с. 321)

быть, это обстоятельство имело влияние на расширение учебной программы в словенской семинарии, так как в ней, кроме латинского и греческого языков, преподавались еще французский и немецкий языки ¹⁾. Отсюда Котляревский вынес знание французского языка. Здесь же, по преданию, начал он писать стихи, за что товарищи называли его рифмачом. Следы юношеского размаха мысли, не охлажденной еще опытом жизни, видны в первых трех песнях Энеиды, хотя нет никакого основания утверждать, что она начата была на школьной скамье. Одно можно сказать положительно, что Котляревский не вынес из семинарии того душевного склада, который необходим для духовного звания, поэтому и не сделался лицом духовным. Не коснулось его и вольномыслие времен Екатерины II: нет во всей Энеиде ничего похожего на отрицание в области религиозных верований. Тем не менее в каждом слове Котляревского чувствуется та широта мысли, которая недоступна была поколениям предшествующим. Изображая рай, он замечаег, что в нем пребывали

"Люде всякого завиту,
По билому есть килько свиту,
Котори праведно жылы". (III, 125).

И в раю наслаждались они такой жизнью, о которой мечтать могут люди только в поэтических грезах своих:

"Не сердылыся, не гнивылысь,
Не лаялыся и не былысь,
А вси жылы тутъ любьязно:
Було въ обще все за одно". (III, 120).

С высоты этих идеальных воззрений на жизнь, как на союз любви между людьми, у которых "въ обще все за одно", Котляревский

¹⁾ Преподавателем французского языка в то время был Петр Антон, а немецкого — выписанный из лейпцигского университета профессор Шаал. (Сведение это заимствовано полтавс. епарх. ведомостями за 1863 г. из екатеринославского календаря за 1813 г.).

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 164 (1900, кн. 3,  с. 322)

смотрел на добродетели и пороки человеческие. С чувством христианского человеколюбия он помещает в рай всех униженных и оскорбленных.

"Се бидни ныщи, навыженни", говорит он,
Що дурнямы счыслялы ихъ,
Старци, хроми, слипорожденни,
Зъ якых бувъ людський глум и смих,
Се вдовы бидни, безпомощни,
Якымъ пріюта не було;
Се що безъ родычив осталысь
И сыротамы называлысь". (III, 123, 124).

Вообще же это все те, которые постоянно нуждались в человеческой помощи, поэтому и "самы людямъ помагать любылы". (III, 124). Понятно, что материальная обеспеченность не располагает людей к подобному настроению, и хотя, как говорит Котляревский,

"Бувають всякіе паны,
Но тилькы трохы сього дыва,
Не кваплються на се воны". (III, 125).

На вопрос Энея, кто такие праведные души, живущие в раю, Сивилла отвечает:

"Не думай, щобъ булы чыновни,
Або щобъ грошей скрыни повни,
Або въ якыхъ товстый жывит.
Не ти се, що въ цвитныхъ жупанахъ,
Въ кармазынахъ, або въ сапьянахъ;
Не ти жъ, що зъ кныгамы въ рукахъ,
Не рыцари, не розбышаки,
Не ти се, що крычать: "и пакы",
Не ти, що въ золотых шапках". (III, 122).

О деяниях всех этих людей рассказывает поэт, изображая мучения грешников в аду. Мы не станем следить за его рассказом, который есть ничто иное, как едкая сатира на всех тех, кто уклонялся, по его мнению, от праведной жизни.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 165 (1900, кн. 3,  с. 323)

Заметим только, что бичует он пороки, как общенародные, так и сословные, при чем первых в общей сложности меньше, чем последних. По нашему мнению, изобличаются сословные пороки в тех строфах Энеиды, где изображается утонченный половой разврат мужчин и в особенности женщин, где речь идет, например, о старых холостяках (72), о мартоплясах (97), о соблазнителях девиц, "що въ викна дралысь по драбынци" (77), о сводницах, которые "жинок одъ чоловикивъ кралы" (92), о "честныхъ пустомолкахъ зъ молытовныкамы в рукахъ" (85), о "непотипахахъ зъ куделямы на головах" (38), о панянках, которые белятся и румянятся (83), о "мандрьохахъ, хльоркахъ и диптянкахъ, що продають себе на часъ" (86). Мы не сомневаемся в том, что Котляревский мог наблюдать весь этот гулящий люд в культурных слоях малорусского народа, но думаем, что, сгущая краски, он следовал внушению того беспощадно строгого нравственного чувства, которое часто встречается у писателей юмористического направления. Косвенное подтверждение нашей мысли мы находим в том обстоятельстве, что Котляревский принадлежал к масонской ложе под титулом Любовь к истине, действовавшей в Полтаве около двадцатых годов настоящего века ¹⁾. По всей вероятности, он поступил в ложу, как моралист, мечтавший о возрождении современного ему общества. Но можно полагать, что и раньше появления в Полтаве ложи, в которой участвовал Котляревский, т. е. в то время, когда писал он первые три части Энеиды, некоторые элементы масонской мысли были уже в нем подготовлены. Как известно, масонство не отличалось высоким уровнем научных знаний. То же мы находим в тех местах Энеиды, где автор рассуждает о мудрецах, попавших в ад. Один из них, по его словам,

"Фызыку провадывъ
И толковав якихъ-сь монадив
И думавъ, видкиль взявся свѣтъ". (III, 97).

¹⁾ Общественное движение в России при Александре I. А. Цыпина, 321.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 166 (1900, кн. 3,  с. 324)

Замечательно при этом, что с этими мудрецами Котляревский смешивает тех лиц духовного звания, которые не исполняли прямых своих обязанностей. На самом дне ада, говорит он, мучились

"Вси розумни фылозопы,
Що въ свити вчылысь мудровать,
Ченци, попы и крутопопы,
Мырянъ щоб зналы научать,
Щобъ не ганялысь за грывнямы,
Щобъ не возылысь с попадямы,
Та зналы церковъ щобъ одну". (III, 74).

Таким образом масонство могло укрепить только Котляревского в его нравственном ригоризме, в его недоверии к философской мудрости, опирающейся на изучение естественных наук, отчасти в его оппозиционном отношении в духовенству, с которым масоны не сходились по разным религиозным вопросам. Что касается до мистицизма масонского, то он был совершенно чужд Котляревскому. Это был ум трезвый и наблюдательный, сознательно направлявший орудие сатиры против социального зла, тяготевшего над его современниками. Зло это он видел в угнетении слабых людей сильными людьми, принадлежавшими к сословиям привилегированным. Таковы были

"Всякіе цехмыстры,
И ратманы, и бургомыстры,
Судьи, пидсудкы, пысари,
Яки по правди не судылы,
Та тилько грошыкы лупылы
И отбыралы хабара". (III, 73).

Таковы были паны, которых в аду за то "мордовалы,

И жарылы зо всихъ бокивъ,
Що людям льготы не давалы
И ставылы ихъ за скотивъ". (III, 70).

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 167 (1900, кн. 3,  с. 325)

Это было самое больное место в социальном строе малорусской жизни, и ничто так не возвышает нашего поэта над низменным уровнем современных ему понятий, как благородный, негодующий голос его против превращения людей в скотов. Нужно было иметь гражданское мужество, чтобы поднять этот голос в тот век, когда, по свидетельству историка, во всей России и от всех сословий послышался дружный и страшно печальный крик: "рабов" ¹⁾!

Итак, Котляревский выдвинул новый вопрос в малорусской литературе, тот вопрос о мужике, который составлял злобу дня для всех последующих поколений до самого освобождения крестьян. Он дал в своей Энеиде и формулу этого вопроса:

"Мужыча правда есть колюча,
А панська на вси бокы гнуча". (VI, 97).

Предпочитал он гнучей правде колючую. В ней нашел он идеальную программу жизни со включением всех добродетелей семейных и общественно-патриотических, унаследованных малорусским народом от предков. Под эту программу он подводил мелькавшую пред ним жизнь с ее неустановившимися очертаниями, с ее хаотическим смешением старого с новым. Для этого он должен был раздвинуть рамки поэтического творчества. В прежнее время, согласно с теорией Довгалевского, только народные типы могли быть предметом поэтического изображения на народном языке. В Энеиде Котляревского появились люди всех сословий. Описывая ад, он говорит, что в нем были

"Невирни и хрыстьяне,
Булы паны и мужыкы,
Булы и шляхта, и мищане,
И молоди, и старыкы;
Булы багати и убоги,
Прями булы и крывоноги,

¹⁾ История России Соловьева, т. XXVII, 121.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 168 (1900, кн. 3,  с. 326)

Були видющи и слипи,
Булы и штатски, и военни,
Були и панськи, и казенни,
Булы мыряне и попы". (III, 80).

Этот широкий круг лиц, захваченных Энеидой, привлекал к ней внимание самых разнообразных читателей, поэтому Котляревского нужно признать создателем малорусской читающей публики, которая находила в его произведении правдивое изображение жизни, приправленное здоровы, честным смехом. Самый смех этот возможен был только под условием независимой, общечеловеческой мысли, которая требовала свободного поэтического слова. Как творец этого слова, Котляревский по всей справедливости считается отцом новой малорусской литературы.

XVII.
Анализ текста в древнейшем списке Энеиды сравнительно с текстом первопечатных изданий ее.

Возвращаясь к давно оставленному нами списку Энеиды Котляревского, считаем нужным прежде всего отметить некоторые особенности в правописании его ¹⁾.

Список — не из исправных: встречаются в нем искажения текста до нарушения смысла. Так, в 36 строфе второй части сказано в издании самого автора, что Бахус "из Ганнимедова пуздерка утеръ трохи не пиввѣдерка", а в списке: "у Ганны-медова пуздерка утеръ трохи не пѣвведерка". Подобные искажения встречаются в 36, 45, 81, 120 строфах третьей части.

Нельзя сказать также, чтобы переписчик был особенно грамотный человек, что видно из начертания следующих

¹⁾ Мы получили этот список от А. Н. Семенова, за что приносим ему искреннюю благодарность.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 169 (1900, кн. 3,  с. 327)

слов: вчемъ (I, 3), изнимъ (I, 6), вѣднеи (I, 58), вѣдмене (II, 27), съ травою вм. съ стравою (І, 13), криму вм. къ Риму (I, 46), съ траху вм. съ страху (II, 2), обземлю (II, 28), пѣднѣс вм. пѣдъ нѣсъ (II, 37), безъ головье (III, 120), пѣдтинами (III, 124), безъ толковый (III, 47), пѣдъ земного царя (III, 115), въ вѣйшли (III, 10).

На каждой странице рукописи можно видеть смешение и с ы, при чем последний звук преобладает над первым: бурлаки (III, 7), якы (III, 9), рогамы (I, 57), воламы, возамы (II, 60), козаками, проводниками (II, 69), послѣдный (III, 24), богатымъ (дат. мн.), скупимъ (дат. мв.) (III, 74), мешкаты, знаты (I, 46), розизнати (III, 10), быти (III, 17), видеру (І, 56), были вм. били (II, 50), и былы (III, 115), жилы вм. жили (III, 7), терпѣли (III, 83), вылы вм. вили (III, 84).

Буква ѣ употребляется, согласно с старинным малорусским правописаниемь, для выражения звука і с полным безразличием к тому, откуда происходить это і:

1) ѣ удерживается там, где стоит основное ѣ, как в корнях, так и в формах слов: хрѣнъ (III, 83), до вѣнця (III, 79), у селѣ (I, 40) и проч.

2) ѣ пишется там, где стоит и, как в корнях, так и во флексиях: зѣмують (I, 40), помѣрать (III, 38), сыновѣ (II, 64), гонцевѣ (І, 46), лихоманцѣ (I, 38), кровѣ (III, 127), по любовѣ (ib.), писарѣ (III, 47), конѣ (I, 61), молодицѣ (I, 31), в гостѣ (I, 18), кислицѣ, коржѣ — вин. мн. (III, 29), ѣхъ вм. ихъ (III, 134), ѣмъ вм. имъ (III, 73).

3) ѣ вместо і из о: гѣрко (I, 25), потѣмъ (I, 20), тѣлко (I, 35,), грѣмъ (I, 41), стѣлъ (I, 13), пѣлъ (I, 26), кѣтъ (I, 11), хвѣстъ (I, 50), и фѣстъ (III, 38), Бѣгъ (II, 46): слово это встречается в рифме: неубогъ (III, 98), зубѣвъ (II, 21), мѣй (I, 15), свѣй (I, 17), mвѣй (U, 65), вѣнъ (I, 1) и даже вѣна в открытых слогах, вопреки произношению, по привычке писать вѣнъ.

4) ѣ вм. і из е: пѣчъ (I, 61), лѣдъ (II, 47), жѣнкамъ (I, 39), пѣръ — род. мн. (III, 47), курячѣй (III, 11), сѣмъ (II., 47), на нѣмъ (III, 27), лѣгъ (I, 32), звѣвъ (I, 44), перевѣзъ (III, 54).

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 170 (1900, кн. 3,  с. 328)

Есть тяготение к твердому р: гира вм. гиря (I, 1), в нарадѣ вм. в нарядѣ (I, 45).

Встречаются изредка архаические формы: панювъ (Щ, 72), човнювъ (III, 43, 49) и човнѣвъ (II, 50).

Займемся теперь сравнением нашего списка Энеиды с первопечатными изданиями ее.

Выписываем заглавие первого издания ее: "Энеида, на малороссійскій язык перелиціованная И. Котляревскимъ. Часть I. С дозволенія санктпетербургской цензуры. Иждивениемъ М. Парпуры. В Санктпетербургѣ, 1798 года". Такое же заглавие стоит пред каждой частью Энеиды. Всех частей три, каждая — с отдельной пагинацией. Пред первой частью на отдельной странице напечатано курсивом в три строки: "Любителямъ малороссійского слова усерднѣйше посвящается". Это посвящение бросает некоторый свет на издателя. Родом он был из конотопского уезда черниговской губ., дворянин, сын значкового товарища, с 1783 г. состоял канцеляристом в петербургском дворянском банке. Независимо от издания Энеиды, Парпура причастен был литературе изданием книги Антинга: "Жизнь Суворова", а также переводом с немецкого языка книг медицинского содержания. Дослужился он до коллежского советника и умер богатым харьковским помещиком в 1828 г. По духовному завещанию он оставил по 16 тысяч рублей на конотопское поветовое училище, на Черниговскую или Новгородсеверскую гимназию и на харьковский университет, а также 40 тыс. руб. на конотопскую богадельню. Все эти данные невольно заставляют думать, что, издавая Энеиду, Парпура едва ли имел в виду корыстные цели.

Второе издание есть буквальная перепечатка первого, только опечатки и варианты, указанные в первом издании, внесены в самый текст поэмы. Вышло оно в 1808 г. тоже в Петербурге, напечатано в типографии Ивана Глазунова, вероятно, его же иждивением. В этом случае мы не отрицаем корыстных целей.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 171 (1900, кн. 3,  с. 329)

Третье издание принадлежит самому автору. Оно вышло на другой год после предыдущего, т. е. в 1809 г., и напечатано тоже в Петербурге, в медицинской типографии. Самое резкое отличие его от предыдущих изданий заключается в присоединении к трем частям Энеиды четвертой. В предисловии издатель говорит, что Энеида напечатана была два раза "безъ его вѣдома и согласія", что она "досталась издателям со многими ошибками и опущениями, случившимися от переписки, а сверх того и издававшие многое в ней по своему передѣлали и почти испорченную выпустили под его именемъ". В виду этого он "решился исправить и дополнить первыя три части" и напечатать их с присоединением четвертой.

Замечательно, что автор целых десять лет был равнодушен к тому, что книга его издана была "безъ его вѣдома и согласія", и только после второго издания он увидел, что она попала в руки торговца, подобравшего то, что не имело хозяина. Тогда только он нашел необходимым заявить авторские права свои и, как часто бывает в подобных случаях, не различил правого от виноватого, прибавив к описанию ада строфу, в которой поместил мацапуру, т. е. Парпуру в ад за присвоение чужой собственности. Как бы то ни было, но Парпура с любовью отнесся к изданию Энеиды, как один из "любителей малороссійского слова". Он снабдил свое издание небольшим словарем к Энеиде — первым по времени в новой малорусской литературе. Впоследствии воспользовался этим словарем сам Котляревский, приложив его к своему изданию. Кроме того, Парпура положил новые основы малорусского правописания, восстановив основное и в тех случаях, где эта буква требовалась этимологией слов, и ограничив употребление буквы ѣ, устранив ее в тех случаях, где старинное малорусское правописание ставило ее вместо основного и, а также вместо и из о и е. Что касается до переделок в тексте Энеиды, то мы сомневаемся, чтобы Парпура имел особенную склонность к ним, так как в конце своего издания он помещает немногие варианты к напечатанному

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 172 (1900, кн. 3,  с. 330)

тексту — по всей вероятности, из другого списка Энеиды, бывшего у него под рукой.

Обращаясь к изданию самого Котляревского, мы находим в нем прежде всего добавления, которых нет ни в нашей рукописи, ни в издании Парпуры. Наиболее важные из них — это строфа 82 в третьей части, где описываются мучения "мацапуры" в аду, а затем четыре строфы в первой части, где Дидона изливает свое горе пред сестрой своей Ганной. Нужны были эти последние строфы для того, чтобы читатель мог понять решимость Дидоны на самосожжение. Без них, действительно, поступок ее был бы неожиданным и, во всявом случае, невыясненным событием.

Увазанные нами места, очевидно, вновь сочинены автором. Но есть в издании автора одно дополнение, которое подало ему повод упрекать прежних издателей в том, что они допустили в тексте Энеиды некоторые "опущения". В двух первых изданиях, а именно в третьей части, не достает строф 133, 134, 135 и 136: здесь речь идет о вечерницах в аду, но нет упоминания о том, как Анхиз, отец Энея, привел его к девушкам-ворожкам. Нет характеристики самой бойкой из них, которая вызвалась поворожить Энею, поэтому при описании самой ворожбы неясно в издании Парпуры, кто ворожит. Все эти пропущенные строфы имеются в нашем списке, отсюда мы делаем заключение, что Котляревский, исправляя прежние изцания, не только вставлял новое, но и восстанавливал "опущеияя" по рукописи более полной и исправной. Вместе с тем и наш список, совпадающий в данном случае с изданием автора, приобретает значительную ценность.

Но не в этом одном месте представляет он сходство с изданием автора. Таких мест в Энеиде не мало: в первой части ее в 3 и 36 строфе, во второй части в 24 строфе, в третьей в 10, 11, 13, 14, 38, 65, 79, 87, 89, 90, 96, 100, 102, 104, 110, 111, 117, 188 строфах ¹⁾. В боль-

¹⁾ Мы приводим только те варианты, которые отмечены в нашем издании литерами, а не цифрами, т. е. составляют каждый из них выражение, равное одному или же нескольким стихам.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 173 (1900, кн. 3,  с. 331)

шинстве указанных нами месть Котляревский, предпочитая тексту Парпуры иной текст, сохранившийся в нашем списке, выбирал лучшее, но нельзя этого безусловно сказать о всех исчисленных нами случаях: иногда текст Парпуры проще и естественнее текста, редактированного самим автором, например, в третьей части строфы 11, 14 и некоторые другие.

Таковы отличия нашего списка от издания Парпуры. Было бы отличий этих больше, т. е. был бы наш список более похож на рукопись, которой пользовался Котляревский для своего издания, если бы первый владетель списка не внес в него некоторых изменений и поправок уже после того, когда появилось издание Парпуры. Так как на нем стояло имя автора, да при том это был печатный текст, то нет ничего удивительного, что Заградский считал его более исправным, чем тот рукописный текст, который принадлежал ему. Руководствуясь этим соображением, он выписывал из издания Парпуры все то, что казалось ему лучшим. Так, на первом же заглавном листе нашего списка мы видим вариант из четырех стихов, приведенный Парпурой в конце книги под общим заглавием "Перемѣны". Там же помещена шестая строфа третьей части, тоже по изданию Парпуры, впоследствии зачеркнутая, вероятно после того, как вписавший ее заметил, что она ничем почти не отличается от соответствующего текста самого списка, сходного в данном случае с текстом Энеиды по изданию Котляревского. Все эти приписки сделаны рукой самого Заградского, что видно из сходства почерка с собственной подписью его на заглавном листе. Но это далеко еще не все. В первой части Энеиды Заградский делал подчистки в своем списке и на вытертых местах — тоже своей рукой и довольно густыми чернилами вписывал не только отдельные слова, но и целые стихи от одного до четырех из печатного издания Парпуры. Иногда на вытертых местах можно разобрать некоторые буквы, доказывающие, что первоначально и в нашем списке стояли те же самые стихи, что в издании Котляревского. Особенно это заметно, например, в

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 174 (1900, кн. 3,  с. 332)

строфе шестой, где таким образом стихи 4, 5, 6 и 7-й исправлены согласно с изданием Парпуры. Начальные слова пятого стиха ("пошли") и шестого ("щоб") остались не вытертыми, потому что и у Парпуры, и у Котляревского есть эти слова. Такие подчистки с написанием, как отдельных слов, так и целых стихов по изданию Парпуры, встречаются в следующих строфах первой части Энеиды: в 4, 7, 9, 11, 13, 16, 17, 24, 26, 27, 28, 31, 40 и 43-й.

Но для характеристики нашего списка вот что любопытно. Во многих местах его есть сходство с текстом Парпуры и на неподчищенных местах. Так, например, в издании Котляревского говорится, что после того, как буря улеглась на море, Троянцы, по приказанию Энея, начали готовить обед:

"Послали шаліовки сосновы,
Кругомъ наставили мисокъ". (I, 13).

Между тем у Парпуры и в нашем списке мы имеем такой вариант:

"Поставили столы дубовы,
Багацько зъ стравою мысокъ".

Можно полагать, что в позднейшей редакции Котляревский заменил столы шальовками по тому соображению, что на лодках у Троянцев едва ли могли оказаться столы, следовательно текст Парпуры и нашего списка в этом случае древнее текста в издании Котляревского. К тому же выводу приводит и 30-я строфа первой части. Вся она переделана из старого материала, сохранившегося в нашем списке и у Парпуры. Дидона заменена сестрой ее Гандзей и создана новая, пластическая подробность танца:

"Эней, матню въ кулакъ прибравши
И не до солы промовлявши"...

Оставляя в стороне анализ подчищенных мест, остановимся только на одном из них. Вся 34 строфа в нашем списке написана рукой Заградского. По-видимому, переписчик, не разобрав подлинника, с которого он списывал, поста-

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 175 (1900, кн. 3,  с. 333)

вил своей рукой только цифру над строфой, а Заградский, владелец списка, исправлявший его, впоследствии написал целую строфу на пустом месте. Так можно думать на том основании, что в седьмом стихе этой строфы сперва написано было галанци, как в первом издании Парпуры ¹⁾, а потом это слово вытерто и в замене его написано штаны — слово, посредством которого исправляется слово галанци в том же первом издании. Во втором издании, а также в третьем — авторском тоже стоить слово штаны, а не галанци. Нам представляется дело так, что слово галанци было в первоначальном наброске Энеиды, откуда оно и попало в первое издание Парпуры, который, имея под рукой другой список Энеиды со словом штаны, внес это слово в опечатки для замены слова галанци, а затем уже слово штаны очутилось во втором и в авторском изданиях. Если догадка наша справедлива, то нельзя отказать первому изданию Парпуры, равно и нашему списку, в том, что они сохранили некоторые следы первоначальной редакции Энеиды, впоследствии уничтоженные самим автором.

Можно подтвердить это последнее соображение еще более выразительным примером. В третьей части Энеиды, в 52 и 53 строфах нашего списка, а так же в издании Парпуры, рассказывается о том, что видел Эней в подземном царстве еще до переезда своего чрез реку Стикс. Видел он ведьм и упырей, огненных змиев с крыльями, и кощеев, и всяких чудищ сказочного мира, с которыми хотел вступить в борьбу. Но так как в 51 строфе сказано, что Эней сильно струсил от тех див, менее страшных, которых раньше видел, то воинственный задор его был бы явным противоречием со страхом, только что обнаруженным, поэтому автор и выбросил в своем издании строфы 52 и 53, которые, без всякого сомнения, стояли в первоначальном тексте

¹⁾ По объяснению словаря к изданию Парпуры галанци — немецкие штаны.

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 176 (1900, кн. 3,  с. 334)

Энеиды. Выходит отсюда, что наш список и издание Парпуры ближе к этому тексту, чем, издание самого автора.

Таким образом ясно становится, что автор, исправляя издание Парпуры, исправлял вместе с тем и первоначальный текст Энеиды, насколько можно судить о нем по отражениям его в местах, где наш список сходится с изданием Парпуры, и оставлял без всякого исправления этот текст в тех местах, где наш список сходится с изданием самого автора.

Но есть в нашем списке места оригинальные, совсем непохожие на то, что мы видим в изданиях Парпуры и самого Котляревского. Встречаются они во второй части Энеиды и гораздо чаще в третьей. Некоторые из них заслуживают особенного внимания, поэтому мы на них остановимся.

На пути из Карфагена в Италию застигла Троянцев буря. Тогда Палинур, самый мудрый из них, после обращения к Нептуну, говорить им:

"Бувайте, братці, всі здоровы!
Чи ще никто з васъ не пропавъ"?
Теперъ куда мы, братця, пѣйдемъ"? (II, 4).

Вместо второго стиха у Парпуры и у Котляревского стоит стих более уместный и согласованный с предыдущим и последующим течением речи:

"От це Нептун замудровавъ".

Троянки, огорченные беспутным поведением в Сицилии Троянцев, подожгли троянские лодки. В нашем списке говорится по этому поводу: "отъ трѣскотни земля гула" (II, 49), т. е. земля гула от пожара на морѣ. У Парпуры и Котляревского проще и естественнее: "горѣли діоготь и смола".

Еще пример:

"Теперъ Эней убравсь у пекло,
Прійшов совсѣмъ на иншій свѣтъ,
Там все поблѣдло и поблекло,
Зеленого ничого нѣтъ". (III, 70).

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 177 (1900, кн. 3,  с. 335)

Вместо последнего неясного и нескладного стиха у Парпуры и Котляревского стоит стих, вполне соответствующий месту действия: "нема ни мѣсяца, ни звѣздъ".

Из этих примѣров видно, что в тексте нашего списка недостает иногда стилистической обработки, тогда как присутствие ее в изданиях Парпуры и Котляревского могло бы свидетельствовать о том, что даже издание Парпуры менее примитивно, чем наш список, если бы не попадались в нем места более исправные, чем в изданиях Парпуры и Котляревского. Таково, между прочим, юмористическое рассуждение об отношениях мужей к женам. В авторском издании читаем:

"Як чоловікъ и не онее,
Да коли жинци, бачишъ, тее,
Такъ треба угодити имъ". (III, 35).

Здесь не согласованы в числе слова: жинци и имъ. Еще хуже у Парпуры:

"Хоть чоловѣкам не онее.
Та коли жинци, бачишь, тее,
Так треба угодити имъ".

Здесь имъ можно отнести к чоловѣкам. В нашем списке эти стихи редактированы вполне грамотно и ясно:

"Хоть человѣки не онее,
Такъ коли, бачъ, жинки вже тее,
Такъ треба угодити имъ.

Но есть в нашем списке две строфы, которые безусловно ручаются за изначальность текста его не только сравнительно с позднейшим авторским изданием Энеиды, но даже и с изданием Парпуры, которым, как мы видели, автор пользовался для окончательной редакции своей поэмы. Это 105 и 106 строфы третьей части, где речь идет о встрече Энея с Дидоной в аду. Когда он предложил ей возобновить старинные нежные отношения, то она по нашему списку отвечала ему так:

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 178 (1900, кн. 3,  с. 336)

"Къ чорту убѣрайся,
На мене бѣлшъ не повапляйся,
Сихей (муж Дидѣоны) тобѣ росквасить нѣсъ"! (III, 105).

Сивилла увидела, что наш искатель приключений зашел уж слишком далеко, и прикрикнула на него, и если бы не это обстоятельство, то

"Сихей по нѣмъ бы привязався,
Щобъ на жѣнкахъ не женихався,
До смерты вдовъ не доводивъ". (III, 106).

Ни у Парпуры, ни у Котляревского нет ни слова о Сихее, а на место стихов с упоминанием о Сихее стоят безразличные стихи:

"Лишъ суньсь, тобѣ росквашу нисъ". П.

"Не лѣзъ! бо розибью и нисъ"! К. (105 строфа).

"Що тамъ и досвѣтку дождався". П.

"И може, той поры дождався". К. (106 строфа).

Ясно, что текст нашей рукописи в этих строфах ближе стоит к первооснове Энеиды, чем у Парпуры и Котляревского. Замечательно при этом, что тот и другой издатель разошлись между собою в вариантах, соответствующих стихам нашего списка. Можно полагать поэтому, что или Котляревский пользовался не тою рукописью, которая была у Парпуры, или исправлял издание Парпуры. Вообще же нам кажется, что, относясь неодобрительно к изданию Парпуры, он пользовался этим изданием в тех случаях, когда оно представляло более смягченную редакцию. Так, в 76 строфе третьей части он, по-видимому, охотно принимает редакцию Парпуры в стихе: "ксіондзы до бабъ щобъ не иржали" вместо: " ченці до бабъ щобъ не иржали", кав в нашем списки. В этом отношении особенно любопытна 42 строфа в третьей части. Речь идет здесь о "святых понурах", которые постились и молились и, по изданию Парпуры,

"В слухъ не лаяли людей,
Но тихо миръ пересуждали

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 179 (1900, кн. 3,  с. 335)

И въ день николы не гуляли,
Въ ночи жъ було не без гостей".

Образ неопределенный и неясный: неизвестно, кто эти "святи понуры" по своему общественному положению и даже — какого они пола. Наш список разъясняет, в чем дело:

"И въ слухъ не лаялы людей,
На чоткахъ миръ пересуждали,
И въ день николы не гулялы,
Родили жъ мертвыхъ все детей".

Резко сказано — так, как бывает иногда в первом наброске писателя, к которому слетело "крылатое" слово, и он не успел еще ему подрезать крылья. Котляревский удерживает из наброска на чотках, а из издания Парпуры последний, смягченный стих, избирая посредством этого приема средний путь. Таким образом, благодаря нашему списку Энеиды, мы присутствуем как бы в стилистической лаборатории автора, при самой обработке его произведения.

Вообще, как видно, Котляревский не охотно занимался исправлением своей Энеиды. Мы видели это отчасти из предыдущего, теперь же укажем на стихотворные недосмотры в его издании. Мы заметили, например, в 134 строфе его издания отсутствие рифмы, которая сохранилась в нашем списке. Положим, это мелочь, но вот что важно. Следуя Осипову, Котляревский усвоил восьмисложный ямб, при чем стихи рифмуются между собою так: в первом четырехстишии первый стих с третьим, второй с четвертым, во втором двустишии один с другим, в третьем четырехстишии первый стих с четвертым, второй с третьим. Получается таким образом строфа, состоящая из десяти стихов. В нашем списке отделяется одна строфа от другой цифрой: так, по всей вероятности, было и у самого Котляревского в первоначальной редакции Энеиды, но в позднейшей редакции он, следуя двум предшествующим печатным изданиям, соединил по две строфы в одну, заменив без всякого основания естественную

Житецкий П. Энеида И. П. Котляревского и древнейший список ее — 180 (1900, кн. 3,  с. 336)

единицу стихотворной меры искусственной. Такие произвольные группы стихов во всех трех первопечатных изданиях Энеиды отделяются не цифрами, но тремя звездочками.

В заключение считаем нужным заметить, что было бы большой смелостью с нашей стороны на основании предыдущего анализа текстов Энеиды восстанавливать первые три части ее в том виде, какой они могли иметь в первоначальной авторской редакции этой поэмы. Думаем, однако же, что наш список сохранил многие черты этой редакции, утраченные, как в издании Парпуры, так и в издании самого Котляревского.

П. Житецкий.