История Полтавы

П. А. Кулиш и его последняя литературная деятельность

• 

Подробности

Просмотров: 662

Николай Костомаров. П. А. Кулиш и его последняя литературная деятельность.

Подається за виданням: Костомаров Н. И. П. А. Кулиш и его последняя литературная деятельность. — «Киевская старина», 1883, т. 5, кн. 2, с. 221—234.

Джерело: Internet Archive.

Переведення в html-формат: Борис Тристанов.

Костомаров Н. И. П. А. Кулиш и его последняя литературная деятельность — 221

П. А. Кулиш и его
последняя литературная деятельность.

П. А. Кулиш, слишком известное в нашем литературном мире лицо своими произведениями в области этнографии, истории, языковедения и беллетристики южнорусского края, в последнее время оставил родину и перебрался в Австро-Венгрию, где продолжает писать на родном южнорусском наречии. В "Вестнике Европы" за прошлый год мы уже имели случай говорить об одном изданном им там сочинении "Крашанка", где, между прочим, он заявляет о причинах, побудивших его к переселению из отечества. По его словам, ему хотелось пользоваться большей свободой слова и высшей культурой. На сколько он на своем новоселье достиг желаемого, это ближе может быть известно ему самому; мы же вознамерились говорить о его тамошней литературной деятельности.

Г. Кулиш издал в Вене сделанный им вместе с доктором Пулюем перевод Нового Завета на южнорусское наречие. По этому поводу ничего не можем сказать, кроме благодарности на дело, предпринятое с добрым побуждением, и выразить искреннее желание возможности пользоваться этим переводом. Что касается до оценки достоинств этого перевода, то желательно было бы, чтоб за такую оценку принялись люди, специально посвятившие себя религиозным знаниям; они указали бы, на сколько этот перевод достоин высокого предмета и на сколько он может быть пригоден для употребления между грамотными простолюдинами южнорусского происхождения.

Кроме этого почтенного труда, г. Кулиш является с переводом Шекспира на южнорусское наречие. На первый раз он издает перевод трех пьес Шекспира: "Отелло", "Троила и Крес-

Костомаров Н. И. П. А. Кулиш и его последняя литературная деятельность — 222

сиды" и "Комедии Ошибок". Относительно выбора пьес, казалось, было бы полезнее начинать передачу великого британского драматурга с пьес более славных, приобретших издавна репутацию лучших и бесспорно по своим эстетическим достоинствам имеющих право считаться такими; Отелло действительно и принадлежит к таким произведениям, но две остальные поэмы, переведенные г. Кулишом, не могут быть отнесены к такому разряду и могли бы появиться после многих других. Вероятно, г. Кулиш, надеется перевести всего Шекспира и заранее показывает, что не хочет ничего опускать из его творений, так как во всех его произведениях, даже слабейших, можно найти достоинства. Желаем успеха г. Кулишу, но не можем не напомнить ему со вздохом старинной избитой поговорки: Ars longa, vita bre vis, а г. Кулишу, сколько мы знаем, более шестидесяти лет от роду и для тех, которые могли бы быть заинтересованы переводом Шекспира на южнорусское наречие, было бы неутешительно по непредвиденным обстоятельствам лишиться возможности прочитать по-южнорусски такие мировые творения, как Гамлет, Макбет, Ричарды и другие. Относительно достоинств явившегося перевода мы уклонимся от их оценки вот по какой причине. Мы уже заявляли в печати, что настоящее положение южнорусского наречия таково, что на нем следует творить, а не переводить, и вообще едва ли уместны переводы писателей, которых каждый интеллигентный малоросс прочтет на русском языке, который давно уже стал культурным языком всего южнорусского края; притом этот общерусский язык — не чужой, не заимствованный язык, а выработанный усилиями всех русских, не только великороссиян, но и малоруссов. За тем, не отнимая у народного малорусского наречия права на саморазвитие, права, присущего каждому человеческому наречию в мире, мы убеждены, что всякая литература, чтобы существовать с пользой, должна удовлетворять потребностям того общества, которое говорит языком этой литературы. А как нет у нас иного общества малорусского, кроме простонародного, то и литература малорусская должна быть литературой простонародной, как по выбору предметов, так и по способу выражения мыслей об этих предметах, иными словами, по-малорусски писать можно только то, что понятно и

Костомаров Н. И. П. А. Кулиш и его последняя литературная деятельность — 223

нужно для простонародья; язык должен развиваться разом с развитием народа и если даже писатель станет передавать то, что народу было до сих пор чуждо, то должен делать так, чтоб народ понимал и усваивал то, с чем его знакомят; иначе писатель может подвергнуться обличению в бездарности и неумелости. Нам казалось бы, нет надобности переводить на южнорусское наречие Шекспира, так как всякий малоросс, получивший на столько развития, чтоб интересоваться чтением Шекспира, может прочитать его в русском переводе, да иногда даже с большим удобством, чем в южнорусском, потому что редкий сколько-нибудь образованный малоросс не знает русского книжного языка в равной степени со своим природным наречием, передавать же по-русски Шекспира в настоящее время легче, чем по-малорусски, даже и такому знатоку малорусского слова, как сам г. Кулиш. Но это применительно только к южнорусскому краю, вошедшему в пределы русской империи и притом только там, где общее воспитание в такой степени уже оказало свою силу, что русский книжный язык успел сделаться как бы природным языком интеллигентного класса.

Судьба южнорусского наречия совсем иная в австрийской, монархии, где несколько миллионов говорят этим наречием: для них общерусский книжный язык не мог сделаться языком интеллигентного общества, как у наших южно-руссов. Там интеллигентный человек должен был усваивать себе культурный язык — чужой, польский, а в последнее время даже немецкий, или же, желая во что бы то ни стало оставаться южно-руссом, должен был пытаться собственное свое простонародное наречие возводить в значение культурного языка; это делалось и делаться должно было неизбежно; тут действовало не какое-нибудь патриотическое побуждение, всегда, впрочем, само по себе достойное сочувствия, а прямая необходимость. У них не было культурного языка, а без него невозможно никакое осмысленное положение; литературный русский язык, ставший культурным языком для южно-руссов в русском государстве, был для обитателей австрийского государства более чужим, чем немецкий, который был им ближе по крайней мере потому, что был языком правительства, которому они подчинялись. Немецкий язык не мог быть

Костомаров Н. И. П. А. Кулиш и его последняя литературная деятельность — 224

легко и скоро ими усвоен по корневой отдаленности от их родной речи, а язык польский, который силилась постоянно им навязывать польская и ополяченная интеллигенция края, напоминал им слишком много враждебного и противного, чтоб заменить им свое родное наречие. Таким образом стечение обстоятельств приводило к стремлению развивать родное наречие и преобразовать его в культурный язык.

И так южно-руссы Австро-Венгрии, хотя и принадлежат к одной этнографической ветви с южно-руссами русской империи, но очутились в ином положении относительно культурного языка, чем последние. Вот почему не приходится применять к явлениям в галицкой южнорусской литературе ту мерку, какая пригодна для наших южно-руссов. Притом в Галичине, при ее, не схожем с нашим, политическом строе, при конституционном правительстве, при отсутствии всяких стеснений южнорусского слова, народная речь начала развиваться и шагнула уже на более высшую ступень культурности, чем у нас; а потому многое в переводе Кулиша для нас может показаться неестественным, не народным, искусственным, натянутым, выкованным произвольно, тогда как совсем иначе тоже самое может представиться галицкому читателю.

Кроме этих указанных трудов г. Кулиша, достойных уважения и одобрения, г. Кулиш издал книжку под названием "Хуторна поэзия", книжку имеющую значение публицистическое. Книжка эта составлена на половину в прозе, а на половину в стихах; она разделяется на три части. Первая часть написанная прозой носит название: "Историчне оповиданне". Здесь г. Кулиш вспоминает происходившие у нас у всех на памяти события, в которых он г. Кулиш сам pars magna fuit. Он сообщает своим читателям, что в сороковых годах текущего столетия в Киеве украинская народная поэзия вдохновила тамошнюю молодежь мыслью выдвинуть свой народ из мрака, который не давал его духовным силам подняться и тем самым подрывал его благосостояние. То были, по словам г. Кулиша, юноши, глубоко просветленные чистотой христианского учения, преданные до энтузиазма апостольской любви к ближнему. В кругу образованного украинского дворянства они стали проповедовать освобождение

Костомаров Н. И. П. А. Кулиш и его последняя литературная деятельность — 225

народа из под крепостной зависимости путем христианского и научного просвещения. Остерегаясь "современных пилатов-игемонов и коварных злостных книжников и фарисеев", они избегали облечения своего дела в какую-либо формальность, не составляли ни статутов, ни договоров, ни конспектов своего дела, не установляли из среды себя начальства и старейшинства, все были равны между собой и разве только тот между них мог считаться старшим, кто был прочим всем слугой. Единственное лицо, на которое они взирали как на небесный светильник, был Шевченко, который со своей поэзией являлся как бы оправданием их общего вдохновения.

Осенью 1845 года г. Кулиш расстался со своими киевскими друзьями и единомышленниками и перебрался в Петербург, где сошелся с Петром Александровичем Плетневым, которого образ г. Кулиш передает в чрезвычайно увлекательных и, что всего лучше, в верных чертах; при его содействии, академия наук, по случаю кончины профессора Прейса, предположила отправить г. Кулиша за границу для изучения славянских языков с целью, по возвращении, сделать его адъюнктом академии и профессором в университете. В конце 1846 года Кулиш отправился в путь за границу через Киев, где, как узнал, во время его пребывания в Петербурге, его киевские друзья составили общество, которому дали название общества св. Кирилла и Мефодия, написали устав и вымыслили даже знак или символ общества, перстень из литого железа с вырезанными на нем начальными буквами имен Кирилла и Мефодия. В Киеве, собираясь ехать за границу в славянские земли с одним молодым человеком, бывшим в числе основателей этого общества, г. Кулиш, как сам сообщает, спрашивал этого молодого человека об обществе, а тот отвечал, что то была ребяческая забава, что сами основатели одумались, уничтожили написанный устав и побросали в воду перстни. Но г. Кулиш при этом догадывался, что от него, как и от Шевченко, таятся, а впоследствии узнал, что основатели не хотели принимать в число членов Кулиша и Шевченко, не потому, чтоб не доверяли им, а потому что слишком дорожили ими и опасались подвергать их могущим постигнуть их неприятностям, будучи уверены, что, и не вступая в общество, они по своей деятельности всегда будут ему полезны.

Костомаров Н. И. П. А. Кулиш и его последняя литературная деятельность — 226

Так как об этом обществе Кирилла и Мефодия уже появлялись в разных печатных органах неясные и неверные намеки, то не лишним будет, по случаю сообщения г. Кулиша, сказать об этом обществе правдивое слово. Г. Кулиш и теперь заявляет и прежде пытался заявлять, что не был членом этого общества и даже не знал о нем. Мы прошлым летом случайно наткнулись на такое заявление г. Кулиша в газете "Новости". Г. Кулиш прав, утверждая, что он не был ни членом, ни основателем такого общества; но мы прибавим, что собственно и самого общества не существовало, так как нельзя считать организованным обществом разговоры частных лиц, случайно сошедшихся для беседы без всякой предвзятой цели. Дело происходило так: в январе 1846 года пишущий эти строки вместе с приятелями своими Никол. Ив. Гулаком, Вас. Мих. Белозерским и Александр. Александров. Навроцким толковали о том, как бы следовало путем воспитания юношества, издания сочинений, относящихся к славяноведению и при всяком случае частными беседами стараться знакомить русское общество с славянским миром. При этом мы составили для себя desiderata, в которых выражалось то, что, по нашим убеждениям, должно было лечь в основу будущей славянской взаимности. Первое желание касалось способов деятельности тех лиц, которые бы нашли в себе силу быть апостолами славянского возрождения. Это желание состояло в том, чтоб соблюдалась искренность и правдивость и отвергалось иезуитское правило об освящении средств целями, за тем следовали желания касавшиеся славян. Они были немногочисленны и несложны, и состояли в следующих пунктах: 1) освобождение славянских народностей из-под власти иноплеменников, 2) организование их в самобытные политические общества с удержанием федеративной их связи между собою; установление точных правил разграничения народностей и устройства их взаимной связи предоставлялось времени и дальнейшей разработке этого вопроса историей и наукой, 3) уничтожение всякого рабства в славянских обществах, под каким бы видом оно ни скрывалось, 4) упразднение сословных привилегий и преимуществ, всегда наносящих ущерб тем, которые ими не пользуются, 5) религиозная свобода и веротерпимость, 6) при полной свободе всякого веро-

Костомаров Н. И. П. А. Кулиш и его последняя литературная деятельность — 227

учения употребление единого славянского языка в публичных богослужениях всех существующих церквей, 7) полная свобода мысли, научного воспитания и печатного слова и 8) преподавание всех славянских наречий и их литератур в учебных заведениях всех славянских народностей. Этим собственно и ограничились тогдашние наши desiderata. Некоторые из них были приведены в исполнение, другие — намечены и частью совершены императором Александром II. В оное время мы очень желали, чтоб могло образоваться общество на вышеозначенных принципах, но мы не задавали себе вопроса: может ли такое общество, хотя бы с чисто ученым характером, быть одобрено тогдашним правительством, хотя отрицательный ответ на такой вопрос заранее указывался здравым рассудком, даже при поверхностном знакомстве с окружающим нас миром. Но мы были в этом отношении дети и привыкли жить более в книгах и в собственных идеалах, чем в мире действительности, и оттого, быть может, Белозерский (а это его разумеет г. Кулиш, вспоминая о молодом человеке, собиравшемся с Кулишом ехать за границу) был отчасти прав, называя все это "ребяческой забавой". Но тем не менее тайного общества со всеми неизбежными атрибутами: выборами, председателями, секретарями, собраниями, членскими взносами, отчетами, у нас организовано не было, также точно как не было "перстня из литого железа" в качестве символа общества. Был у меня перстень не железный, а золотой с вырезанными внутри его именами св. славянских апостолов. Я сделал его себе гораздо ранее и мысль к тому подали мне продававшиеся в михайловском золотоверхом монастыре кольца с именем Варвары великомученицы, освященные на мощах этой святой. Увидев такое кольцо у меня, кто-то из знакомых сделал себе такое кольцо, хотя с иными аксессуарами, потом, как мне говорено было, и еще кто-то... Но символами общества эти кольца не были.

Когда я был арестован и доставлен в III-е отделение собственной его величества канцелярии, я был в крайне затруднительном положении. Мне бы следовало сразу сказать всю правду, тем более, что собственно преступления против законов за мной не было; но сказать правду, то есть что велись разговоры о сла-

Костомаров Н. И. П. А. Кулиш и его последняя литературная деятельность — 228

вянском единении и хотя общество не организовалось, но существование его было желательным — было невозможно; меня бы допрашивали, с кем велись подобные беседы и я должен был бы указать на других, я же, находясь в III-м отделении, не знал, кто еще кроме меня арестован. Я по неволе стал увертываться; а моя увертливость возбуждала против меня подозрение: думали так, что верно у нас было и есть что-то важное, когда мы стараемся его скрыть. Из Киева то и дело присылались новые доводы существования тайного зловредного общества, доводы неосновательные и нелепые, но тем не менее наводившие подозрение. Так, между прочим, открыто было, будто у членов славянского общества есть на теле какие-то вытравленные знаки. Нас раздевали, а тавра ни на ком не нашли. Признали печатью общества мою именную печать, употреблявшуюся уже более десяти лет, с вырезанными на ней словами: Иоанна гл. VIII, ст. 32, и не обратили внимания на мою просьбу убедиться, что этой печатью я давно печатал письма и никто другой, кроме меня, не употреблял ее. Наконец из моих лекций и рукописных сочинений вырезались места безотносительно к предыдущей речи и к последующей и им придавался смысл, обличающий существование тайного вредного общества. Двое киевских студентов Петров и Андрусский в III-м отделении показывали на меня ужаснейшие вещи и хотя первый, по смыслу заключавшегося в его показаниях, был самым графом Орловым обличен во лжи, а второй, написавши про меня множество клевет, поставленный на очную ставку со мною, объявил, что все написанное им обо мне ложь, тем не менее их показания оставляли влияние на генерала Дубельта, который, подозревая, что я умышленно утаиваю вины свои, сердился, ругал меня самыми площадными словами и угрожал даже употребить жестокие меры с целью заставить меня говорить искренно. Наконец делопроизводитель секретной экспедиции прочел мне показание Белозерского, сообщивши при том, что оно, по своей искренности и по духу смирения и покорности, понравилось государю императору. Он советовал и мне изменить свои прежние показания и подать новое, подобное по смыслу и по духу показанию Белозерского. Тогда я увидал, что все, кого могли привлечь и наказать по поводу основания общества, уже

Костомаров Н. И. П. А. Кулиш и его последняя литературная деятельность — 229

находятся в III-м отделении и что я не в состоянии более своей откровенностью притянуть кого-нибудь вновь в III-е отделение; я последовал предложенному мне совету и написал показание, подобное показанию Белозерского. Последний сознавался, что общество действительно возникло, но оно имело в виду только тех славян, которые не состоят под русской державой и при том в видах подчинить их всех российскому скипетру и распространить между ними православие. За тем и Николай Иванович Гулак, до сих пор упорно не хотевший давать никакого показания и тем усиливавший на всех нас подозрение, подал такое же показание, как Белозерский. Нас наказали различно. Белозерского государь император за искренность и смирение простил, приказав избавить его от всякого заключения и отправить в Петрозаводск на гражданскую службу, внушив тамошним властям самое лестное о нем мнение. Этот молодой человек не только не проиграл, но в служебном отношении выиграл: его, не смотря на очень молодые лета, сделали советником губернского правления, что в оное время казалось блестящей карьерой в начале служебного поприща. Меня осудили на годичное заключение в Петропавловской крепости, а потом отправили в Саратов, на гражданскую службу с воспрещением на всегда печатать и преподавать. Гулака за упорство наказали строже: посадили в шлиссельбургскую крепость на три года с половиной, а по окончании этого срока отправили в Пермь с такими же ограничениями, как и меня в Саратов; Навроцкого — в Вятскую губернию с выдержкой на месте под арестом в течение четырех месяцев. Кулиша и Шевченко наказали не зависимо от нас: участия в составлении славянского общества за ними не признали, но поставили им в вину их малорусские сочинения. Кулиш, после непродолжительного пребывания в крепости, был отправлен в Тулу с такими же ограничениями, какие постигли меня и Гулака, а Шевченко был наказан, как всем известно, гораздо суровее за то, что в его стихах были оскорбительные отзывы об отживших и живущих высочайших особах. Кроме тяжелой солдатской службы, он осужден был на запрещение писать и рисовать и должен был постоянно тяготиться присутствием ефрейторов, наблюдавших, чтоб он не делал противного

Костомаров Н. И. П. А. Кулиш и его последняя литературная деятельность — 230

высочайшему запрещению. Так окончилось дело о славянском обществе Кирилла и Мефодия. Вот уже прошло с тех пор тридцать пять лет, воды много утекло и те, которые тогда поступали на службу, теперь уже получают полную пенсию, следовательно самое это событие отошло уже в мир истории русской протекшей жизни: пора сказать о нем сущую правду, а правда о нем будет такова, что общества Кирилла и Мефодия не существовало; происходили только разговоры о нем, без всякого намерения основывать его. Действительно, Кулиш и Шевченко не были участниками разговоров, происходивших в январе 1846 года; Кулиш находился тогда в Петербурге, а с Шевченком я еще не был лично знаком; но я слишком хорошо помню, что ни от того, ни от другого мы с нашими славянскими симпатиями не таились, напротив, Шевченко, познакомившись со мною, относился к идее о славянской взаимности с поэтическим восторгом, а Кулишу не могли они оставаться в неизвестности, потому что впоследствии, бывши с ним не только близок, но дружен, много раз я вспоминал с ним о прошедшем.

За "Историчным оповиданнем" в книге "Хуторна поэзия" следуют стихотворения в числе двадцати четырех: все почти в публицистическом тоне. Все они богаты мыслями, но тяжелы и вообще возбуждают желание, чтоб г. Кулиш оставил стихотворное поле и ограничился прозаической формой, которая у него выходит удачнее стихов. Два стихотворения г. Кулиша невольно останавливают на себе внимание: это прославление двух царственных особ; одно стихотворение называется "Гимн единому царю", а другое — "Гимн единой царице". Под царем разумеется Петр Великий, под царицей — императрица Екатерина Вторая. Петр по истине так велик, что никакой дифирамб ему не будет совершенно не верен и если нам придется отозваться без особых похвал о стихотворении Кулиша в честь Петра, то потому только, что в самом этом стихотворении не видно присутствия дарования. Мысль о похвале Екатерине II-й заключает в себе столько же ложного, сколько было неправды в представлениях, усвоенных нами всеми издавна о царствовании этой государыни, царствовании мудром и блестящем, но не всегда и не везде благотворном для народной жизни, как современников, так и

Костомаров Н. И. П. А. Кулиш и его последняя литературная деятельность — 231

потомков. Автор негодует на врагов ее, которые называли ее "голодной волчицей". "Ты была — говорит Кулиш, обращаясь к личности государыни — волчицею для проклятых людоедов, ты была врагом кровопийц людских, и это будет помнить культурный мир. Ты любила за порогами змею несытую разбоями и разорениями; ты раздавила ядовитую голову ехидны. Хвала тебе царица, за зло, учиненное злым, и за добро, оказанное добродетельным. Хвала тебе, любомудрая жрица, прорицательница благословенных времен!"

Змея, раздавленная за порогами, есть Запорожская Сечь, уничтоженная Екатериной II-ою.

Г. Кулиш написал эти стихи под увлечением негодования против запорожцев, нередко совершавших разбои и злодеяния. Мы далеки от того, чтоб скорбеть об уничтожении Запорожской Сечи и готовы признать это уничтожение делом мудрой государственной политики. Но иное дело цель, а иное — способы к достижению этой цели. Вспомним участь Калнишевского и Глобы! Ужас овладевает воображением, когда представишь себе несчастного Кошевого, глубокого старика, ничего иного не показавшего русскому престолу, кроме верности и послушания: теперь в воздаяние за долгую преданность его, бросили его в сырую и мрачную темницу Соловецкого монастыря и томили там в одиноком заключении более тридцати лет. А что сделали с запорожским краем после уничтожения Сечи? Выгнали наплывшее туда уже издавна вольное население и отдали превращенные в пустыни поля и угодья в добычу вельможам, любимцам счастия и временщикам! Это ли прославляемая Кулишом культура? Уничтожение гетманщины в Малороссии хотя и могло оправдываться течением исторических судеб всего русского мира, но совершенно с такими последствиями, которые не послужили к пользе, благосостоянию и духовному развитию народа. Чтобы сплотить теснее малорусский край с другими областями русского государства и истребить в нем могущие ожить уже примершие заветные исторические побуждения, сочли лучшим и простейшим средством разрознить сословия: казацким старшинам даровать наравне с русскими служащими в офицерских чинах дворянское достоинство и право владеть крестьянами, а простой народ, так называемое

Костомаров Н. И. П. А. Кулиш и его последняя литературная деятельность — 232

в Малороссии поспольство, отдать в порабощение новоиспеченному дворянству. Что ж, и это — культура! Тридцать лет спустя, малороссийский дворянин граф Безбородко восхищался этой мерой и советовал применять ее к новоприсоединенному западному краю от Польши, советовал ласкать тамошних дворян, покровительствуя их власти над простым народом, но так думать мог барин в тот век, когда люди главным образом ценились по их благородному происхождению, а о так называемом подлом народе думали, что его и Бог на то создал, чтоб он повиновался дворянству. Но, конечно, такая общественная мудрость в наш век не годится, и не выйдет ли, что "мужицкие, полупьяные, как их честит г. Кулиш, воззрения Шевченко на царствование Екатерины II-й сообразнее с исторической правдой, чем высокомудрые воззрения г. Кулиша? Многие исторические эпохи представляются в одобрительном свете, когда их будем рассматривать с точки зрения всемирно-исторической, но если их распластать и заглянуть поглубже в мелочи и подробности протекшей жизни, то откроются возмутительные картины страданий и насилий, которые стушевывались во время обзора эпохи в целом. Нередко положительные стороны в прошедших эпохах, возбуждающие наши симпатии и похвалы, следует приписывать веку, географическим и этнографическим условиям и закону сцепления событий между собою в их поступательном движении, а вовсе не побуждениям тех или других исторических деятелей.

После ряда стихов, не отличающихся даровитостью, следует у г. Кулиша составленное прозой призывное послание к украинской интеллигенции. Он бегло проходит социальную историю южной Руси, вспоминает, как южнорусский высший класс усвоил польскую национальность, увлекшись превосходством культуры, как южнорусская национальность низошла исключительно в сферу простонародья, вспоминает эпоху расцвета простонародной изустной литературы, и новую измену своей национальности высшего класса, устремившегося не к выработке своенародной культуры, а к усвоению языка и нравов великорусской аристократии, и повторившего в другом виде то, что прежде совершено им в отношении и польской национальности. Потомки стали обращаться в великороссийских дворян, подобно тому, как предки их когда

Костомаров Н. И. П. А. Кулиш и его последняя литературная деятельность — 233

то делались польским шляхетством. Простонародный украинский язык осужден был пребывать в летаргии и только в текущем столетии стали извлекать его из этой летаргии. Почин принадлежит Котляревскому, которому г. Кулиш дает большую заслугу. По его словам, это был социальный реформатор: "он стащил с олимпийских высот богов и богинь с полубогами; он спустил с высоких постаментов на землю широко славных героев, которых сильные мира брали себе за образец, и все это олимпийское и обоготворенное барство обратил в мужицкую простоту. С его почину возникла литература, которая по ходу вещей должна была носить демократический характер, потому что она возникла не в угоду панам, а в угоду тем, которые не желают, чтоб темный брат был их слугою, а хотят сами послужить темным братьям". Так ли все это на самом деле? Смысл, какой дает Кулиш Котляревскому, был бы уместен, если б это происходило в стране, где классическое воспитание доходило уже до крайности; но этого нельзя сказать о южной Руси: число учившихся и проникнутых классицизмом было слишком ничтожно в сравнении с безграмотной массой, которая никогда не слыхала ни о каких олимпийских богах и обоготворенных героях древности. Какое такое барство в Малороссии, которое ставило себе за образец этих героев? Действительно, заслуга Котляревского велика, но она состоит не в том, в чем находит Кулиш. Котляревский взял Энеиду, перенес ее остов в малороссийский мужичий мир и изобразил этот мер чрезвычайно верно и талантливо. Тут не главное дело в богах древнего мира и его героях. Если бы Котляревский взял что-нибудь иное, откуда бы то ни было, хотя бы из освобожденного Иерусалима Тасса или из Жильблаза, да одел взятое так искусно в малорусскую плоть и одежду, как он сделал это с Энеидой, то результат вышел бы все тот же. Демократичность, как выражается сам Кулиш, явилась от того, что иного народа, говорящего по-малорусски, кроме простонародья, почти не было. Понятно, что и в литературе нельзя было выводить никого, кроме малорусского простолюдина.

Далее г. Кулиш вспоминает, как люди с превратными этнографическими понятиями стали проводить мысль, что развитие простонародного украинского наречия вредно с государственной

Костомаров Н. И. П. А. Кулиш и его последняя литературная деятельность — 234

точки зрения; они то настроили правительство смотреть неблагосклонно на всякое проявление народного духа в украинской литературе и запрещать на южнорусском наречии издавать то, что дозволялось другим народностям, вошедшим в пределы русского государства — жмудинам, самоедам, тунгузам и проч. По поводу такого стеснения г. Кулиш находит, что, не сопротивляясь воле власти, остается последовать наставлению великого Учителя человечества, который повелевает нам, если гонят нас в одном месте, уходить в другое. Исполняя это наставление Спасителя, Кулиш уходит в культурный свет и посылает во всю русскую землю вещание на пробуждение сонных и воскресение мертвых. Он призывает всех в круг, и великих и малых, и господских и мужичьих детей — спасать свое родное слово! Он поднимает национальное знамя и надеется собрать под него расточенных чад Украины! По некоторым отношениям, в какие в последние времена стали между собой г. Кулиш с одной стороны и немногочисленная, рассеянная в разных краях малорусская интеллигенция с другой, мы опасаемся, как бы из этого призыва г. Кулиша под распускаемое им за границей национальное знамя не вышло fiasco! Мы опасаемся, что г. Кулиш уже не имеет за собой того обаяния, какое окружало его долго в глазах земляков.

Если писатель, приобретя доверие к себе своих читателей, вздумает испытывать степень этого доверия — станет возвещать им совершенно противное тому, что они прежде привыкли слышать от него, и все это делаться будет с гордым самомнением, что читатели его глупцы, которым можно, что угодно, выставить за правду и они по прежней привычке станут и этому верить, то он может быть жестоко наказан за свою гордыню: исчезнет прежнее к нему доверие, испарится любовь к нему и вместо прежних похвал и восторгов посыплется на него ряд упреков и презрительных насмешек, а то еще и хуже — его забудут, на него не станут обращать никакого внимания. Кулиш, по нашим соображениям, именно стоит на таком пути, который может довести его до этого не привлекательного положения. Не желаем ему такой судьбы!

Н. Костомаров.