История Полтавы

К пятидесятилетию со дня смерти Ивана Петровича Котляревского

• 

Подробности

Просмотров: 1559

Владимир Науменко. К пятидесятилетию со дня смерти Ивана Петровича Котляревского.

Подається за виданням: Науменко В. К пятидесятилетию со дня смерти Ивана Петровича Котляревского. // «Киевская старина», 1888, т. 23, кн. 11, с. 374—394.

Переведення в html-формат: Борис Тристанов.

Науменко В. К пятидесятилетию со дня смерти И. П. Котляревского — 374

К пятидесятилетию со дня смерти
Ивана Петровича Котляревского.

29-го минувшего октября исполнилось 50 лет со дня смерти Ивана Петровича Котляревского, знаменитого автора "перелициованной Энеиды", оперетки "Наталка Полтавка" и водевиля "Москаль Чаривнык". Полвека со дня смерти выдающихся на общественном поприще личностей — это такой, по установившемуся обычаю, срок, в который принято, в той или другой форме, поминать их деятельность, с одной стороны—как дань уважения их заслугам, с другой—как назидание и поучение современникам, трудящимся на той же ниве. Поэтому, наша южная Русь не может пройти молчанием этого дня, так как в сердце каждого южанина непременно отыщется уголок, наполненный живым огнем, подогревающим чувство любви к родине и чувство признательности тем лицам, которые сослужили ей свою службу, а в мыслях сам собой восстанет образ человека, решившегося 90 лет тому назад свой несомненный литературный талант проявить в форме родного слова — на местном малорусском наречии.

Много страниц, как в периодических изданиях, так и в отдельных сочинениях, было уделено до сих пор за эти 90 лет объяснению и оценке литературной деятельности И. П. Котляревского, при чем в них можно встретить самые разноречивые мнения, как о достоинстве его произведений, так и о причинах, вызвавших вообще писательство его на малорусском языке. До конца 30-х годов печатные отзывы

Науменко В. К пятидесятилетию со дня смерти И. П. Котляревского — 375

о Котляревском отличаются отрывочностью и почти полным отсутствием вопроса о только что упомянутых причинах возникновения новой украинской словесности, почему мы и не можем знать, как судили об этом современники факта; знаем только по кратким свидетельствам, что Энеида пользовалась громадным успехом не среди одних украинцев, но и в среде великорусских читателей ее, что Наталку Полтавку смотрели на сцене с большим наслаждением, что Москаль Чаривнык тоже производил эффект. После же 1838 года, т. е. после смерти автора, как и следовало ожидать, мы встречаемся в разных изданиях с целым рядом статей о нем, то биографического характера, то в виде критической оценки его произведений, но основной вопрос о причинах все еще оставался незатронутым, хотя тут уж Котляревский общим голосом был признан начинателем новой украинской словесности, при чем одни (и их было значительное большинство) ставили в заслугу начинание в такой форме, другие же высказывались с большей или меньшей резкостью против вообще писательства на малорусском языке, и в частности — против пародированной Энеиды. С одной стороны — можно было прочесть в "Журн. Мин. Нар. Просв." 1839 г.¹⁾, поместившем на основании статьи С. С. К. (Стеблина-Каминского) в "Северн. Пчеле" такие строки: "комизм его Энеиды неподражаем; в ней везде дышет самая непринужденная сатира, блестящая неподдельною веселостью и остротами наблюдательного ума"; или в Москвитянине 1841 г. в статье Пассека²⁾: "с нетерпением будем ожидать полного издания Энеиды на малороссийском языке и надеемся, что г. Волохинов (издатель) употребит все старание, чтобы, кроме большого количества экземпляров для общего народного чтения, были экземпляры и для столицы, в которой много ценителей прекрасного дарования г. Котляревского и любителей малороссийской народности". С другой стороны — можно было встретить в "Библиотеке для Чтения" 1843 г.³⁾

¹⁾ Часть 24-я, отд. 6-ой, стр. 166-168.

²⁾ Часть 4-я, отд. смеси, стр. 562-567.

³⁾ Т. 56-й, отд. 6-ой, стр. 46-49.

Науменко В. К пятидесятилетию со дня смерти И. П. Котляревского — 376

и такой отзыв "шутка в украинских степях и до сих пор ходит еще на распашку, клянется чертом, сморкается в рукав, сапоги мажет дегтем... Для русских читателей поэма Котляревского непонятна... Как все провинциальные юморы, малороссийский юмор страстно любит избирать своим героем и своим чучелом местного мужика. Надо, поэтому, прежде всего знать быт, нравы и понятия украинского простолюдина; кроме того, надо порядочно привыкнуть к малороссийским жартам, которые будучи буквально переведены на русский язык, редко могут быть выслушиваемы без самопожертвования... Наконец, надо еще уметь смеяться громко, смеяться во все горло, смеяться "высоким смехом", как смеются доныне в украинских степях, — условие, для нас почти невыполнимое, потому что мы теперь умеем только улыбаться и то кончиками губ, тихо, неприметно".

В том же 1843 году появился в "Молодыке"¹⁾ обзор сочинений, писанных на малороссийском языке, Иеремии Галки (Костомарова), в котором признавалось, что появление таких произведений, как перелицованная Энеида, свидетельствует о ненормальном состоянии литературных вкусов, хотя обвинение в этом не может падать на Котляревского, так как это являлось результатом тогдашнего настроения по поводу упадка классицизма и вторжения романтизма: "малороссийский язык — самая романтическая форма; Энеида — самое классическое содержание" — говорит Иеремия Галка. Таким образом, в очень неясной форме, была впервые указана причина, породившая новую украинскую литературу. После этого до 1861 г., когда появилась к "Основе" известная статья Кулиша²⁾, вопрос о Котляревском и его писаниях почти был позабыт. Статья же Кулиша, как известно, пробовала очень резко поставить вопрос о значении Котляревского, как начинателя новой украинской словесности, так как — по словам статьи — "Энеида носит на себе признаки глубокого упадка народного чувства само-

¹⁾ Стр. 157-185.

²⁾ Обзор украинской словесности, № 1, стр. 235-262.

Науменко В. К пятидесятилетию со дня смерти И. П. Котляревского — 377

сознания и самоуважения", причина чего скрывается в исторически выработавшемся раздвоении малорусского народа на пана и мужика, а результат этого сказался в стремлении Энеиды глумиться над мужиком, представить в виде карикатуры этого мужика, одним словом — найти для панов развлечение в изображении глупости простолюдина. Этот взгляд Кулиша, не с такой резкостью высказанный им еще раньше Основской статьи¹⁾, не нашел обильных последователей, так что в конце 60-х годов, по поводу близившегося столетнего юбилея со дня рождения поэта (1869 г.), появился опять новый ряд статей о нем, и все они были исполнены чувства признательности и уважения к авторским заслугам Котляревского. Не следя в подробностях за дальнейшими отзывами о деятельности автора перелицованной Энеиды, мы только вкратце отметим еще мнения гг. Пыпина, Петрова и Дашкевича, как мнения наиболее компетентных историко-литературных исследователей вопроса об украинской литературе.

А. Пыпин в своей "Истории Славянских литератур" (2-ое издан. 1879 г.) говорит, что "у добродушного Котляревского едва ли могли быть такие злостные цели (какие приписывал ему Кулиш); его пародия была не угодливостью вкусам панов, а скорее отголоском начавшейся оппозиции старому классицизму и плодом простой шутки" (стр. 358). Признавая, что с Котляревского начинается новая малороссийская литература, г. Пыпин видит причины открытия новой поры в развитии этой литературы в общем движении эпохи славянских возрождений с конца прошлого века (стр. 306 и 350).

Н. Петров в "Очерках истории украинской литературы 19-го столетия" (Киев 1884 г.), поставив себе более сложную задачу — проследить ход исторического развития новой украинской письменности, естественно, должен был, по поводу литературных трудов, начинателя этой письменности, выяснить при-

¹⁾ См. "Передне слово до громады", которым начинается литературный альманах "Хата", изданный им в 1860 г. (здесь, между прочим, он выражается: "бурлацьке юродство Котляревського", стр. VIII.

Науменко В. К пятидесятилетию со дня смерти И. П. Котляревского — 378

чины возникновения ее. Нужно признаться, что причин этих г. Петров указывает довольно много, но не с особенной определенностью анализирует их, в результате чего и оказалась, между прочим, не совсем ясная точка зрения автора на достоинства произведений Котляревского. Если не ошибаемся, главные положения автора могут быть формулированы так: новая украинская литература возникла, как результат общего движения эпохи славянского возрождения, но под влиянием литературы русской и отчасти польской, вследствие чего реакция в русской литературе псевдо-классицизму породила "Энеиду" Котляревского, а Карамзинский сентиментализм — "Наталку Полтавку" его же.

Прекрасным дополнением и освещением труда г. Петрова является последняя работа г. Дашкевича "Отзыв о сочинении г. Петрова: Очерки истории украинской литературы XIX столетия", напечатанная в этом году по распоряжению Императорской Академии Наук в "Отчете о двадцать девятом присуждении наград графа Уварова" (отд. оттиск стр. 1-265). Г. Дашкевич в своем "Отзыве" весьма подробно останавливается на объяснении возникновения новой украинской литературы и совершенно справедливо замечает, что "в этом отношении особый интерес представляют произведения И. П. Котляревского, которого уже с 30-х годов общий голос признает зачинателем новейшей украинской литературы" (стр. 21).

Признавая, что основы новейшей украинской литературы и объяснения ее скрываются в литературных фактах предшествовавших эпох, а также в целом ряде других культурно-бытовых явлений малорусского народа, г. Дашкевич исходным пунктом в развитии украинской литературы считает "любовь к своей народности, естественную, а не привнесенную извне потребность самовыражения на родном наречии, привязанность к родному слову" (стр. 67). Вследствие этого, говоря о Котляревском, автор прежде всего оправдывает его от тех обвинений в проявлении упадка народного чувства самосознания и самоуважения, которые возводились на него по поводу Энеиды, и от обвинений в аффектации и сенти-

Науменко В. К пятидесятилетию со дня смерти И. П. Котляревского — 379

ментализме — по поводу Наталки Полтавки; а затем устанавливает то положение, что произведения Котляревского появились далеко не под воздействием русской литературы.

Мы не задавались в данном случае целью представить обстоятельный библиографический обзор всех отзывов о Котляревском: нам хотелось только наметить последовательную смену главнейших воззрений, из которых одни представляют интерес по своей научно-философской обоснованности, а другие — в роде отзыва "Библиотеки для чтения" — являются любопытными по своей курьезности, очень близкой к тем отзывам о малорусской письменности, какие приходится, к удивлению, под час встречать и в современной периодической прессе. Давая краткую формулировку этим главным воззрениям, мы имели в виду и еще одну цель. Нам кажется, что, прочитав обстоятельно все эти отзывы, невольно в конце концов поставишь себе для разрешения несколько вопросов: 1) в какой мере и в каком значении И. П. Котляревский может быть назван начинателем новой украинской словесности? 2) сознательно или бессознательно проявил он свой литературный талант на малорусском языке? 3) чем объяснить, что первый опыт новой украинской словесности начался с пародированной Энеиды?

В позднейшее время мы встречаем в трудах исследователей малороссийского слова мнение, что литературная деятельность Котляревского начинает собой новый период украинской словесности; но нужно помнить, что мнение это далеко не всегда, особенно в первой половине столетия, высказывалось определенно, а напротив, — иногда проскальзывала мысль, что Котляревский со своей "Энеидой" появился, как нечто невиданное и неслыханное, что он как бы с неба свалился, чтобы положить начало малорус. словесности. В доказательство этого достаточно сослаться на "Передне слово до громады" г. Кулиша, помещенное им в альманахе "Хата" 1860 г., где встречаем такие слова: "Дывне отсе в нас дило, панове громадо, наша словесность Украинська! Не було, не було ии тогди, як наши дуки велыким коштом громадським академии та школы споряжалы и до нимцив дитей у науку

Науменко В. К пятидесятилетию со дня смерти И. П. Котляревского — 380

посылалы, и саму нимоту до себе велыкимы гришмы пидиймалы, а тепер — ось тоби на! усе не до смаку, що в нас, починаючи аж од Нестора, понаписувано: треба якусь иншу мову и инший дух у кныжках появыты". (стр. VII). Повторяем, что новейшие исследователи украинской словесности — А. Пыпин, Н. Петров, Н. Дашкевич — не только не видят, чтобы не было у нас прежде нашей словесности, но прямо ставят новую украинскую письменность в связи со многими предшествующими литературными фактами. Мы не станем повторять подробностей их доказательств, но не можем при случае не поделиться с читателями мнением по этому вопросу того человека, который может быть назван одним их самых компетентных в этом случае судей. Я говорю о покойном М. А. Максимовиче, который еще в 1860 г. составил набросок статьи под заглавием "Полемическое обозрение малороссийской словесности", — статьи, в рукописных обрывках имеющейся у нас. Статья эта предназначалась, очевидно, для журнала в виде полемики с г. Кулишом по поводу изданного им альманаха "Хата". В ней, по поводу приведенных выше слов из "Переднего слова до громады", читаем такие строки:

"Дело обыкновенное, что с наступлением нового периода в жизни народа являются новые стремления и в его словесности, при которых она, не удовлетворяясь прежними своими формами, является в новых. Но когда же это было у нас в Малороссии, чтобы вдруг пришлось не по вкусу все, что было написано у нас, начиная с Нестора? Такого крутого поворота во вкусе не было ни в том поколении малороссиян, в котором явился первоначальник новой нашей словесности Котляревский, ни в поколениях девятнадцатого века. Какой иной дух, какую иную речь потребовалось нам явить в новой малороссийской словесности? Конечно, тот же народный дух и ту же народную речь, какими дышала и звучала вся наша народная словесность изустная и отчасти письменная — во все время Украины казацкой. На что же выставлять перед громадою новую нашу словесность, как небывалое диво, когда она есть продолжение прежней? Малороссийский народ издавна

Науменко В. К пятидесятилетию со дня смерти И. П. Котляревского — 381

выражал на своем языке свою душу, свою домашнюю и общественную жизнь, и оставил в наследие нынешнему столетию, в образец и в науку для новой словесности, богатый запас своих преданий, пословиц, сказок и песен. То, что написано на малороссийском языке в нынешнем столетии, потому и может называться словесностью, что оно есть продолжение прежней малорусской словесности, которая процветала во всю бытность Украины казацкой и, в свою очередь, была продолжением словесности, существовавшей во времена Украины княжеской. Новая словесность малороссийская произошла из прежней прямо и непосредственно, так что не было между ними и десятилетнего промежутка. В тех же девяностых годах, как прославился Полтавец Котляревский своею Энеидою, являлся и последний представитель староукраинской словесности, запорожец Головатый, с своею песнею:

Ой годи нам журытыся,
Пора перестаты, —

петою на черноморском празднике 1792 года и тогда же напечатанною. Головатому приписывают в Малороссии и сочинение известной запорожской вирши на Велыкдень (Хрыстос воскрес, рад мыр увесь!). Но вот что писал мне Г. Ф. Квитка в своем письме от 3 октября 1839 года: "Вирши, желаемой Вами не имею, но буду стараться отыскать верный список. Кажется, она не Головатого, а точно, во дни славы Таврического известна стала, и сколько помню, тогда называли кого-то другого сочинителем. Головатый же в то время был уже коротко знаком с отцем моим, и потому все относящееся к нему нас интересовало, и мы, дети, знали бы, что вирша им сочинена, а то, несмотря на занимавшую нас и твердимую нами наизусть виршу, мы не относили ее к Головатому". Вот одно из свидетельств, как у нас в старину были по вкусу стихотворения, на малоросийском языке сочиненные. То же подтверждается и другими свидетельствами, например: тетрадями, кое где уцелевшими от прошлого столетия. В них списаны были и народные песни, и разные малороссийские стихотворения, как видно, бывшие в ходу у со-

Науменко В. К пятидесятилетию со дня смерти И. П. Котляревского — 382

временников, но потом совсем позабытые. К числу давних стихотворцев на малороссийском языке, бывших еще до казака Климовского, принадлежит и гетман Мазепа, сочинивший известную песню

Все покою широ прагнуть,
А не в одын гуж вси тягнуть, —

и львовский епископ Иосиф Шумлянский, сочинивший песню на Венскую войну 1683 г., в укор малороссийскому гетману:

Жалься, Боже, на гетьмана Самойловича Ивана

Сюда же принадлежат неизвестные сочинители стихов и песен на первые победы гетмана Хмельницкого (1648 г.), в укор коронному гетману Потоцкому, напр.:

Глянь оберныся,
Встань подывыся!

Сам Богдан Хмельницкий, как говорит предание, сложил известную песню "Чайку", которая, по всей вероятности, была подражанием той народной женской песне (слышанной мною от старых казачек надднепровских), в которой осиротелая вдова изображена под видом чайки, стенящей о своих детях. И так, у нас давно была словесность на малороссийском языке, не только изустная, но и письменная. Изустная словесность, достигавшая высокого совершенства, окончила свой песнотворческий век под конец Екатерининского века, когда окончилась прежняя жизнь Малороссии и настал новый ее период. Тогда же настал новый период и для словесности малороссийской, — период возрастания письменной или книжной словесности, которое началось с Энеиды Котляревского, напечатанной 1798 года".

По времени это, можно сказать, первый обстоятельный отзыв о том, в какой мере Котляревский должен считаться начинателем украинской словесности, — отзыв, основанный на известных до 1860 года литературных фактах малорусского слова в 17 и 18 стол. Нечего и говорить о том, как много прибавилось с той поры этих фактов, чуть не каждый день

Науменко В. К пятидесятилетию со дня смерти И. П. Котляревского — 383

выплывающих из мрака нашей старины, и ревностное разыскание старинных рукописей, конечно, их откроет еще больше. Минуя все известное до сих пор, мы укажем на один такой литературный факт, который в самом скором времени появится на страницах "Киевской Старины". Факт этот — довольно обширное малорусское стихотворение юмористического характера, описывающее ревизию разных мест полтавской губернии малороссийским генерал-губернатором Беклешовым — следовательно, сочиненное в первые годы нынешнего столетия. Читатели увидят в этом стихотворении, вполне современнике Энеиде Котляревского, и форму стиха, и характер изложения однородные с последней, и только, может быть, отличающиеся степенью таланта, каковой не составляет, как известно, границы между двумя периодами.

Ясно после этого, в какой мере и в каком значении автор перелицованной Энеиды может быть назван начинателем новой украинской словесности. И до него была украинская словесность, не одна устная, но и письменная, только не попадавшая на печатный станок. А это последнее находит себе объяснение прежде всего в общих условиях культурной жизни России всей вообще в прошлом веке, и тем более Малороссии — в частности. Оживление печатного дела в России началось только с конца прошлого века, и почти исключительно в столицах; провинциальные же пункты сравнительно долго еще оставались в дремоте, почему и провинциальная украинская словесность существовала только pro domo sua, создаваясь в тишине и патриархально переписываясь в укромных провинциальных уголках. И так, И. П. Котляревский прежде всего может быть назван начинателем не новой украинской, а только печатной украинской словесности.

Но мне кажется, мы были бы несправедливы, приписывая силу начинания печатной украинской словесности исключительно общим условиям жизни, ничего не уделив на долю сознательного участия в этом деле личности И. П. Котляревского. Это нас и подводит к необходимости ответить на второй вопрос, поставленный нами ранее: сознательно или безсознательно про-

Науменко В. К пятидесятилетию со дня смерти И. П. Котляревского — 384

явил Котляревский свой литературный талант на малорусском языке? Вопрос этот мы считаем необходимым поставить в виду того, что все исследователи до сих пор почти в один голос признавали бессознательное влечение Котляревского к творчеству на родном языке. Г. Кулиш, например, прямо выразился так: "сам Котляревский не знав добре, що вин творыть" ¹⁾. Даже г. Дашкевич, более других остановившийся на решении вопроса о причинах возникновения новой украинской литературы — вообще, и писаний Котляревского — в частности, в виде заключительного своего положения говорит: "таким образом, Котляревский обратился к литературной деятельности под влиянием бессознательного влечения к творчеству на родном языке" (стр. 47).

Если бы дело шло о человеке мало образованном, не только не знакомом с иностранными языками, но и мало причастном к литературному русскому языку, — тогда, конечно, можно было бы говорить о бессознательности творчества на малорусском языке, подобном тому, какое видим иногда у поэтов самоучек; можно было бы говорить о ней и в том случае, если бы Энеида осталась в рукописи и была написана вся в семинарский период воспитания Котляревского. Но первые напечатанные три части ее появляются в 1798 году, когда автору, было уже почти 30 лет, четвертая — в 1809 г., когда он уже вышел в отставку в чине капитана и побывал до того времени в обеих столицах, а две последние — в 1825 году, когда лета его уже были преклонны. Кроме того, мы видим, например, что в то время, как многие его земляки и даже школьный друг его Гнедич с успехом подвизались на поле русской беллетристики, он не оставил ни одного поэтического произведения на русском языке. Можно ли, после этого, говорить о бессознательности творчества его на малорусском языке? Трудно также не верить словам г. Стеблина-Каминского, который прямо заявляет, что Котляревский "по

¹⁾ Хуторна поэзия, стр. 123. Не имея под руками этой книги, цитирую по работе г. Дашкевича (стр. 46. примеч. 2-ое).

Науменко В. К пятидесятилетию со дня смерти И. П. Котляревского — 385

долгом обдуманном приготовлении решился переложить Энеиду Виргилия на малороссийское наречие" ¹⁾, а приготовление это, между прочим, состояло, по словам современников его, в том, что он по окончании семинарии "бывал на сходбищах и играх народных и сам переодетый участвовал в них, прилежно вслушивался в народный говор, записывал песни и слова, изучал язык, правы, обычаи, обряды, поверья, предания украинцев" ²⁾. Одним словом, — скажем от себя —он совершенно сознательно стремился к воспроизведению на родном языке родной обстановки не в таком виде, в каком явился известный "Казак-стихотворец" кн. А. Шаховского, самим же Котляревским охарактеризованный устами Выборного в "Наталке Полтавке" так: "отто тилько не чепурно, що москаль взявся по нашему и про нас пысать, не бачивши зроду края и не знавши звычаив и повирья нашого". Основанием для такого сознательного отношения Котляревского к творчеству на малорусском языке, кроме указанной раньше преемственности, служило, конечно, и проявлявшееся в конце прошлого века и в начале нынешнего стремление к введению в литературу народного элемента. В "Вестн. Евр." 1810 г. говорится, например, что на рождественские Святки в Москве поставлена была любимая русская опера "Старинные святки", и между прочим тут читаем: "сочинитель музыки удачно воспользовался голосами некоторых песен малороссийских; сия руда еще недавно открыта и обещает театральным композиторам пребогатую добычу, ежели только они обратят на нее свое внимание. А нельзя не пожелать того: в Малороссии песни едва ли не лучше французских водевилей" ³⁾. Таким образом — повторим слова г. Дашкевича — "если в Энеиде Котляревского украинская литература получила произведение с широким народным направлением" (стр. 35); если "литературная заслуга его в Энеиде состояла именно в том, что

¹⁾ Воспоминания об И. П. Котляревском. Полтава 1869 г., стр. 20.

²⁾ Там же стр. 16.

³⁾ № 1, стр. 71.

Науменко В. К пятидесятилетию со дня смерти И. П. Котляревского — 386

он высказал в блестящем виде и богатство народного языка, и богатство юмора, таящееся в душе народа"; если "он сумел приобрести полное внимание и сочувствие панов, которые до того времени не так сознательно питали любовь к народному слову и народной словесности (стр. 34), — то каким же образом можно говорить о бессознательности влечения его самого к писательству на малорусском языке?

Н.М.В. в статье о Котляревском ("Новь", 1886 г. ¹) замечает, что автор Энеиды, приступая к своей поэтической деятельности, имел только одну сознательную цель: смешить образованную публику сценами из простонародного быта, написанными на малорусском языке". Известно, каким нападкам подвергался поэт, впоследствии — впрочем, за эту предполагавшуюся цель его; известно также, чем и как оправдывали от этих нападков разные исследователи литературной деятельности его; известно, наконец, и то, какими причинами и воздействиями объясняли появление перелицованной Энеиды его. Мы не будем останавливаться, поэтому, сызнова на всех этих вопросах, о которых несколько превосходных страниц можно прочесть в упомянутой выше работе г. Дашкевича (стр. 25-36): находим только уместным при случае поделиться с читателями еще одним отрывком из названной ранее неоконченной статьи г. Максимовича. В "Переднем слове до громады" Кулиша есть такие строки:

"Як появывся Котляревський из своим Енеем, уси зареготалы щиро, що якый то справди чудный той простый люд украинський, од которого мы, дякуючи деякым старосвитськым добродиямь, одризнылысь. Зареготалы, и той регит був — найстрашнийша проба нашому писаному слову украинському. То було все одно, як родытця дытына серед пъяных баб, да ще й сама сповытуха впьетця. Колы выдержыть бидолашне немовлятко перве безумне прывитання на Божому свити, то то буде ознака, що вродылось воно соби живуще аж — надто. Вже такой страшной пробы навпосли ему й не трапытця. Тым ре-

¹⁾ См. Дашкевич, стр. 32.

Науменко В. К пятидесятилетию со дня смерти И. П. Котляревского — 387

готом над Енеидою мало-мало не згубылы самы земляки свого ж нарожденного слова" ¹⁾.

Очевидно, эти слова Кулиша и заставили покойного Максимовича написать нижеприводимые строки, сохранившиеся у нас на особом листке.

"Не напрасная ли это тревога? Смех, возбужденный комическою поэмою Котляревского, никак не мог быть пагубным для начатой ею новой малороссийской словесности; напротив, он был знаком полного успеха поэмы и залогом живого сочувствия Малороссиян к своенародному слову в литературе. Смех был всегда по душе Малороссиянам, хотя бы он был и сквозь слезы. Народная малороссийская словесность, как видно по множеству ее гулливых и сатирических песен, сказок и побасенок, любила смехотворство; оно господствовало и в новой малороссийской словесности почти полвека, до кончины Квиткиной.

Нахожу несправедливым и недовольство г. Кулиша на Котляревского за его комическое изображение малороссийского простолюдья. У нашего поэта-украинца не было одностороннего пристрастия ни к высшему, ни к низшему сословию народа, также точно, как и у нашей народной поэзии, которая потешалась равно над простолюдьем и над панством, надо всем, что попадалось ей под веселый час песнотворчества.

Когда моторный парубок Эней пришел в пекло (ад), кого там увидел на нервом месте?

Панов за те там мордовалы
И жарылы зо всех боков,
Що людям льготы не давалы
И ставылы их за скотов... и проч.

Из одного этого места видно уже, что у Котляревского не было спуску и нашему панству. Малороссияне засмеялись от его поэмы совсем не потому, что простой украинский люд явился в ней в забавном виде; столь же забавною представляется в ней и старшина: смешные показались в Энеиде

¹⁾ Хата, стр. XVII.

Науменко В. К пятидесятилетию со дня смерти И. П. Котляревского — 388

Котляревского классические боги и герои, наряженные в старосветских украинцев — искусною рукою, с верным знанием натуры и жизни своего народа, и совершенно во вкусе народной украинской карикатуры.

Зевес тогди кружав сивуху
И оселедцем заедав;
Вöн, сöму выпивши осьмуху,
Последки с кварты вылывав.

Вот что было новостью для тогдашней Малороссии, наглядевшейся до сыта на Парнасс и Геликон, которые тяготили над Киевом со времен Петра Могилы ¹⁾ до самого конца екатерининского века, и на которых привитало не только латино-польское стихотворство лавроносного пиита Яворского и других малороссиян, но и то российское стихотворство по ломоносовским образцам, которому еще и в последний екатерининский год Павел Логвинов учил питомцев киевской академии. Последним вздохом той классической лиры были "Радостныя чувствования муз, излиянныя в одах и других стихотворениях" — поднесенные 1796 года 31 мая в привет новоприбывшему киевскому митрополиту Иерофею от учеников "российского стихотворения". Там, например, ученик Василий Ризенко (будущий профессор акушерства в московском университете) так возглашал в своей оде:

Парнасской арфой, в день священный,
Взлетев на Пинд, ты муза пой:
Иерофей благословенный
В сей день явил нам образ свой.

И сколько раз, в тех "Радостных чувствованиях" названы Аполлонами и митрополит Иерофей Малицкий, и почивший предместник его Самуил Миславский, — подобно тому, как у Яворского (в 1684 г.) Варлаам Ясинский и предместник

¹⁾ Книжка Евхаристирион, напечатанная в Киеве 1632 года, состоящая из приветственных стихов Петру Могиле на Великдень, разделена на две части — Парнасс и Геликон. — Прим. Максимовича.

Науменко В. К пятидесятилетию со дня смерти И. П. Котляревского — 389

его Иннокентий Гизель воспеты были под заглавием: Hercules post Ftlantem, — как у Филиппа Орлика (в 1695 г.) гетман Мазепа возвеличен был под заглавием: Alcides Rossiyski ¹⁾. Так пришлая к нам латино-западная муза наряжала наших малороссийских сановников в богов и героев классического мира. И вот, в комической поэме Котляревского, те сановитые боги и герои зажили и загуляли запросто, как щирые, старосветские украинцы, и заговорили простонародным малороссийским языком.

Юпитер, все допывшы с кубка,
Рукою свôй....

Котляревский, ближайший преемник староукраинского юмора и смехотворного слова, снимал с них не одну легкую шумную пену; он брал их незастенчиво с самого дна, со всею гущею. Его пародия Виргилиевой Энеиды была ниспровержением кумиров классической поэзии, от которой остался в ней только голый остов. Описанием, как Эней учил своих троянцев латинскому языку, Котляревский насмеялся и над старым способом учения в наших школах.

Троянське племя все засило
Коло кныжок, що аж потило,
И по латинському гуло.
Эней од ных не одступався,
Тройчаткою всих прыганяв,
И хто хоть трохы линовався,
То тим субôтки и давав.
За тыждень так Лацину взнали,
Що вже з Энеем розмовляли
И говорили все на ус:
Энея звали Энеусон,
И вже не паном Домынусом,
Себе ж то звали Троянус.

¹⁾ См. книжная старина южнорусская, в 3 книге Киевлянина, М. 1850. — Прим. Максимовича.

Науменко В. К пятидесятилетию со дня смерти И. П. Котляревского — 390

Был бы заметный пропуск в новой малороссийской словесности, если бы в ней, при самом начале ее, не отозвалось ничего от прежней классической; если бы и самое стихотворное слово наше, так хорошо сложившееся в песнопении народном, не прошло через школу четырехстопного ямба, сложенного Ломоносовым для русского стихотворства, но не привычного для стихотворения народно-украинского. Вот это была страшная проба нашему литературному новобранцу — выдержать в целой поэме 4-стопный ямб, в определенных строфах и с полными рифмами, а возбужденный поэмою смех не угрожал ему ни малейшею опасностью: эту пробу он со славою выдержал давно, еще в народном песнопении Украины казацкой. Впрочем, Котляревский порою сам унимал свой Энеический смех воспоминанием родной старины, столь близкой к сердцу тогдашнего поколения".

Эта защита Энеиды Котляревского таким компетентным судьей, как Максимович, вполне достойна памяти пятидесятилетия со дня смерти покойного поэта, почему мы и считаем уместным окончить ими нашу поминку.

Но полувековой срок со дня смерти такого выдающегося деятеля на поле родной словесности заставляет нас думать, что в этот день не будут лишены значения всякие новые данные, хотя и мелочные, которые могут чем-нибудь дополнить все прежде известное. Вот почему мы пользуемся случайностью, благодаря которой к нам в руки попала давняя рукописная статья о Котляревском С. Стеблина-Каминского, писанная им еще в 1860 году и, очевидно, бывшая в редакции "Основы", но не нашедшая себе приюта там по причинам весьма попятным: г. Кулиш выступил в той же "Основе" со статьей о Котляревском, диаметрально противоположной воззрениям Стеблина-Каминского. Статья эта была напечатана потом в "Полтавских Губернск. Ведом." 1866 г. (№ 45-47), а также перепечатана отдельной брошюрой в 1869 г. под заглавием "Воспоминания об И. П. Котляревском (из запи-

Науменко В. К пятидесятилетию со дня смерти И. П. Котляревского — 391

сок старожила)". Сличивши теперь рукопись с этой брошюрой, мы находим в первой некоторые данные, не вошедшие в печатную статью, а потому помещаем их в виде отдельных заметок.

Рассказывая о том, что Котляревский читал матери автора воспоминаний неизданные тогда еще 5-ю и 6-ю части Энеиды, С. Стеблин-Каминский в рукописи своей прибавляет: "припоминаю, что в описании одного прихода к Зевсу — у Котляревского было одно циническое выражение "вона до пупа пиднялася". Мать моя заметила, что "слишком высоко"; автор улыбнулся и, сказав: "а потому слишком низко", вымарал стих.

Он был членом масонской ложи, существовавшей в Полтаве до 1825 года, и знал даже тайну престолонаследия; ибо в тот самый день, когда присягали Константину Павловичу, вечером сказал моему отцу: "сегодня мы присягали Константину, а через неделю будем присягать Николаю" и когда это предсказание совершилось, признался, что давно знал от Новикова, бывшего правителем канцелярии малороссийского военного губернатора и членом тайного общества, о существовании известного акта об отречении В. Кн. Константина Павловича от престола. — Когда случилось событие 14-го декабря 1825 г., Котляревский советовал моему отцу позабрасывать и сам позабрасывал все масонские знаки, звездочки какие-то и пр.

Приведено также несколько анекдотов Котляревского: Однажды, помнится, в доме графа Ламберта просили Котляревского рассказать что-нибудь малороссийское, смешное. И. П. улыбнулся, закрыл на минуту глаза, обыкновенная его привычка пред началом разговора, и началъ: "Жинка журыла свого чоловика, почему он никогда не ходит в церковь: "як

Науменко В. К пятидесятилетию со дня смерти И. П. Котляревского — 392

таки тоби не сором, Мусию, що тн николы не пидеш до церквы; ну, хочь бы теперичка, в пист, пишов колы небудь, а як в шинок, — що дня шкандыбаеш".

Мусий задумавсь. — "Ну, жинко, добре, завтра вже пиду." И в самом деле пошел. Был ли он в церкви, или нет, неизвестно. Но в обед жинка его спросила: "А що? був, Мусию, в церкви? — Та був же, був. — "А що ж там служылось? — То що? Звисно: часивня, часы, служба и службасы. — "А белебень бувъ?" спросила жилка. — Этот неожиданный вопрос сбил Мусия. — "Белебень! Якый белебень?" — "Тю, тю, дурный, хиба не знаеш, що на кинци буває белебень?" (молебенъ) — Ага! — отвечал Мусий: Та стаяло щось биля дверей в шкурпийци, може той белебень". (Этот ответ оставил жинку в подозрении, что муж ее не был в церкви).

Вот другой — в подобном роде. Мужык хотив провчыть свою жинку и не знав, як бы прынятысь за неи. — Вот в день крещения, когда обыкновенно вырубливают на прудах проруби, в которых святят воду, мужик повел свою жинку к такой проруби на соседнем пруде, когда уже там никого не было. — "Ну, жинко, беры свячену воду!" Жинка бросилась к воде с глечиком, а муж, взявши порядочную лозину, давай стегать ее, приговаривая: "Не товптесь, а не товптесъ!" (Так обыкновенно случалось, когда толпа устремится к проруби, но тут толпу составляла одна его жинка).

Были у Котляревского анекдоты, касавшиеся местных личностей; припоминаю два, три: Князь Лобанов отличался вспыльчивостью характера, однажды, рассерженный на комиссара (земского исправника) Значко-Яворского, князь в досаде сказал ему: "Я с вами служить не хочу!"... — "Так подавайте, Ваше Сиятельство, в отставку!" отвечал невозмутимый малоросс, считавший себя правым, — и князь расхохотался.

В другой раз тот же генерал-губернатор гулял по городу с тем же комиссаром и, подходя к дому, спрашивал у него: чей это дом? Исправник, говоривший с примесью малороссийских слов, сказал: Се Руденка. Идут дальше. "А это чей?" спросил опять князь. — Се Руновской. — Тьфу!

Науменко В. К пятидесятилетию со дня смерти И. П. Котляревского — 393

Что за мерзкие фамилии, заметил Лобанов, не подозревая наивности ответов исправника. — Во время одного приема чиновников князь был сильно взбешен, топал ногами, и заставил всех удалиться из залы, тогда какой-то приезжий чиновник, ничего не знавший, тихонько отворил дверь в комнату, по которой шагал сердитый начальник, — и выставил голову в двери. — "Ты что за птица?" вскричал князь. — "Горобець, Ваше Сиятельство!" — Вон!... и князь прогнал смущенного чиновника, а в самом деле фамилия его была Горобець.

Когда государь Николай I, еще в сане великого князя, в 1817 г. посещал Полтаву, Котляревский был при нем в качестве адъютанта, сопровождал Его Высочество при осмотре Шведской могилы и некоторых заведений города. В больнице богоугодного заведения в. к. обратился с вопросом к врачу (Матвееву): много ли больных и выздоравливают ли они? Врач поспешил отвечать: Слава Богу, выздоравливают; — но стоявший близ него Котляревский подсказал на ухо оробевшему врачу — "прибавьте и умирают", врач повторил внезапно: и умирают — в. в.-о! В. кн. подметил уловку Котляревского и долго смеялся.

Император Александр 1-й, по возвращении в 1814 году из Парижа, пожелал видеть гробницу генерала Моро, похороненного в католической Петро-Павловской церкви в Петербурге, подле гробницы последнего польского короля Станислава Понятовского. Император приехал в собор и, рассматривая в лорнет обе гробницы, заметил на одной из них записку, снял и прочел на ней два следующих стиха:

"Ту лежит два (zdraica) здрайца:
Един крону стерял, другий ноги по...."

Науменко В. К пятидесятилетию со дня смерти И. П. Котляревского — 394

Государь, при всей своей серьезности, не мог не улыбнуться справедливости остроты. Замечу, что подобного рода анекдотов Котляревский не досказывал вслух при дамах, а передавал на ухо ближайшему из слушателей, — и смех, как электрическая искра, пробегал по всему кружку, между тем сам рассказчик лукаво усмехался.

В. Науменко.