История Полтавы

Homo economicus в русскую литературу ввёл Гоголь

• 

Подробности

Просмотров: 8556

В.Л. Вайнгорт

Homo economicus в русскую литературу ввёл Гоголь

Представление о Гоголе как писателе экономическом настолько распространено в научной литературе, что может считаться абсолютной банальностью. Основываются авторы, как правило, на тексте "Мёртвых душ", прочитывая книгу таким образом будто она не литературное произведение, а пособие с примерами к различным экономическим теориям того времени. Встречаются работы совершенно экзотические. Вроде статьи Михаила Платонова в издании "Апраксин Блюз", который увидел в "Мёртвых душах" иллюстрацию к теории относительности, а также "оплеуху Адаму Смиту", когда Чичиков "по Карлу Марксу рассчитал среднюю цену за мёртвую душу" (Платонов, 1997). Федеральный образовательный портал ЭСМ опубликовал статью Андрея Белых, на полном серьёзе анализирующего по нынешним критериям "чичиковский проект", в котором автор статьи находит "много полезного для современных предпринимателей в период кризиса" (Белых, 2009). В книге "Опыт ассоциативного прочтения Николая Гоголя" автор — Владимир Чинаров "привязал" тексты Гоголя к такому количеству экономических концепций и взглядов, что прочти эту публикацию сам Николай Васильевич — сильно бы удивился собственной экономической осведомлённости (Чинаров, 2013). Менее радикальна и довольно распространена позиция изложенная итальянским славистом Гвидо Карпи о тяготении Гоголя к "архаической утопии <...> сочетающейся с неприятием развитых форм экономики" (Карпи, 2009). Философ Владимир Кантор вычитал у Гоголя "предсказание об опасностях, которые стоят перед Россией, кинувшейся в капитализм" (Кантор, 1995).

По-видимому и дальше сторонники различных социально-экономических концепций смогут находить у Гоголя аргументацию своей правоты не потому, что он руководствовался какими-либо экономическими концепциями, а поскольку созданная им "вторая реальность" всесторонне и реалистически достоверно отражала российскую жизнь естественным образом в своё время корреспондировавшуюся с каким-либо научно обоснованными теоретическими моделями. Такие сочетания легко обнаружить в произведениях любых писателей-реалистов, поскольку их легко обнаружить в самой реальности.

Но главное отличие гоголевских героев от персонажей других современных ему писателей сформировал поэт Андрей Белый, написавший, что именно Гоголь первым в России заметил в XIX веке "протобуржуазный тип". Современник Белого Мережковский считал, что "Хлестаков и Чичиков <...> две ипостаси — бессмертной пошлости людской". Пушкин о них же сказал: "то двух бесов изображение". Пушкин-то как раз возникающего в жизни буржуа не заметил. Сравним его "Пиковую даму" с гоголевскими "Игроками". У Гоголя движущая сюжет пружина — деньги. У Пушкина — страсть к деньгам обстоятельство образа действия. Добывание денег движет сюжет "Мёртвых душ", "Ревизора" и — отчасти — "Портрета".

Но не только это позволяет назвать Гоголя (в отличие от Пушкина) экономическим писателем. И не потому, что его сюжеты можно подверстать под экономические теории. И даже не потому, что его герои несли несвойственную николаевской России европейскую буржуазную свободу (какой обладал, например, Фигаро). Важнее, что они были self-made man, или, по определению Венедиктовой, в них сильна нота большой внутренней свободы, пренебрежение внешней иерархией и отражение зарождающихся рыночных отношений (Венедиктова, 2018. С. 23).

В России буржуа появились раньше, чем утвердился капитализм. Возник этот социальный тип не в среде купечества или мануфактурщиков (где, по европейским меркам, "полагалось" зародится третьему сословию), а среди чиновничества и мелкопоместного дворянства (Марасинова, 2017).

Почему именно Гоголю удалось заметить зарождение Homo economicus в российском строго сословном обществе? По той простой причине, что Чичиков, Хлестаков, герои "Игроков", тем более, "Женитьбы" — alter ego самого Николая Васильевича, первейшей жизненной целью которого было движение по лестнице успеха. В том числе успеха материального. И хотя в многословных комментариях к своим произведениям Гоголь дистанцируется от собственных созданий, это надо отнести к сфере его мистификаций. Тем более он нередко неожиданно демонстрирует к ним же симпатию: "Хлестаков есть человек ловкий, совершенный comme il faut, умный, даже, пожалуй, добродетельный".

Гоголь абсолютно буржуазен по мироощущению, но обнажать эту свою черту не желает и удачно камуфлирует её. Известные слова "Я почитаюсь загадкою для всех, никто не разгадает меня совершенно", можно отнести на этот счёт.

Он вполне успешно создаёт и распространяет касающиеся его самого мифологию. Вроде — например — отразившуюся в Аксаковских этюдах о двух Гоголях: почти монахе совершающем очищение смехом и художником, в котором всё сошлось в диалектической гармонии. Или устойчивый миф о стремлении Гоголя создать образец российского идеального хозяйства, а также фигуру идеального экономически современного и высоконравственного помещика во II части "Мёртвых душ" (которую он потому и сжёг, поскольку образец не получился).

Хотя от литературного "самосожжения" тоже сильно тянет мифом. Например, один из создателей Гоголевского музея на хуторе Васильевка близ Диканьки художник Батурин уверял меня, что сожжённая завершённая книга — гоголевская мистификация. "Если второй том по размеру равен первому, — говорил Батурин, — то это толщенная стопка плотной тогдашней бумаги. Попробуй сжечь стопку листов на двести даже сегодняшней бумаги — возиться с кочергой придётся несколько часов. Можно по листку бросать. Но Гоголь рукописи сшивал. И чтобы вырывать по листку, бросая их в огонь, тоже время не мало требуется. Какие-то страницы он, наверное, сжёг. Но рукописи книги в целостном виде у него не было".

Гоголь не претендовал на роль создателя модели российского "Города Солнца". Хотя роль наставника и высшего авторитета в искусстве и общественной жизни его привлекала и стать, как сейчас говорят, "духовным лидером" он был не против. Не прицепись к нему Белинский, вряд ли кто при жизни автора, а тем более потом, сильно бы интересовался "Выбранными местами…" Как мало кто серьёзно воспринимает его суждения об архитектуре, живописи да и литературе тоже.

В работе "Нравственные институции финансовой деятельности Гоголя и персонажей его произведений" профессор Аникеева, опираясь на институциональный подход, пишет о двух институтах нравственности гоголевских персонажей: позитивной и негативной. "Когда мы говорим «безнравственный» человек, то подразумеваем… негативную нравственность", — пишет автор. "Эти нравственности противопоставляются", — полагает она, оценивая нравственность Гоголя как позитивную, а нравственность большинства его персонажей как негативную. Из этих построений сделан вывод, что "переживавший за Россию, испытавший боль за пороки чиновничьего аппарата за неполадки в государственном механизме великий писатель" добивался улучшения "вертикали власти" (Аникеева, 2009).

Полагаю, к персонажам Гоголя и его авторской позиции больше подойдёт утверждение одного из основоположников институционализма Дж. Гэлбрейта, что новые социально-экономические отношения складываются и работают в качестве латентных в обречённой системе институтов официального мейнстрима.

В статье середины восьмидесятых годов я предлагал поставить у Госплана СССР памятник "снабженцу-толкачу", нравственный облик которого по меркам того времени был не позитивнее чичиковского или хлестаковского. С нашим опытом плановой системы хозяйства и трансформацией институтов в 90-х годах появлению буржуа в чуждой ему сословной среде нечего удивляться.

Как нет ничего странного и в метаморфозе мифа о самом писателе от апологетов легенды о религиозном мистике до рассуждений на тему его буржуазной оборотостости (вроде оценок Бориса Парамонова).

Оценить деловую хватку Гоголя, абсолютную личную свободу, а также ироничное отношение к официозу николаевской России мне, например, помогло участие в воссоздании гоголевской родовой усадьбы на Полтавщине (сожжённой дотла отступающей немецкой армией осенью 1943 года).

В публицистике и научных исследованиях о русских литераторах первой половины XIX века упускается из вида, что Пушкин и его друзья, включая декабристов, в сословном российском обществе по рождению сразу попадали — как сказали бы сейчас — в скоростные "социальные лифты". А выходцу из периферийной мелкопоместной среды Гоголю пришлось "делать себя самому", то есть пользоваться крутой лестничной клеткой. Александру Сергеевичу Пушкину попасть в круг Жуковского было не сложнее, чем доехать от Царского села до Петербурга. А чтобы оказаться в том же круге никому не известному провинциалу, приехавшему "завоевать" имперскую столицу с деньгами, за которые он мог поселиться только в одной комнате с товарищем — необходимы были неординарные усилия. По свидетельству современников Гоголь легко входил в нужные слои общества благодаря редкостному таланту рассказчика. Уже через 2 года после приезда в столицу этот провинциал и представитель нижнего чиновничьего планктона оказался в окружении Жуковского, а ещё через год — в окружении Пушкина.

Вот он уже (согласно им же сочинённой легенде) "с Пушкиным на дружеской ноге": иначе как бы тот стал дарить ему сюжеты.

Хотя достаточно даже при сегодняшних транспортных возможностях проехать от хутора Васильевка близь Диканьки Миргородского повиту Полтавской губернии в Петербург, чтобы понять какой была такая поездка "на перекладных" без "государственного мандата" со всеми прелестями ожидания лошадей и прозябания на почтовых станциях. Есть свидетельства современников, что писатель не раз выдавал себя значительным лицом на почтовых станциях. Для сюжета "Ревизора" совсем не нужен был Пушкин.

Ездил по этому маршруту он часто, потому что хуторское имение на Полтавщине на протяжении всей его жизни — единственное место на земле, которое он мог назвать домом? Там он — бывало — жил подолгу и работал, но не в господском доме, а во флигеле крытом соломой. Из этого флигеля 20-летний Николай Гоголь рванул "завоёвывать" столицу империи, с амбициями не меньшими чем бальзаковский де Растиньяк и, примерно, с такими же материальными возможностями. Флигель потому был ему домом, что в главном здании он стеснял бы мать и сестёр. И хотя он там не жил, но постоянно старался его осовременить под увиденные в Европе вполне буржуазные образцы. Его письма к матери полны советов. То об устройстве ламбрекенов на готический манер над окнами, то о размещении на стенах гостиной привезённой им из Петербурга литографированной развёртки Невского проспекта (часть многометровой литографии не поместилась в гостиной и её прикрепили на стены кабинета матери).

И уж совсем "коровьим седлом" смотрится устроенный по его рекомендациям грот с видом на озерцо, расположенное по краю усадьбы. Грот — тоже подсмотрен в европейских городах, где входили как раз в моду романтические "руины", гроты, беседки.

Нынче грот идёт по разряду гоголевской мистики. А человек он был весёлый, лёгкий. Но не в николаевской России и не в тоскливейшей поездке к "Гробу Господню". На самом деле, любил он Рим. Читаем в письме М. А. Максимовичу: "Приезжай когда-нибудь, хоть под закат дней, в Рим <...> Боже, какая земля чудес! и как там свежо душе!". Из римских писем, из незаконченной повести "Рим" смотрит непривычный нам Гоголь: счастливый, открытый миру, погружённый в художественную жизнь города, который он называл "мой обетованный рай". Может быть, мы неверно пытаемся понять его? Может, ближе всех к нему Бродский? Тоже человек абсолютной личной независимости. Не вписавшийся в советскую тоску также как и в антисоветскую эмигрантскую.

Всмотримся в единственную известную фотографию Гоголя среди группы русских художников в Риме. Он единственный среди них щеголь. И на портрете Моллера совсем не тот Гоголь, которого изобразил Н. Андреев на знаменитом памятнике. У Моллера уж никак не носитель мировой скорби. Скорее Хулио Хуренито или вовсе — Бендер. Откуда у провинциального бедноватого выпускника безвестной Нежинской гимназии, по рождению принадлежащего к одному из самых нижних сословий империи, стремление о котором Татьяна Венедиктова написала: "К традиционному сословию человек принадлежал <…> пожизненно, а статус буржуа мог приобрести собственными усилиями, но мог его и утратить. Неустойчивость, неопределенность, рискованность, отсутствие опоры в прошлом и гарантий в будущем — важные приметы этого социального состояния. Они же для буржуа — стимулы к неустанной деятельности" (Венедиктова, 2018. С. 23).

Исследователи творчества и жизненного пути Гоголя не обратили внимания на некоторую конгруэнтность его развития и движения жизни в ближайшем его окружении в период становления личности (когда было ему 10—12 лет). А между тем, сам Николай Васильевич в авторской исповеди пишет: "Задумываться о будущем я начал рано, в те поры, когда все мои сверстники думали еще об играх". Ближе других подошёл к пониманию того, когда и под влиянием чего развивался характер писателя Игорь Золотусский, обративший внимание, что, живя в Полтаве (для обучения) на протяжении 1818—1821 годов, десяти-двенадцатилетний мальчик часто сопровождал отца во время его визитов к полтавским приятелям, среди которых были крупные губернские чиновники (прокурор, например), а также — как мы бы сказали сейчас — менеджеры, устраивавшие дела своих доверителей (к их числу относился и отец будущего писателя, управлявший имениями графа Трощинского).

Но не только разговоры влияли на мальчишку, "задумывающемуся о будущем". Влияла Полтава.

Прошло незамеченным совпадение года рождения Гоголя (1 апреля 1809 г.) со столетием Полтавской битвы — годом рождения новой Полтавы. С приходом к власти Александра I совпавшим с потрясающими Европу наполеоновскими войнами для поднятия "патриотического духа" очень кстати оказалось 100-летие Полтавской битвы.

В 1804 [1802 - Т.Б.] году Полтава становится губернским городом. Тихая, утопавшая в садах (а дождливыми днями в грязи) почти село по виду и стилю жизни Полтава стала местом пребывания крупного петербургского администратора князя Алексея Куракина, который понял, что к 100-летию Полтавской виктории (к 27 июня 1809 года) радикально изменить что-либо в городе не удастся, а для увековечивания победы он решил сделать памятником город. Так родилась идея создания "Полтавы как малого Петербурга". Куракин, по сути отойдя на приличное расстояние от существующего центра в сторону поля битвы, собрал "команду" самых крупных архитекторов и скульпторов, выписал из Петербурга и назначил главным архитектором Полтавы Амвросимова, в результате чего появился проект Круглой площади с административными зданиями, Дворянским собранием, а также домом губернатора и вице-губернатора, проекты которых в стиле модного русского классицизма создал Стасов [Захаров - Т.Б.]. В центре площади стал памятник Славы (архитектор Тома де Томон и скульптор Щедрин), открытый в июне 1811 года. К тому времени А. Б. Куракина (который в 1807 году стал министром внутренних дел Российской империи) сменил также крупный петербургский администратор князь Лобанов-Ростовский. Но продолжала действовать куракинская специально созданная "Экспедиция для заведования постройкой казённых зданий". А в годы пребывания в Полтаве мальчика-Гоголя (1818—1821 гг.) губернаторствовал князь Репнин-Волконский (с 1816 до 1834 года), обеспечивший городу экономический взлёт и строительный бум. Карьеры делались быстро. Наверняка в компаниях, куда юный Гоголь попадал с отцом, обсуждались и взлёты из Полтавы в Петербург, и назначение директором Полтавского театра Ивана Котляревского с 1818 по 1821 год (который как раз в это время читал в полтавских салонах свою хулиганскую "Энеиду"). Обсуждали, наверняка, и скандал с удорожанием строительства губернаторского дома (95 тысяч рублей против 78 тысяч по смете) (Павловский, 1902. С. 147). Вокруг приехавшего из глубокой деревни мальчика кипела стройка, появлялись памятники, приезжали столичные, и карьеры, карьеры, карьеры делались крутые, и деньги казались доступны.

"Гоголь, всегда подробно описывая быт героев, не преминет упомянуть об их состоянии или чине. Чин особенно важен. Определение чина действующего лица уже есть его характеристика. <...> У Гоголя часто мелькает образ лестницы. <...> Табель о рангах, в которую обречен быть занесенным почти каждый смертный (военный он или гражданский), и есть по существу лестница, ибо любая ступень в ней находится выше или ниже другой. Узкая лестница, ведущая на четвертый этаж (который Гоголь называет еще «чердаком»), сменяется раззолоченной лестницей в доме какого-нибудь вельможи («Невский проспект»), по лестнице бежит за незнакомкой Пискарев (бежит навстречу своей гибели), по ней поднимается к «значительному лицу» (тоже идя на смерть) дрожащий от страха Башмачкин. Все они находятся внизу иерархической российской лестницы, и все взирают на ее верх. <...> Чины героев Гоголя будут колебаться от четырнадцатого (самого низшего) до шестого класса, но выше шестого (в военные или статские генералы) ни один из них не прыгнет. <...> Это низкое положение будет постоянно тревожить их, вызывать мысль о попранном самолюбии, об обиде, которую нанесли им обстоятельства".

Рядом с родной Васильевкой в получасе езды на бричке по дороге в Миргород находился Хомутец — роскошное имение Маравьёвых-Апостолов, три сына владельца которого оказались в героях декабрьского восстания. Старший из них — подполковник Сергей Муравьёв-Апостол руководил восстанием Черниговского полка и оказаться среди пяти повешенных 25 июня 1826 года, всего лишь за полтора года до приезда двадцатилетнего Гоголя в Петербург. Нигде и никогда Гоголь ни слова не написал о декабристах и судьбе соседей. Нам ли — с нашим советским опытом и опытом превращения Homo sovieticus в Homo economicus удивляться двоемыслию общества николаевской России или появлению человека экономического в архаичном российском обществе. Этого человека разглядел Гоголь, поскольку сам был одним из них.

 

Литература:

Аникеева А.А. (2009). Нравственные институции финансовой деятельности Гоголя и персонажей его произведений // Финансы и кредит. № 22. С 84—90.

Белых А.А. (2009). Уроки Гоголя — анализ бизнес-плана Чичикова // Экономическая политика. № 2. С. 148—149.

Венедиктова Т. (2018). Литература как опыт, или «Буржуазный читатель» как культурный герой. М.: Новое литературное обозрение.

Карпи Г. (2009). Гоголь — экономист. Второй том «Мёртвых душ» // Вопросы литературы. № 3. С. 304—318.

Кантор В.К. (1995). Русская литература: желание и боязнь капитализма // Вопросы литературы. № IV. C. 104—130.

Марасинова Е. (2017). «Закон» и «гражданин» в России второй половины XVIII века: Очерки истории общественного сознания. М.: Новое литературное обозрение.

Павловский И.Ф. (1902). Полтава в начале XIX века // Киевская старина. № 7—8. С. 111—164.

Платонов М. (1997). Экономика по Гоголю // Апраксин Блюз. № 7.

Чинаров В. (2013). Опыт ассоциативного прочтения Николая Гоголя. Toronto: Vlad & Co.

 

Вайнгорт Владимир Леонтьевич (Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.), д. э. н., член правления консалтинга «Кардис» (Таллин).

В России буржуа появился раньше капитализма. В XIX веке первым заметил этот "протобуржуазный тип" (по определению А. Белого) и ввёл его в литературу Гоголь, по поводу экономических взглядов которого до сих пор ломаются копья. По Мережковскому "Хлестаков и Чичиков <...> две ипостаси — «бессмертной пошлости людской»". У Пушкина: "То двух бесов изображения". Пушкин героя-буржуа не заметил. У Гоголя в "Игроках" движущая сюжет пружина — деньги. У Пушкина в "Пиковой даме" — деньги только "обстоятельство образа действия". Гоголь, в отличие от Пушкина — писатель экономический. А Чичиков и Хлестаков alter ego автора, поскольку Гоголь буржуазен по мироощущению.

Ключевые слова: появление протобуржуа в России; Гоголь — пример Homo economicus.

JEL: Z11, Z13.

Vladimir Vaingort

Gogol introduced Homo Economicus into Russian Literature

Author's affiliation: "Kardis” Consulting (Tallinn, Estonia). Corresponding author: Vladimir Vaingort (Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.).

In Russia, the bourgeois appeared before capitalism. In the XIX century, the first to notice this "Proto-bourgeois type” (by definition of A. Bely) and introduce it in the literature was Gogol, about whose economic views the spears still break. According to Merezhkovsk "Khlestakov and Chichikov <…> two hypostases – ‘the immortal human vulgarity’.” Pushkin’s: "Or two demons’ image.” Pushkin did not notice the bourgeois hero. In Gogol’s "Players” the driving plot spring – money. Pushkin has money in "The Queen of Spades” only a "circumstance of the action’s type”. Gogol, unlike Pushkin is also a "writer economic”. And Chichikov and Khlestakov are an alter ego of the author, since Gogol is bourgeois by perception of the world.

Keywords: appearance of the protoburzhua in Russia; Gogol is an example of Homo economicus.

JEL Codes: Z11, Z13.