Автобиография Ивана Мартынова

• 

Details

Hits: 1335

Мартынов Иван. Автобиография.

Подається за виданням: Мартынов И. И. Записки И. И. Мартынова. I. Автобиография // Кашпирёв: "Памятники новой русской истории". Спб., 1872 г., т. II, стр. 68-109.

Джерело: Руниверс.

Переведення в html-формат: Борис Тристанов.

Мартынов И. И. Автобиография — 68

ЗАПИСКИ И. И. МАРТЫНОВА ^*).

I.

Автобиография.

Уже минуло мне от роду 50 лет. Благодарю Тебя, Всевышний, за сохранение дарованной Тобою жизни моей, в продолжение толикого времени. Благодарю, Всемогущий, за силы душевные и телесные, соделавшие меня способным к прохождению разных должностей и не лишившие меня счастья быть не вовсе бесполезным в сем мире. Благодарю, Премилосердый, за щедроты, невидимой десницей Твоею на меня излиянные, за самые бедствия, премудростию Твоею мне в наставление служившие.

Но промыслу Твоему, может быть, угодно будет вскоре и меня воззвать с лица земли, да предстану пред суд Твой праведный; а я готов ли дать Тебе отчет в делах своих?

И так, молю Тебя, обнови в памяти моей дела мои с самого рождения моего, да за добрые прославлю имя Твое святое, а в худых принесу пред лицом Твоим и людей Твоих раскаяние.

Я родился в 1771 году, в Полтавской губернии, в м. Переволочне. Отец мой был священник Николаевской церкви, — которого лишась в малолетстве, вовсе не помню. Мать моя, кажется, на пятом году от роду моего, отдала меня учиться русской грамоте к писарю коменданта тамошней крепости, у которого научился я порядочно читать и писать, пройдя букварь, часослов и псалтырь. Не имея никаких средств к дальнейшему учению,

*) Печатаются с рукописи, обязательно доставленной внукою И. И. Мартынова. Несколько отрывков напечатано в сочинении г. Колбасина: «Литературные деятели прежнего времени.» Спб., 1859. Подстрочные примечания принадлежат самому автору.

Мартынов И. И. Автобиография — 69

я оставался дома, до прибытия в Переволочну епархиального архиепископа Никифора. В это время мать моя подала ему просьбу и он велел привезти меня, с старшим братом, в Полтавскую семинарию. И так, на девятом году от моего рождения, отвезли меня в Полтавскую семинарию, незадолго перед тем учрежденную знаменитейшим ученостью архиепископом Евгением Булгаром, который тогда был уже, по желанию его, уволен от всех дел по управлению епархией. Приехав в Полтаву, мы явились к ректору соборному протоиерею Иоакиму Яновскому, который через день объявил нам решение преосвященного, что мы приняты на казенное содержание в так называемую бурсу, при семинарии учрежденную для бедных сирот.

Обеспеченный в содержании, я обучался охотно всем предметам, которые в то время были преподаваемы в сем училище. Проходя ординарные классы от фары до богословия, по обыкновенному тогда в семинариях порядку, сверх главных предметов учения, коими почитаются латинская и российская грамматика, поэзия, риторика, философия и богословие, я научился тут греческому, несколько немецкому языку и арифметике; другим наукам и языкам в сей семинарии тогда не обучали. Учители мои были все почти люди достойные мест, которые они занимали. Наименую, по крайней мере, одного из них, иеромонаха Гавриила, который в сем сане обучал философии и греческому языку, а потом, в сане архимандрита и звании ректора, обучал одному греческому языку. Сей почтеннейший учитель мой возведен после на первую степень иерарха, и был экзархом-митрополитом Кишеневским и Хотинским. Проходя учение, я неоднократно в публичных собраниях, из рук преосвященного Никифора, получал за успехи, прилежание и благонравие, награды; а особливо незабвенен для меня тот день, в который я, в присутствии молдавского господаря Маврокордато и знаменитой публики, получил от преосвященного несколько серебренных рублевиков и две книги: Новый Завет, на греческом и латинском языках, за успехи в греческом языке, и Баумейстерову физику, на русском языке, за успехи в философии. Какое тогда было торжество для меня и нежно любившего меня брата, впрочем, отстававшего от меня, к сожалению, в науках, но радовавшегося моим успехам от всего сердца! С каким, бывало, удовольствием везу подарки сии, во время вакаций, к моей матери и бабушке! Из наград сих, Физика и теперь хранится

Мартынов И. И. Автобиография — 70

в моей библиотеки, не пышным переплетом, по воспоминанием золотой юности, драгоценная. Новый Завет выпросил у меня брат для себя, при моем отъезде в Петербург.

Между тем, как я обучался сам, еще будучи в риторическом классе, благодаря Бога, мог уже обучать других русской и латинской грамматике, а потом поэзии и риторике. Состоя на казенном содержании и живучи вместе со многими другими сиротами низших классов, я преважно обучал их всему, что сам знал, без всякой платы. Потом, вышел на кондицию т. е. на квартиру, нанимаемую из платы, получаемой с учеников моих, которые, или жили вместе со мною, или приходили ко мне с других квартир. Из таковых учеников моих, известнейшими после сделались: 1) Исидор Моисеев, который, приехав в Петербург, для усовершенствования себя в врачебных науках, перевел с латинского на русский язык Пленковы Начальные основания ботанического словоизъяснения и брачной системы растений, которые, за моею поправкою и переводом технических терминов, заимствованных из греческого языка, по одобрению Медицинской коллегии, напечатаны в 1798 году. Этот молодой человек, по окончании курса медицинского, послан был врачом в армию, во время итальянского похода, писал ко мне из чужих краев и присылал своеручные письма Пленка, на латинском язык писанный, в которых сей ученый отдавал всю справедливость его дарованиям и сведениям; но с тех пор я не мог получить об нем ни от кого сведения, куда он девался. 2) Гавриил Петрович Попов, коллежский советник, доктор медицины, при Московском отделении Медико-хирургической академии, ординарный профессор повивального искусства, судебной медицины и медицины полиции, Московский городовой акушер и член Общества врачебных и физических наук, учрежденного при Московском университете и 3) Семен Федорович Гаевский, доктор, лейб-медик, статский советник и ученый секретарь медицинского совета, при министерстве внутренних дел. Не спорно, что не моими наставлениями достигли они столь почтенных мест и званий, но мне приятно вспоминать, что я положил краеугольный камень их учению.

Содержа себя кондицией, я кончил курс философии т. е. логики, метафизики, физики и нравоучения и переведен в класс богословский. В это время епархией, в которой состояла Полтавская семинария, управлял, уже знаменитый, архиепископ Амвросий,

Мартынов И. И. Автобиография — 71

под именем Екатеринославского и Херсониса-Таврического. Архипастырю сему сделался я лично известным, по случаю посвящения ему, в день его тезоименитства, сочиненной мною оды. Стихи мои, как я сам впоследствии времени чувствовал, были плохи, но преосвященный, по свойству великих душ, принял их благосклонно, пожаловал мне 25 рублей, что тогда составляло большую сумму, по моему состоянию и Риторику на русском языке, им сочиненную, в бытность его в Москве, примолвив: "Вот и я в свое время занимался сочинениями. Продолжай. Бог благословит твои труды". Ободренный таковым снисхождением, я не щадил сил, чтоб успехами своими обратить на себя еще большее внимание архипастыря. Вскоре представился к тому случай. Ректор семинарии архимандрит Гавриил, по болезненным припадкам, отказался от преподавания греческого языка и на место свое представил меня. Преосвященный призвал меня к себе, объявил о том, и, благословя, велел вступить в должность, не оставляя продолжать и слушание богословия. — "Я рад, сказал он, что такой ученый муж нашел тебя достойным заменить его". Это случилось в начале 1788 года. Но в сем же году, в сентябре месяце, он опять присылает за мною, сказывает, что он получил высочайшее повеление отправить в Петербургскую Александро-Невскую семинарию трех, или четырех студентов, для образования в учители и спрашивает меня, желаю ли я туда ехать. Вопрос сей произвел во мне такое восхищение, что не только слова мои, но и вся наружность моя показывала желание мое ехать в столицу. Преосвященный, заметив это, сказал с улыбкою: "Очень хорошо; но ты мне здесь нужен: ты занимаешь греческий класс". Неожиданное сие возражение после столь лестного предложения исторгло у меня слезы; я плакал и просил не лишить меня сего счастия. Убедясь моею усильною просьбою, преосвященный согласился послать меня и спросил, кого бы я считал еще достойным такого назначения. "Товарищи, — сказал он — лучше могут знать друг друга, как по дарованиям, так и по поведению". Я осмелился наименовать троих: Стефановского, Котляревского *) и Илличевского. Преосвященный велел мне придти с ними на другой день. Я, с Стефановским и Илличевским, явился в на-

*) Иван Петрович Котляревский после сделался известным "Энеидою", перелицованною на малороссийское наречие. О других товарищах своих скажу в своем месте.

Мартынов И. И. Автобиография — 72

значенное время; а Котляревского отыскать не могли, потому что его, на тот раз, в городе не было.

"Чтож вы не все? спросил меня архипастырь. Я сказал причину и он, распрося, кто знает какие языки, кроме латинского, велел нам собраться в дорогу через два дня и когда будем готовы, прямо приехать в монастырь, оттуда же и будем отправлены.

— "Не берите с собою — сказал он — ничего лишнего; там для вас будет все готово. Между тем, я велю префекту выдать вам денег".

Получив деньги и искупивши нужное на дорогу, мы наняли извозчиков, простились с учителями, с префектом, с приятелями, товарищами, а я и с братом, который перед тем лишь женился, — приехали в монастырь ввечеру, на третий день, по объявлении нам приказания. Вскоре позвал нас преосвященный к себе. Первое слово его было:

— "Со всеми ли вы простились"? Мы отвечаем, что простились.

— "Были у ректора"?

Мы остолбенели. — "Нет, говорит один из нас.

— "Как! У первого своего начальника не были"?

— "Мы не смели его беспокоить, отвечает другой из нас, потому что он очень болен" — А я не смел сказать ни слова, потому что находил нас кругом виноватыми.

— "Тем более обязаны вы были проститься с ним, для того, что, может быть, в последний раз его видите".

Мы бросились в ноги архипастырю, просить прощения.

— "Нет! это поступок не простительный, с гневом сказал он. — Сейчас поезжайте в моей карете к нему, велите доложить ему, что я вас послал, признайтесь ему в своем поступке против него, просите у него прощения и привезите мне письменное удостоверение, что он простил вас; если же он не простит, то не надейтесь и на мое прощение".

Каково было наше положение, всякий может себе представить, у кого не притупилось чувство стыда, благодарности, подчиненности и благоговения к начальническому мнению. Не болезнь ректора была причиною тому, что мы не ходили к нему проститься, но свойственная молодым людям расчетливость, уважать только тех, кто больше имеет на них влияния и терять из виду тех, которые оного не имеют. Ректор вовсе не мешался в

Мартынов И. И. Автобиография — 73

дела семинарские; это настоящая причина нашей постыдной вины, которой, может быть, мы и не подвергли бы себя, если бы имели более времени для своих сборов. Мы уже отчаивались быть посланными в Петербург, зная крутой нрав ректора и гнусность нашего поступка.

Но делать было нечего. Мы пустились к ректору в город, упрекая дорогою один другого, что никому это в голову не пришло. Явившись к ректору, мы исполнили все, что нам было приказано. — "Бог вас простит, сказал он, я бы вас и не принял, по болезни своей, хотя бы вы пришли ко мне" После сего вручил нам записку к преосвященному. Как камень свалился с нас, при сих словах; надежда на прощение архипастыря и на отправление в столицу вновь вошла в сердца наши и мы отправились в монастырь. Преосвященный, прочитав записку, сказал:

"Благодарите великодушие ректора; без него не бывать бы вам в Петербурге. Теперь и я прощаю" Мы бросились к нему в ноги.

— "Удивляюсь, как вы могли забыть первого своего начальника, продолжал он. А ты — обращаясь ко мне — более всех виноват. Он был твой учитель, он рекомендовал тебя на свое место; он благодетель твой — и ты забыл его. Если вы благодетелей своих забываете, Бог вас забудет".

При сих наставлениях, я рыдал как ребенок; плачу всякий раз, когда вспомню о сем поступке и ныне пишу о том со слезами. Святитель мог бы еще присовокупить к своему ко мне обращению, что он, по случаю назначения нас для отправления в столицу, удостоил меня особенного своего доверия, а я оказался столько недостойным оного! Но слезы мои, вероятно, убедили его от слов сих удержаться.

После сего преосвященный вынес из кабинета письма к разным особам, живущим в Петербурге и в городах, чрез которые мы должны проезжать, благословил нас в путь, сделав нам последнее наставление, чтобы жили честно, чтобы не всему следовали в столице, где увидим много, и хороших, и худых примеров, а старались бы избирать, для подражания нравственности, образцы отличные добродетелями; к чему присовокупил, чтобы мы в нуждах своих прямо относились к нему. И так, строгий, за несколько пред тем минут, начальник, пе-

Мартынов И. И. Автобиография — 74

ременился в отца чадолюбивого и простился с нами, как с детьми своими.

Мы пустились в дорогу ночью, на долгих. Дорога была так дурна, что в иные сутки мы не могли переехать и 30-ти верст. Кое-как, однако ж, добрались до Москвы. Поездка наша от Полтавы до Москвы описана мною в сочинении: Филон, напечатанном в Музе, которую издавал я в 1796 году.

В Москве мы пристали в Крестовоздвиженском монастыре, у игумена Мефодия, который после был архиепископом Псковским. В столице сей нам позволено было пробыть до двух недель, чтоб могли осмотреть ее достопамятности и исправить некоторые поручения своего архипастыря. О сем объявил нам игумен, по прочтении письма, писанного к нему нашим преосвященным.

На другой день, первым долгом нашим было — отправиться с гостинцем к митрополиту Платону. С нетерпеливостью ожидали мы минуты видеть российского Златоуста. Увидели его и с какою жадностью ловили все черты лица его, все движения, каждое слово его! Он уже был сед и седина умножала сановитость наружного вида его. Благословя нас и приняв письмо, немедленно прочел его при нас; потом, спрося о здоровье преосвященного, к каждому из нас обратил по нескольку слов и заключил прием свой, пожелав нам хороших успехов в науках и поведении.

Мы имели письмо и к известному познаниями своими, в греческой и латинской словесности, Николаю Николаевичу Бантыш-Каменскому. Почтенный муж сей принял нас весьма ласково и сказал нам, чтобы мы писали к нему о своих занятиях, особливо, когда будем иметь надобность в книгах, изданных в Москве и в чужих краях, чем я не замедлил воспользоваться впоследствии времени, выписав чрез него известное сочинение Лонгина О высоком, изданное Поллием и Гедериков греческий Лексикон.

У игумена Мефодия познакомились мы с родным братом его — Гаврилом Смирновым, бывшим тогда учителем философии в тамошней Духовной академии, известным переводами своими сочинений г-на Каракчиоли. Он ходил с нами в Московский университет и два раза в театр. Не знаю, имели-ль мои товарищи какое удовольствие при разыгрывании пьес, но я, никакого, не имев тогда ни малого понятия о сем роде искусства.

Мартынов И. И. Автобиография — 75

Платона слышали мы проповедующего два раза: один раз в Благовещенском, а другой — в Архангельском соборах. Для проповедания слова Божия выходил он на средину церкви и, не взирая на толпу, теснившегося около него народа, виден был с амвона и слышен в дальнем расстоянии. Содержания проповедей его не помню; только помню, что его произношение много походило на произношение французских трагических актеров. Сказывают, что он учился сему у знаменитого нашего актера Дмитревского.

Исправив поручения своего архипастыря и за краткостью времени познакомясь только с тенью Москвы, мы отправились в дальнейший путь. В Петербург приехали мы в последних числах октября. Здесь сперва пристали мы у архимандрита Иринея, бывшего впоследствии архиепископом Псковским, жившего тогда в Невском монастыре, по Черной речке, против кладбища. Когда мы явились к нему, то, по прочтении письма от нашего владыки, первое слово его было:

— "Кто из вас знает по гречески? — Кто Мартынов?"

Ясно, что великодушный иерарх писал в мою пользу к архимандриту. По отклике моем, он спросил меня: — "и апла вы говорите? (т. е. нынешним простым греческим языком).

— Могу объясняться, отвечал я.

Видно, что тогда знание греческого языка, а особливо употребляемого ныне греками, было здесь в диковинку. Отец архимандрит поговорил со мною несколько на древнем греческом, но на новом не сказал ни слова.

— "О, вы здесь будете очень нужны! примолвил он с приятною улыбкою и отпустил нас.

После сего явились мы к ректору семинарии, архимандриту Иннокентию Дубравицкому. Мы удивились молодости и быстроте своего нового начальника. Дарования необыкновенные и суетность выказать оные вдруг сверкали в маленьких, полузакрытых очах его. Кажется, при первом свидании мы уже узнали его в половину и радовались внутренно, что будем иметь такого любезного начальника. Я и от него встричен был почти таким же вопросом, в рассуждении греческого языка, как и от архимандрита Иринея. Ректор приказал нам перебраться в семинарию и явиться к нему на другой день, для представления преосвященному митрополиту Гавриилу.

Мы увидели нового своего мецената в девять часов по утру.

Мартынов И. И. Автобиография — 76

Мудрость и добродетель начертаны были на челе сего первосвятителя. Когда великий старец читал письмо, поданное нами от нашего архипастыря, я воображал, что мы предстоим Наставнику мира; столь достойным образом представлял он лицо Его. Се тот светильник, думал я, от коего премудрейшая монархиня повелела возжечь свет для пролияния его в отдаленнейших пределах владычества своего! По прочтении письма, он напомнил нам о цели, для которой мы призваны. — "Оправдайте добрым своим поведением и успехами в науках выбор, которого вы удостоены вашим владыкою." С сими словами благословил нас и отпустил на делание.

Не успели мы возвратиться в семинарию, как в отведенную нам комнату пришел греческого языка учитель Жуков. Отрекомендовавшись в наше знакомство, тотчас спросил он, кто из нас знает по гречески. Товарищи мои указали на меня и он, после краткой нашей с ним беседы, пошел к себе за греческой книгой. Притворясь, или действительно не понимая в ней некоторых мест, он спросил у меня, что они значат; потом, узнав, что я разумею и ромейский (т. е. нынешний греческий) язык, которого он не знал, спросил о значении нескольких слов на нем. К счастию, они были мне известны. Оставшись, как казалось, довольным моими ответами, он тут же сказал, что мне не для чего ходить в его класс, а напротив, он должен будет учиться у меня. И действительно, в скором времени он отказался от сего класса и на место свое рекомендовал меня.

До приезда нашего почти уже из всех семинарий прибыли студенты, вызванные для одной с нами цели, кроме сибирских. По духовному ведомству это был первый опыт, — собрать изо всех духовных училищ по два, по три студента (философских, или богословских классов) в одну, здешнюю семинарию, преподать им, по одинаковой методе, курс наук и языков, приличных духовному воспитанию, потом отправить их обратно в те же семинарии для занятия учительских мест, каких они признаны будут достойными. По светскому ведомству таковая премудрая мысль императрицы Екатерины Великой приведена была в действие несколько прежде, для учреждения народных училищ. Нас было более тридцати студентов. Наименую тех из них, кои после занимали в государственной службе блистательнейшие места, или отличились важными какими услугами отечеству. Про-

Мартынов И. И. Автобиография — 77

стительная слабость, находить удовольствие в воспоминании, с кем мы в молодых летах дышали одним воздухом, питались одною пищею, образовались одними наставлениями и сливались в одно чувство, в одну душу.

Первое место, по всем отношениям, занимает Михаил Михайлович Сперанский, присланный из Владимирской семинарии. Его дарования, сведения в науках, сведения в государственных делах, заслуги отечеству по занимаемым им местам, столь известны каждому, что мне, может быть, не прилично было бы здесь распространяться о том. Пусть другой, кто будет его историком, панегиристом; а я только скажу, что если бы наш курс и никого, кроми его, не образовал, то не нужно было бы других доказательств в полезности оного. — Петр Андреевич Словцов, присланный из Тобольской семинарии, ныне с отличною похвалою занимает место визитатора училищ сибирских губерний, в чине статского советника; а до сего был директором Иркутской гимназии. Он, в кругу словесности сделался известным прежде стихотворениями своими: К Сибири и Китайцем в Петербург. Оба сии сочинения, и еще его же стихи: Материя напечатаны в моих периодических изданиях. Потом, будучи уже на службе, издал он два, сочиненные им, похвальные слова: Царю Иоанну Васильвичу и Пожарскому. — Николай Ильич Анненский, присланный из Рязанской семинарии, ныне в чине действительного статского советника, служит при департаменте министерства юстиции юрисконсультом. Он известен переводами с французского языка: О уединении, соч. Циммермана и романа: Лодоик. — Михаил Степанович Сахаров, присланный из Ярославской семинарии, на службе своей учителем в Ярославе, постригся в монахи, был после Оренбургскими епископом, а ныне живет на покое в Ростове. В монашестве наречен он Августином. — Иван Дмитриевич Павинский, присланный из Олонецкой семинарии, ныне Иона, архиепископ Тверской. — Федор Иванович Русанов, бывший потом митрополитом и экзархом Грузии, хотя не для одной с нами цели, но с нами слушал курс наук. В монашестве принял он имя Феофилакта, которое толико прославил не токмо проповедями, но и делами по управлению епархиями, в коих был архиереем.

Преподавание нам учения начато с философского курса. Сперва преподавал его, по Винклеру, архимандрит Николай, кото-

Мартынов И. И. Автобиография — 78

рого потом сменил, вызванный из Ярославской семинарии иеромонах Павел, который был и префектом Невской семинарии. Первый из них был большой схоластик и принадлежал к числу тех ученых, которые прикрывают незнание главного своего предмета знанием латинского языка и важностью сана; последний, по крайней мере сначала, усердно передавал нам сведения, каковые приобрел в Ярославской семинарии. Вероятно, предполагаемо было, что в других семинариях нет и таких учителей. По другим учебным предметам мы были в учителях счастливее. Учителем красноречия российского, а более латинского, сперва был у нас Иван Никитич Голубев, бывший потом у Владимирской церкви священником; место его заступил Иван Семенович Державин, ныне обер-священник, а его место занял Николай Иванович Знаменский, в монашестве переименованный Антонием, бывший потом архиепископом Ярославским. Для преподавания физики приглашен был, первоначально, адъюнкт Академии наук Алексей Кононович Кононов, но в скором времени заступил его место учитель Гаррах. Для математики взят был из учительской семинарии, недавно там окончивший курс наук, Никита Дмитриевич Максимов, который после был протоиереем в здешнем Воспитательном доме и законоучителем в здешней гимназии. Для немецкого и французского языка имели мы также учителей.

Проходя науки, преподаванныя нам в семинарии, мы не упускали из виду пользоваться и другими средствами, каковые столица представляет в изобилии. Для большего усовершенствования себя в греческом языке, мне представился прекраснейший случай с самого приезда нашего сюда. Бывший архиепископ Славенский и Херсонский Евгений, еще до нас вызван был из Херсона в столицу оканчивать в ней ученую и добродетельную жизнь свою. По праву воспитанников, основанной им семинарии, мы осмелились, или лучше, обязанностию поставили, явиться к нему. Ветхий деньми перелагатель Виргилия и ученейший муж, не отринул нашего благоговения к великим талантам, познаниям и заслугам его. Мы были приняты им благосклонно. С тех пор я не оставлял уже ходить к нему и пользовался как его, так и окружавших его греков, разговором на их языке; но что несравненно того важнее, я нередко наслаждался красноречивейшей беседою умнейшего старца и имел всегда в глазах живой пример исполненного добродетелей и трудолюбивейшего мужа.

Мартынов И. И. Автобиография — 79

При Академии наук в летнее время открываемы были публичные курсы: математики, химии и зоологии. Первую преподавал знаменитый академик Семен Кирилович Котельников; вторую — академик Никита Петрович Соколов, а последнюю — академик Николай Яковлевич Озерецковский. Как за отдаленностью Невского монастыря от мест, где сии курсы были читаны, равно и за малым временем, остававшимся от учения в семинарии, не можно было мне ходить на все означенные курсы, то я выбрал для себя химию, которую никогда не пропускал, несмотря на то, что она преподаваема была во 2-й линии, на Васильевском Острове, в Боповом, ныне Озерецковского, доме, притом в двенадцатом часу утра, между тем, как у нас учение по тем дням оканчивалось в десять часов. Такое рвение, впрочем, стоило мне двухмесячной горячки. Нередко также хаживал я и на лекции г-на Озерецковского. Физику ходил слушать в бывший тогда Медицинский институт, к г-ну профессору Василию Владимировичу Петрову и в Казанское народное училище к г-ну Тумскому. Чтоже касается до математических наук, мы весьма довольны были и своим учителем.

В это время славился красноречивым преподаванием ботаники профессор Медицинского института Мартын Матвеевич Тереховский. Но, к сожалению, я не мог, за дальним расстоянием от Невского монастыря, пользоваться его наставлениями; он читал на Аптекарском Острове. Я сберегал время и силы для наук, кои входили в курс наш и откладывал слушание ботаники до свободнейшего времени, между тем, как сей знаменитый муж скончался.

По окончании философскрго курса, мы вступили в класс богословский. Сторонние, или экстраординарные, предметы продолжались своим порядком. Богословию преподавал нам ректор Иннокентий, по Турретину. В Полтаве обучались мы по Богословии Феофана Прокоповича, состоящей в трех больших томах, на латинском языке. Турретин избран ректором, по краткости его; а о Богословии Феофана однажды сказал он: "сие море великое и пространное, но тамо и гады, им же несть числа". Однако и Турретина не прошел он с нами как следовало, быв во весь двухгодичный курс в классе не более десяти раз. К счастию, мы могли пользоваться богатою, особливо по наукам богословским, Александроневскою библиотекою, а некоторые из нас слушали уже богословие в своих семинариях.

Мартынов И. И. Автобиография — 80

Между тем, учреждена была очередь для нас, по которой через несколько недель каждому студенту должно было сказать проповедь своего сочинения в какой либо церкви, не только из находящихся в Невском монастыре, но нередко и в городских церквах. Учреждение сие весьма поощряло нас отличиться перед слушателями, как в сочинении, так и в сказывании поучений. В сочинениях наших заметны были два главные тона: одни старались писать цветно, плодовито, блистательно; другие— просто, коротко, глубокомысленно. В произношении также господствовали два тона: одни подражали театральному, следуя Яковлеву; другие — ближе подходили в произношении к обыкновенному разговору. Я держался последних тонов и не без успеха. Два наипаче случая для меня были весьма лестны. Когда сказал я первую свою проповедь, то, по выходе из церкви, пришли ко мне в покой все студенты поздравить меня. Сперанский был впереди их; он поцеловал меня в голову и отдал мне полную справедливость. Похвала уважаемого всеми товарища превосходит похвалу малочтимого учителя. Другой несравненно приятнейший для моего самолюбия случай был, когда я сказал проповедь, начинавшуюся сими словами: "Тако отличенный жребием "порок зачинает гибель" и т. д. Проповедь написана была довольно глубокомысленно, но отрывисто и несколько темно. Не смотря на то, ее тотчас после обедни выпросили у меня. Она пошла в городе по рукам; я остался без рукописи. Скоро ей стали подражать, не только студенты, священники, но и архимандрит Анастасий, бывший потом архимандритом и прославившийся, в последствии, своими проповедями. Однажды был я у него в 1-м кадетском корпусе, где он был законоучителем. Тут-то было торжество мое! При гостях он сказал мне, что у него есть список с этой моей проповеди, что он помнит ее почти всю наизусть, в доказательство чего тотчас прочел несколько периодов из оной и что не стыдится подражать ей. И действительно, я нашел после в печатных проповедях его, подобные моим, обороты и выражения. Можно ли было малозначущему студенту ожидать такой признательности от проповедника, которого слава уже утвердилась?

В продолжение учения нашего, в 1798 году [тут точно ошибка, должен быть указан 1790 или 1791, т.к. на стр. 85 Мартынов пишет: "Тогда мне был всего двадцатый год от роду" - Т.Б.], поручено было мне обучать греческому языку, вместо учителя Жукова, о котором выше мною сказано. В класс мой ходили не только ученики низших классов, но и товарищи мои. Сие заставило меня

Мартынов И. И. Автобиография — 81

перевести на русский язык греческую грамматику Катифора, писанную на еллинском языке и привезенную мною из Полтавы. Перевод свой я представил ректору, но он не сделал из него никакого употребления и труд мой был по пустому.

Посредством греческого языка вскоре представился мне весьма важный случай сделаться короче известным митрополиту Гавриилу. О сем случае во всю жизнь я никому не сказывал, кроме одного из вернейших друзей моих, и то спустя уже лет двадцать после того. Я считал, что порученное нам за тайну и должно быть оставлено в тайне, ежели не навсегда, то, по крайней мере, на необходимое и сколько можно долгое время. Из Афонских гор приехал в столицу греческий монах, простой, неграмотный и имевший лет семьдесят от роду, если не более. Он привез с собою мощи тридцати семи угодников Божиих. По его объявлению, мощи сии выставлены были у него в кельи в Невском монастыре; а народ начал приходить к ним на поклонение и ставил им свечи. Монах привез сии мощи для посвящения императрице и написал ей на простом греческом языке род акафиста. Митрополит, худо зная по гречески, а простого греческого языка и вовсе не зная, спросил ректора, не знает ли кто из приехавших студентов сего последнего. Он отозвался обо мне. Митрополит призывает меня к себе и за тайну отдает мне тетрадку в 12-ю долю, довольно толстую, в которой сей акафист был написан; приказывает мне идти к монаху в келью и при нем, без сторонних свидетелей, перевести сие сочинение на русский язык, а после представить ему. В акафисте, начинавшемся словом Радуйся потом продолжающимся предсказанием, что от императрицы родится сын, по имени Константин*), который освободит греков от ига агарян и пр. Другое пророчество касалось самих мощей, что ее величество созиждет храм о 37 престолах, во имя святых, коих мощи привезены сим монахом и пр. Перевод сей, с подлинником, представил я митрополиту. Его высокопреосвященство, поблагодаря меня за труд, изволил еще раз наказать, чтоб я о сем деле никому не сказывал и примолвил, что он меня не забудет. После сего через сутки монаха не стало.

Через несколько месяцев митрополит опять призвал меня

*) Его высочеству тогда было уже, помнится, семь лет и притом, не сыну, но внуку императрицы.

Мартынов И. И. Автобиография — 82

к себе и поручил мне заняться сокращенным переводом Византийской Истории, писанной на простом греческом языке, выбранной из древних византийских писателей. Книги сей перевел я три части и представил перевод свой его высокопреосвященству.

Около сего же времени преосвященный архиепископ Евгений поручил мне перевести на русский язык свое сочинение: О веротерпимости, писанное на простом греческом языке, приближенном к эллинскому. Не зная по русски, его высокопреосвященство посылал перевод мой на рассмотрение к преосвященному Иринею, который одобрил оный. Какое сделано из него употребление, мне неизвестно.

Начав в здешней семинарии учиться французскому языку, и, по причине позднего времени и недостатка случаев, не надеясь быть на нем хорошим говоруном, я старался, по крайней мере, грамматически узнать оный, дабы свободно понимать французский разговор и книги, на нем писанные. К сему способствовало мне не столько школьное учение, сколько упражнение в переводах с сего языка. Я знал, что книгопродавцы и издатели книг не пренебрегают студентскими переводами, потому что они всяких других дешевле. Я обратился к Петру Ивановичу Богдановичу, занимавшемуся тогда более всех изданием книг на своем иждивении, и к книгопродавцу Миллеру. Для первого перевел я Опыт об эпическом стихотворстве, господина Вольтера и Английские письма. Для последнего: Разговоры в царстве мертвых, г-на Литтлетона. Хотя я получил от них плату не важную, но она послужила мне пособием к запасу полезных для себя книг. Это поощрило меня более заниматься переводами с французского языка.

Между тем, как курс учения нашего приближался к концу, в один день митрополит присылает за мною и объявляет мне, что императрице угодно послать в Голландию священника, который бы знал греческий язык, ибо там есть греческое купеческое общество.

— "Хочешь ли ты ехать туда? — спросил он меня. — Жалованья будет тебе полторы тысячи рублей, место почетное и в чужих краях побывать тебе не бесполезно".

Счастливое сие предложение принял я с несказанною благодарностью. Митрополит приказал мне придти к себе на другой день за письмом, с которым я должен буду явиться к обер-

Мартынов И. И. Автобиография — 83

прокурору святейшего синода Алексею Ивановичу Муссину-Пушкину*). С нетерпением ожидал я сего дня. Я наперед уже воображал себе все выгоды от путешествия в чужие края, от занятия столь важного поста. На другой день поутру явился я к его высокопреосвященству и, получив письмо, отправился к обер-прокурору. Алексей Иванович, прочитав письмо, принял меня очень ласково, вошел со мною в ученый разговор и отпустил с ответом на письмо митрополита. Не знаю, что было писано в ответе, но митрополит, прочитав его, велел мне приискивать себе невесту и, по приискании, явиться к нему. Имея весьма мало знакомых у себя, а особливо для такого случая, я бросился к учителю Владимирского народного училища Зубареву, как женатому из моих знакомых и мы, в тот же день, ночью пустились в Петергоф смотреть невесту у знакомого ему священника. Вот начало романа моей жизни!

Мы приехали к священнику в час за полночь. Разумеется, что все спали. Зубарев, конечно, весьма был знаком, что осмелился так беспокоить духовную особу. Без дальних околичностей, он объявил хозяину о причине нашего приезда. Невеста надобно знать, была не дочь, но родственница священника. Зубарев, расхвалив меня, как должно жениха, сказал о моем назначении, о жалованье. Священник все это принял очень хорошо, только сказал, что невеста уже сосватана.

— "За кого"?

— За назначенного из семинаристов же в Дрезден, Чудовского.

Зубарев спрашивает меня, кто такой Чудовский? Я, или лучше, сам священник сказал, что он из певчих.

— "Сколько ему назначается жалованья"?

— Пятьсот рублей.

— "А ему, смотря на меня, полторы тысячи рублей! Вы сами теперь видите, сказал Зубарев, разницу между достоинствами женихов.

Сими и подобными сим словами мой сват уговорил священника выдать родственницу свою за меня, хотя я еще и не видал ее. Священник, извинясь, что невеста была больна горячкою, что не совсм еще выздоровела, и что теперь спит, разбудил однакож ее и невеста вышла к нам. Я смотрел на нее глазами моего свата, и следы, оставшиеся после горячки, для меня

*) Графство пожаловано ему после.

Мартынов И. И. Автобиография — 84

были неприметны. Мне нужна была невеста; ее мне хвалят. Священник преклонился на мою сторону, или на мои полторы тысячи рублей; сам я молод, неопытен, — как не быть невесте для меня красавицей! Она мне понравилась, и я ей не был противен. И так, невеста найдена! С сею мыслию я возвратился в Петербург.

Поутру, на другой день, являюсь к митрополиту: Чудовский уже тут. Вскоре выходит к нам его высокопреосвященство и обращает речь ко мне: — "Нашел ли невесту?"

— Нашел, ваше преосвященство!

— "Где?"

— В Петергофе — у священника...

Чудовский, при сих словах, бросается митрополиту в ноги, плачет и говорит, что это его невеста, что она дала ему слово, и что он не отстанет от нее. — Достопочтеннейший старец, рассмеявшись, велел мне рассказать, как я вздумал свататься на невесте, уже сосватанной. Я рассказал и старец, насмеявшись вдоволь, сказал мне.

— "Ну, уступи ему; я тебе сам найду невесту: в Кронштадте есть молодая девица, прекрасная. Я пошлю тебя посмотреть ее с Марком Афиногеновым (это был дворецкий митрополита); а не понравится она, найдем другую".

Слова сии примирили нас, соперников. Я не стал домогаться поединком решить спорное наше дело, как потому, что в семинариях, благодаря Бога, поединки не водятся, так и потому, что мне некогда было и влюбиться в смотренную девицу. Митрополит благословил Чудовского на вступление с нею в брак; а мне сказал, что пришлет за мною в тот день, когда можно будет дворецкому ехать со мною.

Проходит день — владыка не присылает за мною; проходит другой — таким же образом. На третий день зовут меня. Я полетел к его высокопреосвященству, в близкой надежде увидеть мою кронштадтскую невесту, но встречен был от него сими словами:

— Знаешь ли что? Императрица переменила свое намерение в посылке бельца в Голландию и велела назначить иеромонаха, по причине местного неудобства жить в доме греческого купеческого общества семейному человеку. Хочешь ли в монахи? так поедешь в Голландию?"

Предоставляю всякому представить себя в моем положении при

Мартынов И. И. Автобиография — 85

таковом неожиданном вопросе. Извлечь молодого человека из уединенных его занятий, при которых ни о чем он более не думал, кроме усовершенствования себя в науках; предложить ему прекрасное место, прекрасный случай для распространения своих познаний; познакомить его с впечатлениями и чувствованиями, которых он дотоле старался избегать; приготовить его к выходу в свет и потом предложить отказаться от него... Долго не мог я ничего отвечать на это предложение, не находя слов для выражения боровшихся во мне чувствований. Митрополит, видя мое смущение, сказал:

— "Я тебя не неволю. Подумай хорошенько".

— Ваше высокопреосвященство! в слезах отвечал я, это дело так важно, что я в летах своих никак не могу на то решиться. — Тогда мне был всего двадцатый год от роду.

— "Очень хорошо; так оставайся здесь. Я тебя не отдам вашему преосвященному, послужи у меня, а после получишь в Петербурге лучшее священническое место, если не захочешь идти в монахи".

И так, лестные мечты мои разрушились, надежды мои получить важное место, быть в чужих краях, исчезли как сновидение. Не знаю, действительно-ли последовала такая перемена в назначении вместо бельца монаха, или были другие какие причины оставить меня здесь, только в скором времени туда был послан иеромонах природный грек, находившийся при преосвященном Евгении.

Погрустив несколько времени об улетевшем, по тогдашнему моему мнению, счастии, я принялся опять за свои упражнения, предавшись промыслу Божию, устраивающему судьбу нашу неисповедимо. Впоследствии открылось, что счастие мое было бы кратковременно. Не более, как через три года, в Голландии возникла революция; иеромонаха, посланного туда, чернь чуть было не убила. Он принужден был оттуда возвратиться. И невеста моя прожила в Дрездене с моим соперником не более трех лет; прожила ли бы она долее на свете со мной не известно. Только два эти обстоятельства, для меня были весьма наставительны, чтоб никогда не предаваться отчаянию, при самых великих потерях.

Наступило время расставания с приехавшими со мною, из Полтавы, товарищами. Наш преосвященный писал к митрополиту, что в его семинарии настоит нужда в учителях и чтобы мы

Мартынов И. И. Автобиография — 86

возвратились. И так, товарищи мои отправлены *), а я оставлен здесь. Минута прощания с ними весьма памятна для меня одним обстоятельством. Товарищей моих провожал, со мною, до Знаменского моста и Михаил Михайлович Сперанский. Прощаясь с ними, он сказал, что удивляется моей к нему холодности, что все товарищи любят его и к нему привязаны, а обо мне одном он сомневается и просил их, чтобы хотя они его со мною сдружили. Эти слова удивили меня не мало. Я не думал, чтобы товарищ, которого я внутренне уважал, так занимался наружными знаками моего чувствования к нему. Я склонен был к простоте и сопряженной с нею искренности, естественности и откровенности и равнодушен был ко всему противному. С сими свойствами неразлучна чувствительность, которая, как известно, питается уединением. Может быть, тут надобно искать причины моего равнодушия не к Сперанскому одному, но вообще ко всем, казавшимся мне не любящими простоты, не теряя, впрочем, нимало должного к их талантам и ко всем достоинствам уважения. Таковая расчетливость в незрелом уме и молодом сердце могла быть погрешительна; но, признаюсь, она была во мне. Сим то чувствованием увлекаемый, я привязался больше всех из товарищей к М. С. Сахарову, как ни странным, впрочем, казался он в своем обращении. На сем-то расчете, по одному отзыву сего друга моего, немедленно списался я с Дмитрием Федоровичем Смирновым, ныне статским советником, бывшим тогда в Ярославе учителем, и с тех пор остались мы друзьями на всю жизнь. Да простит, Михаил Михайлович, сей почтенный муж, и настоящим откровенным строкам моим. Он лучше меня знает, сколь чувствования и склонности наши удобопеременны; сколько один и тот же человек не походит на себя в разных возрастах своих и сколько я сам впоследствии сделался к нему приверженным, не ослепляясь, впрочем, ни мало лучами славы, его окружавшими. Посредничество моих товарищей, для сдружения нас, оказалось излишним: довольно было одной искры откровенности, чтоб возжечь во мне пламень сего священного чувства.

Оставлен будучи здесь навсегда, я продолжал обучать грече-

*) Из них Дмитрий Степанович Стефановский был протоиереем в Полтаве и умер; а Демьян Васильевич Илличевский, вышедши в статскую службу, дослужился до чина действительного статского советника и ныне находится в Томске гражданским губернатором.

Мартынов И. И. Автобиография — 87

скому языку. Вскоре, сверх сей должности, поручен был мне надзор за поведением семинаристов; потом дан класс ординарный латинской грамматики, за сим поэзии и наконец риторики. Из учеников моих многие и ныне находятся при церквах в здешней столице и при других местах. Так, например, нынешний С.-Петербургский викарный преосвященный епископ Владимир обучался у меня грамматике; придворный протоиерей Григорий Мансветов был первым учеником моим в поэзии, риторике и в греческом языке. Он с отличною похвалою занимает место и законоучителя при здешней гимназии; также сочинил и издал одну назидательную книгу в нескольких частях. Протоиерей Яков Вознесенский обучался у меня тем же предметам. Он прежде был законоучителем в Обществе благородных девиц и Екатерининском институте, а ныне находится при церкви Богоматери всех скорбящих. Он также сочинил и издал одну книгу. Протоиерей Алексей Менгошский обучался у меня тому же; находится при Благовещенской церкви, на Васильевском Острове и пр. и пр.

В продолжение сего времени, угодно было митрополиту поручить мне перевести на эллинский язык свое сочинение, напечатанное в листе О церковных обрядах. Всю эту книгу я перевел и представил Его Высокопреосвященству. В продолжение перевода моего, тетради оного рассматриваны были, по соизволению Гавриила, преосвященным Евгением, который, кажется, был им доволен. Намерение митрополита было то, чтоб его книга переведена была и издана в свет на эллинском и на латинском языках. О последствии сего мне ничего не известно; но отрывки черных листов моего перевода остаются у меня и поныне. Обучая риторике, я вздумал перевести на русский язык сочинение греческого ритора Димитрия Фалерия О слововыражении и перевод свой представил ректору.

В 1793 году Александр Иванович Клушин и Иван Андреевич Крылов издавали здесь журнал, под названием: Санкт-петербургский Меркурий. Желая узнать, заслуживают ли мои сочинения внимания издателей, я послал к г-ну Клушину пару своих стихов: 1) К бардам и 2) Взор на протекшие лета, при письме, в котором просил его рассмотреть стихи мои со всею строгостию беспристрастного критика, и если стоят быть изданными в свет, напечатать их в своем журнале; в противном случае, предать забвению. В марте месяце этого же года, я, к

Мартынов И. И. Автобиография — 88

несказанному своему удовольствию, увидел напечатанными оба сии стихотворения, вместе с примечаниями издателей. Большая часть замечаний клонилась в мою похвалу. Справедливы ли они, или нет, довольно того, что они весьма ободрили меня к продолжению таковых занятий. Похвала их была для меня тем лестнее, что я первый из товарищей отважился выйти на позорище, так сказать, читающей публики в печатном наряде и не был посрамлен. Около половины сего года, Клушин, по желанию его, уволен в чужие края. Императрица Екатерина Великая пожаловала ему на сие путешествие жалованье за пять лет вперед, по 300 рублей, всего 1500 рублей, и с тех пор он, неизвестно мне, куда уехал, а Крылов также уехал к какому-то помещику в деревню. Таким образом, издание Меркурия легло на мне. Хорошие и дурные переводы и сочинения свои начал я помещать в нем, по своему произволению. Из числа первых, кажется, достойно только внимания сочинение г-на Пone О человеческой жизни; а из сочинений прозаических и стихотворческих почти ни одно не нравится мне. Впрочем, предоставляю судить об них другим.

Это появление мое в свет издателей доставило мне знакомство с некоторыми стихотворцами, прозаиками и всеми книгопродавцами. По окончании Меркурия, перевел я с французского языка поэму г-на Цахария: Четыре части дня и продал В. А. Плавильщикову.

Между тем, знакомство мое увеличивалось. Один из товарищей моих, Д. С. Стефановский, обучал детей у штаб-лекаря конно-гвардейского X. П. Книпера. Отъезжая в Полтаву, он кондицию свою передал мне. Хотя она не так была завидна по плате, но полезна была для молодого человека, вступающего в свет. У него мог я видет светскую компанию и знакомиться с людьми хорошего тона. Тут-то я познакомился и с семейством почтенного П. И. Сазанова, который впоследствии любил меня, как родного своего сына. Он несколько раз приглашал меня к себе, потом просил учить русской грамоте лифляндскую дворянку, девицу, оставшуюся в сиротстве, без отца и без матери, жившую у него по дружбе с управлявшею его домом женщиною, также лифляндкою. В непродолжительном времени присланное от Д. С. Стефановского к сему старику письмо, заставило меня войти в сей дом, в который был столько раз и прежде приглашаем; но войти в оный удерживала меня стыдливость, ибо я видел эту девицу у X. П. Книпера

Мартынов И. И. Автобиография — 89

и думал, что мне надобно несколько поостеречься, чтоб из учителя не сделаться любовником, женихом, а потом и мужем ее. Но так Богу было угодно; все это сбылось со мною. Я учил ее русской грамоте, читал с нею русские книги, и вместе учился любить ее и читать в ее глазах и обращении со мною взаимное ко мне чувствование. Чем более занимался я с своею ученицею, тем любовь моя, но какая-то почтительная любовь, усиливалась во мне. Я нашел в ней все достоинства и качества, которые считал необходимыми для сделания мужа счастливым, и, не смотря на бедность ее и свою, решился объясниться с нею: желает ли она выйти за меня, если я выйду в статскую службу и пристроюсь к месту. Получив на то ее согласие, я получил, как бы, крылья, или исполинские силы преодолеть все препятствия, предлежавшие мне к переходу из Невского училища в другую службу. Будучи уверен, что митрополит никак меня не выпустит из под своего начальства, я не смел объясниться ему о своем положении и прибегнул к другому средству, открылся во всем преосвященному Евгению, который, войдя в мою участь, как отец, поехал к митрополиту просить, чтобы он позволил мне избрать род службы, какой пожелаю, а не принуждать идти в монахи, или в попы. Гавриил чрезвычайно уважал преосвященного Евгения и не мог отказать ему в ходатайствуемом; почему призвав меня на другой день к себе, дал мне благословение вступить в светскую службу, впрочем, не без предостережения, чтобы я после не раскаивался. Он приводил мне несколько примеров вышедшим в светское звание и служившим не слишком счастливо; а мне представлял блистательные виды в случае, когда бы я пошел в монахи. Тогда опоздало уже для меня наставление сего почтеннейшего мужа. Я восхищался тем, что хотя не охотно, но позволяет он переменить мне службу свою и бросился с благодарностию к преосвященному Евгению за его о мне ходатайство.

Но как найти место без покровительства, без случая, без денег? Не имея ничего этого, я решился сам прокладывать себе дорогу в статской службе.

Услышав, что в Заемном банке есть ваканция по бухгалтерской части и приобрев порядочные сведения в чистой математике, я считал, что могу быть способным к запятию сего места и решился искать его.

Мартынов И. И. Автобиография — 90

В то время управлял сим банком граф Петр Васильевич Завадовский, который слыл вельможею ученым, достойным и благосклонным. Я написал к нему просительное письмо, об определении меня в банк и в одно утро явился к нему. Подал ему письмо, которое он прочитав, обратился к секретарю своему М. Ковалеву и велел ему справиться, есть ли там ваканция, а мне наведаться к нему. Г. Ковалев приказал побывать себе через несколько дней; что я не замедлил исполнить, взяв с собою журнал: С.-Петербургский Меркурий, в котором довольно помещено моих переводов и сочинений в стихах и прозе, — в подарок секретарю и между тем чтоб зарекомендовать ему себя, — обыкновенной способ, к которому наша братья прибегает. Книга и я приняты были им благосклонно; но о месте сказано мне, что сведения еще из банка не доставлено и велено наведаться в другой раз. Второй прием не походил уже на первый; я принят был не как муж, коего сочинения и переводы существуют в печати, не как стихотворец и прозаик, не как знающий несколько и древних и новых языков, — обо всем этом, думал я, секретарь мог удостовериться из моего Меркурия, — но как обыкновенный, ничего не значущий, ни кем не представленный, бедный проситель. После стояния, почти двухчасового, в прихожей, мне сказано только, чтобы я наведывался. — Нет ваканции, ответствовано мне, когда я, пришедши в третий раз к секретарю, просил его сказать мне что нибудь решительно. С сокрушенным сердцем я отнес сие известие к своей невесте и пролил несколько слез на жертвенник любви невинной. Не винил я секретаря за отказ; может быть, и в самом деле, не было ваканции, или и была, но вскоре занята. Может быть, разочтено, что место не по мне, т. е. не по моим сведениям, которые были у меня только теоретические, или не по моему званию, ибо я был только простой учитель, без всякого чина. Хорошо, по крайней мере, и то, что не питали меня пустою надеждою.

После сего неудачного опыта, думая, куда бы мне приличнее определиться по сведениям, приобретенным мною в училище, я расчел, что в Коллегии иностранных дел не бесполезен бы я был для переводов с греческого языка. Мысль счастливая! В один день, сажусь за стол и пишу новое просительное письмо к вице-канцлеру графу Ивану Андреевичу Остерману. Вельможа сей жил тогда на даче, что на седьмой версте по Петергофской дороге,

Мартынов И. И. Автобиография — 91

ныне принадлежащей князю Щербатову. Хотя шел изрядный дождь, однако я из Невского монастыря пустился к нему в башмаках и пешком. Кое-как добрел я до дачи графской, явился к секретарю его Николаю Игнатьевичу Калинину и объявил ему причину своего прихода. Этот любезный человек принял меня весьма ласково и тотчас пошел доложить обо мне вице-канцлеру, который в скором времени и вышел ко мне, в зал. Я подал ему просьбу, с приложением собственноручного, на латинском языке писанного аттестата, данного мне архиепископом Евгением, в знании греческого языка. При подлиннике аттестата приложен был и российский перевод. Граф, прочитавши прошение и перевод с аттестата, сказал:

— "Вы знакомы с преосвященным Евгением? Он рекомендует вас в знании греческого языка; на его рекомендацию можно положиться. Вы будете приняты".

Будете приняты! внутренне повторил я с восхищением, которое обнаруживалось во всех моих чертах и движениях.

— "Отошлите его с этими бумагами, сказал он Николаю Игнатьевичу, к Ивану Андреевичу Вейдемейеру, но прежде велите накормить обедом".

Вот что значит аттестат знаменитого мужа!

Но как я получил аттестат от преосвященного Евгения? Виноват, об этом следовало бы мне сказать до описания похода моего к вице-канцлеру. Как скоро пришло мне на мысль определиться в Коллегию иностранных дел, я тотчас открылся в том его преосвященству и просил дать мне аттестат в знании греческого языка. Преосвященный отвечал, что он, по моему с ним разговору, по переводам с греческого на русский и с русского на греческий язык, коих опыты были ему известны, как я выше имел случай говорить о том, может судить о моих сведениях в греческом языке, но не знает могу ли я писать на греческом языке, почему и велел мне написать на оном небольшое рассуждение, о том, что во всякое состояние бывает Божие призвание, а призвание сие познается по внутреннему влечению к такому, а не к другому состоянию. На другой день я принес преосвященному свое сочинение, которым, к счастию моему, он так был доволен, что к ободрению ли моему, или по другой какой причине, отозвался, будто не многим и природным грекам удастся так написать и находил только две, простительные впрочем, погрешности против свойства (идио-

Мартынов И. И. Автобиография — 92

тизма) сего языка. Почему тогда же написал и отдал мне аттестат, благословив меня на успех в том предприятии.

Аттестат действительно был для меня выгоден и притом известно было всем, что преосвященный Евгений по русски не знал и имевшим с ним знакомство не иначе можно было с ним объясняться, как на французском, латинском, греческом древнем, или новом и турецком языках; следовательно, это служило другим одобрением в знании моем которого нибудь из сих языков. Не говорю уже об отличной славе и уважении, каковое от всех приобрел сей ученейший и добродетельнейший архипастырь.

Между тем, как я сидел за вице-канцлерским супом, соусами и жаркими, Николай Игнатьевич заготовил письмо к И. А. Вейдемейеру, который был тогда правителем канцелярии при вице-канцлере.

Конверт, в котором была запечатана и просьба моя с аттестатом, отдан мне и я полетел с радостною вестию — куда? Не трудно отгадать: к невесте. Рассказал ей о своем походе на вице-канцлерскую дачу, о благосклонном его приеме и мы наперед уже поздравляли себя с счастием, ожидающим меня в Коллегии иностранных дел.

На другой день, поутру, явился я с конвертом к Ивану Андреевичу Вейдемейеру и вручил ему оный. Иван Андреевич прочитав бумаги, которые были в нем запечатаны, объявил мне, что граф приказал принять меня в Коллегию иностранных дел, для переводов с греческого языка, и приказал мне явиться к обер-секретарю коллегии Ник. В. Яблонскому, к которому дал мне записку. Н. В., с своей стороны, приказал идти в коллегию и спросить там секретаря Арх. М. Иванова, который написал бы мне просьбу, по форме, о принятии меня в оную. Этот добродушный секретарь советовал мне проситься прямо в переводчики т. е. с чином коллежского секретаря. Он сказал мне, что у них нет деловых переводчиков с сего языка и засвидетельствование преосвященного Евгения почитал, как бы, дипломом, или патентом на сие звание. В такой силе он и начернил мне просьбу, которую переписав на бело, в тот же день подал я обер-секретарю. Николай Васильевич, приняв ее от меня и прочитав, приказал наведываться к себе, как только часто мне можно будет, смотря по занимаемой мною должности в Александро-Невской семинарии. Я наве-

Мартынов И. И. Автобиография — 93

дывался раза два, три в неделю, стоя у него в прихожей, что продолжалось несколько месяцев и слышал от него разные отзывы: или что еще не всеми членами подписано определение, потому что они жили по дачам, или что остается определение у такого-то члена. Между тем, велено было мне явиться на экзамен к статскому советнику Дузе, греку простому, неученому, знающему только нынешний греческий язык и по русски разумеющему плохо. Этот добрый человек сказал мне на новом греческом языке, что после аттестата, какой дал мне преосвященный Евгений, он экзаменовать меня не смеет и что, притом, он знает только по ромейски. Не знаю, как он после отозвался обо мне Николаю Васильевичу, только через несколько дней получил я от сего последнего в Коллегии рукописную купеческую книгу на простом греческом языки, в которой показано было мне перевести несколько листов. Греческое наречие сей книги было, самое грубое, какое только могут употреблять корабельщики. По окончании перевода, я представил оный обер-секретарю, который объявил мне, чтоб я был спокоен, что буду определен и что когда определение подписано будет всеми членами, прислана будет мне повестка. Положась на слова его, я перестал наведываться к нему, дожидаясь роковой повестки. Проходит месяц, другой, повестки нет. Это привело меня в крайнее уныние. Я не знал, чему приписать это и решился наконец сходить к Ивану Андреевичу, чтоб узнать о своей участи.

— "Что скажешь, любезной друг?" был его вопрос, как скоро я пришел к нему.

Я рассказал ему о своем горе.

— "Как! с удивлением вскрикнул он: — ты давно определен; а за то, что не кланялся обер-секретарю, определен не с чином переводчика, как ты просил, а с чином актуариуса и, притом, на 135-рублевое жалованье, не более".

Я отвечал ему, что я почти всякий день наведывался к Николаю Васильевичу и наконец он уволил меня от этого.

— "Как бы то ни было, сказал Иван Андреевич, дело уже сделано. Он велел мне явиться к обер-секретарю и утешал меня в малом чине и жалованье тем, что он сам поступил в Коллегию студентом — всего на сто рублей и что, притом, в Коллегии есть и теперь переводчики, получающие меньше моего оклада. От Ивана Андреевича пошел я к обер-секретарю, который

Мартынов И. И. Автобиография — 94

мне и объявил, что я определен в Коллегию, января 1 дня 1795 года, с вышеупомянутым чином и жалованьем и приказал мне принести увольнительный аттестат из Невской семинарии и являться к должности. Аттестат мне выдан, за подписанием митрополита Гавриила. Простясь с своими начальниками, товарищами и учениками, я не замедлил перебраться из монастыря на квартиру, в дом куп. Жадимировского, у Конюшенного моста. В этом доме жил тогда придворный мундкох И. Ю. Бальзер; у него был лишний покой, который он уступил мне за пять рублей в месяц. Этот добрый старик и все семейство его полюбили меня и я приглашен был к их столу, при самом переходе моем на квартиру. Не могу здесь пройти молчанием того приятнейшего и вместе печального для меня дня, в который все ученики мои, обучавшиеся тогда у меня риторике, пришли прощаться со мною, и с плачем поднесли мне речи и стихи на этот случай. Первый из них по успехам, Григорий Маневешов (ныне в должности обер-священника) написал белые стихи, коих пышные, мало заслуживаемые, но усердные выражения и теперь помню. Вот их начало:

Удалился Аполлон!
Музы Невские рыдайте;
Ветр унылый тихо вея,
Разнеси печальный глас! и пр.

Но как я слаб! Воспоминая о сем, я и теперь обливаюсь слезами. Ах! я в первый раз почувствовал тогда, сколь приятно оставить по себе добрую память у тех, с которыми проводишь жизнь и коих образование вверяется нашему попечению!

И так, я в статской службе и имею чин; следовательно, первые и важнейшие препятствия к женитьбе преодолены. Но чем жить нам? У невесты моей нет никакого приданого. У меня жалованья сто тридцать рублей, из которых я должен платить и за квартиру. Обстоятельства умножили мои доходы. По ту сторону Конюшенного моста, по Мойке, есть и теперь дом покойного придворного метрдотеля Франца Ивановича Гебеля, который, вместе с супругою своею Анаст. Семеновной, известен был всем, а особливо Полтавским дворянам, своим хлебосольством. Как Полтавский выходец, и я нашел случай бывать в сем доме, где видался с своими земляками, и познакомился с дедушкой фельдмаршала князя Паскевича-Эриванского, воспитывавшемся тогда в Пажеском корпусе, находившемся недалеко от

Мартынов И. И. Автобиография — 95

моей квартиры. В Пажеском корпусе ученье было плоховато, да и надзор за поведением не лучше. Любя весьма нежно своего внука, почтенный старик просил меня, взять его, вместе со старшим его братом, под свой надзор и занимать науками, какие сам знаю. Вот и прибавка доходов! Я с удовольствием принял на себя обучать их переводам с французского языка, сочинению на русском языке, истории, географии и арифметике. В Пажеском корпусе вскоре стало известно, что я живу в соседстве и что Паскевичи ходят ко мне учиться. Почему к моим ученикам не замедлили присоединиться пажи: Русанов и Бурнашев. Первый из них ныне в отставке генерал-майором; а где последний, мне неизвестно.

По моим расчетам показалось, что уже можно приступить к свадьбе и, как моя квартира состояла только в одном покое, впрочем, довольно большом, то я, заняв у сына Гебеля десять рублей, заказал сделать в ней перегородку. Приготовясь таким образом жить не один, я просил невесту и ее хозяев назначить день для обвенчания нас. Это последовало мая 8 дня 1795 года. От венца старики проводили нас на мою квартиру, где нас встретили с хлебом и солью мои хозяева, уставив стол конфектами и винами, а пол — окороками и другими съестными припасами в корзинах.

Вступив в новый род жизни, умноживший мои нужды, я на другой же год (1796) приступил к изданию журнала, под названием: Муза. В журнал мой сообщали сочинения свои в прозе и стихах: Державин, Сперанский, Львовы, Николай Александрович и Федор Петрович, Словцов и другие. Журнал пошел не дурно, судя по тогдашнему времени. И так, моя служба, учительство и издание журнала доставили нам изрядные средства к содержанию.

Издание Музы познакомило меня, не только с отличными писателями и публикою, но сделало известным даже при дворе. Великая княжна Александра Павловна сделала мне честь помещением в оной двух своих переводов: 1) Бодрость и благодеяние одного крестьянина и 2) Долг человечества. Императрица Мария Феодоровна вскоре изволила повелеть предложить мне место учителя русской словесности, истории и географии, в Воспитательном обществе благородных девиц, куда я и поступил, по увольнении меня из Коллегии иностранных дел с чином переводчика, 5 июля 1797 года. По открытии Училища ордена св. Ека-

Мартынов И. И. Автобиография — 96

терины, императрице угодно было, чтобы я обучал тем же предметам и в оном, куда и определен был 25 мая 1798 года.

Во время службы моей при сих заведениях, по высочайшим повелениям, в 1799 г. февраля 8 дня, произведен в коллежские асессоры, а в 1800 г., — в надворные советники.

Теперь я в той эпохе моей жизни, которой не было очаровательнее во все ее продолжение. Остановимся же в ней несколько подолее. На меня возложено было обучать в третьем отделении класса белого т. е. в слабейшем старшего; в первом, втором, и третьем отделениях голубого, или среднего и первом и втором отделениях кофейного, или меньшего. По влиянию на некоторых особ учителя, преподававшего мои предметы в первых высших отделениях белого класса, я не был допущен к разделению с ним чести их преподавания. Даже предположения учредить курс логики, с поручением мне обучать оной, по его проискам, не состоялось. Я нимало этим не трогался и обрабатывал ниву, мне вверенную. Императрица изволила посещать все классы и отделения: это меня утешало. Я с нетерпением ожидал первого ее посещения моего обучения. Время настало. Ее величество изволила присутствовать в оном довольно значительное время и оставила класс, сказав, что она за удовольствие поставит почаще бывать у меня. И действительно, я нередко был удостоиваем сего счастия. Вскоре я приобрел уважение к себе начальницы и привязанность детей, что не мало способствовало успехам их в моих предметах. Успехи их одушевляли меня к усилиям приобрести новые познания, для передания им. Чувствования мои становились чище и чище; казалось наконец, что я не в здешнем мире обитаю. Но ревностному моему наставлению вскоре изменила грудь моя: я часто начал страдать ею и принужденным нашелся облегчить себя, оставшись только при Училище (института) ордена св. Екатерины, а на учительское место Общества благородных девиц обменял место в Государственном совете, куда я определен письмоводителем по духовному и гражданскому отделению, 1801 года 8 мая. Наступил день прощальный. Откланявшись начальнице, я пошел проститься с моими ученицами. Никогда не забуду сих минут. Сколько пролито слез при совокупном их провожании меня по коридору. Сколько просьб, чтоб я хоть изредка посещал их! И как эти проводы шли мимо комнат начальницы, то она на вопль их вышла к ним. Я остановился, дети тоже. Начальни-

Мартынов И. И. Автобиография — 97

ца сказала мне: Вот что вы наделали! Эти слова еще более растрогали меня и я дал полную свободу течению слез моих.

В бытность мою учителем в Обществе благородных девиц, я выискивал время и для переводов. Блаженные памяти государь император Александр I, быв тогда наследником, тайный советник Павел Александрович Строганов и действительный камергер Новосильцов положили было издать на русском языке нескольких политических иностранных писателей. По препоручению их, впрочем, заочному, за известную плату, я перевел три части Стюарта: Rесhеrсhes sur I'Economie politique, коего разбор, написанный мною, по их же поручению, нанечатан в Санктпетербургском Вестнике; шесть частей Biblio thè que de I'kоmme publique, par Condоrcet, и Economie politique, par С. Verri, который, также почти весь, по частям, напечатан в упомянутом журнале. Стюарт и Кондорсе остаются ненапечатанными.

Получив более свободного времени, я напечатал, переведенного мною белыми стихами, Анакреона, Лонгена, поэму Шатобриана: Аталу, Прогулки — Ж. Ж. Руссо, Дух — Руссо, Письма об Италии г. дю-Пати, Приданое Сюзетты, Сен-Жульена, роман Авг. Лафонтена, Переписку Екатерины с Вольтером, выправил Юстия по поручению книгопродавца.

Когда нибудь, может быть, сделают вопрос, почему я больше занимался переводами и составлением словарей, нежели сочинениями. Конечно, что нибудь и я мог бы написать. Но, во первых, я никогда не любил своих сочинений, не почитал их полезными столько, сколько переводы известных иностранных писателей; во вторых, занимаясь делами по должности, не находил столько свободного времени, чтоб произвести что нибудь важное, а для произведения важного, сколько требуется еще сведений, для приобретения сведений, сколько досуга, средств, терпения!

На престол взошел Александр. В 1802 году, сентября 8 дня, последовал манифест об учреждении министерств. Начали думать о назначении министров, их товарищей, директоров департаментов и канцелярий. Александр тогда изволил присутствовать в комитете гг. министров и делал их участниками в образовании новых учреждений. Дошло дело до назначения директора по министерству просвещения, и положено было предложить это место мне, что исполнить возложено было на товарища министра просвещения, тайного советника Муравьева. С Михаилом Никитичем

Мартынов И. И. Автобиография — 98

я не был знаком, но в канцелярии его, по званию статс-секретаря, служили товарищ мой по учению в Невской семинарии Николай Анненский и ученик мой, обучавшийся у меня греческому языку, Зиновьев. Михаил Никитич спрашивает у них, знают ли они меня? ответствовано утвердительно.

— "Где он живет"?

На этот вопрос, ни тот, ни другой не могли ничего сказать, ибо свидание наше, по разным причинам, было весьма редко.

Поручено было узнать о сем Анненскому и объявить мне, что если я хочу занять место директора департамента министерства просвещения, то явился бы к Михаилу Никитичу. Анненский, сверх должности у Михаила Никитича, служил еще во 2-м кадетском корпусе секретарем, где в то время был законоучителем, приехавший на череду, архимандрит Августин, о коем я говорил выше, и жил в корпусе. Архимандрит бывал у меня, по приезде своем сюда, несколько раз. Я жил тогда на наемной квартире, на которую, по случаю перестройки дома Екатерининского института и тамошней моей квартиры, государыня императрица Мария Феодоровна изволила, как сама выразилась, жаловать из своего кармана пятьсот рублей в год. Архимандрит Августин уведомил меня запискою, об открывающемся для меня поприще, и я на другой день явился к Михаилу Никитичу.

Он объявил мне волю государя и спросил, желаю ли я принять на себя сию должность. Я сказал, что за счастие поставляю таковое меня взыскание; но, может быть, я не имею нужных для того познаний. Я знаю некоторые науки, греческий, латинский и французский языки, впрочем, на последнем, говорю худо, научась оному самоучкою и поздно. "Государю и комитету — сказал Михаил Никитич — известно, что такое вы знаете, и чего не знаете. Нам нужно то, что вы знаете; для того, чего не знаете, у вас будут помощники. Правительство надеется иметь в вас хорошего начальника. И так, согласны ли вы? — промолвил он смотря мне в глаза, которые, были уже наполнены доказательствами согласия; я только поклонился. Сказав мне еще несколько приветов, он велел мне на другой день привезти к нему все мои издания и переводы напечатанные. "Мы поедем с ними — сказал он — к министру просвещения, которому я должен вас представить. В этот же день, как я был у Михаила Никитича, после обеда пошел я уведомить о сем происшествии Сперанского, бывшего тогда начальником (или экспедитором) экспедиции духовных и

Мартынов И. И. Автобиография — 99

гражданских дел. Всегда принимая участие в моем состоянии, он весьма сему обрадовался и сказал, что он завтра же поедет к Михаилу Никитичу еще рекомендовать меня.

В назначенный день, я притащился к Михаилу Никитичу с своею ношею. Первое слово его было, что сегодня был у него Михаил Михайлович Сперанский и рекомендовал ему меня.

— "Рекомендация не лишнее дело, продолжал он, но ваши достоинства нам всем известны и без того". При этом он взял у меня книги и велел закладывать карету.

Карета подана, книги положены в нее и мы поехали к графу Петру Васильевичу Завадовскому. Представляя меня министру, Михайло Никитич, указав на книги мои, на пол сложенные сказал:

— "Это все его труды"

Граф приказал мне на другой день явиться к нему. По приходе моем, дал мне работу: написать письмо к одной знатной особе, кажется не для испытания, а потому, что нужно было по службе. С сего времени я получил от него приказание всякий день являться к нему для принятия поступающих бумаг и приискивать низших чиновников для составления канцелярии. Не зная канцелярского делопроизводства, я в необходимости был искать чиновника знающего оное и прибегнул к старинному моему другу Дмитрию Федоровичу Смирнову, прося его рекомендовать такового. Он рекомендовал служившего в канцелярии св. синода, и управлявшего обер-прокурорскими делами титул. совет. Александра Балемана, от которого узнал я канцелярское делопроизводство и который был хороший помощник. Мало по малу начали ко мне являться чиновники сами и, как не было еще штатов, то я ограничился самым малым числом оных. Наконец штаты министерствам вышли. Граф Петр Васильевич, получив в комитете гг. министров штат своего министерства, отдал мне, сказав: "Теперь по штату сему поместите чиновников наличных и приищите недостающих". Я, не зная еще ничего решительного о себе, спросил его, кто назначается директором, ибо по малому чину своему, когда по другим министерствам назначены уже были директорами действительные статские и тайные советники, не думал, чтобы меня назначили. "Как кто? — отвечал граф. — Вы директор. Теперь изберите чиновника, достойного заступить одно из двух мест начальников отделений; на другое я имею в виду чиновника". За сим, вскоре, последовал Высочайший указ о бытии мне директором (1803, янв. 24); определены начальники

Мартынов И. И. Автобиография — 100

отделений, выбраны другие чиновники и департамент образовался. 16 янв. 1804 года, по именному высочайшему повелению, произведен я в коллежские советники. По высочайше утвержденным предварительным правилам народного просвещения, надлежало приступить к образованию здесь университета. Решились прежде учредить отделение университета, под названием С.-Петербургского педагогического института, который был бы рассадником для профессоров будущего университета, для учителей гимназий и других училищ. Для сего, по высочайшему повелению, истребовано из разных семинарий сто студентов, приглашены для преподавания, положенных в сем новом заведении предметов профессора. Я обременен был делами по званию директора; но бывший тогда попечителем, действительный камергер Николай Николаевич Новосильцов, непременно хотел, чтобы я принял на себя преподавать эстетику хотя два часа в неделю. Наука сия в русских университетах начала преподаваться только с учреждения министерства просвещения. Руководств для оной на русском языке не было. И так, надлежало самому составлять записки для своих лекций. Дело было довольно важное, тем более, что слушать курсы наук в сем заведении позволено было, кому угодно. Приготовясь на несколько чтений, я открыл преподавание эстетики и к удивленно моему, с трудом пробрался до кафедры сквозь толпу, сидевших и стоявших, не только в классе, но и в переднем покое, и на лестнице, ожидавших меня посетителей всякого состояния, возраста и чинов. Новость предмета, думал я, привела на первый урок столько слушателей; время их поубавит. Но я ошибся в заключении: почти все они постоянно посещали мои лекции. Доказательство, как охотно у нас пользуются случаями для своего образования. В справедливости моего показания могут удостовериться из журнала, издаваемого в то время академиком Шторхом, под заглавием: Russland unter Alexander dem 1-ten (стран. 140, кн. V. 1804 года). Там, между прочим, сказано, что так много посещало мои чтения военных и гражданских чиновников, что прежний учебный зал стал уже слишком тесен для помещения". Это заставило начальство Института устроить зал с хорами в здании Коллегии.

В 1804 и 1805 годах издавал я журнал: Северный Вестник, получая для сего, от монарших щедрот, по три тысячи р. в оба года.

С 8 июня, 1804 года, к прежним моим занятиям прибави-

Мартынов И. И. Автобиография — 101

лась должность ученого секретаря конференции Педагогического института.

В 1803 году, октября 9 дня, последовало высочайшее повеление, составить комиссию для рассмотрения проекта князя Зубова, об учреждении губернских военных училищ, в которой я был делопроизводителем, в продолжении сего и 1804 года. Для меня тем более было лестно сие поручение, что в сей комиссии изволил присутствовать блаженные памяти государь цесаревич и великий князь Константин Павлович, к которому, по делам комиссии, я имел счастие относиться непосредственно. На основании проекта князя Зубова, комиссия начертала план военного воспитания и поднесла на высочайшее усмотрение. План удостоен утверждения и, на основании оного, открыт совет о военных училищах, в который председательствующим назначен был его императорское высочество цесаревич, а мне высочайше повелено было быть правителем канцелярии совета, с оставлением при прежних должностях, апреля 8 дня 1805 года.

В 1804 же году, 9 сентября, именным высочайшим указом повелено мне быть правителем дел Главного правления училищ, с оставлением при прежних должностях.

3 февраля 1806 года я всемилостивейше пожалован кавалером ордена св. Анны 2 класса. Сей знак отличия тем для меня драгоценнее, что граф Петр Васильевич сам сочинял черновую записку, которую храню, как великодушный залог его ко мне признательности. Она заключается в следующих словах: "Коллежский Советник Мартынов, Правитель дел вверенного мне Департамента и вместе Канцелярии Главного училищ Правления, и Совета военных училищ, неся также должность ученого Секретаря Конференции Педагогического Института, отличается пространным и неусыпным своим трудом, участвуя в начертании уставов всем вновь устрояемым учебным заведениям. Во внимание на его необыкновенные труды и заслугу, убеждаюсь ходатайствовать о всемилостивейшем награждении его знаком ордена Святыя Анны". Записка списана мною с правописанием сочинителя. Подлинность и сила слога гр. Петра Васильевича видна из сего краткого сочиненьица.

Уставы, в начертании коих я по 1806 год участвовал, суть: уставы Дерптского, Московского, Казанского и Харьковского университетов, устав Демидовского высших наук училища. Но первоначально они написаны были: первый — Дерптским универ-

Мартынов И. И. Автобиография — 102

ситетом, с которым, для совокупного рассмотрения оного с Главным правлением училищ, присланы были депутатами профессора Паррот и Глинка; второй, третий и четвертый — попечителями сих университетов; а пятый жертвователем имущества своего действительным статским советником Павлом Григорьевичем Демидовым. Правила для С.-Петербургского педагогического института написаны мною с мнений по ученым предметам профессоров сего института; устав для гимназий, уездных и приходских училищ составлен мною, кроме расписания учебных предметов, что поручено было члену Главного правления училищ Н. И. Фусу. Устав для цензуры книг написан весь мною и подписан министром и членами правления училищ почти без всякой перемены *).

В 1807 году, октября 17 д., я назначен членом в хозяйственный комитет, учрежденный при Главном правлении училищ.

В сем же году, государыне императрице Марии Феодоровне угодно было, чтобы я принял надзор за учебною частию в С.-Петербургском императорском воспитательном доме и учредил бы в нем латинские классы, для приготовления нескольких воспитанников к обучению медицинским наукам. Статс-секретарь Вилламов, в письме своем ко мне, изобразил волю ее величества самым лестным для меня образом. Он писал, что я никого не буду иметь начальником, кроме ее величества, к коей относиться буду непосредственно, что ее величеству, известно сколько я занят по министерству просвещения, но ее величество уверена, что часть сия будет в цветущем состоянии, если я только взгляну хотя два, или один раз в неделю. Письмо сие показал я графу Петру Васильевичу, который, прочитав оное, сказал: "Нечего делать; отказаться нельзя: отвечайте, что, при ваших занятиях, вы не можете посещать Воспитательный дом более одного раза в неделю".

Я занимался в нем 1807 и 1808 годы. В последнем просил тамошнее начальство, что я не могу быть так полезен, как бы того желал, что одного раза в неделю недостаточно для обозрения и поверки успехов во всех классах, что полезнее несравненно, чтобы надзиратель за учением жил в доме, не был занят другими должностями и мог бы посещать классы, сколько можно чаще. Это было доведено до сведения ее величества, вслед-

*) В 1806 году издал я Лицей, в четырех частях.

Мартынов И. И. Автобиография — 103

ствие чего получен мною всемилостивейший рескрипт следующего содержания:

"Господин Статский Советник Мартынов. При учинении ныне, как вам уже известно, нового распоряжения в рассуждении классов в Воспитательном Доме, понуждающего к определению особенного Инспектора, для безотлучного почти за ними присмотра, Я приятною поставила себе обязанностию изъявить вам совершенную Мою признательность за труды вами до ныне по сей части понесенные и справедливость Мною всегда отличному усердию вашему отдаваемую. Прилагая при сем особенный знак *) таковых Моих к вам расположений, Я пребываю в прочем вам всегда благосклонною.

На подл. подписано: Мария.

В 1807 году, сентября 7 дня, всемилостивейше произведен я в статские советники, со старшинством с 1806 декабря 31 дня. 15 сентября, сего же года, пожалован мне государем императором брильянтовый перстень за четырехлетнее образование студентов Педагогического института.

В 1809 году, 12 августа, всемилостивейше пожалована мне, в 12-ти летнее содержание, аренда. В сем году употреблен был делопроизводителем в комитете, составленном для начертания правил испытания медицинских чинов. Октября 7 сего же года назначен председателем комитета испытаний гражданских чиновников, учрежденного при С.-Петербургском педагогическом институте и надзирателем курсов, предписанных указом, августа 6 дня 1809 г. В конце этого и в начале 1810 года был делопроизводителем в комитете, учрежденном для уменьшения расходов по всем министерствам и ведомствам на 1810 г.

Августа 11 дня, 1811 года, всемилостивейше произведен в действительные статские советники.

В 1812 и 1813 был употреблен делопроизводителем в комитете для начертания правил испытания гражданских чиновников. Правила сии по представлении мною, комитетом были приняты без всякой перемены, подписаны членами и представлены в комитет гг. министров.

Между темь, как я проходил службу гражданскую, учебные общества и университеты не лишали меня своего внимания; 18 декабря 1804 г. Московский университет, почтил меня званием

*) Брильянтовый перстень.

Мартынов И. И. Автобиография — 104

почетного своего члена; 23 февраля 1807 года, императорская российская Академия избрала в свои члены; октября 7 д. 1809 г., бывший Виленский университет избрал своим почетным членом; 20 сентября 1810 — в таковые же члены избрал Харьковский университет; 21 октября 1814, в такие же члены — университет Казанский; 18 февраля 1814, С.-Петербургское вольное экономическое общество приняло меня в действительные члены; 24 марта 1816, императорская Медико-хирургическая академия удостоила меня звания почетного своего члена. Учреждавшимся в России, в разные времена, частным ученым обществам также не противно было считать меня в числе своих членов. Из сих сословий приносил своими трудами пользу частную только Академии российской: своими присутствиями, почти никогда не оставляемыми и преимущественным, пред другими членами, доставлением в ее Словарь слов по разным наукам, искусствам, ремеслам и общеупотребительных, а также Вольно-экономическому обществу: своими мнениями, каких оно от меня требовало и несколькими сочинениями по части ботаники, за которые получены мною в разное время золотые медали.

25 августа 1816 всемилостивейше пожалован я кавалером ордена св. Владимира 3-й степени. С окончанием сего года, окончилась моя блистательная служба.

Будут ли говорить обо мне после моей смерти, кому знать. Но что говорили и писали обо мне во время моего директорства, о том мне приятно для детей моих и родственников сохранить следующее происшествие. В 1812 году, до вторжения в Россию Наполеона, в один день приходит ко мне действительный статский советник Александр Иванович Тургенев и спрашивает меня:

— "Читал ли я, недавно вышедшую в чужих краях, книгу Tableau de Petersbourg ou lettres sur la Russie, ècrites en 1810, 1811 et 1812 par D. Cretien Muller et traduites de 1'Allemand par: C. Leger, professeur de Rhetorique au Lycée de Mayence. Она здесь есть, но не больше двух экземпляров"?

— Не только не читал, но и не слыхал об ней.

— "Вы с сочинителем должны быть знакомы. Он жил здесь несколько лет, служил в Екатерининском институте учителем немецкого языка, где и вы служили и хаживал к вам в департамент"?

— При мне учителя Миллера не было и ходил ли он в депар-

Мартынов И. И. Автобиография — 105

тамент, мне не известно. Впрочем, если бы то и было, что в том?

— "Он описал всех министров, директоров, и других начальников и коснулся даже царской фамилии".

— Что же?

— "А то, что он почти обо всех отзывается худо. Одного тебя хвалит"!

Эти слова нимало не польстили моему самолюбию. Такая исключительная похвала не может быть справедлива; а в тогдашнее время должна быть подозрительна и для меня опасна, что и было главною, кажется, причиною прихода ко мне г-на Тургенева. В этот же день ввечеру приходит ко мне секретарь президента Медико-хирургической академий Якова Виллье с тем же известием. "Яков Васильевич — сказал мне Михаил Дмитриевич Костогоров, — приказал мне сказать вам, что он видел у государя книгу на французском языке, в которой сочинитель всех бранит, кроме вас", и наименовал мнн некоторые лица. Эта посылка имела совсем другой источник, нежели посещение Тургенева: она произошла от давнего благорасположения ко мне Якова Васильевича. Я просил Михаила Дмитриевича попросить эту книгу прислать ко мне на несколько только часов и она была мне доставлена. Мне хотелось видить, до какой степени должен я опасаться подозрений людей злонамеренных и вот что в ней прочел.

Le Conseillier d'état Martinow, connu comme Philologue dans l'histoire litteraire de Russie, dirige les bureaux de ce Departement; et le peu de bien solide qui s'y opere e'est à lui surtout qu'on le doit, quoique sans contredit il ne fasse pas dans sa spherè trèsétendue tout ce qu'on у pourroit faire avec une volontè ardente et une conscience pure. [*] — Преувеличение самое невежественное; по нем судить можно и о справедливости прочего, что сказано о других.

6 генваря 1817 я уволен из Педагогического института, с оставлением при мне жалованья, какое получал я оттуда. Февраля 17, тогож года, уволен от должности директора департамента просвещения и правителя дел Главного правления училищ, с высочайшим повелением быть мне членом сего правления и оставлением при мне жалованья директора, правителя дел, казенной квартиры, дров и свечей. Сверх того, 8 ноября 1819 высочайше повелено быть мне членом комитета для учреждения

[* Аппарат этого отдела возглавляет статский советник Мартынов, известный как филолог в истории русской литературы; и то маленькое солидное добро, которое там совершается, принадлежит прежде всего ему, хотя, без сомнения, он не делает в своей весьма обширной сфере всего того, что можно было бы сделать при пылкой воле и чистой совести. - Перевод электронный - Т.Б.]

Мартынов И. И. Автобиография — 106

училищ взаимного обучения. Между тем, именно в 1817 году, подал я мысль учредить здесь Минералогическое общество и, составив, вместе с коллежским советником Панснером и бароном Фитингофом, постановление оному, представил министру просвещения, который и исходатайствовал оному высочайшее утверждение.

12 марта 1820, всемилостивейше пожалован мне, за службу по Совету о военных училищах, орден св. Анны 2-й степени с алмазными украшениями.

22 февраля 1822, высочайше повелено составить комитет из главного директора Пажеского и кадетских корпусов генерала от инфантерии графа Коновницына, Оренбургского военного губернатора (ныне графа) генерала от инф. Эссена и меня для рассмотрения проекта устава Оренбургского Неплюевского военного училища и штата оного, которые, по рассмотрении, были представлены государю императору и удостоены высочайшего утверждения. В сем же году, октября 2 д., повелено было мне быть председателем в комитете, высочайше учрежденном для рассмотрения отчетов по Благородному пансиону, при Царскосельском лицее находившемуся.

2 октября 1826 года, министр народного просвещения назначил меня членом во временный комитет для составления проекта нового устава учебных заведений.

9 сентября 1825, он же назначил меня председателем в комитет для исследования изветов и поступков бывших профессоров Казанского университета: Жобара и Пальмина.

В сем же году сделан я членом в ученый комитет, высочайше утвержденный при Главном правлении училищ, с оставлением меня и членом хозяйственного комитета.

22 августа 1828 года всемилостивейше пожалован мне знак отличия беспорочной службы в классных чинах 30-ти лет.

17 января 1829, государь император всемилостивейше пожаловал мне, за выслугу по министерству просвещения, брильянтовый перстень, с вензелевым его величества именем.

10 июля 1829, Санктпетербургский университета избрал меня в свои почетные члены.

31 августа 1832, всемилостивейше пожалован мне знак отличия беспорочной службы в классных чинах 35-ти лет.

4 апреля 1833, по ходатайству его пмператорского высочества главного начальника Пажеского и всех сухопутных кадетских

Мартынов И. И. Автобиография — 107

корпусов и Дворянского полка, всемилостивейше пожалован я кавалером ордена святого Станислава первой степени.

По увольнении меня от директорства и должностей правителя дел Главного правления училищ, ученого секретаря конференции Педагогического института и от преподавания эстетики, я много получил времени к занятиям по моему произволению и не замедлил тем воспользоваться. Купив на часть денег, полученных мною за пожалованную мне аренду, дом с садом и оранжереями, на Васильевском Острове, еще в 1811 году, я посвятил себя садоводству и ботанике. Я старался, сколько можно, при моих средствах, все узнать на деле. Видя, что существующие по ботаники технические словари на иностранных языках устарели, а на русском языке и вовсе нет, я составил Техно-ботанический алфавитный словарь, с объяснением каждого латинского слова на русском языке и, при пособии российской Академии, напечатал его в 1820 году.

Между тем, поручено мне было для училищ министерства просвещения издать Sinopsis plantarum Реrsonii, который был напечатан под именем: Species plantarum. Это мне весьма много способствовало к составлению другого Словаря родов растений, по системе Персона. В сем Словаре, начинающемся также с латинского, я перевел на русский язык каждое латинское название растения, показал из какого языка взято, как составлено, от чего названо, как переведено на русский язык, сколько пород каждого растения известно по синопсису Персонову и к которому классу относится.

В одно почти время с последним словарем, издал я сокращение трех ботанических систем: Линнея, Турнефорта и Жюсье, под названием: Три Ботаника.

Оканчивая ботаническую работу, я приступил к труду огромнейшему, в надежде на помощь российской Академии, которой отпускается на то значительная сумма. Я предпринял издать свой перевод, с примечаниями, с оригиналом на стороне и без оригинала Греческих Классиков: 1) Басни Езопа, 2) Гимны Каллимаха, 3) Трагедии Софокла: Эдипа—царя, Эдипа в Колоне, Антигону, Трахинянки, Аякса Неистового, Филоктета и Электру. 4) Омирову Илиаду, в 4 частях; его же Одиссею, в 4 ч. 5) Иродотову Историю, в 5 частях, с картою. 6) Пиндаровы Оды, в 2 ч. 7) Лонгина: О высоком, втор, изд., Анакреона, вторым изданием. Представил первую трагедию в Академию, читал, ка-

Мартынов И. И. Автобиография — 108

жется, все трудом сим были довольны, желали видеть оный напечатанным на счет Академии, но не тем кончилось. Я принужден был прибегнуть к министерству просвещения, не подпишется ли оно на сколько-нибудь экземпляров для училищ. Оно подписалось на 100 экземпляров, для духовных училищ. Подписка сделана по числу оных. Академия взяла у меня только восемь экземпляров. Как ни сомнителен был сбыт сих книг, я решился издать оные, что и исполнил в 1823, 1824, 1825, 1826, 1827, 1828 и 1829 г.г. Мне казалось, что я неблагодарен буду против отечества, если, приобрев в нем сведения в эллинском языке и зная свой основательно, не воздам за его о мне попечения. Между тем, издал две небольшие книжки, Плутарха: О слушании и добродетельные женщины в древности.

Я не мог сносить равнодушно, что профессор С.-Петербургского университета Грефе вводит в Россию произношение некоторых греческих букв Эразмово, между тем, как у нас издавна принято соответственное древнему и новому; и потому написал небольшое о сем рассуждение, которое напечатано в 1818 г. на счет департамента народного просвещения и разослано по училищам гражданским. Оно разослано и по училищам духовным.

В 1828 году эконом вселенского патриаршеского престола и проповедник Константинопольский пресвитер Константин Экономид предпринял издать книгу свою, в 3 частях, на греческом языке с русским переводом: Опыт о ближайшем сродстве языка славяно-российского с греческим. Он просил меня, чтобы я имел надзор за изданием сей книги и за исправлением русского перевода, как то он сам говорит в предисловии к 1-й части сего сочинения, стр. CLXXV. Издание сие подало мне повод сделать из него краткое извлечение, под именем: Наставление об истинном произношении некоторых греческих букв. Я все хлопотал, не успею ли, чтобы начальство убедилось к введению правильного произношения, но тщетно.

В 1832 году в совете о военно-учебных заведениях возникло недоумение, Гречеву ли Грамматику ввести в сии заведения, в коих она уже и преподавалась, или Востокову, принятую министерством просвещения. Это заставило меня сделать им свод, дабы всякий мог видеть, что у кого лучше предложено, что надобно исправить, что излишне и чего недостает. По напечатании своей рукописи, я имел счастие, чрез его императорское высо-

Мартынов И. И. Автобиография — 109

чество главного начальника Пажеского, всех сухопутных кадетских корпусов и Дворянского полка, поднести печатный экземпляр оной государю императору, с представлением экземпляра и его высочеству. Его величество, приняв книгу с благосклонностью, всемилостивейше пожаловать мне соизволил брильянтовый перстень по чину (в 2000 р.); а его высочество предложить изволил совету рассмотреть, может ли сия книга с пользою быть употребляема при преподавании русского языка в военно-учебных заведениях. Совет предложил главному директору Пажеского и сухопутных кадетских корпусов составить для сего комитет из инспекторов и учителей, который бы и представил о том свое мнение. Комитет дал мнение утвердительное, по представлении коего великому князю, его высочество предписал совету ввести книгу мою в военно-учебные заведения. Министр же народного просвещения по записке, при коей препроводил я к нему экземпляр оной, никакого распоряжения не сделал, а сделали попечители, т. е. предписали начальникам подведомых им училищ приобрести для них потребное число экземпляров.