История Полтавы

Памяти Его Императорского Высочества Великого Князя Константина Константиновича

• 

Подробности

Просмотров: 9881

Алексей Дмитриевич Бутовский. Памяти Его Императорского Высочества Великого Князя Константина Константиновича (к годовщине его кончины)

Петроград. Типография "Художественная Печатня", Демидов пер. 4. 1916

Публикуется по изданию: Собрание сочинений: в 4 т. / А. Д. Бутовский. Составители С. Н. Бубка, М. М. Булатова — К. : Олимпийская литература, 2009. Стр. 389-400.

Перевод в html-формат: Артем и Борис Тристановы.

— 390 —

Памяти Его Императорского Высочества
Великого Князя
Константина Константиновича
(к годовщине его кончины)

I

Исполнился год со дня Его неожиданной и безвременной кончины.

Целый год люди, Его любившие, люди, работавшие под Его руководством, должны были свыкаться с мыслью, что они Его не увидят.

Но тем, кто любил Его, кто работал с Ним, привыкнуть к этой мысли не легко.

Трудно придти к сознанию, что этого человека, такого чуткого, такого отзывчивого на всякую живую мысль, на всякое доброе чувство, уже нет в живых, что Он не встретит вас Своей чарующей улыбкой, Своим ласковым взглядом, Своим добрым подкупающим словом.

И в общественной, и в частной жизни, где бы Он ни появлялся, Он так бывал всегда на месте, Он был всегда таким желанным, таким необходимым, таким незаменимым, что и теперь, когда нам приходится быть в такой же обстановке, в такой же среде, Его образ сам собой встает перед нами, мы видим, мы чувствуем Его нашими духовными очами и переживаем невозвратное, но дорогое, полное светлых воспоминаний и всегда богатое содержанием прошлое.

Входите вы в храм Божий, в корпусную или училищную церковь; вот то место, где он обыкновенно стоял во время богослужения: средний проход между ротами, против царских врат, почти по линии задних взводов.

Тому, кто не служил в то время по военно-учебным заведениям, трудно даже представить себе, какое влияние оказывало на воспитанников присутствие Великого Князя в их церкви.

— 391 —

Для всех Он был примером благоговейного отношения к богослужению, и какой это был высокопоучительный пример.

Редко можно было встретить человека, так проникновенно относящегося к службе Божьей. Тут не было ровно ничего рассчитанного на представительность или на преподание примера, как это бывает у других начальствующих лиц. Он стоит прямо, как человек военный, Он представителен по своей внешности, но вы чувствуете, что Он далеко от всякой суетной мысли и весь погружен в молитвенное созерцание. Кто из нас, знавших Его, не замечал, с каким сосредоточенным вниманием следит Он за ходом богослужения; в самом крестном знамении, которым Он осенял Себя, не частом, не показном, но всегда своевременном и истовом, видна была Его глубокая вера...

Я имел счастье сопровождать Великого Князя и Его семейство в чудесном путешествии вниз по Волге, от Твери до Владимира на Клязьме, предпринятом им в 1908 г. для поклонения русским святыням и для ознакомления с русскими древностями.

Я состоял при Нем во время Его выездов, по Высочайшему повелению, в 1901 г. во Владимир-Волынский, для освящения нового собора, и в 1910 г. в Полоцк, для встречи мощей княгини Ефросинии Полоцкой. Во время этих путешествий я всегда с умилением наблюдал Его глубокую и трогательную по своей искренности набожность.

И как прекрасно сочеталось у Великого Князя Его молитвенное настроение с представительностью и величием, когда это вызывалось его высоким положением. Не могу забыть здравицы Государю, провозглашенной Им во Владимире-Волынском, на большой соборной площади, многим тысячам народа.

Не раз с таким же гармоническим сочетанием молитвенного настроения и величия присутствовал Он при освящении новых знамен, жалованных военно-учебным заведениям.

Припомните Его на председательском месте в Педагогическом комитете Главного Управления или в посещаемых Им военно-учебных заведениях. Сколько спокойствия и сколько благожелательного отношения к высказываемым мнениям. Потом, сколько осторожности и вдумчивости в заключительных словах по окончании прений.

— 392 —

Мы переживали период горячего обсуждения мер, будто бы вызываемых опытом только что кончившейся японской войны. Великий Князь, именно своей осторожностью и вдумчивостью, предупредил принятие Особым Совещанием некоторых решительных, но, в сущности, малообоснованных мер, охотно предлагавшихся в то время людьми, мало знакомыми с положением дел в военно-учебных заведениях. Он уберег от искажения прекрасную "Инструкцию по воспитательной части" для кадетских корпусов, которую находили в то время устарелой и мало отвечающей новому более свободному направлению в воспитании.

Вспомним бывшего Главного Начальника в Его приемной комнате, где Он слушал доклад чинов Управления и принимал представляющихся и просителей. Сколько тут было внимания к делу, сколько сердечного благорасположения и любезности, сколько желания придти на помощь, облегчить, утешить. И действительно, как много удовлетворенных и утешенных выходило из Его приемной комнаты!

Говорили, что это слабость, что снисходительность к воспитанникам, признанным безнадежными, и перевод их из корпуса в корпус ведет только к тому, что они закрывают вакансии для свежего нормального контингента учеников. С формальной стороны это как будто бы имеет основание; но как глубоко, как человечно понимал Великий Князь, что воспитательное заведение — не фабрика для машинного производства людей. И сколько порядочных юношей было спасено, сколько горячих материнских слез было осушено таким человеческим отношением.

Я сам, по поручению Великого Князя, проверял последствия этой Его кажущейся слабости к неуспевающим кадетам. Могу по совести сказать, что большинство переводимых в другие корпуса, вместо предназначенного для них исключения, исправлялось и порядочно оканчивало курс в военных училищах. Не подающих надежды к исправлению в новом заведении бесповоротно возвращали родителям при первом дурном шаге с их стороны.

Вот Великий Князь сидит на уроке. Сидит Он обыкновенно на задней скамье, посредине, рядом с кадетом и иногда с интересом рассматривает его тетрадки, но Он внимательно

— 393 —

слушает, что делается в классе, и если кадет отвечает, то иногда задает ему вопросы. Эти вопросы всегда направлены к тому, чтобы определить степень общего развития кадета и больший или меньший интерес его к предмету. Он придавал большое значение самостоятельным учебным работам кадетов и с живым участием выслушивал их доклады на заданные темы; после заключительных слов учителя Он обыкновенно в очень мягких, поощрительных выражениях высказывал и свои замечания. Серьезное внимание обращал Он всегда на выбор тем для рефератов, предостерегая и учителей и начальство от заданий философского и вообще отвлеченного характера, непосильных еще для кадетов и способных только развить в них верхоглядство. Мне случалось уже говорить, как внимательно слушал Он ответы кадетов по Закону Божьему, особенно в старших классах; Его не удовлетворяло заучивание одной только догматической стороны нашего вероучения; урок Закона Божьего, по Его убеждению, должен быть прежде всего уроком воспитания в вере и в духе христианской нравственности. Для Него и вообще весь цикл программных знаний мог иметь настоящее, реальное значение, когда он способствовал воспитанию духовно-нравственной стороны человека. И как много делал в этом отношении Великий Князь, может быть, и Сам не отдавая Себе в этом отчета, так как это вытекало из самой сущности Его природы, своими беседами с начальством заведений, с воспитателями, с учителями, и может быть, особенно с самими воспитанниками...

Но вот свободное от уроков время, и Великий Князь окружен кадетами.

Много говорили, что этого совсем не нужно, что это погоня за популярностью, что это баловство, ведущее к распущенности ...

Говорили это, однако, не в военно-учебных заведениях. Есть люди, не понимавшие любовного, снисходительного отношения к окружающим, без какой-нибудь задней мысли сомнительного достоинства, без попустительства и без панибратства. Те, кто видел нашего незабвенного Августейшего Главного Начальника среди кадетов и юношей, если у них была хоть капля наблюдательности и душевного проникновения, не могли так думать, напротив, они должны были чув-

— 394 —

ствовать глубокое удовлетворение от того благодетельного подъема, который пробуждался в воспитанниках ласковым, любовным обращением к ним Великого Князя... Разумеется, не всякий имеет этот дар воздействия одним только ласковым обращением, так как не всякому дано любвеобильное сердце... Нигде, может быть, в других случаях нельзя было наблюдать у Великого Князя такого непогрешимого такта, такой высокой внутренней чистоты и такой сердечности, как в этих беседах с окружающими его кадетами. Эти качества живо чувствовались юношами, и никогда в минуты самого большого оживления они не забывали, кто удостаивает их своей беседой... Это было именно то истинное воспитательное общение, которое, по общему убеждению сотрудников Великого Князя, особенно благодетельно действовало на настроение кадетов. Они были привязаны к Нему всей своей душой; они поверяли Ему все сокровенные движения этой души, и как много можно было бы рассказать случаев, когда одним своим простым словом Он переворачивал весь внутренний мир мальчика или разрушал ненормальные и уродливые явления, твердо сложившиеся в жизни закрытого заведения.

Он был очень чуток к душевному настроению, к складу мыслей, к способностям и наклонностям окружающих Его людей. Если неожиданно Он замечал в человеке выдающиеся черты характера, серьезные знания, призвание к какому-нибудь делу, Он начинал чувствовать к нему сердечное расположение. Такого человека Он не забывал и любил вспоминать о нем.

— Довольны ли вы, что снова увидите такого-то? — спрашивает Он своих спутников. — Я очень доволен. Как умно и смело говорит он в комитетах, и заметьте, что значит сила убеждения: многим от него достается, но никто на него не обижается.

Он очень задушевно относился к кадетам, которые из нерадивых и ленивых, какими они были в младших классах, на Его глазах постепенно выправлялись и становились порядочными юношами. Он не терял их из виду и в училище и даже на службе, не упускал случая поговорить с ними и от некоторых из них требовал даже письменного извещения о положении их дел.

Не раз можно было видеть Великого Князя внимательно читающим тетрадку стихотворений, написанных кадетом.

— 395 —

Прочитав и сделав карандашом Свои отметки, Он обыкновенно серьезно, но как-то любовно указывал кадету на слабые и сильные стороны его юношеских опытов. Никогда не упускал Он случая, встречая такого молодого человека впоследствии, осведомиться о новых его работах.

Его очень подкупало, когда к нему обращались не как к начальнику, не как к особе, стоящей на неизмеримой высоте, а просто как к человеку, способному понять чужую радость и чужое горе, готовому утешить своим сочувствием и придти на помощь в случае нужды. Иногда самая наивность такой просьбы трогала Его, и Он готов был сделать все возможное, чтобы доставить удовольствие просителю.

Не обходилось без того, чтобы иные не пользовались этой неисчерпаемой добротой. Вот следит Он и внимательно просматривает красивую тетрадку. "Ну, стихи у этой девицы довольно топорные... Но зато какое чудесное письмо она Мне написала. Поэзия — это ее призвание; она просит моего благословения, советов, указаний... Потом ей хочется иметь том Моих стихотворений с Моей подписью... Я, разумеется, охотно исполню ее желание"...

Бывали иногда просьбы и гораздо менее бескорыстного свойства.

Всегда одинаково любезный и приветливый, Он, однако, не со всеми охотно делился своими задушевными чувствами и мыслями. С людьми, не способными войти в Его внутренний мир, Он не расточал сокровищ Своего духа, в Нем можно было заметить некоторую сдержанность. Особенно не любил он педантических доктринеров, любящих иногда блеснуть своими знаниями в присутствии Высоких Особ.

Иначе этого и быть не могло. Душа его ярко выражалась в Его несравненных стихотворениях, и мне вспоминались в таких случаях чудные строки, написанные Им еще в молодости:

Не осудите слабости случайной, Души моей поймите голос тайный. Что может ум без сердца сотворить? Я не умею петь без увлеченья И не могу свои творенья Холодному рассудку подчинить!..

— 396 —

II

Я говорю искренно; я говорю о незабвенном Великом Князе так, как он рисуется теперь в моих воспоминаниях, и с утешением сознаю, что не уклоняюсь от истины. В августе прошлого года, в "Русской Старине", была напечатана моя статья "В вагоне Августейшего Главного Начальника военно-учебных заведений". По поводу этой статьи я получил десятки писем от людей, более или менее близких к военно-учебным заведениям. Во всех этих письмах мне отрадно было читать самые теплые, самые сердечные отзывы о дорогом усопшем. Это такой памятник, какого не может воздвигнуть один человек, и я считаю уместным привести некоторые из этих отзывов, как свидетельство тех добрых чувств и той благодарной памяти, которые оставил по Себе наш незабвенный Главный Начальник у людей, близко Его знавших и с Ним работавших.

Вот несколько выдержек из этих писем:

11 октября 1915 г. "С чувством глубокого волнения и удовольствия прочитал я тотчас по получении вашу брошюру. Волной налетели на меня воспоминания о незабвенном Великом Князе, которого я обожал всеми силами своей души, воспоминания о котором есть лучшие минуты моей жизни, а невозвратная утрата которого была для меня великим горем. Свет погас и не вспыхнет вновь. Такие люди рождаются столетиями и даже реже... Светлые дни, когда я имел великое счастье быть около Великого Князя в дни его пребывания в корпусе, никогда не забудутся. Воспоминания о них служат для меня источником лучших наслаждений"...

14 октября 1915 г. "Прочтя брошюру "В Вагоне", не знаю, как и благодарить вас за то чувство удовлетворения, которое она во мне оставила. Я вновь переживал в своей памяти незабвенные дни, проведенные и мной в вагоне обожаемого нами Великого Князя. Память о Нем для меня священна, и все, что напоминает мне Его несравненную личность, в высшей степени дорого"...

14 октября 1915 г. "Прочел присланный мне вами "Отрывок из воспоминаний" о незабвенном нашем Великом Князе, и вспомнились мне Пушкинские строки: "Минувшее меня

— 397 —

объемлет живо, и, кажется, еще вчера"... как бы хотелось вернуть это "вчера"!"

16 октября 1915 г. "Я читал вашу статью в "Русской Старине" и сколько самых светлых воспоминаний пробудила она во мне! Образ почившего стоял передо мной, как живой. Последний раз я представлялся Великому Князю в декабре прошлого года, почти накануне Его тяжкого заболевания. Великий Князь был по обыкновению любезен, оживлен, оставил меня у себя завтракать. Ничто не предвещало, что так близок конец. Грустно! Верите ли, пишу эти строки — и слезы туманят глаза. Много, много потеряли все мы, вся учащаяся наша молодежь, их отцы и матери, в лице почившего!.."

25 октября 1915 г. "С величайшим интересом прочел ваше "В Вагоне Августейшего Главного Начальника военно-учебных заведений". Для всех нас Его кончина — тяжкая и незаменимая утрата. Погасла яркая путеводная звезда!.. Ушел от нас кристаллически чистый и необычайной доброты человек!.."

11  ноября 1915 г. "При чтении вашей брошюры я испытал сердечный трепет и волнение. С грустью надо признать, что ушел из жизни большой человек, память о котором я благоговейно чту... Думаю, что военно-учебное ведомство, на благо и пользу которого так много и плодотворно потрудился Великий Князь, должно принять меры к тому, чтобы память об усопшем не заглохла".

22 ноября 1915 г. "Не могу удержаться, чтобы не написать вам и не принести самой горячей признательности за то удовольствие, которое я испытал, читая ваши задушевные строки. Светлый образ безвременно почившего, бесконечно мне дорогого Великого Князя так и встал перед глазами... В немногих словах вы сумели нарисовать суть отношений Великого Князя к военно-учебным заведениям, сумели передать ту теплоту чувства, ту сердечность, которая создавала вокруг Князя особую атмосферу любви и полного доверия..."

12 января 1916 г. "Вспоминать о дорогом покойнике и дорого и сладостно. Личность Великого Князя вся была проникнута каким-то особенным благородством; видно было, что все недостойное, низменное ему органически чуждо. Обаятельно действовали его гуманность и просвещенность, принимая оба эти термина в том смысле, в каком их употребляют историки,

— 398 —

когда говорят о "просвещенном" абсолютизме и о развитии "гуманизма". Любовь Его к детям и молодежи, ласки, которыми Он ее дарил, трогали сердца рядовых педагогов и вызывали в них теплое чувство... Он пленял не порывисто и внезапно, а спокойно, но непреодолимо; это была не яркая искра, а тихое сияние, которое успокаивает и примиряет. И этот кроткий свет озарял всех нас, проникал во все закоулки нашего ведомства: и жилось легко, и служилось легко в атмосфере доверия и благоволения; того самого "в человецех благоволения", о котором пели ангелы"...

Без даты. "Прочел вашу брошюру с большим удовольствием и еще раз вспомнил Великого Князя, к памяти которого питаю самые высокие чувства, в чем не расхожусь с вами, как автором брошюры. Особенно ценил, уважал и любил я Великого Князя за чистоту души, идеализм и за то, что Он в каждом уважал человеческую личность. Вот почему приятно было с Ним служить и почему приезд Его не тяготил, как обыкновенно у нас бывает с приездом начальства, а оставлял какое-то мягкое и радостное впечатление".

14 октября 1915 г. "La lecture de votre article m'a fait revivre pendant quelques instants trop courts avec ce charmeur, qu'il nous a ete donne d'approcher, et don't on peut dire bien certainement que Famitie d'un tel homme est un bienfait des dieux; je ne peux evidemment pas pretendre avoir ete 1'ami de feu le Grand Due. Mais je 1'ai aime bien sincerement et de tout mon coeur".

Остановимся на этом. Все это одни и те же мысли, одни и те же чувства, почти одни и те же слова; но тем большее значение имеют эти выдержки. Ведь эти люди, почтенные по их возрасту, по их положению и заслуживающие глубокого уважения уже по одной искренности, которой дышат их письма, — не сговаривались; у них не было и не могло быть другой побудительной причины писать мне, кроме нашей общей любви к дорогому Усопшему, а между тем, посмотрите, какое единодушие, какое полное согласие мыслей и чувств...

То сияние внутренней красоты, которым он озарял всех, имевших счастье к нему приближаться, глубоко западало в их сердца, и не померкнет оно, пока они живы. Для многих из его питомцев воспоминание о Нем будет путеводной звездой на предстоящем им жизненном поприще.

— 399 —

Все это естественно приводит к мысли об увековечении Его памяти и для будущих поколений.

По кончине Великого Князя Михаила Павловича в воспоминание о нем в кадетских корпусах, "находившихся под Его главным начальством" были поставлены, по Высочайшему повелению, монументальные бронзовые бюсты, художественно передающие черты Его отечески серьезного лица. Это было в 1849 г., и с тех пор сколько поколений кадетов и юнкеров, вместе с памятью о родном корпусе, сохранили в себе образ этого достопамятного деятеля.

Нужно ли говорить, каким благородным актом справедливости и уважения к памяти Великого Князя Константина Константиновича была бы постановка и Его бюста, такой же художественной работы, во всех кадетских корпусах и военных училищах, которым выпало на долю неоценимое счастье быть под Его главным начальством и которые Он так любил и так часто посещал.

Не забудем, однако, что деятельность Усопшего не ограничивалась одними военно-учебными заведениями. Он оставил Свое Имя в истории как один из богато одаренных и просвещеннейших людей своего времени. Он был великим мастером русского слова и пленял нас своими чудными поэтическими произведениями. Он стоял во главе высшего научного учреждения в государстве. Он был попечителем института для высшего женского педагогического образования, и можно с полным основанием сказать, что он стоял у самого кормила русского просвещения. У Него было много живого интереса к литературе, к истории, к археологии, к вопросам религии и воспитания; Он был серьезным знатоком искусства во всех его отраслях и превосходным музыкантом.

Русские люди, чтущие Его память, сделали бы благое дело, соединившись в общество, преследующее просветительные цели. Общество можно было бы назвать "Русским обществом отечественного просвещения, в память Великого Князя Константина Константиновича", и у этого общества нашлась бы работа.

— 400 —

Перед нами лежит еще безбрежное поле для деятельности во всех этих отраслях, и общество, вдохновляемое воспоминаниями о Великом Князе, могло бы с течением времени дать свой ценный вклад в эти области русской науки и искусства.

Сам Он делал всякое свое дело от всего сердца. Припомните, какой жаждой плодотворной работы дышат Его строфы, вызванные зрелищем водопада:

О, если б занять этой силы
И твердости здесь почерпнуть,
Чтоб смело свершать до могилы
Неведомый жизненный путь;
Чтоб с совестью чистой и ясной,
С открытым и ясным челом
Пробиться до цели прекрасной
В бореньи с неправдой и злом.

Петроград
2 июня 1916 года.