История Полтавы

Воспоминания

• 

Подробности

Просмотров: 17495

Андрей Бертельс-Меньшой. Воспоминания

Из журнала "Кадетская перекличка" № 16 1976 г. - http://xxl3.ru/kadeti/bertels_3.htm

О НАШИХ ВОСПИТАТЕЛЯХ И ПРЕПОДАВАТЕЛЯХ

Я думаю, что наш журнал, "Кадетская Перекличка", преследует две основных цели: писать о том кем мы были и кем стали. Для истории русского народа в ее любом издании, будь то советская энциклопедия или нормальная энциклопедия русского языка под литерой К — будет значиться термин "кадет" и производное от него — Кадетские Корпуса.

Для серьезных историков конечно найдутся все данные об основании, развитии и совершенстве достигнутом этими учебными заведениями, особенно под управлением незабвенного Великого Князя Константина Константиновича, но история корпусов не будет полна если в ней не найдется материалов для последней, поразительной главы, относящейся к деятельности зарубежных корпусов.

Следует нам, не только из сентиментальных чувств милых воспоминаний о нашей юности, запечатлеть все, что еще сохранилось в памяти у нас, стоящих "у последней черты", но и для истории как и для нашего осознания чем мы обязаны тем, что мы из себя представляем. Многие из нас могут и должны поделиться с нами, остальными, своими воспоминаниями и о наших педагогах, которые содействовали формированию нашего сознания и о тех анекдотических событиях, происходивших в наших корпусах и в России и за рубежом. Естественно, что воспоминания будут носить личный характер, но этого не следует опасаться — тем глубже и теплее они будут.

Мне хочется здесь отметить трогательный факт нежной любви офицеров Императорской армии, окончивших свой Корпус, к своему гнезду в которое они с восторгом помещали своих подрастающих отпрысков.

Как результат этого факта последовательности поколений, сплошь и рядом случалось, что маститый преподаватель рисования Русанов, милейшая, но раздражительнейшая личность, кричал второкласснику Александровского корпуса, Бертельсу — "я и твоего отца Сашку за уши вытягивал из класса, и тебя выкину" — чего впрочем никогда не случалось и было только угрозой славного старика.

По странному стечению обстоятельств, во всех трех корпусах, где я учился в России, преподавателями математики были строгие, важные, седые как лунь, старики в чине действительных статских советников с величанием "Его Превосходительство". Александровский и Пажеский преподаватель, торжественный, пахнущий духами "Мюгэ", Михаил Викторович Соболев, учил моего отца и с успехом научил его, кончившего с нашивками инженерное училище, математике и всегда поражался моей бездарности к этой чистой науке. В Петровском Полтавском Кадетском Корпусе почти реликвией был "Его Превосходительство" действительный статский советник Данков. С убеждением могу сказать, что Провидение было милостиво к нам, сохранив эту кристальную личность во весь барачный период лагерной жизни Крымского корпуса, благодаря чему многие из нас с успехом прошли высшие и специальные школы.

Чувство героического, созидательного и воинственного патриотизма доводил до крайней степени в маленьких александровцах преподаватель русского языка, терский казак, статский советник Синюхаев. Это был крупный брюнет с усами и эспаньолкой, напоминающий Портоса из "Трех Мушкетеров". Он обожал личность и творения Великого Петра и вся его грандиозная фигура изображала энергичные движения и вдохновения и героя Полтавы и спасение утопающего часового Великим Императором, а мы сидели как напряженные пружины, готовясь к тем жертвам во имя той России, что строил Великий Император, о которой так поразительно говорил русский патриот и которые многие из нас потом принесли.

К счастью нашему в великом исходе с Родины с нами последовали на чужбину почти все педагоги и воспитатели нашего Сводного Полтавско-Владикавказского, в будущем Крымского Корпуса. В примитивных условиях жизни лагеря Стрнище, не более сытые и не лучше одетые чем те же кадеты, сидящие вокруг них на своих жалких кроватях, они поддержали луч просвещения последовательно развивая мышление своих учеников и отвлекая их от тяжких переживаний невозвратных потерь. Несмотря на все противоестественные трудности, особенно первого года, программа российских кадетских корпусов была выполнена.

Кроме пестовавших нас наших, так сказать, штатных преподавателей, во второй год стрнищенского периода я хочу ометить блестящую деятельность 3-х педагогов, новых для Крымского корпуса. Для подростков и юношей только что прошедших страшную страду гражданской войны с истерзанными нервами и смятенными душами были бальзамом уроки или, лучше сказать, лекции профессора богословия Нила Михайловича Малахова. В простой, понятной философии, в рамках канонов нашей православной церкви, он указал нам путь к вере и осознанию священных традиций. Его лекции, несколько необычные для программы средней школы мирного времени, утвердили в нас или даже вернули многих на стезю христианского мышления.

Прекрасным лектором и высокообразованным педагогом был преподаватель истории Сергей Иванович Медведев. Правда, пишущему эти строки пришлось с ним не легко, но положим нужно сказать, что и педагогам не всегда было радостно присутствие кадета Бертельса. Сергей Иванович явно меня не взлюбил отчасти потому, что обожая историю я всегда много читал и даже в условиях лагерной жизни раздобыл что-то редкое об истории 30-летней войны, о которой как раз повествовал Сергей Иванович, а я вставлял свои замечания. Раздоса- дованный вконец Сергей Иванович оборвал урок и предложил мне, если я знаю так, что даже мешаю ему, продолжить урок за него. Делать было нечего, нужно было довести наглость до конца, я пошел за учительский стол и провел урок. Результат был интересный, совсем в духе умницы профессора Медведева, в журнал он крупно влепил мне 12 и тут же запись в педагогический журнал о моей неслыханной дерзости.

Этот факт и ему подобные наполняли чашу терпения "Деда" — Римского-Корсакова. Кульминацией же было следующее. Ко времени нашего пребывания в седьмом классе в Стрнище появились, переведенные к нам, по мне неизвестным причинам, из Русского Корпуса в Сараево, полковники Миляшкевич и Молчанов. Были они старыми преподавателями императорских корпусов с большим и ценным стажем, однако, в частной жизни являли много странностей. Оба старые холостяки, неразлучные в своей дружбе и по внешности были похожи, что дополнялось одеждой, одинаковой у обоих, состоящей из крашеного в черный цвет, английского обмундирования, что делало их похожими на факельщиков бюро похоронных процессий. Нашим преподавателям того, что по программе 7-го класса значилось как "русский язык", а в сущности было историей литературы, был незабвенный полковник Миляшкевич. Термин "незабвенный" я употребляю с полным сознанием и глубоким уважением к памяти этого оригинального педагога. Его требования заучивания наизусть основных постулатов искусства, будь то литература, или классический театр, казались нам, только что кипевшим в хаосе ломки всех устоев, чем-то сугубо схоластическим. А ведь на всю жизнь запомнились такие, сейчас понятные и нужные основные истины как: "драма по гречески означает действие; сущность драматических произведений состоит в изображении событий в действии ..." и тому подобное.

Знакомил нас полковник Маляшкевич и с Шекспиром, но тут, пожалуй, было его слабое место. Дело в том, что он не выговаривал буквы Л, и цитируя наизусть Макбета, в переводе Жуковского, да к тому же еще заклинания ведьм, вызывал у сдержанных юношей улыбки, — меня же, с детства обожавшего Шекспира, это чтение знакомого: Леший пискнул, кот мяукнул Гроза без туч, на небесах играет луч Сквозь огнь и дым летим, летим, что звучало вроде: веший пискнув, кот мяукнув, и т. д., возмутило и я нагло заявил, что это профанация искусства. Миляшкевич собрал свой портфель, и вышел из класса, а через час вышел из Корпуса и я, после того как "дед" Римский-Корсаков, осведомился у меня, не смогу ли я заменить в преподавании полковника М. и услышав отрицательный ответ сообщил, что тогда в Корпусе останется М., а я получу право держать выпускные экзамены с моим классом, не подвергая мой тонкий слух декламации Миляшкевича.

Озаглавил я свои воспоминания, обещая говорить о воспитателях и преподавателях. Сказал кое-что из моей памяти о преподавателях и остановился в раздумьи перед частью повествования о воспитателях. Оказалось эта часть для меня особенно Деликатной и щепетильной. Дело в том, что я сам сын воспитателя и глубоко почитая память моего отца, мог бы быть пристрастным. Но я предлагаю вернуться к основной идее нашего журнала — "чем мы были и чем мы стали" и признать, что именно были мы воспитаны ими, нашими воспитателями, офицерами Русской, Императорской армии так, что когда после года проведенного в рядах белой армии, в Массандру собрался мой 6-й класс 2-ое полтавское отделение, из 30-ти кадет большинство носило георгиевские отличия. Были те же наши воспитатели, которые не останавливали нашего естественного порыва продолжать служение Белой Идее в Николаевском и Сергиевском училищах и они же преподали нам советы борьбы за новую жизнь в высших и специальных школах. Честь и слава персоналу Российских и Зарубежных Кадетских Корпусов.

О ТРАДИЦИЯХ

В разное время, но в тот же период великого исхода с Родины, ее рубежи покинули 4 группы российских корпусов: Полтавско-Владикавказская, Одесско-Киевско-Полоцкая. Донская и Сибирская. Группы, в последствии Зарубежные Корпуса, состояли из кадет всех возрастов предписанных программой средних военно-учебных заведений, опекаемые воспитателями и обучаемые соответственными преподавателями. Все они, однородные по организации, естественно, еще в России, подвергались влиянию географической среды, в которой они воспитывались, принимая в свой быт специфические характеристики. Так создавались соответственные традиции, носившие иногда форму неписанных обычаев, а иногда выражавшиеся в сохранении строгого ритуала.

Вероятно, в силу географической близости Петровского-Полтавского Кадетского Корпуса, к "славной южной школе" - Елизаветградскому Кавалерийскому Училищу, внутренний, скрытый от начальства, быт многое заимствовал от кавалерийских юнкеров. Можно предполагать, что географически близкие к Одессе стоянки 8-го гусарского Лубенского и 8-го Уланского Вознесенского полков, тоже влияли на форму традиций Одесситов-Константиновцев. Кадеты Киевляне и Полчане как будто не включали в свои традиции особо, сугубо-кавалерийского духа.

Наши братья казаки донцы в Донском, и кубанцы и терцы во Владикавказском Корпусах полностью укладывались в свой казачий быт, не сходный с бытом кадет северян. Все старшие кадеты строевых рот и сотен, прошедшие почти полный курс корпусов в России унесли с собою за рубежи и непревзойденный кадетский дух и свои традиции.

Общей традицией для всех Российских корпусов, было составление и пение "Звериады". И вот, даже поверхностно, разбирая происхождение названия этой оды, составляемой всеми оканчивающими курс выпускниками о днях проведенных в корпусе в комическом, а иногда соленом духе, приходишь к вероятному первоисточнику этого вида поэзии, в лице великого М. Ю. Лермонтова. Почему именно "Звериада" возникла среди юнкеров Гвардейской Школы, мы приблизимся к решению этого вопроса, если цитировать строфу вероятно созданную, если не самим Лермонтовым, то его окружением:

Споемте братцы Звериаду, 
Собрались звери все толпой, 
Бессмысленных баранов стадо, 
Подтянет их корнет лихой.

Как видно, понятие корнета, то-есть юнкера старшего курса, в мечтах уже офицера и зверя - юнкера младшего курса, мохнатого, хвостатого существа, пребывающего по воинскому уставу, в звании рядового, довольно логично возникло в бесшабашной компании гвардейских юнкеров. Строгая иерархия всегда была основой организации с вытекающей отсюда дисциплиной всех нормальных вооруженных сил. Шутливое наименование "зверь" не обижало юнкеров младшего курса, знавших, что проникновенная песнь - гимн Николаевского Кавалерийского Училища, словами ...

"За друга друг стоял горой, 
В беде друг друга выручал,
И были вечными друзьями
Солдат корнет и генерал".

... выражала настоящие чувства и дух всех и старых и молодых николаевцев. Шутки или обычаи, созданные гениями запоминаются последующими поколениями и, естественно, становятся традицией.

Схожесть организаций, интересов и быта, способствовали распространению в точной или несколько измененной форме традиций, принятых в Николаевском Училище, в Елизаветградском, Тверском, и в специальных классах Пажеского Корпуса. Несомненно, первым принявшим традшщи Гвардейской Школы, был Николаевский (Кавалерийский) кадетский корпус, а за ним в той или иной форме другие корпуса.

Трудно утверждать, в какой период, прошлого столетия, внутренний быт кавалерийских юнкерских училищ Российской Империи, и военных училищ Германской Империи, и Соединенных Штатов Северной Америки (Вест-Пойнт) оказался в некоторых традициях или в так называемом "цуке", поразительно схожим. Вероятно общность этого явления была психологически оправдана, в той части военной молодежи, каждой из упомянутых стран, которая с одной стороны сохраняла традиции своих предшественников, а с другой настаивала, опираясь на иерархическую подчиненность старшим младших, на постоянной готовности к особой отчетливости (по немецки "цакиг" - вероятно отсюда "цук") как результату условных автоматических рефлексов.

Не безинтересно, даже и сейчас, когда уже все в прошлом, проанализировать, хотя бы вкратце, эту часть быта старой России, перенесенной за рубежи.

К сожалению оба понятия как традиции и цук, не всегда правильно истолковывались, в большинстве случаев людьми мало осведомленными, или тенденциозными. Отдельные, отрицательные явления, случайно имевшие место муссировались и создавалось неправильное представление. Главным пунктом обвинения цука, является оскорбление личности, в упомянутой форме, подразделения на корнетов и зверей и необходимости выполнения последними, поражающих самолюбие, приказаний корнетов.

Было бы нелепо утверждать невозможность патологических случаев, когда "корнет" по недомыслию, или по отсутствию душевного благородства, переходил границы здравого смысла, и требовал исполнения глупого или злого приказания. Опирающиеся в обвинении цука на такие печальные случаи, упускают из вида всю стройную систему существующую в военных школах, для поддержания традиций и, естественно, для охранения и пресечения случаев поражения чести. В русских кавалерийских училищах, в пажеском корпусе, в кадетских корпусах, принявших в той или иной форме лермонтовские традиции и цук, существовал высший юридический форум в виде "корнетского комитета" или ему схожей организации, возглавляемой "генералом" - с помощниками в разных мифических чинах, соответственно, но не всегда, годам проведенным в школе. Это высшее учреждение существовало для проведения в жизнь существующих традиций, и несло обязанности суда чести, подобного установленному дисциплинарным уставом для господ офицеров Русской Императорской армии. Каждый "зверь" или племянник, имел своего дядюшку, или "благородного корнета" и эта взаимная связь требовала от дядюшки всей заботы не только об отчетливости своего племянника, но и защиты его самолюбия, если была в этом необходимость.

О безобидности с одной стороны и пользы, с моей точки зрения, цука, с другой, можно судить по краткой истории двух первых выпусков славного Крымского Кадетского Корпуса. Происходя из соединения в основном, двух корпусов, часть Полтавская, с традициями включавшими цук, объединяла всех кадет, принимавших эти основные внутренние требования.

Часть Владикавказская, в основном состоящая из казаков, имела свой уклад соответствующий высшему форуму казачьей жизни - казачьему кругу.

Стоит упомянуть, что и в Петербурге, Николаевское Кавалерийское Училище имело эскадрон, с продолжателями лермонтовских традиций, и казачью сотню, где об цуке не было и речи. По стечению обстоятельств, при возобновлении Николаевского Училища, в 1920 году, в Симферополе, из вольноопределяющихся кавалерийской дивизии ген. Барбовича, был создан дивизион из двух эскадронов, без сотни. Волей Блаженнопочившего Короля Югославии Александра, из Галлиполи, была принята кавалерийская дивизия и Николаевское Училище, а впоследствии с Лемноса, Кубанская дивизия, но без училища.

Николаевское Училище открыло свои двери для приема оканчивающих кадет из трех корпусов: Русского, Крымского и Донского. Для одесситов, полочан и киевлян, традиции и цук кавалерийского училища были понятны, но казалось, что решение этого вопроса будет трудно для казаков. И вот тут мы имели блестящий и достойный ответ хулителям традиций и непонимающим цука - наши братья казаки - Владикавказцы из Крымского корпуса, Протопопов, Черняев, Микулинский, Орел, Агрызков, Денисов и др. и донцы из Донского - Лошкарев, Греков, Дубенцов вместе с нами полтавцами и остальными с честью носили форму и верю, что с трогательной любовью вспомнят и свое состояние "зверей" и "благородных корнетов" в Николаевском училище. О дисциплинарно-воспитательном значении цука не только для военной службы, но и для частной жизни молодого человека, нужно сказать, что пребывание в состоянии "зверя" дополняет и отшлифовывает требования строевого и дисциплинарного уставов, доводя исполнительность и отчетливость до инстинктивного рефлекса. Но стоит подчеркнуть, что звание, несколько помпезное "благородного корнета" обязывает к тому, именно благородному, поведению, которым отличались воспитанники Русских Кадетских Корпусов и на Родине и в милой нашему сердцу королевской Югославии.

Андрей Бертельс-Меньшой,
2-го выпуска К.К.К.

 

БЕЛАЯ АКАЦИЯ.

В те волнующие дни раннего лета в Полтаве, весной залитой нежным цветом белой акации с ее несравненным ароматом, как будто этот аромат шел с юга, откуда надвигалась чистая идея добровольческой армии.

Как символически прекрасен был модный в те дни романс, где "белой акации, грозди душистые, вновь ароматом полны..." Какая мудрая идея вдохновила создателя песни добровольческой армии положить на музыку милого романса жертвенные слова — "слыхали ль детки, война началась, бросай свое дело, в поход собирайся" и утверждение "деток" — смело мы в бой пойдем, за Русь Святую, и как один прольем, кровь молодую".

Страшны последние дни под властью большевиков, обещающих "хлопнуть дверью" перед уходом. Боимся за отца, несколько дней тому назад чудом спасшегося из камеры смертников в губернском Ч.К, но слухи о занятии уже Харькова Белой Гвардией заражают и его идеей, рискнуть еще раз не скрываясь.

И вот "Судный день" пришел. С утра слышна сначала отдаленная, а потом уже совсем близкая, со стороны Ворсклы и Харьковского вокзала, стрельба и пулеметные очереди. Бегу через Соборную площадь на беседку "Ариадна" доминирующую над всей панорамой полей уходящих за горизонт, с дорогой, ведущей с Харьковского вокзала в город, и проходящей внизу, под обрывом, почти под "Ариадной".

Стрельба еще слышна в районе Киевского вокзала, с другой стороны города, но по дороге с Харьковского вокзала уже скачет карьером разъезд. Первые вестники освобождения от проклятия висевшего над Полтавой, кубанки с красным верхом и красные погоны славных кубанцев. За разъездом шагом, в колонне "по три" идет кубанская сотня. А за ними, не искушенному глазу, издали, представляется, что идет обоз, парные повозки, с серыми от пыли воинами. Это прославленные в гражданской войне "Тачанки" и на них в Полтаву вступили части "Варшавской Гвардии", Литовцы, Кексгольмцы. Петербуржцы и Волынцы.

Кружится голова от восторга. Бегу надевать погоны и с волнением, почти молитвенно, пожимать руки окруживших отца бывших пажей, его воспитанников. На груди у некоторых офицеров новый для глаз знак — на георгиевской ленточке с национальной розеткой, терновый венец с мечем. Узнаем что это знак величайшей жертвы людей пронесших вепогасшим одинокий огонек белой идеи через ледяной поход.

Уже в течение первых дней после занятия города частями добровольческой армии — "приюты наук" опустели, и молодежь с 14- ти лет, кадеты, реалисты, гимназисты и ученики коммеречского училища, или еще красуются на улицах города в формах своей части, или уже ушли на Киев получать боевое крещение.

Воинские соединения получают богатое пополнение не только из интеллигентной молодежи, которая отзывается на идею Белой Армии бороться за Единую Неделимую, но и из крестьянской массы малороссийского населения, не отравленного полуграмотным сепаратизмом Петлюры и Винниченко.

На смотру, на Соборной площади, в батарее Лейб-Гвардии мортирной артиллерии вижу моего одноклассника, снабжавшего все отделение пинкертонами, способнейшего ученика, Мишу Каратеева. Рубашка его обшита, по воротнику, гвардейской нашивкой, и зависти моей нет конца. Еще более глубокое чувство той же зависти и почти возмущение самим собой, когда, на параде Лейб-Гвардии Гренадерского, Императрицы Екатерины, полка, я вижу в составе пулеметной команды, младшего на класс Сережу Кисель-Загорянского.

Парад Лейб-Гренадер происходит на Соборной площади в обстановке чрезвычайной. К построенным ротам добровольцев, взявшим "под знамена, на караул", под звуки величественно-печального марша выносит полковое знамя, пожалованное Государем, чудом спасенное, старый, кадровый подпрапорщик, полуслепой, добровольно явившийся для службы в полку. Поистине, как звучат слова гренадерской песни — "и инако гренадеру невозможно быть, аксельбант нас призывает пасть иль победить", потому что, как звучит дальше величавая песня — "где ни пройдем, там ляжем, умрем, Ты в тяжелые годины первым в битвах был, славься полк Екатерины, полк могучих сил".

Этот парад переполняет чашу нашего испытания, а тут еще, бывшие пажи, гренадеры, за обедом у нас, особенно поручик Вальберг, умоляют отца, бывшего гвардейского сапера, быть у них старшим офицером, а брата соблазняют желтым, екатерининским, аксельбантом, однако, большинство за столом, офицеры Лейб-Гвардии 4-го Стрелкового Императорской Фамилии полка, и поручик граф Капнист уже завладел братом, соблазненным малиновой русской рубашкой, кафтаном и меховой шапкой. Все двенадцать кадровых офицеров, бывшие пажи, воспитанники отца, и... жребий брошен, мы трое, отец, брат и я — стрелки.

Решение поступить в Императорские стрелки мечтавшему служить в Лейб-Гвардии гусарском полку не легко далось брату, и только возможность быть на должности младшего офицера в формируемом эскадроне конной разведки Императорских стрелков, несколько успокоили его. Мне было проще решать, лишь бы быть принятым в строй наравне с другими солдатами. Эскадрон наш, достигший двух- взводного состава в 46 человек представлял собой амальгаму трех сословных классов России. В нем состояли 4 пажа, 2 лицеиста и 1 правовед, следующую группу составляли два десятка молодежи с законченным и не законченным средним образованием, и третья группа состояла на половину из старых солдат, и наполовину из деревенской, лихой молодежи, из полтавской губернии. Вахмистр эскадрона, подпрапорщик Бербека, кадровый улан 2-го Лейб-уланского Петербургского полка тоже потомок запорожцев. При эскадроне был один пулемет системы Шоша из вооружения французской армии.

Пулемет был установлен на обыкновенной линейке где кучер и пулеметчик сидели спиной друг к другу. Оба солдата были из русского легиона спасавшего Францию и были полны воспоминаний оттуда. Уже весь эскадрон разучил их песню, на мотив "кого то нет, кого то жаль" с куплетами непередаваемыми в печати, и припевом "прощай Люси, прощай Ивонн, забудьте русский легион".

После трех дней в Полтаве, эскадрон выступил на новую стоянку для укомплектования конским составом в одно имение, на краю большого села. Началась для всех страда военной подготовки, главным образом для молодых добровольцев из города и из села. Тут началась проявляться щепетильность моего брата к несению мною уставной службы. По духу моей семьи на службе не допускалось никаких отступлений от правил и уж конечно никаких родственных привилегий. В Результате, почти как обычай сделалось, что когда после суточного перехода без отдыха для людей и коней, под дождем и по грязи, выдавались часы отдыха, с правого фланга, в темноте, звучал голос брата: Бертельс младший — дневальный на коновязь, в первую смену.

Вспоминаю почти кощунственную шутку разыгранную нашей молодежью. Как-то, в свободные послеобеденные часы, ребята соорудили из винтовок род сидячих насилок, почти силой водрузили меня на них и, окружив толпой, понесли по главной улице села, объявляя глазевшему населению, что я Наследник престола. Шутка, конечно глупая и дерзкая, но сколько пожилых крестьян, по простоте сердечной, верили и, да простит нам Господь, снимали шапки и истово крестились.

Одно из моих ночных дневальств на коновязи, кончилось для меня почти трагически. Ночь была теплая и я устроился на охапке сена сзади от коновязи. Утомленный дневной гонкой заснул под шинелью и был жестоко наказан за преступное несение службы. Неожиданно налетел шквал с грозой, громом и молнией, и гром ударил недалеко от коновязи. Проснулся я в аду, сорвавшиеся лошади естественно отпрянули, срываясь с недоуздков, назад и в ужасе от сил природы, плясали вокруг меня и по мне. Счастье мое, что лошади не были в большинстве подкованные и я, хоть и изрядно помятый, с серьезно поврежденным коленом, в полном отчаяньи от перерыва в строевой службе, был отправлен обратно в Полтаву. Здесь мой отец, отправляясь в командировку за пулеметами и обмундированием в Новороссийск, видя меня уже хромающим с помощью палки, убедил меня, что с палкой в конный строй мне вернуться рано и увез меня с собой.

Не знаю много ли английских пулеметов и ботинок-банков" прибыло из Англии нам в помощь, но кубанской пшеницы и бакинской нефти гордый Альбион скушал не мало.

Вернулся я в строй, когда красные одесской группы надвигались с юга на Киев. Наш гвардейский сводно - стрелковый полк стоял в селах, к востоку от Киева и в этот короткий период отдыха, в соседнем батальоне Лейб-Гвардии 3 Стрелкового Его Величества полка произошли две свадьбы, мои двоюродные сестры, дочери полковника этого полка, моего дяди В. В. Юргенса, выходили замуж — Кира за капитана Гладыревского, Мара за капитана Небольсина, а мальчиком с образом у Мары был сын полковника этого же полка, Сперанского, маленький Глеб.

Этот короткий отдых был последним перед началом тяжелых испытаний, как для всей западной боевой группы, так и для меня в частности. Неожиданно наша конная разведка была двинута отдельно от батальона на станцию Жиляны и здесь втянулась в обычную для гражданской войны карусель. В конном строю, разсыпавшись цепью, по редкому сосновому лесу, дошли до его опушки и спешившись попали под пулеметные очереди красных. Слева от нас, по полю перебежками передвигалась вперед пулеметная команда гвардейской батареи, и на правом фланге пулеметчиков бежал с легким дисковым Льюисом, наш кадет — полтавец Дацевич. Раздалась команда нашего командира - - "по коням, садись" и под прикрытием огня баттарейных пулеметчиков, наша конная цепь шагом вышла в поле, видимо готовясь к конной атаке. Это и произошло, но уже без меня, так как отделившись от командира, что-то передавшего брату, брат карьером подскакал ко мне и передал записку от нашего командира, командиру роты 3-го батальона, который был где-то справа от нас, прося прикрыть наш тыл.

До сих пор я не знаю, была ли необходимость в моей авантюре, или это был маневр брата и командира, тоже бывшего пажа Е. Л. фон Эндена, уберечь меня от конной атаки. Оба моих благодетеля не подумали, что в гражданской войне, где неизвестно, где фронт, а где тыл, задание данное мне вело меня к гораздо большему риску даже чем конная атака на пулеметы. Проехав по лесу до его конца я выехал в уходящее за горизонт унылое поле. Сзади за лесом уже замерла стрельба, и я был совершенно один, в полной тишине на пустом поле. Направление, для связи с ротой 3-го батальона, мне было дано на северо-восток и туда я и поехал рысью.

По почти невероятной случайности для гражданской войны, я увидел, далеко в поле небольшую пехотную часть и положившись на Милость Божию, подскакал к ней. Оказалась она искомой ротой и я передал записку, моего командира капитану Петрову. Этот командир решил использовать мое конное состояние и приказал скакать в направлении движущейся большой конной части и выяснить белые ли это или красные, чтобы в результате моей разведки он принял меры к обороне.

Опять мне пришлось взывать к Милости Божией, чтобы надвигающаяся конная часть оказалась белой. Мой конь ничего не понимал, я видимо должен был ехать вперед, но повод уздечки почему- то тянул его назад. Спас мои сомнения огромный трехцветный флаг во главе Волчанского Конно-партизанского отряда, о чем я и доложил капитану Петрову.

Признаюсь, я попрощался с капитаном с большой антипатией к нему. Начинало смеркаться и становилось неуютно. Напряженно вглядываясь в даль я вдруг различил конную фигуру двигающуюся вдоль цепи лежащих солдат преграждавших мою дорогу. Были это красные или белые? Остановился я, остановился и конный за цепью. Собравшись с духом я, шагом, двинулся вперед, конный вдруг проехав сквозь цепь и радостно замахал мне рукой различив на мне погоны. Молодой доброволец, Волчанского Конно-партизанского отряда, тоже как и я посланный с донесением, попал в пустоту и как и я принял кусты Перекати-поле за лежащих солдат в цепи.

Считая что его часть в обратном от моего направлении, мы расстались, следуя нашим заданиям. Недолго мой конек плелся шагом по полю, вскоре он принужден был остановиться. Невдалеке от меня, в сумерках, вырисовались две конных фигуры в папахах, ехавших прямо на меня. Мой усталый Васька не выдержал бы гонок, и мне не оставалось выбора, как спешно снять карабин и надеясь на отцовскую тренировку в стрельбе, попробовать, несмотря на неприятное чувство в желудке, снять по одному всадников. Всадники, видя мое недвусмысленное поведение, остановились и, в сумерках произошел типичный, для гражданской войны разговор:

"Какой части? — вопрос",

"а вы какой части? — ответ",

двое оказались решительнее одного, и крикнули:

"разведчики гвардейской батареи",— на это, совсем в стиле радостного "Воистину Воскресе" получили ответ — 

"Гвардейского сводно-стрелкового полка".

Ребята тоже уже блуждали в пустоте и было решено взять направление уехавшего волчанца. Уже сильно завечерело, когда мы подъехали к небольшому мосту через речку за которой находилось небольшое село. Еще не въехав на мост мы остановились из- за беспорядочной стрельбы в нашем направлении видимо направленной по мчавшемуся во весь карьер к мосту всаднику, оказавшемуся, при ближайшем рассмотрении нашим волчанцем. Чтобы облегчить его бегство, немного, сняли карабины и не слезая выпустили по обойме в сторону села оказавшегося занятым отрядом красной пехоты. Таким образом направление на запад нам на эту ночь не годилось. Повернув на восток, уже вчетвером, по тому же неуютному полю поехали видимо в направлении Светошина. Было холодно, голодно и неприютно нам и, конечно усталым лошадям. Посоветовавшись решили рискнуть дать отдых и накормить лошадей в ближайшем хуторе на этой "ничьей" земле. Вскоре наткнулись на тын небольшой деревушки и выслав на разведку одного артиллериста, подошедшего к дому через двор, выяснили, что в селе никого нет, ни красных, ни белых. Напоили коней, распустили подпруги, задали корму и поев у сравнительно приветливого хозяина постного борща, как бездомные щенята завалились на полу хаты обняв свои карабины.

Спали мы наверно три- четыре часа и были разбужены взволнованным хозяином (да пошлет ему Господь Царство Небесное) рекомендовавшим нам "утекать" через огород, т. к. в деревушку входят конные красные.

Вскочили мы в неподпруженные седла, как на джигитовке и опять под уже привычный свист пуль, ускакали, через пахоты опять в новом направлении, но, повидимому в сторону Светошина. Уже совсем рассвело, когда мы оказались на шоссе ведущим в Киев, в полном неведении где наши и где красные. Где были красные мы вскоре выяснили свернув с шоссе в сосновый лес совсем во время, т. к. нам навстречу шел эскадрон красной конницы и за нами пробовали гнаться некоторые энтузиасты. Проехав спасительный лес мы легко ориентировались куда нам стремиться услышав бодрые звуки гвардейских пушек и смесь ружейной и пулеметной стрельбы. Мои артиллеристы, захватив с собой волчанца ускакали на звуки пушек, а я поехал прямо, надеясь уже на поле боя разобраться где свои, где чужие.

Повезло мне чрезвычайно найти в ложбине коноводов со всеми лошадьми эскадрона принявшего бой с красной пехотой рассыпанной в цепь в пешем строю. Явившись командиру я залег на свое место на левом фланге и увлекся стрельбой по пытавшимся перебежками продвинуться вперед красным. Карабин у меня был хороший, стрелял я хорошо, и думаю, что содейстоввал неожиданному бегству всей красной цепи назад. Бежали они так быстро, что наш эскадрон уже в конном строю, не догнал рассыпавшихся по ближайшему лесу, побросав пулеметы и много винтовок, красноармейцев.

Этот успех был у нас на левом фланге, а на правом было много хуже. Нашего батальона рота капитана Исакова несла потери и сам милейший капитан Исаков был убит. Спас положение бронепоезд пришедший почти с тыла красных и своим огнем смявший стойкую часть. И тут мой брат выявил свою дерзкую бравуру. В начале описанного боя брат оценил превосходство сил красных и, с разрешения командира, в сопровождении лицеиста Истомина, прорвавшись карьером через левый фланг противника, вызвал наш бронепоезд. Для полной картины он и Истомин въехали в бой на передней пробной площадке бронепоезда стреляя стоя по красным.

И опять мои благодетели командир и брат придумали, мне во спасение, новую задачу. Я должен был доехав до выезда в село отстоявшее от места боя километрах в пяти, занять пост служа звеном конной эстафеты для связи с продвигавшемся справа от села батальоном терских пластунов. Добравшись по полям до села я занял не очень уютный пост рядом с сельским кладбищем. Конечно, христианские покойники были менее опасны чем действовавшие против нас китайцы, но близость естественного конца для человечества солидно символизированного кладбищем, создавало не очень добрую философию.

Ночь тянулась уныло и бесконечно. Сначала, веря в уставное действие конной эстафеты, я бодро сидел, на коне. Однако от холода и моросившего дождя, мой Васька страдал не хуже меня и часа через три выгнул спину горбом явно показав и усталость и неудовольствие.

Глубоко чувствуя святую правду черкесской песни... "лучше купи вороного коня. Конь не изменит, конь не обманет". И завет Магомета — "если ты с твоей семьей и твоим конем в пустыне и ночь холодна, то в свой шатер помести коня, а не свою семью"...

Шатра и семьи у меня при себе не было, но невдалеке, в первом дворе был сарайчик и даже немного сена и Васька был вполне удовлетворен, я же, вернулся к покойникам предоставив судьбе остальное.

На рассвете прискакал связной, сообщив, что из эстафеты ничего не вышло, терцы уже прошли и вели ночной бой, чье музыкальное оформление я слышал ночью, и что я должен догнать эскадрон.

В период окончательного ухода красных одесской группы из их прорыва через Киев, наша конная развездка высылалась на мелкие стычки с флангом отступавших частей. Была уже осень, со всеми ее прелестями при дождях на черноземе. Люди были постоянно мокры до костей, а лошади похудели от постоянной работы при слабом корме и коротких отдыхах. Моя жизнь протекала по установленной форме — "Бертельс, дневальный в первую очередь".

Наконец нам было приказано идти в свободный Киев на отдых. Выступили в колонне по три, под мелким дождем. Я, как всегда, в последней тройке, а за нами только вахмистр Бербека.

Уже на въезде в предместье Киева, передача по колонне — "Бертельс, к командиру". Скачу перегоняя эскадрон и во главе его, меня подзывает брат. Жду какого-нибудь очередного приказания от которого мороз проходит по коже, но вместо этого вижу на родном лице приветливую улыбку и волшебные слова — "Андрей, я горжусь что у меня такой брат", а затем в уставном тоне "Бертельс, встань на место".

Думаю, что если бы меня неожиданно наградили орденом Св. Георгия первой степени, впечатление было бы несравнимо слабее.

В Киеве нам отвели "квартиру" на Печерске, в каком-то странном учреждении — похоже было что это разгромленный извозчичий двор. В помещении для людей многих стекол не было, но зато были в порядке хорошие конюшни и много корма.

Не могу забыть, как бывало, вступая на дневальство по конюшне в предутреннюю смену, я входил в помещение и негромко звал "Васька, Васька" и как это милое животное радостно отвечало из другого конца конюшни. За несколько недель фронтовой жизни все мы запустились изрядно. Сейчас, на отдыхе, помылись, переменили белье, но суконное зимнее обмундирование при всех примененных хитроумных способах чистки, содержало подло прятавшихся насекомых, что на меня психологически дейтсвовало удручающе. В этом состоянии я находился как бы перемещенным из прежней духовной жизни в ее низший план где нужно было пребывать стоически перенося все во имя высокой идеи.

Видимо и для всей России, в эти страшные годы, жизнь или по инерции протекала, где это было возможно, по прежним формулам, или шла в поле, где в лишениях боролась за идею. Так наши сестры, милые девочки и барышни, еще играли Шопена в уютных квартирах и выбегали на улицу с цветами для нас в дни наших побед, но мы, усталые и грязные знали что их ждет если мы не победим.

Мой несравненный брат, за пару дней, был уже кумиром всего молодого женского населения улицы, и он решил организовать вечеринку для вольноопределяющихся нашего эскадрона. По невероятному совпадению, вечеринка происходила в квартире семьи моего одноклассника по Крымскому корпусу Вити Белоницкого Бируля, бывшего на фронте, как мы это все случайно выяснили в Стрнище.

Не знаю как себя чувствовали наши вольноопределяющиеся в снова обычной среде, повидимому отлично, но я, окруженный цветником из подростков в кисейных платьицах, жадно расспрашивавших "героя" о войне, чувствовал весь похолодев, что одно наглое, шестиногое животное ползет у меня под воротником гимнастерки. Этого искушения в моем чистилище, и не перенес. Обидев милых девочек невниманием, поцеловав руку хозяйке и отговорившись службой, убежал на нашу стоянку.

К нашему выступлению из Киева, в направлении Нежина, началась зима, со снегом и холодом. Конную разведку обмундировали в полушубки и папахи. В боевой обстановке дошли мы до одной железнодорожной станции под Нежином и тут кончилась моя строевая служба. Неожиданно, на этой стоянке мой брат вызвал меня к себе и сообщил, что в штабе полка получено известие о гибели нашего отца в Бердянске и приказал мне найти мать на юге России, где она потерялась с бабушкой, и ее беречь. Здесь я видел брата в последний раз.

В это время мать, получив в Полтаве трагическую весть, выехала с бабушкой и деньщиком отца, желая проверить сообщение из ставки главнокомандующего генерала Деникина, в Таганроге. По счастливому стечению обстоятельств, деньщик отца был родом из Таганрога, где, на окраине, его отец сапожничал. Мать и бабушка нашли радушный прием и ласку в скромной семье добрых людей. Вечером, отдохнув от дорожных перепитий, но с отчаяньем в душе, мать уложила бабушку и горестно беседовала с матерью деныцика. Добрая женщина не знала как утешить мать и вдруг предложила погадать для нее на картах.

Чтобы не обидеть славную хозяйку, мать согласилась и вот что показали карты:

"Полковник жив и близко, сыновья прошли большой огонь и здоровы, младший избежал опасности и пожалован". Конечно, мать подумала еще раз о тонкой деликатности доброй русской женщины, которая нашла способ подбодрить ее в отчаянии.

И вот еще факт из не наших измерений: утром, недалеко от ставки главнокомандующего, мать встретила живого и здорового отца, чудом избежавшего гибели в Бердянске, с телеграммой из Нежина, из штаба полка... "Оба живы и здоровы, были в боях, отличился младший".

Исполняя приказание брата я покинул наш доблестный эскадрон и пустился в путь.

Данте вероятно мог бы позаимствовать для своих "кругов" мытарства, которые выпали на мою долю, в пути, по заваленной снегом Малороссии, то в теплушке, то на площадке вагона, то на пробной платформе бронепоезда, отстреливающегося от каких то лихих "батьков" с именами, вроде: "Ангел" или "Шуба", то выдерживая осаду еще каких-то бандитов на станции Мерефа.

Так или иначе, через десяток дней, я был к часам пяти дня на станции Лихачеве, Харьковской губернии, где когда-то, до своего отъезда в Таганрог, был мой отец со своими солдатами и где можно было предположить, что я получу хоть какие-нибудь сведения о его судьбе., Как только поезд Харьков-Таганрог остановился, привезя десятки мешечников харьковцев, я, скользя по гололедице, вошел в вокзал и нашел коменданта.

Пожилой прапорщик запаса, растерянный и в страхе от сражения с бандитами на соседней Мерефе, ничего толком не знал, слыхал, что недалеко был полковник Бертельс, но, видимо, сейчас в Таганроге. Конечно он ничего не знал о трагедии в Бердянске. Чтобы избавиться от настойчивого юнца, посоветовал не терять здесь времени и, воспользовавшись этим же поездом, ехать в Таганрог, там, де, больше знают.

Вышел я на перон в состоянии близком к отчаянию. Если здесь терялся след отца, то где нужно было искать мать в разрухе гражданской войны. Я стоял на льду платформы, с зимнего неба падал снег с дождем, передо мной был, темный, с разбитыми окнами поезд и начальник станции где-то в темноте, отзвонил два удара. Мимо меня сновали тени цепляясь за поезд, паровоз дал отходной гудок, я двинулся к поезду, как вдруг какая-то невысокая тень около меня вскрикнула и пошатнулась. Во мне возникли все условные рефлексы хорошего воспитания, я выронил свой жалкий вещевой мешок и подхватил тень оказавшуюся старушкой. Поезд двинулся и медленно прополз перед нами в темноте на Таганрог, а старушка, с вывихнутой ногой, крепко держалась за меня. Охая и причитая, старушка мне поведала, что приехала из Харькова за продуктами к племяннику стрелочнику живущему в домике при станции. Туда мне пришлось доставить охающую старушку, и там же переспать на полу еще одну ночь сомнений и тоски. Утром выяснилось, что этому отрезку моей жзини суждено окончиться счастливо, потому что отец со своим отрядом и матерью находился в соседнем большом селе, откуда за мной прискакал, его адъютант и сани, и через час я уже сидел в ванной в доме богатого купца и слушал рассказ отца о его чудесном спасении и встрече с матерью в Таганроге.

А. Бертельс-Меньшой
II вып. К. К. К.

НАШ ВЫБОР

Может быть для архива, который отметит период времени от исхода с родины, до еще одной миграции, из Европы за океан, той части русского народа, которая или только родилась в России или ее представители еще совсем молодыми приняли участие в последних трагических актах исторической империи.

Для истории важно узнать психологию этого "класса" к которому принадлежали кадеты российских, а в последствии зарубежных корпусов.

Последние кадеты, служившие в частях Русской Армии. (Так была официально названа Добровольческая Армия в Крыму) по приказу главнокомандующего, генерала барона Врангеля, были собраны в Крымском Кадетском Корпусе, состоящем из кадров эвакуированных Петровского Полтавского и Владикавказского корпусов. К полтавцам присоединялись кадеты из южных и северных корпусов, главным образом одесского, киевского и сумского, а к владикавказцам тоже случайные тифлиссцы и ташкентцы.

В полтавской части корпуса, в первой роте — седьмом и шестом классе, не было кадет не служивших в армии, а заслуживших георгиевские отличия в шестом классе было больше половины состава. Эти, случайно оставшиеся в живых представители специфической части русской молодежи воспитанные на гениальных духовных началах преподанных Великим Князем Константинам Константиновичем были фанатическими патриотами своей родины веря, в ее исторические традиции и отрицая разрушительные интернациональные лжеучения.

В лагере Стернище, за два года пребывания там Крымского Корпуса, вся духовная жизнь кадет проходила или под знаком надежд на "ближайшую весну", когда русская армия из Галлиполи, потом с рудников в Болгарии или с границ Югославии, снова позовет в свои ряды или ... в разочаровании во всем и безисходном отчаянии от потерь самого дорогого, приводила к трагическим решениям.

Поддерживали дух, совпадая полностью со святая святых наследников русского воинского духа, чтения директором корпуса генералом Римским-Корсаковым произведений генерала Краснова и особенно "От двуглавого орла к красному знамени". Как естественный результат духовного напряжения был радостный отъезд больших групп кадет перваго и второго выпуска, всех бывших участников Добровольческой и Русской Армии, в Николаевское Кавалерийское Училище в Белой Церкви.

Можно с уверенностью утверждать, что и остальные кадеты из двух выпусков, избравшие другие пути, включая университеты, не изменяли общим духовным идеалам привитым воспитанием в кадетских корпусах.

Завещанный дедами дух служения правому делу, привел многих кадет из последовавших выпусков, в югославское военное училище, чтобы продолжить военное образование для службы обожаемому Королю Александру.

Преданность родине и жертвенное ей служение привело некоторых бывших кадет во Франции, где активно действовал Обще-Воинский Союз, возглавляемый генералом Кутеповым, к непосредственному применению своих сил на территории России, с трагическими последствиями для героев.

Идея реальной жертвы доминировала в настроениях молодежи, так, в Белграде, в середине двадцатых годов, на квартире сенатора Трегубова, группой студентов-монархистов был основан Национальный Союз Нового Поколения изменивший впоследствии идеологию, отказавшись от монархизма, допустивший в своей идеологии естественные эволюции, но имевший своей основной задачей жертвенную работу на территории России.

Большую воспитательную работу вела Организация "Сокол" приобщая русских детей к восприятию священных понятий о родине и поддерживая патриотический дух в молодежи.

Если для большинства здравомыслящих молодых людей было нетрудно отказаться от извращенных понятий в организации младороссов, упростивших свою идеологию в формуле: "Царь и Советы", то идеи Вонсяцкого, на фоне фашизма в Италии, Нац. социализма в Германии и Фаланги в Испании заставляли задуматься.

Все политические течения того периода не имевшие в своих программах марксизма и этим органически противостоящих советскому коммунизму, несмотря на крайности, как расизм и т. п. были симпатичны русской молодежи.

В последний период перед войной из-за железного занавеса начали проникать идеи подсоветских людей схожие с нашими, по своим конечным устремлениям, но различных по предполагаемой технике работы.

К этому времени, русская эмигрантская молодеж подверглась, до известной степени, ассимиляции, если и не в духовном смысле, оставаясь в душе русскими патриотами, то в плане материальном. Так, не говоря о браках с не русскими партнерами, многие, окончившие высшие школы, вошли в жизнь страны, занимая, соответственное своей культуре положение, обязывающее подчинением своих национальных чувств во имя нового положения.

Создавалось новое понятие о долге перед родиной. На традиционные, консервативные принципы прививались данные из реальной жизни в Советском Союзе и все это просеивалось через сито обывательского благополучия или недоверия к новшествам.

В таком состоянии застигла война русскую молодежь. С одной стороны была сила армий и новых идей фашизма, борющегося с комунизмом, а с другой неясное, по началу, отношение, врагов коммунизма к национальному русскому вопросу.

С точки зрения здравого смысла, следовало, без двусмысленного сентиментализма пользоваться возможностью борьбы с мировым злом марксизма, надеясь на будущее решение русского национального вопроса.

Так думала часть русской молодежи или вступившая в Русский Корпус или поехавшая в Россию, чтобы помочь завоевателям не делать ошибок с русским народом или вступившая в партизанские и казачьи части.

Имена наших братьев, погибших в боях против красных партизан или красной армии или в тупой машине немецкого гестапо, Ты, Господи, веси!

Андрей Бертельс-Меньшой