История Полтавы

Начало русско-японской войны

• 

Подробности

Просмотров: 10910

М.Н. Шереметев. Начало русско-японской войны (Воспоминания кадета Полтавского корпуса) // Журнал "Военная быль". Издание Обще-кадетского объединения. Париж. № 123. Июль 1973 г. Стр. 35-37

День 5 мая выдался солнечный, яркий, исключительно удачный. Обедали скоро и кое-как, хотя времени было достаточно. Потом переодевались в парадную форму и строились в своих залах для осмотра.

Волновались. При виде Государя сразу кричать «ура» или ждать, пока он поздоровается? Едва ли. Шум будет такой, что отдельных слов никто не услышит. Да и как здороваться с «одиночным порядком», растянутым на всю улицу? А потому — кричать сразу же, первым, кто увидит. А первыми увидит, конечно, 1-я рота. Она всегда и везде первая!…

Народа не толкать, не хватать и вообще полицейских обязанностей на себя не брать. Но в просьбах быть твердыми и настойчивыми. Самое трудное будет собраться из растянутых шеренг в колонну для выхода на площадь. Ведь там будет Государь и выйти нужно как следует. На репетициях это легко, а вот среди тысяч народа!…

Для более быстрого и одновременного занятия всей улицы выходили не все вместе, а поротно, и подходили с разных сторон. Для этого и из корпуса вышли в разные двери. По странному совпадению нас вывели именно по той черной лестнице, по которой мы бежали, ломая двери, во время зимней манифестации. Но теперь было, конечно, совсем другое дело.

Назначенная нам улица была черна от массы народа. Большей частью это были крестьяне, родители и родственники призванных на войну. Многие были с медалями «За перепись», «За коронацию» и «За усердие», но встречались и «Не нам, не нам, а Имени Твоему», — это за Шипку, за Плевну, за Зеленые Горы…

Народ, видимо, сам ждал порядка, и когда мы начали расчищать проезд, для этого не потребовалось никаких усилий. И тут не было ничего странного: уже в Тунисе я видел, как во время евхаристического конгресса три мальчика бой-скаута преградили дорогу многотысячной массе народа. Масса послушно остановилась и повернула в другом направлении. И меня это нисколько не удивило, потому что значительно раньше, в Полтаве, я уже видел это.

Послушно и даже благодаря, народ отошел на указанные места, и на улице очистился широкий свободный проезд. Мы разомкнулись, начали подравниваться и еще раз осматривать самих себя.

Из того, что для охраны Царского проезда в том месте, где ожидалось наибольшее скопление народа, были поставлены мальчики от 10 лет, что они стояли на три шага один от другого, что они не только не были вооружены, но что им даже предлагалось не принимать на себя полицейских обязанностей, из всего этого можно заключить, что наш Государь зачастую совсем не охранялся, и что нынешние рассказы об «армиях сыщиков», об охранниках и т. д., к сожалению, весьма далеки от истины.

Очень скоро от 1-й роты передался волнующий шепот: «Уже прибыл… Уже в соборе…» Действительно, издалека доносился тяжелый гул соборных колоколов. Какие-то верховые чины крупной рысью прошли по улице, тревожно и озабоченно оглядываясь назад… Едет!… Сильный трезвон ближайших церквей и все растущий и ширящийся гул толпы подтвердили это.

Из-за поворота вынеслась пролетка полицмейстера в одну, с пристяжной. С круто оттянутой головой, с глазами, налитыми кровью, пристяжная скакала, отбрасывая хлопья пены. Полицмейстер, стоя во весь рост, держался за пояс кучера и, оборотясь лицом назад, бросал налево и направо: «Государь Император!»

Вслед за ним пронеслось еще несколько экипажей с городскими властями, и вдруг вся улица, точно расколовшись, грянула «ура!»

Царская тройка крупных серых лошадей, коренник под дугой, в блестящей металлической сбруе, с кистями, спадающими до копыт, размашистой рысью вынеслась из-за поворота. Народ сразу, всей массой, надвинулся вперед. Нас не прорвали, но сильно потеснили, и тройка перешла почти на шаг. Вся улица была охвачена криком. Многие падали на колени и кричали что-то слитное, нераздельное:

«Царь-батюшка!.. Отец!.. Спаси, Господи!»

Но все покрывалось и тонуло в одном общем, ликующем и бьющем по нервам «ура»…

Я издали увидел Государя (он сидел в экипаже с моей стороны) и сразу, безошибочно узнал его. Только он был лучше, чем на множестве виденных мною портретов. Общий его облик был мягкий, добрый, а взгляд глубокий и ласковый. Улыбаясь в усы, он медленно отдавал честь и всем смотрел в глаза тем особенным взглядом, который каждый может принять на свой счет.

Когда я увидел его приближающимся и смотрящим на меня (казалось, что только на меня), то неудержимая дрожь охватила все мое существо и, взяв под козырек, я закричал вместе со всеми, сам не слыша своего голоса.

Он ответил мне (казалось, что только мне!) и повернулся в другую сторону, к другим, и только тогда я заметил сидящего рядом с ним Наследника. Они оба были два брата, сыновья Императора Александра 3-го… Наследник выглядел молодо. Он смотрел перед собой рассеянным, как бы безразличным взглядом. А Государь уже опять повернулся в нашу сторону, мелькнуло обручальное кольцо на руке из-под полуснятой перчатки, но взгляд уже скользил по следующим рядам, откуда неслось навстречу ему все то же радостное, ликующее «ура».

Государь проезжал мимо меня так близко, что мне неудобно было кричать прямо в лицо ему, и я в этот момент замолчал. Но и после проезда что-то давило горло и мешало закричать снова. И с другими было то же самое. У многих текли по щекам слезы. Общее впечатление было: «Как он красив!… И как он грустен… Он очень грустен!» Впервые мелькнула мысль, что во все эти дни мы слишком отдавались чувству восторга, видя во всем лишь праздник, а между тем мы уже не так малы, чтобы не могли увидеть и кое-что другое. Гулкие удары барабанов, донесшиеся с площади, напомнили нам, что собравшиеся там тысячи людей собраны не для праздника.

---

Мы смешались с народом и очень долго не могли прорваться сквозь его массу. Когда наконец, порядочно помятые, мы всей колонной вышли на площадь, Государь верхом на коне уже объезжал вторую линию войск. Его фигура, в белой фуражке и черном военном сюртуке, четко выделялась над общей массой зеленых рубашек. Оркестры играли гимн, и по линии вслед волнами перекатывалось «ура».

Государь делал объезд медленно, часто останавливаясь и оборачиваясь назад, к тем, мимо кого уже проехал. Это не был обычный для парадов «генеральский» объезд, и мы имели достаточно времени подравняться и привести себя в порядок после толкотни на улице.

Окончив объезд войск, Государь направился к нам. Он приближался также медленно, то разбирая поводья, то поправляя усы. Теперь мы долго, сотнями глаз смотрели на него, и было ясно всем, что он действительно грустен, непроизвольной, мешающей ему грустью.

Подъехав к нам и стараясь улыбнуться, Государь тихо спросил: «Это кадеты?» и, не ожидая ответа, добавил: «Здравствуйте, Полтавцы!» Мы дружно крикнули в ответ: «Здравия желаем, Ваше Императорское Величество!» и затем, как требовал обычай, закричали «ура».

Проехав по фронту, Государь стал у нас на правом фланге, несколько выдвинувшись вперед, и церемониальный марш начался.

Тридцать шесть барабанщиков отбили первые такты марша, которые сильно и звучно подхватил соединенный оркестр полков. Играли четкий, удобный для ноги марш «Охотник».

Пехота проходила по-батальонно. Шел 33-й пехотный Елецкий полк, за ним 36-й Орловский и 9-я артиллерийская бригада. В Елецком полку служил когда-то мой отец (к тому времени уже умерший), в турецкую войну бывший с полком на Балканах. Это был «мой» полк, потому что там еще оставались многие офицеры, помнившие и моего отца и меня, еще совсем маленьким. В Орловском полку и в артиллерийской бригаде тоже было много знакомых из числа наших бывших кадет и родителей моих нынешних товарищей. Словом, все это было свое, близкое, давно и хорошо знакомое. Но теперь полки имели новый, мобилизованный состав, удивляя непривычной для глаза своей громадностью.

Под командиром Орловского полка заупрямилась лошадь и начала крутиться и «танцевать» в самый неподходящий момент, когда полковнику нужно было салютовать. Было больно за него, тем более, что это был пожилой и довольно грузный человек. Я невольно посмотрел на Государя и увидел, что он первым отдал честь полковнику… Но и полковник уже справился с упрямой лошадью и отсалютовал Государю.

Пехота проходила очень хорошо, но артиллерия еще лучше. Вид катящихся батарей сам по себе уже производит большое впечатление, но теперь, когда их катилось сразу по три (проходили по-дивизионно), в идеальном порядке, во всем новом, с новыми скорострельными пушками, — вид был исключительный.

Оркестр оборвал марш и тогда, в топоте копыт, в металлическом лязге орудий и зарядных ящиков, грозно и внушительно, волна за волной, катились линии батарей. Звуки батарейных труб с нежной певучестью вырывались из общего грохота и шума и повторяли вековую песню о доблести, о славе, о победе и… о смерти.

В числе проходивших тогда был дивизион полковника Смоленского. Сейчас это мало что говорит, но тогда — сколько слез, истерик и панихид было в Полтаве! Это было, когда с фронта пришла весть о гибели дивизиона, который погиб почти полностью… Японцы атаковали ночью прикрытие, располагавшееся впереди дивизиона. В прикрытии была рота Козловского полка (белые околыши). Неизвестно, что там произошло, во всяком случае, на батареях не слышали ни одного выстрела, ни крика, и никто из Козловцев не прибежал предупредить об опасности. Появление японцев перед батареями казалось невероятным, и их приняли за Козловцев. В этом сыграли роль белые околыши, так как светло-желтые околыши японцев ночью были приняты за козловские. Было, впрочем, предположение, что японцы, переколов роту, надели на себя русские фуражки…

Батареи еще могли открыть огонь, но спор о том, кто это, — свои или чужие, был прерван криками: «Банзай!» Произошла кровавая рукопашная схватка… От дивизиона остались в живых лишь одиночные люди…

В топоте копыт, в металлическом лязге, внушительно и грозно катили батареи. Всем проходившим Государь одинаково говорил: «Отлично!»

За бригадой двинулся обоз: патронные двуколки, санитарные линейки, походные кухни, провиантские повозки… Согласно нашей программе мы, с началом прохождения обоза, должны были уйти опять для подготовки проезда. Но уйти было трудно. Замелькали ряды санитаров, с красным крестом, на лазаретных фурах белели косынки сестер милосердия, за колесным шел вьючный обоз… Всему этому множеству предстояло совершить путь в семь тысяч верст. Поезд нормальной скорости совершал этот путь около четырех недель. И теперь отвернуться от них и уйти было просто неделикатно. Доктора, полковые батюшки, кузнецы в кожаных фартуках, чины канцелярий, все это шло, ехало, равняясь и глядя на своего Государя…

Но нам все-таки нужно было уйти. И когда был подан сигнал к вызову офицеров перед началом благословения, мы отступили назад и, повернувшись, быстро ушли. На этот раз мы должны были занять другую улицу, проходившую как раз перед корпусом. Неизвестно было, что мы там застанем, а мы уже запоздали, и нужно было торопиться. Поэтому мы пошли сокращенной дорогой, через чужие сквозные дворы. Мы не шли, а почти бежали. На площади мы несколько остепенились, но теперь прежняя наша резвость вернулась снова.

Смешно было бежать через чужие дворы, видеть чужие лоханки и метлы. Какая-то девочка выглянула на шум из окна, ей крикнули: «Спрячься!… Государь!» Бедняжка так и шлепнулась на пол. Пробежав узкий переулок, достигли своих владений. Корпус представлял собой целый город со своими дворами, садами и улицами. Все это было замкнуто зданиями или высокой каменной стеной. Мы вбежали через маленькую калитку, специально для нас открытую, и оказались в районе нашей электрической станции. В обычное время здесь бывать не разрешалось, но сегодня все было позволено. Мы наконец добежали до ворот, выходящих на городскую улицу, и здесь нас задержали. Мы привели себя в порядок, подравнялись и ровным шагом вышли строем на улицу. Нас ждала здесь большая неприятность: оказалось, что вся улица занята воспитанницами женских учебных заведений. Для нас не было места. Воспитанницы, смеясь, говорили нам: «Уходите, уходите, здесь проезд!» «Куда же мы уйдем?» «А нам какое дело! Не мешайте, уходите!»

Явилось подозрение, что и наша прежняя улица тоже занята воспитанниками гражданских учебных заведений. Пропев в соборе «Спаси, Господи…», они нашли, что этого им недостаточно, и было ясно, что в церемониал были внесены изменения. Гордость наша была ущемлена. Мы думали, что мы — самые главные и что без нас нельзя обойтись, а оказалось, что мы нисколько не нужны и нам даже не оставили места.

«Уходите же, не мешайте! Здесь проезд!» Становилось положительно неловко… Начальство вело переговоры, мы стояли. Кругом, точно снег, белели пелеринки, делали глазки, смеялись…

Наконец раздалась команда. Переговоры привели к успешному результату. Белые пелеринки немного подвинулись, и для нас нашлось место, но уже не «одиночным порядком», а сомкнутыми шеренгами. А через несколько минут послышалось отдаленное «ура», — ехал Государь.

И опять, в ряде промелькнувших лиц выделялось одно, несколько грустное, со сдержанной улыбкой, с глазами, смотрящими на всех вообще и как будто на каждого в отдельности.