История Полтавы

Из далекого прошлого Полтавской семинарии (Бытовой очерк)

• 

Подробности

Просмотров: 6993

Иван Павловский. Из далекого прошлого Полтавской семинарии.

Публикуется по изданию: Из далекого прошлого Полтавской семинарии (Бытовой очерк). // Полтавские епархиальные ведомости. Часть неофициальная. – 1907. – № 23. – С. 1039-1049.

Перевод в html-формат и адаптация к современному языку - Борис Тристанов.

— 1039 —

Из далекого прошлого Полтавской семинарии. ²⁾
(Бытовой очерк).

В архиве Полтавского губернского правления мы встретили интересное дело, относящееся к 30 годам прошлого столетия, рисующее порядки доброго старого времени и отчасти служащее характеристикой духовной семинарии того времени.

В мае месяце 1838 года, преосвященный Полтавский, епископ Гедеон отправил прошение тогдашнему малороссийскому генерал-губернатору, графу Строганову следующего содержания: "Под 20 число сего мая, объездники питейного откупа произвели разбой среди города. На кого они напали, по каковому случаю и что делали, Ваше Сиятельство, изволите усмотреть из прилагаемых при сем в копиях бумаг. Из тех же бумаг, изволите усмотреть несколько и то, кто был побудительной причиной к этому разбою. Это городничий Переяславский Крамарлей. Вынужденным себя нахожу заверить, Ваше Сиятельство, что далее недостает терпения сносить злонамеренность этого человека, который употребляет всевозможные средства делать наглые неприятности подведомой мне семинарии и чернить оную в глазах высшего гражданского правительства здешней губернии. Причины такого наглого и нетерпимого притеснения семинарии от городничего, частью известны Вашему Сиятельству сами по себе, а частью, быть может и от гражданского губернатора, коему я вынужден был сделать отношение о неблагонамеренных

²⁾ Арх. Полт. губ. Правления 1837, № 1385/554.

— 1040 —

действиях городничего относительно семинарии". Затем, Преосвященный указывает на стычку городничего с Переяславской питейной конторой и в заключение — просит князя об удалении городничего из Переяслава, который, прибавляет он, как известно мне, по месту жительства не менее, если еще не более, как семинария, теснится от городничего. Прежде выяснения этого разбоя, о коем писал епископ, надо сказать, что в то время продажа горячего вина в городах была отдаваема на откуп и чаще всего на четыре года. Откупщиками почти всегда бывали евреи; а такими в Переяславе были в то время евреи Зеленский и Мерперт. Они имели в городе контору и не мало при ней объездчиков (стражников), следивших, чтобы не было в городе привозного вина из соседних мест, где кстати сказать, оно было много дешевле. Вне городов шинки содержались помещиками; столкновений с этими стражниками бывало всегда много. В мае месяце 1838 года преподаватели семинарии, вместе с воспитанниками отправились на "рекреации" за город. Этот прекрасный обычай духовных школ устраивать их в весеннее время, забытый, к сожалению, в настоящее время, широко, как известно, практиковался в прежнее время. И эта "рекреация", о которой пишет преосвященный, окончилась большой неприятностью для ее участников. По окончании ее, при въезде ночью в город, около шлагбаума были остановлены стражниками преподаватели и воспитанники семинарии и у них был произведен обыск, с целью не допустить корчемного вина. Сами преподаватели, в своих жалобах правлению семинарии, очень подробно рассказывают об этом. Прежде всего, стражники остановили повозку, где ехал профессор семинарии и помощник инспектора, Пискарев. На заявление последнего, что он профессор семинарии, его все таки заставили отправиться в питейную контору, где, в присутствии чиновника, и была осмотрена повозка. Обыскали и другого преподавателя Пантелеева ¹⁾, которого насильно стащили с повозки, порвав на нем манишку. "Я упал, пишет он, но скоро поднялся и убежал от разбойников, так как жизнь моя была в опасности". Он скрылся в квартире учителя Италинского. "Нам

¹⁾ Пантелеев Николай Владимирович, кандидат богословия, читал риторику, поэзию, латынь и немецкий язык.

— 1041 —

нужен профессор Пискарев ¹⁾, вяжите его" кричали полицейские. Но профессор, услышав это, начал кричать караул; на этот крик сбежались соседи и освободили профессора от ареста. Кучера Галабутского, привезшего их, стражники избили плетью по плечу; помимо этого, они отпрягли у него одну лошадь и увели. Возвращавшийся из прогулки преподаватель Успенский, узнав об аресте Пантелеева, отправился вместе с воспитанником семинарии Павлом Катрановым ²⁾, которого встретил по дороге, в питейную контору разузнать о причине ареста, но и они были арестованы. Успенского ³⁾ посадили в конюшню, а Катранова в сарай. Все арестованные стражниками просидели под арестом до 5 ч. утра, когда их посетил городничий Крамарлей. Успенский и другие жаловались ему, но он не обратил на них внимания, а только спросил, где Пискарев. Узнав, что он не был арестован, сказал: уж этот мне Пискарев! Так, видно, досалил профессор городничему. Только в 12 часов потребовали всех их в полицию, где уже был стряпчий, полицейский письмоводитель, инспектор семинарии. Выслушав объяснения Успенского и Катранова, стряпчий, обратившись к первому сказал: "вы с учеником Катрановым, совершенно без вины взяты под арест". Эти деяния стражников скоро сделались известными в семинарии, о чем там рассказал и кучер Галабутский, служивший в семинарии. На выручку его лошади, взятой объездчиками, вызвался с ним отправиться на эти поиски, воспитанник высшего отделения Иван Тихонович. Но, едва они подошли ко двору питейной конторы, как "нападают пишет Тихонович" более тридцати человек евреев на двоих нас, бьют без всякой пощады, влача за волосы по дороге грязной, где им угодно; сорвали почти в куски казенный сюртук, картуз новый взяли и неизвестно где девали; меня и кучера, после многих побоев, отвели на съезжую,

¹⁾ Павел Иванович Пискарев, магистр богословия, читал логику, психологию и латынь.

²⁾ Павел Катранов, впоследствии магистр богословия, протоиерей, Законоучитель Полтавского кадетского корпуса. + в 1874 г.

³⁾ Павел Феодорович Успенский, кандидат богословия, читал алгебру, геометрию, пасхалию, физику, естественную историю, сельское хозяйство и еврейский язык.

Был библиотекарем. (Арх. г. Правл. 1841, № 2110/306 л. 97-е.

— 1042 —

где и продержали всю ночь и половину следующего дня, когда его отпустили домой. А с его спутником, кучером Галабутским, беседовал при дознании уже сам городничий. "Скажи, братец, ты тот, обратился он к кучеру, что с профессорами ехал, что они везли в повозке? "Не знаю, что везли" ответил он, после чего городничий ударил его по щеке. "Как не знаешь, какие же бутылки они бросали из повозки?... Если ты не сознаешься, то велю тебя забить в кандалы; объездчики говорили мне, что в вашей повозке было вино?... Кучер запуганный побоями городничего и перспективой быть забитым в кандалы, сказал: подлинно, я слыхал, что было вино, но это вино от Новаво (?) взято. "При этом допросе в полиции присутствовал капитан инвалидной команды, которому городничий тут же предписывает: "если еще будут и другие рекреации, то вы г. капитан велите своим солдатам зарядить несколько ружей дробью, а несколько пулями и когда семинаристы не остановятся добровольно около шлагбаума, то вы велите стрелять в их ноги. И как бы эту семинарию выгнать отсюда!... Последнее выражение вызвало резонное замечание капитана: "Не мы ее здесь учреждали, не нам ее и удалять".

Кучера этого арестовали, он просидел несколько часов на съезжей и только по требованию инспектора семинарии, он был освобожден. Раздражение против семинаристов было большое... Был случай даже истязания... Воспитанник семинарии, некто Гриньков, возвращаясь с прогулки, услышав шум во дворе питейной конторы, из любопытства узнать в чем дело, вошел во двор, но тот час же был схвачен служителями, потащившими его в контору. Здесь ему связали руки и начали колотить. Всем приходившим говорили о нем, как о разбойнике, явившемся будто бы в контору с колом побить откупщика. Побивши этого семинариста, его отправили в конюшню, где он просидел до 11 ч. утра следующего дня, когда был выпущен. А над пономарем Яблуновским эти стражники производили самое наглое циничное истязание... Так печально закончились для семинарии майские рекреации. Городничий, при всяком случае, старался досадить духовенству. Еще в ноябре 1837 года, преосвященный жаловался генерал-губернатору на город-

— 1043 —

ничего, привлекавшего кафедрального протоиерея Симеона Стронского и ключаря собора Михаила Фесенка к отбыванию пожарной повинности, он требовал, чтобы они доставляли на пожары своих лошадей с бочками воды, на что не имел права.... Городничий не мог не знать, что духовенство в то время было освобождено от всяких городских повинностей, за исключением устройства мостовых около своих усадеб. Но и семинаристы, при всяком удобном случае, старались досадить городничему, о чем не мало сохранилось его донесений губернатору. Во время "пожарей", как писал он, семинаристы производили буйства и однажды, когда он просил инспектора семинарии иеромонаха Пантелеймона удалить их с пожара, то инспектор заявил ему: "ребята мои здесь нужны". Другой раз, при пожаре у протоиерея Диомидова, толпа семинаристов прорвалась сквозь цепь, где был поставлен караул и начала издеваться над полицией, угрожая даже убить самого городничего. А один из семинаристов, Семен Веселовский даже запустил в городничего "водоносное ведро". Семинаристы, как доносил Крамарлей, разбивали ночные обходы, били фонари etc... И когда десятские хотели однажды арестовать семинариста Геевского, пойманного на месте, когда он бил уличные фонари, то он вступил в борьбу с полицией и одному десятскому откусил палец. Городничий посылает бумагу в правление семинарии и предлагает прислать этого семинариста для допроса в полицию. Но инспектор семинарии, иеромонах Василий, в свою очередь посылал отношение городничему, где предлагал ему на "будущее время не относиться с такими бумагами и не поймав и не удержав у себя кого-либо из семинаристов, учинив какое-либо в городе бесчинство, не делать и нареканий на учебное заведение. Видимо, Геевского полиции не удалось задержать и он явился в семинарию, о чем и удостоверяет инспектор. В своих донесениях губернатору о проделках семинаристов, городничий сообщает возмутительный факт, но это донесение едва ли верно. Семинарист Жуков нередко стрелял по вечерам из ружья, а "стреляли как писал городничий, внутри ограды вознесенского собора, близ почивающих мощей Св. Макария", что особенно возмущало городничего. Крамарлей доносил об этом

— 1044 —

правлению семинарии, которое не обратило на это внимания, потому что он был племянник преосвященного. Этот же семинарист "учинил затем непростительный поступок против заседателя Симоновского (какой проступок, из дела не видно), возбудившего об этом дело в земском суде, но скоро, но словам городничего, отец Симоновского был лишен епископом Гедеоном прихода, который ему был возвращен, когда Симоновский прекратил в суде дело. Так будто бы отметил преосвященный, чему с трудом верится! А в ложных донесениях, как увидим далее, этот городничий был уличен, что подтвердилось официальным расследованием!...

В письме своем к генерал-губернатору, городничий жаловался, что он не встречает поддержки со стороны духовенства. "Действовать, пишет он, противу окружающих Его Преосвященство и защищающих отзывами Его, я не силен, возникшее мне со стороны переяславского духовенства и вообще семинарии не доброхотство, не обещает никакого спокойствия для меня, питаемая личность при всем моем снисхождении — со стороны семинарии не укрощается, следовательно, все заслуги, которыми стремлюсь удостоиться начальнического внимания, не достигнуть оного. "Таким образом, целью своей службы городничий ставил "начальническое внимание", что, надо сказать, в то давнее время, всегда встречаешь в переписке подчиненных с своими начальниками...

Что поведение семинаристов того времени оставляло желать многого, это несомненно; кутежи, буйства, всякого рода дебоши были присущи им вполне, о чем и теперь еще сохранилось не мало рассказов... Да и занимались они учебным делом слабо. Всех семинаристов обучалось в 1837 году 368 ч. Из них, в этом же году, правление семинарии уволило 73 человека. Вот подробные статистические данные: из богословского класса уволен 14 ч., из них 8 за леность и безуспешность, 3 за долговременную неявку, 2 за дурное поведение и 1 по болезни. Из философского класса 31 ч., из коих за дурное поведение 5 ч., за безуспешность 17, за грубость 1, за неявку в семинарию 8. Из класса словесности 25 ч., из них за дурное поведение 3, за леность 19, за склонность

— 1045 —

к пьянству 2 и за рассеянность (?) В числе этих 73 ч. было уволено 3, прилежно обучавшихся ¹⁾.

Столь громадный процент уволенных указывает на дурное положение учебного дела, а при нем и бывает всегда, как необходимое следствие и дурное поведение.

Об этой майской рекреации, городничий, конечно, счел долгом донести Полтавскому губернатору, где представил все это дело в извращенном виде; его донесение находится в полном противоречии с данными — самих потерпевших — преподавателей. Городничий в своем донесении руководствовался данными, сообщенными ему питейной конторой, сам лично не был в эту ночь при этом обыске и арестах, а только появился на следующий день, что ему администрацией и было поставлено в вину. В его донесении есть интересные черты, да и освещение всего дела иное, он придал ему характер бунта, возмущения. Когда остановлены были у шлагбаума повозки, то на которых ехали учителя и семинаристы, последние, по словам городничего, нанесли стражнику Голякову, побои, учинили совершенный разбой. Когда же потребовали от них, чтобы они ехали в полицию, то преподаватели начали выбрасывать бутылки с корчемным вином, нашли только одну бутылку, а остальным погрузились в глубину грязи, коих отыскать невозможно. Семинаристы, узнав об обыске, собрались в числе 50 чел., отбили повозку и лошадей, побили будто бы всех объездчиков и учинили, таким образом, бунт и только военная команда, прибывшая из острога, усмирила их и спасла еврея Альтшулера, которого колотили семинаристы.

Из этой бушевавшей толпы семинаристов были задержаны трое: преподаватель Успенский и семинаристы П. Катранов и В. Глинко. Толпа эта затем возросла до 300 чел., бушевала и угрожала убить откупщика Зеленского; "пойдем все, убьем откупщика", кричали в толпе и только "подоспевший сикурс" (т. е. помощь) приостановил это — злое намерение толпы. Городничий, основываясь на донесении конторы, прибавляет от себя, что "это было необыкновенное происшествие, бунт против власти законов и местного начальства, угрожающий опасностью жизни и явного грабежа". Так, городничий, донес, что это был

¹⁾ Арх. г. Правл. 1837 № 1380/395.

— 1046 —

бунт, но в то же время умолчал об арестах преподавателей, семинаристов, совершенных по распоряжению питейной6 конторы, умолчал и о побоях, истязаниях, наносимых стражниками и т. п. К этому времени, когда Крамарлей писал свое донесение, получен был его перевод на то же место в Лохвицу, что сделал генерал-губернатор, исполняя желание Преосвященного Гедеона. Этот перевод вызвал со стороны городничего объяснение, которое он и послал гр. Строганову. Оно не лишено интереса.

"Посвятив себя, пишет городничий, до позволения сил быть полезным сыном отечества и верным исполнителем воли начальства, в коем полагаю все счастье в снисходительной расположенности, стараясь справедливостью приобресть внимание оного — с такими чувствами я служил и таким расположением вступил в настоящую должность, меня не устрашили сведения, что многие из жителей города Переяслава прихотливы и склонны к несправедливым жалобам, через что не имели постоянного начальника города". Далее он характеризует жителей Переяслава, и, указывая на дурные стороны их, этим как бы оправдывает свой образ действий. "Жители Переяслава, писал он генерал-губернатору, из христиан низшего класса, не заботясь ни о государственной, ни общественной и даже собственной пользе, а через то вся главная промышленность и коммерческая часть занята евреями, христиане же, провожая время в праздности, занимаются некоторые одним изделием кожанных работ и то в малозначущем количестве, а прочие ограничиваются единственно получаемым за квартирование в домах их нескольких человек воспитанников Полтавской семинарии. Деньги сии, как легкое приобретение расточаются ими без оборота, а праздность служит поводом разврата так, что не только в воскресенье и праздничные дни, но и в другое время низшего сословия жители идут за город для питья по вольной продаже хмельных напитков — сие обстоятельство заставило меня взять в соображение, что, кроме личного оскудения жителей, портится нравственность их и притом накопляться может и самая казенная недоимка. А посему, вследствие неоднократного объявления от питейной конторы, да и жалоб от нее губернскому начальству, по коим имелись дела полиции, по коим во исполнение предписаний приняты меры

— 1047 —

на счет воздержания жителей от праздной и развратной жизни. Но мера сия, сколь полезна для их благосостояния сочтена ими за притеснение". Так объяснял цель своей службы этот деятель, он стремился к водворению нравственности, искоренению праздности, разврата и т. п.

Но эти объяснения городничего и его донесение о бунте — не удовлетворили графа Строганова, порешившего отправить в Переяслав чиновников для расследования этого дела. Его выбор остановился на стряпчем казенных дел — Трегубове и личном адъютанте ротмистре Дарагане. Помимо их граф Строганов просил епископа Гедеона, назначить и депутата от духовного ведомства. Им был назначен протоиерей Павел Диомидов ¹⁾, занимавший в то время должность смотрителя Переяславских духовных училищ. Эта комиссия пришла к иному результату, она указала на крайне дурную роль откупщика Соломона Зеленского, наносившего побои, обвинила его в том, что по его распоряжению были сделаны аресты и т. п. Факт корчемства не был подтвержден, в чем главным образом, обвинил семинаристов городничий, не подтвердилось и буйство их, угроза убить откупщика etc...

"Не только ничем, писали эти депутаты, справедливо и основательно не доказано, но еще обнаружено, что объездчики и евреи причинили некоторым ученикам и служителям побои, захватили без малейшей вины учителя Успенского, учеников Катранова, Тихоновича и пономаря Яблоновского и содержали их всю ночь и до 12 ч. 20 Мая под арестом, били последних трех и кучера Галабутского, вязали Яблоновского и делали ему разные истязания". Таким образом, следственная комиссия не подтвердила, что это был бунт. Такое противоречие между донесением городничего и следственной комиссией, побудило генерал-губернатора — передать это дело на рассмотрение губернского правления, предложив ему обсудить деятельность городничего. Последнего граф Строганов обвинял в ложном

^*) Протоиерей Павел Дионисиевич Диомидов, кандидат богословия, был преподавателем семинарии, читал катехизис, древнюю историю, учение о богослужебных книгах и греческий язык, был на священическом месте при соборе. Помимо этого, был смотрителем Переяславских духовных училищ, т. е. духовного училища и приходского.

— 1048 —

донесении начальству, где, между прочим писал, что у.-оф. инвалидной команды Сущенко известил его, что семинаристы, в числе 300 чел. расположились "в яростном состоянии" но всем улицам для недопущения полицейских к защите конторы, которую разбивала толпа, с угрозами убить откупщика и с "похвалками" убить самого городничего.

Ему поставлено было в вину, что он лично не был в местах беспорядка, а доверился заявлению откупщиков и вызвал, без крайней необходимости, инвалидную команду. Обвинили его еще в том, что он наряжал караулы для надзора за арестованными, а обязан был потребовать их к себе и поступить "по правилам". Несомненно, что городничий жил очень дружно с откупщиками, всегда держал их сторону, иначе трудно объяснить деяния питейной конторы, подвергавшей аресту, побоям и т. д.

Открылось еще, что мещане-христиане, помимо платы за наем десятских, по 3 р. с души, ежедневно, соблюдая очередь, по два человека снаряжались для ночного караула около квартиры городничего. Губернское правление очень скоро рассмотрело это дело, по которому и представило очень подробный доклад генерал-губернатору. Оно обвинило его в том, что он допустил питейной конторе арестовать учителей и семинаристов и ложно донес о "скопище семинаристов", а потому и порешило, удалив его от должности, как неблагонадежного чиновника, предать суду Полтавского уголовного суда. Не оставило губернское правление без внимания и деяния откупщиков Носина Мерперта и Соломона Зеленского — за аресты и побои и порешило предать их суду Переяславской ратуши "обще с земским судом". Городничий никак этого не ожидал, он был сильно поражен, когда, приехав летом 1838 г. в Полтаву, узнал, что он предан суду. "Ваше Сиятельство, писал он графу Строганову, 15-ти-летняя служба моя, сопровождалась ревностью и не была подвержена неблаговолению начальства и в настоящей должности донесение, что воспитанники семинарии 19 Мая, ночью, произвели буйство, есть истина; оно было не от лица моего, а от полиции и в нем нет ничего ложного, только от полиции не

— 1049 —

приняты были доказательства, свидетели не спрошены, а принято посвидетельствование людей неизвестных. За что же подвергнут я четырем жестоким наказаниям: признан ложным доносителем, неблагонадежным чиновником и вредным для службы, предан суду и удален от должности.

"Это преждевременное присуждение в моем воображении, убивает меня: я не виновен, но лишен чести; мое достоинство и Монаршие благоволения, как равно и надеяния на внимание начальства, к моим от всей искренности исполнениям своей обязанности, помрачены уже и наконец лишен я должности, которой удостоен внимания Его Высокопрев-ва г. министра внутренних дел, к достоинству и не состоятельности моей. Куда же ныне могу обратиться о изобличении несправедливости? в какой угол света могу оттолкнуть семейство мое? У меня нет ни имения, ни родных могущих дать приют, и я подобен страннику, у меня нет тех благодетелей, кои позаботились бы исторгнуть меня из волн бедствий! Четыре строгие осуждения, в таких предметах, кои не заключают ни злоупотребления, ни преступления должности, но соблюдена одна прямая обязанность полиции, это Ваше Сия-во, беспредельное наказание — такое, которое, по высочайшему повелению, от министерства внутр. дел от 30 Ноября 1837 г. секретно воспрещается и за самые преступления не допускается. И такое перенесть безвинное суждение, недостает во мне жизни и тогда несчастное семейство мое, куда должно обратиться?

Но нет еще... во мне горит искра надежды!...

Граф!... внемлите слезам моим, несчастной жены и пятерых малюток — детей моих, их стенания тревожат мою душу, они еще не известны, но, вероятно, кроется уже горестное предчувствие, а я несколько суток нахожусь совершенно убитым". На этом заканчивается настоящее архивное дело, откуда извлечены нами данные из прошлой жизни семинарии. Удалось ли городничему разжалобить графа и был ли он судим или дело ограничилось, только отрешением его от должности, из дела этого не видно.

И. Фр. Павловский.