История Полтавы

В вагоне Августейшего Главного Начальника военно-учебных заведений

• 

Подробности

Просмотров: 13718

Алексей Дмитриевич Бутовский. В вагоне Августейшего Главного Начальника военно-учебных заведений.

"Русская Старина", август 1915 г.

Публикуется по изданию: Собрание сочинений: в 4 т. / А. Д. Бутовский. Составители С. Н. Бубка, М. М. Булатова — К. : Олимпийская литература, 2009. Стр. 140-169.

Перевод в html-формат: Артем и Борис Тристановы.

В ВАГОНЕ

Августейшего Главного Начальника

ВОЕННО-УЧЕБНЫХ ЗАВЕДЕНИЙ

(Отрывок из воспоминаний)

 

Посвящается памяти незабвенного
Великого Князя Константина Константиновича

 

ПЕТРОГРАД

Типография П. Усова. Лермонтовский пр., д. 28

1915

— 141 —

Посвящается памяти незабвенного
Великого Князя Константина Константиновича

В вагоне Августейшего Главного
Начальника военно-учебных заведений
(Отрывок из воспоминаний)

Летом 1900 г. я поместил в "Разведчике" описание первого путешествия Его Императорского Высочества Великого Князя Константина Константиновича для осмотра провинциальных военно-учебных заведений. Статья эта была написана под впечатлением обаятельной личности Великого Князя и под влиянием светлых надежд.

Надежды эти оправдались. Десятилетний период пребывания Великого Князя главным начальником военно-учебных заведений был знаменательным периодом в истории этих заведений. Они были снова поставлены на тот исторический путь, на котором они находились до преобразования кадетских корпусов в военные гимназии. И этот возврат к историческому прошлому был сделан так обдуманно, так мудро, что он ни в каком отношении не умалил тех выгодных сторон, какие представляли с воспитательной точки зрения военные гимназии, и, с другой стороны, нисколько не способствовал возврату отживших уже преданий старого кадетского режима.

В этих словах нет никакого преувеличения, и будущий историк военно-учебных заведений, если только у него будет необходимое для историка беспристрастие, подтвердит справедливость этих слов на основании фактических данных.

Конечно, пользуясь мертвыми документами, трудно учесть те личные особенности начальника, которые привлекали к нему весь состав его подчиненных и всех вверенных его попечению детей и юношей.

Но это обаяние личности Великого Князя, его любвеобильная душа, его высокопросвещенный ум, его определенная, но мягкая и совершенно чуждая всякой мелочности требовательность, его трогательная отзывчивость ко всяким нуждам —

— 142 —

все это живет и будет жить в воспоминаниях всех тех, кто имел счастье быть в это время под его начальством.

Чтобы понять, как велико было влияние Великого Князя на настроение вверенных его попечению воспитанников, стоит только припомнить, что в мрачный период революционных волнений военно-учебные заведения продолжали жить своей нормальной жизнью и не только остались чисты от заразы, но во многих случаях деятельно ей противостояли.

Я имел счастье сопровождать Августейшего Главного Начальника военно-учебных заведений почти во всех его поездках по корпусам и училищам.

Я был не единственный, сопровождающий Великого Князя. Постоянным его спутником был покойный Михаил Николаевич Драшковский. Сначала он ездил в качестве адъютанта, потом, по производстве в генералы, как распорядитель движения и управляющий хозяйственной частью во время пути.

Непременными спутниками были также лица, последовательно занимавшие адъютантскую должность: Федор Александрович Риттих (ныне генерал-майор и инспектор классов Пажеского Е. И. В. корпуса), Николай Николаевич Ермолинский (ныне шталмейстер двора Великого Князя) и князь Владимир Александрович Шаховской.

Великий Князь часто предпринимал поездки. Он любил военно-учебные заведения и питал сердечные чувства к воспитывавшимся в них детям и юношам. Находились люди, с сомнением относившиеся к этим поездкам. Толковали, будто Великий Князь балует детей, слишком с ними носится, приучает их к свободному отношению к представителю высшей власти и умаляет значение этой власти. Но людям рутины, людям, погрязшим в застывших начальственных формах, трудно было понять человека, стоящего неизмеримо выше их именно потому, что он умел делать любимое им дело, не замыкая себя в узкую рамку сложившихся форм.

Мы, сопровождавшие Великого Князя в его поездках, вспоминаем о них с каким-то исключительно теплым чувством. Мне приходится убеждаться в этом всякий раз, когда у нас за-

— 143 —

ходит разговор об этом времени. Эти поездки не только знакомили нас с военно-учебными заведениями и открывали нам их сильные и слабые стороны, но они поднимали наш дух. Близость к человеку, так богато наделенному духовными дарами, заставляла нас забывать нашу будничную служебную работу и жизнь и переносила нас в тот чудный, почти сказочный мир идей и чувств, который так умеет пробуждать Великий Князь во всех близких к нему людях, способных раскрыть перед ним свою душу.

Я не сумею описать этих поездок во всем том жизненном разнообразии, в каком они представляются теперь в моем воспоминании. Говорю это без ложной скромности. Может быть, для этого требуется больше спокойствия и более беспристрастное отношение и к людям и к вещам. У меня этого нет. Эти воспоминания меня волнуют, и я предпринимаю эту работу, чтобы дать несколько не многим известных еще, но достоверных фактов для биографии нашего горячо любимого бывшего Августейшего Главного Начальника и генерал-инспектора военно-учебных заведений.

I
ПЕРВЫЙ ВЫЕЗД

Вступив в должность Главного Начальника, Великий Князь в первые же дни посетил все петроградские военно-учебные заведения и, не откладывая, назначил свой выезд в Москву для осмотра московских корпусов и училищ. Накануне назначенного дня один из помощников главного начальника, генерал Рудановский, сообщил мне, что Великий Князь поручил ему спросить меня, могу ли я ехать вместе с ним в Москву. Это была для меня совершенная неожиданность, но радостная, счастливая неожиданность. Разумеется, я изъявил полную готовность ехать, и Рудановский посоветовал мне самому доложить о том Великому Князю.

— 144 —

— Он теперь в Александровском корпусе, надевайте мундир и отправляйтесь туда. Это будет очень кстати.

Я так и сделал. Увидев меня, Великий Князь с ласковой улыбкой подошел ко мне и спросил: "Согласны вы ехать со мной в Москву?" На мой горячий утвердительный ответ он еще раз спросил: "И это вас нисколько не расстраивает в ваших делах? Наверное?.. Ну, я очень буду рад иметь вас своим спутником..."

Мне некогда было раздумывать, почему Великий Князь берет именно меня, а не кого другого. Я весь был захвачен неожиданно выпавшим мне счастьем быть первым человеком, которого Великий Князь выбирает для облегчения ему знакомства с вверенными ему заведениями.

На другой день вечером, с чувством понятной тревоги, я прибыл на вокзал за час до отхода поезда. Там уже был и М. Н. Драшковский, и от него узнал я, что только мы двое едем с Великим Князем. Благодаря распорядительности Михаила Николаевича, все уже было готово. Вагон был подан к парадным покоям; вещи Великого Князя были сложены в вагоне, камердинер Великого Князя был при вещах, и сразу по нашем прибытии туда же были сложены и наши вещи. Оставшееся время до прибытия Великого Князя мы с Михаилом Николаевичем перекидывали умом, как нам быть в этом новом для нас положении. Мы не представляли себе, какой порядок жизни сложится в вагоне.

Гадали мы также, как будет относиться к нам Великий Князь. Потребуется ли от нас только одно формальное отношение к нему как к начальнику или он удостоит нас и своими не деловыми беседами.

Упоминаю об этом потому, что такие вопросы были для нас не праздными вопросами. Обоим нам выпадало первый раз в жизни стоять так близко к особе императорской фамилии, и понятно, что оба мы всей душой заботились, чтобы по неведению не нарушить каких-либо сторон этикета.

За 10 минут до отхода поезда прибыл Великий Князь и с ним гофмейстер его двора, Илья Александрович Зеленой. И здесь Великий Князь трогательно ласково поздоровался с нами и познакомил нас с Ильей Александровичем.

Едва успели мы перекинуться несколькими словами, как раздался второй звонок. Великий Князь поцеловал Зеленого на прощанье, и мы вошли в вагон.

— 145 —

Первые минуты в вагоне были тихи. Великий Князь вошел в свое отделение, мы заняли наше купе.

Впоследствии он говорил нам, что на первых порах ему тоже было неловко. Мы были люди совершенно чужого для него мира, и он не знал, о чем он будет с нами говорить и как он будет с нами обращаться.

Но это было всего несколько минут, и скоро, в тот же вечер, нас охватило то настроение покоя и удовлетворения, которое один Великий Князь умеет сообщить окружающим его людям.

Началось с того, что камердинер Великого Князя, Миша (Репин), сообщил мне, что Великий Князь просит меня к себе.

Я вошел в небольшое купе-салон и застал Великого Князя за чтением какой-то книги. Перед ним на столе лежала целая стопа книг и брошюр такого же размера, и мне нетрудно было видеть, что это полный комплект инструкций, наставлений и распоряжений по военно-учебному ведомству. Великий Князь очевидно задался мыслью на первых же порах основательно с ними ознакомиться. Да, этот человек принимался за дело не с легким сердцем. Я слышал в управлении, что в день вступления своего в должность Главного Начальника он молился в Петроградском соборе у гробниц своих предков и служил молебен в домике Петра Великого. Теперь он старательно готовился к своему делу, и с жизненной стороны, осматривая заведения, и со стороны принципиальной, изучая законоположения и предписания, лежащие в основе их устройства.

Припоминаю, что книга, которую он читал со вниманием, была "Наставление для ведения внеклассных занятий", редактированное мною в 1890 г.

Увидев меня, он указал мне на кресло и спросил:

— Вы, я слышал, всегда сопровождали генерала Махотина во время его поездок по военно-учебным заведениям.

— Да, я ездил с ним, начиная с 1894 г. Раньше он ездил обыкновенно один...

— Следовательно, вы хорошо знакомы с личным составом чинов всех заведений и с разными особенностями каждого заведения?

— Да, я знаю все заведения, не только потому, что сопровождал бывшего главного начальника; я много раз был коман-

— 146 —

дирован и самостоятельно для их осмотра по всем частям их устройства.

Высказав еще раз в самых добрых словах свое удовольствие, что я буду с ним в Москве, он пожалел, что не догадался раньше и не приглашал меня с собой во время посещения петроградских заведений.

На мой вопрос, как Его Высочество остался доволен петроградскими заведениями, он сказал, что вообще они произвели на него самые выгодные впечатления, но что, однако, как у человека нового, у него неминуемо должны были рождаться вопросы, которые ему хотелось бы выяснить для более близкого знакомства с заведениями.

— Есть такие стороны в жизни заведений, — добавил он, — которые не предусмотрены никакими положениями и инструкциями, но которые, однако, дают заведению известный индивидуальный характер.

Указав с большой верностью на некоторые отличительные стороны каждого из петроградских заведений, Великий Князь заметил, что знакомство с такими особенностями должно представлять большой интерес с воспитательной точки зрения.

Этими словами Великий Князь как бы положил первое начало той большой работы изучения каждого заведения во всех его особенностях, которая занимала его во все годы его управления военно-учебным ведомством. Он отдавался ей и как начальник, и как психолог, и как художник.

Разговор естественно перешел к Инструкции по воспитательной части кадетских корпусов.

Великий Князь сказал, что он прочел ее со всем вниманием, которого она заслуживает, и ценит ее в особенности потому, что в ней нет никаких категорических предписаний, до которых такие охотники начальствующие лица, и которые обыкновенно так неудобоисполнимы в применении к живым людям и к живому делу. Однако в Инструкции для заведений военно-учебных Великий Князь, по его словам, думал встретить больше указаний и советов, относящихся специально к воспитанию будущих офицеров. При большой полноте и обдуманности общих воспитательных мероприятий, она не дает, однако, воспитателю никаких руководящих указаний относительно тех мер, которыми он мог бы развить в своих воспитанниках любовь к

— 147 —

военной службе, уважение к военной доблести, корпоративный дух, заставляющий военного любить свою часть и гордиться принадлежностью к этой части и пр.

Я доложил Великому Князю, что эта Инструкция была составлена первоначально для военных гимназий, которые по существу не были заведениями военными, а только состояли в ведении военного министерства. Инструкция должна была установить только общепедагогические принципы, которыми одними только и жили военные гимназии.

С переименованием военных гимназий в кадетские корпуса Инструкцию пришлось переработать. Но возврат к кадетским корпусам не был принят в военно-учебном ведомстве с большим единодушием. Военно-гимназические педагоги считали, что такое переименование поведет военно-учебные заведения к искажению здравых педагогических принципов и что, следовательно, насколько это возможно, такую реформу надо проводить с большой осторожностью.

Так думало большинство высших чинов военно-учебного ведомства. К таким мыслям, вопреки настойчивому желанию генерала Ванновского, склонился и генерал Махотин. Этот взгляд на военное воспитание отразился и на Инструкции по воспитательной части для кадетских корпусов.

— Но ведь теперь прошло уже столько лет, и взгляды на задачи кадетских корпусов должны были принять другое направление... Неужели и теперь еще в военно-учебном ведомстве могут находиться люди, считающие кадетские корпуса заведениями, сделавшими шаг назад по сравнению с военными гимназиями?

Я должен был сказать Великому Князю, что все люди, стоящие в данное время на высших ступенях и в главном управлении и в заведениях, служили воспитателями или преподавателями в период военных гимназий, и что все воспитательные их воззрения сложились и окрепли еще в то время. Некоторые из них смотрят и теперь еще с опасением и даже с недоброжелательством на все те перемены, которые вызваны переименованием военных гимназий в кадетские корпуса. Я привел несколько примеров.

Составленное мною "Наставление для ведения внеклассных занятий" не встретило первое время одобрения ни в

— 148 —

педагогическом Комитете Управления, ни со стороны директоров на том основании, что регламентация телесных упражнений представлялась им как бы поощрением принципа грубой силы, которой не место в воспитательных заведениях. Потом, ротные командиры в кадетских корпусах до сих пор еще не получили тех начальственных и дисциплинарных прав, которые должны быть сопряжены с этой должностью, только потому, что учреждение этой должности нарушало военно-гимназический строй.

Я должен был добавить к этим примерам, что среди генералов военно-учебного ведомства есть люди, считающие себя как бы призванными хранить чистые педагогические принципы, и которые импонируют своими самоуверенными заключениями в педагогическом Комитете. Не всякий решается им противоречить, чтобы не нанести ущерба своей педагогической репутации.

Великий Князь слушал с напряженными вниманием. Неоднократно он перебивал меня вопросами и замечаниями и милостиво сказал мне, что я открываю ему неведомые для него стороны в жизни военно-учебных заведений. Он посмотрел на часы: "А знаете ли который час? Я думал, что обеспокою вас всего на полчаса, на час; а теперь уже половина первого..."

На другой день мы все собрались к утреннему кофе. Вспоминая нашу вчерашнюю беседу, Великий Князь спросил у Михаила Николаевича Драшковского, в каком корпусе он воспитывался и в какое время, попросил его хотя бы кратко, нарисовать картинку бывшего корпусного и военно-гимназического режима.

— Ах, как это все любопытно и как это для меня ново, — говорил он, слушая его воспоминания. — Так старого директора любили больше, чем нового? — допрашивал он.

—  Да, Дмитрий Михайлович Павловский был простой и добрый человек...

— А нового не любили за хитрость?...

— Так точно, у него были такие лукавые зеленые глаза...

На московском вокзале Великого Князя встретили директоры кадетских корпусов и начальники училищ. Великий Князь приветливо познакомился с ними; поговорил с каждым из них

— 149 —

в парадных покоях вокзала, наметил в общих чертах порядок осмотра, и начались московские дни.

Здесь, собственно в Москве, началось то, что было позднее при осмотрах провинциальных заведений и что описано мною в 1900 г. Петроградские заведения так доступны для частых и неожиданных посещений, что начальствующим лицам не представляется необходимости посвящать на их осмотры целые дни без перерыва. В Москве Великий Князь стал проводить в заведениях целые дни и наблюдать их жизнь во все часы дня. При первом знакомстве он старался поговорить со всеми чинами заведения и непременно со всеми воспитанниками. И здесь стали прорываться те взрывы восторга, о которых я говорил в описании последующего путешествия Великого Князя.

Отмечу трогательно-добрый прием, оказанный нам, двум чинам, сопровождавшим Августейшего Главного Начальника, Великим Князем Сергеем Александровичем.

Всегдашнее приветливое и ласковое его отношение ко мне, когда я бывал в Москве, заставляет меня с благодарностью чтить его память и с глубокой скорбью вспоминать о мученической его кончине в смутные дни 1905 г.

В день отъезда Августейшего Главного Начальника из Москвы к обеду во дворец были приглашены все начальники московских корпусов и училищ. После обеда они собрались в покоях, занимаемых Его Высочеством Главным Начальником. Великий Князь выразил им полное свое удовольствие состоянием заведений. Поговорил с каждым из них о ближайших нуждах заведения и, отпуская их, он произнес достопамятные слова, которые я слышу еще теперь, когда пишу эти строки:

— До свидания, господа. Надеюсь, мы часто будем с вами видеться: я всей душой полюбил военно-учебные заведения и был бы глубоко несчастлив, если бы их у меня отняли.

Мы едем обратно в Петроград. Настроение приподнятое. Великий Князь видимо полон новыми впечатлениями подробного осмотра московских заведений. Он вспоминает о той сердечной радости, какую вызывало его присутствие в заведениях, о восторженном настроении кадетов и юнкеров, об

— 150 —

их доверии к нему, об их готовности раскрыть ему всю свою душу. Он вспоминает отдельные случаи, и это его трогает почти до слез... Вместе с тем он снова расспрашивает меня о том времени, когда главными начальниками военно-учебных заведений были Особы Императорской Фамилии, о тех переменах, какие претерпели эти заведения при преобразовании корпусов в гимназии, и задумывается над вопросом, что следовало бы сделать, чтобы возвратить кадетским корпусам их прежнее патриотическое и военно-подготовительное значение.

II
ДЕНЬ В ВАГОНЕ

С тяжелым грохотом мчится длинный поезд. По сторонам дороги гигантским веером то развертываются, то убегают широкие панорамы полей и лесов, городов и сел, рек и озер, оврагов и долин...

В конце поезда вагон Великого Князя. По внешности он такой же вагон, как и другие; но в нем идет самостоятельная жизнь, обособленная от коллективной жизни поезда. Мы остаемся в вагоне по целым дням, иногда по несколько дней, и у нас складывается свой порядок жизни, удобный и приятный для всех, в котором дело правильно чередуется с отдыхом и часами свободной беседы, успокоительной как отдых и поучительной как серьезное дело.

К 8-ми часам мы сходимся в купе-салон к утреннему кофе. Выходит Великий Князь с приветливой бодрящей улыбкой, здоровается с нами и находит для каждого из нас свое особенное слово.

За кофе Великий Князь обыкновенно возвращается к впечатлениям прошлого дня. Он проверяет их в общей беседе, и разговор оживляется. У Великого Князя много доброго, изящного юмора, и он умеет затронуть каждого за его живую жилку. Михаилу Николаевичу достается за его горячий нрав; перепадает и мне за мою будто бы "язвительность".

Так начинается наш путевой день: бодро, с подъемом. После кофе Великий Князь тут же вместе с нами рассматривает

— 151 —

пакеты, получаемые им в пути, из разных подчиненных ему ведомств. Обыкновенно он сам их раскрывает, бегло просматривает бумаги и откладывает такие, которые требуют основательного знакомства с ними. После этого адъютант испрашивает его распоряжения на текущий день и докладывает ему разные прошения, подаваемые в пути.

Окончив дела, Великий Князь раскрывает "Новое Время" и сам читает нам вслух или передает для прочтения адъютанту интересные сообщения и статьи.

Если около этого времени случается продолжительная остановка поезда, то все мы выходим из вагона, и Великий Князь делает прогулку большими и быстрыми шагами вдоль всей платформы, а иногда и много дальше. Со всеми попадающимися нижними чинами он здоровается. Иногда во время таких прогулок он встречает молодых офицеров, бывших кадетов и юнкеров, и, при его громадной памяти на лица, узнает их с величайшей радостью и непременно с чарующей ласковостью расспрашивает их о службе и об их семейном положении.

Если нет остановки поезда именно около этого времени, то все мы прерываем наши дела и во всякое другое время, чтобы подышать свежим воздухом.

Между 10 и 11 часами Великий Князь уходит к себе для работы.

Здесь я должен сказать об удивительном умении Великого Князя пользоваться своим временем и о чрезвычайной его работоспособности. В пути у него всегда были определенные часы для работы, и я замечал, что, раз принявшись за работу, он уже сосредоточивал на ней все свое внимание. Все другое отходило от него в сторону. Это дано не всякому, но оттого-то он, даже в дороге, успевал делать обыкновенно очень много, и работа у него спорилась не хуже, как и в спокойные домашние часы. В вагоне он написал очень много чудных стихов для своей Ифигении; в вагоне он набрасывал сцены для Царя Иудейского... В вагоне он успевал прочитывать целые тома серьезных сочинений по разным отраслям знания для своих библиографических статей, не говоря уже об объемистых бумагах и делах, присылаемых ему из разных ведомств.

До обеда Великий Князь занимался по большей части служебными делами, и этих дел бывало немало, даже и в дороге.

— 152 —

Надо сказать, что со времени вступления своего в должность Главного Начальника, он поставил себе правилом прочитывать все журналы педагогических комитетов кадетских корпусов, и читал он их совсем иначе, чем могли читать его помощники и другие чины главного управления. Уже после первых своих поездок он стал помнить очень много кадетов и в лицо и по фамилиям во всех корпусах, и понятно, что, встречая знакомое имя в журнале, он живо представлял себе все те обстоятельства, по поводу которых упоминалось это имя в хорошую или в дурную сторону. При чтении он делал много отметок и замечаний, которые сообщались заведениям.

Отправляясь в путешествие, он брал с собой последние журналы комитетов тех корпусов, которые предполагал посетить. Если в этих журналах были суждения по каким-либо выдающимся случаям, то он предлагал нам прочесть эти журналы, чтобы быть осведомленными о положении дел в заведении.

Кроме того, во время поездок ему присылались из Главного Управления бумаги, требующие безотлагательной резолюции или своевременного знакомства с ними. Эти бумаги тоже отнимали у него довольно времени.

Покончив с делами, он раскрывал свой дневник и заносил в него то, чего не успевал записывать в дни осмотра заведений. Он так привык правильно вести ежедневные записи, что иногда со вздохом говорил нам о пропущенных им в дневнике числах.

Если оставалось время, он брал книгу и углублялся в чтение.

Отмечу маленькую особенность: прочитав интересную книгу, Великий Князь давал ее иногда мне для прочтения, и я обыкновенно видел на заглавном листе аккуратную надпись карандашом: начато там-то, тогда-то; на последней странице стояла дата и место окончания чтения; иногда и в середине книги попадались отметки с обозначением, где и когда читалась такая-то глава или такая-то часть.

Эта незначительная особенность представлялась мне всегда очень характерным указанием того сердечного интереса, с каким Великий Князь относится к книге. Раскрыв такую книгу, не только припоминаешь ее содержание, но и переживаешь те впечатления, при которых было воспринято это содержание.

— 153 —

Обедаем мы обыкновенно около часа пополудни, с нами едет повар Великого Князя, и Михаил Николаевич заведует всей нашей продовольственной частью.

Случается, что в поезде есть лица, желающие представиться Великому Князю или почему-либо ему знакомые: они обыкновенно приглашаются к обеду. Иногда это совсем молодой офицер и кадет, которого Великий Князь узнал и сразу назвал по фамилии, гуляя во время остановки. С этой молодежью во время обеда Великий Князь по обыкновению трогательно ласков. Кадета он сажает около себя, и тот рассказывает ему о своей семье и о своих товарищах, и о том, как ему живется в корпусе.

— Так ты воспитателя своего любишь? — спрашивает Великий Князь.

— Люблю, — отвечает разговорившийся кадет. — Его все у нас любят. Его так и называют: дядя Миша...

— В лицо?

— Никак нет, — говорит он, несколько смутившись. — А кто и в лицо... — процеживает он, чтобы быть правдивым.

Великий Князь доволен. Его трогает наивность мальчика, и он, поцеловав его, отпускает в его вагон... Но вот в таком-то корпусе он встречает полковника такого-то. "Так это вы, дядя Миша"? — весело говорит он ему. — "Душевно рад, что познакомился с вами лично, и дай вам Бог всегда оставаться дядей Мишей для ваших кадетов".

После обеда, Великий Князь проводит некоторое время в нашем обществе. У нас есть тема для разговора: дядя Миша. Великий Князь удивляется не только чуткости детей, но и умению их дать кличку...

Если предыдущий день был утомителен, если накануне нам поздно пришлось лечь спать, то Великий Князь отдыхал час или полтора и потом снова садился за работу.

Кажется, я не ошибусь, если скажу, что эти часы были в особенности часами его литературной и творческой работы. Он сидел у себя в купе, видимо весь отдавшись делу. Мы его не видим и не слышим в течение нескольких часов.

После чая в 6-м часу Великий Князь остается обыкновенно в нашем обществе на весь вечер. Это наша рекреация. Широкий кругозор Великого Князя, его тонкое понимание вещей

— 154 —

и людей, его поэтическое чувство делают его беседу не только увлекательной, но, как я уже сказал, поучительной в настоящем значении слова. Переживая эти беседы в моей памяти, я должен искренно сказать, что они внесли в мое душевное содержание много такого, чего там прежде не было. И надо заметить, что в этих беседах не было никогда ничего намеренно учительного, это были обыкновенные случайные разговоры, в которых каждый из нас мог без стеснения высказывать свои мысли, выражать свои сомнения, задавать свои вопросы...

Одним из главных предметов разговора были, конечно, военно-учебные заведения, но иногда мы уходили совсем в другие области. Великий Князь много говорил с нами о разнообразных явлениях общественной жизни во всех ее сферах. Разговор приобретал особенный интерес, когда кто-нибудь из нас затрагивал вопросы литературы, музыки, изящных искусств. Великий Князь был полным хозяином в этих вопросах, и нам приходилось слышать от него много такого, что давало нам новую точку зрения даже на знакомые нам произведения. Припоминаю, что благодаря ему я настоящим образом оценил Пьера Лоти и Эдмонда Ростана; что он указал мне на переписку баронессы Раден с Самариным, на Татевский Сборник.

Мне представляется, что если бы мы записывали все то, о чем мы говорили такими вечерами с Великим Князем, то вышла бы очень богатая по содержанию и очень интересная книга.

Иногда мы читали вслух. Но читал вслух и сам Великий Князь. Не могу забыть тех вечеров, когда он читал нам стихотворения Алексея Толстого или La Princesse Lointaigne, Ростана.

При его удивительно верной интонации драматические вещи выходили художественно хорошо.

Но длинными вечерами в зимние поездки мы предавались иногда и безделью. Как-то в многодневное пребывание в вагоне подало кому-то из нас мысль устроить партию в винт. Играли, конечно, не на деньги, и играли всего раза два, три; мы как-то перестали о нем вспоминать, потому что он все-таки лишает человека свободы.

Но вот случилось, что собралось несколько любителей пасьянса. И вот пасьянсы приобрели право гражданства в расписании нашего дня. Великий Князь раскладывал их главным

— 155 —

образом после обеда или ужина, не переставая разговаривать с нами или слушая наше чтение.

Эта вечерняя беседа затягивается иногда довольно долго. Но около 12-ти часов Великий Князь всегда уже прощается с нами и уходит к себе. Это не значит, однако, что он сейчас же ложится в постель. У него на письменном столе лежит его дневник и на нем Евангелие. Кроме того, он в это время пишет и письма.

Поговорив еще друг с другом после ухода Великого Князя еще с полчаса, мы идем спать; а у него все еще горит огонь, и он сидит углубленный в письмо или чтение...

Темная ночь спустилась на землю. Длинный поезд с грохотом мчится вперед... У нас в вагоне все спокойно. Все спят. Наш дорожный день кончен.

III
ОТЗВУКИ БОЛЬШОЙ РАБОТЫ

Великий Князь часто удостаивал нас разговорами о военно-учебных заведениях. Он всей душой любил заведения, и мысли его часто обращались к этому предмету.

В первое время его озабочивали вопросы о подъеме военного и патриотического воспитания. Потом планы его постепенно расширялись, и у него создавалась целостная система воспитания будущих офицеров русской армии.

Мы были счастливыми свидетелями, как эти мысли зарождались, зрели и приводились в исполнение.

Великий Князь часто обращался к нам за сведениями и справками по разным занимавшим его вопросам. Мы были воспитанниками различных эпох и разных заведений, и, по мере нашего умения, рисовали ему положение дел в наше время.

С живым интересом слушал он наши рассказы, и мы чувствовали, как умел он оценить все то хорошее, что было в военно-учебных заведениях в разное время.

— 156 —

Описывая нашу жизнь в вагоне, я остановлюсь только на тех сторонах деятельности Августейшего Главного Начальника, которые были связаны с его путешествиями и осмотрами военно-учебных заведений.

В описании первого путешествия Великого Князя мне приходилось уже говорить о впечатлениях, вызванных в нем различными сторонами устройства военно-учебных заведений. Здесь мне по необходимости надо будет повторить иногда то, что было мною записано уже раньше; но там я говорил только о замысле, здесь я буду говорить об исполнении.

В первые наши поездки Великий Князь говорил нам, что он всегда с особенным чувством смотрит на старые знамена кадетских корпусов, хранящиеся в корпусных храмах. Теперь кадетские корпуса кажутся ему обездоленными. Ведь знамя — символ единения, товарищества, корпоративного духа. Ведь это был предмет привязанности питомцев прежних корпусов. Он слышал, что многие, выходя из корпуса, отрывали себе кусочек корпусного знамени и свято хранили его всю свою жизнь. Зачем же теперь это старое знамя стоит как нечто ненужное, не имеющее больше того благодетельного значения, какое оно имело в прежние годы?..

Мы говорили на это, что военные гимназии не имели строевой организации и не были даже, в сущности, заведениями военными ...

— Да, — замечал на это Великий Князь, — но ведь теперь кадетские корпуса заведения военные и организация у них строевая. Правда, ружья присвоены одной только первой роте, но ведь чувство военного единения и военной доблести должно заботливо прививаться всем воспитанникам заведения. Знамя и теперь будет таким же символом единения заведения, такой же святыней, какой оно было и прежде, и я глубоко убежден, что дарование корпусу знамени способно возвысить весь нравственно-воспитательный строй заведений.

И вот то, чего не решались сделать до тех пор, чтобы не слишком решительно переходить к военным порядкам преж-

— 157 —

них кадетских корпусов, было сделано. Кадетским корпусам были дарованы знамена.

Я имел счастье находиться при Великом Князе во всех кадетских корпусах, которым он передавал Высочайше пожалованные знамена. И какая это была всегда чудная церемония прибивки и освящения знамени! Как Великий Князь умел придать ей торжественность и возвысить ее значение!

Были и другие вопросы, которые рождались у Августейшего Главного Начальника по мере его знакомства с военно-учебными заведениями. Как я сказал уже в описании первого его путешествия, он обратил внимание на мраморные доски с именами кадетов, ставших первыми по успехам при выпуске в офицеры.

В кадетских корпусах записи на этих досках не шли дальше 1862 года. "Почему же, — спрашивает он, — тогда считалось нужным такое отличие и почему теперь оно считается не нужным? Отчего у кадет всегда перед глазами имена счастливцев, учившихся в корпусе до реформы корпусов, и почему так несправедливо оставлены безо всякого внимания учившиеся позже?"

Я докладывал Великому Князю, что педагогические принципы военных гимназий не допускали никаких поощрительных мер: мальчик должен был учиться не из желания награды, а по внутреннему сознанию в необходимости учения.

Великий Князь возражал мне, что этот принцип проводился непоследовательно: не было поощрений, однако были наказания и, в сущности, не обходилось и без поощрения: что такое баллы за поведение и даже баллы за успехи, как не совокупность карательных и поощрительных мер. Если допускалось вывешивание списка с баллами и с распределением воспитанников по старшинству, то почему же были упразднены мраморные доски?

— Может быть, — заметил я, — тут имелось в виду и то обстоятельство, что воспитанники оканчивают курс не в корпусах, а в училищах. Там мраморные доски ведутся непрерывно, как продолжение тех досок, которые были прежде в корпусах.

Эта причина, по мнению Великого Князя, тоже не имела серьезного основания. Был длинный период, когда провинциальные корпуса имели только общие классы и отправляли сво-

— 158 —

их кадетов в специальные классы дворянского полка. Это то же самое, что теперешнее отправление кадетов в военные училища. Однако оканчивавшие первыми в дворянском полку записывались на мраморную доску не только в этом заведении, но и непременно в своем родном корпусе. Мраморная доска, по убеждению Великого Князя, есть памятник лучшим воспитанникам заведения за все время его существования, это почетная страница в истории заведения и, с этой точки зрения, она ни в каком отношении не может идти в разрез ни с какими педагогическими принципами.

Эту свою мысль Августейший Главный Начальник тоже привел в исполнение в первые годы по вступлении своем в должность. Останавливаясь потом перед рядом мраморных досок, он не раз говорил мне, что теперь установлена более твердая преемственная связь между прежними корпусами и теперешними.

Эта преемственная связь стала еще тверже и еще нагляднее с дарованием военно-учебным заведениям их прежнего герба на пуговицах, на поясных бляхах и на головных уборах. Этот герб — двуглавый орел в сиянии — был прежде отличительным знаком военно-учебного ведомства. С переименованием корпусов в гимназии он был упразднен, как и все, что напоминало прежние корпуса. Теперь этот чудесный прежний герб возвращен заведениям, и я имею счастье носить на моем теперешнем кивере то самое сияние, которое носил еще маленьким кадетом на каске в Петровском-Полтавском корпусе.

Великий Князь очень заботился также об укреплении в каждом заведении его исторических воспоминаний. В заведениях вновь основываемых он старался положить как бы первый камень для их истории. Он исходатайствовал многим заведениям Высочайшее соизволение на присоединение к своим наименованиям имен Государей, особ Императорской фамилии или достопамятных русских людей, с воспоминаниями о которых связано существование заведения. Вместе с почетными наименованиями некоторые заведения получили также исторические шифры на погонах.

Преемственности воспоминаний способствуют, в особенности, заботливо составленные исторические музеи. Великий

— 159 —

Князь очень поощрял образование музеев в кадетских корпусах и военных училищах.

— Меня удивляет, — говорил он в первые годы своей деятельности, — что, кроме Николаевского училища и Пажеского корпуса, я нигде не вижу никакой заботы о сохранении исторического прошлого в заведении...

Я высказал Великому Князю мою мысль, что военная гимназия, по существу своих педагогических принципов, не могла иметь заботы о сохранении своих исторических воспоминаний. Педагогическое дело, которое делали тогдашние люди, было, по их убеждению, так логично построено, что не могло и не должно было претерпевать каких-либо изменений. Оно должно было идти сегодня, как завтра. Конечно, во всяком деле бывают колебания и в дурную и в хорошую сторону, но для людей того времени такая нестойкость не могла считаться достойной какого-либо увековечения. Потом, раз убраны мраморные доски, не могло быть никакого разговора о сохранении каких-либо воспоминаний о бывших питомцах. Остались только черные мраморные доски в храмах: по патриотическому своему значению они были неприкосновенны.

— С тогдашней точки зрения, — продолжал я, — в музей военной гимназии нечего было бы поместить другого, как только разве средний балл среднего кадета за средний период времени...

— Я, может быть, сгущаю краски, но я имею на это основание. История заведения была не в почете: когда стали подходить юбилейные годы провинциальных корпусов, то попытки внести в исторический очерк заведения какие-либо характерные бытовые черты решительно не поощрялись управлением. Такие очерки сокращались, переделывались и сводились только к нескольким датам: тогда-то был назначен такой-то директор, тогда-то состоялся такой-то приказ... Потом список чинов и кадетов... и тут все.

— В словах ваших действительно есть преувеличение, — говорил мне Великий Князь, — но по существу вы правы. Наши заведения вообще не имеют той индивидуальности, которая слагается годами самобытной жизни; если же в некоторых корпусах и можно заметить нечто подобное, как например в Полоцком, в 1-м Московском, то это обыкновенно пережитки старого вре-

— 160 —

мени, товарищеская сплоченность старых кадетов, всегда почти ослабевавшая за период военных гимназий...

Эти мысли Великого Князя о закреплении исторического прошлого заведений были восприняты во многих кадетских корпусах. В большинстве заведений было положено основание исторических музеев, и в некоторых корпусах эти музеи заключают в себе в настоящее время очень редкие и ценные собрания, восстанавливающие жизнь заведения за длинный период его существования. Таковы в особенности музеи 1-го Московского и 1-го кадетских корпусов.

Эта забота о закреплении исторических воспоминаний в каждом отдельном заведении имеет, разумеется, очень большое значение. Она заставляет воспитанников гордиться своим заведением и любить его, как памятник родного прошлого.

Мне приходилось говорить уже раньше, что Великий Князь обратил внимание на слишком однообразный воспитательный режим для кадетов разных возрастов. Ни в Инструкции по воспитательной части, ни на практике не было установлено никакого различия в требованиях и в степени оказываемого им доверия между маленькими кадетами и юношами, оканчивающими корпусный курс.

Для закрытого заведения это вопрос трудный. Регламентировать его почти невозможно. Великий Князь говорил об этом с директорами и в педагогических комитетах заведений.

Не все директора были одинаково отзывчивы к этой мысли. Люди, помнившие военно-гимназический режим, считали, что предоставление воспитаннику большей или меньшей самостоятельности и оказание ему доверия определяется ему не возрастом, а личными свойствами воспитанника, и зависит от усмотрения воспитателя. Другие, сочувственно отозвавшиеся на эту мысль, не всегда умели применить ее на деле. В одном корпусе случилось, что директор предложил воспитателям не приходить на вечерние занятия кадетов VII класса, чтобы не мешать их самостоятельной работе. Надо было объяснять, что дать самостоятельность вовсе не значит освободить юношу от всякого воспитательного руководства...

— 161 —

Дело, однако, понемногу наладилось. В режиме старших рот уменьшилось число таких мелочных требований и запрещений, которые имеют свое место в младших ротах, но являются ненужным стеснением для юношей. Порядок от этого не пострадал, а утвердился. Случаи массового неудовольствия отошли в предание.

В связи с вопросом о предоставлении самостоятельности кадетам старших классов Великий Князь лелеял мысль о том, что лучшие кадеты выпускного класса могли бы оказывать помощь воспитателям младших рот, находясь возможно чаще при маленьких кадетах и исполняя по отношению к ним обязанность старших. Были директора, опасавшиеся этой меры. По их мнению, присутствие старшего кадета нарушает целость воспитательного влияния; кроме того, они ссылались на не всегда удававшуюся меру назначения старших в прежних корпусах.

Но в некоторых заведениях эта мысль была приведена в исполнение и, судя по периодическим донесениям, дала очень утешительные результаты.

К сожалению, это нововведение не получило той устойчивости, какой оно заслуживает. Причина в том, что, отдавая свое время маленьким товарищам, старшие кадеты не успевали готовить своих учебных работ и принимать участие во всех обязательных занятиях, положенных для старшей роты.

Получая донесение о работе старших кадет, Великий Князь с умилением передавал нам о разных случаях благодетельного влияния старшего товарища на маленьких кадет. Но он не настаивал на укреплении этой меры, так как она, по его словам, может принести хорошие плоды только при полном сочувствии к ней всех чинов заведения.

Заботясь о придании кадетским корпусам характера заведений военно-подготовительных, Великий Князь, естественно, должен был обратить внимание на организацию в них воспитательной части.

В военных гимназиях эта организация была очень проста. Во главе заведения находился директор, и под непосредственным его началом стояло 15-20 воспитателей, заведующих классными отделениями. Классы группировались по возрас-

— 162 —

там, которых в гимназии было обыкновенно три; но возрастом как самостоятельной единицей никто не ведал.

При преобразовании гимназии в корпуса возрасты были переименованы в роты и учреждена должность ротного командира.

Я докладывал Великому Князю еще в первую поездку с ним о неопределенной постановке этой должности. Не имея никаких начальственных и дисциплинарных прав, ротный командир не мог быть руководителем воспитателей своей роты, особенно если директор смотрел на учреждение должности ротного командира, как на помеху правильного хода воспитания. А такие директора были. Рассказывали, что один из них, на вопрос нового ротного командира, в чем будут состоять его обязанности, ответил: "В том, чтобы вы как можно реже показывались в вашей роте".

Великий Князь находил это невероятным.

Я доложил ему, что это могло быть...

— Но ведь ротный командир, — ответил мне Великий Князь, — выбирается из опытнейших и способнейших воспитателей; чем же он может мешать директору в выполнении его педагогических мероприятий? Для директора он опытный помощник, а для воспитателя он должен быть не только руководителем, но и начальником.

Вопрос о постановке ротного командира в правильные начальственные и дисциплинарные отношения к воспитателям своей роты был поставлен Великим Князем на обсуждение педагогического комитета Главного Управления. Были и при этом обсуждении мнения о бесполезности ротного командира, но большинством голосов вопрос был решен в положительном смысле. И это оказалось выгодным в том отношении, что многолюдный интернат, с большой разницей в возрасте воспитанников, как бы разделился на три или на четыре интерната, каждый для определенного возраста, под начальством своего ротного командира и под верховным главенством директора.

Будущему историку придется упомянуть о многих мероприятиях, вызванных одним и тем же ясно понимаемым стрем-

— 163 —

лением повысить воспитательное и учебное дело в кадетских корпусах и училищах и дать военно-учебным заведениям тот военно-воспитательный характер, который они должны иметь по самому своему назначению.

Он расскажет о переработке учебных программ для военных училищ и для кадетских корпусов; о съезде учителей русского языка в 1903 г. и о съезде воспитателей кадетских корпусов в 1908 г.; об организации для военных училищ чтений по вопросам государственного и общественного строя в 1906 г. и о чудесном циркулярном письме Великого Князя о подъеме патриотического воспитания; он упомянет о пересмотре пищевого режима в кадетских корпусах и военных училищах и о многих других мероприятиях воспитательного, административного и хозяйственного характера, на которых я, по самой задаче моих воспоминаний, останавливаться не могу. Я говорю здесь только о тех отзвуках большой работы, к которым мы могли ближе прислушиваться во время наших поездок.

Без сомнения мы говорили обо всем, что делалось и предполагалось сделать по военно-учебному ведомству. Но, чтобы передать все эти беседы, мне нужно было бы иметь в руках стенографическую их передачу. Я и то боюсь, что, может быть, местами впадаю в неточности. Я забочусь об общей характеристике большой работы, предпринятой главным начальником военно-учебных заведений, и мне кажется, что в немногих помещенных здесь вопросах эта характеристика сказывается довольно ясно. Упомяну здесь еще об одном только предмете наших бесед, имеющем первостепенное значение, — воспитании.

Будучи человеком искренно и глубоко религиозным, Великий Князь прилагал много усилий для подъема религиозно-нравственного воспитания.

Всегда во всех своих беседах с воспитанниками, беседах, которые уже по одной своей форме ласкового, душевного разговора неотразимо на них действовали, он с особенной серьезностью затрагивал вопросы нравственности и религии.

На уроках Закона Божьего он старался дать себе отчет, имеют ли эти уроки значение для пробуждения в кадетах твердой веры. Способствуют ли они должному уразумению священного писания и догматов православной веры. Вместе с тем,

— 164 —

он всегда проверял, знакомы ли кадеты с содержанием книг Священного Писания и охотно ли их читают.

Присутствуя в корпусах и училищах на богослужениях, он сам являлся образцом благоговейного и молитвенного отношения к совершаемым обрядам и настойчиво следил, чтобы молитвословие во время службы и молитвы утренние, вечерние и в другое время дня читались кадетами без торопливости, внятно и с благоговением.

—  Меня удивляет, — говаривал он не раз, — совершенное равнодушие кадет к урокам Закона Божьего. Эти уроки не дают им ни сведений, ни религиозно-нравственного настроения. Б церкви кадеты стоят вообще недурно, но молятся из них весьма немногие. Вечером, в маленьких ротах, я вижу, после общей молитвы, молящихся перед ротным образом, перед отходом ко сну; но в старших ротах это уже явление очень редкое. Какой же смысл преподавания Закона Божьего в кадетских корпусах? В чем выражается воспитательная деятельность законоучителя ?

Мы высказывали наше предположение, что это происходит от самой постановки Закона Божьего в кадетских корпусах. Закон Божий преподается не от сердца, а от разума. В катехизисе делаются такие выводы, которые не могут иметь никакого значения, если ученик не имеет искренней веры; и притом этот катехизис кадеты изучают в таком возрасте, когда он недоступен еще для их понимания. На священника кадеты смотрят, прежде всего, как на учителя скучного и непонятного для них предмета, а потом уже, — и это не всегда, — как на наставника в вере и в христианской нравственности. Поэтому кадеты не только на воспитываются в вере, но теряют даже всякий интерес к священному писанию.

—  Всякий раз, когда я бываю в корпусе на богослужении, — докладывал я Великому Князю, — я спрашиваю после службы у нескольких кадетов старшей роты, от какого евангелиста и какое Евангелие читалось во время службы. Я нисколько не преувеличу, если скажу, что не всегда даже один кадет из десяти мог ответить на такой вопрос...

Озабоченный этим предметом, Августейший Главный Начальник учредил комиссию, при участии законоучителей всех петроградских военно-учебных заведений, для рассмотрения

— 165 —

вопроса о преподавании Закона Божьего и очень интересовался работами этой комиссии.

Убедившись вместе с тем, что кадеты, даже заботливо воспитанные в религиозном отношении, мало знакомы со Священным Писанием, и что этому знакомству не способствует проходимый в корпусах курс Закона Божьего, он особым приказом выразил желание, чтобы в кадетских корпусах ежедневно читалось Евангелие, предоставляя директорам и законоучителям организацию этого дела соответственно местным условиям.

— Ведь вы ежедневно моетесь и заботитесь о своей внешней опрятности, — говорил он собравшимся вокруг него кадетам, — тем более вам надо заботиться о чистоте вашей души: ежедневно читайте Евангелие и благоговейно проникайтесь его учением...

Находились педагоги, говорившие, что такое принудительное чтение не воспитает любви к Евангелию, а что для маленьких кадетов рано еще читать Евангелие, т. к. они его не могут понять.

Но, казалось бы, сами же эти господа должны бы были помнить, что все воспитание основано на привитии добрых привычек, и что нет такого возраста для человека, когда слышание слова Божьего было бы для него излишним.

IV
ВПЕЧАТЛЕНИЯ И ИТОГИ

Вчера закончился осмотр кадетского корпуса или военного училища. Великий Князь пробыл в городе дня два или три; сегодня мы едем дальше и обмениваемся впечатлениями.

Из моего первого очерка в 1900 г. можно уже составить себе впечатление о характере смотров, производимых Великим Князем. Здесь я должен, однако, еще раз на этом остановиться. Смотры Великого Князя нельзя ни в каком отношении ставить в параллель со смотрами, как они обыкновенно делаются. У него была драгоценнейшая способность быть очень представительным и формальным там, где это нужно по самой сущности дела, и отрешаться от этой формальности, когда она не

— 166 —

требуется ни для поддержания достоинства начальника, ни для внушительности смотра.

За всю долголетнюю мою службу я почти не встречал этой способности у начальства, производящего смотры. Отдав долг формальной стороне дела, Великий Князь становился доступным, ласковым и сердечным человеком для всего личного состава осматриваемого им заведения, от самого старого до самого малого. Я говорил уже, как принимали это кадеты и юнкера, и понятно, что он выносил из осмотра заведений так много, как никогда не выносили его предшественники — главные начальники. Побывав в заведении один раз, он знакомился с ним не только с той внешней стороны, которая доступна многим, но и с той внутренней, которая открывается для очень немногих. Он познавал душу заведения. Посещая заведение вторично, он входил в него как в знакомую уже для него среду, и ему оставалось только следить, как растут и мужают его питомцы и как это отражается на внутреннем складе заведения.

Уезжая из заведений, он уносил с собой несравненно больше впечатлений, чем мы, его спутники, тоже принимавшие участие в осмотре. Бывало, докладываешь ему: "Вчера, в такой-то роте, я читал в журнале дежурств..." Оказывалось всегда, что Великий Князь знает и этот и другие случаи, но не по журналу дежурств, а от самих кадет. И что он даже серьезно беседовал с ними по поводу этих случаев.

До какой степени близко Великий Князь знакомился с составом кадетов, можно видеть из одного совсем невероятного случая. Как-то на воспитательных курсах слушателям было предложено для упражнения написать характеристику вымышленного или знакомого им воспитанника, выделяющегося из общей среды своими нравственными особенностями. Эти характеристики были предоставлены Великому Князю. Ознакомившись с ними, он с удивлением останавливается на одной из них. В ней изображен знакомый ему мальчик, он в этом не ошибается. Но этот мальчик находится в таком-то корпусе, а характеристика написана воспитателем другого корпуса.

Однако Великий Князь хорошо знает и воспитательский состав кадетских корпусов. Он тот час же припоминает, что автор этой характеристики года два тому назад был переведен

— 167 —

на теперешнее место своей службы как раз из того корпуса, в котором находится описанный им мальчик. Справились у воспитателя, и тот назвал именно того мальчика, которого узнал Великий Князь в его описании.

Если принять в соображение, что всех кадетов, состоявших в то время в ведении Главного Начальника, было около десяти тысяч, а в том корпусе, в котором находился кадет, признанный Великим Князем по его характеристике, их было более четырехсот, то такой случай, при обыкновенных обстоятельствах, представится, конечно, выходящим из ряда вон. Но у Великого Князя случаи, подобные рассказанному, бывали не раз. Люди, служившие под его начальством, хорошо это помнят.

В смотрах Великого Князя была и еще одна особенность. Вынося так много впечатлений, он всегда придавал гораздо больше значения впечатлениям благоприятным, утешительным, свидетельствующим о правильной работе в осмотренном заведении, чем впечатлениям неприятного характера, обнаруживающим слабые стороны заведения.

Все то хорошее, что он наблюдал в заведении, он считал явлением постоянным, неотъемлемым от заведения и составляющим его главную характерную черту.

Если ему приходилось видеть слабые стороны заведения, неудовлетворительную постановку того или другого дела, он склонен был считать это явлением временным, исправимым при доброй воле начальства заведения. А в этой доброй воле он не сомневался.

Как это не похоже на обыкновенные смотры. Никогда Великому Князю и в голову не могло придти не только распечь сгоряча человека, отбывающего смотр, но даже просто обратиться к нему с немотивированным выражением неудовольствия. И он достигал этим гораздо больших результатов, чем подозрительностью и горячностью. В его управлении все недочеты действительно были явлениями временными, так как все работали с готовностью, ободряемые и поощряемые личным примером и благородным доверием своего Главного Начальника.

Это благожелательное отношение Главного Начальника ко всему составу подведомственных ему чинов и уверенность, что добрые результаты могут быть достигнуты только спокойным

— 168 —

выяснением требований, были особенно заметны для нас, его спутников. Проверяя свои впечатления, он вспоминал прежде всего то, что он нашел хорошего в заведении.

В такие минуты он не хотел слышать ничего клонящегося к осуждению.

— Пожалуйста, приберегите вашу ложку дегтя и не портите нам нашу бочку меда, — обращался он ко мне. — Я ведь знаю, у вас всякий человек — хороший человек, только у всякого из них есть непременно и что-нибудь дурное...

Великий Князь высказывал, разумеется, во время своих осмотров все свои впечатления — и дурные и хорошие, и делал обстоятельные указания на те стороны дела, которые требуют улучшения. Но в приказах по военно-учебным заведениям он никогда не объявлял во всеобщее сведение таких слабых сторон или упущений, которые могли бы выставить заведения в неблагоприятном свете.

Иногда в разговорах с нами он со своим добрым, заразительным юмором вспоминал замеченные им неловкости или странности.

Однажды, припоминая урок русского языка в маленьком классе, он говорил: "Как вам понравился Воздушный Корабль? Не правда ли, тут было все, и география, и история, и физика, и химия, и метеорология, и кораблестроение, и не было только Воздушного Корабля... А ведь какой почтенный и знающий учитель... Не знаю, он ли тому причиной или в этом грешат наши требования, но у него из-за деревьев не видно леса..."

В Главном Управлении военно-учебных заведений есть документальные сведения о плодотворности этих осмотров. Приказы и распоряжения Великого Князя могут служить поучительным материалом для всякого человека, стоящего во главе учебно-воспитательного дела. Директора корпусов и начальники училищ того времени с теплым чувством вспоминают эти приезды Великого Князя и могут засвидетельствовать, что своими посещениями заведений и беседами с молодежью он вносил успокоительное и радостное настроение, много об-

— 169 —

легчавшее постановку воспитательного дела. Родители воспитанников, без сомнения, и до сих пор еще с умилением вспоминают доброту Великого Князя к их детям.

Теперь это время для нас прошлое и невозвратно прошлое, но память о Великом Князе Константине Константиновиче никогда не умрет среди русских людей. В Высочайшем манифесте о Его кончине с высоты престола засвидетельствовано, что он "положил много труда и забот по высшему руководству делом военного образования юношества, давшего столь доблестный состав офицеров, геройские подвиги коих в настоящую войну навсегда запечатлеются в истории русской армии". Преклонимся же низко перед светлой памятью Великого Князя, положившего так много великой любви и просвещенного труда на дело военного воспитания русского юношества.