История Полтавы

Воспоминания об императоре Николае Павловиче

• 

Подробности

Просмотров: 18285

Заиковский К. В. Воспоминания об императоре Николае Павловиче. - "Исторический Вестник", 1886, т. 24, № 4, с. 112-119.

В электронной версии номера страниц указаны в начале страницы. Если в конце страницы есть перенос слова, то окончание слова переносится на эту страницу.

— 112 —

I.

В 1843 году, наша кадетская лагерная жизнь под Петергофом была омрачена печальным событием, случившимся в Александрии и имевшим весьма горестные последствия для некоторых выпускных кадет Московского и 2-го кадетского корпусов. Это событие, прекрасно характеризующее императора Николая Павловича, я и хочу рассказать здесь.

Известно, что император Николай любил кадет и относился к ним неизменно, как отец к детям. Не было дня, чтобы государь, если он только был в Петергофе, не побывал в нашем лагере, хотя на короткое время.

Всегда ласковый разговор, шутки, подходящие к возрасту юношей и детей, теплое, мягкое обращение государя, вселили в кадетах самую искреннюю привязанность к незабвенному монарху, которого мы ожидали в лагере ежедневно с нетерпением, как самого дорогого гостя. Расположение и снисходительность государя к кадетам выразились, между прочим, в том, что нам было разрешено, в воскресные и праздничные дни, гулять в Александрии без всякого надзора.

Государь жил в небольшом двухэтажном дворце, куда допускались только самые близкие лица. Собственно же дворцовый штат в Александрии был весьма ограничен: дежурная фрейлина,

— 113 —

какой-то статский советник, старик лет шестидесяти, которого обязанность состояла, кажется, только в том, чтобы сидеть на дворцовой террасе и ничего не делать, пять-шесть камер-лакеев, лейб-кучер, несколько рейткнехтов, вот и все.

Здесь будет кстати рассказать один эпизод, вследствие которого наш статский советник вышел из своей обычной апатии, и напустился на кадет, на сколько была к этому способна его добрая натура.

Несколько воспитанников разных корпусов, подстрекаемые любопытством, вздумали прогуляться по царским покоям нижнего этажа дворца, предполагая, не знаю почему, что там никого не было. Как ни убеждал их добрейший статский советник не ходить туда, они не обратили никакого внимания на воркотню старика, вошли в переднюю и таким образом, переходя из комнаты в комнату, очутились в кабинете государя. Не успели они еще опомниться от испуга, что уже слишком далеко зашли, как входит государь. Кадеты наши обезумели от страха; но государь, всегда милостивый и снисходительный к детским увлечениям, надрал шутя уши шалунам и сказал: — «Вы здесь лишние гости». Этим отеческим выговором и отделались смельчаки.

Возвращаюсь к моему рассказу.

В воскресенье, после обеда, в половине июля месяца, воспитанники по обыкновению отправились гулять в Петергофский сад и Александрию. Выпускные кадеты Московского и 2-го кадетского корпусов, в числе 14 человек, пронесли водку в так называвшуюся гирляндовую беседку императрицы Александры Федоровны.

После порядочной выпивки, молодежь пришла в то состояние, про которое говорится: "пьяному море по колено"; говор и смех делались все шумнее и шумнее.

В это время государь с августейшей семьей собирался ехать из Александрии, кажется, на дачу великой княгини Марии Николаевны.

Один из лейб-казаков государыни, услышав необыкновенный шум в беседке, бегом направился к ней и, увидев там кадет в слишком веселом настроении духа и валявшиеся около них на полу бутылки, предупредил, что государь изволит сейчас ехать, и начал убеждать скорее разойтись и прибрать бутылки; но кадеты не обратили внимания на слова доброго человека, по-видимому, желавшего спасти увлекшуюся молодежь. Тогда казак уже настоятельно потребовал, чтобы они разошлись, и, вероятно, выйдя из терпения, быть может, выразился слишком резко. На это один из кадет Московского корпуса, предназначенный к выпуску в гарнизон, широкоплечий К., под

— 114 —

влиянием полного опьянения, недолго думая, бросил в казака бутылкой, которая рассекла ему лоб, у самого глаза. Казак, получив удар, начал кричать; крик его был услышан государем, который ускоренным шагом направился к месту происшествия, но кадеты, увидев, что дело плохо, еще до прихода государя разбежались, кто в дверь, а кто через гирляндовые стены, причем, конечно, испортили беседку.

Два товарища моих и я, нисколько не подозревая случившегося, сидели у взморья и любовались Петербургом с блестящим куполом Исаакия, Кронштадтом с целым лесом мачт, Стрельной... как вдруг слышим бьют тревогу.

Вполне уверенные, что государь, приехав в лагерь, приказал собрать кадет, как это нередко случалось, мы пустились бежать по направлению к лагерю, мимо Александрийского дворца. Но представьте наше смущение, когда у самого дворца, на площадке, мы почти наткнулись на государя, расхаживавшего взад и вперед, бледного, с сверкающими от гнева глазами. Мы сняли фуражки и вытянулись в струнку.

— Чего вы стоите! — грозно сказал нам государь: — разве не слышите: бьют тревогу, — марш бегом!

Мы побежали, или, вернее, полетели, как будто какая-то невидимая сила подталкивала нас. Едва не задохнувшись, прибежали мы в лагерь, и только что стали на свои места, как видим — скачет государь верхом, в сопровождении одного только рейткнехта. Подъехав к фронту, государь, не поздоровавшись с кадетами, объехал шагом весь отряд, пристально всматриваясь в каждого из нас, потом, отъехав, стал против середины 1-го и 2-го кадетских полков и своим громким, гармоническим голосом спросил:

— Кто из вас пьянствовал в беседке? — Вперед! Видя, что никто из виновных не выходит, государь изволил еще раз повторить вопрос, но и на этот раз никто не вышел. Тогда государь, обратившись к начальнику кадетского отряда, генерал-лейтенанту барону Шлипенбаху ¹⁾, как-то неопределенно сказал:

— Если через три дня виновные не отыщутся, я на вас лямки надену. — Затем он повернул лошадь и уехал обратно во дворец.

Трудно себе представить, что перечувствовал каждый из нас по отъезде государя, не говоря уже о виновниках справедливого гнева царя и отрядном начальнике, который стоял на месте, словно пораженный громом, не имея сил выговорить ни

---

¹⁾ Директор 1-го кадетского корпуса, впоследствии инспектор военно-учебных заведений, окончивший жизнь самоубийством.

— 115 —

одного слова; только несколько слезинок, спустившихся на седые усы генерала, свидетельствовали, что переживал он в эти тяжкие для него минуты.

Нас продержали в строю еще с полчаса; ротные командиры и офицеры, желая открыть виновных, допытывались разными хитрыми уловками, составлявшими тогда как бы принадлежность многих корпусных офицеров, которые, не обладая ни душевными, ни нравственными качествами, не могли внушить воспитанникам иного чувства, кроме боязни и отвращения к ним, и не столько служили, сколько прислуживались начальству, шпионя и наушничая; но, по какому-то необъяснимому чуду, виновные не были открыты ими, ни по наружному виду, ни по запаху вина.

На другой день наш начальник отряда, оправившись, на сколько это было возможно, с небольшим образом в руках, кажется, Спасителя, обходил кадетские палатки, убеждая виновных сознаться и давая перед образом клятву ходатайствовать у милосердного монарха о прощении.

Угрызение ли совести, что при запирательстве могут пострадать невинные, или боязнь, что рано или поздно откроется, кто совершил проступок, и тогда виновные навлекут на себя еще более тяжкое наказание, — все 14 человек сознались, что они приобрели водку у какого-то продавца, у ворот, ведущих в Александрию, и пили ее в беседке; более же этого показания, кажется, от них ничего не добились.

Говорили и, может быть, не без основания, что высочайший приказ о производстве нашем был уже подписан государем и лежал в его кабинете, но что после события в Александрии государь уничтожил эту бумагу. Затем распространился слух, что выпуск отложат до будущего года.

Страшное уныние овладело нами, выпускными; одна мысль, что придется еще год пробыть в корпусных стенах, приводила нас в отчаяние. Наступил конец июля, а о производстве нет и помину, так что мы должны были покориться своей судьбе и перестали уже мечтать об эполетах в этом году.

Наконец, на сколько могу припомнить, 3-го или 4-го августа, с ужасной тоской в сердце, выступили мы из лагеря в Петербург, но должны были, по высочайшей воле, присутствовать на параде в Ропше, по случаю освящения знамен полков Гренадерского корпуса.

В Ропшу мы пришли уже ночью, которая, от пасмурного неба, была темна, как говорится, "хоть глаз выколи". Подходим к дворцовым аллеям, освещенным фонарями, видим множество столов, около них суетящуюся дворцовую прислугу; наконец, видим государя, выходящего из аллеи, в сопровождении, кажется, гофмаршала графа Шувалова.

— 116 —

Его величество, не поздоровавшись с отрядом, приказал составить ружья и вести кадет в аллеи; там мы нашли холодный, вкусный ужин, состоявший из дичи, чая, масла, булок и т. п.

Поужинав, кадеты расположились бивуаком вокруг дворца. Едва мы улеглись, как пошел дождь; неженки, которых оказалось немало, вздумали устроить себе шалаши; кстати и аллеи под рукой, — пошла дружная рубка деревьев тесаками.

Государь, услышав удары и догадавшись в чем дело, вышел из дворца, страшно разгневался и накричал на дежурного по отряду штаб-офицера; но этим и окончилось его неудовольствие.

На другой день, после чая с разными дворцовыми печеньями, отряд наш выстроили напротив взводов полков Гренадерского корпуса.

Едва успели выровнять нас, как государь вышел из дворца, обошел наш фронт с правого фланга, поздоровался с корпусами, исключая дворянского полка и 2-го кадетского корпуса; потом обошел взводы полков, и затем совершилось освящение знамен.

По окончании парада мы прямо выступили в Стрельну на ночлег, а на другой день на привале у Красного Кабачка нас ожидала радость, которую невозможно передать словами.

Генерал-адъютант, Яков Иванович Ростовцев, прочел нам высочайший приказ о производстве нашем в офицеры. Дружное "ура!" восьмисот голосов было радостным откликом счастливой молодежи.

Судьба же виновных свершилась очень скоро: тринадцать человек отправлены в армейские полки юнкерами и унтер-офицерами, а К., как более виновный, рядовым в сибирский линейный батальон.

Быть может, за давностью времени, в рассказ мой вкрались некоторые ошибки, и он требует пополнения, а потому желательно, чтобы кто-либо из бывших воспитанников, современников события в Александрии, исправил и дополнил недостающее.

II.

В начале сентября 1852 года, разнеслась молва, что император Николай Павлович посетит Полтаву, а вскоре после того получено было, к общей радости, официальное известие, что государь проездом в Елисаветград, где назначен был высочайший смотр, осчастливит Полтаву своим присутствием 17-го сентября.

В это время я был ротным офицером в первой кадетской роте Петровского Полтавского кадетского корпуса, следовательно,

— 117 —

в старшем возрасте. Рота помещалась в бельэтаже, окна которого с западной стороны находились против генерал-губернаторского дома, назначенного для пребывания государя императора.

В день высочайшего приезда, которого ожидали к 10-ти часам вечера, я был дежурным по роте. Во время ужина воспитанников, мной получено было приказание директора корпуса, отнюдь не позволять кадетам подходить к окнам после вечерней зари и уложить их спать.

Как часто бывает, что приказание легче отдавать, чем его исполнить, я испытал это в настоящем моем положении. Ожидание приезда обожаемого монарха, масса публики, запрудившей всю улицу до самого подъезда генерал-губернаторского дома, — все это было достаточным поводом для юношей беспрестанно подбегать к окнам в одном белье. Но новое известие, что государь прибудет в Полтаву не к 10-ти, а к 12-ти часам, следовательно, двумя часами позже, помогло мне угомонить своих молодцев и уложить их спать, а сам я уселся на окне и сквозь дремоту смотрел на волнующуюся толпу.

Наконец, около 12-ти часов, раздался отдаленный гул со стороны харьковской дороги и, постепенно приближаясь, перешел в ясный крик "ура!".

Кадеты мои, точно по сигналу, вскочили с кроватей, и не успел я опомниться, как у окон образовались живые пирамиды из сидящих один на другом воспитанников в одних рубахах. В виду серьёзной ответственности за беспорядок, который государь, вероятно, заметил бы, я, зная привязанность ко мне кадетов, высказал им мои опасения, и это так подействовало на них, что окна моментально опустели, да и в пору: не успели еще воспитанники улечься по кроватям, как экипаж его величества быстро примчался к подъезду генерал-губернаторского дома, и государь ускоренным шагом поднялся во внутренние покои.

Государя сопровождали: великие князья Николай Николаевич и Михаил Николаевич, граф А. Ф. Орлов и престарелый прусский фельдмаршал барон Врангель, как говорили, дальний родственник нашему директору корпуса, Егору Петровичу барону Врангелю, но, на сколько это верно, не ручаюсь.

На другой день, в 10 часов утра, на заднем плацу, так называемом Кадетском, государь смотрел кадетский батальон, при стечении многочисленной публики; казалось, сюда собралось все, что в состоянии было двигаться, чтобы насмотреться на истинно чарующее величие незабвенного царя.

Оставшись вполне доволен фронтовым образованием кадет, их бодрым и веселым видом, государь благодарил директора корпуса, батальонного командира и всех офицеров, причем

— 118 —

первых двух удостоил пожатием руки и приглашением к высочайшему обеденному столу в сюртуках. Потом, подойдя ближе к батальону, государь поблагодарил кадет словами: "Спасибо, дети, вы меня порадовали".

По окончании смотра, его величество во главе батальона, перед знаменным взводом, парадировал до здания корпуса.

Расставшись с кадетами, которых развели по ротам, государь посетил корпусный лазарет. Здесь с отеческой заботливостью расспрашивал малейшие подробности о ходе болезни трудно больных воспитанников, прочитывал латинские надписи на дощечках я с глубоким участием, в милостивых словах утешал страждущих, ободряя их надеждой скорого выздоровления. Казалось, один ясный, участливый взгляд государя сообщал бодрость и надежду упавшим духом.

Из лазарета государь прошел в корпусную аптеку, смежную с лазаретом, и, осмотрев ее, спросил, вполне ли она соответствует своему назначению. Из аптеки поднялся в помещение кадетских рот. Воспитанники, выстроенные по кроватям в спальнях, с видимым нетерпением ожидали опять увидеть любимого царя и самые слабые из них по фронту и телосложению, воодушевленные присутствием государя, выглядели молодцами.

Первой ближайшей от лазарета была неранжированная рота — меньший возраст; поэтому государь изволил посетить ее прежде других рот.

При виде ли малолетних детей, недавно поступивших в заведение, или вследствие всегдашнего милостивого попечения о детях бедных дворян, не имеющих средств дать воспитание сыновьям своим, государь неожиданно обратился к директору корпуса со словами:

— Врангель! мне желательно открыть здесь пятую роту, помещение есть — генерал-губернаторский дом; только надо подумать, как это лучше устроить.

Затем, посетив остальные роты, государь оставил корпус.

В день отъезда государя, 19-го сентября, его величеству угодно было к пяти часам по полудни собрать кадет в зале генерал-губернаторского дома. Дорожный экипаж уже стоял у подъезда. Замечу, что зала, для провинциального здания довольно обширная, не могла вместить в себе сколько-нибудь свободно целый батальон кадет с офицерами и прочими лицами, присутствовавшими при отъезде государя.

Едва построили кадет тесными рядами, как его величество в сопровождении великих князей и графа Орлова вышел из внутренних покоев в залу в сюртуке без эполет и, окинув присутствующих величественным взглядом, приветствовал кадет.

— 119 —

Затем, пробираясь с трудом между сплоченной массой воспитанников, государь ходил взад и вперед по зале, обращаясь к директору корпуса со словами:

— Я осмотрел здание. Здесь, в бельэтаже, можно свободно поместить пятую роту, а там, наверху, устроить квартиры ротному командиру и офицерам, сделав надлежащие приспособления. Я надеюсь, что ты, получив об открытии роты распоряжение, устроишь все как следует, кажется, все... Когда фельдмаршал поправится (по приезде в Полтаву заболевший), приезжай с ним вместе в Елисаветград.

Затем государь сказал:

— Пора! Прощайте, господа, прощайте, дети! Дай Бог свидеться опять... но не знаю, — и, сделав общий поклон, спустился к подъезду, сел в экипаж и, со словами "с Богом", быстро умчался.

Последние прощальные слова государя навели на всех безотчетную грусть, хотя, вероятно, ни одному из присутствовавших не пришло на мысль, что государь, полный жизни и необыкновенно крепкого сложения, так скоро перейдет в вечность и что многие из нас имели счастье в последний раз видеть незабвенного монарха.

К. Заиковский.