Общественные заслуги Райзеров

Подробности: Просмотров: 79463

Матвій Григорович Астряб. Общественные заслуги Райзеров.

Перевод в html-формат и составление именного указателя Борис Тристановы.

Автор праці "Общественные заслуги Райзеров" Матвій Григорович Астряб народився 1 серпня 1843 р. на Лемківщині в с. Висове Герлицького повіту. Тут він одержав початкову освіту на польській мові, а навчаючись в перемишльській гімназії вивчав німецьку та російську мови. У 1866 р. він пішим порядком добрався до Києва, де закінчив гімназичне навчання і у 1869 р. вступив до київського університету на історико-філологічний факультет, який закінчив у 1873 р. У тому ж році його було призначено викладачем російської мови в 1-й Київській гімназії. З 1874 до 1880 рр. він працював у Кутаїській гімназії, а з 1880 р. був викладачем грецької мови в Кубанському військовому училищі. Перебуваючи у м. Кутаїсі він познайомився і одружився з дочкою поміщика с. Горбів Лубенського повіту Єлизаветою Аркадіївною Галенківською. Місцем свого постійного проживання після виходу Матвія Григоровича на пенсію (1893) вони вибрали с. Горби, де Матвій Григорович зайнявся господарюванням. Але воно не приносило відповідних прибутків, достатніх для утримання сім’ї (вони мали чотирьох синів та двох дочок). Тому він улаштувався на роботу в Полтаві, спочатку вихователем в пансіон-притулку, а потім – учителем гімназії. Тут же він став співпрацювати у Полтавській ученій архівній комісії. Працював він переважно над історією Лубенщини та інших місць, які свого часу входили до складу Лубенського полку.

До революції 1917 р. йому вдалося написати і опублікувати праці: "Процессы Андрея Марковича", "100-летняя тяжба Марковичей со Свечками и Пасютами", "Старшина Лубенского полка 1777 года", "Лубенский монастырь", Столетие Лубенского высшего начального училища" і ін. [дивись перелік праць]. Згадуючи роки революції 1917 року Матвій Григорович писав: "Вой11и материальное оскуднение вышибли перья из рук этих тружеников (членів Полтавської вченої архівної комісії). А я все строчу, хотя и без надежды свои строки отдать на типографический станок…". А в 1920 р. у листі до свого товариша В.Модзалевського він писав: "2,5 года просидел я над разбором старых документов, хранящихся в полтавском губернском музее им. Е. Н. Скаржинской, передавшей туда много документов старых, касающихся старой Лубенщины на смешанных языках: немецком, французском, польском, латинском, древнеукраинском и др… Для себя я только составил краткое описание "Служение обществу Райзеров". Тобто, при розбиранні і упорядкуванні цих документів Матвій Григорович зібрав матеріали про Райзерів і помістив їх в своїй праці "Общественные заслуги Райзеров". Крім цієї праці ним були підготовлені до друку:

1. "Исторический очерк Лубенского городского общественного банка (1866-1916 гг.)".

2. "Ревизия маетностей Лубенского полка 1726-1730 гг."

3. "Малороссийский Лубенский полк".

4. "История города Лубен".

Ні одна з цих робіт не була опублікована.

"Общественные заслуги Райзеров" та "Малороссийский Лубенский полк" нами були виявлені в архівах м. Петербурга: перша – в Інституті російської літератури (Пушкінському домі), а друга – в архіві Російської академії наук. Обидві ці праці в 1923 р. автор надіслав до Петербурга в Російську академію наук для їх публікації. Три інших праці, можливо, він нікуди не висилав, очікуючи долі щодо публікації надісланих ним праць. А в січні 1925 р. він помер. Останні роки свого життя, починаючи від 1921 р. він завідував Лубенським архівом, в якому мабуть, автор зберігав і рукописи цих трьох праць. Документи Лубенського архіву не збереглися, більша частина його фондів загинула у вересні 1941 р., разом із ними загинули і рукописи праць М. Г. Астряба.

Про Райзерів автор у своїх листах писав так: "Райзеры исторически интересны тем, что их предок Викентий, взятый русскими в плен под Полтавой (27.06.1709) оказал большие услуги российскому артиллерийскому искусству и был основателем русской горной промышленности; его сын Викентий (генерал-лейтенант) участвовал в перевороте воцарения Екатерины ІІ и уничтожении Запорожской Сечи; внук Вилим (подполковник) сопутствовал Суворову в Швейцарии и здесь австрийцами отдан в плен французам; правнук Николай (генерал-майор) участвовал во взятии Варшавы, составлял планы военных смотров, проводившихся несколько раз царем под Киевом; праправнучка Екатерина Николаевна (по мужу Скаржинская) все свое материнское значительное наследство передала на благотворительные народные учреждения".

Катерина Миколаївна Райзер (Скаржинська) передала Лубенському земству 48 десятин своєї землі для організації сільськогосподарської школи, на базі якої пізніше було створено сільськогосподарський технікум. Нею також було створено археологічний музей в її маєтку с. Круглик, експонати якого згодом були передані до Полтави, на базі яких і було створено музей Полтавського губернського земства.

Текст рукопису праці М. Г. Астряба "Общественные заслуги Райзеров" публікується без змін.

Олексій Припутень (Одеса)

Общественные заслуги Райзеров

§ 1. Викентий Степанович Райзер. 27 июня, 1709 года великий император Петр I, которому была «жизнь недорога, лишь была бы жива Россия», одержал знаменитую Полтавскую Победу над Шведскою армиею. В числе пленных шведов оказался и Викентий-Мартин Степанович Райзер, даровитый артиллерист, знаток горного дела. К царю, оберегателю России, на службу потянулось много иностранцев. В русскую службу вступил и Райзер. В новой службе закипела работа этого неусыпного труженика. Царем он определен обер-аудитором при русской артиллерии полевой, устраивал иллюминации и фейерверки, по императорскому повелению. От Полтавы Райзер послан к Риге, откуда отправлен в Москву и отсюда (в 1710 г.) обратно к Риге. От Риги с заграничной комиссией графа Бруца ездил в Данциг и возвратился к русской армии, подвергшейся большой опасности на р. Пруте. После заключения перемирия с Турциею Райзер в числе царской свиты уехал в Москву и в этой же свите с государем Петром ездил в Карльсбад, и из Торгава с царевичем возвратился в Ригу. Отсюда опять с комиссией (в 1712 г.) был послан в Данциг; участвовал он в походе в Померанию и в Мекленбург, откуда (в 1713 г.) возвратился в Москву. Из Москвы Райзер послан к армии в Украину, откуда (в 1716 г.) опять возвратился в Москву, а отсюда он командирован в Денемарк, затем в Москву и в Украину к армии. Из Украины (в 1717 г.) Райзер послан в Москву и во Владимир отыскивать служащих между пленными шведами для нового устройства коллегий. Затем из Москвы (в 1718 г.) он послан в Петербург, где (1719.VII.10) в Берг-Коллегию императором Петром определен асессором для составления горного законоположения^*. Из Петербурга (в 1721 г.) Райзер отправлен в Москву, а отсюда (в 1722 г.), по высочайшему повелению, ездил в Германию и Богемию в комиссии для приглашения специалистов по горному делу [1]. Считаем не безынтересным привести здесь и весь текст подлинного паспорта, выданного Райзеру на эту поездку [2]: «Божиею милостию мы Петръ Первый императоръ и самодержецъ всеросiйский и протчая и протчая – объявляемъ чрез сие всѣмъ кому о томъ вѣдати надлежитъ. Понеже по указу нашему объявитель сего Бергъ Коллегiи ассесоръ Винцентъ Райзеръ имеетъ ѣхать для нашихъ дѣл во эвропские государства; того ради всѣх высоких областей дружебно просимъ и от каждого по состоянию чина и достоинства кто сим употребленъ быти имѣет приятно желаем, нашим же воинскимъ и гражданскимъ управителямъ всемилостивъйше повелѣваемъ дабы помянутого ассесора Винцента Райзера со обрѣтающимися при нем людми и богажемъ ево, где ему путь надлежати будетъ землею и моремъ, как в которое государство едущего, так и паки назад возвращающагося, не токмо свободно и без задержания вездѣ пропускать но и гдѣ ему побыть случится позволить, також де и всякое вспомогателное благоволенiе показывать соизволили, за что мы каждымъ взаимно в таких же случаях воздавать обѣщаемъ, и во свидѣтелство того данъ ему сей пашепортъ за нашею печатью в Москвѣ, 1722 года сентября, 18 дня; действителной тайной совѣтник барон Петръ Шафиров» (Внизу на сургуче через бумагу притиснута государственная большая печать).

^* Оно напечатано в Полном Собрании Законов Российской Империи № 3464 (1719 XII 10)

§ 2. Из Германии вызван Райзер (в 1723 г.) в Петербург в Коллегию и отсюда послан в Москву с комиссией для составления медалей по случаю коронования императрицы Екатерины I. Из Москвы он (в 1724 г.) возвратился для продолжения работы в Коллегии, где с 1725 года ему, как советнику (Bergrath-y), определено жалованье 1200 руб. в год. В 1727 году Райзер был послан в Олонецк приводить жителей к присяге императору Петру II. По возвращении в Петербург он вел дело в Берг-Конторе (до 1730 г.) и потом ездил осматривать горнозаводские работы в казенных заводах Петрозаводска и Олонецка. По возвращении в Петербург Райзер вскоре (в 1731 г.) поехал в Москву, а отсюда был послан в Сибирь ревизовать горные работы на заводах казенных и у частных лиц. Из Сибири он (в 1733 г.) возвратился в Петербург и работал в Комерц-Коллегии, но прервана его работа командировкою в Петрозаводск для обследования горного дела. Оттуда Райзер (в 1734 г.) возвратился в Комерц-Коллегию, а затем (с 1736 г.) продолжал работу в Берг-Коллегии, как генерал-директор. Императрицею Елизаветою Петровною Райзер (в 1741 г.) назначен вице-президентом Берг-Коллегии, а затем (в 1753 г.) он награжден и чином действительного статского советника.

Император Петр II иностранцам вице-президентам определил годичное жалованье в 2400 рублей, каковое жалованье в Германии получали президенты. Райзеру же по его должности вице-президента Берг-Коллегии (с 1741 г.) отпускалось годично всего 1200 рублей, определенных еще Петром I по должности советника Берг-Коллегии (в 1725 г.). Райзер (в 1742 году, в марте месяце) обратился к императрице с просьбою выдавать и ему по 2400 рублей годичного жалованья. Просьба для решения была передана в Правительствующий Сенат и здесь удостоилась положительного ответа только через одиннадцать лет (1753 XII 18). В докладе Сената было написано: «Берг-Коллегии вице-президенту Райзеру, которой в той должности находится с 1741 году, производитъ ея императорского величества жалование по вице-президентскому немецкого окладу по две тысячи и по четыреста рублев в год». И Райзеру стали выдавать такое жалованье, но не со дня службы, а лишь со дня объявления решения. Райзер (в апреле месяце 1754 года) подал челобитную на высочайшее имя с просьбою о выдаче ему полного вице-президентского жалованья (в 2400 р.) с 4 сентября 1741 года. Ответа он не дождался [3], а 3 апреля 1759 года скончался В. С. Райзер (родившийся в 1680 году в Гамбурге, отец его Стефан был президентом судебного трибунала и в 1729 умер в Ваймаре) [4].

§ 3. Для России В. С. Райзер своим многолетним даровитым и неусыпным трудом по разработке и усовершенствованию горного дела, добыл многомиллионные прибыли, но для покинутых им членов своей семьи не оставил даже достаточного пропитания, за исключением небольшого городского усадебного места [5]. После смерти Райзера осталась вдова жена Анна Георгиевна (урожденная фон Платен, родившаяся в 1695 Х 7 и состоявшая в супружестве с 1714 года), сын Викентий-Людвиг (родившийся в 1729 году) уже состоявший в военной службе в чине капитана (с 1757 I 1), и четыре дочери незамужние (Анна, Беата, Наталия и Ульриха [6]). При В. С. Райзере жили также его сестры Екатерина и Маргарита, упоминаемые в письме его брата Генриха-Гюнтера Райзера (от 1754 IX 30), который тоже отличался большой политической и стратегической способностью на службе у немецких князей, был даже врагами приговорен к смертной казни, которая ему заменена потом тюремным заключением, где он за каменною стеною, толщиною в 6 аршин, просидел 18 лет [7].

Дочери умершего вице-президента Берг-Коллегии В. С. Райзера подали челобитную на высочайшее имя (1763 II 11) с просьбою о выдаче им половинного окладу [8], о котором просил отец, или чтобы им назначена была пенсия. Пришлось повторить эту просьбу (в 1767 году) [9]. Императрица Екатерина II передала эту просьбу в Сенат для рассмотрения. Сенат нашел, что «сие уменьшительное жалованье («слишком» на «тринадцать тысяч рублей») произошло ему (В. С. Райзеру) по силе именного» «Елисаветы императрицы указа», но ходатайствовал перед императрицею: «не будет ли угодно во всемилостивейшем уважении вышепоказанной долголетней его, Райзера, службы, а особливо, что он, как по Берг-Коллегии известно поручаемые ему разные комиссии и дела всегда с отличным успехом и с казенною пользою исправлял, оставшихся после него дочерей (Наталию, Анну и Беату) для их бедности, единственно из высокомонаршего милосердия, чем-либо пожаловать». Императрица положила резолюцию: «выдать иму единожды из штат-конторы тысячу двести рублев. Екатерина» [10]. Дочери первого главного труженика по созданию горного дела, обогатившего Россию, вместо заслуженных их отцом 13000 руб. получили всего 1200 р., в виде милостыни. Приходилось сиротам существовать только на средства, уделяемые им братом Викентием от своего скромного жалованья по службе военной. В 1770 г. старшая сестра Анна скончалась [11]. При брате остались Беата и Наталия. В фамильных бумагах по-немецки (1771 II 14) написана черновая челобитная от Беаты и Наталии для подачи в кабинет ее величества с просьбою выдать им жалованье, недоплаченное их отцу [12]. Но мы не нашли следа, чтобы эта челобитная была подана. Уже после смерти брата Викентия в 1781 г., сестры вновь пишут челобитную на высочайшее имя с просьбою о выдаче жалованья, заслуженного их умершим братом за два года по его чину (генерал-поручика) так как брат без всяких средств оставил трое сирот: Екатерину 16 лет, Вилима (Вильгельма) 14 лет, Степана 4 лет. Челобитцы писали: «Отец наш служил 50 лет со всякою должною от него ревностию и по знаниям его, употребляемым был в важнейшие экспедиции, но как вся жизнь его упражнена была службою в. и. в. к пользе отечества, то не имел он ни времени ни способов на каковые-либо свои частные приобретения и умер в крайней бедности»; «бремя, угнетающее нас, облегчал родной брат, бывший в службе», «при котором мы, имея наше пребывание, получали от него все нужное для себя содержание, но и сей в сем году умре без всяких на пропитание нас и несчастной семьи стяжаний, оставя еще по себе и долгу более как на три тысячи рублей, для того что, быв он от в. и. в. пожалован генерал-поручиком и губернатором, но не имея еще определенного места, не получал два года своего жалования» [13]. Какое движение имела эта челобитная, нам не удалось узнать. Мы здесь не допускаем мстительного отказа императрицы Райзеровым за брата их, так как в фамильных бумагах по настоящее время сохранена собственноручная подпись: «Екатерина II» на патентах Викентия Викентиевича Райзера на чины подполковника (1766 XII 5), бригадира и генерал-майора (1771 XII 31) [14].

Викентий Викентиевич Райзер (р. 1729 г. † 1781 IV)

§ 4. По примеру отца В. В. Райзер посвятил себя военной службе, протекшей в постоянных военных походах и лишениях. Это помогло ему двигаться довольно быстро вперед по лестнице офицерских чинов: подпоручика (1751 IV 25) [15], поручика (1755 IV 25), капитана (1757 I 19) [16]. Перескочил он чин подполковника, так как император Петр III возвел его в свои флигель-адъютанты. Во время государственного переворота 28 июня 1762 г. император в Петергофе поручил В. В. Райзеру разведку и послал его в Горелый Кабачек. Вот что показал Райзер в судебном допросе об этом событии: «Сего числа (1762 V 28) по полудни в три часа послан он (Райзер) из Петергофа в Горелый Кабачек, с вербованными в Гольштинскую армию рекрутами, семью человек, с таким приказом, чтобы, их туда отведя, оставить там на заставе с тем, чтоб во-первых, разведать, не проезжал ли какой куриер, а потом тем рекрутам приказать, чтоб через место никого, как в Петербурх, так и из Петербурха не пропускать, если б кто приехал; но токмо он (Райзер), не доехав до того Кабачка, на пример, за версту, увидел марширующий Воронежский полк, то спросил, куда он марширует; напротив сего и его Райзера спросили, от кого он идет и куда; и он, Райзер, сказал, что послан из Петергофа от государя; и коль скоро он сие выговорил, то его офицеры того полку схватя, арестовали и, как его, так и показанных рекрут привезли под караулом в Петербурх»; «в бытность же его в Петергофе о том, что ея императорское величество соизволила принять родительский престол, как он, так и другие, тамо живущие, люди ведали; а через кого та эха произошла, он не знает; комисиев же никаких против е. и. в. и ея подданных поручено ни от кого не было, о чем он (Райзер) объявляет самую правду, подвергая себя за неистинное показание смертной казни» [17]. Но В. В. Райзер от новой монархини не только не навлек на себя смертной казни, а его правдивость, прямота и геройство вели его вперед к отличиям. Через год (1763 IV 17) он произведен в полковники [18], но только через три года после этого ему (1766 XII 5) выдан патент на чин подполковника [19], после чего он вскоре (1771 IX 25) произведен в бригадиры[20] и в чине генерал-поручика (полученного 1779 V 5) окончил свою жизнь [21].

В. В. Райзер женился довольно поздно (ок. 1758 г.) на немке дворянке Анне Ивановне фон Веш. Жена сберегла почти все немецкие письма своего мужа; сберегли семейную переписку и все последующие Райзеры, так что по этим письмам можно проследить за всей жизнью этой семьи, выдающейся своей моралью. Живущая еще ныне последняя представительница этой семьи, генеральша Екатерина Николаевна Скаржинская, всю эту переписку передала в Полтавский Губернский музей (в 1906 г.) и мы постараемся, по мере наших слабых сил, сделать краткий обзор житейских неудач и успехов людей, неусыпно трудившихся для блага ближних. Одною нежностию дышат письма, писанные В. В. Райзером к жене. В своем немецком письме (от 1762 VIII 9) из г. Дерпта (Юрьева) он пишет: «Милое дитя! Мне чрезвычайно приятно было узнать, что ты счастливо добыла здоровую квартиру; но я этим похвалиться не могу: сюда (в Дерпт) я прибыл здоровым, а теперь болею; чему виною скорее первая разлука с тобою, чем домашние обстоятельства. Я всегда нежно любил тебя, дитя, и чем более от тебя я удаляюсь, чувство нежности, видимо, сильнее увеличивается». «Во время порчи повозки меня нагнал лейтенант Костомаров, который стал моим товарищем очень милым». «Поцелуй наших двух чад (Анхен и Наташу).» Подобного содержания и два вторые письма (от 1762 Х 20 и ХII 11). Нежная жена неохотно расставалась с мужем, а делила с ним все походные невзгоды, если к этому только представлялась какая-либо возможность. Этим мы себе объясняем и длинный перерыв в письмах, которые начинаются только с 1768 года. Переписка супругов без перерыва продолжалась пять лет (1768 VIII 24; 1769 I 12, II 6, 15, VI 11, VII 23, IX 21, X 9, XI 17, XII 2; 1770 V 27, VIII 5, X 5; 1771 IV 6, V 21, VI 19, XII 19; 1772 I 29, VIII 19).

§ 5. Военные осложнения закинули В. В. Райзера в Малороссию. Из Полтавы он (1768 VIII 24) пишет первое письмо, жалуясь жене на одиночество, неудобство помещений, холодные ночи и свою болезненность, ждет, как бы поскорее отсюда уйти. Следующее письмо (1769 I 12) пишет он уже из Миргорода, выражая свою радость, что жена благополучно доехала до Лебедина; что по-прежнему их военное спокойствие еще не нарушено, но от соседей получаются известия о накоплении врагов у границ: «неизвестно только когда начнется танец». Третье письмо написано (1769 II 6) из Умани с сообщением радостной вести о предположении передвинуть полк в Решетиловку на пребывание. Но следующее письмо (1769 II 15) Райзер опять пишет из Миргорода, успокаивая жену, что «Решетиловку (близкую к врагу) уже унес ветер». Января 16-го де они выступили из Миргорода, а 18-го их полк прибыл в Елисаветград; здесь пробыли около 8 дней, только издали видели врага прошедшего мимо них из Польши на свою родину в Крым, а 2 февраля прибыли в Миргород, при сильном морозе, гуляли потом на свадьбе офицера Раделова де Форт, отморозившего себе руки и ноги. Затем Райзер пишет (1769 VI 11) письмо из лагеря, потом (1769 VII 23) из Елисаветграда, из Добрянки (1769 IX 21) , из Орловки (1769 Х 9), из Умани (1769 ХI 17, XII 2), из Ладыжина (1770 V 27), от Бендер (1770 VIII, X 5), из Кирсаковки (1771 IV 6), с Шушки за Ясами (1771 V 21), с Прута (1771 VI 19), из Римника (1771 XII 19), из Добличан (1772 I 29), от Солоники (1772 VIII 19). В последнем письме муж пишет жене: «Мое желание совершенно столь же велико, как и твое, чтобы тебя увидеть; вероятно судьба будет благоприятствовать осуществлению этого, так как с обоих сторон уполномоченные сошлись в Фокшанах, верстах в 100 отсюда, и начали переговоры о мире». Мир был заключен и супруги, вероятно, начали проводить жизнь вместе. В 1774 году семья Райзера была очень встревожена публикацией списка раненных, где пропечатано было и имя Райзера. Но рана оказалась легкою, и Райзер в 1775 году участвовал в разорении Запорожской Сечи. Из Запорожья к жене В. В. Райзер послал пять писем (1775 V 24, VI 20, VII 24, VII 30, IX 28). В первом из этих писем Райзер пишет жене, что податель письма адъютант Тимофеев, подробно сообщит об их движении вперед, и что через него посылает ей все свое сбережение (1400 руб.) для уплаты части долга и на другие домашние надобности. Во втором письме говорится об уничтожении Запорожской Сечи. Мы считаем не безынтересным поместить это письмо целиком в русском переводе: «Милая жонушка! Сообщить теперь могу тебе только то, что мы совершенно спокойно уничтожили Запорожскую Сечь. Великие насильники смиренно предоставили делать с собою, что хотят. Кошевой и главари только что отправлены в Москву. Нет в этом ничего веселого, но…оно придет: ведь из наших стран тысячи девушек предприймут туда странствование, когда узнают, что запорожцам позволено жениться, дабы с ними им вступить в супружество. Тогда сидеть здесь будет весело. Иные из нас станут брать пример с запорожцев. Чего только не делается из-за товарищества! Мне не следует ребячиться, хотя я уже несколько лет провожу время совершенным запорожцем. Обожду я твоего решения. Как долго пребывание наше будет здесь, не известно; но несомненно месяц или два. Вероятно, мой адъютант уже прибыл, потому что из Кременчуга в Полтаву ушел 30-го предыдущего месяца; к сожалению сам он не мог достать серебренных денег, а принужден был взять преимущественно ассигнации – все-таки мы потеряем менее, чем когда бы я принужден был превращать их в дукаты. Меня обрадовало сообщение солдата Орловского полка, что перед самой Тройцей (бывшей 1775 VI 1) видел тебя здоровою у сестры (твоей) Авдотии Ивановны (фон Веш), ибо все время я не получал никакого известия о тебе и о сестрах (моих Беате и Наталии [это его дочери, а сестры – Екатерина и Маргарита. См. § 3 – Т.Б.]). Будь же здорова, милая жонушка, приветствуй и поцелуй детей и сестер да будь уверена, что я с нежною преданностью, милая жонушка, твой верный и преданнейший В. ф. Райзер. Запорожская Сечь, 20 июня, 1775 года.»

В 3-м письме, писанном в Запорожье, Райзер утешает жену, что на Московском празднестве, по поводу заключения мира с Турцией, вероятно, не забудут и об них; а полк его уже отпраздновал заключение мира основательной пирушкою солдат и офицеров со стрельбою из пушек и ружей, сожжением фейерверка, а сам он болеет, у себя лично пирушки не устраивал; но если этот мир даст ему 1000 рублей, то он готов и у себя устроить пирушку. В 4-м письме жена извещается, что ее мужу московский курьер привез награду для дела невыгодную, а убыточную, так как за нее нужно платить, именно орден св. Анны с приложением письма от великого князя (Павла Петровича), но между документами мы не отыскали этого письма. В последнем письме сообщается, что из Запорожья скоро они будут передвинуты на Украину; но Райзер не знает, где будет полк его квартировать, в Ромнах ли, в Гадяче ли или в Лубнах. В конце письма приписка:

§ 6. «Сию минуту я узнал, что моя квартира будет в Лубнах; будь добра, пошли туда адъютанта». Так Райзеры попали в Лубны первый раз. Здесь они подружились с аптекарем Петром Христиановичем Гильдебрандтом, Кулябками, Милорадовичами, Шамшевым генералом и другими влиятельными местными лицами. В Лубнах непродолжителен был отдых В. В. Райзера с женою. Уже в следующем году его полк должен был выступить в новый поход в Крым. Из Елисаветграда Райзер (1776 VII 24) пишет жене, что в воскресенье (1776 VII 17) он приехал в Кременчуг здоровым, во вторник выехал и вчера (1776 VII 23) прибыл в Елисаветград, по очень труской дороге, так как в тех местах два месяца не было дождя. Жене он советует в (Ново-) Миргород к нему направлять письма, ибо он не знает, как долго пробудет в Елисаветграде. Посылая привет сестрам, он просит передать привет и аптекарю лубенскому П. Х. Гильдебрандту. Следующее письмо (1776 IX 17) Райзер посылает уже из Ново-Миргорода, предупреждая, что нет надежды к скорому возвращению, только третьего дня он получил приказ о перемещении его в корпус генерал-лейтенанта кн. Прозоровского; но ему придется здесь остаться еще продолжительное время, так как ему поручено следствие над полковником кн. Баратовым, а оно еще не начиналось, что даст ему возможность провести зиму вместе, а не в Крымских степях; просит он жену писать письма подлиннее и выражает радость, что сын Вилим стал писать гораздо лучше. Следующее письмо Райзер пишет (1777 VI 15) уже от Крымского города Козлова с сообщением, что живет в крестьянской избенке, все кругом тихо, ждут благоприятных известий из Петербурга и из Константинополя, чтобы отправляться обратно домой. Вскоре (1777 VII 21) отсюда в Лубны Райзер пишет письмо, спрашивая жену, отдан ли сын Вилюша в Полтаву в учение, ибо его озабочивает больше всего это. И через два месяца отсюда в Лубны посылается письмо, в котором муж благодарит жену за более длинное письмо ее, оправдывает де кн. Баратова, а обвиняет кн. Любомирского, уже уволенного. В конце зимы (1778 III 13) Райзер из Перекопа пишет письмо, жалуясь на очень тягостно проведенную зиму, когда ему четыре месяца не приходилось раздеваться от постоянных военных тревог; при этом он сообщает, что жене посылает боченок винограду при медицинском транспорте, отправляемом тамошним провизором Бидерманом в Лубны, скорбит от неизвестности, когда удастся ему покинуть Крым; пишет он жене через адъютанта, просящегося в отпуск, как только получит жалованье. Затем (1778 III 27) опять из Козлова через адъютанта Тимофеева посылает Райзер письмо, в котором он выражает скорбь, что от осени из Лубен не получил известия, а туда он послал триста рублей через полтавского пастора Вебера и теперь через адъютанта посылает 500 рублей; очень бы ему хотелось узнать, что делают дети, что делает Степаша (меньшой сын). В письме из Копылля (1778 V 29) В. В. Райзер выражает свою тревогу, что в Лубны (до 1778 V 29) не прибыл адъютант, с которым он послал 500 рублей, что теперь он (Райзер) находится в Копылле, или Благовещенске – крепости на большой реке Кубани; «ты спросишь (пишет Райзер жене) какое святое чудо занесло меня сюда? Когда мы окончили Крымскую войну, то все господа генерал-адъютанты разбежались, а остался только генерал-лейтенант Суворов и я; он был определен главнокомандующим на место князя Прозоровского, а я принужден был занять его место на Кубани; вот и сижу я в этой стране прекрасной, но пустынной, окруженной диким и вероломным народом, не имеющим никаких строений, очень необразованным, обреченным пользоваться только своими кибитками». Из этих слов трудно заключить, чтобы «Суворов отправил его (Райзера) с его бригадою на восток, на Кавказскую границу и, оставшись недовольным медленностью ф. Райзера или неудачным исполнением возложенного на него поручения, объявил ему выговор», как пишет Райзеров правнук А. Д. Бутовский по семейному преданию [22]. Ведь самому Суворову приходилось передавать свою команду В. В. Райзеру. Райзер не врага, а друга приобрел в великом полководце за свою службу. Об этом красноречиво свидетельствует собственноручное письмо Суворова к Райзеру, сохранившееся в фамильных бумагах Райзеров [23]: «Милостивый государь мой Викентий Викентьевичъ! Получа вашего превосходительства увѣдомленiе о прибытiи вашем в Еникаль, въ разсужденiи скораго отъ сюда войскъ выхода, желалъ бы, когда здоровье вамъ позволитъ, проводить время въ месте съ вашим превосходительством до точного оных выступленiя. На что вашего изволенiя ожидая пребываю съ истиннымъ почтенiем милостивый государь мой! Вашего превосходительства покорный слуга Александръ Суворовъ. От 17 майя 1779 году. Лагерь при реки Малого Карасу». Райзер получил чин генерала поручика 5 мая, а Суворов к нему пишет 17 мая уже под этим титулом, когда покинута была Кубань.

Райзер в своем письме советует жене будущие письма пересылать через генерала Гуриева, главного командира крепости «Дмитрий Ростовский», отстоящей всего 330 верст от Копылля. Из Копылля Райзер послал последнее письмо (1778 VI 21) через хирурга Тамбовского полка и через этого же хирурга советует прислать ответ, прося лубенского аптекаря П. Х. Гильдебрандта не задерживать хирурга в Лубнах [24].

§ 7. После производства В. В. Райзера (1779 V 5) в генерал-поручики и губернаторы ему не только не увеличилось жалованье, а совсем прекратилось. Райзер подает челобитную на высочайшее имя с просьбою о производстве ему жалованья по этому чину, так как кроме жалованья, получаемого по службе, он «не имеет никакого имения»[25], а должен содержать семью, почему впал в долги. Между фамильными документами до сих пор хранится долговое обязательство, выданное в 1780 году В. В. Райзером аптекарю П. Х. Гильдебрандту в займе 1322 руб. Но Райзеру в просьбе отказано (1780 Х 28) [26], так как высочайше (1780 IX 11) повелено «до помещения его в губернаторы» выдавать ему только половинное жалование по генерал-майорскому чину, что годично составляло 103 руб. 39 коп., а за производство в чин от Райзера в казну требовалось 229 руб. 42,5 копейки [27]. У старого вояки от постоянных походов и изнурений расстроилось совершенно здоровье. Не дождался он получения губернаторского места. В апреле 1781 года он скончался. Как сильно иногда в передаче истины грешат историки, преимущественно иноземные, ясно показывает историк Вейдемейер, повествующий, что императрица Екатерина II в 1782 году к открытию памятника императору Петру I потребовала прислать офицеров, сподвижников этого государя, но из таких офицеров оказался будто бы один В. В. Райзер [28], когда этот Райзер родился только в 1729 году, а умер в 1781 году.

Вилим-Вильгельм Ульрих Викентиевич Райзер.

§ 8. Для усовершенствования домашнего воспитания генерал поместил своего сына Вилима (Вильгельма) Райзера в пансион полтавского пастора Вебера, которого просил в письме обратить особое внимание на родной язык и на письмо [29]. Нужно заметить, что Райзеры отличались красивым почерком письма, особливо немецкого. Отец советует Веберу заняться с Вилимом и по арифметике, потому что ему придется поступить в военную службу. Эту службу Вилим начал очень рано. Пятнадцати лет (1782 III 12) он был определен в Староскольский полк унтер-офицером, через три месяца (с 1782 VI 10) он адъютант, а 19-ти лет (1786 I 1) он поручик, затем капитан (1794 V 28), майор (1800 XII 12) и в 35 лет (1802 I 5) вышел в отставку подполковником [30].

Служил первоначально Вилим Винкентьевич Райзер во 2-й армии, оперировавшей в Крыму. Находился он вместе с шурином князем Димитрием Алексеевичем Цициановым женатым на его сестре Екатерине Викентьевне. Вилимов друг Штриккер, просвещавший тогдашнюю лубенскую аристократию в немецкой премудрости, часто туда посылал свои дружественные игривые письма к Райзеру и постоянно добавлял и отдельные приветствия князю и княгине. Сохранились некоторые из этих писем немецких [31] за годы 1786-1792. В опровержение Вилимова упрека в лени к писанию Штриккер пишет: «Я исправлю свою ошибку, вы от меня получите столько писем, что Вам надоест их читать; ведь мало писать я не могу, а начну я писать, то со мною бывает то, что со старими женщинами, никогда не оканчивающими своей болтовни, не заключающей в себе ничего серьезного». «Вы только ежедневно молитесь: не «хлеб насущный даждь нам десь», а даждь нам красивих девиц. Мне приятно, что вы здоровы». «Дал бы Бог вам только здоровье, – счастливым делают человека только здоровье и удовлетворенность настоящим. Прошу засвидетельствовать мое почтение вашему шурину (Цицианову), к котрому я питаю великое уважение, от души ему желаю быстрого восстановления здоров’я. Я бы ему сам написал, но боюсь, чтобы не принял этого в обиду». Кланяется он и княгине Екатерине Викентьевне, сестре Вилима Райзера. Письмо это действительно очень длинно и расплывчато, на 8 страницах большего почтового формата бумаги. В конце письма прибавлены приписки почти от всех Вилимовых Лубенських друзей: от двух Трохимовских, трех Чарнышей, двух Гильдебрандтов, Волкова, Оливи и от брата Стефана Викентьевича Райзера. Во 2-м письме (1787 II 12) Штриккер выражает скорбь по случаю бывшей болезни у Вилима; но радуется, что их приятель лубенец, старший Гильдебрандт, сын лубенского аптекаря, Потемкиным взят во флигель-адъютанты в чине генерал-майора. В следующем письме (от 1787 VI 6) Штриккер пишет Вилиму: «Я радуюсь, когда вам хорошо; печаль меня охватывает, когда вам не здоровится, когда вам плохо, когда судьба преследует вас», «а я тот же учитель, воспитатель, здоров постоянно, ем неплохо, не забываю пить, сплю беззаботно, беззаботно и просыпаюсь, всегда я доволен Господом Богом, своими ближайшими, сам собою, не боюсь никого, - я счастлив, на сколько человек может быть счастливым на земле». Штриккер благодарит Вилима за описание Крыма, но замечает, что он себе не представляет настоящей красоты без лесов. В конце того года Штриккер пишет, что Вилимом требуются новости от лубенца, тогда как лубенец больше имеет прав ожидать новостей от Вилима, находящегося «в стране, где происходит театр действий, награждающих одних людей честью, а других позором, у вас и тех и других подвигов много, то друзьям желательно бы об них ведать.» Дальше Штриккер иронизирует над лубенскими дамами света и их поклонниками, а Вилимову шурину кн. последний раз свидетельствует свое почтение. Год 1788-й Штриккер провел почти весь в поездках; сначала он поехал в Оловиополь к лубенцу генералу Степану Петровичу Максимовичу, а потом на родину к Балтийскому морю в г. Рераль. В этом году вражеская пуля под Очаковым сразила генерала Максимовича, который по словам Штриккера (в письме от 1789 I 26) пал, как герой, с честью показав, на что способны сыны России!» Вилимова сестра кн. Екатерина овдовела и возвратилась в Лубны [32]. Она недолго оставалась вдовою, – в лубенской Троицкой церкви (1790 I 28) она обвенчалась с князем Димитрием Михайловичем Козловским [33], с которым прожила всего два года, в 1792 году кн. Козловский погиб на поле брани, «сраженный роковой пулей, когда он хотел отнять батарею у неприятеля» [34]. Служил Козловский в Белоруссии, не расставаясь с женою. Сестра туда перетянула и своего любимого брата Вилима [35].

§ 9. Когда в 1799 году были посланы русские войска на помощь Австрийскому императору против французов, а фельдмаршал Суворов блистал своими победами в Италии, то часть русской армии, занимавшей Швейцарию под предводительством генерала Римского-Корсакова, была коварно покинута австрийцами [36]. Под Цюрихом армия была разбита французами (1799 IX 14). Вилим 15 сентября попал в плен. Между бумагами Вилимовыми сохранился подробный перечень городов и селений с указанием остановок по пути, по которому французы вели пленных [37]. Уже на 2-й день Вилим был в швейцарском городе Бадене, а сентября 20-го пленных привели в первую французскую крепость Мио-Нионг; в Нанси продержали их более месяца (IX 28-XI 7); ноября 10-го Вилим попал в крепость Верден, где пробыл три дня; в Реймсе пленных продержали два дня (XI 16-17), в Камбре 17 дней (XI 22- XII 8); во французской крепости Авене пленные провели более года (1799 XII 9-1801 III 23). Французы держали пленных не очень прижимисто. Вилим даже приобрел друзей во французском плену. От друга Несса сохранились 4 немецких письма [38]: три из Парижа (от 1800 VIII IX 23, 1801 I 28) и одно из Нанси (от 1801 III 3). Все письма к Райзеру адресованы в Лиль. В 1-м письме Несс выражает свою скорбь, «что при отъезде из Лейпцига ему не посчастливилось к сердцу прижать своего друга и пожелать ему здоровья», в Париже «с большими деньгами можно жить весело», «туда собрались все таланты и все развлечения». Во 2-м письме друг выражает свою радость от получения Вилимова письма, писанного 10-го сентября, где Вилим подчеркивает «свое спокойствие и удовлетворенность», «радует он друга и своим желанием посетить Париж», «где поговаривают о начатии вновь натянутых отношений государств». Несс начинает и 3-е письмо выражением радости, которую ему доставило второе письмо Райзера; разлука стала для него еще чувствительнее, когда он услышал, что близок отъезд Райзера в свое отечество: «пусть судьба между нами помещает горы и моря, а истинная дружба не даст себя отмежевать; в какую часть света они бы ни попали, то для них будет величайшим удовольствием воспоминание о их дружбе», «жизненные неудачи во все дни живота Нессу не должны затемнять любви к Райзеру». В последнем письме Несс льстит себя надеждою, что письмо застанет Райзера еще в Лиле, так как мир состоялся и генерал Спренгпортен ведший переговоры о мире [39] уезжает, по приезде Колычева. Несс был свидетелем самой дружественной встречи Российского посольства: «На встречу вышли солдаты, конница, музыка и половина городских жителей; город Нанциг был иллюминован; торжественный день закончился балом; на знаменах французских и русских были надписи: «que pour le bonheur de Europe, its nese separent jamais» (что для счастья Европы они никогда не разлучатся). Дальше Несс пишет: «Ощущения наши различны: вы приближаетесь к своему отечеству, а у меня отрывают вас, быть может, навсегда: мое сердце, добрейший Райзер, останется без настоящего удаления; а если когда-либо вспомните обо мне, о нашей дружбе, то напишите мне несколько слов, они мне будут священны на каком краю света я бы ни находился!»

§ 10. Вилим Райзер во Франции приобрел себе теплых друзей, но его знобило безденежье. 1 августа 1800 года он писал к брату Стефану (по-французски) [40], что пишет уже четвертое письмо, а ни на одно не получает ответа, когда его товарищи получают ответы через два месяца: его «положение несчастное», так как «получаемого жалованья по чину едва хватает на пропитание и на поддержание себя.» Вилим просит выслать ему деньги через гамбургского купца Броховского. Ноября 1 того же 1800 года Вилим пишет (по-русски) письмо в Петербург к купцу Фишеру с просьбою учесть его вексель в 100 луидоров, а 1000 рублей ассигнаций. Но в Петербурге не оказалось купца Фишера, и вексель попал с письмом к купцу Якову Моллво. Векселедатель в своей платежной благонадежности ссылается на свидетельство лубенца генерала Александра Шамшева, жившего тогда в Петербурге. Моллво переслал письмо (1800 XII 31) в Лубны к Вилимовой матери [41]. Мать пишет Вилиму [42], что она получила все его письма, и жалобы его раздирают сердце у нее, «она не пожалела бы жизни своей, чтобы ему помочь; ею сделано все: она послала деньги Шамшеву (1801 II 24); купец получил деньги и обязательство у нее», в полку он застанет 500 рублей у капитана Лашкарева; пусть старается об отпуске и приезжает домой осушить ее глаза, достаточно наплакавшиеся об Вилиме: дал бы Бог дождаться ей того счастливого времени; в ту осень она собирается (из Лубен) переехать в Пятигорцы. Стараясь добыть деньги для сына, мать продала высочайше пожалованную ей деревню Нетратовку (1800 Х 5) [43] майору Ивану Матвеевичу Шумову за 11730 руб. Вилим (1801 III 23) покинул крепость Авен из г. Колонна переехал французскую границу (13 апреля), проехал города: Эрфурт (IV 28) , Варшаву (VI 13), Ковно (VIII 18), Минск (IX 6), Рогачов (IX 21), Почеп (Х 8), Брянск (Х 11), Карачев (Х 14) и 18 октября 1801 года был в Болхове (уездном городе Орловской губернии) [44], где он сблизился с помещичьей семьею Апухтиных, отличавшихся своею образованностью и даровитостью, живших недалеко от города в д. Ворошилове. Ему по сердцу пришлась девица Глафира Александровна Апухтина. Глафире Вилим предложил свою руку и сердце, и девица охотно приняла предложение. Мать писала своему сыну Вилиму (1801 XII 27) по-немецки [45]: «Получила я твое письмо 19 числа этого месяца; очень я обрадовалась, что ты здоров; писать тебе много я не могу из-за глаз; только да услышит меня Господь Бог и благословит твое намерение, да пошлет тебе счастье, а я благословляю; при этом я предаю себя воле Божией, Господь поможет тебе, уже пора; воображаю, как мне мила будет твоя жена, как она будет оберегать меня в мои старческие дни! Теперь я молюсь Богу, чтобы Он поскорее привел тебя домой здоровым. О, мой милый сынок, какая великая радость будет для меня!» Согласно просьбе, мать посылает 250 р. на шубу Вилиму.

§ 11. У матери к тому времени материальные средства значительно окрепли. Ее младшему сыну, Стефану Викентьевичу Райзеру рядовому (унтер-офицеру) Преображенского полка пришлось быть во внутреннем карауле в Зимнем Дворце. Как юноша рослый, видный и очень красивый собою, он занимал пост у собственных покоев императора (Павла I). Был он уже одет и хорошо вымуштрован по-гатчински. Проходя мимо, государь обратил внимание на эту стройную, изящную фигуру. – Откуда такой молодец, кто такой? спросил он мимоходом. – Райзер, в. в. – император остановился. – Какой Райзер? Как тебе приходится бывший флигель-адъютант моего отца? - Я его сын, в. в. - Император очень заинтересовался и стал расспрашивать, где живет мать, как велика семья, где находятся ее члены, каких лет остались они после смерти отца, какое получили воспитание. Потом, потрепав молодого человека по плечу, сказал ему: «Напиши Анне Ивановне, что я хорошо помню верную службу вашего отца и считаю себя в долгу у семьи». Так эту первую встречу с императором описывает Стефанов внук Алексей Дмитриевич Бутовский [46]. Об этом событии сохранились и немецкие письма Стефана В. Райзера. Мы их приводим в русском переводе. Императрица Екатерина II скончалась 6 ноября 1796 года, а того же месяца 24 числа Стефан пишет к матери [47]: «Дражайшая матушка! Никогда я не мечтал здесь присутствовать при такой великой и важной перемене. Но это все вам уже известно, думаю я, и я не могу вам сказать ничего больше, как только то, что мы имеем императора, которому равных мало по доброте: не проходит дня ни часа, не сияющих его благодеянием. Принадлежу и я к числу облагодетельствованных. Я был столь счастлив, что нашел случай объяснить ему нашу бедность. Он обещал нам помочь. Как же мне не прославлять столь несравненного человеколюбивого монарха! С нетерпением ожидаю я решения нашей судьбы. (Тогда) я считал бы себя самым счастливым сыном. Какое же счастье может быть выше, как облегчать свою мать! С этой мыслью остаюсь вечно послушный сын ст. Райзер С-т Петербург». К брату Вилиму Стефан пишет [48]: «Петербург, 23 января 1797 (года) Добрейший брат! Я имел счастье доложить царю обо всем, что давала мне возможность. Как только я назвал свое имя, тотчас он вспомнил моего отца и ко мне проявил свое расположение. Я воспользовался этим случаем, попросил о милостыне и получил утешительный ответ. Царь велел Трощинскому написать письмо к маме. Что заключает в себе письмо, я не знаю; а с невыразимым нетерпением ожидаю ответа от мамы. Я должен еще вам сказать, что я состою в гвардии; если и у вас есть охота служить в гвардии, то ищите удобного случая и пишите ко мне. Будьте здоровы, любящий вас, добрейший брат, я скоро напишу опять вам и остаюсь неизменно любящий вас брат Райзер». Трощинский пишет к генеральше: «Милостивая государыня моя, Анна Ивановна! Его императорское величество в. г. и. ознаменовавши начало царствования своего многими щедротами, удостоил милосердного воспоминания заслуг покойного супруга вашего, в воздаяние которых намерение имеет пожаловать вам деревню; в изъявление же сугубого к вам монаршего благоволения предоставляет вам выбор оной в Малой России ли из свободных казенных селений или же в Великороссийских губерниях, высочайше повелев мне предварительно о том снестись с вашим превосходительством и спросить вас, в каком месте, с лучшею для вас выгодою, желали бы вы получить деревню. Исполняя столь приятное для меня поручение, я буду ожидать от в. п. на сие отзыва, имея честь в протчем быть с совершеннейшим почтением в. п. покорнейший слуга Димитрий Трощинский. P. S. прилагаю при сем письмо от сына вашего В С. П.-бурге, декабря 10-го, 1796 года» [49]. Генеральша Райзерова пожелала получить имение в Малороссии. И 2 мая 1797 года император подписал именной указ Сенату [50] о пожаловании вдове генерал-лейтенанта Райзеровой за службу умершего мужа ее во вечное и потомственное владение из состоящих в казенном владении деревень Малороссийской губернии в Лубенском уезде села Поставмук и деревни Пятигорец, кои пред сим пожалованы были статскому советнику Долинскому и потом паки в казну поступили, да в Остерском уезде села Селище и деревни Нетратовки, в коих, по ведомости, показано 532 души мужеска пола с принадлежащими к ним землями и угодиями»; а по справке оказалось крестьян ревизских душ (по ревизии 1795 года) в Пятигорцах 13, в Поставмуках 277, в Селище 181, в Нетратовке 121. Об этом указ из Малороссийской (Киевской) палаты в Лубенском нижнем земском суде получен 1 июля 1797 года, а из этого суда на владение выдана А. И. Райзеровой выпись только 24 апреля 1801 года. Улучшение материальное дало Райзеровой возможность увеличивать детское благосостояние разными приобретениями недвижимостей; за годы с 1798 по 1801 сохранилось десять крепостных актов на покупку земли Райзеровою [51], а 28 апреля 1798 г. она купила жилой двор с садом в г. Лубнах при Троицкой церкви (где ныне военное управление) у протопопа Стефана Самойловича, купившего этот двор у жены умершего стат. сов. Домны Рославской в смежности с двух сторон между проезжими дорогами, а с 3-й по смежности пустых плецов Кулябчиного (потом Милорадовичева и Ильяшенковой) и Кондратковского, в оплете [52].

§ 12. С улучшением благосостояния сыновья Райзеровой поспешили покинуть лишения и опасности военной службы. Стефан, вскоре ставший прапорщиком (1796 XII 17) и подпоручиком (1798 II 2), вышел в отставку поручиком 8 сентября 1798 года. Вилим получил чин майора 12 декабря 1800 года, а 5 января 1802 года вышел в отставку подполковником [53]. Оба Райзера усердно занялись сельским хозяйством. Стефан преимущественно в Пятигорцах, а Вилим в Поставмуках, и оба они обзавелись семьею, Стефан женился на дочери поручика Василия Павловича Горленка Анне, а Вилим – на дочери орловского помещика – Глафире Александровне Апухтиной, родственнице поэта Апухтина. Более обстоятельные сведения мы можем иметь лишь о последующей жизни Вилима, благодаря письмам, сохраненным его внучкою Е. Н. Скаржинскою, передавшей всю фамильную переписку в Полтавский губернский музей (в 1906 г.). Переписку с своей женою Вилим вел преимущественно на французском языке. Усиленный обмен письмами Вилим с женою начинает вести с 1804 года, когда Глафира уехала к своей матери Анастасии Феодоровне [54] Апухтиной. Проводивши жену в дальний путь, Вилим пишет (по-французски) к ней (1804 VIII 27) [55]: «Мой милый и любезный друг! Сегодня я возвратился домой; но дом весь пустой и печален, как и я сам, тоска овладевает мною; день проходит еще сносно, но вечер невыносимый; тружусь, сколько могу; но боюсь, что не заслужу твоего одобрения; работают все, и я суечусь; постоянно прошу Бога, чтобы ты счастливо и поскорее добралась до Ворошилова; с нетерпением, моя дорогая, я от тебя жду известия». Жена и без просьбы торопилась давать весть о себе. С первого постоялого двора от Глухова (1804 VIII 28) она писала (по-французски) [56]: «Здравствуй, дорогой друг! Мы благополучно доехали до постоялого двора, в 30 верстах от Глухова; ни в одном городе мы не могли найти лошадей, но здесь мы отыскали 3 лошади по 25 рублей, и их я тебе посылаю; всю стоимость сообщит тебе кучер; а мне очень бы хотелось теперь знать, как ты возвратился, пиши мне поскорее!» Во втором письме (1804 IX 3) [57] Глафира пишет Вилиму: «Мой дорогой друг! Я спешу сообщить тебе, что мы счастливо приехали в Ворошилово; благодаря Бога я совершенно здорова; все обрадовались, когда меня увидели, так как они уже потеряли надежду. Мой дядя Николай Феодорович (отец поэта Алексея Апухтина) также к нам приехал. Мы приехали 2-го сентября; я пишу тебе 3-го сентября, а завтра непременно сдам на почту; без притворства, мой милый друг, пишу тебе, что я совершенно здорова. Сегодня послали пригласить акушерку; все советуют при себе иметь ее, потому что она постоянно занята, никогда не живет в городе (Болхове), и теперь она переходит от одной дамы. Пишу только это тебе теперь. И самому тебе ясно, что я писать много не могу, приехавши лишь вчера. Ты напиши мне подробно, что делаешь, как идут твои дела. Как верная и нежная жена, я прошу тебя: пиши мне каждую неделю, ибо, несомненно, это облегчит меня, хоть отчасти, в моей длинной разлуке с тобою». Такой взаимностью и любовию дышат все частые письма этой супружеской пары. Не забывают Вилима и друзья. Московский приятель Павел Афанасьевич Левицкий сообщает, что комиссия Московского Комиссариатского Депо при указе (от 1804 IX 30) в полк прислала список лиц, удостоенных награждения по службе во флоте в Турецкую войну, в списке помещен и Вилим Райзер, которому по поручичьему тогдашнему окладу причитается награды за сражения (1790 VII 8, VIII 28, 29; 1791 VII 21) рублей 495 и за призы тех годов 36 р. 32 коп., а всего 531 р. 32 коп. Эти деньги были высланы Вилиму через Лубенское поветовое казначейство [58].

§ 13. Домашняя жизнь Вилима была омрачена болезнью матери, с которою в Пятигорцах случился легкий апоплексический удар, лишивший ее языка и владения правою рукою и ногою. Вилим тотчас из Поставмук поехал в Лубны (1804 XI 13) [59] посоветоваться с приятелем матушкиным врачом Феодором Прокофьевичем Голованевым, утешавшим Вилима, что эта болезнь старушки еще пройдет. Возвращаясь от матери (18 декабря) [60] Вилим в Лубнах заехал к своей приятельнице полковнице Ольге Алексеевне Кулябкиной. Здесь он получил письмо от Глафиры о ее разрешении от бремени дочкою Екатериною (родившеюся 26 ноября 1804 г.) [61]. Болезнь матери заставляла Вилима постоянно совершать поездки из Поставмук в Пятигорцы и обратно через Лубны. К месяцу январю 1805 г. мать начала говорить и владеть немного пораженною рукою и ногою. Но в мае месяце повторился удар [62], вскоре прекративший жизнь старушки. Домашние хлопоты задержали поездку Вилима в Ворошилово за женою до конца июня. Теща не захотела расстаться с внучкою больною Катей, постоянно страдавшей от золотушных сыпей. Только с женою Глафирою возвратился Вилим в Поставмуки. Здесь супруги вдвоем принялись за хозяйственную работу. Их состояние улучшалось. За следующий 1806 год они совершили 7 земельных покупок. В Поставмуках у них родилась дочь Анастасия (р. 1806 IV 1)^*.

^* Метрика с. Поставмуки за 1806 г. № 7

Завистливая судьба у счастливых супругов отняла деревенское утешение. Европейская тогдашняя разруха задела и Россию. Опасаясь нападения французов и их союзников, Россия готовилась к отпору и по высочайшему указу от 30 ноября 1806 года в России начали составлять временное ополчение или милицию. Полтавское дворянство для составления своей милиции продолжало свое совещание с 25 декабря 1806 г. по 1 января 1807 г. Оно свою милицию из 26000 человек разделило на 7 бригад; командиром одной из них был избран В. В. Райзер [63]. Вилим опять отвез свою беременную жену с девочкою Анастасиею к своей теще в Ворошилово. Отправляясь в поход, Вилим (1807 V 21) [64] завещал свое имущество в безотчетное владение жене Глафире, а по наступлении совершеннолетия детей в равных долях Екатерине и Анастасии и тому, что родится, сын или дочь.

§ 14. С своею бригадою Вилим был отправлен к Молдавской границе. Его начальник Емануил Осипович дюк де Ришелье в Одессе (1807 Х 30) предписывает ему произвести следствие по жалобе 1-го Малороссийского волонтерского полка сотника Буткова об оскорблении его Шульцем, поручиком эскадрона запасного полка [65]. Иван Иванович Мартос в Яссах к Вилиму пишет благодарственное письмо (1808 IV 21) за посредничество в достижении им уже чина поручика [66]. Вилимовым покровительством дорожили лубенский аптекарь Петр Адамович и его сын Петр Петрович Хильдебрандты (Гильдебранты). Они (1808 V 5) письменно просят Вилима о содействии Ивану Петровичу Хильдебрандту, находящемуся возле Хотина, получить отпуск в Лубны [67]. Между Францией и Россией произошло примирение и мир еще 27 июня 1807 г. был ратификован [68], а милиция распущена 27 сентября 1807 г. Вилим в короткое время заслужил расположение к себе у всех своих начальников. Фельдмаршал Александр Александрович Прозоровский, командовавший Молдавскою армией, исходатайствовал ему награждение орденом св. Владимира 4-й степени [69] и прислал ему золотую медаль для ношения в петлице на ленте св. Владимира в ознаменование служения и подвигов на пользу отечества [70], а Е. О. дюк де Ришелье (1807 Х 30) послал к министру внутренних дел ходатайство о награждении Вилима землею в Ольвиопольском уезде Херсонской губернии [71]. На это ходатайство князь Алексей Борисович Куракин ответил Вилиму (1808 VIII 15) письмом, что по высочайшему повелению приостановлен временно отвод земель в Новороссийском крае, но что его просьба не останется без рассмотрения» [72]; а граф Виктор Павлович Кочубей (1820 XI 11) ответил Вилиму, что «за состоявшимся высочайшим повелением о приостановлении раздачи земель в Новороссийском крае частным лицам, он не может приступить ни к какому ходатайству» [73].

§ 15. Домашнее счастье не порадовало Вилима. За все время Молдавского похода в фамильных бумагах Райзеров мы не нашли ни одного письма от жены Глафиры к своему мужу. 27 октября 1807 года брат Глафиры Николай к Вилиму пишет: «Спешу поздравить вас с сыном Николаем; сегодня в девятом часу утра, Бог дал, Глафира родила благополучно, и теперь (она) слаба так, как она и всегда при таком случае бывает; но, без сомнения, вы можете быть уверены, что она успокоена здесь будет так, как бы и при вас» [74]. А следующее письмо (1807 XI 27) из Болхова пишет теща Анастасия Федоровна Апухтина к лубенскому Вилимову другу Петру Петровичу Хильдебрандту: «Решилася уведомить вас; а вы знаете милицейских, которые близки с Вилимом Викентиевичем, и кто ему короче знаком; и вы к тому напишите, кто б мог ему осторожно сказать о нашем общем несчастье; я лишилась любимого друга моего Глафиры Александровны: 16 числа сего месяца она и оставила мне, вместо себя, трех сирот и мальчик, слава Богу, здоров; я теперь с моими детьми и с маленькими (сиротами) живу в Болхове у городничего Павла Петровича Волжинского, на имя которого вы можете ко мне писать» [75]. Вилим оставил малюток на попечении их бабушки Анастасии Феодоровны и тетки Елисаветы Александровны. Эти две женщины старались всецело заменить мать сиротам. Сын Анастасии Федоровны Николай Александрович Апухтин извинившись за опоздание с письмом вопреки обещанию, данному Вилиму, отъезжавшему (в милицию) [76] пишет (1808 III 21): «Матушка очень часто головою больна и теперь не пишет к вам от головной боли. Детки ваши все здоровы; часто спрашивают: куда батюшка уехал? И (мы) принуждены все это рассказывать. Скажешь, что (поехал) в милицию, то (спрашивают): «Какая милиция?» [77]. Затем (1808 VII 30) пишет сама старушка: «Письмо Ваше получила (я) сего месяца 29 дня. Очень рада, батюшка Вилим Викентиевич, узнавши о здоровье вашем, так давно не имея никакого сведения об вас. Детки все, слава Богу, здоровы; Николинька прекрасный ребенок; оспы еще не прививали: мешают зубы, у него теперь 4 зуба, и еще режутся» [78]. По причине нездоровья матери, пишет (1810 Х 11) дочь Елисавета Апухтина: «Так давно, почтенный братец В. В., как ничего о вас не знаем; что крайне меня огорчает; я и думать не хочу, чтобы вы нас забыли, тем более, что дети ваши тут же; здоровы ли вы? Или вы так обременены суетами, что не изберете времени написать к нам хоть строчку? Я в последнем письме просила вас известить меня, когда располагаете пожаловать к нам. Дети за конфеты благодарят вас и целуют ваши руки. Обе девочки (Катя и Настя) неотступно пристают (чтобы) просить вас сделать им куклы, чтобы можно им самим раздевать и одевать. Я сама старалась выполнить столь сильное желание их, но никак не умела» [79]. Следующее письмо пишет (1810 XI 8) уже сама бабушка: «Так долго вы не писали, что крайне меня огорчало: я думала, (что вы) не здоровы (и) уже написала к Феодору Прокофьевичу (Голованеву, лубенскому врачу), чтоб он меня уведомил об вас. К счастью получила (8 ноября) ваше письмо, остановилась, не послала. Дети ваши, с. Б., все здоровы. Катинька по-русски читает изрядно всякую книжку и Настя тоже учится, а учителем Лиза (тетка) сама, учит и весьма мало, меньше часу в сутки. Николинька прекрасный, велик ростом, по летам, и все говорит неречисто, а все разобрать можно; сама чувствую, что избаловала его, никак не могу наказывать - хорош очень» [80].

Вилим в то время увлекся своим хозяйством, увеличивая его благосостояние разными усовершенствованиями и прибавлениями земли, в 1809 году он совершил 8 покупок земельных участков [81], в Лубнах по Лохвицкой улице (где ныне б. Левада Бочкаревых) у поручика Григория Прокофьевича Адасовского, двоюродного брата майора Романа Дмитриевича Крыловского, купил (1811 V 25) две левады усадебной земли с некоторыми постройками в количестве 6 десятин 873 кв. саж. И между магистратом и соборною церковью – два места торговых лавок в количестве 19 кв. саж., а возле города 4 нивы в количестве 60 десятин 2167 ¾ кв. саж. [82]. Домашние заботы задержали поездку Вилима к детям до конца 1811 года. Уже в Ворошилове болезнь уложила Вилима в постель. Когда он оправился, то опять оставил детей у бабушки, а сам возвратился в Поставмуки [83]. О разлуке детей с отцом бабушка пишет (1812 I 2): «После вашего отъезда Николиньку в минуту забавили, Катя меня много заставила плакать: проводя вас, пришла ко мне (и) так горько плакала, что ничем утешить долго не могла (я), дни 3 скучна (она) была: жаль, мамыньки нет, один папенька, и тот уехал» [84].

§ 16. Высочайше (1812 VI 25) на Малороссийского генерал-губернатора Якова Ивановича Лобанова-Ростовского возложено было попечение о сформировании казачьих полков в губерниях Полтавской и Черниговской. Начальником своего ополчения дворянство полтавское избрало князя Филиппа Семеновича Жевахова [85]. В своем письме к Вилиму Жевахов (1812 VIII 20) пишет: «Имея честь быть избранным в губернские начальники здешнего земского ополчения, с великим удовольствием вижу я в вас достойного сотрудника», «удостоверенный, что в подлежащем вам подвиге, к которому побуждает вас любовь к отечеству, вы потщитесь оправдать лестное доверие к вам благородного сословия, спешу просить вас, милостивый государь мой, дабы вы поспешили прибыть ко мне в Белики на 25-е число сего месяца. Мне весьма нужно условиться с вами относительно предписаний его сиятельства г. Малороссийского генерал-губернатора и его высокопревосходительства г. губернского маршала о своде земского ополчения в Переяславский, Прилуцкий, Золотоношский и Пирятинский поветы, о удобнейшем способе образовать его воинским учением и о других важных по сему общему делу предметах» [86]. Затем (1812 IX 20) в письме из Пирятина князь благодарит Вилима («губернского ассаула») за «расположение прибывших Кременчугского и Кобеляцкого поветов, как и за прочие распоряжения по вверенному ему отряду» [87]. В ноябре уже в Гомеле Вилим получил чин обозного [88]. В декабре Вилим с ополчением был в Новограде Волынском [89]. В генваре (1813 г.) великие князья осматривали казачье ополчение в Волынской губернии, возле Острога [90]. Отсюда ополчение было двинуто в Люблинскую губернию, и в начале марта оно было уже в Люблине [91]. Вилим был назначен комендантом этого города [92]. Но в конце марта 1813 г. в г. Калише уже устанавливались условия мира [93]. В своем письме (от 1813 VIII 7 из Лабуни) Жевахов спрашивает Вилима, заказаны ли и за сколько знамена Полтавского ополчения, прибавляя: «Я слыхал, что вам в Люблине весьма невыгодно и трудно; а потому и представил (я) генералу Роту (корпусному командиру) [94], чтоб вам быть при войске, так как вы по мне есть первая особа, на ваше же место рекомендован от меня полковник Илинг, прибывший к ополчению из Прилуцкого повета на место поветового начальника» [95]. По должности обозного Вилиму назначено годичное жалованье 1200 рублей [96]. Год 1814-й Вилим провел в польском местечке Тышовцах [97]. В октябре этого года главнокомандующий резервной армией кн. Лобанов-Ростовский, брат Малороссийского генерал-губернатора [98], к В. В. Райзеру препроводил орден св. Анны 2-й степени [99].

Дети Вилимовы все время проживали в Ворошилове у бабушки, которая в начале 1812 – го года постоянно вызывала отца к себе за детьми [100]. Но когда настало тревожное время, то она к зятю писала: «Письмо ваше от 4 июля (1812 г.) сего месяца 25-го (числа) получила». «Просите от меня совету. Сама не знаю, что сказать вам – так встревожены». «Ежели так выйдет, что вас дома не будет, (то) с кем же оставить крошек этих бессмысленных». «Лучше оставить детей у нас» [101]. Служба у Вилима отняла возможность переписываться с тещею, которая об зяте стала добывать сведения через посторонних лиц. Лубенский штаб-лекарь Ф. П. Голованев (1813 I 26) пишет к Вилиму: «Дней 4, как я получил письмо от тещи вашей. Она крайне беспокоится, не имея известия несколько месяцев от вас; просит меня для успокоения, известить, что уже я исполнил. Между прочим, пишет она, что когда полтавское ополчение проходило Орловскую губернию, то она всячески разведывала о вас; но ничего не узнала. Я пояснил ей, что вы не в том ополчении были, что ваше войско не сближалось к Орлу» [102]. Вилим не забывал о своих детях и о доброй теще. Посылая зятю приветствие с новым годом (1814-м), теща извиняется, что поздно отвечает на его два письма, она пишет: (Дети) все здоровы, Николушка начал очень много говорить, а разобрать редкие слова можно, (у него) всему свои названия. И я теперь с ним живу в Болхове, переехала сего месяца (января) 8-го дня; там задержала меня долго свадьба Павла Сергеевича (Апухтина). Катя с нами ездила, и мы ей новое платье сделали, очень была довольна; как растет удивительно! Вы удивитесь, как увидите» [103].

§ 17. Высочайше 30 сентября 1814 года Козачье ополчение распущено в свои дома [105]. И Вилим осенью возвратился в свои Поставмуки. С наступлением зимы он поспешил к своим детям в Ворошилово и оттуда перевез их к себе в Поставмуки [105]. Без внучат скучно стало бабушке. Посылая зятю пасхальное приветствие, она писала (1815 IV 18): «Любезный друг В. В., беспокойна я очень: не знаю ничего о тебе, о детях; за распутицею никак нельзя было послать в Болхов на почту за корреспонденцией; терпения нет, так хочу знать об вас. Сделай милость, Бога ради самого, пиши ко мне почаще и подробнее о детях, здоровы ли они, и в чем они упражняются», «похристосовайся за меня с деточками. Вместо яичка отдай им каждому по кружке с их вензелями, Насте с Николкой одинакие вензели, а рисовка разная; отдай Настиньке на волю, какую она себе выберет; а прикажи им от меня – беречь. О себе сказать нечего хорошего – слаба очень; кажется, слабее, нежели ты меня видел: разлука с детьми много мне разницы в здоровье сделала»; «если отдохну, то уже затеваю ехать к вам летом: не могу терпеть так долго их не видеть» [106]. Потом (1815 VI) старушка пишет, что готовилась с дочкою Елисаветою Александровною и с внучкою Екатериною Алексеевною (кузиною сироток) ехать в августе на всю зиму в гости к зятю. Вдруг стали у них говорить о предстоящем новом формировании ополчения в Полтавской губернии. Старушка продолжает: «Если ты (Вилим) пойдешь (в ополчение, то) что делать с детьми? К себе я никак, по слабости, не возму их; так, знаю без тебя, поручить некому, решилась так лучше я для них к тебе приеду и буду с ними там жить, пока ты возвратишься; ежели я там и умру – стара и слаба очень стала – то, полагаю, все для них лучше, потому что останутся они в том месте, где должны всегда жить» [107]. В начале зимы и поехали к Вилиму все три женщины: теща Анастасия Феодоровна, ее дочь Елисавета Александровна и Екатерина Алексеевна «близкая родственница, урожденная Яковлева, потом короткое время бывшая женою капитана Якова Степановича Мачихи, умершего в 1814 году [108]. Поездка эта окончилась тем, что Вилим 9-го января 1816 года в Поставмукской церкви обвенчался с Екатериною Алексеевною [109], которая стала мачехою своих кузенок и кузена [110]. В генваре этого года старуха уехала обратно в свою Орловскую губернию. Об этом возвращении дочь Елисавета к Райзеру пишет: «В 10 дней кончили мы трудной вояж и пробыли в Орле две недели по сильной болезни матушкиной; она была очень больна, так что в Орле приобщалась святых тайн». Старушка же пишет: «Сделай одолжение, любезная Екатерина Алексеевна, отпиши ко мне немедля, каковы дети – здоровы ли, в чем их упражнение, где вы живете; не забудь своего обещания, будь добра к ним, как мать; а не исполнишь – сам Бог тебя накажет» [111]. В октябре, 12 числа, того же 1816 года Елисавета Александровна к Екатерине Алексеевне пишет: «Вечно буду оплакивать потерю нежнолюбимой матери. Так я согласна с Вилимом Винкентиевичем, что вы много потеряли, а я – все. Как тяжко лишиться того, в ком единственное было благо! Она с самого возвращения из Лубен все жестоко страдала, временем было лучше, а там – опять усиливалась болезнь. И, наконец, страдания ее кончились: Господь благости принял ее в недра свои и, без сомнения, воздал за все претерпенное в жизни сей, которая, можно сказать, была беспрерывная цепь бедствий. А мне, мне премудрою волею того же милосердного Бога и правосудием Его дано крест влачить за собою – несчастное имя сироты» [112].

§ 18. Продолжительным счастьем не наградила и Вилима судьба. Его 2-я жена уже через год родила ему дочь Анну [113]. Но слабое здоровье Екатерины быстро свело ее в могилу. Скончалась она уже в следующем 1818-м году [114], а затем скончалась и малютка Анна [115]. Вилим опять остался беспомощным с детьми, только что начавшими учиться. Увлечение его хозяйством приносило ему одни разочарования. Пришлось прибегать к частым займам. От требований кредиторов ему не было передышки. Друзья не покидали Вилима и в его невзгоде. Особенно теплое участие принимал старый Вилимов друг граф Алексей Львович Санти, ободрявший Вилима во всех его житейских тягостях. При первом вдовстве друга, он посетил крошек его в Болхове и брату их покойной матери Льву Александровичу Апухтину выхлопотал увольнение от службы [116], посещал часто Вилима в Лубнах [117], и в Поставмуках [118], посылал детям подарки [119]. Не смотря на свое тяжелое денежное обстоятельство [120], Санти поддерживал друга деньгами и послал деньги (из Москвы 1820 V 18) для уплаты Вилимовых долгов лубенским кредиторам Петру Петровичу Хильдебрандту, Лаврентию Евстафьевичу Виндингу, Осипу Павловичу Науменку (деду известного Киевского историка Владимира Павловича Науменка) и заказал большой котел для поставмукской винокурни Вилима [121]; для уплаты долга Ивахненку Санти Вилиму (1820 XI 30) послал 2000 рублей [122], в Петербургский Заемный банк он (1821 II 25) послал 850 рублей по Вилимовой ссуде [123], за Вилимова сына Николая он предложил платить годично 500 руб. в Харьковский пансион Коваленкова, где Николай проявлял большие успехи, но оттуда взял его отец, за невозможностью платить 1000 рублей годично [124]; дочери Анастасии (1821 XI 20) обещает из Москвы на шубу послать такой мех, какой на шубке Екатерины [125]; в исходатайствовании займов Вилимом Санти лично вел все дела [126]; Санти даже Вилимову родственнику Алексею Циглеру помог выиграть судебный процесс об имении [127].

§ 19. Обучал Вилимовых детей дома, в Поставмуках, Илия Владимирович Тимошевский, сын священника с. Бережовки Прилуцкого уезда. Санти без своего сердечного участия не оставил и этого приятеля Вилимовой семьи. Он взял Тимошевского с собою в Москву для определения в Медицинскую Академию [128]. Признательный учитель, пользовавшийся в доме Вилима одинаковыми правами с членами его семьи, не прерывал сердечного общения с этой семьею и после разлуки с нею. Тимошевский спешит с Вилимом поделиться, даже своими дорожными впечатлениями. Он из Москвы (1820 III 16) пишет: «Пока мы ехали благословенною Малороссиею, до тех пор мы и свет видели; а как только простились с нею, то – и с светом: ухабистая дорога вскружила наши головы, и минуты на одном месте не сидели, все лишь подпрыгивали к козлам и во все стороны с таким импетом (силою), что у меня искры из глаз летели, а кучер несколько раз под лошади кувыркался [129]. Доехали, слава Богу, благополучно в Подмосковну (имение гр. Санти) 3-го марта, к вечеру, а оттуда граф через три дня уехал в Москву, а я в полторы недели туда же, при закате солнца, приехал – то-то нарядная старушка!» О признательности Томашевского свидетельствуют следующие строки (от 1821 I 15): «Всякой раз, когда только я к вам ни пишу, почитаю себя счастливейшим, ибо разговор мой с вами прерывает и разгоняет самую жестокую скуку - горесть». «В письме вашем к графу Алексею Львовичу (Санти), с душевным прискорбием читал я о многих ваших огорчениях, между прочим, о Николае Вилимовиче. Как мне жалко, что он теряет время понапрасну живя дома. В здешней гимназии можно бы его поместить, где за пищу и учение платят 250 руб. в год; но, к сожалению, его сложение, его воспитание не сообразно с пищею, какая обыкновенно бывает в месте казенном» [130]. Так материальные средства Вилима оскудели, что он за своего сына Николая не мог годично платить 1000 руб. в Харьковский пансион Коваленкова, где Николай отлично учился и получал награды [131]. За учение получал награды и бывший Николаев учитель И. В. Тимошевский от Медицинской Академии [132]. На окончательном испытании (1824 VII 19) Тимошевский признан медиком и ветеринарным врачом от ученого ареопага [133]. Вилиму время не уменьшало, а увеличивало скорбь от неудач. В своем письме к Вилиму Тимошевский (1822 XI 7) говорит: «Граф Санти пишет, что скучны вы и расстроены». «Я не знаю, когда сии неприятности ваши кончатся. И откуда они берутся? Неужели же Богу угодно было назначить вам такой удел?» [134] «Ах, дождусь ли я приятного удовольствия читать в ваших письмах удовольствие и спокойствие!» [135] «Меня беспокоит, что вы слабы здоровьем, которое, как мне кажется, еще более расстраивают неблагоприятствующие обстоятельства». «Убийственно слышать такие вести, а еще убийственнее не иметь способов облегчить, пособить» [136].

Бедняга Вилим Викентьевич не перенес испытания судьбы – в мае 1824 г. с ним случился легкий апоплексический удар [137], вскоре повлекший за собою кончину его.

Николай Вилимович (Вильгельмович) Райзер

§ 20. После смерти Вилима осталось трое взрослых детей: Екатерина (р. 1804 XI 26), Анастасия (р. 1806 IV 1) и Николай (р. 1807 Х 27). Расстроенное имущественное состояние не позволило отцу обогатить сына Николая школьными премудростями – всего один год продержал его отец в Харьковском пансионе, хотя он там «при бывшем торжественном испытании в засвидетельствование прилежания, благонравия и оказанных во все продолжение годичного учения превосходных успехов» был награжден «похвальным листом» (1820 VI 24) [138]. Сохранились два письма, писанные Николаем из этого пансиона. Он пишет (1820 V 22): «Прошу вас, папинька, прислать за мною к 22 июню не позже, а если вам не угодно, чтоб я сам ехалъ, то приезжайте вы ко мне и меня возьмите съ собою. Милой папинька, прошу васъ прислать денегъ музыкальному учителю, ему платится в год 150 рублей и еще мне надобно на платье». К сестрам Николай пишет: «Любезныя сестры, уведомляю вас, что я слава Богу здоровъ, прошу вас поцеловать за меня тетиньку Авдотью Фоминишну» [139]. Эта тетя и после смерти Вилима не покидала его дочерей, а помогала им вести хозяйство, которое стало главною заботою Екатерины Вилимовны; в затруднительных обстоятельствах выручал их дядя Стефан Викентиевич и его сын Алексей Стефанович Райзеры.

Приобрел расположение начальства Николай не только в школе, но и на службе. Его производство в чины шло без замедления: через три года он прапорщик (1826 XII 6), затем через два года подпоручик (1828 II 25), потом поручик (1830 II 24), через 14 лет подполковник (1844 II 26) и, наконец, полковник, да часто награждаем знаками отличия. И от военной школы он удостаивался отличий. Когда производилось конкурсное испытание для назначения преподавателей в Могилевской военной школе по артиллерии и истории, то Николай выдержал экзамен лучше своих конкурентов. И Николай уже мечтал из Могилевской школы попасть в Киев, всего на 180 верст от своих родных Поставмук, и там преподавать военную премудрость в двух школах, так как открыто шесть корпусов для учащихся, а школы офицерские закрыты и преподаватели отпущены в полки. Николай остался в Могилеве и в апреле месяце (1830 г.) держал новый экзамен «в свиту», давший ему первенство. Однако научные успехи плохо кормили труженика после закрытия офицерских школ. Николай (1830 V 3) к сестрам пишет: «Я не остерегся и задолжал на жалование (преподавательское прекратившееся) около 350 рублей, притом же для новой экипировки мне нужно по крайней мере 250 рублей. – Но не пугайтесь и не сердитесь на меня, милая Катинька, а выслушайте, как я хочу распорядиться»; «я уже поутру чаю не пью, но только с большой осторожностью, чтобы никто не знал; а ежели кто будет так несносен, что пронюхает о том, то уже я приготовил отговорку, будто бы доктор велел весь май по утрам пить парное молоко». А теперь «не присылайте от вас денег, потому что очень знаю домашнее наше богатство». Приказом от 9 мая Николай переведен «в свиту и на Троицын день (1830 V 25) в первый раз обновил мундиры старые подпоручичие». Дальше он пишет: «Живу еще в школе; но скоро она поступит под здешнюю (Могилевскую) гимназию». «Я не имею никакого начальника и волен во всех своих действиях. Когда я хочу, я встаю и ложусь; куда хочу, отправляюсь; и ежели бы вздумал, и были бы деньги, то мог бы давно быть у вас до самого прихода корпусного штаба» «В первый раз еще главное содержание моего письма будет просьба о присылке денег». «Пишите, отвечайте поскорее; мне пренесносно будет дожидаться, ибо я еще не привык просить денег, и кажется, как будто чем-то пред вами провинился; и ежели так, то простите, нулевой карман всему причиною». В июле месяце Николай от сестер получил 100 рублей [140]. В конце ноября Николаю была дана командировка в губернии Калужскую, Тульскую и Орловскую. В Болхове он получил возможность повидаться с своими родственниками по матери – Апухтиными. В Могилев он возвратился 20 февраля 1831 года.

§ 21. Оставление Могилева Николай описывает так (1831 III 7) [141]: «На другой день (II 21) занялся (я) приготовлением нужным. С помощью хороших знакомых и проданных мною вещей, я купил себе здесь вьюки, англицкое седло и прочее. Лошадей же никак не мог купить – требовали высокой цены, а денег не было. Выхлопотав себе подорожную 26 числа, я в тот же день отправился в Минск. Здесь, получивши тысячу рублей, данных государем, купил уже тройку лошадей». В Минск приехал он 28 февраля. Марта 7-го корпус 2-й, в котором на службе состоял Николай, из Минска выступил в «Царство Польское». Сообщая это все дяде Льву Александровичу Апухтину, Николай оканчивает письмо обращением: «Прощайте, почтеннейший дядюшка! Помните и любите меня так, как до сих пор любили!» «Прощайте, почтеннейшие тетеньки. Пожелайте мне, чтобы я возвратился на родину здоров и так же спокоен, как иду туда, и (я) буду благодарить Бога». Минск покинул Николай 7-го марта.

Свое вступление в польские пределы Николай описывает так: «28-го марта (1831 г.) велено мне вести (от Бреста-Литовска) форсированным маршем 2-ю бригаду 8-й дивизии (2-го корпуса) к Седлецу. Перед Седлецем наш штаб, присоединившись к 2-й бригаде, вошел 30-го числа в сей город. 29-го было жаркое сражение в 3-х верстах от Седлеца по шоссе к Варшаве. В сем деле оказали чудеса храбрости наши 13-й и 14-й полки. 31-го узнали, что мятежники отступили и нашему корпусному командиру графу Палену 2-му, поручено было командовать авангардом и преследовать неприятеля. В тот же день мы выступили за ними.

Проходя после сражения, в первый раз я увидел ужасные следствия кровопролитного боя: множество трупов лежало еще непогребенных. На 18-й версте, при станции Мингос, мы остановились – авангард наш расположен был в двух верстах от нас, при д. Ягодне – в виду его, на высотах; при д. Бойше стояли поляки, уничтожившие для обеспечения себя мосты через реку Кострынь. На этой позиции, кроме некоторых аванпосных сшибок, у нас ничего не произошло. 9-го апреля получил я назначение из главной квартиры отправиться в отряд к графу Палену, но так как в то же самое время прервалось сообщение с ним, и не знали, где он находится, то я и поехал в главную квартиру в Седлец; явился к генерал-квартирмейстеру Нейдгарту и был им оставлен при штабной квартире. 12-го выступила главная квартира влево от шоссе, по дороге к Куфелеву. Во время похода Толь увидел меня и встретил с восклицанием: «А, Райзер! Рад, что тебя вижу», взял дружески за руку и спрашивал, где я теперь нахожусь; потом повел к Нейдгарту и отрекомендовал, как своего воспитанника. Не доходя Куфелева и под Куфелевом имели мы сшибки с мятежниками, и ваш покорный слуга в первой раз находился в огне. Но так как не было жаркого дела, то и не могу дать отчета вам в моей храбрости или трусости, а скажу только, что в то время чувствовал одно только любопытство. 14-го в местечке Калушине вышли мы на шоссе и соединились со 2-м корпусом. Здесь граф Пален и начальник штаба Гафорт сказали Нейдгарту, чтобы меня опять оставили при 2-м корпусе. И я опять присоединился к своим. В тот же день пошли мы вперед по шоссе и остановились в деревне Янове, в 5-ти верстах от Минска, откуда войска 1-го корпуса, после упорного дела, вытеснили поляков. Пробыв несколько дней на месте, войско получило повеление возвратиться в Калушин. А оттуда мы отправились в д. Сухи, вправо от шоссе, и составили авангард главных сил. Дыбыч со своим штабом расположился справа от Хоечно, а потом в Жуково. Здесь мы стояли на месте до 25-го мая. В продолжение сего времени были частые стычки. В первый день светлого праздника (1831 IV 19), поутру рано, похристосовались мы с своими супостатами чугунными яичками. И таким образом продолжалось всякой день до самого четверга. 5-го мая главные силы пошли к Бугу в м. Пур: Наш штаб возвратился в Седлец, а меня оставили при гусарской дивизии в Сухах, где поручено было генералу Сиверсу защищать сию укрепленную позицию. Через несколько дней возвратились и мы в Седлец. 12-го мая намеривались поляки атаковать нас в двух пунктах, по шоссе и вправо, при деревне Ходов. В сей последней я два раза находился в маленькой опасности: один раз ядро пролетело совсем подле меня, а потом граната чуть не убила моей лошади и потом в нескольких шагах от меня упала; к счастью, что не сейчас разорвалась, и успел несколько отъехать – и остался по-прежнему здоров и невредим; (те) которые видели это, полагали, что мне достанется на орехи. Когда поляки отретировались, то и мы возвратились в город, чтобы быть в 12 часов ночи. Генерал Ушинский, командовавший польским отрядом, за неуспешное действие взят под арест. 27-го приехал к нам новый корпусный командир генерал Крейц и нач. шт. Делингаузен; наш Пален и Гафорт получили другое назначение. 31-го выступили мы в м. Лошцы, лежащие в стороне, между Седлецем и Менжиржицами. Здесь того же числа, вечером, получили мы, через курьера из главной квартиры, известие о смерти Дыбыча, который умер 29-го числа в д. Хлешине после краткой, но тяжелой болезни».

§ 22. «11-го июня вместе с новым корпусным командиром ген. Крейцем выступили (мы) из Седлеца в Виленскую губернию для усмирения мятежников. Пробыв несколько дней в Вильне, снова выступили в Ковно. 28-го июля прибыли в Ломжу». «Из Ломжи форсированным маршем, придерживаясь границы Прусской, и переправясь близ Торно через Вислу, присоединились в половине августа к главной квартире в м. Нарожине. Аванпосты главной армии уже давно стояли в виду укреплений Варшавских. Все только и говорили о штурме. Все ожидали, что скоро получат повеление начинать. Но между прочим прошло несколько дней в напряженном ожидании. Туры, фашины, полисады, штурмовые лестницы – все было готово; а охотники были вызваны. Наконец, в ночь с 24-го на 25-е приблизились наши войска в двух колоннах к нашим же аванпостам. Нашей правой колонне, под командою ген. Крейца, подарены были две сильнейшие батареи, также и графу Палену 1-му, командовавшему левою колонною. Велено было с рассветом начинать дело. Итак появление дня 25-го числа приветствовано было от нашей только стороны выстрелами из 100 орудий. Можете себе представить, милые сестры, что это было! На правом редуте, по взятии, спустя несколько минут, взорвало – неизвестно от чего – пороховой погреб. Мы и начальник штаба, находившийся там же, едва-едва успели ускакать, впрочем, генерал получил несильную контузию. Но зато многие, находившиеся в самом редуте, взлетели на воздух. В 4 часа пополудни сильный огонь прекратился, а стрельба, хотя и сильная, но слабее в сравнении с прежним, продолжалась до самой ночи. По утру 26-го не велено было открывать огонь по случаю начальных переговоров. Часов в 10-ть получено снова повеление не открывать огонь, пока на левом фланге не будет сделан из нашего орудия выстрел. Мы находились в полном нерешительном положении, думая, что, может, ничего не будет; а ежели же будет, то ожидали ужасного дела. С обеих сторон орудия стали с направленными жерлами друг против друга; а артиллеристы с зажженными фитилями около них. Войска тоже в совершенной готовности, ожидая только сигнала. Наконец, в полдень раздался роковой выстрел, долженствовавший решить судьбу Варшавы, а вместе с ней, Польши. Не могу описать вам, милые сестры, того, что происходило в этот день и ночь. Это дело превосходит всякое описание. Многие из старых служивых говорят, что под Бородином и Лейпцигом не было такого огня. Война наша показывала неимоверную, удивительную и даже непонятную храбрость. Когда прогнали неприятеля из тройного ряда их укреплений и велено было вытеснить его из предместья до самого городового валу, то глазам нашим представилась новая ужаснейшая картина – одним словом – ад! Дело это было под вечер. Поляки защищались упорнейшим образом в садах, поделав бойницы в заборах; ружейных выстрелов нельзя было разобрать. Это все сливалось в один ужаснейший треск, акомпанированный выстрелами из орудий. К дополнению картины должно представить себе, что все это происходило посреди черного дыму и пламени, происшедших от всеобщего пожара в предместье. Довольно было одного пожара, чтобы привести человека в ужас. Так в глубокую темноту перестали действовать из орудий, а ружейный огонь продолжался всю ночь. Наше начальство расположилось отдыхать близ рва, около предместья; а вместе с ним и я, грешный. Но судьба определила иначе провести мне ту ночь. Только что я укутался в шинель и лег, было, у огня, как меня потребовали и послали отыскивать, где некоторые из нашего полку находились. Да, поручение незавидное было. И я блуждал до 3-х часов ночи посреди этого хаоса; на всяком шагу должен был опасаться – не говоря уже о благодарной смерти – что меня наши же солдаты поподчивают из-за угла пулею, штыком или же прикладом, как то случалось с некоторыми. Благое провидение спасло меня, милые сестры, так, что я и теперь не могу понять, как могло случиться, чтобы выйти из этого дела даже нераненным. Один только раз случилось, что я, разговаривая с своим полковником – теперешним генералом – заметил, что начали летать пули что-то слишком часто около моей головы. Я шутил об этом с полковником, а слез с лошади. Но в то же время одна злодейка шлепнула в меня – я остался цел, а пробила только насквозь ватошную шинель мою. Следствием этого дела было то, что мы заняли Варшаву, а поляки через Прагу пошли к Плоцку. Наконец разными маневрами, маршами и проч. и проч. загнали мы их в Пруссию; а сами 28-го сентября пришли в Плоцк; а отсюда на зимние квартиры пойдем в Калиш» (от 1831 Х 16) [142].

§ 23. «За Варшаву дали мне госпожу Анну с бантом, и только»; пишет Николай (1832 I 16) к своему дяде Степану Викентьевичу Райзеру [143]. А тогда же Николай к своей тетке Елисавете Александровне Апухтиной в Ворошилово пишет [144]: «Из Плоцка на зимние квартиры вышли мы в Влоцлавек, где» «ничего нет, что бы могло рассеять, занять и доставить пищу для души, ума, сердца и для самого желудка, ибо из съестного очень трудно достать даже самое необходимое». Когда Николай в Польше подвизался во славу русского воинства и во славу русской мощи, домашние его дела приходили в жалкое состояние все более и более. Отец под залог имения своего оставил казенного долга по ссудам (от 1822 II 27) 9750 рублей [145], а по другой (от 1825 V 20) 13000 рублей [146], да частных долгов отцовских наследникам нужно было уплатить: штабс-капитану Писанке 3300 р., генералу Левенталю 800 р., тлс. Осипу Науменку 500 рублей. Всем наследственным имением распоряжались Николаевы сестры Екатерина и Анастасия, причем старшая Екатерина действовала и по полной доверенности брата. В 1832 г. сестры стали хлопотать о перезалоге наследственного имения для уплаты отцовских долгов [147]. Неурожай хлеба (в 1833 г.) заставил наследников ходатайствовать (1834 IV 14) об отсрочке платежа процентов по казенному долгу [148], и для прокормления своих крестьян они (1834 II 11) просили Лохвицкий уездный комитет народного продовольствия о ссуде им хлеба [149]. Родственники умершей Екатерины Алексеевны Райзеровой, урожденной Яковлевой, потребовали (в 1831 г.) возвратить им приданое, полученное ею [150].

Но улыбнулась судьба немолодым девицам найти пристанище в замужестве. Сестра Анастасия (1833 VIII 13) пишет к брату: «Мой милый нежный друг Николинька! Как другу, брату, нежайшему и единственной подпоре нашей в здешнем мире, открою свою душу; вникните в наше положение, подумайте о всем хорошенько!» «Находится человек, предлагающий мне свою руку без всякой корысти, требующий меня одну. Я вам писала, что здешний Каргопольский драгунский полк выступает в Россию. Перед самым походом штабс-капитан Василий Александрович Коренев мне открылся. Мы его мало знаем; но что знаем, все с самой лучшей стороны. Он эту зиму из Петербурга, где был в образцовом полку; и теперь эскадроном командует. Хорош, молод, мил, любезен, доброта начертана на его физиономии. Одобрите, друг мой, выбор моего сердца!» [151]. Брат отвечал сестре: «Мне остается желать вам, милой друг Настинька, быть счастливой и благодарить Бога, что Он исполнил одно из лучших моих желаний. Вы уже в таких летах, что не могли быть ослеплены видом человека и, забыв благоразумие, отдаться ему». «Будьте уверены, что в моих чувствах найдете уважение и преданность к человеку, который удостоится получить руку вашу» [152]. Вскоре и сестра Екатерина к брату пишет (1834 V 3): «Мой друг Николинька! Как неисповедимо провидение! Неделю назад я искренне располагала, отдавши Настеньку замуж, жить в Поставмуках, трудиться и хлопотать для милого брата и сестры, и совершенно не думала и не хотела замуж, будучи больна и слаба, о сю пору все хотела только одного – обеспечить вам обоим хлеб, а потом умереть. Теперь же хочу и должна жить. Дмитрий Васильевич (Горленко), повидимому, очень привязался ко мне, да также и кадриль детей, из которых половина у кормилиц и в пеленках, требуют попечения. Не огорчайтесь, мой ангел, что я иду в такую семью»… Я обдумала; кажется, буду счастлива». «Почти без страха беру имя мачехи его (Горленка) детей; совокупно с ним будем стараться устроить ваши дела по имению; он чудный хозяин. Осенью вы должны проситься в отпуск», «надо устроить дела и прочее; тогда про это потолкуем, а до тех пор я все-таки буду продолжать быть управителем у моего милого брата Николая. Я не прошу у вас ни согласия, ни одобрения на мое замужество, потому больше, что пока вы получите письмо, я уже буду обвенчана» [153]. Тогда же в другом письме Екатерина пишет: «Жених мой любил меня, еще не будучи женихом; теперь же он от души говорит: легче расстаться с жизнью, нежели с тобою». «Муж будет доброй; а вы, все-таки, брат и друг мне – и счастье и грусть пополам». Горленко приписывает: «Любезный брат Николай! Всевышнему Творцу угодно было меня сделать счастливым, а потому дал мне случай приобрести твоей сестры Екатерины Вилимовны ко мне доброе расположение, и она решилась сделать меня счастливым. И на сих днях, сего месяца, окончим нашу судьбу». «Я уверен, что она не будет о выходе своем жалеть» [154]. Обвенчались они в Поставмукской церкви 17 мая 1834 года [155]. В том же году 24 июля в этой церкви обвенчана и Анастасия с В. А. Кореневым [156].

§ 24. Николай исполнил желание сестры, испросил себе отпуск у начальства и 3-го декабря 1834 года был уже у сестры Екатерины и ее мужа Д. В. Горленка в с. Давидовке Пирятинского уезда. В своем «Дневнике» [157] Николай записал 6-го декабря: «Мои именины провели мы дома; никого не было, да у них никто и не бывает». «Странно, что Катенька не любит ни дядю (Стефана Викентьевича Райзера) ни даже кого-либо из них» (родных своих); «Дмитрий Васильевич – тоже, и очень дурно отзывается об Анюте и Алексее (детях дяди). Мне кажется, что я все еще не дома; да, признаться, мне что-то не нравится житье зятя». «Не нравится мне что-то зять мой, хотя он чрезвычайно ухаживает около меня; но он большой эгоист, скуп, упрям». «Нет, выбор сестры незавидный; что заставило ее выйти? Они беспрестанно уговаривают меня, чтобы я имение продал, и Д. В. обещает дать больше тысячи рублей против других. Что бы это значило?» Декабря 12-го с сестрами и с зятем Николай выехал из Давидовки в Поставмуки, о чем в «Дневнике» им записано: «Поздно, вечером, приехали мы в большой наш двор. Люди все встретили нас. Какое удовольствие, после шести лет, вступить в собственный родной дом! В одиннадцать утра (XII 13) поехали (мы) к дяде. Там еще не знали, что я в Поставмуках. Как были рады и довольны все! Часа через два приехал Алексей и Мари. Я его девять лет не видел; молодец, хорош собою, Мари - мила» [158]. «Как я был чувствительно огорчен, увидя, что обманулся в бескорыстной сестриной любви; видел ясно, что для пользы своей она забыла брата и сестру» [159] «Начал (я) догадываться, что она меня не любит, и что дурно платит за мою всегдашнюю к ней любовь и полную доверенность» [160]. Приписывая все невыгодные для нас распоряжения Д. В-чу, я решил говорить ему, сколько мог, шутя; вежливо просил его, что нельзя ли волов (его) перегнать в Енковцы к винокурне, объявляя ему причины на то; но он ужасно сконфузился и свернул на сестру, и потом прибавил: «Ну, если волов наших прогоняют, то что ж нам тут делать, поедем!» «Жестоко рассердились за волов и, на все мои резоны, решили ехать – и после обеда уехали» [161]. Затем Николай в своем «Дневнике» [162] отмечает свои хозяйственные распоряжения, поездку в Лубны, лубенские общественные развлечения и собрания, все более обостряющиеся отношения к зятю и сестре, их претензии по неверно приписываемому завещанию отцу (вместо завещания отцовского 21 мая 1807 года) [163]. Очень скорбит Николай, что ему не удалось увидеться с сестрою Анастасиею, проживавшею тогда с мужем в Воронеже [164]. Последний свой разговор (1835 II 22) с Екатериною и зятем Николай описывает так: «Начали говорить опять о наших делах. Боже мой! Что они со мною делают! Какую сцену они приготовили! И я стыжусь теперь, что допустил до себя такую слабость; и к чему так огорчаться! Хотя мы (Николай, Алексей и Мари) остались, но я ничего не мог есть и, наконец, простившись уже совсем, часа в два выехал» (от Горленка из Давыдовки в Поставмуки) [165]. После этого Николай (1835 II 28) рассуждает: «Итак завтра еду (в полк), лошадей нанял, вещи приведены в порядок, несколько из них оставлю дома. Управление имением препоручу Алексею. Добрый брат взялся за дело охотно. Давидовские будут чрезвычайно недовольны, что не им препоручено; но я не так прост» [166]. «Если бы я года три назад был дома, какая была бы разница! Сколько долгов меньше было бы!» [167]. Марта 2-го Николай уже из Лохвицы выезжал к Глухову, возвращаясь на службу [168].

§ 25. О своей жизни Анастасия пишет к брату (1834 IX 6): «Милой и любезнейшой друг мой Николинька! Не смотря на душевное мое желание скорее сообщить нежнейшему брату о совершении моего счастья, будучи уверена, что никто в мире не принимает в оном такого участия, я никак не выбрала времени за разными хлопотами и беспрестанными разъездами. Я вышла замуж 24 июля. Дня через два ездили мы вместе с Катинькой в их деревню, а потом в Лубны на ярмарку. Были с визитами у всех наших добрых знакомых. Возвратившись оттудова, через день выехали в полк. Василю Александровичу никак нельзя было медлить: полк выступил в Орел для царского смотру всего нашего корпуса; а мы приехали прямо в Ворошилово, где были приняты дядинькою (Л. А. Апухтиным) и тетеньками, как нежно любимые дети их. Как часто говорили мы об вас! Они без особого энтузиазма не вспоминают вас, и по чувствам своим, редчайшие родные. Я у них пробыла полторы недели». Супруг В. А. Коренев приписывает: «Я достиг моего благополучия, соединив судьбу мою с любезнейшею сестрицею вашею Настасиею Вильгельмовною, почему и прошу вас к достижению моего благополучия принять меня в родственное ваше расположение, которого быть достойным употреблю всевозможное старание» [169]. Из Воронежа (1837 IX 22) Кореневы пишут к Николаю, что кредитор Писанка уже в Лубенский суд представил вексель ко взысканию 4000 р. с наследников В. В. Райзера, а Кореневу должник его еще не возвратил 5000 рублей, из которых 4000 руб. предназначены для уплаты этого долга. Сестра пишет, что Пинкорнели уже покинул должность городничего в Лубнах, то было бы хорошо получить это место мужу ее, если бы была протекция, так как теперешнего жалованья не хватает на содержание семьи. Им Господь уже послал сына Александра, опять она «в тяжем положении». Из поставмукских новостей сестра сообщает, что двоюродная сестра Надежда Степановна Райзерова в августе месяце «вышла замуж» (за Дмитрия Петровича Бутовского, родного брата Анастасии, жене кременчугского помещика Григория Ивахненка) [170]. Николаева сестра Екатерина пишет в другом духе (1834 Х 17): «Не умею изъяснить себе причины, мой друг Николай, такого продолжительного вашего молчания. Мы писали к вам, но ответа все нет. Вот 6 месяцев, как и не знаю про вас ничего. Хорошо ли это? Отвечайте! С самого замужества я не имею даже и понятия, что с вами. Спасибо Илье Владимировичу (Тимошевскому): уведомил, что получил от вас письмо, и что вы здоровы. А он чужой человек! Грех вам. Но Бог с вами. Большего бы внимания заслуживала сестра, всю жизнь проводившая для пользы вашей!» [171]. Такая любезность сестры не могла не умилить брата. С Горленками у Николая так и не наладилось теплое отношение. В расходной тетрадке Николая с 1834 года по 1841-й от Анастасии отмечено 7 писем, а от Екатерины одно [172].

§ 26. Большая часть служебного времени у Николая прошла в Польше при генеральном штабе, поручавшем Райзеру разные топографические работы. Немало времени провел он в Варшаве. Генеральный штаб поручил Николаю произвести оценку убытков, понесенных местными жителями во время военных маневров в высочайшем присутствии 1841 года, августа 29 и сентября 2, 7, 8, в крепостях Варшавы, на левом берегу Вислы [173]. С участием потерпевших и гминных войтов всех убытков по 1-му корпусу определено 33234 злотых 5 грошей или 4985 руб. 12,5 коп. [174]. В 1842 году 1-й корпус пехотный был двинут к Киеву на смотр. Николай очутился в Киеве. После удачного смотра, оттуда он поспешил в свои Поставмуки навестить родных и посмотреть на свою собственность. Здесь он уже застал свою любимую сестру Анастасию и ее мужа В. А. Коренева, окруженных значительною семьею. В 1-м письме, после отъезда Николая в Киев, Анастасия (1842 Х 12) пишет: «Слава Богу, вы доехали хорошо», «нам очень скучно было после твоего отъезда, мой друг; какая-то пустота и унылость везде сопровождали нас», дети «долго скучали без тебя; все, зачем дядя уехал, почему его нет, беспрестанно твердили» [175]. Киевский начальник 1-го пехотного корпуса генерал Тимофеев получил новое назначение. Он звал Николая на службу в Московский корпус. Домашние обстоятельства помешали Николаю принять предложение [176]. На место Тимофеева командиром 1-го корпуса был назначен генерал Красовский, который еще больше, чем прежний начальник, приблизил к себе Николая [177]. Но Красовский вскоре скончался. Овдовевшая генеральша часто прибегала к услугам Николая в своих домашних затруднениях [178]. Годы 1843, 1844 и часть 1845 года Николай провел в Киеве, где приобрел себе немало друзей. В Киев он выписал себе коляску через друзей варшавских [179]. Для его киевской езды зять Коренев на ярмарках ближайших покупал лошадей [180]. Из Киева Николай часто посещал свои Поставмуки и привязывался все более к семье Кореневых и к двоюродному брату Алексею Степановичу Райзеру и к его сестрам [Анне, Надежде и Марии], и с ними стал вести частую переписку [181].

§ 27. Коренев (1842 V 9) пишет к Николаю: «Письмо ваше, любезнейший брат, я получил сам в Лубнах 1-го мая, где был преимущественно для определения (сына) Саши к этому самому учителю (уездного училища Харлампию Дмитриевичу Здорову), об котором говорили за цену, условились мы сто рублей серебром в год и провизия на человека». «Из Лубен (я) заехал в Пятигорцы и, переночевав там, на другой день утром пустился домой, ибо нужно было спешить в Лохвицу на ярмарку». Там «купил для вас два коня, одному 6, а другому 4 года, чрезвычайно паристые», «настоящие дышловики»; «заплатил за них 300 рублей ассигнациями» (86 руб. серебром) [182]. Затем (1843 VI 11) Коренев пишет: «Душевно жаль вашего командира и отличного человека» (Красовского умершего). «С Садиком еще не разошлись, еще вчера ввечеру принесли от него ответ на мое письмо: просит 11 рублей за десятину с тем, чтобы расходы были мои, а я предлагаю ему 10,5 р. с., эта разница на 100 десятинах 50 руб.», «но невозможно дать 500 р. за постройки». «Четвертый день, как я возвратился из Лохвицы, куда ездил за получением из уездного суда возвращенных из гражданской палаты остальных банковых денег, которых и получил 2004 ассигнациями да за разными расходами от горелки имеем с лишком 1000 руб. ассигнациями. Сегодня отправляю гонца к Афанасьеву с предложением, не угодно ли ему продать земли на должную им сумму, или хотя и всю землю, имеющуюся у него»; «надо вам сказать, что я подал заемное его письмо ко взысканию». Дальше пишет, что для получения отцовского жалованья, неуплаченного Вилиму в 1812 году по службе в милиции, нужно ходатайствовать самому Николаю, как наследнику (по справке в Петербурге братом Валерианом Кореневым) [183]. В следующем письме (1843 VII 22) Коренев рассказывает о Роменской ярмарке, где за холст простой, радовинный и салфеточный выручил 352 р. 55 к. и для Николая купил жеребца за 600 р., затем рассказывает о расплате с кредиторами Писанкою и Науменком [184] Сестра Анастасия (1843 VIII 30) пишет: «Друг мой Николинька! Досадно, но так вышло, что нельзя было раньше писать к тебе. Я думаю: ты ждал, ждал и думал уже, не случилось ли чего. Но теперь, слава Богу, все хорошо. Посылаю тебе варенья, масла, ветчины, в маленькой кадке – для чаю масло; хотела еще круп каких-нибудь (послать), но так случилось, что никаких нету – все еще не молочено и сделать не из чего». «Если есть свободные банки, то пришли опять для наполнения их» [185]. Так сестра младшая и брат жили односемейно. Кузина Анна Степановна Райзерова к Николаю писала (1843 VIII 29): «Все мы были в Лубнах», «7го (августа) заняли квартиру самую дурную. В лавках не встретили ничего и никого интересного; в театре тоже, хотя везде толпилось множество разной всячины. Куда, как упали наши Лубны. Ярмарка самая ничтожная, да и общество тоже. Все лучшее веселилось в Ромнах. На следующий день, после обеда, отправились все вместе в Пятигорцы, где провели целую неделю гораздо приятнее и веселее. Из Пятигорец 14-го В. А. и Н. [Настасья] (Кореневы) уехали домой»; «а 16-го и я с Машей (сестрой) отправились в Поставмуки». «И мне нравится проживать подольше в Поставмуках, и даже нахожу приятным и полезным заниматься хозяйством. Хотя бы ты мельком взглянул на нас, как мы с Машей и Настенькой трудимся, хлопочем, хозяйничаем, на удивление всем Поставмукам, болотам и горам! А как красим! Какие ковры Настинька затевает!» «А какие у нас груши: прелесть, восторг, объедение!» «Я ни одной не съела, не вздохнувши из глубины души, что ты не можешь разделить со мною это удовольствие». «(В. А. Коренев) всякий день муштрует твою верховую лошадь»; «старые ворота» «обрушились ему на ногу и ссадили кожу на кости ниже колена так крепко, что уже с неделю ранка не заживает. Какой он дивный, добрый и благороднейший человек во всех отношениях! Чем больше узнаешь, тем больше любишь; редкий человек в нынешнее время! Мы уже подружились с ним, как с родным братом. Мне очень не нравится, что Алексей так иногда неосторожно к тебе пишет. Не знавши хорошо ходу дел, ты можешь подумать, что между нами таится какая-нибудь вражда. Совсем напротив» [186]. Потом (1843 Х 19) эта же кузина к кузину пишет: «С тобою вместе улетели все радости, милой друг Николинька, остались только грустные воспоминания. Одна надежда на скорое свидание облегчает несколько тягость разлуки». «Как ты доехал? Что с тобою? Нашел ли что интересное в Киеве? Здоров ли? Ты выехал отсюда с кашлем». А кузен Алексей тогда же пишет: «Любезнейший брат!» «Напиши же к нам, когда именно ты приедешь сюда и надолго ли, с отпуском или без отпуска, весело ли тебе или скучно». «3-го октября мы выехали из Поставмук в Пятигорцы, где и живем и намерены прожить до зимней дороги; тогда на время приедем опять в Поставмуки; теперь же хотим 22-го ехать к Наденьке, и будем там до 28-го. Это, видишь ли, по случаю именин Дм. Петр. 26-го октября» [187]. Сын Дмитрия Петровича – Алексей Дмитриевич Бутовский пишет: «По выходе замуж моей матушки (Надежды Степановны Райзеровой) в 1837 году Бутовские сохранили самые дружественные отношения к ф. Райзерам. Связь с Пятигорцами поддерживалась отчасти еще и тем, что тут жила сестра моего отца Настасия Петровна, в замужестве за Григорием Ивановичем Ивахненком. Мы ездили в Пятигорцы по несколько раз в год, и ф. Райзеры тоже часто у нас бывали» [188]. Брат Николай тешил свою сестру Катеньку доставлением ей узоров для ее ковров. Она (1844 II 29) пишет: «Зовут; иду за ковер неумение разрешать. Много хлопот с этими коврами», «ужасно одолжил бы ты, когда б полный узор достал для будущего ковра». «А всего лучше: отсними у Красовской, или другой какой франтихи узоры да и пришли». «Да еще позволь мне одну вещь тебе сказать: я согласна с м-те Желтухиной, что невесту упустишь». «Подумай, друг мой, об этом серьезно!» [189]. Кузина же Анна пишет (1844 III 29): «Мне так хотелось, чтобы ты приехал на праздники (пасхи к 1844 III 26) домой!» «Ты опять испугался четырехдневного испытания, которое мы на масляной в поле испытали». «Правда ли? Я слышала, что за тобою ухаживают некоторые весьма интересные особы. Поздравляю. О чем же думаешь, баловник! Лови счастье на лету! Улетит, не поймаешь» [190]. Омрачило несколько настроение у Николая и его родных письмо, полученное от Варшавского приятеля Ненарокомова, который (1844 Х 18) к Николаю писал: «Давно мы об вас ничего не слыхали, но зато все, что слышали, прекрасно; с чем вас и поздравляю; нам сказывали, что вы заполонили весь Киев – честь и слава победителю! Но только спешите пользоваться вашею победою». «В будущем, т.е. 1845 году, вам осенью достанется с своим корпусом путешествовать в Гомель» [191].

§ 28. Уже из Гомеля Николай (1845 XI 26) пишет в письме (черновом) к другу в Петербург: «Мнение ваше обо мне и та благородная откровенность и доверенность, с которою вы ко мне обратились, тронули меня до глубины души. Надобно быть истинно добрым и благородным, чтобы еще верить в доброту и благородство других!» «Я совершенно свободен, ничем не связан и давно уже никем не занят. Это в настоящем случае единственные мои достоинства. Но зато я совершенно почти беден. Согласитесь, что это не достоинство, а что-то похожее на порок; охлажден душою, следовательно недоверчив к женщинам и к самому себе: это тоже не достоинство; нерешителен, робок, боязлив, когда дело идет о женитьбе, и поэтому чувствую и вполне уверен, что никогда сам по себе не женюсь, а что мне нужен толчок других»; «хотя я спокоен, но временами бываю вспыльчив, иногда бываю так же упрям, как истый малоросс; и люблю южный климат; тихую жизнь более предпочитаю светской. Бывал когда-то горд до глупости, теперь, хотя несколько поумнел, но все же простоват». «Чувствую и сам, что надо бы поторопиться (с) женитьбою: все к тому побуждает, и рассудок, и лета, и чувства. Какая моя жизнь теперь, в особенности здесь, в Гомеле? Жалкая, ничтожная, одним словом. Как набредут мрачные мысли – а это случается теперь частенько – то хоть плачь!» «»В эту зиму мне должно месяца на три ехать домой, чтобы устроить, хотя несколько, свои дела домашние и разделиться с сестрами» [192].

§ 29. В Гомель Николай попал после царского смотра войскам при Елисаветграде [193]. Государь [Николай І] проехал через Лубны (1845 VIII 30) [194]. Смотр при Елисаветграде назначен был 5 сентября 1845 года [195]. Николай покинул Киев 26 июля и в Елисаветграде пробыл с 30-го июля по 15 сентября [196]. Своими работами Николай угодил начальству и здесь. Из Елисаветграда начальник Карл Руге писал (1845 VII 11) к Николаю в Киев: «Получив ваше письмо от 6-го числа перед самым отходом почты, я могу только двумя словами благодарить вас за распоряжения ваши на счет отправления сюда топографов и канцелярии, которые совершенно одобряю. В прежних делах, инструментах и книгах, конечно, не будет здесь надобности, кроме тех именно, которые вы велели взять с собою» [197] Как высоко начальством ценились организационные способности Николая при военных смотрах, можно судить уже по тому, что его постоянно привлекали к работам при высочайших смотрах войскам. После Елисаветградского смотра Николай 15 сентября покинул Елисаветград, а 16 сентября был уже в своих Поставмуках, где ему удалось пробыть только несколько дней. Октября 20-го он был уже в Гомеле [198], откуда в отпуск домой уехал 19 декабря 1845 года, а 22 февраля 1846 года возвратился в Гомель, «где одна грязь и отчаяние и первый аристократ – становый пристав». «И в этом ужасном местечке прийдется (мне) прогоревать по крайней мере три года!» пишет Николай к своему другу [199]. Неусыпный и даровитый труд облегчал и это горе Николаю. Смотры войскам продолжались и участие Райзера везде считалось необходимым в работах по распланировке. Николаю друг Лебедев (1846 VI 8) пишет: «Поздравляю вас с удачным началом. Главное уже сделано. Остальное только страшно скучно и утомительно, но уже не столь трудно, как сделанное вами. Письмо и рапорт ваш просто восхитили Владимира Петровича. Он читал то и другое корпусному командиру, который также остался доволен» [200]. А Владимир Петрович (Желтухин) пишет к Райзеру в Воронеж (того же дня): «Рапорт и письмо ваше от 2-го июня я имел честь доводить до сведения г. корпусного командира» – «остался вполне доволен всеми вашими действиями и деятельностью по возложенному на вас поручению. Так как сосредоточивающиеся при Воронеже войска должны непременно помещаться в палатках, коль скоро оные будут доставлены, то его высокопревосходительство Владимир Карлович, одобряя, что вы приступили к отделке лагеря, приказать изволил, дабы таковая непременно продолжалась и была, по возможности, окончена ко времени прибытия войск» [201]. Между фамильными бумагами Райзеров сохранились планы расположения войск при Воронеже 1-й пехотной дивизии от июля 1846 года [202]. В следующем году Николаю поручается составление плана расположения войск при Киеве к 25 числу месяца августа [203]. Из Киева Николай опять посетил свои Поставмуки для устройства своих домашних дел и успел даже побывать в Полтаве [204].

§ 30. Временем отпуска воспользовался Николай для приведения своих хозяйственных дел в порядок. С своею сестрою Анастасиею он разделил все имение оставленное отцом, на две равные части по крепостному акту, совершенному в Лубенском уездном земском суде 27 августа 1848 года [205]. Во владение Анастасии Вилимовны Кореневой (урожденной Райзеровой) поступило в Поставмуках 76 душ крестьян мужеска пола с 459 десятинами 2201 кв. саж. земли, винокурня, мельница земляная, разные строения; Николай Вилимович Райзер получил 49 душ крестьян м. п. в Поставмуках с 193 десятинами 1334 кв. саж. земли, степь Славинский 80 дес. 504 кв. саж. в селе Исковцах и 27 душ крестьян м. п. с 65 десят. 1342 кв. саж. земли в Пятигорцах. Вещей из отцовского дома Николаю досталось немного, если верна заметка, писанная его рукою [206], где записано только: «рюмок столовых 10, бокал от шампанского 1, лампадка стекляна 1, для варения (вазочки) с поддонником и крышкою 2; лубенские тарелки: глубоких 4, мелких 8 (одна надтреснутая), неболшое блюдо 1, тарелка десертная 1; чашка чайная отцевская 1; библиотека в двух шкафах, отцевский писменный стол 1, счеты 1, стенные часы деда («подчинить необходимо») 1, старое кресло деда 1, отцевской работы ящичек («бумажный съеден мышами») 1, отцевский ящичек старый («попорчен») 1, спиртовый самовар старый (без крана) 1, медные простые подсвечники 3 («2 сломаны»), мотушка железная для шелка (исржавленная) 1, образа».

§ 31. По черновикам писанных приказов в июне и в июле 1849 года для войск, находившихся в Киеве, можно предполагать, что и этот год Николай провел в Киевском штабе [207]. По всей вероятности, Николай в 1850 году получил должность командира полка, стоявшего возле Петербурга при Царском Селе, так как в 1850 году он здесь составляет доверенность для своего двоюродного брата Алексея Райзера по управлению имением, унаследованным от отца [208]. Это ему дало возможность в Петербурге [209] познакомиться с девицею Екатериною Петровною Ладыгиною, которая в скором времени стала женою Николая (видимо, с 9 февраля 1851 года [210]). Из лагеря под Красным Селом Николай (1851 VII 16) к своей жене пишет письмо: «Признаюсь тебе, мой нежный друг Катя, что расстался с тобою с чувством особой грусти: к мысли, что, может быть, я тебя не увижу целую неделю, присоединилось еще сочувствие к твоему нездоровью»; «твое желание видеть меня, быть со мною, жалеть, что мы не можем всегда быть вместе, не есть доказательство слабости характера, а только – доброты души и расположения ко мне»; «ежели нельзя лично, то надо хоть письменно удовлетворить потребность души поговорить с тобою»; «распоряжение о моем к тебе приезде ты поручаешь моему сердцу; итак оно говорит, что воспользуется первою возможностью приехать к тебе, хоть бы на несколько часов» [211]. Что отвечала жена на эту сердечность мужа, мы не знаем, так как нам под руки не попало ни одно ее письмо. Да и от новобрачного мужа мы нашли это единственное послание. Начинаются следующие письма мужа только с того же месяца 1856-го года, когда Николай с своим полком находился в Риге. Муж (1856 VII 1, 2, 3) пишет к жене: «Наконец ты, мой дружочек Катя, на берегу моря (в Дубельне); дай только Бог, чтобы время было хорошее, и чтобы ты кончила благополучно свои купанья». «Письмо от тебя с огромным реестром. Все уже искуплено, кроме пряников». «Беда пребольшая, что нет зеркала – женщина скорее обойдется без хлеба, чем без зеркала; а потому постараюсь доставить тебе туалетик». «Милых крошек перецелуй за меня и благослови. Хотя тебе и не нужно, но ради Кати маленькой велю ей отвезти ее Мимишку. Постарайся, чтобы Катю чем купать» [212]. В следующем письме (1856 VII 18) Николай сообщает жене, что получил письмо от матери Варвары Петровны Ладыгиной, которая предполагает из Петербурга в Ригу приехать числа 23 июля, хотя ему и работы пропасть, погрузился совсем в бумаги, а тут еще учение и разного рода совещания [213]. Мамаша приехала и зятем была доставлена к дочери. Но Николаю недолго пришлось баловать свою жену и тещу посылками и приездами из Риги. Он (1856 VIII) к ним пишет: «Вчера, возвратясь от вас, милые друзья, я пошел, разумеется, прямо в канцелярию и получил тогда же предупредительное известие из корпусного штаба, что полк выступает из Риги в Поневеж 18 числа (августа), т.е. в субботу на этой неделе. Я уже распорядился об укладке вещей; желательно, чтобы все это почти было окончено к вашему приезду» [214]. И в Поневеже недолго было суждено Николаю оставаться с своею семьею. Его полк был двинут к Прусской границе. И Николай уже 9 ноября был в Юрбурге; а семья его из Поневежа была отправлена в Поставмуки на зиму. Из Юрбурга Николай (1856 XI 10) дает жене подробное наставление в письме, как ехать в Лубны. О дочери Кате он пишет к жене: «Я рассказал Фалету (полковому врачу) с каким удовольствием Катя ест бифштекс; он ответил: давать ей, непременно давать, и вообще, как ребенку, расположенному к золотухе, советовал как можно менее кормить мучною пищею, а больше мясною; о сладком же прибавил: ежели можно, то лучше вовсе не давать» [215]. В следующем письме (от 1856 XI 15) отец пишет к матери и бабушке: «Посылаю вам рецепт на соляную кислоту: прежде ее клали пять капель, а Фалет советует, что можно и 10, так как хотите, это только доказывает ее безвредность. Я имею убеждение, что от Либиха бульена и от бифштекса наша резвушка поправится. Поцелуй их (детей) за меня и благослови, перед Мишей (сыном) присядь и поздравь с прошлыми именинами, а Кате скажи, что ее Мими здоров, весел, прыгает и просит ей кланяться» [216]. Взял двухмесячный отпуск Николай и тоже поехал в свои Поставмуки, где вместе со своею семьею и роднею провел праздники. Покинул он Поставмуки 2-го февраля, а 9-го февраля 1857 года был уже в Юрбурге [217]. Здесь Николай провел масленицу. Февраля 15-го он писал: «Часа в 4 (дня) явился ко мне майор Маевский дежурный штаб-офицер управления оберполицмейстера армии, посланный начальником главного штаба армии осматривать расположение, довольствие и лазареты»; «я дал ему дрожки и прикомандировал к нему Пухальского». Затем Николай продолжает 16-го февраля: «Вначале 1-го приехали с объезда Маевский и Пухальский; не найдено никаких беспорядков, все, говорят, хорошо; к часу собралось нас 11 человек; подали в новом графинчике водку и дружно засели за блины; после пирожного в новых ликерных рюмках была подана, нашего с тобою приготовления вишневка, а не какое-нибудь кисленкое винцо, как это делается в вашей Хохландии». Так просто со своими приятелями откушал холостяцкие блины муж вдали от жены. Затем Николай продолжает: «17-го февраля, воскресенье; по утру был в церкви; а после парада вместе с Фалетом поехал с визитами»; «у своих ворот я» «экипаж дал Фалету». «Только что я пришел домой, как приносят письмо от тебя»; «не знаю как благодарить тебя за него: радость моя была тем полнее, что я никак не ожидал так скоро иметь от тебя сведение: ты пишешь 4-го (а Николай уехал из Поставмук 2-го), я получил 17-го ». «Слава Богу, что вы все здоровы; поцелуй крошку Мишу, что помнит своего папу» [218]. 20-го февраля Николай пишет: «Я живо представляю нашего Мишу, как он нетвердым шагом дробит по полу ножками, и как, пригнув головку, смотрит из-под лба и лукаво, хвастливо улыбается, довольный своей удалью; да пора бы ему начать лепетать». «Что это наша швейцарка не едет?» «Необходимо нашей резвушке иметь неотступную обуздательницу ее живых порывов»; «я и сам никак еще не могу свыкнуться с мыслью, что вы теперь в Малороссии, у родных, а я здесь! Моя поездка к вам, весь мой отпуск, жизнь в кругу вас и родных – все это так быстро и приятно пролетело, что, право, представляется, что все это был сон!» [219]. Особенно часто Николай в своих письмах к жене говорит о своей дочери Кате; 24-го февраля он пишет: «Каточик наш – большая плутовка, наблюдай, ты заметишь в ней большое стремление к нарядам и желание обращать на себя внимание. Надо, мой друг, исподволь, потихоньку, так, чтобы она этого не замечала, ослаблять в ней эту наклонность и просить, чтобы ее совсем, а ежели без того нельзя, то хоть, как можно меньше хвалили; пусть как можно меньше возятся с ее туалетом и нечасто переодевают; я помню, как она 30 января в своем белом платьице важно разгуливала, сложа свои рученьки, и как она самодовольно оглядывала и охарашивала свою юбочку, ленты и брошку; это было до того забавно и мило для меня, что я, по родительскому пристрастию, любовался ею» [220]. Но (1857 II 2) он просит мать: «Поберечь руки и шею у Кати, чтобы не были слишком уж черны страшно, что у нее загар рук и шеи чрезвычайно медленно и упорно сходят» [221].

§ 32. Мысли о семье часто наводили тоску на нежного отца: Николай (1857 II 27) пишет к жене: «Мне теперь скучно – это весьма натурально, иначе не может быть»; «скучаю, что не в кругу своей семьи», «только для твоего утешения я лично согласился, но и теперь повторяю полное мое согласие и предоставляю совершенно твоему усмотрению выехать ко мне, когда только захочешь» [222]. Потом (1857 III 19) Николай к жене пишет: «Ты расстроила всю мою философию, настроив мое воображение на скорое свидание, а потому все мои мысли невольно стремятся вперед и обнаруживается желание и некоторые признаки нетерпения видеть всех вас скорее»; «новое доказательство, что почти все слабости мужчин происходят от женщин». Отец не перестает любоваться своей дочерью: он (1857 III 20) пишет матери: «У меня стоит на столе твоя с Каточком фотография, и я теперь нахожу в тебе чрезвычайное сходство, не в обыкновенный момент, когда ты равнодушна, но когда весела, чем-нибудь довольна и внимательно всматриваешься» [223]. 26-го марта Николай получил известие, что его дивизии полки 1-й и 2-й с осени займут караулы в Варшаве. Ревельский полк пойдет на квартиры в г. Влоцлавек, а его полк Эстландский с Литовской границы будет передвинут в Царство Польское, вероятно, в Калиш. Это Николаю дает уверенность, что все лето проведут в знакомом им городе Юрбурге, и по всей вероятности, в том доме, где жили прежнюю зиму. Для обратного пути Николай жене намечает следующий маршрут: Лубны, Киев, Чернигов, Вилкомир, Ковно, Юрбург [224]. Своей личной приятностью Николай не хочет лишить приятности свою жену. Он (1857 V 3) пишет: «Уверенность, приобретаемая мною из писем твоих, что моя родина тебе нравится, так утешительна для меня и так меня радует, что я готов примириться с продолжительною разлукою. Лучшим задушевным моим желанием всегда было, чтобы ты не по одному долгу, а и по собственному добровольному убеждению, находила удовольствие жить на моей патриархальной родине, по этому можешь судить, как утешительны для меня были твои письма. Как я благодарен, признателен тебе, что доставила мне уверенность видеть исполнение лучших моих желаний. Для тебя, конечно, это желание мое не могло быть тайною. Это весьма натурально; но я уверен, что ты была далекая от того, чтобы угадать всю силу и степень этого желания. Нет сомнения, что малороссийский климат будет очень полезен для крошек наших и для тебя самой; а чтобы более наслаждаться спокойствием, не отложить ли и поездку вашу в Киев?» В другом месте Николай пишет: «Ты, моя дорогая жиночка, невыразимо утешаешь меня своими подробными письмами, описаниями, ощущениями и своими впечатлениями. Да, ты в душе поэт! Право ты – славная бабенка! Я всегда это говорил, хотя ты способна и теперь еще тому не верить, а думать, что почти все женщины лучше тебя! Как бы то ни было, а я остаюсь при своем убеждении и в одном только случае с тобою соглашусь: если ты будешь утверждать, что никуда и ни на что больше не годишься, как мне в жены и своим детям в матери» [225]. Не одна жена писала подробные письма, не скупился в подробности и муж в своих письмах к жене. Описывает Николай (1857 V 12) свою встречу с Киевским генерал-губернатором Васильчиковым, приехавшим в свое имение, в Юрбург; он пишет: «В половине обедни нечаянно приехал Васильчиков с своим адъютантом. Все было хорошо и в порядке, даже я и все мои были в парадных кафтанах. При выходе поговорил немного со мною и обещал подумать, как бы устроить церковь в каком-нибудь строении». «Он возил с собою проект железных дорог, и государь изъявил согласие в пользе их. Будет принято за центральный пункт местечко Брацлав или Балта; от него дороги будут расходиться в Одессу, через Радзивилов в Варшаву и Киев и дальше до Курска или другого какого пункта, принадлежащего к линии Московско-Феодосийской дороги. Узнав, что я Полтавский уроженец, прибавил, что по его ходатайству будет летняя июльская ярмарка в Киеве, которая должна уничтожить собою июльскую ярмарку в Полтаве. Киевская ярмарка, будучи в последовательной связи с Бродскою и Лейпцигскою, привлечет к себе все интересы иностранцев и будет передачею товаров Царства Польского» [226].

§ 33. Занимала в то время особенно Николая покупка Круглика, подгородного лубенского имения наследников Скаржинского. По этому делу хлопотал двоюродный брат Николая – Алексей Райзер, тогда предводитель дворянства Лубенского уезда. Николай в одном из писем к жене пишет (1857 II 28): «Ты должна и за себя и за меня поцеловать хоть по одному разу нашего дорогого брата Алексея за все его хлопоты: я уверен, что он гораздо был бы равнодушнее к собственному делу, чем к нашему, и верно бы для себя не поехал в такое время в Полтаву» [227]. Но при всех стараниях дело с покупкою Круглика плохо подвигалось вперед. В последнем своем письме к жене из Юрбурга в Поставмуки Николай (1857 V 25) писал: «Насчет Круглика я до того уже разочаровался и настроил свои мысли, что кажется, и самое известие, что вся надежда пропала, не в состоянии меня очень огорчить». Это письмо уже не застало жены и тещи в Поставмуках – они ехали поспешно в Юрбург. Брат Алексей довел свою порученность до конца. Сестра Анастасия (1857 VIII 18) пишет к брату Николаю и его жене: «4-го августа мы выехали в Круглик. Настасия Алексеевна (Литвинова, сестра Марии Алексеевны, жены А. С. Райзера, женившегося в 1833 году и овдовевшего в 1835 г.) на дороге присоединилась к нам. И мы вместе с нею поехали. С каким приятным чувством подъехали, воображая, что уже это ваш дом, и мы едем к вам!». Муж же Анастасии пишет: «С каким невыразимым удовольствием провели пять дней в Круглике вашем, утешая себя приятною будучностию проводить это время с вами и бесценным вашим семейством! Душевно желаю, чтобы милосердный Господь устроил все дела и обстоятельства ваши к лучшему для вас; но вместе с тем хотелось бы, чтобы вы скорее явились на родину в благословенную Малороссию, в круг истинно любящих вас родных». «Расцелуйте за меня милых ангелочков Катю и Мишу, нездоровье которого очень нас тревожит». Через месяц (1857 XI 3) сестра Анастасия пишет: «Две недели лежит письмо ваше, а я все не принимаюсь за перо, чтобы побеседовать с вами, хотя мыслею и душею всегда с вами, мои дорогие! Ваша горесть так близка моему сердцу. Да ниспошлет вам творец небесный утешение и возрадует вас своею неизреченною властию. Милого, бесценного Каточка целую, обнимаю. Как радостно знать, что она такая милая, умная, добрая девочка! Да благословит ее господь и уразумит быть вашим утешением и всегдашней радостию». Так родителям для утешения осталась одна Катя, а Миши уже не стало!

Завистливая судьба лишила Николая возможности самому порадоваться пребыванием в своей заветной собственности – Круглике. В 1859 г. тяжелая болезнь (тиф) унесла его на тот свет в крепости Ново-Георгиевской, под Варшавою. В Лубенском Круглике нашли свое утешение только Николаева жена Екатерина Петровна Райзерова, теща Варвара Петровна Ладыгина и семилетняя дочь Катя.

Екатерина Николаевна Скаржинская (ур. Райзерова)

Наше время принадлежит не нам,
а всем, кому в нас нужда [228]

Десятилетним ребенком увезена Катя из Круглика (имение Райзеров на Лубенщине) матерью (Екатериной Петровной) и бабушкой (Варварой Петровной) в их родовое имение с. Никольское Весьговского уезда Тверской губернии. Эти женщины из Никольского на зимнее время проживать с собой увозили сиротку (её отец умер от тифа в Ново-Георгиевской крепости под Варшавой в 1859 г.) то в Москву, то в Петербург, приглашая к ней лучших наставников детских в этих городах. Катиными наставниками были тогдашние профессорские светила Шпилевский и Острогорский; выбором наставников руководил Катин дядя Александр Львович Апухтин, попечитель Варшавского учебного округа. Бабушка, придворная фрейлина, хотела и свою внучку возвести в это достоинство. Но 12-летняя девочка увлеклась чтением Евангелия, внушившего ей страсть не к светской прелести, а к горячему служению беспросветной и безутешной бедноте, к озарению её светом науки, к облегчению её трудовой и неприглядной жизни. 14-летней девочкою Екатерина Николаевна Райзерова в с. Никольском для детей своих бывших крепостных крестьян устроила народное училище, куда выписала лучшую учительницу из Петербурга, назначила ей плату, превосходящую в несколько раз вознаграждение, отпускаемое тогда для учителей земства, чем побудила и земство повысить свою плату учителям. При школе без устали работала и сама учредительница её. В Никольском Райзеровою устроена и больница для облегчения недугов у сельских страдальцев. Здесь на практике молодую работницу начали воодушевлять высокие слова русского моралиста: «Наше время принадлежит не нам, а всем, кому в нас нужда». Эти слова не переставали окрылять усердную труженицу во всю продолжительную её жизнь. Эта крестьянская утешительница лечила крестьян, обшивала, мирила их в неладах. 22 лет (в 1874 г. с благословения настоятеля Киевской Георгиевской церкви) Е. Н. Райзерова вступила в брачный союз со своим Круглицким молодым соседом Николаем Георгиевичем Скаржинским, человеком очень даровитым. Русская кавалерия очень ценила выдающиеся способности и труды Скаржинского по поставке лучших лошадей в армию; его наградили чином генерал-майора и предложили почетную должность инспектора ремонтов российской кавалерии. Неожиданная смерть (4 октября 1910 г.) пресекла деятельность этого выдающегося русского воина (скончался он в Киеве, а тело его перевезли на вечное упокоение в Круглик).

У молодой Скаржинской брачный союз не затер горячего девичьего порыва к служению бедноте, темноте и неприглядности людской, а еще придал ей больше размаха. В Круглике молодую хозяйку поражали крестьянская бедность, безземелье бывших дворовых и моральная расшатанность от близости города. Скаржинская еще горячее принялась за продолжение своей благотворительности. В своей усадьбе она построила школьное здание (насмешниками именуемое университетом), где отводилось две комнаты для учителя, два класса, рекреационный зал, библиотека, школьный музей, школьная лаборатория и проч. Учитель Симоновский был выписан из Москвы. Он отличался большими сведениями, дарованиями и трудолюбием. Кроме школьного обучения детей Симоновский вел воодушевительные беседы с крестьянами, читал им произведения всех лучших литераторов с таким захватывающим интересом, что слушать его приходили даже крестьяне соседних селений, у мужчин часто глаза овлажнялись слезами; молодежь просила учителя устраивать для нее особые чтения для замены вечерниц, и вечерницы были заменены такими чтениями.

В своем хуторе Скаржинская построила «Народный Дом» со сценою, чайною, библиотекою; устроила больницу с отдельным фельдшером. В своем же усадебном дворе она построила большую столярную мастерскую, за столярные изделия которой получались первые призы от выставок Полтавских; здесь же, при усадьбе, была устроена кузнечная мастерская. Скаржинская к себе дважды выписывала Левицкого, отличавшегося большими способностями на юге России в организации рабочих артелей, и устроенная Левицким Круглицкая артель быстро подняла крестьянское благосостояние и моральное самочувствие. Потом она уговорила своего мужа пустить свою пахотную землю в общее крестьянское обрабатывание с экономическим живым и мертвым инвентарем и с экономическим удобрением этой земли за половину ее доходности, что вызвало появление «половинщиков», быстро улучшивших свое благосостояние, но сильно уменьшивших помещичью доходность. Деятельность Скаржинской не ограничивалась одним Кругликом. Устроила она школу также в Лубенской городской тюрьме, куда специалиста учителя выписала из Москвы; хлопотала она же об устройстве в Лубнах женской гимназии, которой потом стала попечительницей; и иные Лубенские школы многим обязаны покровительству этой самоотверженной труженице и ходатайши. Возле Лубен при селении Терны у Скаржинской была наследственная пахотная земля. Скаржинская эту землю (в количестве 47 десятин) отдала Полтавскому земству для устройства здесь сельскохозяйственной школы. И земство здесь (15 октября 1891 г.) открыло такую школу, давшую уже много просвещенных работников по улучшенному сельскому хозяйству. Советское правительство поначалу эту школу возвело в «Сельскохозяйственный техникум», а теперь она функционирует с титулом «Сельскохозяйственной Профессиональной школы». Приступила Скаржинская даже к организации у себя «Колонии для поднадзорных», отбывших уже свое тюремное наказание и «выпущенных на большую дорогу с известным билетом». Из таких лиц правою рукою организаторши начал становиться босячий главарь, проживший около года у Скаржинской в звании приказчика; другой поднадзорный был у нее ночным сторожем; третий работал в огороде и мастерской. Революция 1905 года расстроила этот план. В этом же 1905 году бывший приказчик стал главою окрестных босяков, но приказал оберегать Скаржинскую «как зеницу ока»; часто ночью, идя по своей большой аллее, ведущей к столбовой дороге, и проходя по своему лесу, Скаржинская вдали от себя слышала сопровождавшие её человеческие шаги; однажды поднадзорный у Скаржинской попросил ночного пристанища, у нее потом он прожил около недели в постоянной беседе; а при уходе, прощаясь со Скаржинскою, сознался ей, что пришел он к ней с целью ограбить ее и убить, но ее ласковый прием и теплые беседы так его переродили, что теперь дает он слово совсем бросить свое ремесло и даже не станет убивать жены своей, подозреваемой в неверности; потом этот субъект из Болгарии к Скаржинской прислал благодарственное письмо с заявлением, что он сдержал данное слово. У этой пролетарской попечительницы народное замешательство расстроило и другие планы по поднятию народной культуры: ей очень хотелось по великороссийскому образцу в своем уголке водворить кустарный промысел у крестьян, ткацкие станки должны были находиться почти в каждой хате, сапожное мастерство должно было бы ютиться во всех хуторах.

В то же время Скаржинская 18 лет без устали трудилась над составлением народного музея, не жалела ни средств, ни энергии по собиранию уцелевших памятников старины, художества и природы. Никакая редкость не ускользала от этой беззаветной труженицы на поприще культурного просвещения. Завела она оживленную переписку с учеными городов Петербурга, Москвы, Киева, Одессы, участвовала в археологических съездах, производила археологические раскопки возле Лубен, преимущественно на так называемой Лысой Горе [229]; в Круглицкий музей было собрано много археологических редкостей, которые отсюда старались перехватить к себе музеи Московские и Киевские, но Скаржинская ни с чем не расставалась. Она сумела воодушевить много бескорыстных сотрудников. Скаржинской собирать и устраивать коллекции археологические и другие помогали Федор Иванович Каминский (учитель Лубенской мужской гимназии подготовительного класса 8 марта 1872 г. - 30 декабря 1882 г.), Александр Александрович Лавренко (секретарь Лубенского предводителя дворянства), Казимир Михайлович Лехницкий, Сергей Климентьевич Кульжинский (ныне учительствующий в Лубнах, а тогда учившийся в Киевском университете, а потом окончивший курс учения в университете Харьковском по физико-математическому факультету), а также многие другие лица принимали посильное участие в благом порыве Скаржинской. Кульжинский был приглашен Скаржинскими обучать их детей, не покидает этой семьи с 1889 года. Его перу принадлежит «Описание коллекций народных писанок»; он помогал составлять музейные списки и описи. Скаржинская мечтала в своем родном городе Лубнах устроить народный музей и туда передать свои коллекции. Но лубенцы не признали для себя возможным отпустить средства для такой роскоши. Коллекции были предложены губернскому Полтавскому земству. Земство с признательностью приняло предложение. Оно для помещения богатых коллекций отвело весь верхний этаж своего губернского земского дома и этому культурному хранилищу присвоило наименование «Полтавский Губернский Музей имени Е. Н. Скаржинской». Теперь это украинское народное украшение носит наименование «Полтавский Пролетарский музей». Скаржинская хотела в Лубны переместить хотя бы свои мастерские учреждения, но лубенцы к себе не приняли и этого пролетарского баловства.

В конце 1905 года Скаржинская выехала за границу для воспитания своих детей. Поселилась она в Швейцарии в Лозанне. Не покинула русскую труженицу и здесь горячая забота об облегчении участи русских страдальцев, где положение русских выходцев было столь печальным, что многим трудно было приискать себе даже ночной приют. Скаржинская наняла 4-х этажный дом «Русский дом» или «Ноmе», и всякому приезжему из России объявлялось, что он может здесь жить на всем готовом столько времени, сколько ему понадобится до приискания места или работы. «Ноmе» был посредником (бюро) между русскими выходцами и местными жителями. Из Лубенщины в Швейцарию Скаржинская вызвала двух учительниц для школы, устроенной для русских детей; из Москвы в эту школу были выписаны пособия учебные и книги. Скаржинская стала центральным прибежищем для русских эмигрантов. Она открыла дешевые столовые в разных городах. В Женеве она основала союз русских эмигрантов на началах взаимной помощи; для русских эмигрантов она в большом сарае устроила мастерскую починки и окраски экипажей и т.п. При этом всем Скаржинская устроила русские типографии в Париже, Лондоне, Брюсселе и др. В Давосе, курорте для чахоточных, она устроила санаторию русскую. Насчитывала она своих швейцарских начинаний около 20. Скаржинской немало причиняло забот облегчение тяжелого состояния грузин, принужденных покинуть свою родину. Скаржинская издавала журнал русский «За рубежом». От русского правительства за труды по народному образованию Скаржинская в награду получила золотую медаль на Анненской ленте; а в то же время Полтавское дворянство на Скаржинскую наложило опеку за расточительность дворянского имущества на революцию. Эта опека разорила Скаржинскую, а заграничными газетами она была осмеяна. Для борьбы с порнографиею тогда вся Европа принимала участие в конгрессе, устроенном в Париже. Скаржинская письменно умоляла Беранже, председателя конгресса, втянуть к участию и Россию отсутствующую; но Беранже ответил, что он для этого уже употреблял все усилия, однако безрезультатно. На Балканах шла ожесточенная народная война, лишившая много детей всякого пристанища. Скаржинская агитировала в европейских государствах, чтобы образовать международные приюты «Ясли»; и на это отозвались очень сочувственно президент Швейцарской республики, Париж, Лондон; но русский премьер-министр Милюков не удостоил ответа Скаржинскую; Вандервельд обещал этот вопрос провести среди немецких социалистов. Начавшаяся европейская война в 1914 году заставила Скаржинскую покинуть Швейцарию и возвратиться на родину, сначала в Киев, потом в Полтаву и, наконец, в Лубны. И на неблагодарной родине эту неутомимую пролетарскую труженицу не покидало сильное влечение к облегчению культурного воспитания бедных малюток. Скаржинская горячо принялась за собирание подходящих книжек для составления детских библиотек в Полтаве и в Лубнах, т.к. такие библиотеки очень благотворно действуют на умы юных читателей, не находивших здесь этого утешения. С этой целью Скаржинская насобирала детских книг уже несколько ящиков; но поднявшаяся общественная буря лишила и этой отрады Скаржинскую - все собранные книжки погибли, лишилась она и всех средств к жизни, у неё взято даже теплое одеяло.

Теперь Скаржинская сама – беспомощная 71-летняя старушка-пролетарка, никем не призреваемая; не зачислена она даже Лубенским собезом в инвалидки, не удостоена страховой пенсии, просто гибнет, замирает, застывает от голода, холода, бесприютности, за спасение такого множества пролетариев в свою продолжительную трудовую жизнь. Только служащие Полтавского пролетарского музея, основанного Скаржинскою, ныне кормящего и утешающего немалое число пролетариев, прислали пропадающей Скаржинской в Лубны в единовременное пособие одну тысячу рублей (от 2 июля 1923 г.) через нас, да через нас же прислали ей 500 рублей (от 17 июля 1923 г.) трудящиеся при Полтавском центральном архиве; а нам кажется, что эта теперешняя настоящая пролетарка, спасавшая пролетариев всю жизнь от нужды, заслуживает того, чтобы при конце ее жизни облегчили и ее тяжелую нужду и поддержали ее потухающую жизнь своей помощью и теплым участием общественные труженики, общественные учреждения и само пролетарское Правительство.

Матвей Григорьевич Астряб
г. Лубны, 1 декабря 1923 г.

В Российскую Академию Наук.

Сегодня я, родившийся настоящим пролетарием и свой долгий век потрудившийся непоказно по-пролетарски в облегчении борьбы трудящей юной бедноты, пробивавшейся к науке, несказанно был тронут добрым отзывом Российской Академии Наук о моем слабом научном труде, писанном при непролетарских обстоятельствах, окружавших меня тогда. Обрадовала меня очень Академия своим согласием напечатать мою работу с небольшими изменениями, а я всецело поручаю себя Академии и ей представляю полную свободу распоряжаться моей рукописью по своему усмотрению и изменять или сокращать текст, как будет признано желательным.

Просил бы я только мои заключительные слова о необходимости пролетарской помощи Е. Н. Скаржинской или оговорить, или даже опустить, так как «пролетарское Правительство» само уже назначает Е. Н. Скаржинской пенсию, как я узнал на днях, чем я сильно был обрадован, что мой невольный укор уже заглажен, вероятно даже через меня, потому что Скаржинская сама о себе нигде не хлопотала.

Смею надеяться и я, что Академия и дальше не откажет мне в своем внимании.

М. Г. Астряб
Лубны, Кокошки, д. № 14, 1924/III

Примечания

¹ Описи, составленные нами всех документов, переданных в Полтавский губернский музей Екатерины Николаевны Скаржинской, урожденной Райзеровою (Теперь эти документы в Полтавском центральном архиве, куда переданы и описи). Опись №3. Опись архива музея (далее будем обозначать «Опись»)

² Опись архива музея (далее будем обозначать «Опись») № 60.

³ Ibid № 64.

⁴ Ibid № 70.

⁵ Ibid № 88.

⁶ Ibid № 70,61.

⁷ Ibid № № 2.

⁸ Ibid № 64.

⁹ Ibid № 66.

¹⁰ Ibid № 68.

¹¹ Ibid № 6.

¹² Ibid № 5.

¹³ Ibid №№ 192, 43.

¹⁴ Ibid №№ 82, 85.

¹⁵ Ibid №№ 78, 79.

¹⁶ Ibid № 81.

¹⁷ А. Д. Бутовский «Прекратившийся род», Спб, 1915, стр. 26-27.

¹⁸ Опись № 82.

¹⁹ Ibid № 84.

²⁰ Ibid № 86; № 305 (письмо наследника (1775 VII 19) с орденом св. Анны.

²¹ Ibid № 73.

²² А. Д. Бутовский «Прекратившийся род», Спб, 1915, стр. 29.

²³ Музей № 1085. См. письмо Потемкина № 3050 от 1775 VII 19.

²⁴ № 6 описи, где указаны и все письма, упомянутые выше.

²⁵ Описи №№ 43, 46.

²⁶ Ibid № 74.

²⁷ Ibid № 75.

²⁸ См. прим. 22.

²⁹ Опись № 13.

³⁰ Архив Полтавского дворянства, дел. Р. № 157; кн. А. стр. 120.

³¹ Опись № 9.

³² Ibid № 11.

³³ Метрика этой церкви за 1790 г.

³⁴ Опись № 9 (письмо от 1792 VIII 9).

³⁵ Cf Опись № 19 (письмо от 1790).

³⁶ Шумигородский «Император Павел I», Спб, 1907, стр. 177.

³⁷ Архив Полтавского дворянства, Р. № 157. Опись № 377.

³⁸ Опись № 21.

³⁹ Шумигородский «Император Павел I», стр. 198.

⁴⁰ Опись № 54.

⁴¹ Ibid №№ 20, 92.

⁴² Ibid № 12 (1801 V 25).

⁴³ Полтавский нотариальный архив за 1800 г. № 72.

⁴⁴ Опись № № 62, 377.

⁴⁵ Опись № 17.

⁴⁶ А. Д. Бутовский «Прекратившийся род» стр. 31; cf прим 20.

⁴⁷ Опись № 30.

⁴⁸ Ibid № 31.

⁴⁹ Ibid 90 (Письмо это уже напечатано археологом А. М. Лазаревским в «Киевской старине» т. XLI, стр.399).

⁵⁰ Опись № 118.

⁵¹ Ibid №№ 127-135.

⁵² Ibid № 94.

⁵³ См. прим. 30.

⁵⁴ Описи №№ 323, 378.

⁵⁵ Ibid № 54.

⁵⁶ Ibid № 55.

⁵⁷ Ibid.

⁵⁸ Ibid №№ 54, 60.

⁵⁹ Ibid № 54.

⁶⁰ Ibid.

⁶¹ Ibid № 257.

⁶² Ibid № 54.

⁶³ И. Ф. Павловский «Описание городов Полтавской губ.» (Труды ПУАК XV, стр. 21-30).

⁶⁴ Полтавский нотариальный архив за 1807 г., № 47.

⁶⁵ Опись № 208.

⁶⁶ Ibid № 218.

⁶⁷ Ibid № 217.

⁶⁸ Шильдер «Александр I» т. 2, стр. 209.

⁶⁹ Опись № 219.

⁷⁰ Ibid № 220.

⁷¹ Ibid № 92.

⁷² Ibid № 103.

⁷³ Ibid № 105.

⁷⁴ Ibid № 272.

⁷⁵ Ibid № 273.

⁷⁶ Ibid № 274.

⁷⁷ Ibid № 275.

⁷⁸ Ibid № 276.

⁷⁹ Ibid № 283.

⁸⁰ Ibid № 284.

⁸¹ Ibid № 547.

⁸² Полтавский нотариальный архив за 1811 г., № 89. Опись № 98.

⁸³ Опись № 381.

⁸⁴ Ibid № 287.

⁸⁵ И. Ф. Павловский «Малороссийское казачье ополчение», 1906 г., стр. 4.

⁸⁶ Опись № 427.

⁸⁷ Ibid № 428.

⁸⁸ Ibid № 415.

⁸⁹ Ibid № 417.

⁹⁰ Ibid № 419.

⁹¹ Ibid № 421.

⁹⁰ Ibid №№ 243, 244.

⁹³ Ibid № 422.

⁹⁴ См. прим. 85, стр. 24.

⁹⁵ Опись № 430.

⁹⁶ Ibid №№ 229, 422.

⁹⁷ Ibid №№ 431, 432.

⁹⁸ Ibid № 413.

⁹⁹ Ibid № 249.

¹⁰⁰ Ibid №№ 288, 292, 319.

¹⁰¹ Ibid № 290.

¹⁰² Ibid № 227.

¹⁰³ Ibid № 294.

¹⁰⁴ И. Ф. Павловский «Малороссийское казачье ополчение» стр. 23.

¹⁰⁵ Опись № 296.

¹⁰⁶ Ibid № 297.

¹⁰⁷ Ibid № 298.

¹⁰⁸ Ibid № 406.

¹⁰⁹ Метрика за 1816 г. № 1.

¹¹⁰ Описи № 351, 352.

¹¹¹ Ibid № 301.

¹¹² Ibid № 323.

¹¹³ Ibid № 324, 362.

¹¹⁴ Ibid № 453.

¹¹⁵ Ibid № 126.

¹¹⁶ Ibid № 378, 379.

¹¹⁷ Ibid № 380, 383.

¹¹⁸ Ibid № 385.

¹¹⁹ Ibid № 387.

¹²⁰ Ibid № 384, см. № 3057 (от 1812 Х 9 его рапорт, как Киевского гражданского губернатора).

¹²¹ Опись № 368.

¹²² Ibid №№ 392, 393.

¹²³ Ibid № 395.

¹²⁴ Ibid № 400.

¹²⁵ Ibid.

¹²⁶ Ibid №№ 395, 398, 401, 403.

¹²⁷ Ibid № 440.

¹²⁸ Ibid №№ 384, 387, 487-490.

¹²⁹ Ibid № 487.

¹³⁰ Ibid № 491.

¹³¹ Ibid № 495.

¹³² Ibid № 492.

¹³³ Ibid № 506.

¹³⁴ Ibid № 496.

¹³⁵ Ibid № 504.

¹³⁶ Ibid № 507.

¹³⁷ Ibid № 535.

¹³⁸ Ibid № 107.

¹³⁹ Ibid № 121.

¹⁴⁰ Ibid.

¹⁴¹ Ibid № 122.

¹⁴² Ibid стр. 28.

¹⁴³ Ibid стр. 33.

¹⁴⁴ Ibid стр. 34.

¹⁴⁵ Опись № 520.

¹⁴⁶ Ibid № 851.

¹⁴⁷ Ibid №№ 520, 525.

¹⁴⁸ Ibid № 526.

¹⁴⁹ Ibid № 525.

¹⁵⁰ Ibid № 126.

¹⁵¹ Ibid № 588.

¹⁵² Ibid № 646.

¹⁵³ Ibid № 590.

¹⁵⁴ Ibid № 645.

¹⁵⁵ Метрика № 2.

¹⁵⁶ Опись № 591; Метрика № 5.

¹⁵⁷ «Дневник» Николая, напечатанный Лазаревским в «Киевской старине» за 1893 г. т. 41, стр. 401.

¹⁵⁸ Ibid 402.

¹⁵⁹ Ibid 403.

¹⁶⁰ Ibid 404.

¹⁶¹ Ibid.

¹⁶² Ibid 401-424.

¹⁶³ См. прим. 66.

¹⁶⁴ Опись № 592.

¹⁶⁵ «Дневник» стр. 423.

¹⁶⁶ Ibid.

¹⁶⁷ Ibid стр. 424.

¹⁶⁸ Ibid.

¹⁶⁹ Опись № 591.

¹⁷⁰ Ibid № 592.

¹⁷¹ Ibid № 767.

¹⁷² Ibid № 756.

¹⁷³ Ibid №№ 661, 662.

¹⁷⁴ Ibid № 530.

¹⁷⁵ Ibid № 594.

¹⁷⁶ Ibid № 713.

¹⁷⁷ Ibid №№ 593, 726.

¹⁷⁸ Ibid №№ 677, 714.

¹⁷⁹ Ibid №№ 665, 730, 731.

¹⁸⁰ Ibid № 595.

¹⁸¹ Ibid №№ 591-644, 655-673.

¹⁸² Ibid № 505.

¹⁸³ Ibid № 598.

¹⁸⁴ Ibid № 599.

¹⁸⁵ Ibid № 601.

¹⁸⁶ Ibid № 668.

¹⁸⁷ Ibid № 669.

¹⁸⁸ А. Д. Бутовский «Прекратившийся род» стр. 6.

¹⁸⁹ Опись № 605.

¹⁹⁰ Ibid № 670.

¹⁹¹ Ibid № 679.

¹⁹² Ibid № 534.

¹⁹³ Ibid № 680.

¹⁹⁴ Ibid № 620.

¹⁹⁵ Ibid № 740.

¹⁹⁶ Ibid № 649.

¹⁹⁷ Ibid № 741.

¹⁹⁸ Ibid № 649.

¹⁹⁹ Ibid №№ 649, 650.

²⁰⁰ Ibid № 688.

²⁰¹ Ibid.

²⁰² Ibid № 633.

²⁰³ Ibid № 652.

²⁰⁴ Ibid №№ 694-696.

²⁰⁵ Полтавский нотариальный архив за 1848 г. № 84.

²⁰⁶ Опись № 586.

²⁰⁷ Ibid № 543.

²⁰⁸ Ibid № 576.

²⁰⁹ Ibid № 570.

²¹⁰ Ibid №№ 558, 576.

²¹¹ Ibid № 554.

²¹² Ibid № 580.

²¹³ Ibid № 581.

²¹⁴ Ibid № 585.

²¹⁵ Ibid № 555.

²¹⁶ Ibid № 556.

²¹⁷ Ibid № 558.

²¹⁸ Ibid № 560.

²¹⁹ Ibid № 561.

²²⁰ Ibid № 562.

²²¹ Ibid № 573.

²²² Ibid № 562.

²²³ Ibid № 567.

²²⁴ Ibid № 568.

²²⁵ Ibid № 575.

²²⁶ Ibid № 577.

²²⁷ Ibid № 563.

²²⁸ Тургенев «Накануне» соч. изд. Марксом в Петербурге, 1898 г., т. 2, стр. 279-280.

²²⁹ См. статью В. Ляскоронского в «Киевской старине», январь 1892 г., стр. 263-280.

Указатель имен

Авдотья Фоминична: 20

Адасовский Григория Прокофьевич, поручик: 15

Апухтины: 10

Апухтин Александр Львович: 34

Апухтин Алексей Николаевич, поэт: 12

Апухтин Лев Александрович: 18, 21, 25

Апухтин Николай Александрович: 15, 15

Апухтин Николай Федорович, отец поэта: 12

Апухтин Павел Сергеевич: 16

Апухтина Анастасия Федоровна: 12, 13, 15, 16, 17

Апухтина Глафира Александровна (в замужестве Райзер): 10, 12, 13, 15

Апухтина Елисавета Александровна: 15, 17, 23

Афанасьев: 27

Баратов, кн., полковник: 6

Беранже: 34

Бидерман, провизор: 6

Бочкаревы: 15

Броховский, купец: 10

Бруц: 1

Бутков, сотник: 14

Бутовская Анастасия Петровна (в замужестве Ивахненко): 25, 27

Бутовская Надежда Степановна – см. Райзер (в замужестве Бутовская): 25, 26, 27

Бутовский Алексей Дмитриевич: 6, 11, 27

Бутовский Дмитрий Петрович: 25, 27

Вандервельд: 34

Васильчиков Илларион Илларионович: 32

Вебер, пастор: 6, 8

Вейдемейер, историк: 7

Веш, фон Авдотья Ивановна: 5

Веш, фон Анна Ивановна (в замужестве Райзер): 4, 6, 10, 11, 12, 13

Виндинг Лаврентий Евстафьевич: 18

Волжинский Павел Петрович: 15

Волков: 8

Гафорт, начальник штаба: 21

Гильдебрандт: 8

Гильдебрандт, сын лубенского аптекаря: 8

Гильдебрант (Хильдебрант) Иван Петрович: 14

Гильдебрант (Хильдебрант) Петр Адамович: 14

Гильдебрант (Хильдебрант) Петр Петрович: 14, 15, 18

Гильдебрандт Петр Христианович: 6, 7

Голованев Феодор Прокофьевич, врач: 13, 15, 16

Горленко Анна Васильевна (в замужестве Райзер): 12

Горленко Василий Павлович: 12

Горленко Дмитрий Васильевич: 23, 24

Горленко Екатерина Вильгельмовна – см. Райзер (в замужестве Горленко): 13, 15, 16, 18, 20, 23, 24, 25, 27

Гуриев, генерал: 6

Делингаузен, начальник штаба: 21

Долинский, статский советник: 11

Дыбыч: 21

Екатерина I: 2

Екатерина II: 3, 7, 11

Елизавета Петровна: 2

Жевахов Филипп Семенович: 16

Желтухин Владимир Петрович, нач. штаба 1-го пех. корпуса: 29

Желтухина: 27

Здоров Харлампий Дмитриевич Здоров: 27

Иван Матвеевич Шумов, майор: 10

Ивахненко: 18

Ивахненко Анастасия Петровна – см. Бутовская (в замужестве Ивахненко): 25, 27

Ивахненко Григорий Иванович: 25, 27

Илинг, полковник: 16

Каминский Федор Иванович: 34

Коваленко: 18, 19

Козловский Дмитрий Михайлович: 8

Колычев: 9

Коренев Александр Васильевич: 25, 27

Коренев Валериан: 27

Коренев Василий Александрович: 23, 25, 26, 27, 33

Коренева Анастасия Вильгельмовна – см. Райзер (в замужестве Коренева): 13, 15, 17, 18, 20, 23, 24, 25, 26, 27, 30, 33

Коренева Мария: 27

Костомаров, лейтенант: 4

Кочубей Виктор Павлович: 14

Красовская, генеральша: 26, 27

Красовский Афанасий Иванович, генерал: 26, 27

Крейц, генерал, корпусный командир: 21, 22

Крыловский Роман Дмитриевич, майор: 15

Кульжинский Сергей Климентьевич: 34

Кулябки: 6

Кулябко Ольга Алексеевна, полковница: 13

Куракин Алексей Борисович: 14

Лавренко Александр Александрович: 34

Ладыгина Варвара Петровна: 31, 33, 33, 34

Ладыгина Екатерина Петровна (в замужестве Райзер): 31 32, 33, 34

Лашкарев, капитан: 10

Лебедев: 29

Левенталь, генерал: 23

Левицкий Николай Васильевич (?): 34

Левицкий Павел Афанасьевич: 12

Лехницкий Казимир Михайлович: 34

Литвинова Анастасия (Настасия) Алексеевна: 33

Литвинова Мария Алексеевна (в замужестве Райзер): 24, 33

Лобанов-Ростовский Яков Иванович: 16

Лобанов-Ростовский, кн., главнокомандующий резервной армией: 16

Любомирский, кн.: 6

Маевский, майор: 31

Максимович Степан Петрович, генерал: 8

Мартос Иван Иванович: 14

Мачиха Екатерина Алексеевна – см. Яковлева (в замужестве Мачиха, во втором браке Райзер): 17, 18, 23

Мачиха Яков Степанович: 17

Милорадовичи: 6

Милюков: 34

Моллво Яков, купец: 10

Науменк: 27

Науменко Владимир Павлович: 18

Науменко Осип Павлович: 18, 23

Нейдгарт, генерал-квартирмейстер: 21

Ненарокомов: 27

Несс: 9

Николай І: 29

Олив: 8

Острогорский, профессор: 34

Павел I Петрович: 5, 11

Пален 1-й, граф: 22

Пален 2-й, граф, корпусный командир: 21

Петр I: 1, 2, 7

Петр II: 2

Петр III: 4

Пинкорнелли Иван Федорович, городничий в Лубнах: 25

Писанка, штабс-капитан: 23, 25, 27

Платен Анна Георгиевна (в замужестве Райзер): 3

Потемкин Григорий Александрович: 8

Прозоровский Александр Александрович, фельдмаршал: 14

Прозоровский, кн., генерал-лейтенант: 6

Пухальский: 31

Раделов де Форт: 5

Райзер Алексей Степанович: 20, 24, 26, 27, 31, 33

Райзер Анастасия Вильгельмовна (в замужестве Коренева): 13, 15, 17, 18, 20, 23, 24, 25, 26, 27, 30, 33

Райзер Анна (Анюта) Степановна: 24

Райзер Анна Васильевна – см. Горленко (в замужестве Райзер): 12

Райзер Анна Георгиевна – см. Платен (в замужестве Райзер): 3

Райзер Анна Викентьевна: 3, 4

Райзер Анна Вильгельмовна: 18

Райзер Анна Ивановна – см. Веш, фон (в замужестве Райзер): 4, 6, 10, 11, 12, 13

Райзер Анна Степановна: 26, 27

Райзер Беата Викентиевна: 3

Райзер Викентий-Людвиг Викентьевич: 3, 4, 5, 6, 7, 11

Райзер Викентий-Мартин Степанович: 1, 2, 3

Райзер Вильгельм (Вилим) Ульрих Викентиевич: 3, 6, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 27

Райзер Генрих-Гюнтер: 3

Райзер Глафира Александровна – см. Апухтина (в замужестве Райзер): 10, 12, 13, 15

Райзер Екатерина Алексеевна – см. Яковлева (в замужестве Мачиха, во втором браке Райзер): 17, 18, 23

Райзер Екатерина Викентьевна (в замужестве Цицианова): 3, 8

Райзер Екатерина Вильгельмовна (в замужестве Горленко): 13, 15, 16, 18, 20, 23, 24, 25, 27

Райзер Екатерина Николаевна (в замужестве Скаржинская): 4, 12, 31, 33, 34

Райзер Екатерина Петровна – см. Ладыгина (в замужестве Райзер): 31 32, 33, 34

Райзер Екатерина Степановна: 3, 5

Райзер Маргарита Степановна: 3, 5

Райзер Мария Алексеевна – см. Литвинова (в замужестве Райзер): 24, 33

Райзер Мария Степановна: 26

Райзер Михаил Вильгельмович: 31, 33

Райзер Надежда Степановна (в замужестве Бутовская): 25, 26, 27

Райзер Наталия Викентьевна: 3, 4

Райзер Николай Вильгельмович: 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33

Райзер Степан (Стефан) Викентьевич: 3, 6, 8, 10, 11, 12, 20, 23, 24

Райзер Стефан: 2

Райзер Ульриха Викентьевна: 3

Римский-Корсаков, генерал: 9

Ришелье дюк де Емануил Осипович: 14

Рославская Домна, жена умершего стат. сов.: 11

Рот, генерал, корпусный командир: 16

Руге Карл: 29

Садик: 27

Санти Алексей Львович, граф: 18, 19

Сиверс Владимир Карлович, командир 1-го пех. корпуса: 21, 29

Симоновский, учитель: 34

Скаржинские: 33

Скаржинская Екатерина Николаевна – см. Райзер (в замужестве Скаржинская): 4, 12, 31, 33, 34

Скаржинский Николай Георгиевич: 34

Спренгпортен, генерал: 9

Стефан Самойлович, протопоп: 11

Суворов Александр Васильевич: 6, 9

Тимофеев Василий Иванович, генерал, командир 1-го пехотного корпуса: 26

Тимофеев, адъютант: 5, 6

Тимошевский Илья Владимирович: 19, 25

Толь: 21

Трохимовские: 8

Трощинский Дмитрий Прокофьевич: 11

Ушинский, генерал: 21

Фалет, полковой врач: 31

Фишер, купец: 10

Циглер Алексей: 18

Цицианов Дмитрий Алексеевич, кн.: 8

Цицианова Екатерина Викентьевна – см. Райзер (в замужестве Цицианова): 3, 8

Чарныши: 8

Шамшев Александр, генерал: 6, 10

Шафиров Петр: 1

Шпилевский, профессор: 34

Штриккер: 8

Шульц, поручик: 14

Яковлева Екатерина Алексеевна (в замужестве Мачиха, во втором браке Райзер): 17, 18, 23

Ссылки на эту страницу

1	Астряб, Матвей Григорьевич [Астряб, Матвій Григорович] - пункт меню

История Полтавы

Общественные заслуги Райзеров

Ссылки на эту страницу