История Полтавы

По вопросу о времени основания города Полтавы

• 

Подробности

Просмотров: 5839

Падалка, Лев Васильевич. По вопросу о времени основания города Полтавы.

Публикуется по изданию: Л. Падалка. По вопросу о времени основания города Полтавы // Чтения в Историческом Обществе Нестора Летописца. Книга десятая. Издана под редакцией В. З. Завитневича. Киев. Типография Г. Т. Корчак-Новицкого, Михайловская улица, дом № 4. 1896 г. Стр. 15-33.

— 15 —

По вопросу о времени основания города Полтавы.
(В связи с летописным известием о походе Игоря, князя новгород-северского,
за реку Ворсклу в 1174 году).

Намеченный нами вопрос о времени основания города Полтавы в нашей исторической литературе решается обыкновенно на основании известия Начальной летописи о переправе Игоря Святославича, героя «Слова о полку Игореве», через реку Ворсклу у «Лтавы», причем «Лтава» отождествляется с Полтавой ¹⁾. При таком толковании отмеченного летописного известия, город Полтава признается одним из древнейших южно-русских городов.

Отождествление «Лтавы» с «Полтавой» вызывает, однако, сомнение по двум существенно важным пунктам: 1, как объяснить лингвистически превращение Лтавы в Полтаву? и 2, какими историческими данными, помимо комментирования соответствующего текста летописи ²⁾, возможно подтвердить существование города на Ворскле в третьей четверти XII века?

Сомнения по этим пунктам, при ближайшем ознакомлении с подробностями занимающего нас вопроса, оказываются весьма серьезными. Лингвистика не допускает превращения слова «Лтава» в «Полтава»: слог «по» в этом последнем слове не может быть приставкой, что необходимо было бы, если бы название «Полтавы» образовалось из «Лтавы». Природа органического языка, требующая, что бы слово было образом обозначаемого им предмета, исключает возможность образования собственного имени города с приставкой,

¹⁾ Максимович, т. 1-й, стр. 725; Памятная книжка Полтавской губ., состав. Бодянским, стр. 6.

²⁾ Летопись по Ипатскому списку, Спб. 1871 г., стр. 887.

— 16 —

в данном случае ничего не выражающей. Какое представление может, в самом деле, связываться со словом, происходящим от корня «Лт» или «Лет» с приставкой «По»? Какой оттенок в искомом понятии могла бы выразить такая приставка?

Выражая пожелание, чтобы вопрос этот, как увидим ниже, существенно важный для истории колонизации левобережной Украины, привлек внимание лингвистов, и имея в виду в своем месте высказать наши соображения об образовании слова «Полтава» и о понятии им выражаемом, мы обратимся к историческим справкам по занимающему нас вопросу, пытаясь прежде всего разобраться с основными положениями исторической действительности того времени.

Представляется существенно важным определить прежде всего границу русских и половецких владений в конце третьей четверти XII века. Следя за отношениями русских племен к половцам и обратно по летописным известиям, мы видим, что течение реки Ворсклы около данного времени приходилось почти в средине половецкой земли. Пограничной русской областью со стороны степей половецких на левой стороне Днепра было в эту пору Посулье, причем область эта, входившая в состав Переяславского княжества тянулась тогда по всем видимостям лишь по верхнему течению Сулы. По летописному известию, относящемуся к 1154 году, половцы после неудачного похода к Переяславлю, отступают за Сулу, как в свои места, при чем в летописи говорится об этом отступлении: «прочь отошли» ¹⁾. Местность по среднему течению Сулы по 1178 г. точно также выступает в летописи, как земля половецкая: после нападения на Переяславль «богостудного» Кончака, князя половецкого, русские князья идут за Сулу и останавливаются близ городища Лукомля ²⁾ (теперешнее м. Лукомье Лубенского у.). То обстоятельство, что Лукомье было в ту пору не городом, а городищем, является для нас важным, хотя и не вполне ясным, свидетельством летописи: оно указываете на существование здесь какого-то города в более раннюю пору ³⁾. Пограничной рекой является

¹⁾ Летоп. по Ипатскому списку, стр. 826.

²⁾ Тоже, стр. 415.

³⁾ Мы допускаем, что и лежащий выше по реке Суле, упоминаемый в летописи пункт Лубно (1107 г.) нет основания признавать городом. Летопись сообщает

— 17 —

р. Сула и несколько позже в знаменитом «Слове о полку Игореве» (1195 г.): «комони ржут за Сулою». Наиболее определенное указание на пограничную черту половецких и русских земель по левую сторону Днепра встречаем в летописи под 1170 годом, за 4 года до занимающего нас похода Игоря Новгород-Северского за реку Ворсклу. По летописному известию 1170 г., киевский князь Мстислав Изяславич, выступив в поход против половцев в союзе с другими князьями, взял вежи половецкие по рекам Угле и «Снопороду» ¹⁾. Последняя река, очевидно, Слепород, правый приток Сулы, впадающий в районе нижнего ее течения, так как другого места для «Снопорода» или «Снепорода» нельзя указать ни по летописным известиям, ни по другим источникам древле-русской исторической географии. На пограничное положение местностей по р. Слепороду указывает также относящееся к 1187 г. известие летописи о том, что русские князья, предпринявшие в зимнее время поход против половцев, дойдя до «Снепорода», поймали там сторожей половецких ²⁾.

В силу изложенных летописных указаний относительно половецкой границы с Переяславским княжеством Посульскую область, как нам кажется, следует приурочить к верхнему и части среднего течения реки Сулы ³⁾. Возможно, что граница русских и

лишь, что половецкие князья Боняк, Шарукан «старый» и много других пришли и стали около Лубно. Определенное указание летопись дает в этом месте лишь в топографическом смысле, а что собственно представлял пункт Лубно — в летописи не говорится. Буквальный смысл слов: «сташа около Лубна», побуждает понимать «Лубно», как урочище, потому что, если бы стоял здесь город (Переясл. княж.), то половецкие князья, прийдя к Лубно, естественно проявили бы так или иначе свое отношение к жителям, и летописец не преминул бы сообщить об этом; между тем в летописи сообщается, что половцы стояли спокойно в ожидании прихода русских князей, от которых они вслед затем убежали (Летопись по Ипатскому списку, стр. 186).

¹⁾ Летопись, стр. 369.

²⁾ Тоже, стр. 440.

³⁾ Наше предположение относительно границы русских и половецких владений подтверждается летописным известием о том, что половцы воевали Посулье на возвратном пути в 1126 г. из Баруча, города в Переяславском княжестве, населенного торками, а также известием о том, что в 1139 г. Всеволод Ольгович, вместе с половцами, приведенными им к Прилуку, «поима» Посульскую область. (Летопись, стр. 208, 216). Отмеченные явления возможны лишь в областях пограничных.

— 18 —

половецких владений во второй половине XII века проходила в местности, где и до настоящего времени сохранился ряд старинных укреплений, расположенных по прямой линии в средней полосе Полтавской губернии, а именно, у с. Окоп на р. Сулице (пункт, лежащий на границе Лохвицкого и Лубенского уездов и представляющий земляное укрепление значительных размеров), далее у м. Городища близ впадения р. Многи в реку Удай (Лохв. у.), у м. Куреньки на Удае, с довольно обширным замчищем (Лохв. у.), и у м. Городища по Слепороду в верхнем его течении (Пирятин. у.). Характерно, что с отмеченным нами рядом остатков старинных укреплений, по-видимому, совпадает и Путивльский рубеж, упоминаемый в актах о заселении Юго-Западной России около половины XVI века ¹⁾.

Высказанные нами соображения относительно отдаленности среднего течения Ворсклы от предельной черты половецких владений, по левую сторону Днепра, на северо-запад, подтверждаются еще известием летописи о том, что в 1153 г. киевский князь Изяслав послал сына своего Мстислава к р. Пслу, чтобы наказать половцев за опустошение Посулья ²⁾.

Указания летописи на р. Слепород, на среднее течение р. Сулы и на р. Псел, как на местности, обладаемые половцами, определенно указывают, что среднее течение Ворсклы (где предполагают существование поселения Лтавы), находилось вдали от рубежа половецких владений со стороны русских княжеств. А если это так, то могло ли существовать здесь поселение Лтава?

Половецкое поселение безусловно не могло существовать, так как по всем источникам известны лишь половецкие вежи, в которых половцы перекочевывали с места на место в обширных поднепровских и придонских степях. Остается теперь проследить по имеющимся данным, не могло ли в половецких степях по Ворскле существовать поселение русское или другого какого-либо соседнего племени. Принимая во внимание обследованный уже историками внутренний быт половцев, делившихся на многочисленные племена с родовыми князьями во главе, которые часто враждовали

¹⁾ Архив Юго-Западной России, Ч. VII, т. 1-й, стр. 103.

²⁾ Летопись, стр. 320.

— 19 —

друг с другом, точно также невозможно представить себе на месте нынешней Полтавы ни города, ни вообще поселения чуждого половцам народа, так как оседлое население не могло, в силу отмеченных условий, удержаться здесь в средине почти половецких владений. Естественному ходу политической и культурной истории кочевых народов не противоречило бы существование в обследуемой местности только большого и сильного города, который не испытывал бы, а, напротив, сам оказывал бы культурное влияние на кочевников, удерживая их в подчинении. Но в таком случае и история степей южнорусских была бы иная, чем какою проявилась она в действительности. Таким образом, нет основания допускать на месте нынешней Полтавы существования во второй половине XII века какого-либо населенного пункта.

Принимая затем во внимание географическое положение обследуемой местности, заброшенной среди огромных степных пространств, занятых кочевниками, мы видим, что владения этих последних, простиравшиеся особенно далеко на восток по отношению к р. Ворскле, вовсе не представляли условий, благоприятных для какой-либо торговой или промышленной деятельности, так что в обследуемой местности по р. Ворскле представляется невозможным и существование какого-либо временного поселения. В местности по Ворскле было бы неосновательно допускать временное население в виде каких-либо промышленников, каких знает, например, Начальная летопись, в виде «гречников» и «залозников» свидетельствуя о них, к сожалению, не достаточно ясно, но все таки определенно указывая на пребывание их на нижнем Днепре за порогами ¹⁾.

Перейдем теперь к тексту летописного свидетельства о походе Игоря Новгород-Северского на Ворсклу и о переправе его на об-

¹⁾ В Начальной летописи под 1167 г. сообщается о том, что половцы, проведав о несогласиях между русскими князьями, отправились к порогам и «пакостили» «гречникам», вследствие чего киевский князь должен был послать отряд воинов, чтобы вывести «гречников» из-за порогов. «И изведоша гречникы», сообщает летописец. Аналогичным является летописное свидетельство и под 1168 г., сообщающее, что киевский к другие русские князья, собрав все полки свои, стояли долгое время у Канева, пока не пришли с низовий Днепра «гречник и залозник».

— 20 —

ратном пути через эту реку у «Лтавы». Вот этот текст: «Того же (1174) лета, на Петров день, Игорь Святославич, совокупив полкы свои, и еха в поле за Воръскол, и срете Половце, иже ту ловять языка; изъима е, и поведа ему колодник оже Кобяк и Концак шле к Переяславлю. Игорь же, слышав то, поеха противу Половцем и перееха Въроскол у Лтавы к Переяславлю; и узърешася с полкы половецкими; и бе рать мала, и тем не утерпеша стати противу Игореви, и тако побегоша, весь полон свой пометавше, бяхут бо воевали у Серебряного и у Баруча; дружина же Игорева, постигше онех, избивше и, а иных изимаша. И тако поможе Бог крестьаном в день святого пророка Илии».

В этом тексте все от начала и до конца ясно, за исключением слов «перееха Вроскол у Лтавы к Переяславлю». С особым вниманием необходимо отнестись к этому месту в виду того, что в другом из списков Начальной нашей летописи встречаемся с разночтением выписанных только что слов, а именно, читаем: «перееха роскол во Лтавы к Переясловлю». Если к этому последнему варианту отнестись положительно, допуская, что в этом тексте нет ошибки переписчика, то окажется весьма существенное различие в летописном свидетельстве по занимающему нас вопросу о древности Полтавы. При этом последнем чтении летописного текста, не окажется ни малейшего намека на существование в XII веке нашего города. И нельзя сказать, чтобы этот последний текст представлял собой набор слов без смысла.

Содержание слов: «перееха роскол во Лтавы к Переясловлю», может быть более ясным, если предварительно отметить слабые стороны текста, приведенного нами in extenso из свидетельства летописи в редакции, принятой в издании Археографической комиссии. Так, сбивчивым представляется нам прежде всего слово «Лтава», принятое, как имя собственное населенного пункта, существования которого в местности среднего течения р. Ворсклы, почти в средине степей половецких, нельзя допустить в силу соображений изложенных выше, а также еще и потому, что Начальная летопись не указывает во второй половине XII века поселений ни по Пслу, ни по Хоролу, в среднем течении этих рек, где существование поселения при большой близости к границе русских земель скорее было бы возможно. Другая неясность занимающего нас текста заключается

— 21 —

в слове «к Переяславлю»; является вопрос, какой оттенок движения Игоря в обратный путь выражается этим обозначением? Переяславль так далеко отстоит от р. Ворсклы, что в каком бы месте Игорь ни переехал р. Ворсклу в среднем ее течении, то в Переяславль был бы прямой и почти одинаково длинный путь ¹⁾; что же затем сказать хотел летописец, прибавляя к словам: «перееха Ворскол», слово: «к Переяславлю»?

Эта прибавка не вызывала бы недоумения, если, приняв отмеченное выше разночтение этого места, допустить, что в данном случае говорится не о местности по Ворскле, а о другой какой-либо, более близкой к Переяславлю.

Мы не склонны, однако, предпочитать последнюю редакцию первой, так как в последнем случае наталкиваемся на вопросы еще более неясные: что означает «роскол»; выражает ли слово это то же, что и росколье, т. е. распутица, или относится к какому-либо месту? Точно также слово «во Лтавы» не стоит ли по вине переписчика вместо «во Лтаве», т. е., в значении наречия образа действия, и т. д.

Уместным сочли мы остановиться на этой второй редакции для того, главным образом, чтобы иметь основание, заметить, что и первая редакция занимающего нас места летописи, быть может, дошла до нас в искаженном виде; быть может, выражение «у Лтавы» стоит вместо однозвучного какого-либо качественного наречия, а перед словом к Переяславлю, быть может, сделан пропуск какого-либо глагола, выражающего движение. Переезд Игоря через Ворсклу мы признаем более правдоподобным, так как река эта и по другому летописному свидетельству (1170 г.) является предельной чертой движения Руси на половцев. Так, в отмеченном уже выше летописном известии о захвате русскими князьями половецких веж на Слепороде говорится затем, что обратившихся в бегство половцев союзные русским князьям Бастии «гнали за Ворсклу, поражая». На ряду с этим летопись дает указания, что р. Ворскла в ту древнюю пору представляла для южноруссов ру-

¹⁾ Соображение о существовании отдельных трактов на различные города в этом случае не имеет места, так как речь идет о данных половецких степях.

— 22 —

беж, за которым начинался уже «край незнаемый». Сообщая о походе русских князей в глубину Половецкой земли в 1111 году, летопись отмечает остановки в этом походе по рекам Суле, Хоролу, Пслу, Голтве и Ворскле, указывая при этом, что на каждый из этих переходов требовалось по одному дню; относительно же рек за Ворсклой в летописи говорится глухо: «перешли многие реки». Любопытно еще летописное свидетельство о том, что переходить степи до Ворсклы не считалось опасным; настоящие опасности похода предстояли за этой рекой: воины, предводительствуемые князьями, перед тем как двинуться за Ворсклу, «крест целовали и возлагали всю свою надежду на крест со многими слезами». Таков характер Поворсклянских местностей в конце ХII века.

С какого же времени могло возникнуть здесь поселение и к какому времени следует отнести основание города Полтавы? Для выяснения и этого вопроса необходимо предпослать некоторые, точно установленные в фактическом отношении, положения того времени. Известно, что половцы безраздельно владели обширными степями между Днепром и Доном до татарского нашествия. Последовавшее затем владычество татар надолго явилось преградой для оседлого быта не только в Поворскльи, но и дальше на запад: в средней и южной полосах нынешней Полтавской губернии мы не встречаем признаков существования городов в течение нескольких столетий после татарского погрома. Только в части древнего Переяславского княжества и поселилось вновь население, как только миновала гроза; в средней же и южной полосах Полтавщини различные местности оставались без оседлого населения даже около половины XVI столетия.

О заселенности значительной части Полтавщины в эту пору мы имеем драгоценные указания, заключающиеся в описаниях Каневского и Черкасского замков ¹⁾. По названному источнику к Каневскому замку тяготели расположенные в устьи р. Сулы ненаселенные, а посещаемые лишь «ухожаями» владения монастыря Пустынского, взимавшего с ухожаев за пользование угодьями для рыбного промысла — ⅛ долю улова, а бобров — половину; затем, на несколько миль по р. Суле тянулись владения Канева с рыбными ёзами и

¹⁾ Архив Юго-Западной России, Ч. VII, т. 1-й, стр. 84-87, 91, 101-108.

— 23 —

бобровыми гонами; далее, на расстоянии 2 дней пути (а рекой больше) находились уходы Ромновщина и Мехведовщина, Шукаховщина и «знамя» Колявятинское; далее вверх по Суле тянулись пустые казенные земли, состоящие в пользовании земянина Драба, получившего их от казны («з данины государское») за военную службу «одною особою». Как доходные статьи здесь указаны также рыбные езы, бобровые гоны и пасеки.

По реке Оржице отмечен Каневский уход, дававший в пользу замка в год по 30 грошей, а затем отданный в пользование замковому слуге Ваську Козаковичу. Там же на Оржице указан замковый же каневский уход Лядхведовщина, дававший столько же дохода, как и уход пред этим названный и точно также отданный в частное пользование.

Выше впадения Оржицы, по Суле указана земля Кашина, боярская, состоявшая в пользовании Морозова и боярина Чайки и занятая казаками; далее уход Гостиловский, мещанская земля, тянувшаяся от Володины горы до Лубен, заем земля Лубни — замковая и мещанские земля: Жолудева, Хорошковщина, Ширковщина, Демковщина; далее тянулась земля Железновщина — отчичей каневских Бродовичей и, наконец, уже на рубеже Путивльском, под Княжей горой, на р. Сулице указана земля Чабановская, где ходил отчич Чабанович, каневец.

По реки Многе отмечены уходы в Ровниках земля Колотвинская и пустая земля Коленовщина. Пустыми же лежали по реке Многе земли Волосовщина, Кащутовщина и Войтовщина, куда за долю промысла в описываемое время (около 1552 года) не ходил никто, а мещан — замечают люстраторы по данным опроса каневских стариков — староста не допускает для промыслов в этих местностях.

По реке Удаю тянулись земли Дадиковщина, Милищина, земля Пирятинская — отчина боярина каневского Чайки, затем пустая, городу Каневу принадлежавшая земля, относительно которой показано: «теперешний староста не дает мещанам, хочет половины». По реке Удаю отмечена также церковная земля Поднятковщина; там же на Удае и на Ольшанице указаны церковные каневские уходы, данные старостой Остафеем (Дашковичем).

— 24 —

Кроме названных выше, тянувших к Каневу, земель и уходов названы без обозначения более или менее точно земли и уходы по Суле: Половичи, Лукьяновичи, Лихошерстово, Хомино, Карщищеватые; также — по Суле и Снепородку — земля Гольчевщина.

Вне системы р. Сулы отмечены каневские замковые уходы при впадении р. Хорола в Псел. Об этих уходах сказано, что они лежат пусты, половинники не ходят, «а мещаном ходити там староста не дозволяет».

Об уходах по реке Пслу глухо замечено, что все их занял боярин Драб.

Более южные местности Полтавской губернии в начале второй половины XVI в. тянули к Черкасскому замку. Акты отмечают здесь уходы Песельский (очевидно Псиольский), Кременчукский, Кишенский и Ореньский, стан по р. Ворскле, а также три стана в Белобережьи (между, по-видимому, устьями рр. Сулы и Супоя) и уход Пивов (при г. Пива, где впоследствии устроен был знаменитый в летописях Полтавской епархии Пивогорский монастырь).

Если отмеченные выше данные исторической географии половины XVI в. перенесем на современную карту Полтавской губернии (карта прилагается [в найденном мной источнике карта отсутствует - Т.Б.]), то увидим, что вся средняя и южная полосы нашей губернии в эту пору оставались еще без постоянного населения и обладаемы были пришлыми заработчанами, промышлявшими здесь за уплату частью добытых продуктов в пользу юридических владельцев земель и уходов.

Характерно, что ухожаи заработчане приходили в наши степи и из таких отдаленных мест, как Мозырь и Чернобыль в Пинской области. О размерах производительности угодий в нашей губернии в данное время до известной степени можно иметь представление по записи люстратора со слов боярина Чайки, а именно, что с каневских уходов в благоприятный год на его долю от ухожаев-половинников приходится меду 90 кадей, «окром бобров, рыб, мяса и иных пожитков».

Существенно важно отметить здесь любопытные бытовые подробности, занесенные в статистическое описание значительной части Полтавской губ. половины XVI в. Одна из таких подробностей касается казаков, которые в эту пору приходили сюда, по-видимому, с правой стороны Днепра и причиняли беспокойство юридическим

— 25 —

владельцам «уходов» ¹⁾. Любопытна также и другая подробность, характеризующая строй жизни в незаселенном крае. Промышляли в каневских уходах совсем особого рода промышленники, а именно, кладоискатели из пришлых служилых людей, «копачи з драбов,» как о них выражались каневские старожилы.

Существенное значение имеет еще одна справка. Каневское население, имевшее права владения землями и уходами в средней полосе Полтавской губернии, называет эти земли и уходы Сиверскими или Северскими. Название это обозначает принадлежность земель потомкам славянского племени Северян, а это для нас важно, как указание на непрерывность обладания занимающей нас территорией Северянами, приурочиваемыми к Посулью еще составителями Начальной летописи.

Такую характеристику дают актовые материалы по вопросу о заселенности средней и южной полос Полтавщины около половины XVI века. Относительно Полтавы в эту пору наши акты не дают никаких указаний.

Было бы неосновательно утверждать, что в таком положении находилась обследуемая нами территория во все время после татарского нашествия. Напротив, есть указания, прямые и косвенные на то, что попытки прочной оседлой жизни имели место здесь после нашествия татар. Такова для данной территории пора энергической деятельности Витовта, великого князя литовского, в конце XIV и в начале XV века.

На основании более или менее точно установленных исторических данных можно указать прежде всего на следующие следы деятельности в княжение Витовта в пределах нынешней Полтавской губернии: в эту пору положено основание Кременчуга на Днепре, города, о котором совсем не встречается упоминания в Начальной летописи ³⁾; кроме того, после одного из своих походов в

¹⁾ «Переказа уходом оным Сиверским тых часов деется не только от ????, але больш от своих казаков, которые уставичне там живут на мясе, на рыбе, на меду з пасек, з свенетов и сытят там собе мед, яко дома».

²⁾ О копачах из драбов каневским сходом показано, что они «по городищам и селищам ходячи, могилы раскопывают, ищущи там оброчей и перстней, мощи погребенных выкидывают на помству за то живым и невинным*» (стр. 103).

³⁾ Н. Молчановский, Очерк известий о Подольской земле, стр. 296.

— 26 —

глубину татарских владений, а именно, после похода к подножиям Кавказа, в начале XV века. Одновременно с основанием города Черкас поселены были выходцы из кавказских областей и в пределах нынешней Полтавской губернии, между прочим, по р. Слепороду, откуда туземное население, по показаниям старожилов, в половине ХVІ века, переведено было в г. Канев. Этим и объясняли упоминаемые выше люстраторы украинских замков в половини ХVІ века право каневских мещан на уходы в бассейне среднего и нижнего течения рек Сулы и Хорола ¹⁾.

По отношению к местностям по Ворскле, особенно интересным для нас, Витовт также проявил деятельность вначале неудачную, а затем окончившуюся полным успехом. Еще в конце XIV века названный князь, пользуясь смутами в татарской орде, наметил план заселения южно-русских степей подручным инородческим оплотом для защиты коренных областей Литовско-русского государства. Для осуществления этого Витовту пришлось принять сторону одного из татарских ханов, при помощи которого литовский князь рассчитывал достигнуть своих целей. Ход событий того времени побудил Витовта для содействия своему союзнику Тохтамышу предпринять в 1399 году поход на р. Ворсклу. На этой реке, 12 августа 1399 года, произошла кровавая битва русско-литовских войск с польскими вспомогательными отрядами под предводительством Витовта, с одной стороны, и татарских полчищ, предводительствуемых воинственным Эдигеем, с другой стороны. Войска Витовта после упорного боя понесли страшное поражение с потерей почти трех четвертей русско-литовских сил.

Тем не менее, после этой битвы, Поворсклье не осталось во владении татар, а вошло в состав Литовско-русского государства, благодаря тому обстоятельству, что занявший эту местность татарский князь Лекса, один из сторонников Тохтамыша (по принятии крещения назвавшийся Александром и ставший родоначальником князей Глинских), стал в зависимые отношения к Витовту, владея Поворскльем на вотчинном праве, где в начале XV века уже существовали Глинск, Глиница и Полтава ²⁾.

¹⁾ Архив Юго-Западной России, Ч. VII, т. I-й, стр. 108.

²⁾ Максимович, т. I-й, стр. 725. Глинск (Глинеск) и Гнилица (Глинща) — поселения и ныне существующие в Зеньковсхом у. близ границы Полтавской губ.

— 27 —

Вот подлинное, заключающееся в родословных книгах князей Глинских, первое историческое свидетельство о Полтаве ¹⁾.

На очереди теперь обследование вопросов, когда именно и под влиянием каких исторических условий основана Полтава?

Необходимо прежде всего заметить, что и эти вопросы самым тесным образом связаны с деятельностью Витовта, ярко и многосторонне выражавшего полную движения эпоху объединения южнорусских земель, разобщенных татарским погромом.

Мы видели выше, что в Поворскльи до конца XIV века в силу географического положения и характера этой местности не мыслимо было существование города. Отмеченное выше свидетельство родословных книг князей Глинских указывает, что в промежуток времени после битвы на р. Ворскле (1399 г.) и до смерти Витовта (1430 г.) Полтава уже существовала. Для более точного определения времени основания Полтавы нет указаний в известных нам источниках. Еще более недостаточен имеющийся в нашем распоряжении материал для разрешения вопросов, кем и при каких обстоятельствах основана Полтава.

За отсутствием фактических указаний по этому вопросу мы имеем возможность сделать лишь допущения, ознакомившись предварительно с общими условиями внешних отношений Русско-литовского государства с соседними государствами. Здесь необходимо отметить несколько подробнее условия, при которых Витовт пользовался распрями в Татарской орде в интересах своей колонизационной политики. Обследование известия летописи об одном из предшествующих событий в глубине степей юго-восточной Европы представляется довольно характерным для освещения занимающего нас вопроса. В ряду подробностей о походе русских князей на Дон в 1111 году, летопись сообщает, между прочим, что князь Владимир, подступая к городу Шаруканю распорядился, чтобы священники, едучи перед войском, пели тропари и кондаки, при чем последствием этой меры было то, что жители Шаруканя вышли на встречу и поклонились русским князьям, поднесши рыбу и вино ²⁾.

с Харьковской; Глинск по р. Ворскле, несколько выше Опошни, а Гнилица близ впадения Груни в р. Ворсклу. Глинск по р. Ворскле необходимо отличать от Глинска по р. Суле (Ромен. у.), представляющего также древнее поселение.

¹⁾ Записки Наукового Товариства имени Шевченка; Miscelanea, стр. 10.

²⁾ Летопись по Ипат. сп., стр. 192.

— 28 —

Это летописное свидетельство, неоднократно отмечаемое в исторических исследованиях, касающихся прямой судьбы юга нынешней России, дает основание предполагать, что в разноплеменном составе населения в глубине степей половецких были элементы родственные русским воинам, быть может, хранившие воспоминание о церемониале христианского богослужения. Весьма возможно, что вышедшие из Средней Азии татарские полчища подчинили своей власти половецкие владения со всеми племенными группами, здесь обитавшими, которые остались на своих местах и при татарском владычестве. Племенная пестрота населения сложившейся затем Золотой татарской орды могла быть одним из элементов распри, особенно обострившейся здесь в конце XIV и в начале XV в. Отмеченное выше появление в Поворскльи татарского князя Лексы в пору существования Золотоордынского царства вероятнее всего и было последствием неурядиц в Золотой орде. Возможно, что этот князь пришел в Поворсклье с остатками какого-либо славянского племени, затерявшегося в глубине степей между Днепром и Волгой. Это одно соответствующее общему ходу событий на юго-востоке Европы допущение по вопросам когда, кем и под влиянием каких исторических условий основана Полтава.

Иную возможность основания Полтавы можно допускать, отправляясь от фактов, имевших место на противоположном конце Литовско-русского государства, а именно, на территории Подольской земли, где деятельность Витовта неоднократно сталкивалась с политикой польского короля Ягайла, руководимой интересами шляхетского строя в государстве. Для выяснения нашего вопроса не представляется необходимым входить в сложный комплекс политических отношений Литвы и Польши того времени, нет надобности также останавливаться на частых превратностях в судьбе Подольской земли в ту эпоху, так как мы не имеем прямых указаний на зависимость заселения Поворсклья от событий в Подольской земле. Тем не менее для допущения такой зависимости есть некоторые основания. В прошлой судьбе Украины были обычны передвижения больших или меньших групп населения из одной области в другую, как это устанавливается точными историческими изысканиями. Со второй четверти XVII века, в разгар казацких восстаний такие передвижения из Правобережной украины в Левобереж-

— 29 —

ную, как известно, приняли характер массовых переселений. Если такой порядок вещей вполне определился в XVII веке, то с значительной долей вероятности можно допускать, что пионеры движения на восточный рубеж Литовско-русского государства явились задолго перед этим.

Во всяком случае, при дальнейшем историческом исследовании Левобережной Украины придется подвергнуть тщательному исследованию причину того, что при сличении географических карт и указателей Подолии и Полтавщины наблюдается совпадение весьма многих географических терминов, выражающихся однозвучными именами старинных поселений, при том совпадение обнимает не только основу имен (корни), но и оттенки их в родовых и видовых окончаниях. Весьма возможно, что в совпадении многих названий старинных поселений в Полтавщине с названиями поселений старой Подолии сказывается не только общность языка и быта южнорусского племени, но и преемственная связь в заселении названных областей. Подробнее касаться намеченного довольно сложного вопроса в этом очерке мы не будем.

С юго-востока ли, или с запада пришли прочно осевшие не ранее начала XV века насельники Поворсклья, но несомненно то, что в деятельности Витовта, как в фокусе, сосредоточивается решение занимающего нас вопроса об основании г. Полтавы. Весьма поучительная в историческом смысле деятельность Витовта закрепила появление на исторической сцене литовского элемента, явившегося организующим ядром для многочисленных славянских и неславянских племен на территории, граничившей, по одну сторону, с польским, по другую — с московским рубежами, при чем деятельность эта представила яркое проявление того исторического закона, что каждая эпоха находит выразителя присущих ей настроения и стромлений, являющихся результатом данной исторической среды и внешних на нее воздействий.

После упоминания о Полтаве в родословных книгах князей Глинских исследователи южнорусской истории довольно продолжительное время не встречают о ней никаких сведений до XVII века. Существование этого поселения среди «яловых», пустынных, полей, по всем видимостям, было непрочным; в силу географического положения близ татарских кочевий оседлое население в Поворскльи,

— 30 —

правдоподобно, не удерживалось непрерывно, появляясь в спокойные времена и снова исчезая под натиском татар. Существенно важными для разъяснения прошлой судьбы Полтавы являются нижеследующие документальные указания.

Акт, относящийся к 1681 г., заключает в себе свидетельство одного старика, «барзо подейшлого в летех», о том, что Полтава на его памяти была слободой. Это свидетельство получает серьезный интерес, если сопоставить его с историческим документом о пожаловании Полтавы польским королем Сигизмундом III шляхтичу Бартоломею Обалковскому в 1630 году. Из этого документа видно, что Полтава, на р. Ворскле, над шляхом Муравским, в воеводстве Киевском, представляла в данное время «пустую» слободу и со всеми полями, лугами, грунтами, лесами, озерами, реками и иными принадлежностями отдавалась названному шляхтичу «с правом основания сел и местечек и держания до воли королевской», с тем однако ограничением, что державца не имел права без особого королевского разрешения выделывать поташ в лесах и пущах, производить какие-либо изделия из дерева, а также добывать селитру, соль и металлы, если бы эти последние оказались в этой местности ¹⁾.

Очевидно, что Полтава с окрестностями в 1630 г. представляла безлюдную, пустопорожнюю местность, в которой села и местечка только имели еще основываться. Любопытно, что под 1634 г. в актах Полтава упоминается уже как город ²⁾, состоявший в 1641 г. во владении шляхтича Калиновского, который осаживает слободы в окрестностях ³⁾. С этого времени Полтава не прерывала своего существования в качестве города, который при гетмане Богдане Хмельницком получает значение центра для образовавшегося в эту пору Полтавского полка, а вслед за этим является одним из видных центров старой Украины, выразительно проявившим свою деятельность при столкновении полтавского полковника Мартина Пушкаря с гетманом Выговским.

¹⁾ Записки Наук. Товар. имени Шевченка; Miscelanea, стр. 10.

²⁾ Акты Москов. гоcуд., I, 625. В эту пору его население состояло преимущественно, можно думать, из одних мужчин, которые войной добывают себе жен в русских городах.

³⁾ Записки Наук. Товар. им. Шевченка; Miscelanea; стр. 10.

— 31 —

Имея, таким образом, возможность выяснить роль города Полтавы в местной истории со второй четверти XVII века, мы не располагаем однако вполне точным материалом для ответа на вопрос о времени и условиях первоначального основания нашего города. Держась на исторической почве, мы могли сделать лишь допущения, далеко неравносильные фактическим данным, хотя допущения эти и согласуются, по нашему мнению, с общими условиями исторической действительности по месту и времени.

Отмеченные выше предположения наши, основанные на данных истории, получают существенную поддержку со стороны лингвистики, сделавшей, следует заметить, уже не мало разъяснений по темным вопросам истории, для которых время не сохранило ни документов, ни вещественных памятников.

Что же в самом дели выражает слово Полтава? какое понятие заключается в нем?

Согласно природе славянских языков, слово это в первоначальной своей форме представляет следующие части: пълът — корень слова, выражающий его сущность; далее ав — суффикс, имеющий значение оттенка в умственном представлении, связанном с словом, и, наконец, а — окончание женского рода.

Корень пълът, по законам изменения звуков в старославянском языке, дает образования пълот и полът, представляющие собой равнозначащие формы. Это последнее обстоятельство имеет весьма важное значение при разъяснении занимающих нас вопросов о Полтаве. Корень плот (пълот) в старинном украинском языке имеет вполне определенный смысл, неоднократно встречаясь в наших старинных песнях; при этом следует заметить, что слова, получившие прямое образование от этого корня, в народном языке Галиции употребляются и в настоящее время.

Приведем выдержки из наших старинных песен. В общеизвестной колыбельной песне поют ребенку: «Ходить сон коло викон, а дримота — коло плота». Или: раненый казак, отправляя любимого коня в родной край к своей матери и сестрам, говорит коню между прочим: «Як прибижиш пид ворота, стукни, брякни биля плота». Из приведенного достаточно ясно, что плот, полт выражает тоже понятие, что и слова: плетень, ограда.

— 32 —

Представляется, таким образом, достаточное основание заключать, что корнем собственного имени нашего города выражается представление об ограждении, защите. Название населенного города «Полтавой» обозначает пункт, стоящий на рубеже и ограждающий внутренние области края. Что касается суффикса ав, то заключающийся в нем оттенок слова, как понятия, выражает состояние, в противоположность действию, выражаемому найчаще суффиксами ец, еск и т. п. Придаваемый суффиксом «ав» оттенок в названии Полтава указывает на представление об этом поселении, как о стоящем на пограничьи. Окончание женского рода в имени нашего города имеет также свой смысл. Роды имен не случайность в языке, а строгая необходимость, обусловливаемая требованиями органического мышления. Род мужской, указывающий на то, что известный предмет в сознании представляется с мужскими свойствами, является показателем представления о твердости, активности, тогда как женский род, наоборот, отмечает в представлении элементы мягкости, пассивности и т. д.; слово Полтава представляет, поэтому, некоторым образом, облик женской доли того бранного, сурового века, к которому относится основание города. Иным и не могло быть представление о поселении, расположенном у самого прибоя татарских вторжений в Левобережную Украину; подземные ходы или, вернее, подземелья, обнаруживаемые еще и теперь провалами в черте старого города, в свою очередь, подтверждают, что условия существования здесь в старину были тяжкими.

Еще одна параллель, разъясняющая сущность занимающего нас вопроса. На далеком от Поворсклья краю страны, обитаемой славянскими племенами, возник город, получивший название Полоцка, а в Начальной летописи называемый обыкновенно Полтеск. Корень слова в этом названии тот же, что и в названии нашего города ¹⁾. Только суффикс еск, отмечающий активность в представляемом образе, и окончание мужского рода отличают Полт-еск (Полоцк) от Полт-ав-ы, в той же мере, как отлична и историческая роль названных родственных городов.

¹⁾ Название города могло произойти и от р. Полоты, на которой он расположился. Прим. ред.

— 33 —

Лингвистика в данном случае разъясняет нам то, о чем нет документальных исторических свидетельств. Нельзя при этом не вспомнить, что язык народа представляет собой очень часто столь же красноречивый документ прошлой его судьбы, как и памятники письменности или вещественные остатки старины; язык заключает в себе материал более или менее точный, так как область органического развития языка не знает ни ошибок переписчиков, ни порчи от времени (если не считать искажений слов при произношении), что, к сожалению, часто наблюдается по отношению к рукописным и вещественным памятникам прошлого.

Л. Падалка