История Полтавы

Малорусская литература

• 

Подробности

Просмотров: 2842

Николай Костомаров. Малорусская литература.

Подається за виданням: Костомаров Н. И. Малорусская литература. — из кн. Поэзия славян. Сборник лучших поэтических произведений славянских народов в переводах русских писателей. Изданный под редакциею Ник. Вас. Гербеля. СПб., 1871.

Из содержания: Костомаров Н. Малорусская литература, с. 157-163. [Котляревский И. П.], с. 158-159. — Котляревский И. П. [Краткая биография], с. 164-165. — I. Веют ветры. «Веют ветры, веют буйни». [Перевод Н. Берг]. — II. Песня. «У соседа есть избушка». [Пер. Н. Гербель]. — III. Возный. «Город, село ли — имеет права». [Пер. Н. Гербель]. — IV. Из «Энеиды». [Пер. О. Лепко], с. 164-168.

Джерело: Национальная электронная библиотека.

Переведення в html-формат: Борис Тристанов.

Костомаров Н. И. Малорусская литература — 157

МАЛОРУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА.

Малорусская литература — явление недавнее, именно потому что она имеет исключительно народный характер. И у нас, как и везде, прежде считалось непреложным, что язык книжный должен быть особым языком от разговорного, и писатель, берясь за перо, настраивал себя на такую речь, какой сам не употреблял в простом разговоре. У нас сыздавна был книжным языком славяно-церковный; писать казалось возможным только на нем; язык живой врывался в него невольно, но всегда писатель старался держаться, по возможности, книжного склада речи. Можно сказать, что литературный язык на Руси изменялся по мере большего невежества в славяно-церковном языке; писатели сбивались на просторечие против собственного желания. В южной и западной Руси, политически отделенной от северной и восточной, славяно-церковный язік стал уступать другому языку литературному, но также не народному, хотя и состоявшему в большей близости к последнему, чем древний славяно-церковный. Это была ученая смесь славяно-церковного, польского и живого русского, под работой туземных грамматиков и риторов получившая своеобразную форму. Язык этот назывался русским и послужил для значительного количества богословско-полемических сочинений, актов, писем и исторических повествований. Ученые составляли для него словари и грамматики. При более тесном сближении Малороссии с Великороссией, этот книжный язык уступил место другому, созданному Ломоносовым и развивавшемуся последовательной работой и дарованиями русских писателей. Он был ближе к народному великорусскому по выговору, по строению, но отличался от него множеством слов и оборотов, взятых из славяно-церковного и выкованных писателями, усваивавшими формы и способ выражения из иностранных языков, древних и новых, так что литературное развитие удаляло его от народного, а не приближало; для Малороссии он был более искусствен, чем для великороссов и более далек от тамошней народной речи. Высший класс малорусского народа, который был сравнительно образованнее прочей массы, усваивал этот язык сначала на письме, потом и в живой речи, хотя долго не оставлял в домашнем быту своего прадедовского, народного. Малорусский простолюдин почти не понимал его. Говоря с последним, малоросс высшего класса и образования поневоле спускался до языка простолюдина, потому что иначе они бы не могли объясниться друг с другом; но писать на языке простого народа долго казалось большинству решительно невозможным.

Но в образованном мире начался переворот. С распространением просвещения почувствовались недостатки исключительной книжности; стали приближаться к живой речи, стара-

Костомаров Н. И. Малорусская литература — 158

лись излагать на письме мысли приблизительно тому, как они излагались в разговоре; то был покамест далекий идеал; дело шло медленно, также медленно, как образование масс народа и слияние его сословий, и до сих пор это литературное дело далеко не доведено до конца: мы все таки пишем и даже говорим между собой не так, как остальная масса народа. Заметив здесь это обстоятельство, мы, однако, понимаем, что при малом количестве образованных людей в сравнении со всем народонаселением, лишенным всяких средств к образованию, разница в языке образованного класса от языка народной массы неизбежна, когда простолюдину незнакомы понятия и предметы, требующие незнакомых для него слов и оборотов; но, кроме того, разница эта зависит еще и от того, что мы пишем и говорим отлично от народа даже и тогда, когда о том же самом у народа есть готовый склад речи. Тем не менее XIX век все-таки отличается тем, что язык книжный стремится слиться с разговорным, является потребность, чтобы склад речи образованного человека и простолюдина был в сущности одинаков. Если мы многое можем дать простолюдину, знакомя его с предметами, понятиями и образом жизни высшего человеческого развития, то с своей стороны и от него можем заимствовать немалое: именно, живость, простоту и правильность речи, что, без сомнения, и есть правильная, истинная грамматика языка, которая указывает формы, созданные безыскусственной природой, свободным течением народной жизни, а не вымыслом кабинетного ученого. Вероятно, с развитием просвещения в массах, произойдет этот желанный обмен. Народ расширит свой кругозор сведениями, добытыми наукой, а сама наука может заимствовать от народа более простой и живой способ выражения.

Упрощение языка будет последствием широкой образованности. По нашему мнению, первым шагом к этому великому последствию было то, что простолюдин в литературе перестал подвергаться полному невниманию; его быт, нравы, понятия, верования, его песни и сказки, его язык стали предметом исследования и изображения. Идея народности вступила в литературу.

С появлением этой идеи, на Руси стали изучать русского простолюдина, дорожить его речью; знать ее и владеть ею уже стало достоинством. Поэтому и в Малороссии обратились к тому же. Но тут то оказалось, что в этом русском крае господствует в народе совсем иная речь, отличная от той, которая слышится в других краях, речь, отпечатлевшая на себе иначе прожитую жизнь в течении протекших веков. Простолюдин-малоросс оказался очень непохожим на простолюдина-великоросса, хотя по главным основным чертам и тот и другой принадлежат к одному народному дереву. Поэтому, вступая своею особою в число предметов, изображаемых литературой, простолюдин-малоросс естественно должен был принести с собой особую ветвь литературы с своеобразной речью. Когда одни писатели довольствовались тем, что старались изобразить его на общерусском языке, другие находили такой способ недостаточным, видели в русских сочинениях, изображавших малорусскую жизнь, как бы переводы с какого-то другого языка и притом переводы редко удачные, и обратились к живой речи народной малорусской, стали вводить ее в литературу, и таким то путем возникла малорусская литература в наше время.

Начало ее положено Котляревским в первых годах текущего столетия. По господствовавшему тогда образу воззрений, речь мужика непременно должна была смешить, и, сообразно с таким взглядом, Котляревский выступил с пародией на «Энеиду» Вергилия, составленной по-малорусски, где античные боги и герои изображены действующими в кругу жизни малорусского простолюдина, в обстановке его быта, и сам поэт представляет из себя также малорусского простолюдина, рассказывающего эти события. Но эта пародия возымела гораздо большее значение, чем можно было ожидать от такого рода литературных произведений. На счастье Котляревскому, в малорусской натуре слишком много особенного, ей только свойственного юмора, и его то вывел Котляревский на свет, желая позабавить публику; но этот народный своеобразный юмор оказался, независимо от пародии, слишком свежим и освежающим элементом на литературном поле. Сам автор был человек в высокой степени талантливый. Не смотря на то, что он для своего произведения избрал почти несвойственный малорусской поэтической речи четырехстопный ямб, каким в

Костомаров Н. И. Малорусская литература — 159

обилии писали тогда русские поэты, «Энеида» имела громадный успех и Котляревский открыл собою целый ряд многих талантливых писателей. Не ограничиваясь «Энеидой», Котляревский написал еще две драматические пьесы: «Наталку Полтавку» и «Москаля-чаривника». Обе эти пьесы долго игрались на сцене в Малороссии, а последняя и в столицах, где она и до сих пор остается единственным малорусским драматическим произведением, не сходящим со сцены. И правду сказать: эта небольшая пьеса, сюжет которой заимствован из народной сказки, не встретила у нас до сих пор еще ничего такого, чтобы стало выше ее по достоинству, в качестве простонародной комедии. «Наталка» очень любима в Малороссии; песни из нее распространились до того, что сделались почти народными.

За Котляревским явился другой талантливый писатель: Петр Петрович Артемовский-Гулак. От него осталось только несколько стихотворений, но зато они приобрели чрезвычайную популярность, и можно встретить много малороссов, знающих большую часть из них наизусть. Подобно Котляревскому, и Артемовский-Гулак сперва имел намерение посмешить, позабавить — и начал пародиями на оды Горация, приспособляя воззрения римского поэта к понятиям малорусских поселян. Из написанных им, кроме того, стихотворений, видное место занимает «Пан Твардовский», баллада. Сюжет ее тот же, что и в балладе с таким же названием, написанной по-польски Мицкевичем, но малорусский вариант отличается большей образностью и народным комизмом, чем польский. Из нескольких басен, написанных им, «Пан та собака», по художественности, по глубине мысли и народному колориту, занимает высокое место, тем более, что она выражает болезненное, но сдержанное чувство народа, безвыходно терпевшего произвол крепостничества. Артемовский-Гулак был редкий знаток самых мельчайших подробностей народного быта и нравов, и владел народной речью в таком совершенстве, выше которого не доходил ни один из малорусских писателей. Нельзя не пожалеть, что этот истинно-талантливый писатель рано покинул свое поприще. В старости он снова было обратился к нему, но последние его произведения далеко уступают первым.

Время тридцатых и начала сороковых годов настоящего столетия ознаменовалось появлением произведений Григория Федоровича Квитки, писавшего под именем Основьяненка. Квитка начал свою литературную деятельность на малорусском языке уже в преклонных летах, постоянно проживая на хуторе близь Харькова, в общении с народом. Кроме повестей, писанных по-русски и помещенных в «Современнике» и «Отечественных Записках», Квитка по-малорусски написал двенадцать повестей (Салдацькый патрет, Маруся, Мертвецькый велык-день, Добре роби — добре й буде, Конотопська видьма, От тоби й скарб, Козырь-дивка, Перекоти-поле, Сердешна Оксана, Пархомове сниданне, Божи дити, Щира любовь ^*) и пять драматических произведений (Шельменко-писарь, Шельменко-денщик, Сватанье на Гончаривци, Щира любовь, Бой-жинка, последняя не была напечатана, но игралась на харьковской сцене). Трудно определить превосходство одной его повести пред другою, потому что каждая имеет свои достоинства и представляет то ту, то другую сторону народного быта, нравов и взглядов. Если в «Солдатском портрете» Квитка, описывая сельскую ярмарку, рисует простодушие поселянина до того комически, что возбуждает смех в самом серьезном читателе, то в «Марусе», «Сердечной Оксане» и «Божьих детях», при разнообразии отношений и положений, выражает такую полноту, глубину и нежность народного чувства, что выжимает слезу у самого веселого и беспечного. В повестях «Конотопська видьма»,«От тоби скарб», «Мертвецький велык-день» он выставляет самые затейливые фантастические представления; в повестях Добре роби — добре й буде», «Перекоти-поле» — изображает народные нравственные понятия; в «Козырь-дивке» выводит отношения, в которых народная сельская жизнь сталкивается с властью и администрацией; и везде является он верным живописцем народной жизни. Едва ли кто превзошел его в качестве повествователя-этнографа, и в этом отношении он стоит выше своего современника Гоголя, хотя много уступает ему в художественном построении. Из его драматических произведений, комическая оперетка

^*) Последние две почему-то не вошли в последнее издание его литературных сочинений, но мы когда-то читали их, получив от самого автора в рукописи; из повести «Щира любовь» Квитка потом составил драму, которая, по достоинству, много уступает повести того же содержания.

Костомаров Н. И. Малорусская литература — 160

«Сватанье на Гончаровке» отличается верным и талантливым изображением домашних нравов подгородного народа; пьеса эта имела большой успех на харьковской сцене и в других местах, а также во Львове. Чересчур местный интерес этой пьесы не дал ей места на столичной сцене; но, кажется, недостаток артистов, знающих малорусский язык и малорусскую жизнь на столько, чтобы исполнить эту пьесу, был главной причиной не появления ее на столичной сцене. Несколько лет тому назад «Сватанье» было исполнено любителями в Пассаже и было встречено с большим восторгом. Квитка имел громадное влияние на всю читающую публику в Малороссии; равным образом и простой, безграмотный народ, когда читали ему произведения Квитки, приходил от них в восторг. Не помешали успеху творений талантливого писателя ни литературные приемы, чересчур устарелые, ни то, что у него господствует слободское наречие, отличное от наречия других краев Малороссии. Не только в русских юго-западных губерниях, но и в Галиции, где наречие уже значительно разнится в мелочах от харьковского, сочинения его читались с наслаждением, как свое родное. Великорусские критики упрекали его в искусственной сентиментальности, которую он будто навязывает изображаемому народу; но именно у Квитки как этого, так и ничего навязываемого народу — нет; незаслуженный упрек происходит оттого, что критики не знали народа, который изображал малорусский писатель.

Одновременно с Квиткой писали стихотворения по-малорусски: Гребенка, Боровиковский, Афанасьев-Чужбинский, Метлинский (Амвросий Могила), Писаревский, Петренко, Корсун, Щоголев и др. Все они были более или менее люди не бездарные, но никто из них не обладал талантом на столько, чтобы составить эпоху в молодой литературе. Это суждено было Тарасу Григорьевичу Шевченко.

До Шевченко малорусская литература ограничивалась изображением народного быта в форме повестей и рассказов, отчасти в форме драмы, или стихотворениями в народном тоне. Сам Квитка, с его умением воспроизводить народную жизнь, не шел далее простого изображения. Выраженные им чувства и воззрения народа ограничиваются тем, что действительно можно было талантливому наблюдателю подметить во внешнем проявлении у народа — и только. Народ у Квитки не смеет подняться выше обычных условий; если, иногда, он и заговаривает о своей боли, то очень не смело, и не дерзает помышлять ни о чем лучшем. Народность Квитки, как и вообще тогдашних народо-изобразителей — это зеркало наведенное на народный быт; по мере того, каково это зеркало — в нем, с большей или меньшей верностью и полнотой, отражается то, что есть в данный момент. Но Шевченко был сам простолюдин, тогда как другие более или менее были паны и панычи, любовавшиеся народом, иногда и действительно любившие его, но в сущности, по рождению, воспитанию и стремлениям житейским, не составлявшие с народом одного целого. Шевченко в своих поэтических произведениях выводит на свет то, что лежало глубоко на дне души у народа, не смея, под тягостью внешних условий, показаться — то, что народ только смутно чувствовал, но не умел еще облечь в ясное сознание. Поэзия Шевченко — поэзия целого народа, но не только та, которую сам народ уже пропел в своих безымянных творениях, называемых песнями и думами: это такая поэзия, которую народ сам бы должен был запеть, если бы с самобытным творчеством продолжал далее петь непрерывно после своих первых песен; или, лучше сказать, это была та поэзия, которую народ действительно запел устами своего избранника, своего истинно-передового человека. Такой поэт как Шевченко есть не только живописец народного быта, не только воспеватель народного чувства, народных деяний — он народный вождь, возбудитель к новой жизни, пророк. Стихотворения Шевченко не отступают от формы и приемов малорусской народной поэзии: они глубоко малорусские; но в то же время их значение никак не местное: они постоянно носят в себе интересы общечеловеческие. Шевченко не только малорусский простонародный поэт, но вообще поэт простого народа, людской громады, подавленной издавна условиями общественной жизни, и вместе с тем чувствующей потребность иных условий и уже начинающей к ним стремиться, хотя еще и не видящей верного исхода, а потому нередко впадающей в отчаяние, грустной даже и тогда, когда ей в душу заглядывает упование далекого будущего. «Мы веруем

Костомаров Н. И. Малорусская литература — 161

твоему слову, о Господи!» восклицает в одном из своих стихотворений малорусский певец: «восстанет правда, восстанет свобода, и Тебе Единому поклонятся все народы во веки, но пока еще текут реки, кровавые реки!» Понятно, что крепостное иго, тяготевшее над народом, встречало в Шевченко ожесточенное негодование. «Видишь ли — говорит он в другом своем произведении — в этом рае снимают с калеки заплатанную свитку для того, чтобы одеть недорослых княжичей; там распинают вдову за подати, берут в войско единого сына, единую подпору; там под плетнем умирает с голода опухший ребенок, тогда как мать жнет на барщине пшеницу, а там опозоренная девушка, шатаясь, идет с незаконным ребенком: отец и мать отреклись от нее, чужие не принимают ее, нищие даже отворачиваются от нее... а барчук... он не знает ничего: он с двадцатою по счету (любовницею) пропивает души. Видит ли Бог из-за туч наши слезы, горе? Видит и помогает нам столько же, сколько эти вековечные горы, покрытые человеческой кровью!» Не удивительно, что, живя и действуя в период строжайшего сохранения существующего порядка, малорусский поэт, дерзнувший открыть завесу тайника народных чувств и желаний и показать другим то, что гнет и страх приучили каждого закрывать и боязливо заглушать в себе, осужден был судьбой на тяжелые страдания, которых отголоски резко отозвались в его произведениях. Быть может, с тех пор как народ освободился от одного из бремен, лежавших на нем — крепостного рабства, с тех пор как Россия вообще уже вступила на путь преобразований, такой поэт, как Шевченко, не может повториться; дальнейшие улучшения в жизни народа, дальнейшее его развитие должны происходить посредством умственного труда и гражданской доблести, а не поэтических возбуждений; иные предметы, иные приемы будут вдохновлять грядущих поэтов, но для Шевченко навсегда останется место в плеяде великих певцов славянского мира. В художественных приемах он уступает таким поэтам нашего племени, как Пушкин и Мицкевич, как уступал им вообще по воспитанию, хотя этот недостаток и значительно восполнялся силой его творческого гения; но по животворности его идей, по благородству и всеобъемлемости чувства, по естественности и простоте — Шевченко превосходит их. Его значение в истории — не литературы, не общества, а всей массы народа. Если новые условия жизни, великие перевороты и целый ряд иного рода событий унесут с лица земли малорусскую народность, история обратится к Шевченко всегда, когда заговорит не только об угаснувшей малорусской народности, но и вообще о прошлых судьбах русского народа. Если когда-либо потомки долго страдавшего, униженного, умышленно содержимого в невежестве мужика, будут пользоваться полной человеческой свободой и плодами человеческого развития, судьбы прожитые их прародителями не угаснут в их воспоминаниях, а вместе с тем они с уважением будут вспоминать и о Шевченко, певце страданий их предков, искавшем для них свободы — семейной, общественной, духовной, вместе с ними и за них терпевшем душой и телом, мыслью и делом.

Одновременно с Шевченко писал по-малорусски Пантелеймон Александрович Кулиш, столько же талантливый повествователь, сколько и превосходный этнограф. Его «Записки о Южной Руси» могут служить лучшим образчиком этнографических трудов. Из числа писанных им повестей, но нашему мнению, первое место занимает исторический роман «Чорна рада». По художественности и верности картин, это одно из лучших произведений в своем роде вообще в русской литературе и единственное в малорусской. Язык Кулиша отличается благородством и старательной отделкой: вообще видно постоянное стремление поднять его уровень и сделать доступным для предметов и понятий, стоящих выше быта поселянина. Кроме прозы, Кулиш пробовал писать и стихи, которые плавны и звучны, но по силе вдохновения далеко уступают Шевченковым.

В 1857 году выступила на литературное поприще женщина-писательница, под псевдонимом Марка-Вовчка. Ее небольшие рассказы из народной жизни, изданные в свет под общим названием «Оповиданья», отличаются высокой художественностью построения, глубиной мысли и чувства и верностью красок. Малорусская читающая публика отнеслась к этим произведениям с большим сочувствием и уважением.

В 1861-62 годах в Петербурге издавался

Костомаров Н. И. Малорусская литература — 162

Василием Михайловичем Белозерским журнал «Основа», посвященный Малороссии. Кроме разных статей, относящихся к малороссийскому краю в историческом, этнографическом, экономическом и статистическом отношениях, журнал этот наполнялся многими повестями, рассказами, стихами и заметками, писанными по-малорусски и вызвал к литературной деятельности несколько даровитых писателей, как например: Глебова, Чайку [справжнє ім'я — Гуглинський Василь Степанович - Т.Б.], Нечуй-Витра, Олексу Стороженко, Руданского, Кулика, Кухаренко, Мордовцева, Номиса, Носа, Олельковича и других. Рассказы Олексы Стороженко, изданные впоследствии особо в двух томах, очень замечательны по талантливому изображению малорусского быта, превосходному языку и народному юмору.

Но журнал «Основа», давший бесспорно большой толчок литературной малорусской деятельности, не мог долго существовать по малости подписчиков, что, во всяком случае, указывало на недостаток сочувствия в высшем классе Малороссии. Это одно уже, кроме других соображений, указывало, что для малорусской письменности нужен иной путь. Изобразительно-этнографическое направление исчерпывалось; в эпоху, когда все мыслящее думало о прогрессе, о движении вперед, о расширении просвещения, свободы и благосостояния, оно оказывалось слишком узким, простонародная жизнь, представлявшаяся прежде обладающей несметным богатством для литературы, с этой точки зрения, являлась, напротив, очень скудной: в ней не видно было движения, а если оно в самом деле и существовало, то до такой степени медленное и трудно уловимое, что не могло удовлетворять требованиям скорых, плодотворных и знаменательных улучшений, какими занята была мыслящая сила общества. Стихотворство еще меньше возбуждало интереса. Буйные ветры, степовые могилы, казаки, чумаки, чорнобриви дивчата, зозули, соловейки, барвинковые виночки и прочие принадлежности малорусской поэзии становились избитыми, типическими, опошленными призраками, подобными античным богам и пастушкам псевдоклассической литературы, или сентиментальным романам двадцатых годов, наполняющих старые наши «Новейшие песенники». Поднимать малорусский язык до уровня образованного, литературного в высшем смысле, пригодного для всех отраслей знания и для описания человеческих обществ в высшем развитии — была мысль соблазнительная, но ее несостоятельность высказалась с первого взгляда. Язык может развиваться с развитием самого того общества, которое на нем говорит; но развивающегося общества, говорящего малороссийским языком, не существовало; те немногие, в сравнении со всей массой образованного класса, которые, ставши на степень высшую по развитию от простого народа, любили малорусский язык и употребляли его из любви — те уже усвоили себе общий русский язык: он для них был родной; они привыкли к нему более чем к малорусскому, и как по причине большего своего знакомства с ним, такт и по причине большей развитости русского языка пред малорусским, удобнее обращались с первым, чем с последним. Таким образом в желании поднять малорусский язык к уровню образованных литературных языков было много искусственного. Кроме того, сознавалось, что общерусский язык никак не исключительно великорусский, а в равной степени и малорусский. И в самом деде, если он, по формам своим, удалялся от народного малорусского, то в то же время удалялся, хоть и в меньшей степени, от народного великорусского; то был общий недостаток его постройки, но в этой постройке участвовали также малороссы. Как бы то ни было, во всяком случае — язык этот был не чужд уже малороссам, получившим образование, в равной степени как и великороссам, и как для тех так и для других представлял одинаково готовое средство к деятельности на поприще наук, искусств, литературы. При таком готовом языке, творя для себя же другой, пришлось бы создать язык непременно искусственный, потому что, за неимением слов и оборотов в области знаний и житейском быту, пришлось бы их выдумывать и вводить предумышленно. Как бы ни любили образованные малороссы язык своего простого народа, как бы ни рвались составить с ним единое тело, все таки, положа руку на сердце, пришлось бы им сознаться, что простонародный язык Малороссии — уже не их язык; что у них уже есть другой, и собственно для них самих не нужно двух разом.

Приходя к таким выводам, малороссы, соображаясь с господствовавшим в те годы общим стремлением распространять всеми воз-

Костомаров Н. И. Малорусская литература — 163

можными средствами просвещение, находили, что выработанный до известной степени народный малорусский язык может послужить превосходным двигателем общенародного образования и принялись писать по-малорусски элементарные научные книги, с целью ознакомления народа с плодами образованности. Таким образом написана была книга, где давались элементарные понятия о природе, под названием: «Де що про свит Божий», издан был первый выпуск священной истории и арифметики. Изготовлено было в разных местах два перевода святого Евангелия. Были и другие работы. Мысль эта нашла великое сочувствие во всех концах малорусского мира. Выпуск священной истории, менее чем в продолжении полугодия, разошелся в количестве более шести тысяч экземпляров. Но тут поднялись подозрения, обличения и обвинения. Московская газета, поддерживаемая некоторыми корреспондентами из Малороссии, находила в этом предприятии умыслы на отторжение Малороссии от русской империи, сродство с польскими интригами, одним словом преступные намерения. И вот — найдено было уместным преградить всякий дальнейший ход этому делу. То было в 1863 году; с тех пор малорусская литература перестала существовать в России ^*). В глазах ревнителей государственной целости и народного единства России, все писанное по-малорусски стало представляться признаком измены, мятежа, попыток к разложению отечества. В сущности же на деле не было и тени ничего подобного. Малороссы, желавшие ввести малорусский язык в первоначальное образование народа, не руководились никакими другими видами, кроме убеждения, что язык природный, как говорится, всосанный с материнским молоком, был более легчайшим средством для передачи начатков образования, чем тот, который был чужд народному уху, как по словам и оборотам, так и по выговору. Если было сочтено уместным переводить священное писание с церковно-славянского на русский, то тем же самым казалось вполне уместным перевести его по-малорусски, потому что на русском языке для малоросса оно менее понятно, чем на славяно-церковном. Никто не думал, чтобы первоначальное образование, полученное малороссами на своем природном языке, могло изгнать и устранить из Малороссии язык общерусский; напротив, существовала уверенность, что, получив некоторые сведения на своем наречии, малоросс с большею охотой пожелает читать по-русски и скорее научится русскому языку, приобретя уже до этого некоторую подготовку и развитие. Таковы были виды тех, которые проводили мысль о применении малорусского языка к делу народного образования, а не какие либо иные. Конечно, для тех, которые не считают народного образования первой насущной потребностью, которые не видят особенной беды в том, если народ долгое время, может быть столетие и более, будет коснеть в невежестве, важность народного наречия в деле первоначального развития не может быть вопросом; но те, которые, не менее малороссов, любителей своего народного слова, искренно, горячо желают просвещения, и расходятся с последними только в том, что считают возможным делом для малорусского простолюдина легко и скоро получить первоначальное образование на литературном русском языке, должны не ограничиваться одними теоретическими предположениями, а познакомиться с этим вопросом в области опыта. В Малороссии есть школы, и малороссы учатся по-русски; надлежит беспристрастно и точно разрешить вопрос: как широко подвинулось просвещение в народной массе и легко ли оно достается? Разрешение этого вопроса будет ответом и на то: справедливы ли были малороссы, хотевшие употребить народное наречие орудием легчайшего распространения просвещения в массе народа, или же они ошибались?

Н. Костомаров.

^*) Кое-какие произведения, появлявшиеся с этих пор до настоящего времени, проходили бесследно. Только опера «Запорожец за Дунаем» хотя небогатая по содержанию, но сценичная, нравилась несколько времени столичной публике, а потом была оставлена.

Костомаров Н. И. Малорусская литература — 164

МАЛОРУССКИЕ ПОЭТЫ.

И. П. КОТЛЯРЕВСКИЙ.

Предки Котляревского были природные малороссы. Отец его служил в полтавском городском магистрате, а дед был диаконом успенской соборной церкви в Полтаве. Еще до сей поры на высокой горе в Полтаве, около крепостных окопов, стоит полуразрушенный дубовый домик, с надписью над входом: «Создася дом сей, во имя Отца к Сына и Святого Духа, 1705 року 30 августа.» В этом домике жил отец Котляревского, а 29 августа 1769 года родился в сам Иван Петрович, известный малороссийский поэт. Родители Котляревского были весьма не богаты. С детских лет проявилась в нем охота в чтению и усидчивость в занятиях, так что его очень рано отдали в семинария, где он окончил учение с успехом. По выходе из семинарии, Котляревскому предлагали вступить в духовное звание, но он избрал поприще светское. Первое время он занимался обучением детей в помещичьих домах, и, как страстный любитель родного языка, народных обычаев и преданий, собирал этнографические сведения и писал стихи на малороссийском языке. В 1779 году он поступил в штат бывшей новороссийской канцелярии и через четыре года был произведен в первый классный чин, имея 14 лет отроду. В 1796 году Иван Петрович оставил гражданскую службу и поступил кадетом в Северский карабинерный полк. Прослужив 12 лет в военной службе и получив чин штабс-капитана за храбрость, оказанную при взятии крепостей Браилова [Бендер - Т.Б.] и Измаила, в 1806 году, он вышел в 1808 году в отставку с чином капитана и снова поселился в своем отцовском домике в Полтаве. В начале 1812 года ему было поручено сформирование 5-го малороссийского казачьего полка, что было исполнено им ровно в две недели. Через два года по выходе своем в отставку, Котляревский получил место надзирателя полтавского дома воспитания бедных дворян. За улучшения, произведенные им по этому заведению, он был награжден, в 1817 году, чином майора и пенсией в 500 руб. асиг., а в 1827 году назначен попечителем полтавского богоугодного заведения. Эту последнюю должность Иван Петрович занимал до самой смерти, т. е. до 1838 года. Общий голос Полтавы признает за Котляревским щедрость, благотворительность и готовность принять участие в каждом гонимом и убогом человеке.

Воспитание Котляревского совпало с эпохой протеста против классицизма — протеста, выразившегося в европейской литературе осмеянием олимпийских богов и героев седой древности. По преданию, Иван Петрович еще в семинарии начал перелицовывать «Энеиду» Вергилия на малороссийский язык. Кому он подражал и был ли ему известен тогда Скаррон или Баумгартен — этого мы не знаем. Известно только, что поступив в военную службу, Котляревский скоро прославился своей пародией. Троянский герой, в виде украинского бродяги, смешил товарищей Ивана Петровича до слез, и рукопись его начала ходить по рукам. Затем, поселившись в Полтаве и сделавшись частым гостем у малороссийского воен-

Костомаров Н. И. Малорусская литература — 165

ного губернатора, князя Репнина, он написал для его домашнего театра две пьесы: «Наталку-Полтавку» и «Москаля-чаривника». Первая из этих пьес появилась в 1819 году, и была принята публикой с громким одобрением. Появление «Москаля-чаривника» было также приветствовано общими похвалами. С этого времени имя сочинителя стало повторятся с любовью не только во всей Малороссии, но и в Великороссии и в обеих столицах. Обе эти пьесы говорят много в пользу природного таланта Котляревского. Природное чутье сценических условий в авторе и несколько удачных черт из простонародных нравов с комической стороны, поставили «Наталку-Полтавку» и «Москаля-чаривника» выше многих, если не всех, пьес тогдашнего репертуара. Что же касается песен, которыми начинается первая из этих пьес (Виють вытры и У сосида хата била), то они приобрели такую популярность, что и в настоящее время в Малороссии нет человека, который бы не знал их наизусть. Сочинения Котляревского имели в свое время сильное влияние на всех, кому доступен был язык украинский. Он был единственный писатель, воспроизведший всеми забытую жизнь украинского простонародья.

 

I.

ВЕЮТ ВЕТРЫ.

Веют ветры, веют буйны —
     И деревья гнутся.
Ох, болит мое сердечко,
     Слёзы так и льются.

В лютом горе, без милого,
     Я веселье трачу;
Только станет легче сердцу,
     Как пойду поплачу.

Не помогут слёзы счастью,
     Легче мне не будет ...
Кто счастлив был хоть часочек,
     По век не забудет.

Есть же люди — и сиротской
     Завидуют доле;
Но счастлива ль та былинка,
     Что хиреет в поле?

В чистом поле, на припёке,
     Без росы, без крова?
Тяжко, тяжко на чужбине
     Без дружка милова!

Без милова, дорогова,
     Стал мне свет тюрьмою;
Без милова нет мне счастья,
     Нет мне и покою.

Погляди поди мой милый,
     Как я здесь горюю,
Как слезами поливаю
     Мою долю злую!

Кто ж меня здесь приласкает,
     Кто здесь приголубит,
Если нет того со мною,
     Кого сердце любит?

Полетела б я к милому,
     Да куда — не знаю.
Без него я сохну, вяну,
     Всяк час умираю.

Н. Берг.

II.

ПЕСНЯ.

У соседа есть избушка,
У соседа жонка-душка;
У меня же — ни избёнки,
Нету счастья, нету жонки.

За соседом все красотки,
За соседом и молодки,
Красны девицы косятся —
На соседа все зарятся.

Ой, сосед мой раньше сеет,
У соседа зеленеет;
У меня же, сиротинки,
Нету в поле ни былинки.

Все соседа выхваляют,
Все соседа уважают;
Я ж напрасно время трачу —
Одинокий горько плачу.

Н. Гербель.

Костомаров Н. И. Малорусская литература — 166

III.

ВОЗНИЙ.

Город, село ли — имеють права;
Тоже имеет свой ум голова.
Каждым, как кубарем, прихоть вертит;
Каждого леший к поживе манит.
Волка медведь разрывает в куски,
Волк — тот козла теребит за виски,
Ну, а козёл огород теребит:
Каждый с другого сорвать норовит.
Каждый, кто выше, тот низшего гнёт;
Сильный бессильного давит и жмёт.
Бедный — богатому вечный слуга:
Корчится, гнётся пред ним, как дуга.
Кто не имеет, тот век свой скрипит;
Кто не лукавит, тот сзади сидит.
Ложка сухая ведь горло дерёт,
Как тут прожить без греха и хлопот?

Н. Гербель.

IV.

ИЗ «ЭНЕИДЫ».

Эней был молодец удалый,
Парнюга — чудо не казак,
На все дела проворный малый,
Как есть — намётанный бурлак.
Как только греки взяли Трою
И пышный город стал золою,
Он поскорее тягу дал,
Взял кой-каких с собой троянцев,
В огне копченых оборванцев,
И Трое пятки показал.

Он понастроил кучу лодок,
Своих троянцев рассадил,
Стеснив несчастных, как селёдок,
И в море синее спустил.
Как вдруг опять напасть лихая:
Собачья дочь, Юнона злая,
Вдруг напустилась на него,
И и заключенье пожелала,
Чтоб в ад душа его попала
И духу не было его.

Парнюга был ей не по сердцу,
Да и гневил ее притом,
Я наконец стал горше перцу,
Противней каши с ревенём.
Да что же сделал он такое?
А то — зачем родился в Трое;
И тем еще был ей не мил,
Что слыл за сына Афродиты
И что Парис не ей — пади ты —
Венере яблочко всучил.

Глядит Юнона — видит с неба,
Что в лодках едет наш Эней.
«Ах, ты пострел!» шепнула Геба,
И жутко, жутко стало ей.
Она впрягла в тележку птичку,
Собрала волосы под кичку,
Чтоб не трепалася коса,
Надела пеструю юбчёнку,
Взяла ковригу, да солонку
И — шмыг к Эолу, как оса.

Вошла в хоромы и сказала:
«Здорово, сват! гостей встречай!
Давно тебя я не видала».
И положила коровай,
Шумя распущенным подолом,
На стол пред дедушкой Эолом.
Потом присела на скамье
И молвит: «с просьбицей к тебе я,
Дружок Эол! тряхни Энея:
Теперь он в море на ладье.

«Ты знаешь, что он за ярыга:
Весь свет обнюхает, как пёс,
Еще успеет, забулдыга,
Из разных глаз повыжать слёз.
Пошли ему лихое горе:
Пусть те, кто с ним, потонут в море,
А прежде всех потонет сам.
За это ряжую красотку,
Не просто бабу, а находку,
Тебе сегодня же я дам».

«Вишь с чем подъехала ты к свату!
Эол, осклабясь, завопил:
«Все б сделал я за эту плату,
Да ветры, жалко, распустил:
Борей больной лежит с похмелья,
А Нот на свадьбе — всем веселье,
Зефир, давнишний негодяй,
К девчонкам в дружбу затесался,
А Эвр в поденщики нанялся ...
Как хочешь, так и поступай!

Костомаров Н. И. Малорусская литература — 167

«Но успокойся: для тебя я
Нарву молодчику вихры
И, дело долго ни тягая,
Ушлю его в тартарары.
И так — прощай и убирайся!
На счёт молодки постарайся,
А на попятную — шалишь:
Надуешь — кончены все песни:
Ласкайся, нежничай — хоть тресни,
А от меня получишь шиш».

Эол, не медля ни мгновенья,
Собрал все ветры под рукой,
И вздуться подал повеленье
Он морю синему горой.
И вот оно запузырилось,
Ключом вскипело, расходилось...
Энею нашему не в мочь:
Он даже хнычет, плачет, бедный,
И, весь испачканный и бледный,
Ерошит чуб свой день и ночь.

Гуляют ветры над волнами;
Пучина черная ревет.
Троянцы моются слезами;
Эней схватился за живот.
Ладьи, как щепы, разметало;
Троянцы тонут — их уж мало;
Сто бед нагрянуло на них;
Эней кричит: «да я Нептуну
Пятиалтынный в руку суну —
Пусть только ветер бы затих!»

Нептун был взяточник давнишний.
Заслышав голос, он сказал:
«Пятиалтынный мне не лишний!»
И тотчас рака оседлал;
На нем, как окунь, бурлачина
(Нептун проворный был детина)
Нырнул и вынырнул со дна
И крикнул ветреной артели:
«Чего не ладно загудели?
Какого надо вам рожна?»

Вмиг ветры ушки навострили
И — драла в норочки свои:
Как лях до лясу припустили,
Как от вороны воробьи.
Тогда Нептун схватил метёлку,
Все море вымел, как светёлку —
И солнце глянуло на свет.
Эней, почувствовав отраду,
Перекрестился пять раз к ряду
И приказал варить обед.

В красивых мисочках сосновых
Явились кушанья тотчас,
В приправах жирных и здоровых;
Рекою брага полилась:
Ее кувшинами хлестали;
Галушки, жареные в сале,
Глотали с жадностью молчком,
И водки выпили не мало;
Когда ж наелись до отвала,
Они уснули крепким сном.

Венера, не пустая шлюха,
Как увидала, что Эол
Сынка промучил голодухой
И на беднягу страх навёл,
Взялась тотчас поправить дело:
Наряд свой праздничный надела —
Такой наряд, что хоть бы в пляс:
На голове чепец парчёвый,
Да в галунах капотик новый —
И так к Зевесу понеслась.

Зевес в то время пил сивуху,
Соленой рыбой заедал.
Он выпил целую осьмуху
И уж вторую начинал,
Когда вошла к нему Венера,
Кривясь — ну точно с ней холера —
И стала хныкать перед ним:
«Спросить вас, тятенька, пришла я,
За что сынку напасть такая?
Как куклой все играют им.

«Куда ему добраться к Риму!
Скорей в канаве свистнет рак,
Скорее хан вернется к Крыму,
Иль станет умником дурак.
Чтобы Юнона да не знала
В кого впустить свое ей жало
И как людей честных пугать!
Смирить ее потребна сила,
Чтоб там и сям не лебезила...
Один ты можешь приказать».

Юпитер допил жбан горелки,
Утер усы, погладил чуб
И молвил: «ох, вы скороспелки!

Костомаров Н. И. Малорусская литература — 168

Я в слове тверд, как старый дуб:
Эней покончит все мытарства,
Приобретет большое царство,
И станет барином большим:
Оброк на целый свет наложит,
Народ свой сильно преумножит
И будет царствовать над ним.

«Так вот что я сулю Энею:
К Дидоне в гости он зайдет,
Точить балясы будет с нею,
Подъедет к ней, как к мышке кот
И влюбит бабу не на шутку.
Не плачь, молись, постись, малютка!
Все будет так, как я сказал».
Венера с тятинькой простилась;
Но прежде в пояс поклонилась,
А он ее поцеловал.

Едва Эней с своей аравой
Успел немножко отдохнуть,
Как уж собрал свой скарб дырявый
И снова едет в дальний путь.
Плывет... Ему противно море:
Тошнит его... Такое горе,
Что не глядел бы и на свет!
И он сказал: «умри я в Трое,
Тогда б мне легче было втрое;
А тут ни в чем утехи нет».

О. Лепко.