Гайто Газданов: Заметки читателя

Подробности: Просмотров: 3055

Коган Наталья. Гайто Газданов: Заметки читателя.

Наталья Коган

Гайто Газданов: Заметки читателя

Призрак Гайто Газданова

В моей жизни есть три писателя с похожей судьбой попадания в мой книжный шкаф: Роберт Музиль, Саша Соколов и Гайто Газданов. Отрывок из романа Р.Музиля «Человек без свойств» я прочитала в журнале «Иностранная литература» №9 за 1983 год, отрывок из романа Саши Соколова «Школа для дураков» я прочитала тоже в журнале «Иностранная литература» (не помню в каком номере), а отрывок из романа Г.Газданова «Пилигримы» я прочитала в журнале «Другие берега» № 1 за 1992 год. Кроме того, в статье В.Ходасевича к этому роману я прочитала, что Газданов был в какой-то степени харьковчанином. Отрывки из романов этих писателей произвели на меня такое впечатление, что я начала охоту на них. Увы, номера журнала «Другие берега» (№ 2 и 3 за 1993 год) с продолжением романа Газданова я не смогла добыть, да и первый номер я купила случайно в Москве на книжном лотке около какой-то станции метро.

Весной 1995 года я вышла замуж за соратника по бизнесу Аркадия Когана и в конце 1995 года мы эмигрировали в Израиль, и именно в первый тяжелый безденежный год в «русском» книжном магазинчике мне попался трехтомник Гайто Газданова, но мой муж отговорил меня покупать его (три тома – это было дорого для нас). Было очень тяжело жить без книг, всю библиотеку я оставила в Харькове дочери-филологу. А ведь Газданов буквально примчался из Москвы в Беер-Шеву (это собрание сочинений вышло в 1996 году!). Да, я страдала, а поэтому впоследствии не пошла на поводу у экономного мужа, и вскоре в моем любимом книжном магазинчике в Беер-Шеве купила «Палисандрию» Саши Соколова (в мягком переплете всего за 10 шекелей), затем и «Человека без свойств» Музиля (два тома аж за 84 шекеля). А Газданов исчез... Но мы с ним все равно встретились! Его купила одна женщина, с которой мы познакомились в 2006 году в одной аматорской библиотеке «русской книги» в Беер-Шеве. Оказалось, что я увела у нее из-под носа Музиля! Мы с ней обменялись книгами: так мне удалось проглотить трехтомное собрание сочинений Газданова.

Больше мне нечего было делать в Израиле, я решила развестить с очередным мужем и вернуться в Харьков, что я и сделала в июле 2007 года. Роберт Музиль и Саша Соколов отправились со мной и поселились в моем книжном шкафу в Харькове. И уже в Харькове я купила «Вечер у Клэр», «Ночные дороги», «Призрак Александра Вольфа»... – но это все в розницу. В 2009 году вышло собрание сочинений Газданова в пяти томах. Я начала охоту, которая завершилась в декабре 2013 года в Москве в Доме литераторов, куда я приехала по приглашению «Общества друзей Газданова», а именно Нечипуренко, ох, пардон, Нечипоренко – председателя этого сообщества. Был канун войны с Россией.

Итак, в 2007 году я вернулась в наш с Газдановым город, но я еще не знала газдановскую топонимику в Харькове. По возвращении из эмиграции я занялась журналистикой, общественной деятельностью и активным вживанием в украинское сообщество. Меня многое интересовало, я писала в разные издания на разные темы, но не о Газданове, которого, тем не менее, я не забывала. Моя дочь, Елена Зиненко, рассказала мне, что когда она работала на телевидении, к ним пришла сотрудница Харьковского Литературного музея Ольга Резниченко и поведала о Гайто Газданове – это было в год 100-летия со дня его рождения – 2003-й. В интернете до сих пор висит ее статья, в которой она высказывает надежду, что ее публикация даст толчок к изучению творчества Газданова, представляющего интерес для Харькова в историческом, литературном, мировоззренческом плане, прежде всего, отображение в творчестве писателя украинского компонента. Толчок был слабым, а может, инерция у харьковчан большая... Когда я встретилась с Ольгой Резниченко, она уже не интересовалась Газдановым вообще (не взирая на наличие украинского компонента в его творчестве), а мне рекомендовала прочитать книгу российской филологини Ольги Орловой из серии «ЖЗЛ» «Гайто Газданов», что я и сделала: с помощью знакомой, работавшей в харьковской библиотеке им. Короленко, извлекла книгу Орловой за пределы библиотеки и дома отсканировала книгу, предварительно прочитав. Что меня сразу поразило в книге Орловой – это какой-то странный город Харьков, видно было, что автор не знала этот город и не хотела его знать. Главным городом в жизни Газданова она сделала Петербург, а ведь Газданов там только родился и провел там первые практически младенческие годы... Как коренную харьковчанку, такая биография и подача информации меня покоробила.

Я отправилась на поиски информации в Интернет. Оказалось, что материалов о Газданове уже очень много и они были в открытом доступе в Интернете. «Общество друзей Газданова» вело активную работу по «возвращению Газданова на родину», конечно, в Россию – никто не сомневался в его «истинной русскости», даже осетины. Однако, спасибо всем труженикам литературоведческого фронта, без них я бы оставалась в неведении, а призрак Газданова продолжал бы бродить в одиночестве по Харькову. Теперь мы бродим вместе.

На основании материалов, которые я нашла в интернете, я подготовила доклад на краеведческих чтениях в библиотеке им. Франко в г.Харькове (она находится недалеко от Холодногоского моста и улицы Усовской...), который и был сделан мною 15 сентября 2011 года.

Всемирно известный писатель Гайто Газданов - наш земляк

Итак, начнем. После смерти отца Гайто Газданов с матерью (возможно и с сестрой, которая впоследствии умерла) уехали из Санкт-Петербурга в Харьков. Это была вторая смерть в семье Веры Николаевны Газдановой, урожденной Абациевой: первая – смерть дочери, младшей (или старшей?) сестры Гайто (достоверной информации о сестрах Газданова не сохранилось). В художественных текстах Газданова Харьков смутно угадывается только по названию улицы Епархиальной и Карповского сада, а город называется просто южным городом России – этакая метафора, очень странно звучащая для современного жителя Украины. Героиня романа Клэр живет в гостинице без названия. Очень модное в юные годы Газданова спортивное общество «Сокол» переименовано в «Орел» (отец любимого персонажа Газданова, Коли Соседова, когда-то на глазах сына застрелил орла, а сам Коля только воробьев умел стрелять, но это умение ему пригодится, когда он будет на бронепоезде бороздить степи Украины, извините, юга России). Имена и фамилии героев отличаются от их прототипов, что вполне закономерно. Но имя главного героя – Коли Соседова можно считать буквальным переводом с осетинского фамилии автора: газда – сосед (кстати в украинском газда – хозяин!).

Когда романы Газданова увидели свет и их начали толковать, то газдановские образы оказались до умопомрачения абстрагированными. Так, совершенно великолепная трактовка романа «Вечер у Клэр» была сделана Т.О. Семеновой в работе «К вопросу о мифологизме в романе Газданова «Вечер у Клэр»». Автор статьи погружается в сложнейшую систему мифологических аллюзий, которые вызывает буквально каждое слово в романе. Эти аллюзии потрясают до глубины осознания контекста в культурологическом континууме бытия. Отец Коли Соседова ассоциируется с Ахиллесом, Аполоном и Прометеем, сам герой – это, конечно же, Одиссей. Семенова обнаруживает в романе и Олимп (по его характерному признаку – куче грязного не растаявшего снега! – теперь я знаю, что Олимп находится в Минске) с множеством его обитателей: Зевсом, Эос, Аресом, Гермесом и т.п. Мифологические аллюзии статьи Семеновой завораживают и восхищают, но тем не менее, когда вспоминаешь реалии времени событий, которые легли в основу Газдановской парадигмы бытия, то подобно Икару грохаешься о грешную землю и ощущаешь привкус крови на разбитых в дребезги губах. И возникает некая ассоциация критика с растением-паразитом омелой: ее бы фантазию да в мирных целях!

А как воспринимают роман читатели, не отягощенные филолого-культурологическим багажом восприятия? В этом случае наблюдается обратный процесс: никаких выспренных аллюзий, одна жажда конкретики!

Поначалу читатели (Татьяна Фремель и ее мама Кира Николаевна Гамалея, подруга Татьяны Пашковой), знавшие Газданова по Харькову и вполне резонно ожидавшие увидеть знакомые лица в знакомой обстановке, были возмущены явными несоответствиями: «Но вот книга в Москве, перед нами. Год издания 1930, тираж 1025 экз., 25 на офсетной бумаге. Книга, которую я держу в руках - с библиотечным штампом, на пожелтевшей бумаге, на такой в годы Великой Отечественной печатались мои первые книжки. С трепетом раскрываю и начинаю читать. С первых же страниц два чувства борются во мне. Первое - восхищения: «Какая проза! Какой язык! Как будто попадаешь сразу в другой, просторный, не наш мир, где все плывет, все движется». Но, с другой стороны, с первой же страницы чувствую величайшее разочарование и даже обиду. Где хорошо мне известная тетя Таня - «Нюшечка», самый дорогой и близкий друг маминой юности, чуть-чуть чопорная, слегка надменная, бесконечно обаятельная умница с острым язычком? Вместо нее - какая-то француженка, кокетливая, и, как мне с испугу померещилось, даже развратная, живущая почему-то в гостинице, в странной семье. Любовь, правда, есть: томительная, страстная, страшная и стыдная (прямо Бунин - даже в животе холодок). Читаем дальше вместе с мамой, вчитываемся: идет описание жизни героя, с самых ее истоков. «Да, действительно, - подтверждает мама, - Газданов подарил герою свою автобиографию». Вот, наконец, читаем: «Мы жили тогда в доме, принадлежавшем Алексею Васильевичу Воронину, бывшему офицеру, происходившему из хорошего дворянского рода, человеку странному и замечательному...; долгие месяцы порт-артурской осады отразились на его нервной системе». Мама восклицает: «Да это же буквальное описание семьи Нюшечки, семьи Пашковых: Алексей Васильевич Воронин - это Александр Витальевич Пашков, Екатерина Генриховна - Елизавета Карловне Милфорд, Татьяна - Марианна Воронина, Ольга - Наталья Воронина, Павлуша - Миша Воронин».

Вот так вот! Алексей – Александр, Екатерина – Елизавета, Татьяна – Марианна, Ольга – Наталья, Павлуша – Миша, никаких Аполлонов с Одиссеями. Но потом Татьяна Фремель преодолевает в себе необоснованное требование к автору писать документальный отчет о прожитой жизни, и в ней побеждает умение видеть художественные образы, но тем не менее ей все же хочется попасть в разряд «избранных» читателей: «Соответствует ли образ Клэр, созданный Гайто, той девушке, которую он любил, хотел ли сам Гайто, чтобы Татьяна Пашкова узнала себя в этом образе? Мне кажется, что не только хотел, но и сознательно зашифровал роман, чтобы его потайной смысл был понятен только «избранным» - соучастникам той далекой весны. Гайто придал черты любимой девушки сразу двум персонажам романа - Клэр и Марианне Ворониной. Мне кажется, это имя Мари-анна он взял потому, что в нем явственно звучит Анна, уменьшительное от которого - Нюша, Нюшечка. Марианна, товарищ его детских игр, по роману была с героем одного возраста, а Клэр - на 3 года старше, как и Татьяна Пашкова. Герой романа носит имя Николай Соседов. «Может быть, потому, - сказала мама, - что Коля, застенчивый Коля Милфорд, сосед Татьяны по дому Милфордов на Епархиальной улице, был в нее тихо и безнадежно влюблен». К тому же несколькими годами раньше и сам Гайто был соседом Татьяны по дому Пашковых на Екатеринославской».

В конце концов, читая и перечитывая роман, Татьяна Фремель пришла к выводу, что Газданов в своем автобиографическом романе описывал не историю своей жизни, а «историю своих чувств, жизнь своей души». Так что теперь и мы можем смело заявить, что Клэр – это отнюдь не Татьяна Пашкова. Скорее, это образ Парижа с его флером очарования и греховности. Хотя уже существует множество вариантов трактовки теперь уже бессмертного образа, и это радует!

Героиня романа Клэр никогда не была в Харькове, она была в городе, где жил Соседов (Газданов создает образ героя Соседова как стороннего наблюдателя, которым он пользуется в дальнейшем своем творчестве), она жила с родителями не в доме, а в гостинице без названия, она была иностранкой: «Тогда мне казалось, что каждый незнакомый знает что-то, чего я не могу угадать; и я отличал людей незнакомых просто от незнакомых par excellence, тип которых существовал в моем воображении как тип иностранца, то есть не только человека другой национальности, но и принадлежащего к другому миру, в который мне нет доступа. Может быть, мое чувство к Клэр отчасти возникло и потому, что она была француженкой и иностранкой». Это ответ на вопрос Татьяны Фремель: «Но почему Клэр француженка? Почему Гайто не описал просто то, что было на самом деле? Ведь реально происходившие в те годы события сами по себе великолепный сюжет для романа!» Вот они плоды долгих лет пребывания в замкнутом пространстве соцреализма!

Роман вызывал у знавших Гайто по Харькову бурю эмоций. Но в самом же романе были ответы на многие вопросы, которые могли возникнуть у соотечественников писателя, возможно, он их предвидел, а возможно, он их сам себе задавал – ведь он тоже был «оттуда», а иногда даже кажется, что он оправдывается то ли перед теми, кого уже нет рядом с ним, то ли перед самим собой. «Уже с 8 лет, после смерти отца, я создавал искусственные положения всех людей, участвовавших в моей жизни, я заставлял их делать то, что хотел, и эта постоянная забава моей фантазии постепенно входила в привычку».

Татьяна Фремель была очень внимательной читательницей и написала великолепный анализ романа, наполненный эмоциями, противоречиями и в то же время многое объясняющий. «Во-первых, Гайто лишает свою возлюбленную родины и делает ее француженкой» - категорично утверждает Т.Фремель. И тут же опровергает себя текстом из романа: «Он пишет, как на корабле, уже совсем далеко от берегов России, он вдруг очнулся от оцепенения: «Я не думал о том, что покидаю мою страну и не чувствовал этого до тех пор, пока не вспомнил Клэр. Меня отделяли от моей страны и страны Клэр вода и огонь, но ведь Клэр - француженка, вдруг вспомнил я... И я стал мечтать о том, как я встречу Клэр в Париже, где она родилась и куда она, без сомнения, вернется».

Клэр в том южном городе заманивала Соседова к себе, но он еще не был готов, а для нее он тоже был пока иностранец. Он к ней смог прийти, когда оказался в Париже, уже в ее дом, а не в гостницу, после долгих скитаний в поисках себя, когда осознал себя французом, живущим в Европе. «Ровно через две недели после этого мне представилась неожиданная возможность поехать в Лондон для небольшого репортажа. Я пробыл там три дня и улучил время, чтобы зайти в издательство, напечатавшее книгу Александра Вольфа. Меня принял директор. Это был полный человек лет пятидесяти, представлявший из себя по типу нечто среднее между банкиром и профессором. Он бегло говорил по-французски» (но это уже в романе «Призрак Александра Вольфа»).

В романе Татьяна Пашкова – это Марианна Воронова, которая остается в том, далеком, заснеженном, но тем не менее почему-то южном городе с романсом: «Тишина. Не дрожит на деревьях листва, на лужайке не шепчется с ветром трава, цветники и аллеи в объятиях сна. Сад умолк... Тишина... Не колышет уснувший зефир тростника, в берегах молчаливых безмолвна река, не играет на глади зеркальной волна. Спит река.... Тишина... Над задумчивым садом, над сонной рекой, в небесах беспредельных великий покой, из-за лип кружевных выплывает луна. Сад молчит... Тишина».

А в романе вспоминает Коля Соседов:

«Как только Володя кончал петь, Белов говорил:

- Плачу крупную сумму за неопровержимое доказательство того, что луна действительно плавает и что липы делаются из кружева.

И художник Северный, находившийся тут же, замечал с печальной улыбкой:

- А вы все шутите... - так как сам он никогда не шутил, потому что был к этому не способен и из-за этого недолюбливал шутников; он был всегда и неизменно грустен».

Так навсегда ушедшее прошлое погружается в тишину.

Читаем у Т.Фремель категоричное: «Во-вторых, он лишает Клэр семьи Татьяны Пашковых с ее «почти феодальными представлениями о долге и чести». Обдумывая историю своей любви и характер Клэр, Гайто не мог не чувствовать, что события, происходившие в романе с его героями, были бы немыслимы с реальной Клэр-Татьяной. Чтобы приличная девушка, выйдя замуж, через несколько месяцев, в отсутствие мужа приглашала к себе влюбленного юношу, почти мальчика... И тогда Газданов «забирает» Клэр из хорошей русской дворянской семьи, лишает ее отца - боевого офицера, лишает матери - добрейшей и умнейшей Елизаветы Карловны, и помещает в семью без «гнезда», семейного тепла и родственных связей. Семья его Клэр не имеет даже своей квартиры и постоянно живет в гостинице».

И тут же Татьяна Фремель вспоминает рассказы мамы (Киры Гамалеи) о семье некоего Соломона Петровича Шлеера, управляющего имением, кажется, графа Клеймихеля: «У него были сын и шестеро дочек. Младшие дочки учились вместе с мамой в Мариинской гимназии Курска. Гайто мог с ними встречаться на днях рождения, например, у сестры Александра Витальевича - тетки Лели, матери Василия Пузанова. К ней на дни рождения, в имение в селе Пены, съезжались со всей округи, зачастую на нескольких экипажах, на несколько дней, причем, вместе с собственными гостями (в основном, студентами). Именно так и приезжали Шлеера - с гувернантками, учителем музыки и приятелями своих дочек. Мама говорила, что этот учитель музыки - Нюся Брон - впоследствии был дирижером Большого театра (за достоверность не ручаюсь). Соломон Петрович Шлеер «сделал» себя сам. Из нищего еврейского мальчика, который на ночь клал под голову сапоги, чтобы не проспать на работу, он дослужился до управляющего колоссальным имением, сахарными заводами и пр. Все окрестные помещики, в случае нужды, приходили к нему на поклон занимать деньги «под будущий урожай» (имелась в виду сахарная свекла). Он был очень богатый человек. Но что самое удивительное - его семья, чтобы «не заниматься домом», одно время постоянно проживала в гостинице! Это было, конечно, очень дорого и под силу только состоятельным людям. Соломон Петрович часто появлялся в «свете», любил посещать театр, прекрасно танцевал и пользовался большим успехом у дам. А его жена не любила выезжать, поэтому Соломон Петрович всюду бывал один или с красивой дамой. Возможно, эти детали их семейного быта пригодились Газданову для создания достоверной картины семьи Клэр». Эта мысль успокаивает дотошную читательницу, привыкшую жить в мире соцреализма.

И по канонам соцреализма возникает вполне закономерный вопрос: «А что было дальше с неКлэр-Татьяной?»

Как сообщает Т. Фремель, «в 1924 году Татьяна Пашкова вышла замуж за Константина Владимировича Щеголева, сокурсника по биологическому факультету Харьковского университета. К.В. Щеголев был полной противоположностью Гайто. Никакой философии, отстраненности, глубокой и скрытой внутренней жизни. Это был человек полностью «посюсторонний». Человек воплощенного здоровья, красивой мужественности, стальных нервов. Азартный игрок, великолепный спортсмен. Он прекрасно танцевал и обожал женщин. В 1929 году у них родился сын, который оказался ярко талантливым человеком, окончил геологический факультет Харьковского университета. В настоящее время. Александр Константинович Щеголев – доктор геологических наук, сделал крупное открытие в геологии, живет в Киеве».

Все нормально, Татьяна Пашкова осталась в родном городе, жила все на той же Епархиальной, но преобразовавшейся в улицу Артема, а страна из Российской империи преобразовалась в Советскую империю. Если бы Газданов не ушел из Харькова с белыми, он поступил в Харьковский университет на филфак и стал бы советским писателем? Каким? Написал бы «Молодую» или «Белую гвардию»? Женился бы на Татьяне Пашковой? И может быть, они жили бы на улице Артема, то ли 17, то ли 27, то ли 1. В 1941-м ушел бы на фронт, если бы в 1930-е не был бы расстрелян или сам бы не застрелился. Вернулся с фронта, написал бы «Призрак воина-освободителя»? И не написал бы «Вечер у Клэр»? А может, он умудрился бы остаться в оккупированном Харькове, подобно другим писателям, писавшим потом в «Новой Украине» и ушедших с немцами, когда вернулись в город советские войска вместе с НКВД. А в 1942-м он встретился бы с приятелем юности Милфордом? История не знает сослагательного наклонения, так что и мы о нем забудем.

Вспоминает Татьяна Фремель: «Ядро компании составляли Пашковы (Татьяна и Павлуша) и Милфорды (Жорж, Валентин и Николай). Жорж - высокий, красивый брюнет, ушел в 1918 году вместе с немцами, а потом появился во время войны в Харькове в чине штурмбанфюрера. В 1970-е годы он умер в Германии, завещав все свое немалое состояние родным в России (он так и не женился), но никто не отозвался. Валентин сразу принял сторону красных и был убит весной 1919 года при отступлении армии Артема. Тихий и застенчивый Николай погиб в 1941 году». Вот так: оказывается Коля Соседов погиб в 1941 году. Вполне возможно, если учесть, что Газданов в Париже во время Второй мировой войны участвовал в Сопротивлении. Значит, Газданов в том роковом году 1919 году принял правильное решение, навсегда расставшись с матерью и Татьяной Пашковой? Но тогда никто не знал, что это навсегда! Хотя...

Вернемся к событиям в Харькове 1919 года вместе с Фремель: «Гайто уходил в белую армию и прощался со своей мамой, а рядом стояла и плакала Елизавета Карловна, мать Татьяны. Ее сын Павлуша уже ушел на бронепоезд. В последние дни перед вступлением красных в Харьков, по словам мамы, город охватила настоящая паника. Говорили, что в передовых частях идут одни китайцы, и они вырезают всех поголовно. И в это верили. Все помнили, что после первого пребывания Красной армии (в конце 18-го и начале 19-го), белые открыли для доступа подвалы ЧК и устраивали туда экскурсии - смотреть, как людей пытали и расстреливали. Красные продвигались быстро и к Харькову подошли внезапно. Когда моя мама (она к тому времени жила на Габаевке) прибежала с окраины города в центр, к Пашковым, она была потрясена картиной бегства. Квартира была открыта настежь, ценные вещи валялись в беспорядке, белье замочено и брошено во время стирки. Семья Пашковых покинула Харьков и уехала на юг в Пятигорск. Вместе с ними уехала и Вера Николаевна Газданова. Это может показаться невероятным, но Деникин разрешил офицерам действующей армии при отступлении из Харькова взять с собой родных. И маму взял с собой ее жених, горячо любимый человек Володя Махно».

Так каким же был тот южный город России, сначала радушно принявший Газдановых, а потом исторгнувший их?

Автор биографической книги о Газданове из серии ЖЗЛ Ольга Орлова создает во второй главе книги какой-то странный образ Харькова, в который якобы попадает Гайто. У нее получается не город, а нечто патриархально-театрализованное.

Для начала Орлова отправляет читателя в 1732 год, потом, правда, она через пару абзацев оказывается в 1840 году в Петровской кадетском корпусе в Полтаве. После такого экскурса перенос в Харьков допетровских времен уже был подготовлен и не очень шокирует читателя, которому, как это ни странно, хочется еще узнать, что же было в Харькове в 1912 году. Орловой, наконец, предпринимает попытку описать Харьков с помощью текста об улице Екатеринославской, извлеченного из рассказа Газданова «Ханна». Здесь он, правда, не дает названия улицы, но сообщает о том, что она имела идиллический вид. Орлова объясняет харьковскую идиллию наличием в Харькове времен Газданова (ура!) тем, что испокон веков (увы и ах!) тон в Харькове задавало пророссийски настроенное дворянство. Эта информация меня, как коренную харьковчанку, которая интересуется историей города, ввергает в состояние ступора. Но последующий пассаж с очередным погружением в допетровскую эпоху, затем выныриванием из нее сначала в 1787, потом в 1805 году несколько отвлекает от событий начала ХХ века. Далее следует сообщение, что в 1825 году в Харьковском Успенском соборе некоторое время пребывало тело усопшего государя Александра І. Как эти события могли повлиять на формирование личности будущего писателя, остается загадкой, т.к. автор не раскрывает взаимосвязи Гайто с личностью Александра І. Далее Орлова пытается спасти ситуацию неопределенности с помощью свидетельских показаний немецкого путешественника, побывавшего в Харькове во времена Александра І, после чего вдруг вспоминает о своем герое повествования и сообщает, что к его появлению в этом городе харьковский театр готовился с 1791 года. После упоминания известного театрального деятеля Синельникова, Орлова вполне закономерно вспоминает о Екатерине Великой и пряниках купца Павлова, подавивших в местных жителях украинские национальные амбиции, которые, по мнению автора, самобытно и ярко выражали маковники. После этого Орлова добавляет несколько колоритных мазков о французких изысках кондитера Жоржа Бормана (возможно, именно этот человек, по происхождению немец из купеческой семьи, заронил у будущего писателя зерна преклонения перед французской культурой?) и о многочисленных филиалах российских банков, сосредоточенных на Николаевской площади Харькова. В каком из этих банков был счет у Газдановых, биограф умалчивает, поэтому опять возникает настороженность по поводу того, зачем биограф давала нам эту информацию? А главное – где она ее надергала?

Автор биографии завершает картину маслом четкой характеристикой харьковской жизни Газданова, заполненной, по ее мнению, театром, философией, Клэр, уголовщиной и революцией и имеющей три вполне конкретных адреса: гимназия, дом Пашковых и бильярдная. Всё! С Клэр мы уже разобрались, ее в Харькове не было, была просто прозвище у Татьяны Пашковой, которое послужило отправной точкой для создания литературного образа женщины, никогда не существовавшей в реальной жизни. А почему театр? Ни в одном произведении Газданов не вспоминает харьковских театров. Цирк, варьете и бильярд – да, а о театре – ни слова. Хотя нет, в театр любил ходить отец Клэр в компании бесконечных красивых женщин. А биограф для пущей убедительности и развеяния немотивированных сомнений у читателей цитирует мемуары некоего художника Бориса Ефимова, приехавшего в Харьков из провинции и увлекшегося театральной жизнью города. Возможно, биограф хотела найти взаимосвязь судеб Ефимова и Газданова, робко наметив ее одновременным пребыванием юношей в городе? На этом связь обрывается, и Орлова оставляет читателя в состоянии легкого недоумения. Хотя вполне возможно, что они и были знакомы, и потом художник Ефимов проник в роман «Вечер у Клэр» в образе меланхолического художника Северного и явился в том далеком южном городе послушать романс «Тишина». А вот обещанную связь Газданова с уголовной жизнью города биограф даже не пытается раскрыть, не смотря на анонс. А театр опять вспоминает. Видимо, Орлова очень неравнодушна к этому виду искусства, поэтому включает в свои записки-изыскания эпизод из фильма «Адъютант его превосходительства», но это она делает, судя по всему, неосознанно. А зря! На самом деле события, описанные в фильме и в одноименном романе И.Я.Болгарина и Г.Л.Северского, более полно, чем у Орловой, описывают события в Харькове, когда в городе установилась власть деникинцев, с которыми Газданов начал свои многолетние скитания в поисках своего предназначения.

Далее в биографии идет более и менее достоверное описание жизни Гайто, составленное по текстам романов и писем, хотя с полной уверенностью я не могу это утверждать. По причине попадания под влияние гипнотических литературных дискурсов Газданова биограф, несколько небрежно работая с материалом, создает свой вариант газдановского бытия, пересыпанного кучей мелких ошибок, описок или оговорок – называйте это как вам угодно, а мне уже все равно: в книге помещено якобы фото дома Пашковых в Харькове, а это на самом деле дом Абациевых в Питере; Пашковы переезжают в дом дяди Елизаветы Карловны Пашковой, который на самом деле был ее двоюродным братом; Пашковы отдыхают летом в Кудряже под Харьковов, который на самом деле называется Куряж и т.п.

В Харькове действительно были театры, но не это в Харькове главное, и уж точно не приезды царственных особ, которые так впечатлили Ольгу Орлову. Да было дело в XVIII-XIX веках, город постоянно посещали то императоры и императрицы, а то и их ближайшие родственники. Но почему тогда Орлова не вспоминает крушение царского поезда в Борках в 1888 году, последствия которого были запечатлены известным в России харьковским фотографом Иваницким? Вот уж царь приехал так приехал! А какая великолепная метафора! И последствия – совершенно непрогнозируемые! Во-первых, после этого события царь издал указ о создании больницы в Харькове, а во-вторых, это крушение поезда произвело крушение в сознании местых жителей настолько сильное, что по сей день они живут мечтой о контактах с представителями иных миров (нынче Борки известны местом посадок многочисленных НЛО). Вот какие метаморфозы мировосприятия свойственны человеческому осознанию фактов реальной жизни. Поэтому очень трудно определять, что может оказать влияние на судьбу человека, но искать эти корреляции – надо ли, не смею утверждать, но - стоит попытаться.

Конечно, что-то проясняется в загадочной биографии писателя после прочтения книги и диссертации Орловой, но обидно читать такую небрежно написанное жизнеописание человека, который как филолог (подчеркиваю – Газданов был филологом, получившим образование в Сорбонне, а не таксистом!) к деталям был очень внимателен и виртуозно умел с их помощью создавать высокохудожественные образы. Но более всего после книги Орловой о Газданове хочется узнать правду о Харькове и его значении в формировании личности будущего писателя.

Газданов использует образ Харькова не только в романе о Клэр. Читаем у него в рассказе «Железный Лорд»: «Мне было тогда восемь лет; это происходило в большом южном городе России, в высоком шестиэтажном доме, принадлежавшем другу моего отца; он стоял на окраине города, недалеко от городского парка, - улица была такая широкая и большая, застроенная особняками, ровная и светлая; громадные окна выходили в сады - и всегда на этой улице стояла особенная, несколько торжественная тишина, точно и дома, и люди питали друг к другу безмолвное уважение; потом, много лет спустя, где-то во французской провинции я видел нечто похожее. - Далеко живете, - говорили моей матери знакомые. - Уж очень здесь хорошо, - отвечала она. Это было до войны, и в те времена на той улице было, действительно, хорошо и все шло так спокойно, тихо и без труда, как если бы медленно текла широкая и светлая река, вдоль ровных берегов, - ничем не смущаемое, равномерное и точно забывшееся в самом себе движение; так проплывали целые длительные годы, без толчков, без волнений, со сказками Андерсена в тяжелом тисненом переплете, с немецкими и французскими уроками: Ein Esel war mit Salz bеlаdеn... еin Kaufmann ritt einmal... il fut une fois..., - с медленными и неуверенными гаммами, которые играла моя пятилетняя сестра, предварительно посаженная на взвинченный до конца табурет перед пианино; и, сидя так высоко, она изредка посматривала вокруг себя немного испуганными детскими глазами и потом снова принималась нажимать с некоторым усилием клавиши, которых было так много и все только черные и белые. Внизу был двор, непохожий на другие, посыпанный гравием, в конце двора будка и в будке громадный белый пес, которого никогда не отвязывали, и только ночью он бегал по двору с особенной длинной цепью, заканчивавшейся роликом, который катился по проволоке, протянутой на высоте человеческого роста, - как какой-то неправдоподобный живой трамвай. Он ел с рычаньем кости, которые ему приносили, - и все мы были уверены тогда, что это самая большая собака в мире. У нас было не очень много знакомых, некоторых из них я не знал, с некоторыми разговаривал, - как, например, с m-me Berger, старой француженкой; которая лет двадцать или тридцать тому назад приехала непосредственно с rue de Provence в Париже на Епархиальную улицу этого русского города, - и это было вообще единственное и, я думаю, последнее путешествие в ее жизни».

Если верить этому тексту буквально, то Газдановы жили на Епархиальной в шестиэтажном доме, дом принадлежал другу отца. Когда они приехали в Харьков, сестре было пять лет, она была младше Гайто на три года. Возможно. А кто был друг отца: Милфорт или Пашков? Скорее всего, в этом рассказе Епархиальная улица – это художественный образ. Известно из писем и адресной книги владельцев домов Харькова, которую изучал один из «друзей Газданова» Чепкий в харьковской библиотеке Короленко, что дом Пашковых был на Екатеринославской (то ли 77, то ли 64, то ли 62), а на Епархиальной (17 или 27) был дом Милфорта. На месте этих номеров не сохранилось зданий прошлых веков, похожих на харьковский дом Пашковых (не следует его путать с Московским домом Пашковых, о котором в семье Пашковых ходили мифы и легенды, и который харьковским Пашковым никогда не принадлежал), а дом, похожий на дом Милфорта, есть на улице Артема, 27.

Читаем далее в «Железном Лорде»: «Василий Николаевич бросился под поезд возле Карповского сада». Вот эта деталь как раз свидетельствует о том, что Газдановы жили рядом с Карповским садом. В любом случае, в привокзальном районе расположена Карповская улица, ведущая к Карповскому саду. Карповская улица идет параллельно железнодорожным путям, на нее можно попасть, свернув с Екатеринославской на Усовскую, по пешеходному мосту через железную дорогу. А на самой Карповской улице есть переулочек (остаток от улицы Леусовской), через который можно пройти прямо к путям: там местные жители обычно переходят железную дорогу, и именно там они попадают или кидаются под проходящие поезда, выскакивающие из-за поворота. Я помню, как в детстве мы бегали смотреть на погибшего под поездом мужика. Мне хватило одного раза, но любопытствующих всегда туда тянуло, а информация о несчастных случаях распространялась по району моего детства без всяких СМИ.

В художественных текстах каждый автор создает свою виртуальную реальность и манипулирует ею в зависимости от цели, которую автор ставит перед собой. Именно поэтому при чтении романов Газданова у исследователей его творчества, которые ставят целью написание биографии писателя на основе художественных текстов, возникает иллюзия объективности повествования. А ее нет. И подсказки автор дает сразу, когда называет Полтаву Тимофеевым. Заметьте – даже не Петровым, не Ивановым и не Карловым! А Харьков вообще не возникает в повествовании, потому что это собирательный образ города, занесенного снегом воспоминаний, канувшего в Лету, снесенного цунами, - называйте это как хотите, но это не Харьков в документальном понимании. Просто Харьков вполне подходил для создания образа города разваливающегося монстра государственной структуры - империи.

В этом городе было всё, кроме столичности, как, например, в Кисловодске, который у Газданова напоминает маленькую сцену с декорациями, создающими образ столичного города. Это как тень Петербурга. В нем можно обсудить, есть ли смысл бытия, и прийти к выводу, что его нет. Здесь на сцену выходят вполне чеховские образы и персонажи, хотя Газданов Чехова не почитал. Но тут есть сад, где Соседов объедается незрелыми фруктами, тут есть дядя, но не Ваня, а Виталий. Аллюзии поражают своей прямолинейностью, которую автор создает, возможно, неосознанно, хотя... А как иначе? Ведь Карповский сад – это чеховский вишневый сад Харькова, и этот образ запечатлелся в подсознании у Газданова с детства.

Так каким же он был - Харьков начала ХХ века? Вполне современный город с телефоном, водопроводом, канализацией, трамваем – это на бытовом уровне. Университет, Технологический институт, училища, гимназии. Появлялись детские сады и ясли, город постепенно переходил к обязательному бесплатному начальному образованию. Ярмарки, театры, цирк – конечно и традиционно. Промышленность, чреватая наличием пролетариата, способствовала возникновению революционных событий: забастовки, демонстрации, теракты. В 1900 году в Харькове состоялась первая в Российской империи массовая первомайская демонстрация, в которой приняли участие более 10 тысяч человек. Политическая обстановка – возникновение многопартийности начиная от партии купцов, интелигентской партии, кадетов, октябристов, революционная украинская партия, кстати, первая в Российской империи. С Харьковом конца XIX — начала ХХ вв. связана жизнь многих выдающихся деятелей украинской культуры. Это и украинский писатель, актер и композитор Г. Хоткевич, и художник С. Васильковский, и основатель украинского театра М. Кропивницкий, и драматург Н. Старицкий, и основоположник украинской классической музыки Н. Лысенко, и многие другие. В 22 июля 1902 году в Харькове в саду при увеселительном заведении «Тиволи» было совершено покушение на губернатора Харьковской губернии Ивана Оболенского. Губернатора спасла его жена, наличие которой, во-первых, смутило исполнителя теракта Фому Качуру, рука его дрогнула во время выстрела, и Оболенский был легко ранен в шею, а во-вторых, бесстрашная женщина схватила Качуру за руку, и второй выстрел ушел в сторону, а терорист был схвачен на месте подоспевшими полицейскими.

На Оболенских Харькову везло. В 1910 году благодаря инициативе другого Оболенского в Харькове начала работать Станция Скорой медицинской помощи. В моде была благотворительность и гуманистические взгляды и действия: День фиолетового цветка, День белой ромашки, «Капля молока».

Это был еще и город Алчевских, Бекетова, Гельфериха. Это был город и промышленный, и торговый. Так, Мильфорты – разбогатели на минеральной воде и фармацие.

Если обратиться к тексту романа «Вечер у Клэр», то возникает подозрение, что Коля Соседов учился в двух гимназиях: «...я учился пять лет в гимназии, до тех пор, пока не перевелся в другую...» «Я учился в четырех гимназиях, в реальном училище, в кадетском корпусе и, наконец, в парижском университете, но нигде не видел ничего, что хоть отдаленно напоминало бы то своеобразное учреждение, в которое поступил в Константинополе в 1922 году», - так в одном из наиболее автобиографичных рассказов «На острове» Газданов перечислил места, где он учился. (Ш, 275)

«На сегодняшний день вопрос о том, где же на самом деле получил образование Газданов, до конца не исследован. И нам хотелось бы сопоставить сведения, которые автор сообщил о себе, с теми, которые в настоящее время документально подтверждены», - пишет Ольга Михайловна Орлова в диссертации «Проблема автобиографичности в творческой эволюции Гайто Газданова».

Одна из гимназий четко определяется из рассказа «Хана»: «Он спросил меня, в какой гимназии я учусь, и улыбнулся. Сказал, что и он ее в свое время закончил. - У нас с вами есть еще один знаменитый однокашник – Мечников». (Ш, 483)

Известно, что лауреат Нобелевской премии биолог Илья Мечников закончил 2-ю мужскую гимназию в Харькове. Возглавлял ее директор Федор Егорович Пактовский. Дворянин из старинного харьковского рода, Федор Егорович был выпускником Казанского университета, известного и иными студентами-вольнодумцами. Для своих подопечных Пактовский организовал театр, сочинял пьесы, писал очерки на исторические и литературные темы и, всячески способствовал развитию вкуса и самостоятельного мышления учеников. Гимназия прославилась плеядой знаменитых выпускников. В ее стенах царил культ интеллекта.

Однако и это учебное заведение, если судить по тексту, не стало для героя Газданова Коли Соседова вторым домом, по причине его плохого поведения: «Мой классный наставник жаловался матери на то, что я некультурен и дерзок, хотя развит для своих лет почти исключительно. Мать, которую часто вызывали в гимназию, говорила: - Вы меня извините, но, мне кажется, вы не вполне владеете искусством обращаться с детьми. Коля в семье очень тихий мальчик и вовсе не буян и не дерзит обычно». (I, 71)

Видимо, этот эпизод соответствовал реальности, поскольку в документах Харьковского областного государственного архива за 1918 год Ольга Орлова нашла прошение вдовы коллежского асессора Веры Николаевны Газдановой о принятии ее сына Георгия, ученика 2-й Харьковской мужской гимназии в 6-й класс 5-й Харьковской мужской гимназии (см. прил. к 1.2).

5-й гимназии в Харькове не было, в Харькове в то время было всего четыре мужских гимназии. Возможно, речь идет о 3-й? «Сведений о том, что писатель учился в реальном училище, на данный момент не обнаружено, но мы предполагаем, что это могло быть также в Харькове, по возвращении из Петровско-Полтавского кадетского корпуса», - пишет в своей диссертации Ольга Орлова. Я не смею ей возражать, но и соглашаться не хочется.

Далее О.Орлова рассуждает: «Вопрос о третьей гимназии также остается открытым. Ни ссылок в художественных текстах, ни документов в личном архиве писателя по этому поводу нет, и мы предполагаем, что для прояснения вопроса требуется вмешательство историка-архивиста. (Хотя никаких других сведений за 1912-1919 годы, связанных с Георгием Газдановым, в Харьковском государственном архиве обнаружено не было, допускаем, что это далеко не единственное место поиска в данном случае). В четвертую, последнюю гимназию Газданов попадет много позже уже в Болгарии».

С конца ХIХ века до революции 1917 года Харькову на руководителей везло. В 1900 году городским головой был избран представитель либерально-демократических сил, профессор Харьковского университета Александр Константинович Погорелко. На должность этот талантливый человек избирался четырежды, вплоть до 1912 года.

Потом Первая мировая. Город начинает привыкать к войне, принимая раненых и отправляя здоровых на фронт. Война меняет мир, надвигается крах.

В тяжелые годы первой мировой войны (с 1914 до 1917 года) городом руководил выдающийся историк, ректор Харьковского университета Дмитрий Иванович Багалей. С 1917 года не обошлось без «зигзагов» истории. 15 апреля Временное правительство России в постановлении «О проведении выборов гласных городских дум» («гласные» — это депутаты, в Харькове тех лет дума составляла 116 человек. — Прим. авт.) провозгласило, что выборы должны производиться по пропорциональной системе. Теперь жители голосовали не за конкретную кандидатуру, а за наиболее привлекательный для них партийный список. Политизация выборов привела к тому, что на избирательной арене появились многочисленные партии, рьяно перетягивавшие на себя одеяло первых всеобщих выборов в России. В Харькове в первых демократических выборах в городскую думу 9 июля 1917 года участвовали 13 политических партий и блоков (в Киеве — 18). В думу прошли эсеры (46,4% голосов, 54 места в городской думе), кадеты (13,5% голосов, 16 депутатов думы), меньшевики (13 портфелей гласных), большевики (11 мест). Руководство города стало «двухголовым»: функции «городского головы» были поделены между самим головой и новым должностным лицом — председателем городской думы. В августе городским головой был избран Сергей Григорьевич Стефанович, который скоро был смещен харьковскими большевиками, захватившими власть в городе в декабре 1917 года. Под руководством нового главы города — «Артема» (Федора Андреевича Сергеева) — в Харькове была установлена советская власть. Так, харьковский городской голова, профессор математики Николай Николаевич Салтыков (избран в июне 1919 года) подносил на Южном вокзале хлеб-соль белогвардейскому генералу Деникину. В последствии Н.Н. Салтыков эмигрировал в Сербию, где и прожил всю жизнь, занимаясь преподавательской деятельностью.

Дальнейшая история Харькова переплетается с хаосом и мясорубкой гражданской войны, переходом власти из рук в руки, которые уже тогда начали характеризоваться цветовой дифференциацией. Но когда Газдановы перебрались из Питера в Харьков был еще мирный 1912 год. Они сняли флигель у Пашковых.

Вспоминает Татьяна Френель: «Главой семьи в то время был Александр Витальевич Пашков, родной брат моей бабушки Антонины Витальевны (бабушки Татьяны Фремель и матери Киры Гамалеи). Он женился на ее самой близкой подруге Елизавете Карловне Милфорд, очень тихой и доброй девушке из обрусевших немцев.

Александр Витальевич пользовался таким огромным успехом у дам, что, по маминым словам, одна женщина застрелилась из любви к нему. Все знали, однако, что он любил, неизменно высоко ценил и уважал свою жену и даже не помышлял об уходе из дома.

Он был боевой офицер, прошел всю войну с Японией, был при осаде Порт-Артура. Японцы предложили всем русским офицерам, захваченным в плен, вернуться на родину. Дед отказался бросить своих солдат и отсидел в плену все положенное время. Вернувшись в Россию, он немедленно подал в отставку. Он уже тогда чувствовал неблагополучие всей страны и ее армии. Александр Витальевич имел «солдатского Георгия» - Георгиевский крест, который давали только за личную храбрость на поле боя. Армию в нашей семье уважали. Все братья бабушки были офицерами.

По семейным преданиям родоначальником рода Пашковых был постельничий при дворе Екатерины II. Она подарила ему дворец сказочной красоты, построенный по проекту Баженова - знаменитый Пашков дом, впоследствии превращенный в Румянцевский музей, а затем в Ленинскую библиотеку. Дед Александра Витальевича Пашкова подарил городу Харькову землю для строительства университета - Университетскую горку. Это описано в книге «История г. Харькова», которая долгое время хранилась у наших харьковских родных, но, к сожалению, не сохранилась. К началу XX века семья Пашковых разорилась. Остался только огромный дедовский особняк в Харькове на Екатеринославской, д.77 - трехэтажный дом с двумя флигелями, полукруглым передним двором и огромным старым садом позади дома. Оба флигеля и два первых этажа сдавали, и как я теперь понимаю, на эти деньги жили. Один флигель сдавали вдове с ребенком - это и была Вера Николаевна Газданова с сыном. К сожалению, дом не сохранился». Да, дом не сохранился, и более того, сегодня трудно определить место, где он находился, возможно, в привокзальной части Полтавского шляха рядом с Холодногорским мостом, там, где сейчас новые здания автосервиса.

«Во дворе Пашковского дома дядя Саша устраивал всякие спортивные игры, в которых участвовали и соседские дети - чаще всего соревнования по бегу. Бабушка была худенькая и очень быстрая, часто выигрывала. Самый роскошный приз, который она получила, была большая лубочная картинка "Битва русских с кабардинцами". Когда дед выигрывал в карты в Дворянском клубе, он возвращался домой, нагруженный, как Дед Мороз, подарками для ребятни. Праздник был, как на Рождество».

«Позже, когда дети подросли, семья Пашковых переехала на новую квартиру - они снимали пять комнат в доме №17 на Епархиальной улице. Четырехэтажный дом и аптека на первом этаже принадлежали Василию Францевичу Милфорду, двоюродному брату Елизаветы Карловны Милфорд-Пашковой. Этот дом сохранился до наших дней. Со временем, в квартире Пашковых стали собираться студенты, гимназисты последних классов, молодые офицеры. Образовалась веселая молодежная компания».

Между Клэр и Александром Вольфом, как между светом и тьмой, прослеживается некая сакральная связь. «Вечер у Клэр» и «Призрак Александра Вольфа» - романы-воспоминания с одинаковой структурой. Клэр – это то, к чему герой пришел, а Вольф – это то, от чего он ушел. Хронологически все наоборот, но первым был написан роман о Клэр. Это объяснимо с психотерапевтической точки зрения. Волею судеб Газданов оказывается выброшенным из мира, в котором родился и жил до шестнадцати лет. Смерть отца была предвестником надвигающейся угрозы. Призрак бродил по Европе, призрак смерти. Газданова этот призрак преследовал с детства. Жизнь превратилась в бегство от смерти и страха в мире бесконечной столетней войны.

Газданов создает структуру романа-воспоминания – это закольцованный цикл, когда после прочтения у читателя возникает не вопрос «А что дальше?», а желание вернуться в начало романа и начать читать его сызнова – такая зацикленность вплоть до зависания характерна для процесса воспоминаний, психологические особенности которого автор использует для создания структуры романа-воспоминания. Контент такой структуры можно наполнять разнообразными блоками-воспоминаниями, подбирая эти текстовые пазлы в любом порядке, хотя автор соблюдает хронологию, которая у него служит связующим стержнем повествования, облегчая при первом прочтении восприятие произведения. Но после первого прочтения уже можно читать такие романы в любой последовательности, они не теряют от этого, а даже приобретают новые особенности. Так Газданов создает гипертекст. И вот тут возникает иллюзия документальности повествования, автор гипнотизирует читателя, и тот выстраивает свою картину образов, которую переносит в историческую реальность, путая субъектвные образы с объективными (?) фактами. Если при этом читать немногочисленную переписку Газданова с его близкими, то невольно тексты писем ложатся в гиперконтекст повествования, создавая новую реальность – это уже реальность читателя, он становится соавором. Возможно, Газданов и стремился к такому эффекту.

Газданов утверждал: «Каждый писатель создает свой собственный мир, а не воспроизводит действительность, и вне этого подлинного творчества литература, настоящая литература, не существует». Газданов Г. Заметки об Эдгаре По, Гоголе и Мопассане// Воля России. 1929. № 5/6. Цит. по: Литературное обозрение. 1994. № 9-10.

Я все это поняла благодаря потому, что сама работала над романом-воспоминанием. Я в своем романе «Дом на холме» создавала аналогичную структуру, она у меня формировалась в процессе жизни, эпизоды нанизывались на стержень, в котором я позволяю себе нарушать хронологию повествования, перепрыгивая из эпохи в эпоху. Единственное, что скрепляет эти пазлы – это место действия, которое по сути место не внешнего действия - действие в романе переносится во времени и пространстве от ХVIII до XXI века, из города (образа Харькова) в Питер, Париж, Венецию, Прагу, Карловы Вары, Нюрнберг, города в Израиле (образ Беэр-Шевы) – а место воспоминаний героини-автора – стороннего наблюдателя – письменный стол в доме, которого давно уже нет. И как говорит героиня романа Танька, «не надо путать реальность с действительностью». Здесь начинает работать «виртуальная реальность», которая в наше время стала нашей действительностью.

А образ города – это собирательный образ людей и эпох. Чтобы понять его, надо жить в нем и уезжать из него, возможно, и навсегда.

Из текстов романов Газданова в принципе можно понять причину его ухода из Харькова с белыми. Обычно, пытаясь объяснить выбор гимназиста, исследователи его творчества цитируют следующий текст из романа «Вечер у Клэр»: «Я ответил, что все-таки пойду воевать за белых, так как они побеждаемые».

Мне кажется это объяснение слишко упрощенно-схематичным. В свои 16 лет Гайто уже имел мировозрение, сформировавшееся в интеллигентной среде образованных людей, поэтому он совершенно не скрывает свой скепсис в отношении невежественного пролетариата:

«Смирнов ничего не понимал в живописи, как не понимал ничего, выходящего за пределы его знаний, весьма скромных. Он учился в той же гимназии, что и я, но был тремя классами старше и во времена своей дружбы с Северным числился студентом местного университета. Он всегда носил с собой революционные брошюры, прокламации и готовый запас мыслей о кооперации и коллективизме; но он знал все эти вопросы только по популяризаторским книгам, а в истории социализма был слаб и не имел представления ни о сектантстве Сен-Симона, ни о банкротстве Оуэна, ни о сумасшедшем бухгалтере, прождавшем всю жизнь великодушного чудака, который пожелал бы ему дать миллион с тем, чтобы потом устроить при помощи этих денег счастье сначала во Франции, потом на всем земном шаре. Я спрашивал Смирнова: - Тебе не надоели эти брошюры? - Они помогут нам освободить народ. - Я не стал ему возражать; но в разговор вмешался Белов. - Вы твердо уверены, что народ без вас не обойдется? - спросил он. - Если все будут так рассуждать, мы никогда не станем сознательной нацией, - ответил Смирнов. - Смотрите, - обратился ко мне Белов, - до чего довели этого симпатичного человека брошюры. Никогда нигде не существовало сознательных наций. Почему вдруг при помощи безграмотных книжонок мы все станем сознательными? И Смирнов нам будет читать об эволюции теории ценности, а Марфа, наша кухарка, жена чрезвычайных добродетелей, об эпохе раннего Ренессанса? Смирнов, предложите эти брошюры Северному. Скажите ему, что это этюды. - Но тут оказалось, что Северный давно уже коммунист и член партии. Белов очень обрадовался этому, пожимал Северному руку и говорил:

- Ну, голубчик, поздравляю. А я думал, что это он этюды все рисует?

Смирнов, говоривший всегда странным и напыщенным, специально агитационным языком, заметил:

- Ваша пустая ирония, товарищ Белов, может оттолкнуть от наших рядов ценных работников.

- Это не человек, - убежденно сказал Белов, обращаясь ко мне и к Северному. - Нет. Это газета. И даже не газета, а передовая статья. Вы передовая статья, вы понимаете?

- Я понимаю, может быть, больше, чем вы думаете.

- Какие глаголы! - насмешливо сказал Белов. - Понимать, думать. Кооперативная идеология не приемлет таких вещей.

Но насмешки Белова не могли подействовать ни на Северного, ни на Смирнова, так как, помимо того, что они были глупы, они еще находились во власти господствовавшей тогда моды на политические разговоры и социально-экономические рассуждения. Меня эта мода оставляла равнодушным; я интересовался только такими отвлеченными идеями, которые могли бы мне быть близки и имели бы для меня дорогое и важное значение; я мог часами сидеть над книгой Беме, но читать труда о кооперации не мог. И время разговоров на политические темы - Россия и революция - мне представлялось странным, но смысл его, вернее, его движение казалось мне совершенно иным».

Сам Газданов в гимназические годы интересовался литературой, философией, много читал. Его авторы отнюдь не пролетарские: «Тринадцати лет я изучал "Трактат о человеческом разуме" Юма и добровольно прошел историю философии, которую нашел в нашем книжном шкафу. Это чтение навсегда вселило в меня привычку критического отношения ко всему, которая заменяла мне недостаточную быстроту восприятия и неотзывчивость на внешние события». Круг общения с детства был интеллектуальным, особенно в кругу семьи и близких людей. Но жизнь приучала к своего рода демократичности, все смешалось в обществе из-за войн и революций. И тем не менее идеи ни Сен-Симона, ни Оуэна ни сумасшедшего бухгалтера не привлекли Газданова.

Красный террор, который начал разворачиваться на глазах потрясенных харьковчан (воспоминания Т.Фремель: «Все помнили, что после первого пребывания Красной армии (в конце 18-го и начале 19-го), белые открыли для доступа подвалы ЧК и устраивали туда экскурсии - смотреть, как людей пытали и расстреливали»), красноречиво дополнил информацию, неоходимую для принятия решения, на чью сторону становиться. Изучение философии и истории Газдановым к тому моменту судя по всему уже сформировало у юноши понимание того, что исторические события имеют определенную тенденцию в своем развитии, и если сегодня стать на сторону зла, потому что оно побеждает, то шансы победить в дальнейшем у побежденного на данный момент добра резко падают. Уходя с белыми из Харькова Газданов объявляет войну войне, террору, насилию, которые для него были всегда чужды.

Поэт Велимир Хлебников, бывший очевидцем событий Красного террора в Харькове в конце первой половины 1919 г. в своей поэме «Председатель чеки» (посвященной коменданту харьковской ЧК Саенко) написал такие строки о Харьковской ЧК:

«Дом чеки стоял на высоком утесе из глины,
На берегу глубокого оврага,
И задними окнами повернут к обрыву.
Оттуда не доносилось стонов.
Мертвых выбрасывали из окон в обрыв.
Китайцы у готовых могил хоронили их.
Ямы с нечистотами были нередко гробом,
Гвоздь под ногтем — украшением мужчин.
Замок чеки был в глухом конце
Большой улицы на окраине города,
И мрачная слава окружала его замок смерти,
Стоявший в конце улицы с красивым именем писателя».

Мои комментарии: Это улица Лермонтовская, а овраг, куда сбрасывали трупы – это Кошкин яр.

Один год – и вся жизнь

Он не вспоминал с теплотой о кадетском корпусе, как другие выпускники Петровского Полтавского Кадетского Корпуса (ППКК), он писал о первом своем годе учебы, как об одном из худших годов его жизни, но именно в стенах ППКК он подготовился к той жизни, в которую он вступал – в ужасы ХХ века. А его судьба – типичная судьба кадета. Год в Кадетском корпусе сформировал личность: мальчик перестал быть домашним ребенком, потом он не побоялся с гимназической скамьи пойти в армию, несмотря на то, что отец внушил ему пренебрежение к военной карьере, но он уже знал, на что идет, и выбрал Белую армию вместо кровавого хаоса коммунистической идеологии, к которой он не питал уважения, а скорее – интеллектуальный сарказм сноба.

Вряд ли Газданов осознавал, что тот год в ППКК был началом его судьбы. Внутри ситуации, внутри эпохи человек не может оценить типичность своей судьбы, тем более, что каждый человек сам себе уникален. Он был всего один год кадетом, но именно этот год стал отправной точкой долгого жизненного и творческого пути. Литератороведы не устают говорить о трагических судьбах писателей: если бы не дуэль, если бы не революция, если бы не война, то... – и все ради того, чтобы создать образ мученика, чей талант подавляли. И о Газданове говорят с неизменными нотками трагизма и возмущения: «Во Франции русский писатель вынужден был работать таксистом! Если бы не тяжкий труд таксиста, он бы написал гораздо больше!» При этом уважаемые исследователя творчества Газданова забывают, что сначала он нашел работу таксиста, а уже потом, спустя много лет, когда уже окончил Сорбонну, он наконец стал писателем - типичная логическая ошибка замены причины следствием.

Кадеты с незаконченным образованием попали в цунами гражданской войны и вместе с Белой армией были выкинуты за пределы Российской большевистской империи. Не взирая на наивную надежду на возврат, эмигранты продолжали обучение детей, которых увлекли за собой. Были организованы школы прямо на кораблях, потом на суше в Константинополе, Бизерте и других городах. Многие кадеты получали образование в гимназиях в Турции, Болгарии, Сербии, Тунисе. Аттестаты об образовании признавались в Европе и давали возможность получить высшее образование. Но для этого надо было иметь средства. Вполне типичная ситуация для «несоветского» мира – платное образование, ради которого студенты вынуждены работать. Но эмигранты не имели возможности устроиться на любую работу, например, во Франции были ограничения для них, а одной из самых престижных профессий для эмигрантов была работа таксиста.

«Сборник воспоминаний бывших питомцев Петровского Полтавского Кадетского Корпуса издаваемый Объединением в Париже по случаю 125-летия со дня основания Корпуса» (стр. 207-208):

«Общим знаменателем является неоспоримый факт, что Полтавцы не погрязли в труде чернорабочих, подметальщиков улиц, уборщиков нечистот. А ведь пришлось пройти и через это!

Во Франции, во многих профессиях существовала пресловутая "квота" для иностранцев; одним из исключений составляли шоферы такси. Но и для этого необходимо было знать на зубок улицы и маршруты Парижа, для сдачи экзамена при Префектуре, пройдя предварительно там же экзамены на знание шофера, правил уличного движения и сдать успешно испытания lors de la Grande remise, т.е. маневрируя среди колышков, не опрокинуть ни одного и, наконец, задним ходом, поставить автомобиль вдоль тротуара так, чтобы соответственное заднее колесо прилегло бы к нему вплотную. Кажется никому не удалось сесть за руль без переэкзаменовки.

Не говоря о деньгах, это требовало времени и кандидатам пришлось всё это зубрить после тяжелого, дневного или ночного физического труда.

Это оказалось самым коротким, для некоторых временным, но всё-таки выходом для Полтавцев, живущих в Париже или его окрестностях, чем и объясняется большое количество работающих "за рулем".

Многие и в этой работе проявили не мало напористости и в настоящее время являются не только владельцами машин, но хоть маленькими, зато собственными дачками, а иногда и купленными квартирами.

ШОФЕРЫ ТАКСИ: Дублянский, П. М. Воропаев (был одно время коммерческим представителем), Б. В. Заньковский, Е. В. Май, Н. И. Петровский, А. К. Заводов (работал на шахтах и матросом в Греции), Б. П. Барановский, С. Дерфельден, А. Ф. Фокин, Б.В.Сабо, И. К. Щедрин, В. Н. Вербицкий (имел раньше починочную мастерскую), Б. В. Ефремов, Г. Осташевский, Н. Н. Трофимов.»

Вот краткое описание «типичной судьбы» кадета ППКК за рубежом в ХХ веке. Укладывается ли в эту схему судьба писателя Гайто Газданова?

Газданов – один из наиболее загадочных писателей ХХ века. Он не писал мемуары, не писал дневники, он был неизвестен на родине, но в силу жизненных обстоятельств и свойств его характера, Газданов всю свою жизнь посвятил писательству, а собственная его жизнь была для него материалом для создания художественных образов, но никак не предметом буквального описания. Его романы подобны Розетскому камню, расшифровкой которого мы будем заниматься еще долго. Первая значимая расшифровка была сделана в 1982 году Ласло Диенешем, американским славистом, в его монографии о жизни и творчестве Гайто Газданова, далее эту тему начали разрабатывать во многих странах мира, в том числе и в России. В Украине, увы, о Газданове молчат.

Когда умер отец Гайто Газданову было восемь лет (1911 год). Это была страшная утрата для мальчика, который потерял близкого друга и любящего отца. Сильно потрясение привело к резкому падению иммунитета организма и мальчик сразу после похорон тяжело заболел. Его мать перенесла не меньшее потрясение, она была на грани сумасшествия. Эта трагедия произошла в Петербурге, где семья Газдановых жила в доме бабушки Гайто. Смерть главы семьи, человека деятельного, веселого, доброго создала невыносимую пустоту в большом богатом доме. Решено было уезжать, тем более что постоянные переезды были тем образом жизни, котоый был создан отцом из-за его профессии лесовода. Иван Газданов работал в военном ведомстве и имел офицерский чин, что открывало перед его сыном возможность получать образование в военном учебном заведении на казенный счет. Было решено ехать на Юг России (так именовали тогда Украину), где перед Гайто открывалась перспектива получения военного образования в Петровском Полтавском Кадетском корпусе.

Читаем в романе «Вечер у Клэр»: «В первый раз я расстался надолго с моей матерью в тот год, когда я стал кадетом. Корпус находился в другом городе; помню сине-белую реку, зеленые кущи Тимофеева [так называет автор Полтаву] и гостиницу, куда мать привезла меня за две недели до экзаменов и где она проходила со мной маленький учебник французского языка, в правописании которого я был нетверд. Потом экзамен, прощание с матерью, новая форма и мундир с погонами и извозчик в порванном зипуне, беспрестанно дергавший вожжами и увезший мать вниз, к вокзалу, откуда уходит поезд домой. Я остался один».

Благодаря неутомимому энтузиасту, исследователю истории Полтавы и Полтавского Кадетского Корпуса, Борису Тристанову, мне удалось восстановить многие страницы биографии писателя, ранее не известные. Именно благодаря материалам, собранным и предоставленным Борисом Тристановым, мне удалось расшифровать некоторые коды в романах Гайто Газданова.

Так, на основании «Материалов к истории Петровского Полтавского кадетского корпуса с 1-го октября 1912 г. по 1-е октября 1913 г. Год десятый». Полтава. (Автор А. Д. Ромашкевич), мы можем теперь точно назвать время учебы Гайто Газданова в ППКК - он числится в списке кадет 1913 года, 4-я рота, 1-й класс, 1-е отделение. Летние каникулы 1912 г. окончились 15 авг. и учебный 19¹²/₁₃ год начался 16 числа. Приемные экзамены были 29, 30 и 31 мая и 9, 10 и 11 авг.

Читаем в романе «Вечер у Клэр»: «Помню, когда я учился в кадетском корпусе, у меня был товарищ Диков; мы дружили потому, что оба умели хорошо ходить на руках. Потом мы больше не встречались - так как меня взяли из корпуса. Я помнил о Дикове, как обо всех остальных, и никогда не думал о нем. Спустя много лет в Севастополе в жаркий день я увидел на кладбище деревянный крест и дощечку с надписью: "Здесь похоронен кадет Тимофеевского корпуса Диков, умерший от тифа"».

Я нашла в списках кадет Дикова Владимира, который в 1913 году учился во 2-м классе (4 рота,. ІІ класс 1-е отделение).

Читаем далее в романе «Вечер у Клэр»: «Методы преподавания в корпусе были самыми разнообразными. Немец заставлял кадет читать всем классом вслух, и поэтому в немецком хрестоматическом тексте слышались петушиные крики, пение неприличной песни и взвизгивание. Учителя были плохие, никто ничем не выделялся, за исключением преподавателя естественной истории, штатского генерала, насмешливого старика, материалиста и скептика».

«- Что такое гигроскопическая вата, ваше превосходительство?

И он отвечал:

- Вот если такой молодой кадет, как вы, бегает по двору и скачет, вроде теленка, а потом случайно порежет себе хвост; так вот, к этому порезу прикладывают вату. Делается это для того, чтобы кадет, похожий на теленка, не слишком огорчался. Поняли?

- Так точно, ваше превосходительство.

- Так точно... - бормотал он, мрачно улыбаясь. - Эх вы...

Не знаю почему, этот штатский генерал мне чрезвычайно нравился; и когда он обращал на меня внимание, я бывал очень рад. Однажды мне пришлось отвечать ему урок, который я хорошо знал, и я несколько раз сказал "главным образом", "преимущественно" и "в сущности". Он посмотрел на меня с веселой насмешкой и поставил хорошую отметку.

- Какой образованный кадет. "Главным образом" и "в сущности". В сущности, можете идти на место.

Другой раз он поймал меня в коридоре, сделал серьезное лицо и сказал:

- Я попросил бы вас, кадет Соседов, не размахивать на ходу так сильно хвостом. Это, наконец, привлекает всеобщее внимание.

И ушел, улыбаясь одними глазами. Это был единственный, не похожий на других, преподаватель в корпусе, - как единственной вещью, которой я там научился, было искусство ходить на руках. И потом, по прошествии значительного времени после моего ухода из корпуса, если мне приходилось стать на руки, я сейчас же видел перед собой навощенный паркет рекреационного зала, десятки ног, идущих рядом с моими руками, и бороду моего классного наставника:

- Сегодня вы опять без сладенького.

Он всегда говорил уменьшительными словами, и это вызывало во мне непобедимое отвращение».

В том же источнике о ППКК есть информация о классном наставнике, преподавателе немецкого и преподавателе естественной истории, которых упоминает Газданов:

Гросберг Сигизмунд Густавович — преподаватель немецкого языка с 1905 г. Был признан психически больным.

Трофимов Иван Павлович — подполковник, воспитатель Петровского Полтавского кадетского корпуса. 30 сентября 1908 г. офицер-воспитатель Вольской военной школы капитан Трофимов переведен в корпус; прибыл 13 октября. 6 декабря 1912 г. капитан Трофимов произведен в подполковники и награжден орденом св. Ан. 3 ст. В 1919 г. эвакуировался с корпусом из Полтавы во Владикавказ, а затем в Крым и Сербию. После организации Крымского кадетского корпуса преподавал в нем рисование. Сохранились рисунки, фотографии которых опубликованы на сайте. Умер в 1962 г. в Белой Церкви, Сербия.

Шевелев Василий Алексеевич, отставной действительный статский советник, род. 28 марта 1847 г. По окончании Харьковского университета кандидатом в 1876 г., в течении года состоял лаборантом геологического кабинета при университете, а с 1877 г. определен преподавателем ест. истории в Петровскую Полтавскую военную гимназию, в каковой должности состоит и в настоящее время в Полтавском корпусе приватным преподавателем. С 29 июля 1879 г. по 8 октября 1901 г. Василий Алексеевич был в Полтавской военной гимназии и корпусе воспитателем, а с 1904 по 1910 г. директором мужского училища 1-го разряда в г. Полтаве.

Из воспоминаний выпускника ППКК Б.Сабо:

«Дорогой Василий Алексеевич Шевелев.

Самый старый преподаватель корпуса, Действительный Статским Советник, не Любивший, впрочем, чтобы кадеты его величали: Ваше Превосходительство. Много он вложил собственных средств, чтобы создать в стенах корпуса Естественный Кабинет. Он действительно был прекрасный.

Василий Алексеевич, в мое время совершенно одинокий, всецело отдавал все свои силы корпусу. Часто даже ночевал в милом его сердцу естественном кабинете. Нас он любил, как отец, часто давал конфеты, а иногда, потихоньку, и папиросы.

Такого друга кадет, среди преподавателей корпуса, я не помню. Переэкзаменовки он давал чрезвычайно редко, а если и давал, то экзаменовал по-своему: - "Ну скажи, мерзавец (это было его любимое выражение), учил ты естественную историю?" - "Так точно, Василий Алексеевич, и хорошо учил".

"Отлично... видел ли ты когда-нибудь лягушку?" - "Так точно, Василий Алексеевич". - "Ну скажи, как лягушка ходит?" - "Лягушка не ходит, Василий Алексеевич, она прыгает". - "Ну, отлично ... вижу, что учил. Молодец, ступай!"

Старик - чудак любил корпус и всех нас. Что сталось с ним, не знаю. Вероятно, уже давно нет тебя в живых, наш верный друг.

Вечная тебе память... так хочется, чтобы душа твоя почувствовала, что тебя не забыли твои верные друзья, кадеты».

Следующий учебный год 1913/1914 Гайто Газданов продолжил учебу в Харькове: сначала во 2-й мужской гимназии, затем в 3-й, откуда недоучившись в 1919 году ушел в рядах Белой армии. Именно в этот период судьба Газданова опять переплелась с судьбой многих кадетов бывшей Российской империи. Газданов попадает на бронепоезд, который носится по степям Украины, потом Крыма – в кровавой мясорубке гражданской войны. Имеет смысл сравнить тексты воспоминаний об этих событиях бывших кадетов с текстами романов Гайто Газданова («Вечер у Клэр», «Призрак Александра Вольфа»).

В романе «Вечер у Клэр» Газданов описывает последние дни в Крыму (в Севастополе, затем в Феодосии – отплытие в Константинополь), и эти тескты тоже можно сравнить с воспоминаниями бывших кадетов, вместе с которыми Газданов покинул Россию навсегда.

Поступить в гимназию в Константинополе Газданову помогла двоюродная сестра Аврора, оказавшаяся волею счастливого случая в нужное время в нужном месте. Потом, закончив образование в переехавшей в Болгарию гимназии, Газданов отправился в Париж, где он мог узнать, что многие русские эмигранты (особенно – кадеты!) становятся таксистами. Эта работа давала средства к существованию и возможность учиться в дневное время.

Вот так выстроилась линия судьбы, которая, конечно, не всех вела к писательской деятельности, но студента историко-философского факультета Сорбонны естественным образом направляла в гуманитарную сферу. Оставалось выбрать язык. Русскоязычное окружение и возможность публикаций на русском, плюс неуверенность в свободном владении французским на том высоком уровне, который предъявлял Газданов к литературному языку – все это решило проблему выбора. Вот и все, ничего особенно трагичного, а все очень даже благополучно, если учесть, что Газданов бежал из кошмара большевистского безумия и не просто спасся, а сумел адаптироваться в новой среде, которая была для него все-таки не чуждой, в отличие от советской.

В рассказе «На острове» документально воспроизведены эпизоды учебы Гайто Газданова в Шуменской гимназии в Болгарии, но хотя все персонажи реально существовали, тем не менее Газданов как обычно изменяет их имена.

Роман «Ночные дороги» написан на основе опыта работы ночным таксистом. Этот роман может дать представление о жизни многих бывших кадетов, ставших таксистами во Франции.

И последняя точка жизненного пути писателя Гайто Газданова – кладбище Sainte-Genevieve-des-Bois в Париже, где были похоронены многие бывшие кадеты Полтавского кадетского корпуса.

Женщины реальные и виртуальные

Уже в раннем детстве он познакомился со смертью. Самым большим ударом судьбы для маленького Гайто была смерть отца, хотя были еще смерти сестер. Но он вспоминает о них вскользь, как бы давая объявление в газету: «Сначала умерла моя старшая сестра; смерть последовала после операции желудка от не вовремя принятой ванны... во время великой войны моя младшая сестра девятилетней девочкой скончалась от молниеносной скарлатины, проболев всего два дня». Осталось совсем немного штрихов к их портретам: «Я был, впрочем, самым неспособным в семье; сестры мои целиком унаследовали от матери быстроту понимания и феноменальную память и развивались быстрее, чем я; мне никогда не давали понять этого, но я очень хорошо знал это сам. В детстве, как и позже, я был чужд зависти...» Чужд ли, если спустя годы, вспоминая сестер, говорит о зависти? Или это была обида на несправедливую судьбу и безответную любовь к матери, или к сестрам, которые не заметив его ускользнули в небытие?

Смерть отца была воспринята по-другому. Гайто потерял близкого друга, который играл с ним, ласкал и понимал как никто другой. Мать всегда соблюдала интервал, она любила мужа, а дети были для нее существами отдаленными. Она боялась их потерять, поэтому она упала в обоморок после того, как спасла сына от падения из окна. Ему тогда было три года. У него была старшая сестра, которая умерла после операции. Была ли эта сестра? Может тогда она уже умерла, а мать была беременна младшей сестрой, поэтому и упала в обморок. Мы можем это предположить только на основе текста романа, но художественный текст не несет ответственности за прошлое, оставившее зыбкий след в памяти трехлетнего мальчика, висевшего в окне на ветру.

Да, она была женщиной, которая просто так в обоморок не падает. Он не помнил больше ни одного обморока, она не плакала, когда умер муж, она ходила туда-сюда, она не спала, но обмороков больше не было, как и слез.

Мать воспитывалась в семье дяди, потому что осталась сиротой. Воспитание в чужой семье наложило отпечаток на всю жизнь и на стиль поведения и общения в семье. Она предпочитала не чувствовать и латентно давала такую директиву сыну, который хотел чувствовать, он даже в романх убеждал себя, что очень любит мать. Видимо, она перенесла детскую травму, потом эту травму она передала своему сыну. Хотя в то жестое время, когда они жили, лучше было не чувствовать, это помогло им выжить.

«С самого раннего детства я помню ее неторопливые движения, тот холодок, который от нее исходил, и вежливую улыбку; она почти никогда не смеялась. Она редко ласкала детей...»

Не позавидуешь! Она всегда была отстраненной от ее детей, по крайне мере, от сына - точно.

«Однажды, я помню, я пытался ей что-то ответить; она посмотрела на меня с удивлением и любопытством, точно впервые заметив, что я обладаю даром слова». («Вечер у Клэр», с.39)

Возможно такие отношения сформировали у мальчика отстраненное отношение к женщинам. Первая его женщина, его мать, всегда была чужой, она всегда показывала, что принадлежит другому мужчине: «...моя мать употребляла только литературные обороты и говорила с обычной своей холодностью и равнодушно-презрительными интонациями. Такой она была всегда; только отцу она вдруг за столом или в гостиной улыбалась неудержимо радостной улыбкой, которой в другое время я не видал у нее ни при каких обстоятельствах».

Возможно, смерть дочерей она перенесла легче, чем смерть мужа, единственно очень близкого ей человека. Он очень бережно относился к ней, видимо, оберегая от прошлых невзгод и травм. Он относился к ней как к своей старшей дочери, тем более, что он был старше ее на 15 лет. Так что она потеряла не только мужа, но и отца (уже дважды!). Его смерть не сблизила ее с сыном, а скорее отдалила от него сначала психологически, а потом она бросила сына, оставив его самого справляться со своей потерей в Полтаве. А сама уехала с младшей дочкой в Харьков. Там она попала в окружение семьи Пашковых, которые погрузили ее в их мир. Харьков хорош для тех, кто хочет убежать и спрятаться. Гайто должен был сам справиться со своей потерей в кадетском корпусе. Он смог продержаться там всего один год, за это время мать психологически восстановилась и решилась забрать сына из корпуса, они теперь жили вместе в Харькове, где вскоре умерла младшая сетра Гайто. Но близости между сыном и матерью не возникло: «Мы с матерью остались вдвоем. Она жила довольно уединенно; я был предоставлен самому себе и рос на свободе. Она не могла забыть утрат, обрушившихся на нее так внезапно, и долгие годы проводила, как заколдованная, еще более молчаливая и неподвижная, чем раньше. Она отличалась прекрасным здоровьем и никогда не болела; и только в ее глазах, которые я помнил светлыми и равнодушными, появилась такая глубокая печаль, что мне, когда я в них смотрел, становилось стыдно за себя и за то, что я живу на свете».

Ему было восемь лет, когда его бросила мать. Это была серьезная травма на всю жизнь, которая научила его отстраняться от других людей, особенно в толпе кадетов, и жить своей внутренней жизнью без привязанностей. Это помогло ему в 1919 году уйти солдатом с Добровольческой армией, оставив мать в Харькове. Смерть отца и мужа научила их расставаться друг с другом. Она утпустила его, потому что она боялась его смерти, она боялась увидеть его смерть собственными глазами, она наделась, что он не погибнет, а если и погибнет, то она этого не увидит. В ней не было больше сил видеть смерть близкого человека, последнего близкого в этом не лучшем из миров. Надо было забыть смерть и сохранять равнодушие к жизни.

Комментарии психолога: Психологическая травма – реактивное психическое образование (реакция на значимые для данного человека события), вызывающее длительные эмоциональные переживания и имеющее длительное психологическое воздействие. Причиной травмы может стать любое значимое для человека событие, а источников существует огромное количество: тяжёлые болезни, смерть, гибель членов семьи; холодность внутрисемейных отношений и отчуждение; материально-бытовая неустроенность.

Знает ли человек о своих психологических травмах? В большинстве случаев психотравмирующее воздействие носит неявный, скрытый характер. Речь идет, как правило, о неспособности ближайшего окружения, прежде всего матери, обеспечить для ребенка атмосферу доверия и эмоциональной защищенности. Травмирующая ситуация может скрываться за внешне вполне благополучной домашней обстановкой, когда никто даже и не подозревает о том, что в отношениях родителей с детьми не хватает очень важных чувственных и поведенческих компонентов. Значимые родительские фигуры часто сами страдают различными формами личностных расстройств. Директива – это скрытое приказание, неявно сформулированное словами или действиями родителя, за неисполнение которого ребенок будет наказан. Не явно (поркой или подзатыльником, молчаливым шантажом или руганью), а косвенно — собственным чувством вины перед родителем, давшим эту директиву. Причем истинные причины своей вины ребенок не может осознать без посторонней помощи. Ведь именно исполняя директивы, он чувствует себя “хорошим и правильным”. Главной директивой, в которую можно было бы включить все остальные, является: “Не будь самим собой”. Человек с этой директивой постоянно неудовлетворен собой. Такие люди живут в состоянии мучительного внутреннего конфликта. “Не чувствуй”. Это послание может передаваться родителями, которые сами привыкли сдерживать свои чувства. Ребенок приучается “не слышать” сигналы своего тела и души о возможных неприятностях. Чувство неблагополучия - корень всех детских аномалий и трагедий. Наказание или самонаказание ребенка лишь усугубляют его, а помочь может только постоянное укрепление в нем чувства самоценности.

Давно уже исследователям жизни и творчества Гайто Газданова известна фотография из семейного архива его матери, на которой запечатлен семилетний Гайто. Но никто не заинтересовался, почему эта фотография была сделана в Сумах, да собственно, никто и не обращал внимания на паспарту фотосалона, где был сделан этот снимок (удивительно, но почти все фотографии из архива Газданова публикуют без паспорту, по которым можно определеить время и место фотографирования). На обороте фотографии, возможно, рукой Гайто была сделана дарственная надпись дяде А.С. Газданову: «Дорогому Габла от Газданова. 9 марта 1911 г.» А место – фотоателье П.Макашова в Сумах. Значит, в 1911 году семья Газдановых побывала в Сумах, где была сделана эта фотография. Еще никто не знал, что это последний год жизни Ивана (Бапи) Газданова. Гайто Газданов писал, что его отец умер, когда ему было восемь лет, т.е после 6 декабря 1911 года (день рождения Гайто).

В журнале «Пам'ятки України», № 4 за 2014 год, в статье «Історія у світлинах» Олега Корнієнко читаем:

Макашов Павло Васильович (1850-1920-і) – один із найвідоміших и найкращих фотографів Сум. Народився у Москві в родині ротмістра. Там же здобув фах фотографа. Наприкінці 1870-х років був зарахований до категорії сумських міщан. Дозвіл на відкриття фотографічного закладу отримав 6 квітня 1881 року. Його фотографічний салон розміщувався на вул. Соборній у будинку №3. У 1890-х роках вікупив у Сумах збанкрутілий заклад «Санкт-Петербургская художественная фотография». Мав заслужену повагу й авторитет як серед пересічних мешканців Сум, так і серед місцевого начальства. Фотографував приїжджих до Сум знаменитостей. Тривалий час плідно співпрацював із цукрозаводчиком І.Г.Харитоненком, отримавши ексклюзивне право знімти всі його цукрові заводи. Найкращі фотографії увійшли до серії поштових листівок. Після себе П.В.Макашов залишив понад 350 фотографій із краєвидами Сум, а також цілий альбом із фотографіями Бельгійського заводу. Заклад Макашова проіснувал до 1932 року, але навіть після його смерті, в радянські часи, рівень обслуговування у фотоательє залишався на найвищому рівні. На жаль, у 1980-ти роки у будівлі сталася пожежа, а пізніше вона була повністю зруйнована.

Теперь мы знаем, что среди знаменитостей, которых запечатлел сумской фотограф П.Макашов, был и всемирно известный писатель Гайто Газданов. Но, конечно, фотограф ничего не знал о будущей судьбе семилетнего мальчика, приехавшего с семьей в Сумы. А мы не знаем, почему Газдановы приезжали в Сумы. Об этом городе Гайто Газданов не вспоминал ни в одном из своих произведений, хотя, возможно среди его воспоминаний детства, вернее, в воспоминаниях детства его литературных героев, можно найти строки о прелестях украинской природы: «мне было восемь лет, я жил тогда на Украине, густой сад стоял перед окнами, и птица неизвестной породы прыгала по веткам вишни. Солнечный свет и жар звенели монотонным металлическим звуком, с речки кричали лягушки, и жабы раздували горла в прохладной темноте тени». («Дракон», т.1, стр.599)

Возможно, Сумы были последним городом, где семья Газдановых была в полном составе (почти в полном, если не считать старшей сестры Гайто, которая к тому времени уже умерла, хотя была ли эта сестра?). Сумы в то время были вотчиной украинского сахарозаводчика, миллионера и мецената Харитоненко. Здесь был Кадетский корпус, где Гайто мог бы учиться на казенный счет, как сын офицера, мужская гимназия и реальное училище. Возможно, именно последнее запомнилось Гайто, поразив детское воображение названием, и впоследствии в своих произведениях Газданов писал, что его герой учился не только в кадетском корпусе и нескольких гимназиях, но и в реальном училище, хотя свидетельств того, что сам Гайто был учащимся такого учебного заведения, нет.

Надолго ли Газдановы задержались в Сумах? Где отец Гайто заболел и где умер? О.Орлова пишет, что это случилось в Смоленске (или это просто совпадение на букву «с»?). Но где бы не затерялась могила Гаппи Газданова на просторах империи, его осиротевшая семья отправилась в Украину, в Харьков.

Читаем у Т. Фремель: «Кроме Татьяны Пашковой и Киры Гамалея, в компанию входили Виктор и Ольга Черкасовы, дети богатого лесопромышленника. Ольга была красавица с яркой, цыганской внешностью. Многие молодые люди приходили к Пашковым, привлеченные ее блестящей красотой. Однако постепенно пристраивались либо в «партию» Киры, либо в «партию» Татьяны. В «партию» Киры, темноволосой и зеленоглазой, с гладкой прической на прямой пробор и тяжелым узлом волос на затылке, шли любители музыки и поэзии. В «партию» белокурой и сероглазой, с пышной копной волос Клэр, шли любители философии и естественных наук. В компании цвели бурные романы и настоящая, глубокая любовь».

Итак, Черкасовы – дети крупного лесопромышленника. А отец Газданова был лесоводом, работал в Министерстве лесной промышленности и вполне мог быть знаком с лесопромышленником Черкасовым. И возможно именно он посоветовал вдове коллеги переехать в Харьков, где рекомендовал снять квартиру у его знакомых – Пашковых.

Газданов, работая на «Радио Свобода» берет псевдоним – Георгий Черкасов, а его текстах часто возникает образ загадочной, непостижимой и недосягаемой Ольги... Возможно, это память о красивой девушке Ольге Черкасовой из далекой беззаботной харьковской юности. Неужели он был влюблен и в нее?! А почему – нет? Яркая чернявая Ольга и белокурая эксцентричная Татьяна. Первые влюбленности будущего лавеласа... Ах, ну что вы! Гайто не был лавеласом? Позвольте не поверить! Все его романы – это повести о женщинах – загадочных, неуловимых, непостижимых. Это поиск любви, которой так недоставало Гайто с детства. Именно из-за холодных отношений с матерью, для которой единственным мужчиной был ее муж, Гайто с детства испытывал недостаток материнской и женской любви... «Семья Воронина (Пашкова) была моей второй семьей», - так пишет Газданов в романе «Вечер у Клэр». А дочери Пашкова воспринимались им как утраченные сестры. А героиней его первого романа становится его первая любовь во Франции (Клэр – француженка!), а Татьяна Пашкова, как «старшая сестра» вызывала восхищение и преданность у обделенного любовью мальчика. И в романе он пишет о ней, о Татьяне-Марианне, всего несколько строк: «...Марианна и Наталья, одна моих лет, другая ровесница моей сестры... Старшая дочь, Марианна, отличалась молчаливостью, рано развивавшейся женственностью и необыкновенной силой характера. Один раз, когда ей было одиннадцать лет, отец обозвал ее дурой: он находился в одном из своих припадков гнева, заставлявших его терять всегдашнюю вежливость. Она побледнела и сказала: - Я теперь с тобой не буду разговаривать. И не разговаривала два года. С сестрой и братом она обращалась как старшая; и в семье ее не то что побаивались, а остерегались». Да, Клэр это не Татьяна, как бы этого не хотелось харьковским дамам из детства Газданова, ведь их Гайтоша всю жизнь любил одну-единственную Татьяну... Но он был живым человеком, прошедшим гражданскую войну и эмиграцию, которые жестоко отдалили от него романтическое детство в кругу философствующих девиц...

В начале романа Клэр больше напоминает сестру Газданова – Аврору, балерину: «Клэр была больна; я просиживал у нее целые вечера... Муж ее несколько месяцев тому назад уехал на Цейлон, мы были с ней одни... Клэр становилась тихой и серьезной и рассказывала мне в свою очередь, как умирала ее мать...» Могла ли Клэр-Таня рассказывать о смерти матери, ведь когда они были знакомы, ее мать была жива? Хотя в романах бывает и не такое. В рассказе «Гавайские гитары», где описана смерть сестры героя – Ольги (заметьте – ее зовут Ольга!) - прообразом героини могла быть сестра Аврора Газданова, умершая в Париже. Кстати – первая балерина Осетии (Южной или Северной? – спросит дотошный читатель. Увы, отвечу я, Осетии, разодранной имперскими амбициями России).

«В то время сестра моя была тяжело больна и никакой надежды на ее выздоровление не оставалось. Случилось так, что ее муж уехал за границу на две недели, а я остался ухаживать за ней».

Стиль жизни Клэр в Париже, да и в далеком заснеженном южном городе, очень похож на стиль жизни балерины Авроры. Возможно, что Гайто знал сестру по Питеру, но скорее всего они познакомились на Кавказе в родовом гнезде Газдановых. Бывала ли Аврора на гастролях в Харькове? После революционных событий 1917 года в Харьков хлынули актеры, режиссеры их Питера, Москвы, потом они бежали дальше, в Крым, но Харьков успел на пару лет превратиться в театральную столицу разваливающейся империи. Возможно, что Аврора побывала в Харькове, жила в гостинице на Екатеринославской, а ее муж стал прообразом отца Клэр. И у Гайто остались воспоминания об этих людях, которые потом преобразовались в текст романа.

Клэр – это не сестра и не подруга детства. Это вполне реальная женщина, возможно эмигрантка из России, что и сблизило Гайто с ней... Так в рассказе «Водяная тюрьма», который оценивался критиками как один из лучших рассказов Газданова (датирован 21 июня 1929 г.: он был написан в момент завершения романа «Вечер у Клэр», оконченного в июле того же года), содержится множество общих мотивов с романом. В рассказе «Водяная тюрьма» возникает образ женщины, которую анализирует Е.А. Яблоков в своей статье «Ночь после Клэр» («Дарьял») и приходит к следующему выводу: «M-lle Tito, живущая в том же самом районе, что и Клэр, представляет собою, так сказать, образ “анти-Клэр”: это пародийная Клэр в мещански-претенциозном варианте. Косвенное указание на Клэр содержится и в самом рассказе: m-lle Tito кажется себе похожей на героиню всех прочитанных ею романов — и в этой детали содержится указание, что перед нами именно героиня романа. Впрочем, как уже говорилось, ГР (герою рассказа, а также и самому автору!) удается “оторваться” от Клэр как в “возвышенном”, так и в “сниженном” вариантах».

Кроме всего прочего, статистический анализ текста романа, дает такой результат: основной текст романа (80%!) состоит из воспоминаний об Украине (Полтава, Харьков, украинские степи, Крым), а тексты о Клэр (20%) выглядят как интригующая связка и красивая рамка. Без Клэр романа не получилось бы, это были бы обычные мемуары эмигранта из Российской империи, каких в ту пору в Париже было великое множество. Клэр внесла в роман интригу, любовь, секс – ах, это так по-французки! А кто же был прооборазом Клэр, мы, судя по всему, так и не узнаем. Газданов умел скрывать имена не только своих возлюбленных..

Так что единственной известной нам, вполне реальной женщиной в жизни Газданова была Фаина Ламзаки, которой удалось вступить с ним в официальный брак, удалось стать ему женой-матерью, женой-сестрой милосердия, залечить раны прошлого и избавить писателя от многих проблем, как психологических, так и материальных, бытовых и социальных. Была ли она его музой? Стала ли прообразом какой-нибудь героини его текстов? На последний вопрос отвечу утвердительно – да, она стала героиней эпистолярного творчества Газданова.

Биографическая справка

Газданов Гайто (Георгий) Иванович (1903 - 1971). Родился 23 ноября (6 декабря н.с.) в Санкт-Петербурге. Профессия отца Баппи (Ивана) Газданова – лесовод - заставляла семью много ездить по стране в зависимости от профессиональной деятельности главы семьи (жили в Сибири, Тверской губернии, в Минске и т.д.). Гайто часто бывал у родственников в Осетии, в Кисловодске. Школьные годы пришлись на Полтаву и Харьков. Успел доучиться до седьмого класса. В 1919 в шестнадцать лет вступает в Харькове в Добровольческую армию Врангеля. Служит на бронепоезде, который носится по просторам украинских степей, в конце концов оказывается в Феодосии, откуда отправляется в Галлиполи, затем - в Константинополь. Здесь случайно встречает свою двоюродную сестру, балерину, которая уехала из России еще до революции и вместе с мужем жила и работала в Константинополе. Они помогли Газданову. Здесь он продолжил учебу в гимназии в 1922. Здесь был написан первый рассказ - "Гостиница грядущего". Гимназия была переведена в город Шумен в Болгарии, где Газданов окончил ее в 1923 и переехал в Париж. В конце 1920-х - начале 1930-х четыре года учился в Сорбонне на историко-филологическом факультете. Весной 1932 под влиянием М.Осоргина вступил в русскую масонскую ложу "Северная звезда". В 1961 стал ее Мастером. В 1930 поступил в продажу первый роман Газданова – «Вечер у Клэр». Регулярно начинает публиковать рассказы, романы наряду с Буниным, Мережковским, Алдановым, Набоковым в "Современных записках". Активно участвует в литературном объединении "Кочевье". В 1936 отправляется на Ривьеру, где встречает свою будущую жену Гавришеву, урожденную Ламзаки (из богатой одесской семьи греческого происхождения). В 1939, когда началась война, остается в Париже. Участвует в движении Сопротивления. Единственное, что было написано в это время и получило признание, - это роман "Призрак Александра Вольфа" (1945 - 48). После войны была опубликована книга "Возвращение Будды", имевшая большой успех, принесшая известность и деньги. С 1946 живет только литературным трудом, иногда подрабатывая ночным таксистом. В 1952 выходит роман "Ночные дороги", затем "Пилигримы" (1952 - 54). С 1953 - сотрудник новой радиостанции - "Свобода". Через три года становится главным редактором новостей (в Мюнхене), в 1959 возвращается в Париж корреспондентом Парижского бюро Радио "Свобода". В 1967 его опять переводят в Мюнхен как старшего, а затем главного редактора русской службы. Последние романы, увидевшие свет, - "Пробуждение" и "Эвелина и ее друзья", начатые еще в 1950-е, но законченные в конце 60-х. Умер Газданов от рака легких 5 декабря 1971 в Мюнхене. Похоронен на русском кладбище Сен-Женевьев-де-Буа под Парижем.

Ссылки на эту страницу

1	Коган Наталья [Коган Наталія] - пункт меню

История Полтавы

Гайто Газданов: Заметки читателя

Ссылки на эту страницу