Осип Максимович Бодянский в его дневнике 1849-1850 г.г.

Подробности: Просмотров: 12341

Осип Максимович Бодянский в его дневнике 1849-1850 г.г. Сообщил И. Ф. Павловский. // Русская старина. - 1888. т. LX, ноябрь, стр. 395-416; 1889. т. LXIV, октябрь, стр. 123-141. См. Онлайн библиотека "Царское село".

В электронной версии номера страниц указаны в начале страницы. Если в конце страницы есть перенос слова, то окончание слова переносится на эту страницу.

— 395 —

ОСИП МАКСИМОВИЧ БОДЯНСКИЙ
в его дневнике 1849—1850 гг.

6-го сентября 1877 г. скончался в Москве знаменитый русский славист проф. О. М. Бодянский. На страницах "Русской Старины" были уже помещены статьи, посвященные обозрению его деятельности. Так, в XXV томе изд. 1879 г., 205-218 стр., была помещена прекрасная статья самого редактора о деятельности его, как ученого и секретаря в "Общ. истории и древностей", где он был главным деятелем: в XXVI т. — Н. А. Попова об ученой деятельности и пребывании Бодянского за границей и заметка кн. Голицына (в том же томе, стр. 161-162) об отношениях профессора Бодянского к студентам.

Помещая ныне на страницах "Русской Старины" отрывок — и только, к великому сожалению, отрывок — из дневника покойного слависта-профессора, считаем не лишним сказать несколько слов о библиотеке и рукописях О. М. Бодянского.

Незадолго до смерти своей, Осип Максимович, лежа уже на смертном одре, спросил профессора, его лечившего, насколько его положение опасно.

— "Поддержи меня хоть немного, мне нужно сделать еще кое-какие распоряжения".

Так как завещание относительно имущества было сделано раньше, то эти распоряжения, какие оказывалось необходимым сделать, как надо думать, касались рукописей ученого, а их было не мало. Он очень ими дорожил. Отлучаясь иногда из Москвы, он всегда просил, в случае пожара, прежде всего сохранить ему два шкафа, где находились эти рукописи. По желанию Бодянского, была послана телеграмма Н. М. Артемьеву, его племяннику, доныне с честью подвизающемуся на педагогическом поприще в полтавской классической гимназии; но г. Артемьев не застал его в живых; он приехал спустя час после кончины своего дяди. Таким образом, покойнику не удалось сообщить свою волю племяннику, которому он всегда говорил, что библиотека его будет принадлежать ему. Не можем не отметить, что телеграмма была послана в Киев, а не в Полтаву, где жил Артемьев. Таким образом, владетельницей библиотеки осталась полуграмотная вдова, ныне также покойная, которая, как известно, и продала ее букинистам рыночного торга за три тысячи рублей. От продажи в розницу букинисты выручили слишком 20 тысяч. Такова судьба этого редкого книгохранилища по славяноведению... В "Русской Старине" (1887 года, т. LVII, стр. 762), А. А. Гатцук, сообщая о разгроме библиотеки,

— 396 —

замечает, что при продаже ее букинистам, рукописей в ней почти не было. Мы помним, что в газетах было заявление председателя одной уездной управы, что он, случайно, в Москве, приобрел у букинистов довольно много рукописей покойного профессора.

Как известно, покойный Бодянский вел дневник в течении всей своей ученой деятельности. Нечего говорить, насколько он может быть интересен и важен, особенно под пером такого ученого. Но, к сожалению, он едва ли мог сохраниться в целости... Вел его покойный на отдельных листах, нередко на клочках бумаги... Значительная часть этого дневника, обнимающая время от половины 1852-го до 1857-го года, находится у одесского проф. Кочубинского, что видно из его статьи "Бодянский в его дневнике", напечатанной в 12 книжке "Исторического Вестника" за 1887 год. К одесскому профессору он попал совершенно случайно. Профессор киевского университета А. А. Котляревский, ученик Бодянского, незадолго до смерти своей, посетил Полтаву, как ревизор классической гимназии, назначенный попечителем округа. Узнав, что г. Артемьев наследовал кое-что из имущества покойного Бодянского (после смерти вдовы), он просил его одолжить этот дневник для просмотра, обещаясь напечатать из него, если это будет возможно. Но Котляревский вскоре скончался и эта часть дневника (значительная по объему) осталась в его библиотеке и сын его, не зная, понятно, откуда этот дневник, и преподнес его проф. Кочубинскому, ученику и почитателю покойного слависта. Часть дневника находится еще у А. А. Гатцука, как об этом он сам заявил в сообщении из бумаг Бодянского, напечатанном в "Русской Старине" изд. 1888 г., март. Но у г. Артемьева сохранилось еще несколько листов и клочков, исписанных собственноручно Бодянским, разрозненных, где не всегда помещены год, месяц..., что и передано им в наше распоряжение. Таким образом, дневник находится в трех руках. Кроме этого, у Артемьева остались 11 тетрадей южно-русских песен, собранных Бодянским. Все эти песни поделены у него на отделы по содержанию, как-то: чумацкие, свадебные и т. п. Судя по ним, не представляющим чего-либо цельного, можно видеть, какое это было бы грандиозное собрание, превышающее все изданные до сей поры сборники, если бы оно только сохранилось целиком. Достаточно сказать, что есть тетради, начинающиеся с № 176, другая тетрадь с № 113 и т. д. Заметим, что этот дневник и песни достались г. Артемьеву после смерти вдовы Бодянского, когда он явился, согласно завещанию, наследником имущества покойного слависта. Такова история лишь двух рукописных трудов Бодянского. Но после него остались его лекции. Где они? — вот вопрос, крайне интересный. Неужели они, как результат многолетней, труженической жизни этого ученого, погибнут?... Ведь все, что происходило из-под пера его, достойно внимания, и его лекции, дополненные ныне кем-либо из его учеников на основании новейших разысканий, были бы ценным вкладом в науку. Думаем и почти уверены в этом, что владетель их отзовется и займется их изданием, что и будет достойной поминкой этого труженика, одного из первых насадителей у нас славянского самосознания.

Ив. Фр. Павловский.

— 397 —

Декабря 18-го 1849 года. Сегодня, в воскресенье, еще в постели (часу 8 утра), подал мне Андрей (человек мой) записку от правителя канцелярии попечителя московского университета, Александра Ивановича Филимонова, в которой просил, что "князь Григорий Алексеевич Щербатов ¹⁾ (помощник попечителя, правивший его должность в отсутствие в Петербург) просит меня пожаловать к нему в час пополудни для переговоров, по имеющемуся до меня делу". "Наконец, блеснуло солнце и в наше виконце", подумал я, и в назначенное время явился к нему. После пояснений о том, что я, по своему положению, в прошлом году не мог бывать у него на осенних вечерах, боясь встречи с людьми, с которыми не хотелось бы мне встречаться даже и в раю, и в аду, он показал мне отношение министерства об определении меня снова на прежнюю мою кафедру, в московский университет, в том же звании, в каком я был до вытеснения меня из оного (т. е. испр. должность ординарного профессора). "Я спешил вам объявить об этом первый, сказал князь. Ведь вы, конечно, не слыхали о том ни от кого?" прибавил он.

— "Да, но догадывался".

После этого разговор сам собою коснулся моих отношений к бывшему министру просвещения (графу Уварову) и его подручников в деле Флетчера. Я рассказал ему всю историю оного.

Вечером редактор "Московских Ведомостей" Иван Алексеевич Дмитриев тоже известил меня о моем определении.

"Сейчас я получил (писал он) "Русский Инвалид" от 15 декабря № 270, где напечатан высочайший приказ по гражданскому ведомству, от 4 декабря, в коем сказано: "определяется из отставных надворный советник Бодянский — исправляющим должность ординарного профессора императорского московского университета. Поздравляю, вы опять нашего ведомства и места".

Здесь ошибка. Еще в прошлом году я получил, по представлению министерства, чин коллежского советника.

Вечером, в 7 часов, отправился я к графу

¹⁾ Помощник попечителя в 1848-1850 г.г.

— 398 —

С. Г. Строганову ¹⁾, с вестью о перемене в моей судьбе, но нашел его уже извещенного о том кн. Щербатовым. Я благодарил его от души за неоставление меня во все время моей отставки и содействие его в теперешней перемене. Между разговором услышал от него, что ректором университета будет Аркадий Алексеевич Альфонский, как и прежде он утверждал тоже. Также сказал он мне, что и теперешняя 4 гимназия, переименованная только летом из дворянского института (что прежде благородный университетский пансион), назначается для отделения малолетних кадетов, что в доме Разумовского на Гороховом поле; в замен же ей дается дом датской больницы, на Бронной, а она переводится в дом Разумовского.

— "Теперь вы можете явиться завтра по старому, среди своей братии, на диспут Грановского", сказал граф.

— Напротив, отвечал я.

— "Почему же?"

— Во-первых, не имею права являться среди своей братии (т. е. как профессор), пока не получу официального уведомления о своем определении от ректора университета; во-вторых, явившись, я обратил бы тем общее внимание на себя и мог бы заставить подумать людей неблагомыслящих то, чего мне и в голову никогда не приходило, именно: о нетерпении моем как можно поскорее надеть на себя профессорский фрак; в-третьих, быть на прении в своем отделении и не принимать в нем участия, особенно прении о том, когда четыре года назад я был на диспуте его на магистра одним из главных его совопросников. Вообще мое появление теперь могло бы подать повод многим к естественному сближению и сравнению нынешнего диспута с прежним. Затем шевелить костями к невыгоде обеих сторон? Тут он перебрал все положения (тезисы) диссертации и нашел, что одно лишь из них, собственно, достойно имени положения, кажется, то самое, в котором говорится об отношении общин во Франции к монархии, и в заключении признался, что теперь он лишь видит, что это профессор-декламатор, но не писатель; что чужое он очень умеет передать в приличном виде, в формах привлекательных и т. п., но сам создавать, выражать созданное не в состоянии и вообще показывает неумение, неловкость обращаться с пером. Я внутренне сочувствовал ему, зная это давным-давно.

¹⁾ Известный попечитель московский от 1835—47, с которым связано цветущее состояние московского университета. Он был покровителем О. М. Бодянского. И. П.

— 399 —

Перед выходом граф показал мне купленный им Могилинский требник 164...¹⁾, в листе, прекрасно сохранившийся; за него он заплатил 60 руб. сер. и на вопрос его: не дорого ли? я сказал, что, не смотря на нынешнее мое положение, я готов за него дать вдвое. Тогда он признался, что за него просил продавец только 10, но что ему показалось это слишком мало, а потому он дал продавцу впятеро. Это истинно по вельможески и притом честно вельможески, подумал я в себе.

От него, на обратном пути домой, завернул я к Сергею Павловичу Шипову (ген.-адъютанту, генералу от инфантерии и сенатору) в Хлебном переулке, в доме Забелина, чтобы тоже известить о перемене в судьбе моей. Он и супруга его, графиня Комаровская, Анна Евграфовна, чрезвычайно обрадовались и поздравлениям не было конца. Оба они принимали во мне самое брат Шиповой граф Комаровский, с женой. Он живет в Казанской губернии, в своем поместье, и служит по министерству народного просвещения чем-то. От него слышал я о казанской истории, составлявшей в это время в Москве предмет общего разговора, т. е. как студенты казанского университета, в церкви, по случаю венчания прежнего своего товарища, перессорились с полицией и передрались. Молва, было, говорила о нескольких убийствах, что, при теперешних переменах по министерству народного просвещения, имело бы самые печальные последствия как собственно для казанского университета, так и вообще для всех прочих, но на деле вышло, что из забияк одному оцарапана рожа, другому ухо и т. п.

19-го декабря. В три часа пополудни пришел Михаил Александрович Максимович с поздравлением, завернувший с диспута Т. Н. Грановского ²⁾. — "Выходя из залы, сказал он, я узнал эту приятную новость от Ф. И. Буслаева и полетел к вам". —

¹⁾ Мы видели этот требник; издание его, кажется, относится к 1647 или 1648 годам.

²⁾ Максимович — профессор московский, а затем первый ректор киевского университета. Читал в московском университете естественную историю, а в киевском — русскую литературу.

Его сочинения по истории этнографии изд. в 3 больш. томах иждивением киевского университета. Умер в начале 1870-х годов в Золотоношском уезде, на своем хуторе (Михайлова гора). И. П.

— 400 —

А что же диспут?.. — "Бесконечный панегирик от возражателей, так что сделалось со стороны приторно. Да иначе и быть не могло. Представьте, что декан (Шевырев) хотел было что-то заметить из недостатков диссертации, как вдруг раздалась в зале пальба хлопушками". — Что же возражатель?... — "Переменил паруса, разумеется. Говорит, что и у вас что-то подобное было с Грановским на его прении магистерском".

Тут я рассказал эту историю. Другие хвалили этот диспут, но не безусловно, вообще же все согласны в том, что он был заранее подготовлен и состоял во взаимном восхвалении. Этого и надобно было ожидать, потому что обязанными возражателями (назначенными деканами завременно) были его два ученика, С. М. Соловьев и П. Н. Кудрявцев, первый профессор русской истории, а второй — адъюнкт докторанта. Кроме того, все находили предметь диссертации "Аббат Сугерий" ¹⁾ слишком частным, мелочным. Впрочем, говорят, что это заглавие избрано было поневоле и что диссертация носила название "об общинах (communes) во Франции", но по распоряжению ректора (Перевощикова) изменено как имя, так и многое другое в ней, отчего она и сузилась, обмелела. Я думаю, что богатого содержанием исследования ничто не может довести до такой судьбы.

20-го декабря. Рано, лишь только разнесли булочники 276 № "Московских Полицейских Ведомостей", в котором был перепечатан приказ о моем определении в университет, родители Новикова (Евгр. Петров.), моего ученика и недавнего магистра ²⁾ (Петр Александрович, директор московской сохранной казны в опекунском совете), и жена его, Варвара Ивановна, кн. Долгорукая, дочь писателя Ив. Михайловича, прислали человека с поздравлением, а вскоре и сын их явился с тем же, но не застал меня дома. Вечером повторил свое посещение и сказал, что накануне, в день диспута Грановского, Григорович (Вас. Ив.) сидел с ним и был очень рассеян и не в духе.

Перед обедом посетил Н. В. Сушков (д. с. с.) всегда, в продолжение последнего особливо года, принимавший в моем положении самое горячее участие. Я оказал ему услугу помещением его

¹⁾ В 1 т. его сочинений и отдельно.

²⁾ Его прекрасный труд "Гус и Лютер", к сожалению, ныне библ. редкость, печатался сначала в "Русск. Беседе" 1856 г., а затем в "Чтениях" 1868 № 4, 1859, №№ 1 и 2. Этот труд следовало бы издать теперь вновь. И. П.

— 401 —

статьи "Воспоминания о московском благородном университетском пансионе" в 23 книге "Чтений" на 1848 год (последней, в смеси), в которых много хорошего, особливо подробностей о частной истории пансиона, известного ему хорошо, как воспитаннику оного. Знакомство же мое с ним завязалось летом того же года, на даче на Башиловке, у С. П. Шипова.

Вечером явились два болгарина, Палаузов ¹⁾ (Спир. Никол.) и Мутев, оба из Одессы. Первый, по окончании учения в гимназии или лицее одесском, уехал за границу, слушал лекции в нескольких университетах и воротился доктором коммерческих наук. А как по новому положению об ученых степенях 1844 г. "иностранцы, в том числе и получившие дипломы на ученые степени за границей, желая приобрести таковую в одном из русских университетов, подвергаются испытанию сначала на степень кандидата, а потом на высшие, по общему для всех установленному порядку, то он, помнится в 1845 г., слушал целый год лекции словесного отделения и, при завершении курса, держал испытание на кандидата, которое звание и получил не без труда. Это показывает, что такое значат ученые степени за границей и разница между их и нашими; там они даются исключительно за деньги, а здесь почти исключительно берутся грудью.

Другой, Мутев, приехал ровно год тому назад в Москву по какому-то тяжебному делу; он тоже учился за границей, в одно время с Палаузовым, и тем же самым наукам. Это человек очень скромный.

21-го декабря. Часа в три пополудни навестил меня Николай Васильев Гоголь, пришедший с поздравлением о победе над супостаты.

— "Максимович (М. А.) был у меня сейчас, сказал Гоголь, и сообщил мне новость о вас и я немедленно же очутился у вас, чтобы вас обнять и поздравить с победой. Конечно, можно и без университета жить, но без средств к жизни что за жизнь? Вам же, для ваших прекрасных предприятий, более другого нужны средства".

Тут прямо разговор перешел к сборнику малороссийских песен, который я по весне показывал ему и который намеревался

¹⁾ Воспоминания о нем в "Русской Старине", 1872 г., VI, т. 471-473 (+ 14 августа 1872 г.).

— 402 —

помещать в "Чтениях". С этой целью начато было мною печатание "Галицких народных песен" (червонорусских), приобретенное от священника Галиции (сначала на приходе, где-то в Покутье, а с 1849 г. профессора русского языка во львовском университете) Якова Федоровича Головацкого, отпечатано было не более 2-х листов, как буря приостановила и их вместе со многим другим. А чтобы помещение песен в издании Исторического общества и притом песен, хотя русских, но не Руси Московской, не могло возбудить каких либо толков и пересудов, то я предпослал, прежде всего, собрание песен великорусских, принадлежащее Петру Васильевичу Киреевскому, — собрание чрезвычайно богатое и важное. На первый раз помещены были в 9 кн. 1848 г. так называемые "стихи", из коих до того не было известно в печати ни одного и о которых отозвались с большой похвалой самые неблагонамеренные (?) русские журналы ("Отеч. Записки" и "Современник"); вслед за первым опытом предполагалось поместить "Разноречья" к тем "Стихам", которых набралось столько, как и самих "Стихов".

Этими двумя с половиной листами и заканчивается 1849 год. Клочок в восьмую долю листа, где не обозначен в начале ни год, ни месяц, но, судя по содержанию, относится к следующему году, так как Бодянский описывает свое представление гр. Закревскому, тогдашнему московскому генерал-губернатору, и благодарит его за участие в его службе. Здесь необходимо пояснение. В октябре месяце 1848 г., Бодянский, за помещение в "Чтениях" Флетчера, был перемещен в Казань на место Григоровича, который был переведен в Москву, но Бодянский не поехал и подал в отставку. 22-го декабря 1849 г. вновь состоялось назначение его в Москву (см. в вышепоименованных статьях "Русской Старины"). Далее Б. упоминает о диспуте Павлова ¹⁾, который был, как известно, в 1850 году.

И. П.

II.

26-го января [1850 г.]. Представлялся ген.-губернатору гр. Закревскому, в 2 ч. пополудни, Назимов ²⁾, попечитель, прежде, а за ним я.

— "Что угодно вам?"

— Обязанный столько милостивому участию в судьбе моей, ваше сиятельство, я не хотел прежде взойти снова на свою кафедру, как

¹⁾ Павлов, Платон Васильев., ныне вторично профессор киевского университета, но не по русской истории, как прежде, а по истории и теории искусств.

²⁾ Попечитель с 1850—1854 гг.; был до этого поста начальником штаба 6-го пех. корпуса. И. П.

— 403 —

явившись вашему сиятельству и принесши мою бесконечно глубокую признательность.

— "Покорно благодарю. Вы знаете, что я взял вас на свою ответственность. Будьте особенно осторожны в словах. Что делать? Таков век. Нельзя же нам желать всего того, что там!... Не правда ли?"

— Избави Бог! ответил я.

Февраля 4-го—8-го. Напрасно ездил к попечителю по делу с Бантыш-Каменским. Свидание со Строгановым и разговор с ним об этом, прерванный приходом генерал-губернатора графа Закревского в 3 ч. пополудни.

Марта 1-го. Переименование философского факультета в историко-филологический и физико-математический. Диссертация на магистра Драшусова ¹⁾.

Марта 7-го. Письмо от М. И. Ханенко о библиотеке В. В. Политики.

Марта 31-го. Диспут докторский П. В. Павлова.

Апреля 5-го. Посещение моей лекции попечителем и ректором (последний прежде был уже дважды когда я читал о скифах и о Птоолмеях Сарматии). Теперь на 2-й курс о Н. Булг. языке. Вечером отвез первому Сл. Народонас. с картой, историю Галиции и о народной поэзии, застал его в халате пьющим чай с генералом Поливановым и офицером (полковн.) Федоровым. От чая отказался я, сказав, что, кроме воды, ничего не пью ²⁾. Разговор завел он сам о диспуте Павлова и обещался представить министру о необходимости стенографически записывать и печатать все диспуты, для прекращения всяких ложных толков и т. п.

Ректору же отвез, на другой день утром, "Славянское народонаселение", с картой и о народной поэзии славянских племен, но не застал его уже дома.

6-го апреля. Строганов говорит, что по изменившемуся характеру диспутов университета особыми правилами нужно на публичном больше приводить беспутного (??) а потом выводить снова к

¹⁾ Читал астрономию.

²⁾ Бодянский никогда ничего не пил, кроме воды; чай заменялся теплой водой со смородиновым желе. И. П.

— 404 —

хорошему, а серьезный диспут и мелочи оставить для факультета. Получил от него первый экземпляр изданного им описания Дмитриевского собора во Владимире на Клязьме. Слышал от него, что султан ныне сказал Донари (?), чтобы он не слишком густо покрывал мусию в Софийском соборе; может быть это пригодится одному из его наследников. Мое мнение о необходимости сделаться султану христианином и отказаться от турецкой народности.

2-го мая. У Шипова встреча с княгиней Долгорукой, женой князя..., очень умной, довольно плотной женщиной. Рассказывала о девушке Карл Катерине, как работает за чередного в семье своей (Нижегородской губернии) и, свыкшись с мужским платьем, не расстается с ним. Пришла в Москву по пути к Троице. Грамотна и читает после обедни в избушке подле церкви "Четьи Минеи" (один том, подаренный ей отцом за ее услуги, купившим на Макарове за 25 р. асс., а другой берет у соседки в другой деревне на обмен своего) новоокрещенным мордвинам, которые, по ее словам, охотнее слушают Слово Божье самих русских. "Отчего, спросила княгиня, простой народ охотнее читает Четьи Минеи, нежели Евангелие?" Рассказ ее же о том, что она в Риме, отъезжая домой, просила священника русского при посольстве отслужить обедню и молебен и получила в ответ, что довольно для нее и той обедни, что была в воскресенье. Он же ей сказал, что одна дама русская просила его отслужить обедню во второй раз в день — знак, как мало знакомы с обрядовой частью православия особы высшего общества нашего.

III.

Далее не обозначен год, но в дальнейшем изложении этих трех полных листов помещен 1850, значит и эти сообщения до пометки относятся к этому году.

И. П.

7-го мая. В полдень посетил меня Сергей Павлович Шипов (генерал от инфантерии), только что в полночь воротившийся из своей деревни, зимой купленной, Покровского уезда, Владимирской губернии (у Сабурова). Между прочим, разговаривая о своем хозяйстве и хозяйстве русском, он сказал мне, когда я завел речь о богатстве малороссийской почвы и плохом сбыте хлеба и прочих произведений, от того — бедности помещиков и вообще поселян, что один из знакомых его великорусских помещиков, переселившись

— 405 —

в Харьковскую губернию, в несколько лет обогатился, принявшись разводить на благословенной почве то, что могло иметь сбыт, а хлеб почти оставивши, равно как и винокурение. Он человек не ученый, но начитанный и практически. Первое дело, прибавил Сергей Павлович, хозяина узнать, что выгоднее всего производить в его хозяйстве; потом изучение этого производства; далее надсмотр за ним, а прочее уже все приложится затем. Но малороссийские помещики почти все ни о чем этом не заботятся.

9-го мая. Обед у С. Т. Аксакова. Появление мое изумило семейство его, сидевшее уже за обедом, потому что все они не ждали меня к себе, полагая, что и я отправился на обед к Н. В. Гоголю по случаю его именин (а родился он в марте), на каковой звал он всех, бывших у него с поздравлением, именно в сад к Погодину, и почти силой затащил с собой К. и Гр. Т. Аксаковых. Я сказал, что я не мог быть там уже потому одному, что никогда и никого не поздравляю ни с чем нарочно; а если бы и виделся как с именинником и получил приглашение, то не пошел бы никоим образом в такое место. В разговоре после обеда о прежних попечителях московского университета С. Т. рассказал мне один случай, как А. А. Писарев ¹⁾, выслушивая нескольких профессоров, пришедших к нему с жалобой друг на друга, после каждого соглашался и находил, что, действительно, прав, так что, выслушавши всех, вскричал невольно:

"Лучше во сто раз командовать 5-ю, 6-ю полками, чем одним университетом. Тут каждый прав, а виновного не найдешь никого".

11-го мая. Везде то и дело, что ищут 55 № "Московских Ведомостей", в котором напечатано следующее в отделении 2 Прибавлений к ведомостям (объявления частные):

"Я, нижезначущийся, имею честь известить любителей егерской и псовой охоты, что я оставил по некоторым обстоятельствам военную службу, занимаюсь теперь дрессированием легавых и выездных борзых и гончих собак, чем и сделался известным, в здешнем околотке, почему многие гг. охотники вверяли своих собак моему воспитанию, за самую умеренную плату, и по окончании курса получали их и остались ими вполне довольными, особенно борзыми и гончими, ибо первые находились без свор, не мечутся под гончих, а последние гонят верно, стойко и так позывисты, что мне

¹⁾ Куратор московского университета в 1825—1830 гг. И. П.

— 406 —

стоило только подать голос в рог, как они в минуту явились ко мне из дремучего леса, за что я и получал от гг. охотников письменные благодарности. Сверх сего я обучаю людей подзывать волков и так верно, что по отзыву этого зверя могу утвердительно определить число их стаи; а как в Мензелинском уезде в настоящее время показано много прибыли волков с белыми лапами, похищавших преимущественно достояние государственных крестьян, которые хотя и сами воют также волком, но не могут еще в точности определить число кочующих стай, для чего нужно время; а потому я и предлагаю мое знание и услуги и покорнейше прошу их адресовать в Оренбургскую губернию, в г. Мензелинск, где я имею мою корреспонденцию. Корнет Я. Атуев. См. стр. 508, столб. 2-й".

Говорят, что это иносказание: под волками разуметь следует чиновников министерства государственных имуществ, обирающих в Оренбургской и других губерниях государственных крестьян. Оно, по некоторым слухам, прислано из Елабуги по почте в контору университетской типографии, а по надписи подано на почту крепостным человеком Атуева, Кречетовым; пролежало у обер-полицмейстера более 2-х месяцев и потом нежданно явилось в печати. Судя потому, что оно так долго лежало у этого последнего и что даже конверт сохранился в конторе, вероятно, небезызвестно было кой-кому о нем, что оно и от кого. Корректор, читая его, поставил было NB, но все таки пропустил, не смея того сделать с цензурованным обер-полицмейстером, хотя бы, однако, и мог, и должен был показать свое сомнение кому либо повыше себя в конторе или редактору. Этот, заведуя официальной частью "Московских Ведомостей", не имеет права вмешиваться в неофициальную их часть, которая вся на ответственности обер-полицмейстера, состоя из объявлений, из коих ни одно не имеет быть напечатано без его просмотра и подписания. Однако же, и редактор, и корректор просидели под арестом (у себя дома) 3 дня, во избежание большого взыскания со стороны высшего начальства. В Москве в этот же самый день разнесся слух об этом объявлении и, кажется, вдруг заговорили во всех ее углах о нем; по крайности я слышал от многих, часов через 5, 6 по выдаче ведомостей и притом в разных местах, совершенно противоположных концах города.

12-го мая. Наконец, я собрался к Н. В. Гоголю. Вечером в часов 9 отправился к нему, в квартиру графа Толстого, на Никитском бульваре, в доме Талызиной. У крыльца стояли

— 407 —

чьи-то дрожки. На вопрос мой: "дома ли Гоголь?", лакей отвечал, запинаясь: "дома, но на верху у графа". — Потрудись сказать ему обо мне. Через минуту он воротился, прося зайти в жилье Гоголя, внизу, в первом этаже, направо, две комнаты. Первая вся устлана зеленым ковром, с двумя диванами по двум стенам (1-й от дверей налево, а 2-й за ним, по другой стене); прямо печка с топкой, заставленной богатой гардинкой зеленой тафты (или материи) в рамке; рядом дверь у самого угла к наружной стене, ведущая в другую комнату, кажется, спальню, судя по ширмам в ней, на левой руке; в комнате, служащей приемной, сейчас описанной, от наружной стены поставлен стол, покрытый зеленым сукном, поперек входа к следующей комнате (спальне), а перед первым диваном тоже такой же стол. На обоих столах несколько книг кучками одна на другой: тома два Христианского Чтения, Начертание церковной библейской истории, Быт русского народа, экземпляра два греко-латинского словаря (один Гедеринов), словарь церковно-русского языка, Библия в большую 4-ку московской новой печати, подле нее молитвослов киевской печати, первой четверти прошлого века; на втором столе (от внешней стены), между прочим, сочинения Батюшкова в издании Смирдина "русских авторов", только что вышедшее, и проч. Минут через пять пришел Гоголь, извиняясь, что замешкал.

— "Я сидел с одним старым знакомым, сказал он, недавно приехавшим, с которым давно уже не виделся".

— Я вас не задержу своим посещением.

— "О, нет, мы посидим, сколько угодно вам. Чем же вас подчивать?"

— Решительно ничем.

— "Чаем?..."

— Его я не пью никогда. Пожалуйста, не беспокойтесь ни мало: я не пью ничего, кроме воды.

— "А так позвольте же угостить вас водицей содовой?..." Тотчас лакей принес бутылку, которую и опорожнил в небольшой стакан.

Несколько раз собирался я к вам, но все что-нибудь удерживало. Сегодня, наконец, улучил досуг и завернул к вам, полагая, что если и не застану вас, то оставлю вам билетец, чтобы знали вы, что я был таки в вашей обители.

— "Да, подхватил он, чтобы знали, что я был у вас. Сегодня слуга мой говорить мне, что ко мне, около обеденной поры, какая-то старушка заходила и три раза просила передать мне, что вот она у

— 408 —

меня была; а теперь я слышу, что она уже покойница. "Да скажи же Н. В., пожалуйста, скажи, что была у него; была нарочно повидаться с ним. Вероятно, бедненькая, уставши от ходьбы, изнемогла под бременем лет, воротившись в свою светелку, кажется, на 3 этаже".

Разговаривая далее, речь коснулась литературы русской, а тут и того обстоятельства, которое препятствует на Москве иметь свой журнал; "Москвитянина" давно уже никто не считает журналом, а нечто особенным. "Хорошо бы вам взяться за журнал; вы и опытны в этом деле, да и имеете богатый запас от "Чтений" — книжек на 11—12 вперед; только для того нужно, прежде всего, к тому, что у меня, кое-что, без чего никакой журнал не может быть".

— Понимаю, — капитал.

— "Года на три вперед, чтобы действовать наверное".

— Конечно, но тогда успех не подлежит сомнению.

— "Вы бы собрали вокруг себя снова делателей?"

— Думаю Кто за деньги не станет работать, если работали у меня и без денег? Уверен, все пишущее ныне в Петербурге писало бы мне, исключая разве 2—3 неизменных копий питерских предпринимателей. Особливо это вероятно тогда, когда бы плата превышала петербургскую заработку; много, значит, получить ее на месте, непосредственно, спустя неделю, две после набора статьи, нежели ждать, пока выйдет в Питере книжка, а там когда-то приказано будет уплатить комиссионеру причитающееся поставщику".

— Для большего успеха отечественного нужно, чтобы в журнале было как можно больше своего, особенно материалов для истории, древностей и т. п., как это в ваших "Чтениях". Еще больше. Это были бы те же "Чтения" только с прибавкой одного отдела, именно "Изящная Словесность", который можно было бы поставить спереди или сзади и в котором бы помещалось одно лишь замечательное, особенно по части иностранной литературы (за неимением современного и старое шло бы). И притом так, чтобы избегать, как можно, немецкого педантства в подразделениях. Чем объемистее какой отдел, тем свободнее издатель, избавленный от кропотливых забот отыскивать статьи для наполнения клеток своего журнала, из коих многие никогда бы без того не были напечатаны".

— Разумеется.

Перед отходом спросил я, где он хочет провести лето?...

— 409 —

— Мне хотелось бы пробраться в Малороссию свою, потом на осень воротиться к вам, зиму провести где-либо потеплее, а на весну снова к вам.

— "Что же вам худо было у нас этой зимой?..."

— И очень. Я зяб страшно, хотя первый год чувствовал себя очень хорошо.

— "По мне, если не хотите выезжать за границу, лучше всего в Крыму".

— Правда, и я собираюсь попытаться это сделать в следующую зиму.

— "Но и там скучно. Говорят, что на южном берегу с недавнего времени стали многие проводить зиму".

— За границу мне бы не хотелось, тем более, что там нет уже тех людей, к которым я привык, все они разбежались.

— "Но если придется вам непременно ехать туда, разумеется снова в Рим".

— Нет, там в последнее время было для меня уже холодновато, скорее всего в Неаполь; в нем проводил бы я зиму, а на лето, по-прежнему, убирался бы куда-нибудь на север, на воды или к морю. Купанье морское мне очень хорошо.

Прощаясь, он спросил меня, буду ли я на варениках? "Если что-либо не помешает". Под варениками разумеется обед у С. Тим. Аксакова, по воскресеньям, где непременным блюдом были всегда вареники для трех хохлов: Гоголя, М. А. Максимовича и меня, а после обеда, спустя час, другой, песни малороссийские под фортепьяно, распеваемые второй дочерью хозяина, Надеждой Сергеевной, голос которой очень мелодический. Обыкновенно при этом Максимович подпевал. Песни пелись по "голосам малороссийских песен", изданных Максимовичем, и кой-каким другим сборникам (Вацлава из Олеска, где голоса на фортепьяно положены известным музыкантом Липинским), принесенным мною.

Почти выходя, Гоголь сказал, что ныне как-то разучиваются читать; что редко можно найти человека, который бы не боялся толстых томов какого-нибудь дельного сочинения; больше всего теперь у нас развелось щелкоперов — слово, кажется, любимое им и часто употребляемое в подобных случаях.

15-го декабря. Слышал, что к кн. С. М. Голицыну ¹⁾ пришел

¹⁾ С. М. Голицын, магнат, д. т. советник, председатель опекунского совета, попечителем в 1830—1835 гг. И. П.

— 410 —

какой-то дворянин на первый день Святой, прося доложить, что он пришел с письмом от Зыкова. Тот раскричался на такую дерзость и приказал отослать его к обер-полицмейстеру, что и было сделано. Просидевши под стражей два дня, на третий он был допрошен начальником полиции и открылось, что податель письма был помещик какой-то, московского уезда (старичок), которого просил его сосед, такой же помещик, вручить лично письмо к кн. Голицыну по какому то делу и что фамилия его была одна и та же с известным в последнее время убийцей Зыковым, а может быть, даже и родственником, но только вовсе не в защиту убийцы.

Вечером зашел Николай Васильевич Закревский, малороссиянин, из Киева, учившийся в дерптском университете, а потом служивший несколько лет учителем в Риге русского языка, где и женился на немке. После переехал в Москву и получил место старшего наставника в пансионе при рязанской гимназии, с обещанием вслед затем и места учительского, во смерть попечителя московского университета Д. П. Голохвастова ¹⁾, доставившего ему это место, не допустила его до осуществления второго. Находясь среди людей не русского происхождения: директора-немца, окружившего себя преимущественно своими соотчичами и поляками, тоже как то туда насланными, он принужден был подать в отставку после 8-ми месяцев службы. Когда он однажды просил директора представить его к должности учителя, тот ответил ему вопросом:

— Как вы хотите, чтобы я вас представил к этому месту, когда столько немцев без места.

Единственные русские в этом посаде немецком были: он, инспектор Егоров и еще кто-то третий; но два первые вышли, а последний на выходе; инспектора до того теснили, что он сам перепросился в другую гимназию (кажется, тверскую).

16-го декабря. Еще накануне приглашали меня Шиловы к себе на вечер для знакомства с Семеновым, бывшим гражданским губернатором сперва в Вильне, потом в Москве, а теперь приехавшим в Москву для заседания в сенате, как сенатор. 14-летнее пребывание его в Белоруссии ознаменовано им и для пользы отечественной истории: он издал в 1842 году том актов городов: Вильны, Ковно, Трок и др., а в 1848 году акты

¹⁾ Попечителем был в 1847—1849 гг. И. П.

— 411 —

губернии Минской. Таким образом, с актами губернии Могилевской, изданными протоиереем Григоровичем, по поручению канцлера Румянцева в так названном белорусском архиве, все губернии белорусские, за исключением Городенской (Гродненской), имеют уже свои официальные акты обнародованными, а следовательно — первое основание для верной истории. Я спросил, почему же тамошний губернатор (Ховен) не сделает этого?

— Потому же, ответил Семенов, почему до меня не делали того мои предшественники.

Долго разговаривали мы о тамошнем крае и я, между прочим, узнал от него следующее: "князь Сапега, старик, не раз наедине мне (Семенову) признавался, что только с управления Чарторижского в звании попечителя виленского университета, основанного по его мысли, тамошнее низшее дворянство стало сильно ополячиваться, а до того оно почти совершенно было незнакомо с польским языком, литературой и т. п., говоря всегда своим народным языком".

21-го декабря. Обедал у именинника К. С. Аксакова с Гоголем, Максимовичем (М. А.), Хомяковым, Свербеевым и еще два какие-то неизвестные мне, да родные именинника. Отец, простудившись дня за три, не был за столом, но к нему после обеда все мы ходили один за другим. А. С. рассказал анекдот (самим им выдуманный, но выданный за слышанный или вычитанный) на вечере у графини Апраксиной, в присутствии графа С. Г. Строганова, о том, что на каком-то острове велось испокон, кто вступал на престол царский — съесть непременно человека. Когда спросили раз вступившего только что на престол царя, каково нравится ему это кушанье и что за причина такого странного вкуса, отвечал:

— Оно вовсе мне не во нутру, но видите, так ведется де, исстари.

Граф и графиня поняли намек и с тех пор не жаловали анекдотиста, который прибавил:

— И правду сказать, есть за что. Я никогда не мог ужиться с аристократами, никогда не покланялся им.

— За то, конечно, подхватил Свербеев, готов валяться в ногах черни.

Общий смех удовольствия разразился со всех сторон, даже сам рассказчик видимо был доволен этим.

Свербеев назвал Петра Яковлевича Чаадаева воплощенным себялюбием, который готов сказать, слыша о генерале Лидерсе,

— 412 —

что он проездом в Москве: "что это Лидерс не завернул ко мне? Странно!"

Генерал Плещеев, слепой исполнитель предписаний начальства, но вне того своими суждениями о том и другом выводит хоть кого из терпения.

— Зачем ты это так делаешь? спросил его знакомый.

— Затем, что в службе не рассуждают, а только исполняют, а вне ее наоборот.

Воротившись из отпуска, в котором пробыл лишний целый год, вместо 3-х месяцев, на вопрос о причине того великого князя Мих. Пав.: "Учил актеров ярославских действиям царей". То есть, заметивши, что ярославские актеры плохо играют роли царские, он вздумал их поучить и проучил целый год. В характере этого человека замечательна еще та особенность, что при нем нельзя ничего похвалить из его вещей — тотчас же на другой день, даже скорее, пришлет ее хвалившему, и готов рассердиться и побраниться, если тот не приметь оной. Подобный же чудак был и князь Цицианов.

— Какая у вас, князь, отличная пара лошадей.

— А что, хороша? Ведь это из моего завода!

— А что она стоит?

— Пара 200 р. ассигн.

— Чувствительно, как дешево!

— Не угодно ли взять за эту цену?

И пара пошла за 200 р. ассигн., между тем как он купил сам за две и более тысячи рублей, потому что у него и в помине не было завода. То же самое он делал и в других подобных случаях.

— Не понимаю, как можно быть в наше время национальным?, сказал, между прочим, Свербеев.

— А я так не понимаю, как можно не быть в наше время не национальным, возразил я ему.

26-го декабря. После обеда у Елисаветы Алексеевны Долгоруковой, в четверг (обыкновенный день в неделю), она предложила мне рассмотреть свой альбом. В нем нашел я множество знаменитостей, русских: Пушкина — записка к барону Розену на лоскутке, о Борисе Годунове что-то и А...... Розена; Марлинского письмо к брату своему (Полю) 1836 г. с Кавказа, о всякой всячине и, между прочим, недоумение о невысылке денег Ксенофонтом Полевым ему; Лермонтова — неизвестное стихотворение, в котором

— 413 —

4 стиха очень понравились мне; оно писано неразборчивым почерком на простой бумаге (полулист, коего одна сторона испачкана всякого рода очерками людей, животных и других предметов — обыкновение для Лермонтова); Н. Полевого, М. Максимовича, Хвостова, Крылова (два, три стиха совершенно неразборчивые), Подолинского, Карлгофа (первого мужа хозяйки) и др. Тут же предлинное прозаическое известие О. Чижова о друге его Печерине, с приобщением стихов и последнего письма его к Чижову; письмо на французском. Из иностранцев: Меццофанти — 4 стиха на русском, которые и списал я для себя, как редкость; Кине, Гакстгаузена и др., и из соплеменников: Мицкевича, Шафарика, Ганки и Вука Караджича, кои тоже списал я. Расспрашивая о Мицкевиче, узнал, что он чрезвычайно как любит русских (народ), говорит хорошо сам и жена его, довольно красивая полька, урожденная Шимановская, по-русски с русскими, презирая объясняться с ними на иностранном языке. "Давайте, будем говорить по-русски, сказала она нам при первом же свидании, прибавила мне Елисавета Алексеевна. Стыдно русским, особенно высшего сословия, что они по сию пору больше говорят меж собой по-французски". В это время (1848 г., в последнее мое пребывание со вторым мужем во Франции) его не было в Париже; он уехал еще до вспышки 24 февраля в Италию под благословение лапы. И в его отсутствие около жены его увивался какой-то молодой французик. Детей у него, кажется, 6—7 человек. Я ему, по-видимому, очень понравился, судя по желанию его иметь с меня портрет.
27-го мая (год?) Испытание 4-го года студентов (выпускных) по моему предмету. В середине пришел попечитель университета генерал-адъютант Назимов, в сопровождении ректора, инспектора и т. п. Ответами студентов остался очень доволен; заметил благозвучность языка сербского и сказал мне, что он желал бы, чтобы все студенты говорили даже на славянских наречиях, что нетрудно, для того нужно бы только читать им на этих наречиях лекции. "Действительно так, подхватил я, но читать пришлось бы таким образом на 10—12 наречиях".

28-го мая. Будучи у М. А. Максимовича, узнал от него, что он где-то видел в Малороссии (кажется, в Киеве) требование из Петербурга, в царствование Анны Иоанновны, о высылке из киевской академии в придворные певчие студентов с голосами и умеющих играть изрядно на скрыпице и т. п. Начальство первому

— 414 —

требованию удовлетворило охотно; но вторым обиделось и отвечало отрицательно, что таковых людей у них не имеется. В числе отправленных был какой-то Бодянский. Он же сообщил мне, что Ириней Фальковский, будучи епископом Смоленским, во все время осады французами города молился в облачении, в церкви, и не хотел никоим образом оставить ее. Но когда бомба попала в купол церкви, тогда приближенные насильно его увели из нее.

После обеда у Аксакова М. А. Максимович рассказывал, как Кюхельбекер стрелялся с Пушкиным (А. С.) и как в промахнувшегося последний не захотел стрелять, но со словом:

— "Полно дурачиться, милый; пойдем пить чай"; подал ему руку и ушли домой. Вообще Кюхельбекер был очень взбалмошный. Будучи за границей, он читал лекции в Париже, и после второй выслан в Россию. Император Александр хотел его куда-то услать, но Ермолов испросил его себе. Государь долго не соглашался, но, наконец, послал Кюхельбекера на Кавказ, приказав написать, что Ермолов недолго с ним уживется. И точно, не прошло двух, трех месяцев, как Ермолов принужден был выслать его за драки и поединки; но, высылая, приказал дать ему кошелек с червонцами на дорогу, который получил тот на первой станции. Узнавши от кого, он не принял золота. В "Мнемозине", изданной им с кн. Вл. Ф. Одоевским, есть стихи его против Ермолова от имени поэта, хотя и без надписи на кого. Александр Николаевич Попов ¹⁾, приехавший из Петербурга, говорить, что, по его совету, гр. Блудов вытребовал из синодальной библиотеки московской (или же из Успенского собора) запечатанную рукопись армянина Мартына о раскольниках, на которую многие из противников их ссылались, в подтверждение того, что он был начальным виновником раскола на Руси. Снявши печать, увидели, что она — сочинение Феофана Прокоповича. Подлог!...

Прочитав 1-ю часть "Дворцовых разрядов", изданных при первом отделении собственной его императорского величества канцелярии, по распоряжению графа Блудова, а под смотрением и по мысли к тому А. Н. Попова, государь сказал Блудову:

— "Ну, насилу одолел. Скучно сначала, а, впрочем, очень любопытно".

¹⁾ Ученый, магистр, воспит. московск. университета. Скончался в 1877 году. Много помещ. статей по истории, праву в разных журналах. См. его некролог в Ж. Мин. Нар. Просвещения 1877, № 12, и "Русс. Старина" 1882 г., т. XXXIV. И. П.

— 415 —

Блудов, стоя за университеты, как председатель комитета о них и вообще о преобразовании училищ, откладывал под разными предлогами работы оного, прибегая даже в мнимой болезни. Когда же первая горячка против университетов прошла, он нашел многих из членов одинакового мнения с собой. Один только министр народного просвещения стоял на прежнем, говоря: "Зачем же то моего мнения об этом не спросились?.." — Я думаю, отвечал Блудов, что в вашем мнении нельзя и сомневаться. — "О нет, я совершенно противного. Число 300 должно остаться отныне навсегда правилом для студентов университета" (т. е. что в университете, по факультетам, кроме медицинского, в какой поступают без счета, должно быть не более 300 человек, по сто на факультет). Видя сопротивление оттуда, где менее всего можно было ожидать, председатель комитета опять прибег к своей методе — выждать время, и отложил вопрос об университетах на дальнейшее время, более благоприятное.

29-го—31-го мая (год?). Явился с письмом от Н. И. Надеждина из Петербурга Николай Ефимович Мухин, назначенный генеральным консулом в Адрианополь. Родившись в Москве (кажется) он, однако же, провел детство в Витебской губернии с отцом своим, а после слушал лекции в петербургском университете и потом в институте восточных языков; путешествовал по Востоку и в последнее время был три года при посланнике нашем князе Долгорукове в Персии. Я показал ему Кремль (слазивши и на Ивана Великого) и вокруг Кремля (Китай-город и т. п.). Восхищению его не было конца Москвой. В путь наградил его брошюрами своими и чужими из "Чтений в обществе истории и древностей Российских" по части славянства, а также и доставивши карту Шафарикову славянских земель, исследование свое о народной поэзии славянских племен и т. п., и указавши на другие книги по этому предмету, которыми он отчасти и занялся еще здесь.

— "В путешествие свое по Египту я встретил, говорил он мне, одного молодого араба, шейха в Каире, отличного знатока своего языка, и предложил ему отправиться в Россию в звании учителя, на что он и согласился. Правительство наше легко дало свое на то позволение и теперь он в Петербурге профессорствует. Впрочем, это не вдруг случилось и мой араб имел довольно времени выбрать себе подругу из купленных невольниц своего племени, отправил ее в Париж, образовал там оную и потом женился на ней".

— 416 —

Через три дня Н. Е. Мухин отправился из Москвы прямо в Одессу, а оттуда в Мехадию на пароходе, для лечения на воды, где думает сойтись с Халчинским (малороссом Харьковской губернии), генеральным консулом в Валахии. Он сам вызвался на разные услуги из земель славянских, а я предложил ему, со своей стороны, то же касательно рекомендации в заграничные славянские земли в Австрии и Пруссии, а также и в Сербии, для чего и дал ему несколько своих билетов. На другой день узнал от С. М. Соловьева, что он ему родич.

О. М. Бодянский.

Сообщ. И. Ф. Павловский.

(Окончание следует).

— 123 —

ОСИП МАКСИМОВИЧ БОДЯНСКИЙ
в его дневнике 1849—1850 гг.

III ¹⁾.

3-го июня (1850 г.). Отправился к А. Н. Попову порасспросить кой о чем в Петербурге касательно университета и узнал, что Блудов изготовляет проект о преобразовании преподавания в университетах, по которому предметы в факультетах будут расположены по группам, так что студент, выдержав испытание в университете, обязан объявить, по какой группе он хочет через четыре года держать испытание на ученую степень (с которой не соединен будет никакой чин, но только право на известное место) и потому должен в это время выслушать их. Заведывание в гимназиях и училищах снова подчинится университетскому совету, а звание помощника попечителя уничтожится, также, в противном случае, ректора. Слышно, что Норов (Авраам Сергеевич), товарищ министра народного просвещения, писал к кому-то об уничтожении числа 300 ²⁾ (см. выше). Министр просвещения — превосходный начальник департамента, не очень уважался своим предшественником. Служа ему справочным местом для всех постановлений по ведомству народного просвещения, определен государем по личному усмотрению в товарищи, благородный, добрый, благонамеренный, но недалекий, неученый и с мистическим направлением.

Хомяков говорить, что он года полтора назад изобрел было какую-то машину для паровозов, но после узнал, что в одно с ним

¹⁾ См. "Русская Старина" изд. 1888 г., т. LX, ноябрь, стр. 394-416.

²⁾ То есть об отмене ограничения числом 300-т студентов в университетах. Ред.

— 124 —

время тоже выдумал и какой-то англичанин, с пустыми изменениями. Через (некоторое время?) Хомяков выдумал новую и хочет взять привилегию на нее в Англии, тут же он принялся адъюнкт-профессору московского университета Ершову объяснять ее по модели, тотчас принесенной. "За этой привилегиею я прошу съездить (сказал Хомяков) на мой счет и завтра же посылаю вексель на то общего приятеля нашего К. А. Коссовича, который между тем сблизится там и по своему предмету, с санскритистами. Он там проведет год на моем иждивении".

Видел у него же (Попова): "О скопческой ереси", в четвертку, напечатана по распоряжению министра внутренних дел, в С.-Петербурге, 1845 г., в числе 14 экземпляров, сочинение Н. И. Надеждина, занимающегося при министерстве этом составлением истории о расколах и ересях на Руси. Экземпляр этот, кажется, принадлежал великой княгине М. Н. со многими рисунками на конце. Также видел дело об Артемии Волынском, писанное. Из него Краевский многое напечатал... И то и другое обещал А. Н. Попов прислать мне для прочета на время отъезда своего в Рязань (до 4 июля)

Барон Модест Корф, директор императорской публичной библиотеки, намеривает составить из двойников ее также библиотеку и в Москве, публичную, городскую; затрудняется только помещением. Попов предложил ему мысль обратиться о том к великой княгине Елене Павловне, которая, вероятно, уступит на библиотеку свой остоженский дворец, а после можно было бы перевести ее и поближе к среде города. Я повторил давнишнюю свою мысль при сем, чтобы в такой библиотеке поместить, отдельно каждую, и библиотеки рукописей духовных ведомств в Москве, напр., синодальную (прежде патриаршую), типографскую, Чудова монастыря, Успенского собора, Архангельского собора и т. п., что, конечно, было бы превосходно и очень возможно. Одно только тут неловко: со временем эти библиотеки не пощадят и сольют в одно целое. У нас пока еще не понимают важности значения отдельных библиотек, в одном здании и т. п.

5-го июня. Был у меня полковник Александр Петрович Кузьминский, малороссиянин, из Черниговской губернии, проездом из Воронежской, куда ездил в именьице своей матери. С ним я познакомился в Грефенберге, в 1842 г., и провел вместе полгода, попивая холодную водицу, "с тех пор я ни разу, сказал он мне, не шутя, не болел и как только что почувствую, тотчас за воду: даже от холеры водой избавился, приказав, после первых рвот,

— 125 —

завертывать себя в холодные мокрые простыни в продолжении двух дней по грефенбергски и теперь попиваю таки водицу, гуляю и купаюсь всякий день летом в Неве". — И правду сказать, молодец, красив, здоров и весел. Я его совсем не узнал. В разговоре (2 ¹/₂ часа) сообщил он мне, что Норов, человек благороднейший, не был никогда близок с Шихматовым и, в один день, получив от него записку о назначении ему времени для посещения, как младший, сам отправился к Шихматову и был поражен предложением сделаться его товарищем, что и принял с охотой. "Я не буду покоен на этом месте до тех пор, пока не сделаю чего-либо хорошего, особенно для народного просвещения". — "Он очень хорошо о вас (обо мне) отзывается", сказал Кузьминский. "Такого же отзыва о вас и земляк ваш и мой, (А. В.) Никитенко, который также принужден был выйти из петербургского университета Уваровым, но теперь опять на прежнем месте". Между прочим, объявил он мне, что (В. И.) Назимов, попечитель московского университета, сделал ему предложение, еще в феврале, поступить к нему в помощники, но что он, по совету Норова, отклонил то на некоторое время. И я советовал ему взять в соображение рассказанные мной слухи о преобразовании университетов через год. И он сказал мне то же почти о Шихматове, прибавив, что он, действительно, очень нерешителен и что на него имеет большое влияние Иван Иванович Давыдов, директор педагогического института, а прежний московский профессор и мой учитель (как прежде на Уварова). Расставаясь, я подарил ему множество разных своих брошюр.

Говорят, что, по случаю напечатания комедии Островского в "Москвитянине" "Свои люди, сочтемся" или первоначально "Банкрот", издателю журнала присланы были многие замечания на нее; между прочим и на упрек, сделанный частно самим, кажется, министром народного просвещения, что в ней порок не наказан, сказано в одном замечании, что этой беде легко очень пособить, прибавив, в самом конце, после слов Подхалюзина:

— "А вот мы магазинчик открываем: милости просим! малого ребенка пришлете — в луковице не обочтем", следующее: (входит полицейский и, обращаясь к Подхалюзину, говорить:) "пожалуйте-с к графу". Намек на московского военного генерал-губернатора.

7-го июня. Петр Иванович Гусев, учившийся в горном корпусе, после служивший в уланах, а напоследок в жандармах, рассказывает, что нынешнее устройство жандармов совсем не то, что было первоначально. Теперь их (высших членов) главное

— 126 —

дело следить за тем, чтобы не притесняли служащие у Фемиды: для того при каждом губернаторе находится по обер-офицеру; оба они рапортуют отдельно своему начальству ежемесячно. Обер-офицер употребляет все благие меры, заметивши что-либо нехорошего, чтобы только склонить на доброе дело главное лицо, т. е. того, от кого судьба зависит дела. Мой добрый знакомый и товарищ (продолжал он между прочим) Львов, человек совершенно погруженный в кабинетные занятия, хотя и военный, был взят по сходству имени или, вернее, фамилии, по 11 декабря 1848 г., посажен в крепость и в 3—4 дня поседел от думы и горя. Когда невинность его открылась, государь, после смотра, при всех подозвал его к себе и просил у него прощения в ошибке; в заключение послал его к великому князю Михаилу Павловичу. На вопрос, не желал ли бы он что либо получить от государя? Львов отвечал, что после той сцены, которой предметом он был недавно, все награды и почести ничтожны в сравнении. Это была высшая для него награда и удовлетворение.

8-го июня. У А. Ф. Вельтмана ¹⁾ кто-то из гостей, вечером, рассказывал об одном англомане, как он, не зная английского языка, давал английские имена лошадям своего завода: так одну назвал Angleterrt, а другую мисс Лорд и т. п.

13-го июня. Когда князь Шаховской (кажется) явился к Эйлеру, известному математику, с лентой аннинской от Екатерины II, то ученый отвечал присланному:

— "Я советовал бы государыне такими пустяками не заниматься".

Родной брат графини Растопчиной, известной писательницы, рассказывал за обедом у дяди своего Н. В. Сушкова, что он был на днях у М. П. Погодина от сестры своей с запросом, по какому праву последний продает отдельно отпечатанные экземпляры Сочи-нения: "Нелюдимка" (комедия, кажется, помещенная в его "Москвитянине", в одной из первых книжек 1850 г.) без ведома и согласия сочинительницы?

— "Я купил у нее это сочинение".

"Правда, но только для журнала, а не для того, что вы с ним теперь делаете".

После многих прений, истец потребовал либо уплаты за все экземпляры, либо же самих экземпляров. Журналист до того был смешан, что долго не мог опомниться, на другой день он

¹⁾ Александр Фомич Вельтман † 1870 года. О нем воспоминания в "Русской Старине" М. П. Погодина, 1871 г., том IV.

— 127 —

прислал часть (половину) денег и часть самих экземпляров (которые я и видел) к посреднику между ним и графиней, Н. В. Сушкову. — "Это не столько карманное, сколько нравственное наказание для него", прибавил молодой Сушков, "чтобы он вперед был осторожнее". "Что не деньги здесь важны, доказательством то обстоятельство, сказал Н. В., что племянница писала ко мне сегодня простить ему остальную половину долга".

То же или почти то же сделал он (М. П. Погодин) и с А. Н. Островским, сочинителем комедии "Свои люди — сочтемся": отпечатавши огромное количество отдельно и запрудивши тем все московские книжные лавки, так что самому сочинителю пришлось сидеть дома, как говорится, со своими экземплярами, выговоренными им для себя.

3-го июля. Александр Ив. Хмельницкий говорит, что генерал Щербацкий, проезжая раз полем в одну заставу московскую, вдруг слышит позади голос: "ваше благородие! спасите", оборачивается и видит несколько малороссийских мужиков, стоявших подле своих волов с возами, на которых было привезли в столицу кой-какую кладь из своей родины и теперь выехали за заставу, как и всегда прежде делали то, чтобы попасти своих воликов на выгоне. Но тут привязался к ним какой-то офицер, который требовал с них по целковому с воза за то, как смели они пасти волы на государевой земле. И точно, офицер стоял тут же поодаль. Увидев генерала, который был и его начальник, выпрямившись, сказал: "На сколько дней прикажете, ваше превосходительство, на гауптвахту?"

— "Теперь ступайте, пока, без счету", отвечал генерал, а приехавши домой, узнал, что он не в первый уже раз такие проказы делает и что два брата его тоже за них выключены были из своих полков. Генерал приказал то самое сделать и с ним.

8-го июля. Встретился в книжной лавке Базунова (универс.) с Иваном Ивановичем Давыдовым ¹⁾, который и пригласил меня к себе (в свой дом, в Леонтьевском пер., между Никитской и Тверской). Спустя день, ходил к нему вечером дважды, но не застал; потом через день утром в 11 и просидел до часу пополудни. Посетители беспрестанно подходили, разговор был общий. Речь зашла о том, куда девать выпускаемых из высших учебных заведений, которые все лезут по самому устройству последних в дворянство, и сведена была после на то, как легче прекратить

¹⁾ Известный профессор, энциклопедист.

— 128 —

крепостное состояние, источник запутанности наших теперешних внутренних отношений. Хозяин предлагал единственное к этому средство — позволить купцам покупать у дворян с землей и крестьян, но с условием отпускать последних на волю после известного числа лет. Тут пошли рассказы о хороших и худых помещиках. Один рассказал, что князь Меншиков (министр флота), узнавши, что у него сгорела деревня из 36 дворов, вместо того, чтобы выстроить им новые избы, приказывал перевести их в другую отчину свою (из Тульской в Тверскую губернию), и когда крестьяне стали отпрашиваться оставить их на старом пепелище, то он велел землю их разделить между соседними деревнями, а всех их отпустить на волю.

— "Напротив, подхватил другой, князь Юсупов (старик, отец нынешнего молодого князя) ни за что не делал того, а гордился, наоборот, своими богатыми крестьянами, помогая им всячески, вступая за них поруками, давая им капиталы и т. п. На волю же откупиться у него не было никакой возможности". — Хозяин сказал тут, что крестьяне иногда дают чрезвычайно много за вольную. "Так явился ко мне недавно, года два назад, один крестьянин по имению, бывшему у меня в опеке, и просил отпустить его на волю, предлагая за себя с женой, брата тоже и с сыном 20 т. руб. ассигн. На замечание мое, не тяжело ли это будет для него? ответил: нет, батюшка! Господь дал нам, а мы — вам".

"Что же тебя заставляет проситься на волю? Ведь тебе и тут хорошо"?

— Правда, хорошо, а все таки на воле и того лучше. Вот у меня есть племянничек, которому, по бездетству, и мое имущество припадет, кроме братнина, так и хочется, чтобы и он был человеком, как совсем покончит свое учение.

"А где же он?"

— Да, в гимназии, что у пречистенских ворот.

Я полюбопытствовал видеть его и, отправившись в гимназию, увидел молодца лет 17—18, красивого и бойкого в учении. Он учился у старшего учителя (Ивана Ивановича Лебедева) частно и с дозволения директора (Окулова) посещал и классы. Отец собирался послать его за границу в университеты.

— "Вот и мой отец, подхватил тут бывший купец (Романов), тоже взнес за обоих, меня и брата, который и глух и нем, тысяч 35 руб. асс. своему барину. Да взнесши, и пировал целую неделю от радости, говоря: ну, слава Богу, и мы люди, а то словно в подвале каком были мы до сих пор заперты".

— 129 —

Этим заканчиваются имеющиеся у нас записки О. М. Бодянского, писанные на больших листах. Оставшиеся отрывки писаны на маленьких листках и трех полулистах; на многих из них не указаны ни год, ни месяц, но они относятся, видимо, к тому же 1850-му году.

И. П.

IV.

1850 года. Августа с 11 на 12 приезд министра народного просвещения князя Ширинского-Шихматова. 13 представление ему в зале клиники на Рождественке. 19-го в пятницу был у меня на лекции. 22-го уехал.

9-го октября. Рассказ С. А. Маслова об атамане черноморских казаков, Завадовском: "наш атаман прямый, як дуга".

18-го октября. Рассказ Шипова об одном молодом поляке из Кракова, замешанном в какой-то заговор, открывшемся его показаниями и сосланном на жительство в Иркутск. Жена его бросается перед каретой с прошением наследнику, лошади переехали ее (карета князя Долгорукова), она выломила себе руку, просила воротить мужа, которому наследник исходатайствовал то; но он так привык там, что просил выслать к нему и жену его, которая и поехала туда.

25-го октября. Рассказ Чаадаева о том, как он спас Пушкина от Соловок заступничеством своим у Карамзина, к которому явился рано утром и который взял у него ручательство, что Пушкин в течении года не станет ничего писать подобного. Карамзин отправился к государыне Елисавете Алексеевне. Переписка всех важных листов Пушкиным у Милорадовича, отвезшего их государю, и отправление Пушкина к Инзену в Одессу. К этому случаю относится стих в одном стихотворении Пушкина: "Ты спас меня над бездной" и проч. Наиболее Пушкин любил Нащокина, который давал ему всегда в заем денег. Пушкин вечно влюблялся. Две эпиграммы его от Шипова: на Полевого и Булгарина.

27-го октября. Гр. С. Г. Строганов рассказывает, что он, по просьбе Гоголя, через дочь его, графиню Толстую, бывшую с мужем за границей, написал свое мнение о "Переписке Гоголя с друзьями", которое заключил так: "человек спасен, но автор погиб". После сего Гоголь замолчал и был мрачен весь вечер. "Это человек, по словам Строганова, в высшей степени самолюбивый", что и я подтвердил со своей стороны.

— 130 —

4-го ноября. С. Г. Строганов, на вопрос мой: "правда ли, что война у нас с Пруссией?" сказал, что "это была правда недели 3 назад, когда государь сказал, что первый, кто выстрелит в Гер-мании теперь, будет иметь русских против себя, и что был отдан уже приказ готовиться в поход гренадерскому корпусу: это узнают у нас тоже разве через три недели. Король прусский умен, но бесхарактерный, слабый. Ему следовало бы действовать решительно и задушить одним ударом волнение, а он, напротив, все устраивает и, кажется, старается о том, чтобы, когда вспыхнет опять бунт и пожар, то чтобы бунтовало и горело в порядке, по системе. Прежде заботились о том, чтобы что либо устроить не для одних себя, но и для потомков, а ныне, кажется, нужно отказаться от этих сладких мечтаний и благодарить Бога, если удастся устроить только на свой век".

15-го ноября. М. А. Дмитриев сказывал, как он слышал рассказ от своего дяди И. И. ¹⁾, который, бывши министром, имел часто докладывать покойному Александру Павловичу. Раз он принес много доносов о том, как отзывались, там и сям, о нем нехорошо и государь сказал ему, чтобы он и другие никогда подобных докладов не делали.

— "Я человек и могу обидеться, зная, что и как, а не зная — вперед прощаю".

"Но этот доклад особенной важности".

— "Тем хуже, Иван Иванович, заметил государь, потому-то я и не хочу его знать".

15-го февраля 1851 года. Новиков: я с такой свиньей и говорить бы не стал.

"Лужин! Теперь ты не нужен, а приходи на ужин!" Копьев.

"У кого был адъютантом?" "У этой пушки, ваше в-ство, на бородинских маневрах".

28-го февраля. Шипова рассказ о Жуковском, актере: "Polska nie moze bydy bez Posnania". — Nie, Posnanie dali, ale obiecal dai Kiljw.

5-е марта. От Б-ского рассказ о Писареве, губернаторе олонецком, которому дал пощечину публично, в церкви, после архиерейского служения, в царский день, чиновник Матвеев. Губернатор, получивши ее, только утерся, подошел к кресту, принимал поздравления от чиновников и поехал даже вечером

¹⁾ Иван Иванович Дмитриев, министр юстиции в царствование Александра I, известный баснописец. И. П.

— 131 —

в театр. "Молодец Писарев!.. Понимает службу!" Его никто в губернии не терпит за низкие поступки; жена с векселями на ее имя уехала в Париж и не думает о нем: он ее сам повел по развратному пути, употребляя, говорят, ее красивое личико средством для своего корыстолюбия. Когда ему дали камергерство, великий князь Михаил Павлович сказал:

— Вот и ключи от польских сундуков.

Дм. Гавр. Бибиков, киевский военный генерал-губернатор, едет за границу на полгода, а на его место волынский губернатор, князь Васильчиков, исправляющим. Этот на вопрос: "Каково в его губернии?" отвечал:

— Все хорошо, мирно и покойно. Народ тихий и не думает ни о каких бунтах; одного желает, чтобы с ним поступали человечески.

— "Благодарю, ты мне правду сказал из всех губернаторов, которые вечно твердят о необходимости держать этот край в ежовых рукавицах".

1-го апреля. Фани Елслер и стихи о ней в "Северной Пч.".

3-го апреля 1851 г. Старое и новое поколение в "Московских Ведом.".

4-го мая. Прохаживаясь на Тверском бульваре, встретился с Свербеевым. "Сын мой едет с губернатором Восточной Сибири, Муравьевым (Н. Н.), со старшим братом вашего помощника попечителя (В. Н.), и будет служить у него чиновником особых поручений. Он любит поручать молодым людям важные дела, напр., закупку хлеба на несколько сот тысяч. Когда ему заметили, что лучше было бы это поручить кому постарее, отвечал:

— Старый может меня надуть и с намерением, и вся прибыль в одном кармане, а молодой ошибется, ошибка послужить вперед наукой, обманут будет в разных местах, стало быть, деньги в разных руках, а это уже много.

10-го мая. У графа С. Г. Строганова, бывшего с Катковым, для рассказа ему о проделках Шевырева, чтобы остаться деканом, сошелся с И. В. Капнистом, московским гражданским губернатором. Он тотчас со мной стал говорить, заведя речь о двоюродном моем брате Павле Ильиче ¹⁾, в Полтаве. Немного

¹⁾ Павел Ильич Бодянский, преподаватель Полтавского корпуса и инспектор, до 1859 г., когда вышел в отставку. Его "Памятная книжка Полтавской губернии" до сей поры не потеряла своего значения. Был редактором неофициальной части "Полтавских Ведомостей", где писал много статей, относящихся к местной истории, этнографии и т. д., что составило книжку, ныне библиографическая редкость. И. П.

— 132 —

спустя, граф спросил, какая лучшая история о Малороссии, и Капнист назвал Маркевича, прибавив, что Бантыш-Каменский оттуда начал, где следовало бы кончить ее.

9-го июля. Письмо от Ивана Васильевича Шопова, из Праги, на трех листах; внутри такое же письмо к Денисову. При нем 4 №№ "Войводянки" и № "Constst. Blatt. В1аtt aus Bohmen" (121, 22-го мая, 1851), также Жуковского "Myslenky o vseslovanskom pisemnem jazyce".

..... Оно подано университетским солдатом (Андреем Лободой), при выходе моем на утреннее гулянье с Фед. Ив. Тютчевым. Тютчев часто посещал меня, особенно по утрам, для гулянья. Ему дал почти все оттиски статей в "Чтениях" (52) и о народной поэзии славян, а также и истории руссов для графа Сен-При, приехавшего к нам месяца на два. Он сын русской княгини Голицыной и француза-выходца, известен с хорошей стороны во французской литературе. После Тютчев, уезжая (14-го июля), сказал мне, что Сен-При рад со мной познакомиться и приедет ко мне.

16-го июля. Наблюдал солнечное затмение на университетской обсерватории со многими другими (Леонтьевым, Катковым, Зерновым) ¹⁾ и др.

Далее три полулиста — конец 1851 и начало следующего года, что и составляет продолжение предыдущего.

3-го августа 1851 г. Поездка в Парк к А. Н. Попову (дача Бахметева). Знакомство с NN., при 1-м отделении его величества канцелярии (у Блудова), чиновником, который сказал об отзыве графа Генриха Ржевуцкого, на вопрос князя Паскевича о русских и поляках: "два дурака, один не знает, чего боится, а другой — на что надеется" ²⁾.

18-го августа. Посещение И. Н. Березина, профессора в казанском университете турецких наречий (в 12 часу).

¹⁾ Читавший в университете математику.

²⁾ Граф Генрих Ржевуский — известный романист, польский, талантливый и плодовитый. Известно, что к творчеству на поприще писателя вызвал его поэт Мицкевич. В бытность их обоих в Риме, Ржевуский часто и превосходно рассказывал легенды и сказания из быта стародавней Литвы и Польши. "Не хочу слушать, сказал Мицкевич, пиши и тогда читай мне написанное". М***.

— 133 —

Он возвращается из Петербурга и намерен остаться недели на две в Москве. Первая речь о Петрове (Павел Яковлевич), о переходе его из Казани к нам, что, по его мнению, состоится, потому что дело передано на решение совета университета, а Петров ¹⁾ на свое место им указал на немца Болензена, чему соотчичи его обрадовались; впрочем, этот не иначе соглашается на то, как со званием ординарного, не имея никакой ученой степени у нас. Петров не хотел потому держать испытание на магистра и д., что не находил, кто бы его мог экзаменовать в Петербурге в то время, чем сильно обиделись немцы. "Да и я никогда не соглашусь держать на доктора, прибавил Березин ²⁾, но жду только выслуги (2—3 года) до 8 лет, чтобы уехать на Кавказ". Я намекнул на наш у-тет и, кажется, он не прочь бы. Далее зашла речь о Сенковском, который, при выходе из петербургск. ун-та и неудачи поступить в профессоры в военную академию (потому что предположение не состоялось преподавать некоторые языки востока в ней, по его мысли), предался физическим удовольствиям. По его мнению, он один из немногих знатоков турецкого, арабского и персидского языков и его немцы не пустили в академию наук, в которой нет места русским. И теперь надеются они "выписать" из Германии кого-либо по кафедре китайского языка (которую хотят открыть потому только, что Гюцлаф упрекнул их в том, когда они показали ему множество важных рукописей китайских: "соседи Китая — и не имеют человека, который бы представлял его среди их" и объяснил, что это такое за рукопись). После разговорились о цензуре, по случаю издания его Абухарази, который лежит с полгода в цензуре петербургской, между тем как никакая рукопись не может быть долее цензурована трех месяцев. "Что у нас делается, сказал он, вы не можете себе представить, напр., ректор марает в одной диссертации восточной, определенной издать на счет университета, слово "пророк", стоящее подле имени "Магомет", слово "право" в дипломе на степень магистра по юридическому факультету, требуя заменить его законом и пр. и ссылаясь при том на особые предписания".

31-го сентября. Вечер у Аксакова с г. Погорецким, штаб-лекарем в 6-м пехотном корпусе (родом из-под Василькова, Киевской губернии, и моим старым знакомым) и Г. П. Данилевским,

¹⁾ Читал в течении 1852—1854 гг. вост. словесность, санскритский и арабский языки, + 1875. О нем см. "Русская Старина", 1876 г., т. XVII.

²⁾ Ныне известный ориенталист, в 1887 г. праздновавший 50-ти-летие своей ученой деятельности. И. П.

— 134 —

тоже малороссом (из Екатеринославской губернии), служащим чиновником при товарище министра народного просвещения (Норове); пение разных малороссийских песен, к чему приглашены были Гоголем, с коим я познакомил Данилевского. Перед началом Гоголь, пришедший в 8 часов вечером, при разговоре, между прочим, заметил, что первую идею к "Ревизору" его подал ему Пушкин, рассказав о Павле Петровиче Свиньине, как он, в Бессарабии, выдавал себя за какого-то петербургского важного чиновника и только, зашедши уж далеко (стал было брать прошения от колодников), был остановлен. "После слышал я, прибавил он, еще несколько подобных проделок, напр., о каком-то Волкове".

Перед тем, за неделю, был у Погорецкого, который рассказал, как один малороссиянин, ехавший по степи, втащен был волами в море, и как они не стали пить воды. Он сам, почерпнувши ладонью, выплюнул воду и сказал:

— От того багато в мори воды е, що ии нихто не пье!

18-го декабря. Приезд С. П. Шипова, из Петербурга, рассказавшего, что он подал через камердинера свою записку о постановлении памятника Богдану Хмельницкому в Киеве, в собственные руки государя. Тут же рассказ С. А. Маслова о том, как Тёрёк, мадьяр, лет за десять до восстания мадьяр, познакомившись с ним, кажется, на съезде экономистов в Берне, после, в Бадене, или где-то там, спрашивал его, как ему кажется сближение его народа с русскими.

26-го декабря. Рассказ фабриканта Прохорова у Драшусова, от чего (происходит) Ваганьково: еще, кажется, при Калите и первых московских князьях, выведены были плотники с реки Ваганьки, Нижегородской губернии, и поселены сперва у Николы Стрелецкого, но потом, по тесноте помещения, переведены на Пресню, откуда Ново-Ваганьково (Никола Новоганьковский, в отличие от Николы Старо-Ваганьковского, впоследствии Стрелецкого) и кладбище Ваганьково.

7-го января 1852 г. Разговор в книжной университетской лавке двух неизвестных:
1-й: Иван Васильевич (обращаясь к книгопродавцу Глазунову). Скажите, пожалуйста, что стоит Франкёр?

Книгопродавца помощник: 10 р. серебром.

1-й: В переплете?

Помощник книгопродавца: Так-с.

2-й (сидя на стуле, подле среднего окна, выходящего на улицу,

— 135 —

между тем как первый поместился на диване, что к прилавку у сеней): Хорошая вещь эта математика! Вот, хоть бы по себе сказать, люблю ее сердечно, не смотря на то, что я полного курса не одолел. Ну, что ж? Это мне не мешает ничуть заниматься ею и, признаться, делать кое-какие открытия в ней (с этими словами вдруг вынимает из бокового кармана бумажник, берет из него какую-то бумажку, быстро подходить к первому господину и, подавая ее, говорит): Сделайте одолжение, прошу посмотреть — тут описана моя находка.

1-й господин: Какая же это?

2-й: Читайте.

1-й: Нет, уж лучше скажите, пожалуйста, наперед.

2-й: Это математическая редкость.

1-й: Вы ошиблись, я вовсе не математик. Я спросил только Франкёра для одного моего знакомого.

2-й: Нужды нет. Вы передайте это уведомление, напечатанное мной недавно в "Московских Ведомостях", ему или кому-либо другому из знакомых любителей математики.

1-й (заинтересованный, однако, уведомлением, пробегает его быстро и говорит): Так вы открыли, пишете, perpetum mobile?

2-й: Да-с.

1-й: Славная вещь! Я тоже было открыл, только после оказалось, что это вечное движение нужно двигать.

2-й: Мое совсем иначе. Мое само движется и других движет.

1-й: Поздравляю вас (приподнимаясь чуть-чуть с места) будущим миллионщиком.

2-й: Дай-то Бог!... Только вот беда, где найти товарищей?

1-й: Для чего?

2-й: Как, для чего?.. Я, видите, человек не того вить (не богатый), так нужен капиталец.

1-й: Пустое. Была бы лишь выдумка, а прочее все ни по чем.

2-й: Не совсем; по крайней мере, по сию пору, никто не являлся ко мне со времени моей публикации.

1-й: Что же вы не обратитесь в университет? Там все люди умные, тотчас поймут, поверят и оценят.

2-й: Конечно-с, но вы забываете, что, во 1-хъ, они тоже люди, стало быть, не без зависти, а во-2-х, главное, люди без капитала.

1-й: Я не думаю, чтобы они были так уж бездушны и не имущи или по вашему, не того виты (sic.). Между нами найдется, я знаю, довольно с сотенькой, другой тысяч.

2-й: Правда; да разве это капитал?

— 136 —

1-й: Э, так ваше perpetum mobile, чтобы только двинуться с места, требует миллионных сил? В таком случае, оно то же, что и мое, как я уже докладывал, т. е. вечно движется, коли его движешь.

2-й: Ну, мое не таково, как я сказал вам: оно, видите, движется до тех пор, пока держит материал, куда запрячете его.

1-й: Слуга покорный!... Стало быть, в горшке, пока горшок целый. Хороша же вечность!

2-й: Вольно ж вам прятать его в глину!... Глина, что женщина, больно хрупка и не надежна.

1-й: Вот в этом так я с вами совершенно согласен и, признаюсь, оставивши в сторону самый материал, который, как вы прекрасно сказали, больно хрупок и ненадежен, он то и есть perpetum mobile, которое само движется и все движет.

2-й: Вы начинаете подшучивать.

1-Й: Как Бог свят, сущая правда.

2-й: Пущай будет по вашему, а все таки моя находка при мне.

1-Й: Без сомнения, разница между нами в том лишь, что для вашего вечного движения нужен капиталец, чтобы его двинуть, а мое испокон века само собой движется, движется и будет двигаться и двигать. Неправда ли, Иван Васильевич (обращаясь к книгопродавцу).

Ив. Вас. (отрываясь от письма). Не знаю-с. Может быть, вы оба, господа, правы. На мой вкус, та самая лучшая мебель, что наименьше портится.

2-й: Помилуйте, не о мебели речь, а о perpetum mobile, что по-русски значит: вечное движение.

Ив. Вас. Извините-с... Я не вслушался хорошенько в ваш раз-говор, занятый в это время тоже движением пера по бумаге, и мне почуялось, что вы говорите про какую-то мебель. А, впрочем, экая штука, в самом деле: нет ли тут каких шашней моей мебели с вашим, как вы там говорите, mabile; что-то уж больно смахивают дружка на дружку, словно одного сукна епанча.

1-й: А что вы думаете (обращаясь ко 2-му), не спросить ли об этом университет? Говорят, там, с некоторой поры, с успехом занимаются корневодством; может быть, не в шутку, мебель и mobile — одного поля ягода.

2 й: Почем знать? Только то наверное знаю, что mobile по-русски значит движение.

Ив. Вас: Так-с. А мебель тоже, ведь, двигается.

— 137 —

2-й: Двигается, только не сама собой, а вот их изобретение, как они заверяют, вечно и само собой.

Ив. Вас: Мудреная вещь; а, впрочем, мое дело сторона. Я не профессор и ничего в этом не смыслю. Но думаю, что если уж такая диковинка выдумана, так лучше всего в университет с ней. Там как раз разберут ее по суставчикам, и буде окажется не благонадежной почему-либо, то сошлют только в музей, на память и поучение гг. студентам.

1-й: А с тем вместе и на вечное бездействие. Неправда ли?

Ив. Вас: Как хотите, я на все согласен (тут входит разом несколько покупщиков и разговор прекращается).

30-го января. Граф Строганов (С. Г.), в разговоре, рассказал, как он, по случаю пропуска покойным ректором московского университета А. В. Болдыревым статьи Чаадаева в "Телескопе", сказал издателю последнего, предлагавшему разрешить ее:

— "Послушайте: вы пришли ко мне в двери, а после этих слов мне следует указать вам на одно из этих окон". С тех пор я его более не видал. Он (Надеждин) поступил с другом своим (Болдыревым) нечестно: в то время, когда тот играл в карты, он сказал ему об этой статье и на вопрос: "читал ли он ее и нет ли в ней чего-либо предосудительного?" — отвечал отрицательно. В самый день выхода книжки я был у покойного Д. П. Голохвастова вечером и, получивши от него ее, пришел домой и стал читать. Содержание ее поразило меня и я приказал заготовить донесение министру о том, что как цензор, так и издатель получили от меня строжайший выговор за пропуск такой статьи. Но Дмитрий Павлович, бывши на другой день у меня, всеми силами постарался отсоветовать то мне. Через неделю было получено известное распоряжение по этому случаю. На мое прошение Бенкендорфу довести до сведения государя императора, я получил известие, что, так как министерство просвещения и университет московский не приняли немедленно к тому никаких мер, то государь, как глава народа, обязан защищать начала, составляющие основу бытия общества, на которую последовали нападки в упомянутой статье. Мне после стоило величайших усилий, и то через два года, выхлопотать пенсию Болдыреву, какой он, впрочем, недолго пользовался, умерши от горести. Тоже может случиться, пожалуй, и теперь по причине напечатания в № 4 "Московских Ведомостей" отрывка из лекций, читанных публично в прошлом году профессором Рулье. Но, для

— 138 —

уменьшения удара, нужно поступить так, как я тогда хотел было поступить. Слышу, что попечитель написал уже министру о том, что он ректору сделал строжайший выговор. Быть может, это несколько смягчит, а может статься и вовсе отвратит удар от него. Во всяком случае, редактор едет для объяснений с мини-стром. Советую ему сказать откровенно министру, чтобы он дал ему какое другое место, больше согласное с его способностями и призванием".

Тут же гр. Строганов сказал мне, что в начале войны с Турцией в 1828 г. ему, как флигель-адъютанту, поручено было отвезти орден запорожскому кошевому, передавшемуся нам со своими казаками. Это совершенно простой человек графа Разумовского.

11-го февраля. Андрей Яковлевич Стороженко ¹⁾, проездом (из села Полтавской губ. Лубенского уезда) в Петербург, прислал просить повидаться с ним. Я тотчас стал одеваться и не успел накинуть шубы, а сани его уже стояли у крыльца. Севши в них, отправился на Тверскую, в гостиницу Дрезден, № 4. В разговоре, между прочим, он сказал мне, что по сию пору не привел своей библиотеки в порядок, хотя беспрестанно работает над разбором француз — французских, а русский — русских книг. Особенно беспокоят его рукописи, из которых многие от давности и влажности слились так, что с трудом листы отделяются у них. "Недавно еще я (т. е. прошлым летом) просушивал некоторые, и что же вы думаете? Беру, из любопытства, кое-что из висевшего на веревочке, читаю и не верю своим глазам: то было донесение (доношение) Шаха или Жаха и Лободы Баторию из Малой Азии, из окрестностей Синопа, о том, что русских сел там больше 30-ти, все православные, но в попах большой недостаток. Посылали-де в Царьград, Булгарию и на Афон за ними и пришли оттуда, да ничего не понимают по нашему, хоть и православные. Спрашивается, как эти русские села очутились здесь? Вероятно, частью из добровольных выходцев, частью из искателей приключений казаков, а частью из пленных, поселяемых там; многие остаться могли и от разных походов казаков в Малую Азию, в течении XVI века, о которых

¹⁾ Стороженко, 1790—1866 гг., сенатор, тайный советник. Занимал пост главного директора правительственной комиссии внутр. и духовных дел в Царстве Польском (1843-50). О его литературной деятельности см. "Киевская Старина" 1886 г., № 5, 8, 9, 10, во 2 т. "Русского архива", 1873, в воспоминаниях Ушакова и предисловие Бодянского к реестру Запорожского войска в "Чтениях" 1875 года. И. П.

— 139 —

знаем, действительно, что они были. К ним приходили, статься может, и из Булгарии. Не этих ли славян на мало-азиатском берегу Понта видели некоторые путешественники (см. Шафарика, Славянские древности, т. 6, стр. 384-385) в нынешнем столетии?" Бумаги эти, вместе со всем архивом, куплены, по словам Стороженки, им, за 500 р. асс, в Коневском монастыре, который, с городом своим, как известно, был долгое время когда-то казацким. В другом разговоре: у меня был в Варшаве секретарем Терещенко (брат писателя), очень умный и сметливый. Когда Храповицкий сделался генерал-губернатором белорусским, стал он проситься у меня к нему. "С Богом", сказал я ему. Здесь ты ничего особенного не дождешься; а там, кроме жалованья, при сметливости и накрадешь такы гетьто ¹⁾". Что ж? Спустя 4—5 лет является он ко мне. "Ну как везло тебе?" — "Гарненько" ²⁾. Как было где-нибудь с москалями и как станут они говорить, то не раз казалось мне, что глупее никого не было и нет меня; а как придется что-нибудь написать, то вот уже ни один из тех говорунов "ничогисинько и не втые; то люды идуть було до того наидурнишого; вин, кажуть, дарма, що мовчыть соби, а багацько мозгу ма в голови. То я одною рукою було пышу, а другою гарну соби грошыны в кышеню" ³⁾. — "А чы багацько такы нагарбав?" — "Буде з мене. От чы не знаете якего не велычкого хуторця, так соби голов з двисти". Буде з тебе, подумал. И точно, он не только купил двести душ, но потом женился очень выгодно, и живет теперь паном на всю губу, где-то, в Херсонской губернии; крестьян у него больше, чем у меня; говорят, под тысячу, если не за тысячу.

16-го февраля. М. Н. Катков, воротившись из Петербурга, куда принужден был отправиться на масляной, по случаю замечания министра народного просвещения попечителю московского университета за помещение в № 4 "Московских Ведомостей" отрывка из лекции, читанной ровно год тому назад профессором Рулье публично и потом напечатанной в отдельной книге, вместе с лекциями других его товарищей (Геймана, Соловьева, Грановского и Шевырева), рассказывал (у Драшусова на вечере), что он, бывши в Публичной библиотеке, видел, как перемещали книги из Эрмитажа в эту последнюю. Любопытствуя, взял он одну из них и, к удивлению своему, нашел на ней библиотечный ярлычок,

¹⁾ Довольно, достаточно.

²⁾ Хорошо.

³⁾ Собираю гроши (деньги) в карман.

— 140 —

с надписью на русском языке и на русской книге: "Иностранная Словесность". Не доверяя себе, брал несколько других, и то же самое повторилось на всех их. Потом спросил одного библиотекаря, какого рода книги, передаваемые из Эрмитажа к вам?

— Все русские, до одной.

— Ну, хотелось бы, после этого, знать, что же для составителя такого распределения в Эрмитаже "отечественная словесность?"

21-го февраля. Отец Нафанаил, булгарин, воспитывавшийся в Одессе и киевской академии, привез мне письмо от Пл. Вас. Павлова, профессора университета св. Владимира. Он в России с 1837 года и только в прошлое лето кончил учение, едет в Петербург и просил писем. Принадлежа к монастырю болгарскому, на Афоне, Зографу, кажется, хочет перейти, по возвращении, в Рыльский, в коем основать библиотеку: крепкое положение монастыря наиболее тому благоприятствует. Основанием могут послужить книги, собранные товарищем его, Княжеским, и по сию пору находящаяся в Одессе. Он говорит, что в монастыре булгарском, в Македонии, в селе Тресковце, близ Охрида, находится богатое собрание всякого рода рукописей, особенно харатейных, на славянском языке. В недавнее время многие из них были увезены чиновником австрийского консула в Селуне, но когда жители села узнали о том, то, собравшись толпой, потребовали от их паши мер к возвращению похищенного, что и было сделано. Рассказывают, прибавляет он, что этот чиновник давал огромную после сумму денег, чтобы только какую-то пергаментную рукопись достали ему из бывшего уже в его распоряжении. Не отсюда ли и та глагольская рукопись г. Мяновича, бывшего около этого времени консулом в Селуне, о которой Шафарик и В. И. Григорович ¹⁾ упоминают.

Апреля 28-го дня. Смотрел выставку в художественном классе, что против почтамта, продолжавшуюся до 8-го мая. Здесь в особенности замечательны были: картины офицера Федотова, отличавшиеся своей характерностью, предмет коих взять из жизни русской. О них см. № 5 "Московских Ведомостей", в смеси. Также замечательны картины: Башилова, представляющая малороссийского бандуриста (кобзаря-слепца, играющего на бандуре под плетнем, по которому вьется тыква, сверху него смотрит вниз мальчик на игру, а

¹⁾ В статье "Изыскания о славянских апостолах, произведенные в странах европейской Турции". Журнал министерства народного просвещения 1847 г. № 1. О Григоровиче, известном слависте, см. некролог в том же журнале за 1877, № 2 (он умер в 1876 г.). И. П.

— 141 —

по стороне стоит пастух в рубашке, с шапкой теплой на голове, одну ногу (левую, кажется) выдавши вперед, а руки закинувши назад, не выпуская кия из нее; от него видно на лужайке стадо волов, почивающее в полдень; далее сельская церковь; перед бандуристом род хаты, в сенях коих виден простой малороссиянин, внимательно слушающий игру и пение, в серой свитке с голубой опушкой, в сапогах, белых штанах, в карман которых опущена уже рука, чтобы вынуть оттуда шаг (?) бандуристу; на голове шапка; а за ним дочь его, в цветах на голове, рубашке желтой, плахте и запаске, монистах на шее, склонившись вперед и высматривая из-за плеча отцовского, на котором одна рука ее. Очерк весьма верен и выразителен в этой картине. Другая — Астрахова, представляет русский кабак. Стол, на котором сидят в разных положениях несколько человек; в конце, мужик в красной рубашки играет на балалайке, пьяная баба (кухарка, думаю) пляшет; за ним служивый сидит, а перед ним во фраке и шляпе стоит чуть ли не один из кабачных литераторов; подальше, за прилавком, принимает деньги от подающего полового сам хозяин кабака или трактира, в голубой жилетке, сверх рубашки. Выражение его лица и пляшущей бабы весьма верны.

Последний отрывок о выставке не имеет года, а потому мы и поместили его в конце. Дальнейшие годы дневника находятся в части, полученной г. Кочубинским от сына покойного слависта - профес. Котляревского.

Сообщ. Ив. Фр. Павловский.

Ссылки на эту страницу

1	Библиография И. Ф. Павловского [Бібліографія І. Ф. Павловського]
2	Павловский, Иван Францевич [Павловський, Іван Францевич] - список публикаций
3	Указатель книг и статей по названиям [Покажчик за назвами] - пункт меню

История Полтавы

Осип Максимович Бодянский в его дневнике 1849-1850 г.г.

Ссылки на эту страницу